23°50′ северной широты, 88°45′ западной долготы.

Было начало июня, и уже с утра палила жара, как и положено у нас, на заливе. Наша баржа стояла на дальнем конце Т-образного причала верфи Паркер Милл, возле западного края фарватера. Картер уехал в Новый Орлеан хлопотать о подряде на спасательные работы, и я жил на судне один. Я устроился было на палубе и занялся проверкой водолазного снаряжения, как вдруг из эллинга выезжает здоровенный сверкающий «кадиллак» и останавливается рядом с моей машиной. За рулем — девушка.

Точнее сказать, девушка появилась из эллинга в «кадиллаке». На такую обращаешь внимание прежде, чем на ее авто.

Выходит она из машины, хлопает дверцей и идет к концу пирса. Двигается неторопливо так, плавно, как стекающий с ложки мед.

— Доброе утро, — говорит. — Вы мистер Мэннинг? Сторож на проходной сказал мне.

Я выпрямляюсь.

— Все точно, — говорю. А сам стараюсь угадать, что ей нужно. Ведь трудно представить себе человека, который выглядел бы в порту более неуместно, чем она.

Она откровенно рассматривала меня, и у меня было странное впечатление, что она старается решить, подхожу я для какого-то дела или нет. Не то чтобы у меня были основания так думать, просто осмотр занял у нее чуть больше времени, чем положено, а между тем она не производила впечатления человека, который таращится на всех подряд. Я тут же вспомнил, на кого похож: в потрепанных рабочих брюках, голый до пояса, обгоревший на солнце, заросший. И разозлился. Подумаешь, я ведь на работе, а не на приеме в Госдепартаменте.

— Чем могу служить? — спрашиваю, резко так, отрывисто.

Она замялась.

— Мне… Мне нужно поговорить с вами. Можно мне спуститься на баржу?

Посмотрел я на ее высоченные «шпильки», потом на сходню, по которой мы спускаемся с пирса на палубу, и покачал головой.

— Еще шею себе свернете. Лучше я поднимусь. Поднялся я, а когда оказался с ней лицом к лицу, меня просто ошарашили ее размеры. Она была монументальна, как старинный собор. С высокими каблуками в ней было почти шесть футов. Во мне шесть футов и два дюйма, но верхняя точка ее головы с гладко причесанными светло-пепельными волосами была почти на уровне моих глаз.

Ее волосы были собраны в пучок, низко-низко, на шее. На ней было летнее с короткими рукавами платье цвета корицы, которое подчеркивало красоту ее светлой кожи и не скрывало иных достоинств. Кто-то, может быть, счел бы ее формы слишком пышными, но только не я. Я не понимаю, почему женщины должны быть похожи на мальчишек.

Лицо ее было по-скандинавски широкоскулое, и это прекрасно гармонировало с цветом ее кожи. Я никогда еще не видел такой чистой и гладкой кожи. Рот был великоват, губы полные. Вовсе не классическое лицо, но приятное и немного сексуальное. Нет, не то. Оно было просто чрезвычайно женственным, как все в ней. Глаза большие, серые и очень красивые И, как мне показалось, испуганные. Невероятно, но она чего-то боялась.

На солнце было жарко, ни ветерка, и мне стало не по себе от того, что я вот так сразу зациклился на ней, и еще от того, что сам делаю то, за что сердился на нее, — пялюсь. Наверно, мы могли простоять все утро, таращась друг на друга, как два идиота.

— Чем могу служить? — снова спросил я.

— Наверно, мне лучше представиться, — сказала она. — Меня зовут миссис Уэйн. Шэннон Уэйн. Я хочу предложить вам работу.

Мы пошли к ее машине, потому что там была тень от эллинга, она открыла дверцу и присела на край сиденья, положив руку на оконный проем. На ней не было никаких украшений, кроме обручального и венчального колец, а также тонких золотых часиков, чья хрупкость и бесполезность ясно говорили о том, что они стоили небольшого состояния. Ее пальцы нервно барабанили по обшивке машины.

— Что за работа? — спрашиваю.

Она подняла на меня глаза, потом отвела взгляд.

— Достать ружье, которое упало с лодки и утонуло.

— Где?

— В озере в ста милях к северу отсюда. Я покачал головой.

— Это обойдется вам дороже, чем купить новое ружье.

— Но вам не понадобится водолазный костюм, компрессор и все такое, — говорит она, а в глазах — просьба, чуть ли не мольба. — Я думаю, у вас есть акваланг?

— У нас есть акваланги, — говорю. — У меня даже имеется свой собственный. И все же дешевле будет купить новое ружье.

— Нет, не дешевле. Видите ли, это очень дорогое ружье. Одноствольное, с гравировкой, ложе сделано на заказ. Думаю, оно стоит около семисот долларов.

Я присвистнул.

— И как же такое ружье оказалось в озере?

— Мой муж нечаянно уронил его с лодки, когда плыл к утиному скрадку.

С минуту я смотрел на нее, ни говоря ни слова. Все это было как-то странно. Какой дурак возьмет такое ружье на утиную охоту, даже если у него хватает денег, чтобы покупать их десятками? С одноствольным ружьем на уток не ходят.

— Какая там глубина? — спрашиваю.

— Думаю, футов десять — двенадцать.

— Послушайте, я скажу вам, как достать ружье. Любой местный парнишка может сделать это за пять долларов. Нужны только очки-консервы или маска для подводного плавания. Их можно купить в любой лавчонке. Подплывите на лодке к месту, где упало ружье, бросьте якорь, и пусть парень поныряет. Возьмите с собой леску, чтобы поднять ружье, когда он его найдет.

— Вы не хотите этим заняться? Почему? — спросила она.

Я и сам не знал почему. Работы у меня не было, а я ненавижу сидеть без дела. Задача — проще некуда, она готова заплатить. В чем же дело?

Я пожал плечами.

— Просто глупо нанимать профессионального водолаза и платить за время, потраченное на поездку, когда мальчишка может все сделать за полчаса.

— Все не так просто, — говорит она. — Видите ли, от баржи, которая служит вместо охотничьего домика, до скрадка примерно триста ярдов, и мы не знаем точно, где упало ружье.

— Как это? — спрашиваю.

— Это было рано утром, когда еще не рассвело.

— Он что же, ничего не услышал?

— Нет. По-моему, он говорил, что был сильный ветер. Теперь история выглядела логичней, чем прежде, но не намного. Я все еще колебался. Я почувствовал в ней напряженность, вызванную чем-то посерьезней утопленного ружья, но может быть, мне просто почудилось. К тому же я жутко зациклился на ней. Даже когда не смотрел на нее, я кожей чувствовал, что она тут, рядом. Я понимал, что это глупо, но ничего не мог с собой поделать. Может быть, я просто слишком долго прожил один.

Она взглянула мне прямо в лицо. И сказала то единственное слово, которое только и могло все изменить. Она сказала:

— Пожалуйста.

После этого я бы взялся достать ей ружье даже из-под арктических льдов.

— Когда мы выезжаем? — спрашиваю.

— Прямо сейчас, если у вас нет другой работы.

— Я как раз свободен.

— Отлично. Если вы не возражаете, поедем на моей машине. Ваше снаряжение поместится в багажник?

— Конечно, — говорю.

Я спустился на баржу, убрал снаряжение, которое проверял до ее приезда, и достал из кладовки акваланг и маску. Положил их на палубу и вернулся за плавками.

У себя в каюте переоделся в белые льняные брюки и спортивную рубашку, надел легкие ботинки. Проверив, заперты ли двери, вернулся на пирс. Она дала мне ключи от машины, и я сложил все в багажник.

— Это просто здорово. — Она впервые улыбнулась. — Интересно будет увидеть вас за работой.

Я пожал плечами.

«Интересно, — думал я с раздражением, — действительно ли ей нужно вернуть ружье или это она так развлекается? Ведь сезон охоты на уток уже шесть месяцев как кончился. Может, она так богата и так дошла от скуки, что для нее нанять водолаза все равно что для иных позвать клоуна на детский праздник?»

А потом я спросил себя: «Что это я к ней цепляюсь? Она ведь ничего плохого не сделала. А закона, запрещающего походить на скандинавскую богиню и при этом быть чуточку сексуальной, пока еще не придумали».

Скандинавскую? Это с ее-то ирландским именем? Странно все-таки, что ее зовут Шэннон. Она так похожа на шведку!

Я попросил ее притормозить у проходной и сказал сторожу, что, если кто спросит, меня не будет весь день. Верфь давно закрыли, и пирсом редко пользовались, но территория все еще была обнесена забором, и в будке у ворот по-прежнему сидел изнывающий от скуки сторож, коротая время за чтением журналов.

Как только мы оказались за воротами, она пошарила в сумке и достала сигарету. Я дал ей прикурить и закурил сам. Она хорошо вела машину, ловко маневрируя в потоке транспорта, но мне показалось, что прежде, чем выехать на нужное шоссе, она дала кругаля. Она то и дело смотрела в зеркальце заднего обзора. Я и сам так делаю, когда веду машину, а то, неровен час, какой-нибудь идиот въедет тебе в бампер.

Когда мы выехали на шоссе, она немного расслабилась и увеличила скорость. Мы плавно катили, делая шестьдесят миль в час. Тачка была отличная, модель 1954 года, с открытым верхом. Я осмотрел салон. У нее были красивые ноги. Я снова перевел взгляд на дорогу.

— Вас зовут Билл Мэннинг? — спросила она. — А полностью — Вильям Стейси Мэннинг, правда?

Я быстро взглянул на нее.

— Откуда вы знаете? Потом вспомнил.

— Ах, да! Вы, наверно, читали эту чепуху обо мне в газете?

Очерк был напечатан несколькими днями ранее. Обычная история «об интересном человеке с побережья». Ее написала одна чрезвычайно энергичная девица, свято верившая в журналистику с большой буквы и не пожалевшая сил для того, чтобы превратить меня в неординарную личность. Начиналось все с рассказа о том, как я выиграл пару регат яхт-клуба на яхте одного друга. Я даже не был членом яхт-клуба, в нем состоял владелец яхты. Потом выяснилось, что я участвовал в Бермудской регате (простым членом экипажа) и что я обожаю парусный спорт, и пошло-поехало. То, что я до войны три года проучился в техническом колледже, она подала как сенсацию. Большее количество «охов» и «ахов» трудно было бы воткнуть даже в рассказ о бич-бое, оказавшемся герцогом. Я не понял, из-за чего был весь этот сыр-бор. Наверное, она полагала, что водолазы — сплошь одни недоумки. Хорошо еще, что я не рассказал ей о том, что в свое время были опубликованы пять-шесть моих рассказов, а то она представила бы меня эдаким Сомерсетом Моэмом в ластах.

Тут я вспомнил одну интересную деталь. В этом интервью я не называл моего второго имени. Я вообще никому его не называл с тех пор, как уехал из Новой Англии.

Она кивнула.

— Да, я читала это. И сразу решила, что это тот же Мэннинг, который писал морские рассказы. Почему вы больше не пишете?

— Я не добился успеха на писательском поприще.

— Мне рассказы ужасно понравились.

— Благодарю вас.

— Вы женаты? — спросила она, глядя на дорогу прямо перед собой.

— Был женат. Развелся три года назад, — ответил я.

— Извините, я не имела права задавать такие вопросы.

— Ничего страшного, — отвечаю. Говорить об этом не хотелось.

Из нашего брака ничего не вышло. Теперь все было в прошлом. Во многом был виноват я, и от этой мысли веселей не делалось. Мы ссорились и ссорились, пока все, что было между нами, не истерлось до дыр, а в любой ссоре участвуют двое, не один. До женитьбы на Кэтрин у меня была яхта, и после свадьбы я не хотел продавать ее, хотя Кэтрин не любила парусный спорт, а содержать яхту было не по средствам женатому человеку, живущему на скромную зарплату служащего пароходной компании. Кэтрин хотела устраивать вечеринки и обеспечивать мне продвижение по службе. Никто из моих начальников не занимался парусным спортом. Они играли в гольф. «Ты должен продать яхту и вступить в гольф-клуб», — говорила она. «Мне наплевать, что делает начальство, — отвечал я. — Я хочу в свободное время ходить на яхте и пытаться писать». Она говорила: «У тебя нет честолюбия, ты не умеешь общаться с людьми, ты просто тупица. Что ты о себе вообразил? Тоже мне, Конрад нашелся». Все рушилось.

Мы ругались и из-за денег тоже. Наконец, охваченные каким-то порывом разрушительства, мы за бесценок продали дом и яхту и, поделив все полученное, разбежались, как два малыша, подравшиеся в песочнице из-за формочки. На флоте во время войны я был водолазом, занимался подъемом затонувших судов и грузов. Оправившись от крушения своего семейного корабля, я снова занялся этим делом.

Я уныло переходил с работы на работу, двигаясь все дальше на юг. Если уж нырять, так лучше в теплой воде. Все было бесполезно. Я попытался было снова начать писать, но ничего не выходило, и у меня не взяли ни одной вещи. Мне тридцать три года. От будущего мне особенно нечего ждать, в прошлом тоже было не так-то много минут, которые вспоминаешь с удовольствием. Я кругом бывший: бывший студент технического колледжа, бывший лейтенант ВМФ, бывший муж, бывший начинающий писатель.

Мы как раз проезжали через какой-то городишко, и она сбавила скорость, а потом, когда мы снова выехали на шоссе, повернулась ко мне и задумчиво спросила:

— У вас, чувствуется, большой опыт обращения с яхтами?

Я кивнул.

— Я рос среди них. Мой отец занимался парусным спортом, был членом яхт-клуба. Я умел управлять яликом еще до того, как пошел в школу.

— А как насчет больших яхт, ну знаете, на которых плавают в океане далеко от берега? Забыла, как они называются.

— А, крейсерские? Было дело. После войны я несколько раз участвовал в океанских регатах, членом команды. Мы с другом в 46 году устроили себе восьмимесячный круиз по Карибскому морю на старом яле.

— Понятно, — говорит она задумчиво. — А навигацию вы знаете?

— Еще бы, — говорю. — Хотя кое-что, наверное, позабыл, практики нет. Давно этим не занимался.

У меня было странное ощущение, что она расспрашивает меня неспроста. Но в этом же не было никакого смысла. Какое отношение океанские плавания и ориентация по звездам имеют к тому, чтобы достать из какого-то озерка утопленное ружье?

Мы миновали еще один городок, где толпившиеся вдоль дороги домишки были, казалось, насквозь прожарены беспощадно палящим солнцем. Потом проехали еще несколько миль по шоссе, и она свернула на грунтовую дорогу, вьющуюся меж хлопковых полей, взбираясь на холм. Она опять поглядывала в зеркальце. Я оглянулся, но за нами никто не ехал. «А хоть бы и ехали, мне-то что за дело, в конце концов? — подумал я вдруг. — Сделаю дело, получу деньги, и все. Ее муж просто утопил ружье в озере, больше ничего».

Сначала мы ехали мимо каких-то обшарпанных ферм, потом они стали попадаться реже. Кругом царило запустение, земля — один песок, из деревьев только чахлые сосны. Нам не встретилась ни одна живая душа. Проехав мили четыре, мы свернули на частную дорогу. Это была просто колея, проложенная среди деревьев. При въезде были ворота, и мне пришлось выйти из машины и открыть их. На воротах висела табличка: «Не входить». По следам на колее видно было, что недавно, день-два назад, туда въезжала машина.

Я решил, что это частный охотничий клуб, в котором состоит ее муж, но она ничего не сказала на эту тему. Мы спустились с холма вниз, в болотистую низину, где кроны огромных, покрытых испанским мхом дубов, смыкались над дорогой. Тут и там сквозь деревья были видны участки голой глины, растрескавшейся от жары. Было тихо и немного мрачновато, и мне подумалось, что все это, наверное, похоже на тропические джунгли.

Мы проехали еще с милю, потом дорога внезапно кончилась. Она остановила машину.

— Вот мы и приехали.

Там было красиво, и, как только смолк шум мотора, наступила почти звенящая тишина. Баржа, служившая охотничьим домиком, была причалена к пирсу в тени огромных покрытых мхом деревьев, росших у самой кромки воды, за ней я разглядел сверкающую на солнце зеркальную гладь озера. Воздух был совершенно неподвижен. Когда, выйдя из машины, я хлопнул дверцей, звук показался мне просто оглушительным.

Она открыла багажник, и я достал снаряжение.

— У меня есть ключ от баржи, вы можете там переодеться, — сказала она.

Баржа оказалась куда больше, чем я ожидал. Похоже, там было четыре-пять комнат. Она была причалена боком к пирсу, который шел параллельно берегу, совсем близко от него, под нависающими ветвями деревьев. С берега на пирс была перекинута узкая сходня, еще одна, покороче, соединяла пирс с баржей.

Она пошла на пирс первой, я за ней. Со своей гладкой прической, со своей ухоженностью, на высоченных шпильках, она была как-то пугающе неуместна в этой глуши.

Я заметил, что пирс огибает баржу и под прямым углом уходит дальше, прочь от берега.

— Я отнесу туда снаряжение, надо осмотреться, — сказал я.

Эта часть пирса была футов тридцать длиной, и в конце его были причалены два ялика, оба наполовину затопленные и без весел. Я положил акваланг и маску и огляделся. Окруженное стеной деревьев озеро, ярдов сто шириной, сверкало на солнце, как стекло. Ярдах в двухстах был мыс, скрывавший остальную его часть,

— Скрадок прямо за тем мысом, слева, — сказала она.

Я оценил обстановку.

— И он не имеет никакого представления о том, где упало ружье?

Она покачала головой.

— Это могло быть где угодно, между пирсом и скрадком.

Это все равно было как-то странно, но я только пожал плечами.

— Ладно. Ну что же, можно начинать. Она было повернулась, чтобы пойти к барже, но вдруг застыла на месте. Она к чему-то прислушивалась. Чуть позже я понял к чему. Звук этот был едва слышен в окружающей нас полной тишине. Где-то очень далеко ехала машина. Ее лицо просто окаменело, она побледнела как полотно. Шум мотора стих. Я не понял, то ли машина остановилась, то ли проехала мимо.

Мы стояли близко-близко друг к другу на конце пирса.

— В чем дело? — грубо спросил я.

— Не понимаю, о чем вы?

— Вы всю дорогу высматривали, не сел ли вам кто на хвост, теперь вот прислушиваетесь. За вами что, следят?

Она помолчала. Потом говорит:

— Надеюсь, что нет.

— Ваш муж?

Она резко повернулась ко мне. В ее глазах горел ирландский темперамент.

— Муж? С чего бы это мужу следить за мной, мистер Мэннинг?

Я понял, что попал пальцем в небо.

— Извините, — говорю. Ну вот, сморозил глупость. Я спросил себя, что это в ней такое, от чего мне делается не по себе и тянет цепляться к ней по поводу и без повода. Она ведь не волнует меня?

Черта с два она меня не волнует. Она слабо улыбнулась, и я понял, что она все еще напугана.

— Все в порядке, — говорит она. — Вы ведь не то хотели сказать. Вы очень милый, вы знаете об этом?

— Может, нам лучше заняться поисками ружья? — спросил я.

— Не поехать ли мне с вами на одной из лодок? — спросила она. — Мне бы хотелось посмотреть. И потом, может, это поможет вам ориентироваться…

Я оглянулся. Ориентир не помешает, это уж точно. Вода довольно прозрачная, и видимость может быть неплохая, ведь солнце светит прямо сверху, но мне пришлось бы то и дело выныривать, пройдя всего несколько ярдов, чтобы сориентироваться.

— Конечно, — говорю. — Но вы не можете идти на ялике в такой одежде. Я могу вычерпать воду из одного из них, но там все равно будет мокро и грязно.

— По-моему, у меня на барже есть старый купальник. Я могу надеть его.

— Хорошо, — сказал я.

Мы поднялись на баржу. Она отперла дверь, и мы очутились в большой гостиной, довольно хорошо обставленной: на полу ковер, диван, несколько пузатых кресел, книжный шкаф, на стенах две-три картины в рамках. Там даже камин имелся. Окна были закрыты и зашторены. Гостиная находилась в центре баржи, и из нее вели двери в две другие комнаты. Было душно и слегка пахло пылью.

Она кивком показала мне на дверь справа.

— Вы можете переодеться там. Я поищу купальник. Я зашел. Это была спальня. Двуспальная кровать,

гардероб, пол застлан ковром от стены до стены. Так вот она какая, суровая жизнь охотника на уток. Я разделся и надел плавки. Было жарко, и я весь блестел от пота. «Интересно, нашла она купальник?» — подумал я и тут же с раздражением сказал себе, что неплохо бы мне перестать все время думать о ней.

Я достал из кармана сигарету и закурил, прежде чем выйти в гостиную. Противоположная дверь была закрыта, но я слышал, как она что-то делает в одной из комнат. По звуку было похоже, что она переодевается. Я нашел пару весел и пошел на конец пирса.

Подтянув один из яликов поближе, я принялся вычерпывать из него воду старой жестянкой. Там совсем не было тени, и солнце пекло мне голову. Вскоре я услышал у себя за спиной легкие шаги босых ног и обернулся.

От нее просто дух захватило: черный купальник и ни намека на загар, кожа такая светлая, прямо светится. Это было просто как электрошок. Будь она на несколько дюймов ниже, она казалась бы даже пышной, а так в ней было что-то царственное. Я отвел глаза и продолжал вычерпывать.

Потом вставил весла в уключины и придержал лодку, пока она усаживалась на среднюю скамью. Я положил акваланг и маску на корму, и мы отплыли.

— Пройдите ярдов двадцать, — распорядился я. Вокруг пирса глубина была всего футов пять, и дно

просматривалось прямо из лодки. Ружья видно не было.

— Так, хорошо, — сказал я через минуту. — Держитесь здесь, на месте, пока я нырну. Потом медленно гребите к мысу, как будто вы идете к скрадку, но не отрывайтесь от меня слишком сильно. Вы можете определить, где я, по пузырям воздуха. Мне придется пройти пятьдесят — семьдесят пять футов с каждой стороны, поскольку было темно, и он мог сильно отклониться от курса.

Она кивнула и стала с большим интересом смотреть, как я надеваю лямки акваланга, а потом маску. Закусив мундштук, я нырнул с кормы. Глубина была всего футов десять, видимость отличная. Я дотронулся до дна. Оно было мягкое и от моего прикосновения поднялось облачко ила. Как раз этого я боялся. За это время ружье могло полностью погрузиться в ил. Но оно все же не могло не оставить какого-то следа в том месте, где затонуло, ведь в озере не было никаких течений, которые могли бы перемещать ил на дне. Я глянул вверх и увидел лодку прямо над собой, на похожей на шлифованное стекло поверхности озера. Вот весла сделали гребок, разбросав вокруг пузырьки воздуха. Я поплыл направо, у самого дна, стараясь не потревожить ил; сделал широкую петлю и вернулся назад, чтобы осмотреть и другую сторону. То тут, то там на дне попадались старые бревна, и я внимательно осматривал все вокруг них.

Она медленно вела лодку вперед. Время шло. Я увидел пустую бутылку, две-три банки из-под пива и корягу, в которой засело несколько окуневых блесен. Время от времени мне встречался окунь. Окинув меня взглядом своих выпученных глаз, он тут же удирал.

Мы не прошли и семидесяти пяти ярдов от пирса, как я нашел ружье. Если бы я смотрел вперед, вместо того чтобы тщательно прошаривать дно, я увидел бы его еще раньше. Оно торчало из ила стволом вниз под углом градусов шестьдесят. Приклад был отлично виден. Я выдернул его из ила и всплыл. Лодка была от меня ярдах в двадцати.

Она увидела меня и подгребла ближе. Я накренил лодку и поднял ружье из воды так, чтобы она могла eго видеть. Глаза ее удивленно распахнулись, потом она улыбнулась

Как вы быстро управились!

Я положил ружье на дно лодки, выбрался из лямок и забросил в лодку акваланг.

— Пустяки, — говорю, — оно торчало прямо на виду.

Я забрался в лодку и уселся на корме. Она молча смотрела на меня. Я взял ружье. Действительно, отличная вещь. Стендовая модель с великолепным оптическим прицелом и богатой гравировкой. Я переломил его и вытряс грязь из ствола и из-под цевья. Потом принялся его рассматривать. Она все глядела на меня.

— Красивое, правда? — сказала она застенчиво.

Я снова взглянул на ружье, потом на нее, чувствуя, что молчание затянулось. Отгадку подсказал мне приклад и то, как она себя вела, — актриса из нее была никудышная.

Ствол мог и не заржаветь, ведь он был погружен в ил, где практически не было доступа кислороду. Но дерево — совсем другое дело. Приклад должен был разбухнуть от воды. А он не разбух. Вода на нем собиралась в капли, как на свеженавощенной поверхности. Ружье не пробыло в воде и суток.

Я вспомнил о том, другом следе машины и подумал: «До чего же человек может опуститься!»