Андрей Александрович, молодой человек двадцати четырех лет, в канун июня, часу в седьмом вечера, сидел в своем девятом номере Н-ской гостиницы и ужасно скучал. Скучал он по многим весьма уважительным причинам. Во-первых, Андрей Александрович был совершенно новым человеком в городе Н, куда он приехал на службу из Петербурга только два дня тому назад и где у него не было ни единой знакомой души, если не считать Н-ского губернатора и вице губернатора, которым он предъявлялся, впрочем, только (визуально). Во-вторых, уже само это представление произошло как-то не совсем удачно, по крайней мере, не так, как желал и ожидал Андрей Александрович. Конечно, он мог желать всего, что угодно, но с его стороны было немножко неосновательно ожидать родственного приема от чужих людей, которые не имеют ни времени, ни особенной надобности угадывать его желания; они даже, может быть, и не подозревали их. Дело в том, что вышедший из Петербургского университета кандидатом по юридическому факультету Андрей Александрович, которому к этому времени какими-то судьбами не оказалось ни одного, даже дальнего родственника в целом свете, желал на удачу, форменную просьбу к Н-скому губернатору о принятии его на службу. Нельзя сказать, чтобы, избирая поприщем своей будущей деятельности именно эту губернию, он питал к ней какое-нибудь особенное пристрастие или находил ее более соответствующей своим юридическим талантам — нет. В понятии Аргунова все губернии походили одна на другую как две капли воды; до климатических условий ему пока еще не было никакого дела, так как, выходя в последний раз из университетской аудитории, он чувствовал себя столь уже молодым, бодрым, здоровым, как в то незабвенное утро, когда в первый раз вошел в нее; он был также, казалось ему, теперь еще бодрое. Н-скую губернию Андрей Александрович выбрал как нельзя проще. Отдохнув от экзаменов в одно утро, прекрасное, как водится, хотя проливной дождь так и барабанил в окна его незатейливой квартирки на Петербургской стороне, ои начал перебирать в уме все губернии Российской империи по географическому порядку. В ту самую минуту, как это (не разб.) перечисление губерний остановилось на Н-ской, хозяйка принесла ему обед от кухмистера. Дымящийся борщ казался таким вкусным, что, принимаясь за него немедленно, кандидат прав самым безжалостным образом выкинул на время из головы всю Российскую империю. При втором блюде он, хотя и лениво, приложил, однако ж, на чем остановился; но, вероятно (пережевывать), мысленно скучную географию (по обыкновению) надоело ему. "Разве попроситься в Н-скую?" — подумал он, не без удовольствия, запуская вилку в сочную телячью котлетку. "В Н-скую так в Н-скую!" — решил Андрей Александрович после минуты размышления — и, что называется, очистил тарелку. Следствие такой импровизации, оказавшееся на другой день в петербургском почтамте, читателю уже известно. Ровно через три недели после этого, в том же петербургском почтамте, получился ответ, — и, к удивлению молодого человека, ответ совершенно удовлетворительный. Хотя такое приятное начало и польстило (не разб.) самолюбию молодого кандидата, он, однако ж, задумался: не слишком ли поторопился? Впрочем, по нашему личному мнению, Андрей Александрович поступил очень благоразумно, поторопившись в вступление на службу: средств, оставленных ему покойным отцом и матерью, хватило ровно на столько, чтобы окончить на свой счет воспитание в университете, обзавестись по получении диплома приличным платьем и прожить еще месяца (четыре), отдыхая и приискивая ряд служб; затем Аргунову приходилось рассчитывать только на свою светлую голову и здоровые руки — ни больше ни меньше.

«Не многих так скоро принимают просьбы о вступлении на службу, как приняли мою, — размышлял очень справедливо Андрей Александрович, весело въезжая в Н-скую заставу: — Стало быть, я здесь нужен, а если нужен, то мне, вероятно, порадуются и, само собой разумеется, примут меня как нельзя лучше…»

Но Андрею Александровичу никто не обрадовался и никому особенно нужен он не оказался. Это дали ему почувствовать два официальных визита, сделанных им па другой день приезда. Н-ский губернатор, старичок непрезентабельный, но довольно почтенной наружности, обошелся с ним вежливо — и только.

— Н-да!.. — заметил он (не разб.), когда молодой человек игриво отрекомендовался ему: — вот и вы, наконец, вашей собственной особой… Очень рад-с. Н…да! Давно ли приехали?

Аргунов отвечал, что приехал вчера вечером.

— Н…да, вот видите… Ну-с… что я хотел сказать? н…да! Так вы ужо пока отдохните с дороги, а там мы подумаем, что о вами делать…

Аргунов молча поклонился.

— Я бы вам советовал явиться к вице-губернатору… сегодня же… н-да… — продолжал его превосходительство, старательно приглаживая свою лысину.

— Отсюда я прямо пойду к нему, — заметил почтительно Аргунов.

— Н…да, и прекрасно! — сказал губернатор: — вы к нему и зайдите… Ну-с… надеюсь, вы (не разб.) оправдаете и…. ссориться нам с вами, думаю, не придется…

Аргунов сказал, что постарается сделать все, что может.

— Н…да, я надеюсь… — повторил губернатор и раскланялся.

Этот прием показался Андрею Александровичу почему-то очень холодным, но как добросовестный человек и как кандидат права он мысленно отозвался о новом своем начальнике весьма снисходительно. «Губернатор, кажется, добряк, только сейчас видно, что человек строгого закала: руки, бестия, не подал!» Это мелькнуло у него в голове перед самым подъездом вице-губернаторской квартиры. Самого вице-губернатора он застал в передней в ту самую минуту, когда тот надевал пальто и собирался ехать куда-то. Это был стройный мужчина высокого роста, с гордым, но чрезвычайно привлекательным лицом, исполненным доброты и энергии: но всей его изящной фигуре, как и в обращении, проглядывал самый утонченный аристократ, и с первого взгляда ему никак нельзя было дать больше тридцати лет, хотя ему было уже иод сорок. Аргунов отрекомендовался ему в передней.

— Очень рад с вами познакомиться, — сказал вице-губернатор, с самой безукоризненной любезностью выслушав молодого человека и вежливо протягивая ему руку: — только вы меня извините, не приглашу вас выкурить со мной папироску: меня ждут в губернское правление; сегодня у меня (не разб.), а я уже и так опоздал немного, зачитался. Но вы меня очень обяжете иногда, в свободное время, завернуть ко мне вечерком, запросто, посидеть, потолковать… Ах, да! Где вы остановились? — спохватился он, (натягивая) изящную французскую перчатку и поджидая, пока подадут карету. Аргунов назвал гостиницу.

— Стало быть, нам с вами по пути и вы позволите мне подвезти вас? Вы домой теперь?

Аргунов поблагодарил и отвечал утвердительно.

— Так поедемте, и еще раз извините меня… Не угодно ли? — сказал вице-губернатор, приглашая его рукой пройти в дверь первым и первым сесть в карету.

— Скажите, что нового в Петербурге? — спросил, между прочим, вице-губернатор у Аргунова дорогой.

Андрей Александрович в коротких словах рассказал, что знал.

— Знаете ли, — заметил вице-губернатор, внимательно выслушивая молодого человека:- я никогда не мог быть равнодушным к Петербургу и никогда не привыкну к провинции, хоть и семейный человек. Что бы ни толковали о петербургском эгоизме, но по мне, право, лучше уж этот эгоизм, чем здешнее (не разб.) радушие. Ведь тут будут великолепно поить, великолепно кормить, будут смотреть вам в глаза и употреблять все усилия своего ума на то, как бы ловчее ударить вас, при случае, по затылку. Право, иногда на меня находит здесь такая тоска, что не знаешь, куда деваться, хотя дела полны руки… Если вы не привезли с собой книг, так вам на первое время, пока вы не догадались их выписать, придется в свободные минуты для собственного развлечения или бить мух, или слушать разные городские сплетни: библиотеки здесь нет, книжного магазина — тоже, а о возможности маскарадов в городском общество здешняя публика еще не догадывается; на вашу долю остается нарумяненные и (не разб.) музыкальные вечера с танцами в дворянском собрании по вторникам, да самый плохонький оркестр в губернском саду по воскресеньям. Заметьте к этому еще, что здесь не танцуют, а спят, разумеется, с открытыми глазами — из приличия не гуляют в саду для собственного удовольствия, а чинно и бестолково прохаживаются совершенно, как по обязанности, вроде часового на гауптвахтах; наконец…

Но в эту минуту карета остановилась у гостиницы.

— Наконец, все это вы сами скоро увидите… — любезно поспешил заключить вице-губернатор, отворяя дверцу кареты, приветливо протягивая руку Андрею Александровичу: — До свидания!

Забавно сказать, но как люди посторонние и беспристрастные мы все-таки скажем, что вице-губернаторский прием показался молодому кандидату еще холоднее губернаторского.

— Ну, этот, сейчас видно, современная косточка! — анализировал Аргунов, входя в гостиницу.

— Вежлив, уж очень некстати даже, как будто заискивает во мне… Но люблю я этих через-через вежливых людей с готовыми дипломатическими фразами!

Таково было мнение Андрея Александровича о вице-губернаторе. Но очевидно, что кандидат наш просто был почему-то недоволен сам собою и смотрел в это утро на все сквозь свое недовольство. А не доволен он был, как мы догадываемся, своей непрактичностью в обществе, непривычном к нему. Аргунов всю свою жизнь до настоящей минуты, кроме раннего детства, проводил в школе, сперва в компании товарищей-гимназистов, а потом в кругу товарищей-студентов, где обыкновенно все делается и говорится нараспашку, что на уме, то и на языке; другого общества не мог и знать Андрей Александрович, не имея в Петербурге ни родственников, ни знакомых вне окончательного круга. Он мог бы еще познакомиться с обществом из книг, но в странно устроенной голове Андрея Александровича мир художественной фантазии и мир действительности вел беспрестанно какую-то упорную борьбу, и, анализируя, например, какую-нибудь тургеневскую женскую личность, он только недоверчиво улыбался. Впрочем, у него на это было некоторое право — благотворное женское влияние покинуло его в лучшую и опасную пору детства. Он остался от матери восьми лет. Следствием всего этого было то, что в характере молодого человека образовалась постепенно одна странная черта, которую мы не рискнем назвать никак иначе, как только мнительностью. Отсюда, читатель, уже легко усмотреть, почему Андрей Александрович наш считал официальные визиты не совсем удачными, что и было, как мы доложили выше, причиной его скуки, во-вторых.

В-третьих, на нашего кандидата весьма неприятно подействовали слова вице-губернатора о совершенном отсутствии публичных развлечений в Н-ской. Наконец (будем уж весьма откровенны, скажем), Андрей Александрович скучал просто потому, что ему скучалось. Скука выражалась у него немножко по-своему: сперва он закурил папироску и бросил ее тотчас же; затем последовала громкая энергическая выходка против Н-ска и сделано несколько беспокойных шагов по комнате; потом он открыл окно, посмотрел (не разб.); немедленно его запер и улегся на диван лицом к стене; через минуту он повернулся на другой бок, потянул себя, гримасничая, за левое ухо, и в заключение, отмотнув ладонью с особенным озлоблением муху, животпопавшуюся ему, между прочим по предсказанию вице-губернатора, которая вздумала было, в видах своего развлечения, конечно, прогуляться по крутому кандидатскому носу, Андрей Александрович живо соскочил с дивана, засвистал: «Ля донна е мобиле», — и начал одеваться.

— Пойду шататься по улицам! — сказал он лениво, оканчивая свой туалет. Вручив половому ключ от своего номера и попросив, чтобы к одиннадцати часам ему приготовили ужин, Аргунов вышел и направился в первый попавшийся ему на глаза переулок. Пройдя этот переулок, он, также машинально, повернул в другой, в третий и, таким образом, вдруг очутился на набережной, встретившись на углу с чьим-то прогуливающимся семейством, которое оглянуло его с ног до головы с тем пронзительным любопытством, с каким обыкновенно смотрят провинциалы на всякое новое, прилично одетое лицо. Прохладный воздух, напитанный запахом травы и повеявший с реки прямо в лицо Андрея Александровича, мгновенно освежил его голову. Он, прищурившись и прикрыв рукой глаза от солнца, с любопытством посмотрел вдаль. По ту сторону реки тянулись в один ряд однообразные деревянные домики деревенской постройки, за ними, несколько в гору, пестрели огороды, а еще выше зеленелся мелкий березовый лес; немного правее, там, где оканчивался ряд домиков, один из признаков реки, (река) круто поворачивала за гору, образуя из себя самостоятельную речку, и потом за этой самой горой пропадала из виду. Андрей Александрович невольно залюбовался на ту сторону: «А что, разве броситься от нечего делать часа на два в объятия прорвы?» — подумал он, улыбаясь и осторожно спускаясь по обрыву к самой реке. Какая-то молодая деревенская женщина с ребенком на руках тут же весело садилась в маленькую лодку, управлять которой собирался молодцеватый парень в красной рубахе. Андрей Александрович от души порадовался беззаботному выражению их чему-то смеющихся лиц, позавидовал даже ясной возможности для них быть через несколько минут за рекой. «За реку так за реку», — решился он в минуту и отправился прямо к лодке по двум скользким бревнам, заменявшим подмостки. Эта импровизация молодого человека (вторая по нашему счету), по-видимому, озадачила на минуту веселую парочку. Аргунов заметил это и в нерешительности остановился на самом конце бревен.

— Ничего, барин, садитесь, садитесь! — сказала приветливо женщина, угадав совершенно по-женски его смущение: — перевезем (по надобности)… Погулять, видно, захотелось? — прибавила она, улыбаясь и очищая место возле себя на лавочке.

— Разве это не перевозная лодка? — спросил Андрей Александрович, садясь все еще немножко смущенный.

— Нет, перевозные-то там повыше будут… — заметил парень, указав пальцем направо.

— Вы, видно, недавно здесь?

— Недавно, — отвечал Андрей Александрович ласково.

— Вы зачем же переезжаете туда? — спросил он, несколько минут помолчав затруднительно.

— Мы ведь там и живем, — сказала женщина. — Это вот мой муж, а вот это… сыночек! — пояснила она, кивнув сперва головой на парня, а потом, поцеловав, на ребенка.

— У вас там свой дом есть, что ли?

— Как же! Дом есть — вон с балкончиком-то, с зелеными-то ставенками… Видите?

— Д-а! Вижу…

— И лодка эта у нас своя, — заметила молодая женщина как-то особенно весело, даже радостно. Ей, по-видимому, очень приятно было рассказывать про свое довольство незнакомому человеку, да еще и барину.

— Вы, стало быть, богато живете? — сказал Андрей Александрович своей соседке, улыбаясь ее (говорливости), от души желая ей доставить невинное удовольствие пококетничать перед ним этим довольством.

— Хоть небогато, да хорошо… тепло, барин, — вот что, — ответила женщина, искоса и с любовью посмотрев на улыбающегося мужа.

— Там кто же больше живет за рекой-то? Крестьяне, что ли?

— Да, всякие есть, — отвечала женщина, заботливо утирая передником нос своему сыночку.

— И крестьяне есть, и мещане… Мы ведь и сами тоже в мещанах числимся, — заключила она с комической важностью.

Счастливые лица и речи этих простых людей подействовали на скуку Андрея Александровича лучше всякого публичного развлечения. Он развеселился, настроился, так сказать, совершенно на их лад, шутил, смеялся поминутно своим спутникам, бороздил пальцами воду, обрызгивая парня в красной рубахе, а потом, будто нечаянно, повторял ту же операцию со своей соседкой, словом, во всю дорогу начал проказить как в былое время в четвертом классе гимназии. Однако ж, подплывая к тому берегу, Андрей Александрович случайно вспомнил, что у него в кармане не оказалось ни гроша медных денег, чтобы заплатить за радушную услугу, и вдруг присмирел. Он торопливо вынул бумажник, украдкой заглянул в него, делая вид, что собирается закурить папироску и отыскивает спички: между тощею пачкой ассигнаций одна нечаянно оказалась рублевого достоинства. Аргунов незаметно прибрал ее в кулак, а оттуда вместе с кулаком перетянул в боковой карман своего пальто. И от этой находки повеселел еще больше. Лодка между тем причалила. Андрей Александрович выпрыгнул из нее чуть только что не в воду, засмеялся и, воспользовавшись минутой, пока парень в красной рубахе засуетился с веслами, краснея, сунул в руку его жены свой измятый целковый, сказал: «Большое вам спасибо», — и бойко взбежал по крутой тропинке на самый верх берега. Но его громко окликнули сзади. Он невольно остановился и как-то забавно испуганно оглянулся.

— Ишь ты, какой бойкий, — говорил парень, догнав его и стараясь вручить ему рубль обратно.

— Это ты пошто забыл-то-о?

— Да я не забыл, — отвечал Андрей Александрович сконфуженно, — я это вот ей отдал…

— Нет уж, барин, видим мы, добрый вы человек, точно, а только возьмите, возьмите — нам не надо! — настаивала в свою очередь женщина, поднимаясь вслед за мужем.

— Вы это за перевоз, может? Не маловато ли, барин, будет! У нас к этому не приучено. Мы ведь не перевозчики, по спопутности только тебя перевезли — даром, значит… — толковал парень, грациозно потряхивая кудрями.

— Да я это не за перевоз совсем, не тебе, — оправдывался Аргунов. — Это вот ее мальчику на игрушку я подарил…

— А вы, барин, барин… выдумали: на игрушку! — сказала женщина, ласково покачав головой. — Бранить-то вас, знать, некому — хозяйки нет… Возьмем уж либо, Ваня, вишь, аж сам же и обижается, добрая этакая душа, — обратилась она с улыбкой к мужу.

— Что с тобой станешь делать! — заметил тот Аргунову, еще раз молодцевато тряхнув кудрями. — Возьмем уж, может, когда заслужим.

— Ты ужо заходи-ко к нам, как назад-то пойдешь, яичек всмятку покушать. Ну, благодарим тебя покорно! Заходи, слышь… — заключил он, слегка приподняв шапку.

— Ладно, спасибо, зайду…

— Беспременно-таки заходите, — прибавила от себя женщина, лукаво улыбаясь какой-то нечаянной мысли, мелькнувшей у ной в голове и осветившей все ее алое личико. — Не пожалеете.

— Мы (не разб.) числимся, — пояснил парень свой (не разб.).

— Хорошо, хорошо…

И Андрей Александрович, тоже почему-то раскрасневшийся, поспешил распроститься со своими импровизированными знакомыми, приветливо пожав им руки обоим.

Перебирая в уме маленькие подробности своей веселой переправы, он так задумался, что даже не заметил, как прошел домики и вдруг очутился в полном смысле слова, по его же собственному выражению, «в объятиях природы». Нежно раздражительный запах цветов, трав и деревьев, разом обдав его обоняние, пробежал легкой живительной дрожью но членам, так что он остановился и осмотрелся. Местность была великолепная. Налево, возле самой тропинки, по которой он шел, ярко зеленела, тянулась гора, направо — небольшая речка кокетливо пробивалась между тальников и подергивалась время от времени мелкой рябью, чуть слышно шумела, словно шептала свои проказливые речи заходившему солнцу, которое в свой черед вместо (не разб.) на сон грядущий нябросило на нее нежный и прозрачно-пурпурный оттенок.

— Отчего это вдруг так запахло цветами? — подумал Аргунов, ложась на траву. Но в ту самую минуту ветер порывисто дунул ему прямо в лицо, снова и еще с большей силой, обдав его тем же нежно-раздражительным запахом, — так что недоумение Андрея Александровича разрешилось само собою. Он внимательно оглядел небо. С востока, нахмурившись, тянулась синеватая туча, обещавшая еще поутру, по крайней мере, дождь к ночи.

— Ничего! Еще поспею до дождя! — подумал Аргунов и до самых сумерек неподвижно просидел на одном месте, крепко над чем-то задумавшись. Мало-помалу эта задумчивость перешла у него сначала в легкую дремоту, потом он на склоне дня крепко заснул, вероятно, потому, что дурно провел прошедшую ночь. Несколько крупных холодных капель, упавших ему на лицо, разбудили его. Спросонья он, однако ж, не вдруг припомнил, где он; да и нелегко было сразу припомнить: ночь наступила такая темная, хоть, как говорится, глаз выколи. «Надо поторопиться!» — сообразил, наконец, Андрей Александрович, быстро соскакивая с травы и почти ощупью отыскивая тропинку. Да, действительно, поторопиться не мешало. Дождь начинал уже накрапывать и мог разыграться уже не на шутку. Добравшись с грехом пополам до первой избы, Андрей Александрович, к величайшему своему ужасу и изумлению, был встречен здесь непрерывным лаем собак, которые только что не цапали его за брюки, хотя но всему заметно и имели этот злой умысел. Он едва-едва отбился от них какой-то палкой, как нельзя вовремя попавшейся ему под ноги. Через две избы эта неприятная история повторилась с приличными вариациями, и потом, дальше, повторялась еще раз, так что мы положительно можем сказать, что Андрей Александрович, добравшись до перевоза, если и не перекрестился обеими руками, то, во всяком случае, с полнейшим наслаждением перевел дух.

Но на перевозе ожидал Андрея Александровича, как вы думаете, кто? — новый сюрприз; видно, уж такой день для него выпал: ни лодок, ни перевозчика не оказалось. Он крикнул на ту сторону, подождал — ответа не последовало; он еще раз крикнул сильнее — то же (самое).

Неудобно было думать, что перевозчики либо спали на той стороне, или за ветром не расслышали его голоса. Аргунов сделал усилие и закричал во все горло, продолжая потом через каждые полминуты повторять свое отчаянное воззвание. Но и оно оказалось без малейшего успеха. А тут еще, как нарочно, дождь полил как из ведра и с реки подул такой выразительно-зловещий ветер, что Андрею Александровичу, как человеку мнительному, ясно должно было послышаться в нем дантовское (не разб.). Нечего делать, приходилось вспомнить Русановых, которые незадолго перед этим вышли было у него из головы при первом собачьем (лае). Аргунов воротился, подумав весьма основательно, что в такой дождь собаки не появятся снова.

Но который же дом Русановых?

Вопрос, заметим, тоже весьма основательный. Впотьмах «зеленые ставенки» похожи на какие угодно. Андрей Александрович постучался наудачу в незакрытое окно первой встретившейся избы. Ему отвечали не вдруг, но все-таки отвечали, хотя не таким вопросом, который можно бы было прилично отнести к кандидату петербургского университета.

— Кого там опять леший носит? — послышался за окном старушечий голос.

— Скажите, пожалуйста, где тут дом Русанова?

— Да тут две избы Русановских… тебе которых?

— Молодых, — сказал Аргунов наудачу.

— Так это, слышь, через четыре избы от тебя направо будет — пятая — смекаешь?

— Ладно, спасибо.

— Спасибо!!. Леший носит их!..

Но Андрей Александрович не дождался конца этой лаконической речи, стал буквально ощупью пробираться к (не разб.) пятой избе.

Дождик почти унялся тем временем, и теперь только по-прежнему свет показался…

Ощупан, наконец, кольцо (закрытых) ворот, Аргунов постучался сперва довольно скромно, а потом принялся стучать усиленно и нетерпеливо.

— Кто так там стучится? — раздался вдруг над самой головой Андрея Александровича серебристый женский голос.

Аргунов на одну минуту совершенно растерялся от этой неожиданности.

«Откуда мне сие да приидет? — подумал он до крайности заинтересованный. — С неба, что ли?»

И чтоб разрешить себе этот вопрос, он решился, не отвечая, постучаться еще раз.

— Я хочу знать, кто это там так стучится? Кто там? — повторил гораздо настойчивее тот же серебряный голос.

Андрей Александрович растерялся было еще больше, но вдруг вспомнил о «балкончике», поднял голову вверх. — Действительно, белелось что-то весьма неопределенное. Очевидно, таинственный голос принадлежал, судя по его свежести, молодой еще женщине, но только женщине отнюдь не простого класса: в нем для развитого уха ясно слышалась та неуловимая прелесть звуков, которая постоянно и подсознательно прокрадывается в голосе человека (близкого) с образованием. Не отвечать на такой голос в ту же минуту было бы крайне невежливо и грубо. Андрей Александрович понял это сразу.

— Извините, — сказал он, как можно мягче, обращаясь лицом к балкону и приподнимая по обыкновению фуражку, хотя в темноте настоящей ночи и не представлялось никакой возможности даже для (не разб.) зоркого зрения разглядеть этих учтивых движений.

— Я думал, я, вероятно, ошибся… Я думал, это изба, — заключил Аргунов, не зная, что сказать.

— Да, это и в самом деле изба, могу вас уверить, — отвечали ему лукаво и с улыбкой, как можно было догадаться по голосу.

«Экая насмешница!» — подумал Андрей Александрович, невольно улыбнувшись в свою очередь.

— То есть я не это хотел сказать, — начал он снова, смутившись и подбирая выражения. — Я немного неточно выразился…извините; я хотел сказать, что я думал… домик, что (не разб.) живут… простые люди…

— Да простые же люди и живут здесь, — немедленно последовал ответ. — Наипростейшие, если вам это больше нравится!..

На балконе тихо засмеялись.

«Шельма какая-то!» — подумал Аргунов ласково, однако ж решительно недоумевая, за какое объяснение взяться ему теперь.

— Во всяком случае, извините, — сказал он только.

— Я ни в коем случае не извиняю неискренности, — заметили ему.

Андрей Александрович растерялся пуще прежнего.

— Право, я… Это такая неприятная случайность…

— Что это за неприятная случайность? Разговор наш? — спросили с балкона.

«Теперь она меня доконает, бестия!» — робко промелькнуло в голове у Аргунова.

— О, помилуйте, напротив… — спохватился он ответить громко.

— Как напротив! Что это значит? Вы, кажется, начинаете пускаться в крайности! — получил Андрей Александрович довольно строгое замечание,

— Будьте уверены, я не желал вам сказать ничего неприязненного, — оправдывался он на этот раз несколько досадливо. — Извините, если как-нибудь случайно… Я лучше скажу вам всю правду! — громко заключил Аргунов и почувствовал, что с него точно спала половина тяжести в эту минуту.

— Давно бы так сделали! С этого, мне кажется, и начать бы следовало. Не забудьте еще (не разб.) к вашему сведению, что вы стоите у избы и говорите с простыми людьми… Так, кажется, вы желали? Ну-с, теперь говорите.

— Видите ли, я немного замешкался за рекой… гулял, — пояснял Андрей Александрович, заметно ободрившись. — Кричал перевозчикам — не слышат! А тут дождь, я…

— Позвольте мне вас на минуту перебить… Надобно вам сказать, что у нас здесь нет постоянного перевоза: перевозят только с семи часов утра и до десяти часов вечера, а теперь уж около одиннадцати…

— Ах, боже мой! Как же я так? — испугался Андрей Александрович.

— Но это еще, помилуйте, не так страшно, как вам кажется. Те, которые хотят ночью переехать сюда из города, могут там легко найти перевозчиков: они живут в домике напротив самого перевоза; заречные, т. е. здешние, все имеют свои собственные лодки, но обыкновенно им редко приводится переезжать в город ночью, нет надобности.

— Стало быть, я могу попросить… кого-нибудь…

— Еще раз погодите. В такой ветер вас положительно никто не повезет… ни за что! Я хорошо знаю здешних. Продолжайте!

— Но как же я теперь буду продолжать? Путь мне окончательно пресечен! — возразил Аргунов с самым наивным затруднением.

— Путь на ту сторону — да. О! Да вы еще острите, значит, вам тут, под балконом, но так дурно, как я было подумала! Послушайте, речь ведь у нас шла, кажется, не о продолжении вашего пути, а о продолжении вашей всей правды… Жду терпеливо.

«Экая ведь какая! Вот разбойница-то!!» — подумал Андрей Александрович и сказал:

— Я готов… с большим удовольствием…

— Во-первых, значит, вы стучались? — прервали его. — Лодки попросить хотели?

— Да… не совсем, — замялся Андрей Александрович.

— Какой же вы несносный, как я посмотрю на вас! Да говорите же, ради бога, откровеннее и по-человечески! — сказал серебряный голос с маленькой, чуть приметной досадой. — Объясните мне сперва, пожалуйста, что значит на вашем языке: «да не совсем»? Вы просто ищете ночлега… так ли и вас понимаю?

— Так… — решился, наконец, откровенно выговорить Андрей Александрович и сконфуженный чем-то быстро пошел от ворот, но отдавая сам себе отчета в этом порывистом движении.

— Подождите, куда же вы? Это даже невежливо! — остановили его. — Да вы и в самом деле (несносный) человек… извините! Куда вы, например, теперь направились?

— Мне совестно вас беспокоить… Я… я думал постучаться где-нибудь у других ворот.

— Где же это? Направо или налево, позвольте узнать?

— Налево, — отвечал Аргунов сконфуженно, возвращаясь к воротам и не зная еще сам, в какую бы сторону он отправился.

— Налево вас, прежде всего, примут собаки, — ответили ему коротко.

— Так я — направо… — проговорил он нерешительно.

— Там такие же собаки, — засмеялись с балкона.

— Что же я стану делать с собой? — задумался вслух Андрей Александрович.

— Не знаю, что вы теперь намерены делать с собой, но скажу вам, что вы должны были сделать с самого начала, как-я с вами заговорила: надобно было просто попросить у меня позволения, как более или менее у хозяйки этой избы — переночевать в ней; по крайней мере, мне так кажется.

— Согласитесь, это весьма неприятно… посудите сами… — начал было оправдываться Аргунов. Чрезвычайно неудачно и даже, пожалуй, грубовато немножко, хоть он и не подозревал этого. Его, однако ж, опять перебили.

— Не соглашаюсь и не могу судить, насколько это неприятно для вас, но положительно могу предложить вам у себя уголок… до завтрашнего утра, если только это вам неособенно — неприятно? — сказал серебряный голос лукаво-ласково.

— Помилуйте! Напротив… мне…

— Опять вы! Пожалуйста, поберегите ваши фразы для людей не простых. Со мной — без церемонии…

— Покорно вас благодарю, но…

— Что но?

— Я вас, может быть, обеспокоил…

— Это уже не ваше дело. Принимаете вы мое предложение пли нет?

— Принимаю, с удовольствием… — невольно сорвалось у Андрея Александровича с языка.

— Так подождите минутку: я скажу, чтоб вам отворили…

На балконе послышался шелест женского платья, и белое пятно исчезло. «А ведь, должно быть, она, в сущности, хорошая женщина, только резка немножко… Ну, да увидим!» — подумал Андрей Александрович, оставшись один и прислушиваясь, как где-то внизу стукнули дверью. Впрочем, мы беспристрастно должны сказать, что он подумал это не совсем спокойно; напротив (пусть нам извинят, что мы заимствуем у него же этот счастливый оборот речи), при мысли «увидим» в душе его сильно заговорило какое-то странное, ни разу не испытанное им еще тревожное чувство. Он даже, в другое время, не преминул бы задуматься над ним, но теперь ему уж отворяли ворота.

— Бог-таки не попустил вам, барин, пройти мимо нас! — с приветливым упреком сказала ему женщина, отворявшая ворота, в которой он тотчас же узнал по голосу молодую Русанову:- а мы с Ваней вас ждали, ждали… сейчас только хотели спать ложиться. Пожалуйте-ка!

— И вы разве здесь живете?

— Да как же… здесь! Эта барыня-то, с которой вы разговаривали, у нас только квартеру нанимает. Вы ужо теперь к ней на половину пожалуйте: она вас к себе велела просить… веселая чего-то такая, так и смеется! Вы тут, смотрите, не ушибитесь как-нибудь у меня — за мной следом идите. Вот ведь я вам давеча еще говорила, что не пожалеете, мол, коли зайдете, так нет ведь — пробежал мимо хозяйки! Ан и попались! — говорила молодая женщина, по-прежнему веселая и теперь совершенно довольная своим поздним гостем.

Они поднялись на крыльцо и вошли в сени. Здесь Аргунов приостановился было, чтоб вытереть о порог ноги, так как он из города не взял галош и некоторое время шел по грязи, но в эту самую минуту хорошенькая полная ручка с бирюзовым колечком на указательном пальце медленно и немного приотворила дверь направо, и хорошо уже знакомый Андрею Александрычу серебристый голос застенчиво-тихо сказал:

— Милости просим!

Аргунов очутился вдруг в светлой, уютной комнатке, ничем по напоминавшей обыкновенную избу, и сейчас же снял пальто, небрежно бросив его на стул у порога! Хозяйки, однако ж, здесь не было; он, входя, заметил только мельком и притом весьма неопределенно нечто стройное и грациозное, в белом кисейном платье, мелькнувшее за небольшую портьеру низенькой двери в соседнюю комнату. Андрей Александрии готов уже был смутиться отсутствием хозяйки, но его тотчас же вывел из затруднения знакомый голос, радушно сказавший из-за портьеры:

— Пожалуйста, без церемоний садитесь, курите и отдыхайте: папиросы и сигары лежат вон там, на угольном столике… найдете?

— Постараюсь найти… — сказал Аргунов, чтобы только сказать что-нибудь.

— Ну, хорошо, постарайтесь, если это для вас легче, чем подойти просто и взять… — рассмеялись за портьерой. — Впрочем, я сейчас и сама явлюсь к вам на помощь!

«Эдакая ведь булавка… нет-нет да и кольнет, бестия!» — весело, хоть и не без некоторого смущения подумал Аргунов; потом он достал из своего пальто папироску, закурил, молча сел на кресло и положительно осмотрелся на новом месте. «Клетка, кажется, по птичке!» — подумал он снова, внимательно оглядывая комнату.

В самом деле, это была премиленькая комнатка. Направо поместился уютно изящный диванчик, вокруг четыре такихиже кресла, перед диванчиком стол, покрытии узорчатой бархатной салфеткой; на столе горела стеариновая свеча в маленьком серебряном подсвечнике, лежала недоконченная работа — какой-то мудреный тамбурный воротничок, а на самом краю книга, заложенная, вероятно, на недочитанной странице простеньким, слоновой кости ножом для разрезывания листов. Андрей Александрович полюбопытствовал взглянуть на переплет и вдруг удивленно прочел почти вслух: Мицкевич. Он очень хорошо знал по-польски, основательно выучившись этому языку еще в университете от товарищей студентов-поляков. Теперь Аргунов полюбопытствовал еще и дальше — развернул книгу на том месте, где она была заложена, и глаза его еще с большим удивлением остановились на двух первых строках знаменитой импровизации в последней части поэмы Дзяды: это было весьма редкое в то время у нас, в России, парижское издание.

«Так вот мы что читаем! Эге!» — подумал Аргунов улыбаясь, лихорадочно потирая руки и вообще радуясь как-то по-детски своему нечаянному открытию. Затем, оправившись от этого невольного волнения и старательно продолжая обозрение своего временного убежища, Андрей Александрович обратил должное внимание на высокую этажерку, помещавшуюся в левом углу против той двери, куда он вошел за несколько минут перед этим; этажерка была вся заставлена книгами, книги были русские и французские, как показалось ему издали. Между этажеркой и столиком в переднем углу стояли у окна пяльцы, покрытые чем-то белым, из-под которого выглядывал с одного боку кончик какой-то мелкой бисерной работы; перед пяльцами он заметил особенного фасона кресло и на иолу скамеечку с вышитой гарусом подушкой. Быстро перебегая глазами с предмета на предмет, Андрей Александрыч, между прочим, не оставил также без внимания и чистые светло-зеленые обои комнаты, усмотрел белые как снег кисейные драпри на окнах и хорошенькие цветы, не пропустил даже в переднем углу миниатюрной, но художественно сделанной копии с известного «Святого семейства» Рафаэля, заменившей здесь образ, перед которым, однако ж, не было лампадки. Когда он наклонился, чтобы поднять случайно выпавшую у него из рук папироску, взгляд его остановился на красивом, хотя и не дорогом ковре, так что он с некоторого рода ужасом потом перенес от него глаза на свои довольно грязные сапоги и теперь только заметил, что такими же точно коврами был устлан и весь пол. В заключение своего обзора Андрей Александрыч встал, взял со стола свечу и поднес ее к небольшой картине в золоченой рамс, висевшей над диванчиком: картина оказалась превосходной копией с Рюисдаля. Всматриваясь в нее, он только что начал припоминать, что еще прежде видел где-то, чуть ли не в Эрмитаже, это мастерски написанное болото, как вдруг ему послышался сзади легкий шорох женского платья и приветливое: «Здравствуйте!», заставившее его мгновенно обернуться… О ужас! Перед ним, наконец, стоила сама владетельница серебристого голоса — таинственная, остроумная птичка этой хорошенькой клетки!