Нечего и говорить, что все мы, поэты, уже по одной обязанности своей профессии привыкли то и дело обретаться в восторженном состоянии. На этот раз, однако, и вы, мой прозаический земляк-читатель, принуждены будете разделить со мной подобное же состояние, ибо на общей нашей родине я случайно открыл такую блаженную территорию (близ Лукоморья, в местах, где странствовал Ермак), что я решаюсь назвать ее не иначе, как… навозным раем. Мне пишут о ней из Сибири:

Так вот в таком-то таинственном городе, с подвластной ему, разумеется, широко раскинувшейся территорией, — вот где именно и обретается то сибирское чиновное благополучие, о котором помянуто выше. Выслушайте, сообразите, удостоверьтесь — и… возликуйте.

Там, на этой благословенной территории, вот уже четыре года подвизается некий губернский Юпитер, навезший с собою массу любимцев и раздавший им места. Места все эти теплые, исправницкие, хотя и в холодной Сибири. В корреспонденциях все чаще и чаще доносятся самые диковинные сообщения из этого эдема. Места сдаются, говорят, чуть не с аукциона. Затем, поместившийся на месте, чувствуя себя вполне гарантированным, начинает действовать вполне бесцеремонно.

Обыкновенно обкладывает каждую волость и писаря оброком р. в 200, и так накопляются тысячи. Все эти господа, несмотря на несущиеся жалобы из округов, пользуются, однако, постоянно милостями и наградами.

Таких патриархальных порядков давно уже не видела губерния близ Лукоморья. Говорят, что было время, когда здесь сидела гроза взяточников, и даже память об этом начальнике звучит еще на Лукоморье.

Ныне, наоборот, поощряется то, что прежде наказывалось. И кто только в этой трясине не пользуется милостями! Не говоря уже о ближайших советниках, поощрены и секретари, и столоначальники — все делятся благами. Мало того, недремлющее око помпадура отличает усердие даже и таких лиц, которые представляют из себя как бы посторонние приспособления к этой, очевидно, хорошо собранной машине. Таковы, например, трое городских голов, два врача и, наконец, архитектор. Значит, во всяком случае, все это люди достойные, ибо удостоились… Скажите же теперь по чистой совести: ну, не прав ли я? — не рай ли это навозный?

Неужели вы не ликуете, читатель? Если так, то знайте вперед, что вам никогда не познать сладости истинного восторга и нет у вас, стало быть, ни на волос поэтической жилки! Но, быть может, до вас стороной дошли темные слухи, что помянутый помпадур руководится на практике известной пословицей: «рука руку моет»; что один из помянутых городских голов, награжденный медалью, не прослужил и года в своей должности; что местные исправники торчат больше в городе, при самом помпадуре, чем на своих местах; что там, в этом благословенном городе, лечат младенцев морфием от лихорадки и принимают перелом ноги за ревматизм, что, наконец, там же, на этой благополучной территории, падают иногда потолки у непрочно будто бы построенных зданий… да и мало ли еще какие могли дойти до вас слухи. В таком случае не верьте им, пожалуйста: помните, что ученые постарались и на солнце отыскать пятна, а злые, завистливые языки всегда готовы из белого сделать черное, даже с траурными каемками. Что касается меня, то я, открыв сей навозный рай и будучи поклонником Шиллера, мог только восторженно и вместе с тем безнадежно воскликнуть:

— Kennst du das Land, wo die Citronen blühen?

«Безнадежно», — говорю, ибо злодей-корреспондент, полакомивший меня известием о названной территории, увы! не сообщил мне ее точного адреса. Поэтому я решился вот на что:

А как вы думаете, примет ли он меня на службу? С гордостью полагаю, что примет, ибо при своем навозном благополучии не может убояться встретить в моем лице непрошеного обличителя.

А вот в захолустье г. Якутска, так там, надо полагать, далеко не все благополучно. Я вывожу это смелое заключение из следующего трагикурьезного факта, сообщаемого якутским корреспондентом в газету «Сибирь»:

«У нас теперь идет большая облава на корреспондента „СПб. Газеты“. Достанется же ему, буде несчастного отыщут!»

Поверите ли? — у меня просто дух замер, что называется, когда попались мне на глаза эти зловещие, ужасные строки. Ведь шутка сказать — облава! Кабан он или волк, что ли? Неужели же, — подумал я с невольным содроганием в собственном животе, — попадут, наконец, обыватели на след этой жертвы да так-таки кишки выпустят?! У меня после этого даже аппетит пропал на целые сутки; всю ночь в голове моей хаотически слагались и перепутывались какие-то беспорядочные звуки и созвучия, лишь перед самым рассветом получившие уже до некоторой степени приличный рифмованный облик. Я босиком соскочил с постели и отчаянно продекламировал:

Теперь перенесемся на другое благодушное место, или в один, тоже не совсем благополучный уголок, именуемый селом Медведевским, Барнаульского округа. А побывать там следует, хотя бы только потому, что нас даже и не приглашали туда… во имя печати. Дело в том, что в этом селе неудержимо свирепствует некий священник Т — ов. Вот как выражается о нем местный корреспондент «Сибирской Газеты» (ох, уж эти мне корреспонденты! куда их только нелегкая не заносит!):

«Солоно достанется здешнему населению от нашего „батюшки“, проделки которого не мешало бы когда-нибудь вывести наружу».

Рассказав далее, как этот неприлично ругающийся между прочим «батюшка» поссорился с церковным коморником из-за выеденного яйца и, будучи сам кругом виноват во всем, его же посадил самоуправно в каталажку, — корреспондент продолжает:

«Таким образом, ныне обязанность волостных старшин, при содействии современных „батюшек“, принимающих на себя столь охотно полицейские обязанности, много облегчена».

Замечание совершенно справедливое. Все в своем роде Вулюбаши, Вулюбаши и Булюбаши… О, как их много развелось теперь у нас! Но последуем далее, ибо это только еще цветочки, а ягодки впереди.

«Пользуясь покровительством, священник Т — ов постоянно подкапывается под свою братию в случае, если он не находит со стороны ее поддержки для своих проделок. Стоит только такому человеку заслужить нерасположение „батюшки“, как на него посыплются неприятности, дерзкие выходки и всесильные доносы. Так недавно, по злобе на помощника своего, священника Г — нтова, Т — ов добился того, что последнему воспрещено служение. Г — нтов, обремененный большой семьей из шести малолетних детей, самого себя и беременной жены, лишился насущного пропитания. Все обиженные Т — овым лица, на свои жалобы о притеснениях, обирательстве и противозаконных поступках, не получают удовлетворения, а потому остался один выход — прибегнуть к печати, и тут обратим внимание общества и начальства на этого человека, который свои личные интересы преследует на счет мирских уж очень бесцеремонно. Эти личные интересы преследуются на счет живых и мертвых взиманием за требы баснословных сумм. Так, за отпевание Т — ов берет быка или лошадь, по собственному выбору, а за венчание браков и выдачу метрических сведений, безразлично, взимает от 50 до 100 р., пользуясь в то же время и ругой {Руга — плата хлебом от прихожан.} от прихожан».

Любопытно знать, не тот ли это г-н Т — ов, который недавно отличался в Барнауле и которого просили устранить прихожане, — тот именно Т — ов, который отличался кляузами, надоел начальству, был виновником смерти учителя духовного училища и, наконец, претендовал на место попечительницы? Если это он же самый (не посчастливилось ли Барнаульскому округу, однако, иметь двух Т — овых?), то является вопрос, за что на несчастное село обрушилось это перемещение и насколько жители его в силах будут защитить себя от лица, которое и в городе причиняло немало хлопот?

Впрочем, я не мастер говорить прозой:

Однако будем верить, что и в Сибири подобные батюшки составляют исключение.

По правде сказать, не везет нашим захолустьям. Иногда их обыватели даже и верной фотографии не могут с себя снять. Вот как забавно жалуется на это другой якутский корреспондент в № 31 газеты «Сибирь»:

«Снимешься, взглянешь на свой портрет, — говорит он о двух местных фотографических заведениях, — и увидишь себя или белым без оттенков, или же таким черным, как будто пред позированием весь вымазался голландской сажей. О сходстве и говорить нечего, — иной раз выходит такая финтиграфия, что без подписи трудно сказать, Фома или Ерема вышел на карточке. Но вот осенью прошлого года прибыл сюда фотограф, недавно оставивший лучшие и известные в Европе мастерские; он же специалист — ретушер. Мы, жители Якутска, уже видели новые работы, восхищались и радовались, что, наконец, нас не будут уродовать наши финтиграфы-самоучки… Но, увы! недолго нам пришлось пользоваться находкой, потому что новому фотографу не дозволено работать при здешних фотографиях».

Вот вам и наука вперед, гг. жители Якутска: не радуйтесь слишком преждевременно. Бедный Якутск!

Однако довольно.