«Что будет, — спрашиваешь ты, — В дали веков обетованной, Когда исполнятся мечты Людей теории гуманной?» О милый друг! в те времена, Глаза и разум ослепляя, Явиться смертному должна Картина жизни вот какая: Все реки медом потекут — Конечно, в берегах кисельных, А сверху меда поплывут Большие крынки сливок цельных. На деревах начнут расти, В роскошных рощах для прогулки, Всегда горячие почти, Московского печенья булки. Повсюду будет дичь летать Французской кухни, с трюфелями: Ловите птицу, так сказать, В готовом виде, прямо ртами. Шампани резвою струей Забьют, где надобно, фонтаны; А рядом — сельтерской водой, Чтоб были пьяные не пьяны. Моря наполнятся ухой — Уж, разумеется, стерляжьей: Труда не будет той порой, Так для чего же суп говяжий? В известный час польют дождем Горячий чай и кофей рядом, С густым, конечно, молоком, И будет сахар падать градом. Без немцев — скука на Руси: Для них в озерах будет пиво, А берега — из колбасы, — Практично, просто и красиво. В те дни не будут прилагать К младенцам нашего ухода: Заменит няньку им и мать Благословенная природа. Кто хил — немедленно умрет, Кто крепок — вырастет на воле… Какая дивная пойдет Людей порода в этой школе! Встречая всюду благодать Чуть в рот не падающей пищи, Они не будут понимать, Что значит «вор», «голодный», «нищий». И скептик самый записной, О человечестве радея, В те времена, хоть волком вой, Не встретит гнусного злодея. Все станут братьями смотреть, Ходить в обнимку, улыбаться, И каждый будет «честь иметь» О здравьи ближнего справляться. Тогда не будет докторов, Не будет даже медицины: Уж если смертный нездоров Без всякой видимой причины, Так лучше прямо умирай, Другим не порти аппетита, — А то какой же это рай, Где люди морщатся открыто? Да! запретят в те времена Под страхом смерти — вид угрюмый, Мечты, лишающие сна, И ум тревожащие думы. Чтоб жить в раю — и размышлять! Да это слыхано ли в мире? Ведь это школьнику не знать Грешно, как дважды два — четыре! Вот потому-то, в свой черед, Я должен здесь оговориться: Всё это будет… для господ, А для народа не годится…

Для мужиков везде пойдут Из каши гречневой болота; Их кочки луком порастут, — Закусывай, кому охота. Вдали воздвигнется хребет Из мягких масс ржаного хлеба; Его вершину, словно лед, Покроет масло вплоть до неба. С хребта прелестный будет вид — Глазам представятся два моря: В одном — сивуха забурлит, Уж, разумеется, не с горя; В другом — отличный кислый квас (Ликуйте, Ваньки, Васьки, Федьки!) У скал запенится, крутясь; А скалы будут все из редьки. Для баб, а пуще в тех видах, Чтоб не орали ребятишки, Во всех появятся борах Грибы из вяземской коврижки. Везде такая благодать, Тепло, как после доброй порки, И самый воздух, так сказать, Пронзится запахом махорки! Но мужики ведь никогда Довольны жизнью не бывали; Они, пожалуй, и тогда Без жалоб проживут едва ли. «На молочке уж не взыщи: Держать коров — карманы пусты, А с неба валят только щи — И те, кажись, не из капусты.. Вот тоже баньки нету здесь, В квасу купаться — бога стыдно, И ходишь чешешься день весь… Уж это очень нам обидно! Опять же соли не найдем: Сказать в час добрый, место свято — И вздуло брюхо колесом, А всё как будто пустовато…» В таком-то роде, например, Они нытье свое поднимут. Но против них суровых мер За мину кислую не примут: Ведь на мужицкий грубый взгляд И рай не сладок по приказу, — Им просто-напросто велят Не объедаться хлебом сразу, Не трогать пищи у господ, Как неудобной для сваренья; А пуще — в первый райский год Не напиваться до забвенья. Да! в это времечко… но тут, О милый друг! я ставлю точки: Боюсь, что слюнки потекут На недописанные строчки.