Всю сегодняшнюю беседу я намерен посвятить пресловутой столице Восточной Сибири. «Коли сказался грибом, так полезай в кузов» — говорит пословица. Вот в силу этого-то русского афоризма я и хочу потолковать о тебе, мой родной город, насквозь пропитанный омулями, обывательской ленью и полицейской безурядицей, о тебе, кичливый Иркутск, не сумевший до сих пор завести у себя сколько-нибудь порядочного освещения, не собравшийся вымостить своих пыльных и грязных улиц, даже не позаботившийся водворить на своих стыках уличной безопасности среди белого дня, не говоря уж о том, что творится у тебя под покровом ночи… Если бы это означало только заурядное коснение, стояние на одной и той же точке, то куда бы еще ни шло; но ты, очевидно, регрессируешь. У тебя не может быть отговорки относительно недостатка хороших преданий. Напротив, резко выделяя себя из семьи сибирских городов, ты знавал лучшие времена, обнаруживал жизненную энергию, и название столицы носилось тобой тогда недаром. Я помню, как под железной рукой графа Муравьева-Амурского ты держал себя, что называется, «руку под козырек»; я помню блестящую плеяду европейски-образованных людей, дававших тон твоему обществу, вносивших в его жизнь осмысленное уважение к личности, нравственную чистоплотность и благопристойность. Стало быть, тебе было у кого научиться, мой почтенный Иркутск…

Могу сказать, что в те года Все жизнью умственной кипело. Учились юноши тогда Смотреть на будущее смело; Стремилась дружно молодежь Усвоить лучшие заветы, И мы не ставили ни в грош Корыстной мудрости советы. Бывало, с гордостью какой, С какой сердечностью печали Мы на чужбине вспоминали Тебя, о город мой родной!..

А теперь? Теперь оказывается, что ты или ничему не выучился, или же все перезабыл. Через восемнадцать лет отсутствия я навестил тебя всего два года тому назад — и нашел, по правде сказать… мерзость запустения. Весь твой прогресс за то время выразился для меня лишь разросшимся числом водочных заводов и резко бросающимся в глаза количеством «продаж и белых харчевен», как называешь ты, из приличия, свои грязные притоны пьянства и всяческого безобразия. Замечательно, что подобная конкуренция даже не улучшила, а скорее изгадила производство отравляющего напитка: от твоих «продаж» разило за полверсты сивушным маслом. И, однако ж, пьянство расцвело у тебя махровым цветом: пьют все, даже бабы и дети, чего не замечалось прежде. Последний нищий, которому удалось выпросить под окном медную монету, сейчас же нахально несет ее в кабак, тут же напротив этих окон. Рядом с разгулом идут беспрестанные грабежи, и каждый житель, возвратившийся благополучно домой поздно ночью, испытывает чувство человека, избавившегося от неминуемой опасности. Мелкое воровство дошло до курьезных размеров; в мою бытность, по крайней мере, воровали болты у ставен, отдирали даже крючки, на которые днем застегиваются эти ставни. А полиция? — спросит читатель. Грешный человек, я в течение года, проведенного в Иркутске, видел только раз какого-то пристава, сунувшегося не в свое дело, видел одного квартального надзирателя, выезжавшего верхом и навеселе в ворота местной гостиницы под вывеской «Звездочка», да еще раз посчастливилось мне созерцать на углу улицы какое-то жалкое подобие городового, ковырявшего у себя в носу с такой сосредоточенной серьезностью, как будто в этом, собственно, и заключались все его полицейские обязанности. Результаты такого именно отсутствия полиции на иркутских улицах уже в самое последнее время читатель мог усмотреть в предыдущих NoNo «Восточного Обозрения». Как тут не скажешь:

Хоть, положим, не обидно, Что полиции не видно, Но немного будто стыдно Так скрываться очевидно,

когда на этих улицах совершается явно, на глазах толпы, бесшабашное смертоубийство…

1884