Путь во дворец показался королевскому кортежу бесконечным.

Единственный из всех них, кто с легкостью оправился от потрясения, был, как ни странно, принц Нумедидес. Вот уж от кого никто не ожидал подобной прыти.

Он взял в свои руки бразды правления столь естественно, что ни у единого человека это не вызвало ни протеста, ни хоть тени недоумения. По его приказу был схвачен и под строгим конвоем отправлен во дворец таинственный жрец, убийца короля; он же распорядился об аресте своего кузена Валерия. Невесть откуда взявшийся отряд наемников, чей командир, синеглазый гигант-северянин, подчинялся только Нумедидесу, конвоировал преступника.

После короткого молебна, на который не был допущен никто из посторонних, бездыханное тело короля воющие жрецы унесли в покои бальзамировщиков. Теперь его никто не увидит долгое время. В течение двух лун жрецы будут напитывать прах венценосца ароматическими веществами, заворачивать в пропитанные мазями бинты и погружать в «бальзам Митры», дабы предотвратить разложение. И только после этого останки короля Вилера умащенные и подкрашенные, обряженные в виссоновую мантию и погребальный венок из ветвей можжевельника, будут помещены в династическую усыпальницу.

Ошеломленные случившимся придворные, собрав скарб и бесчисленную челядь, стадом испуганных овец потянулись в Лурд.

Амальрик не уставал поражаться, наблюдая исподтишка за Нумедидесом. Откуда в этом ленивом, неповоротливом увальне такая властность, такая уверенность в себе? Перемены назревали постепенно – однако немедийский посланник лишь сейчас осознал, насколько далеко зашло преображение.

Самому ему тихий внутренний голос, игнорировать советы которого он не привык, настойчиво советовал пока держаться в тени, не напоминая лишний раз о себе, однако же мало что из происходящего ускользнуло от бдительных серых глаз барона.

Он отметил и усиленный караул, что всю дорогу четверо дюжих всадников несли у наглухо зашторенной кареты, где везли Валерия, и необычную суровость и растерянный вид старших советников, и суетливые вполголоса переговоры Нумедидеса с теми из придворных, кто, как он знал, принадлежит к их заговору. С минуты на минуту он ждал, что, воспользовавшись удобным предлогом, наследник престола подзовет и его самого… однако этого не случилось. И в душе Амальрика зародилась смутная тревога.

Нет, он ничего не опасался со стороны Нумедидеса. Как бы ни осмелел тот и не расправил крылья за последние дни, он не столь глуп, чтобы не отдавать себе отчета в главном: в руках барона Торского основные нити заговора, вся масса соглядатаев, информация о положении в столице и провинциях. Только он точно осведомлен о расстановке сил при дворе, о всех хитросплетениях тарантийской политики и прочих, таких значительных мелочах.

…А все же Вилер, выходит, не зря говорил о смерти. Предчувствовал недоброе, должно быть. Амальрик вздохнул. Воспоминания о покойном самодержце и о последней их встрече вызывали двоякие чувства. Проницательность короля и, в какой-то мере, завещание, последняя воля, выраженная им в разговоре с бароном, немало смущали того. У него было чувство, точно он унаследовал фамильную драгоценность, на которой лежит древнее проклятие, – столь же прекрасную, сколь и смертоносную. И мысль об этом угнетала его.

Что сказал тогда ему Вилер? Стать врагом, что должен довершить разрушение Аквилонии? На первый взгляд, это как будто совпадало с потаенными планами самого Амальрика, которые старый король распознал со столь пугающей простотой… Однако же он сказал, что они лишь расчищают путь для новой силы, что придет им на смену и сметет их всех, точно могучим ураганом, – и как истолковать это предсказание, Амальрик не знал.

Разумеется, в словах короля было больше горечи обреченного и благих пожеланий, смелых, но невыполнимых, нежели реального прозрения, – и все же память о словах его не давала немедийцу покоя. На какое-то мгновение ему захотелось плюнуть на все, бежать из Аквилонии, предоставив эту Митрой проклятую страну собственной судьбе и неизбежной гибели… Однако то была лишь минутная слабость. Амальрик выпрямился в седле, обозревая кортеж.

Там мало что изменилось. Нумедидес, скакавший во главе, переговаривался о чем-то с черноволосым гигантом, капитаном наемников, внешность которого казалась Амальрику до боли знакомой. Лишь вспомнив свои недавние размышления, он догадался, что это Конан. Подумать только, он с трудом узнал его.

Хотя у варвара и прежде гордости было, хоть отбавляй, но теперь он и вовсе держался почти с королевским достоинством.

Вот какие воины ему нужны! Будь у Амальрика хотя бы дюжина таких, как киммериец, он и не стал бы связываться ни с какими заговорщиками, которых непрестанно приходится опекать, словно малых детей. Да, с такими молодцами, как этот варвар, он взял бы с боем Тарантию за пару поворотов клепсидры! Досадно, что тот служит этому жирному болвану. В случае чего им придется быть врагами…

А в случае чего, собственно – одернул он себя. Что может случиться? Все идет так, как задумано ими с Марной. Ведь он сам прочил Нумедидеса на престол. И вот его планы претворились в жизнь. Толстый Нуми если еще и не король, то уже явно и не принц. Вон как отдает приказы. Видно, уже чувствует себя полноправным хозяином Рубинового Трона.

Но почему в руках жреца оказался кинжал Валерия? Знала об этом Марна или нет? Если знала, то почему ничего не сказала ему… Вряд ли это случайность. Здесь чувствуется рука Нумедидеса. Уж больно ловко все это подстроено.

Неожиданно Амальрик вздрогнул.

На миг ему показалось, что это не они с лесной ведьмой играют тучным принцем, словно марионеткой, а он ими. Он, или те, кто стоят за ним… Ведь вряд ли он сам мог все так тщательно распланировать. Слишком глуп.

Амальрик нахмурился. Но через мгновение расслабился.

Ты стал слишком мнителен, барон, сказал он себе. Неужели этот безмозглый слизень может верховодить тобой, одним из лучших умов Хайбории, и такой могущественной чародейкой, как Марна. Нет, точно он устал. Холодное обливание и полклепсидры физических упражнений – вот что вернет ему утраченное присутствие духа. Или нет, к Нергалу обливание! Лучше он по такому случаю выпьет кувшин вина. Самого лучшего, которое только найдется в его погребах…

Остальные придворные ехали в своих каретам, за исключением нескольких молодых заговорщиков из тех, что недавно окружали принца. Но и они теперь скакали порознь, не разговаривая между собой, но, судя по их умеренным, почти веселым, если бы не требования траура, лицам, в разговор с наследником для них прозвучало немало приятных слов, и теперь они были заняты обмысливанием открывающихся перспектив. Это встревожило Амальрика еще больше.

На миг он едва не поддался желанию подъехать к принцу с требованием разговора, – но врожденное благоразумие возобладало. Возможно, Нумедидес не хочет афишировать свою дружбу с немедийцем при других придворных… в конце концов, это было не лишено смысла. Или просто играет в древнюю, как мир, игру, стремясь показать свою силу и независимость, чтобы добиться превосходства над собратом-заговорщиком. В этом также не было особой опасности. Амальрик был необходим принцу, если тот желал без хлопот и затруднений обрести аквилонский престол, и не сомневался, что сумеет, при необходимости, донести эту простую истину до принца.

«Щенок зарвался. Пора его щелкнуть по носу!» – процедил немедиец сквозь зубы. Глаза зло блеснули, и пальцы невольно стиснули поводья. Откликаясь на настроение всадника, конь его нервно всхрапнул, и барон похлопал его по шее, чтобы успокоить. «Ничего, ничего, дружище. Все будет в порядке». Он и сам не был уверен точно, к кому относятся эти слова.

…Странно, подумалось ему вдруг, что при всем этом судьба второго принца, как будто, никого особо не взволновала. Никто из придворных, насколько он мог судить – а среди них немало было приятелей Валерия, – даже не попытался подъехать к карете с занавешенными окнами, где его везли, и Амальрик не мог поверить, что они опасаются наемников. Скорее, это шок от невероятных известий. Они все еще не пришли в себя, не в силах осознать происходящее и понять, что теперь делать. Хотя, пожалуй, и шок не объяснение. По крайней мере, не полное.

Теперь Амальрик не сомневался, что по поводу кузена Нумедидесом что-то было сказано придворным. За то время, что они в храме ожидали вестей о самочувствии короля, он не терял времени даром и успел поговорить почти с каждым, – из тех, кто имеет при дворе хоть какое-то влияние. Возможно, в ход пошли угрозы. Возможно, посулы.

Как бы то ни было, похоже, этого оказалось достаточно, чтобы заставить вельмож утратить всякий интерес к судьбе Валерия Шамарского. И, говоря объективно, барон Торский не мог не восхищаться ловкостью и прозорливостью Нумедидеса.

Откуда только это в нем взялось?

Он не мог поверить, что ошибся в своих оценках принца. У него было верное чутье на людей, и племянника короля он знал не один день. Спроси его кто еще месяц назад, он готов был поклясться, что тот – лишь безвольная тряпка, винный бурдюк, не имеющий ни собственной воли, ни разумных мыслей в голове. Иначе, собственно говоря, он и не выбрал бы именно его на роль марионетки на аквилонском престоле. Валерий тогда показался ему слишком уж своевольным, неуправляемым…

Немедийский посланник с сомнением покачал головой, машинально разглаживая складки на бархатном рукаве. Он не любил этот материал, – и на черном так заметна была любая грязь и пыль… Тонкие губы скривились от отвращения. Он подумал, что, пожалуй, по приезде отдаст этот костюм дворецкому. Сам он его уж точно никогда больше не наденет, – слишком много дурных воспоминаний.

Мысли Амальрика вновь вернулись к аквилонским принцам. Поразительно все же, до чего непохожи друг на друга оказались братья. И с каким неблагодарным материалом приходится работать! Пожалуй, прав был Вилер. С такими наследниками страна его и впрямь обречена на гибель. Но новая кровь возродит ее. Немедийская кровь! Кровь воинов и аскетов. А пока пусть грызутся наследники, точно бешеные псы! Чем слабее они станут, тем легче будет задача Амальрика. Он усмехнулся, чувствуя, как возвращается к нему присутствие духа.

Интересно, однако, что за судьбу уготовил кузену Нумедидес? По здравом размышлении, Амальрик убедился, что правильно разгадал его план.

Разумеется, ничего серьезного Валерию не грозит. Обвинения, выдвинутые против него, абсурдны. Все видели, что в момент убийства он находился не меньше чем в тридцати шагах от короля… Так что едва ли Нумедидес даже решится доводить дело до Суда Герольдов. Никто не поддержит его, и он лишь выставит себя на посмешище.

Но тогда зачем же он затеял весь этот мрачный балаган с арестом? Насколько мог судить барон, причина тому одна: он хочет попытаться держать Валерия на расстоянии, пока будет вербовать сторонников, чтобы обеспечить себе трон. И если замысел удастся, Амальрик не мог отрицать, что стратегия эта вполне удачная.

В таком тонком деле как престолонаследие порой решают все считанные мгновения, – а Нумедидес получил шанс выгадать несколько дней. И кроме того, как ни старайся, но когда Валерий будет освобожден, – если только не случится чуда, – репутация его окажется безнадежно запятнанной. Выдвинутое обвинение, пусть даже ни на чем не основанное, оставит в памяти след. И еще долгое время, даже формально оправданный, в глазах придворных и простого народа принц Шамарский не будет свободен от подозрений. Нет дыма без огня, как говорится…

Немедийский посланник пожал плечами. Валерий был отчасти ему симпатичен, – все же бывалый вояка, слава о ратных подвигах которого докатилась и до Немедии, – однако помочь он ему ничем не мог. Двуликая судьба повернулась к принцу тем своим лицом, что художники изображали обычно в виде скалящегося черепа… ну, значит, так тому и быть. Личные соображения никогда не брали для барона Торского верх над высшими идеалами. Жалость же к тем, кому, как, например, Орасту, самой судьбой предназначено было сыграть роль покорных орудий в его руках, была бессмысленной тратой времени и сил. И Ораст, и Валерий были мертвы для него. Они стали достоянием прошлого.

А его не заботило ничего, кроме будущего.

…Сон был необычайно живым и ярким.

В детстве ей часто снились подобные, но со временем прекратились, сошли постепенно на нет, когда иные, более земные заботы пришли на смену горячечным мечтаниям отрочества, – и она поняла, что с тех пор успела позабыть это ощущение растерянности при пробуждении, когда явь и сновидение переплетены необычайно тесно, и недавние картины заставляют вздыматься грудь от волнения и лоб холодеть от испарины, покуда реальность точно острым ножом не отсечет смятение.

Релата чуть приподнялась на постели, испуганным взглядом окидывая комнату, ставшую ей родной и привычной за эти дни. Нет. Здесь как будто ничего не изменилось. И не было ничего, что могло бы служить объяснением преследовавших ее во сне кошмаров. На мгновение она прикрыла глаза, но тут же вновь распахнула веки – с такой силой нахлынули на нее вновь пугающие видения.

Сейчас, окончательно пробудившись, она, пожалуй, уже не могла сказать точно, что именно снилось ей, однако детали оставались в памяти, и проходящие секунды отнюдь не стирали их четкости, а лишь делали более выпуклыми, ясными и оттого все более тревожными.

Кровь. Потоки крови, повсюду, – это она помнила отчетливо. Против воли девушка содрогнулась, натягивая на себя меховую накидку, однако озноб, вызванный отнюдь не холодом, не оставил ее. Кровь… И руки в крови. Сильные, несомненно мужские руки. Они были запятнаны кровью, свежей, еще дымящейся… Особенно четко помнились ей грязно-багровые ободки под ногтями… с нелепой сосредоточенностью на деталях ей подумалось еще, как тяжело будет вычистить ее, запекшуюся, оттуда. И эти руки тянулись к ней. Тянулись настойчиво, угрожающе, и она бежала прочь… Однако же чьи руки то были? Релата не могла вспомнить.

Лица также были в ее видении. Многие лица, мешанина, бессмысленный калейдоскоп. Лицо Валерия, полное растерянности и угрюмой неприязни, – сердце ее заныло, когда она увидела его таким, и тревога за возлюбленного лишь усилилась при пробуждении.

Лицо Нумедидеса – довольное, торжествующее, с безумным блеском в глазах. Кажется, во сне он что-то кричал Валерию… Или кому-то рядом… Она не помнила слов, но голос принца, пронзительный, злобный, до сих пор отдавался у нее в ушах.

Вспоминались и другие лица. Того молодого жреца, что скрывался в доме отца ее, – бледное, с горящими глазами. Может, это его руки были залиты кровью? Как ни билась, она не могла вспомнить. Лица придворных, большинство из которых она знала лишь по именам, а иных не знала и вовсе… Казалось, весь двор Тарантии был в ее сне. И лишь сам король Вилер не явился ей. Возможно, это было дурным знаком…

С усталым вздохом Релата повернулась набок, подтягивая колени к подбородку, в надежде заснуть вновь, пусть хоть ненадолго. Эти проклятые кошмары отнимали у нее душевный покой и все силы, и у нее было такое чувство, словно она провела не одну бессонную ночь, настолько велика была усталость во всем теле. Возможно, подумала она сонно, когда она проснется вновь, Валерий уже вернется.

При мысли о возлюбленном, как обычно, тоска и жажда ее сделались невыносимы. Она отдала бы все что угодно, лишь бы он очутился сейчас рядом с ней. Пусть даже хмурится, пусть отстраняется от нее, не отвечает на вопросы, как в последние дни. Пусть говорит слова, что так больно ранят сердце. Пусть. Только бы был рядом! Релата стиснула зубы, пытаясь сдержать рвущийся с губ стон. Тело ее переполняла горячая тяжесть, лоно точно горело огнем…

Где он был эту ночь? Почему не вернулся к ней? Оторванная от всего мира, Релата ничего не знала о последних событиях во дворце. Ей лишь показалось, что ближе к вечеру Лурд охватила какая-то нездоровая лихорадочная суета, но ей не хотелось посылать никого из слуг узнавать, в чем дело. Она легла спать с уверенностью, что, когда проснется, Валерий будет рядом, и все наваждения и страхи рассеются, как дым. А вместо того…

Поняв наконец, что заснуть больше не удастся, Релата со вздохом села на постели, натянув накидку на плечи. В комнате было не холодно, однако озноб по-прежнему пробирал ее, и на миг она испугалась, что заболела. Подумалось, что неплохо бы позвонить служанке, что нанял специально для нее Валерий, потребовать горячего травяного отвара от простуды, но самая мысль о том, чтобы протянуть руку к звонку над кроватью, вызывала почему-то отвращение.

Возможно, все дело в этой девице.

Вся какая-то неопрятная… Крупная, пышущая здоровьем крестьянка. Одно ее присутствие лишало Релату последней энергии, словно та выпивала из нее все силы. И как она косилась на Валерия, когда была уверена, что госпожа ничего не видит… Однако та даже спиной ощущала жадные взгляды наглой девки. Она даже попыталась однажды заговорить с Валерием о том, чтобы выгнать ее прочь и нанять другую горничную, – но он лишь бросил на нее один из своих сумрачных взглядов, от которых душа уходит в пятки, и отвернулся, не соизволив ответить. Почему-то в следующий раз Релате показалось, будто в глазах служанки мелькнул торжествующий огонек… но то, наверняка, лишь почудилось ей. Последние дни она в любом человеке готова была усмотреть врага. В каждом случайном движении – угрозу.

Не удивительно, должно быть, что Валерий стал так холоден с ней. Кутаясь в одеяло, Релата стиснула руки так, что хрустнули пальцы, и прикусила губу, точно надеясь, что боль физическая поможет заглушить телесную. Впрочем, тщетно. Гнусные, отвратительные страхи, явившись однажды, не желали отступать, и лишь росли и множились в трепещущей душе ее, заволакивая липкою мглою.

Все так и есть, прошептала она обреченно. Он сторонится меня. Чурается меня. И винить в том некого, кроме себя самой.

Да, она узрела – или думала, что узрела, – в глазах мужчины отголосок собственных страданий и преисполнилась любви и сострадания. Возжелала помочь, укрепить… Но кто, во имя светлого Митры, сказал, что она окажется способна на это?! Что ей под силу окажется растопить лед, наросший на сердце за долгие годы. Что сумеет она осветить чужую душу, до самых сумеречных уголков ее, выгнать все тени и оставить лишь покой и радость. Как глупа она была, когда думала, что сумеет сотворить чудо силою любви своей!

Любовь оказалась бессильна. Она принесла свое сердце, протянула его на ладонях, но не ярким факелом оказалось оно, а лишь тлеющей лучиной, и было отвергнуто с насмешкой и презрением.

Напрасно! Все напрасно! Ее жертвы, мучения… Релата всхлипнула, с трудом втянув воздух. Грудь свело так, что она дышала лишь с огромным трудом. Все напрасно! Дар ее любви оказался тщетным. Она ничем не сумела помочь Валерию – да он, должно быть, и не желал этого. Этот человек упивался собственными горестями, собственной ночью. Ему дела не было до тех, кто с ним рядом! И чистая любовь той, что была готова на все, лишь бы спасти его из темнице, где он запер себя по собственной воли, оказалась бессильна.

Релата подняла полные слез глаза, словно впервые оглядывая комнату, совершенно ее не видя. Почему же она поняла все это лишь теперь? Как могла оказаться столь слепа? Она же видела с самого начала, что Валерий не любит ее. И даже когда он набрасывался на нее, подобно дикому зверю, срывая одежду, покрывая тело жадными ласками, шепча безумные лживые слова о том, как она нужна ему, что она его последнее спасение – как могла она не понимать, что то лишь самообман с его стороны. Он использовал ее, как пьют больные маковый отвар, чтобы хоть на пару часов притупить боль. Она дарила ему лишь забытье. Не свет – но вечную тьму.

Не в силах выдержать более этой муки, Релата всхлипывая повалилась на постель. Простыни мигом промокли от слез. Она зашлась в душераздирающих рыданиях.

Валерий не любит ее! Эта кровь во сне ее – то ранена была душа ее. Это его рука нанесла ей смертельную рану! Она знала это с самого начала. Как только пробудилась – знание это было с ней, пришедшее ночью, подобно небесному откровению, не оставив место сомнениям. Нестерпимая тоска охватила ее сердце.

Валерий ее не любит. Подолом ночной рубахи из тончайшего батиста девушка промакнула распухшие глаза. Щеки стягивало от подсыхающих слез, веки щипало, точно в глаза попал песок, но она уже не плакала. Сумрачным, ничего не выражающим взглядом она уставилась в потолок.

Валерий не любит ее… Ну что ж.

Она долго скрывала эту истину от себя, надеялась до последнего, прятала лицо, страшась взглянуть правде в глаза, но теперь пути к отступлению не было. Реальность, от которой она столь тщательно отгораживалась наяву, настигла ее во сне, и более не было возможности не слышать голоса истины. Она отдалась мужчине, который попросту использовал ее, не питая к ней никаких чувств. Более того – теперь она была уверена в этом – как не остановили его приличия и воспитание от того, чтобы принять ее нескромный дар, точно также ничто не остановит его, если выгода заставит предать возлюбленную.

Что может сделать с ней Валерий, Релата не знала. Точнее, зажмуривалась, страшась увидеть картины, что рисовало пред внутренним взором услужливое воображение. Лишь сейчас она осознала всю глубину пропасти, куда забросила ее страсть и безрассудство. Без стыда и мысли о последствиях отдалась она мужчине, которого полюбила, – но в этот миг и стыд, и гнетущие мысли наконец настигли ее, и от них не было спасения.

Впервые за эти дни Релата задалась вопросом – что будет с ней теперь? И поняла, что у нее не хватит мужества самой себе ответить на него. Даже если Валерий возьмет ее в жены – что прежде мыслилось ей как недосягаемая вершина блаженства – ныне ей уже не верилось, что они хоть миг смогут быть счастливы вместе. Мельчайшие детали поведения принца возвращались к ней, его жесты, слова, взгляды… все говорило, что этот человек занят лишь собой, своими неведомыми никому страданиями, и не было никакой надежды, что он подпустит ее достаточно близко, чтобы дать хоть малейший шанс эту боль излечить. В его жизни и мыслях не было для нее места. Лишь в его постели – но возможно ли истинное счастье на столь крохотном островке?

Но даже и такой исход удрученной внезапно открывшимися ей истинами Релате представлялся крайне маловероятным. Не случится ли скорее так, что, пресытившись ею, Валерий попросту постарается отделаться от наскучившей возлюбленной? У нее не было иллюзий, что она сможет надолго удержать его… Она не блистала ни остроумием, ни живостью характера, ничем, что могло бы хоть ненадолго сделать его существование светлее и радостнее. Она и сейчас замечала – упорно отказываясь в это верить, – что его утомляет ее постоянная печаль и задумчивость, что порой он едва сдерживает раздражение, когда ловит на себе ее тоскливый умоляющий взгляд… И что же дальше?

Страх, охвативший девушку, был настолько чудовищен и необъятен, что душа ее онемела под непосильной тяжестью. На сердце стало холодно и пусто. Мир объяла непроглядная тьма. Куда ни глянь – она не видела выхода нигде, и мысль о смерти вошла в душу спокойно, без стука, хозяйкой, а не гостьей.

Да! Познать наконец тишину и покой. Познать отдохновение! Забыть и боль, и страх существования, весь этот морок и кошмар!

Глаза Релаты вспыхнули угрюмой решимостью. В душе не осталось места ни опаске, ни сомнениям. Отец и братья мертвы. Она никому не причинит страданий. Да, пожалуй, отец был бы первым, кто одобрил ее шаг. Превыше всего в этой жизни старый воин страшился позора…

Релата встала и сделала несколько шагов по комнате. Остановилась у окна и глубоко вздохнула, наслаждаясь свежим воздухом. Как ни парадоксально, теперь, когда решение было принято, она почувствовала себя странно ожившей и бодрой. В движениях и взгляде появилась уверенность, которая давно уже покинула девушку. Сторонний наблюдатель, должно быть, счел бы ее сейчас почти веселой.

Вернувшись к постели, она с силой дернула за шнур звонка.

Через несколько секунд за дверью раздались торопливые шаги, и без стука в комнату вбежала горничная. Релата обернулась, полная решимости учинить наконец негодяйке разнос – но слова замерли у нее на языке при виде перепуганного лица служанки.

– В чем дело, Цинтия? Как ты смеешь являться ко мне в таком виде?

Но та не успела ответить, как вдруг дверь в опочивальню распахнулась вновь, и четверо мужчин с обветренными грубыми лицами, в доспехах и с мечами, возникли на пороге.

– Ага-а! – расхохотался первый, бесцеремонно разглядывая онемевшую от столь дерзкого вторжения Релату. На девушке не было ничего, кроме ночной сорочки, и она стыдливо прижимала руки к груди, в тщетной попытке прикрыться. – Похоже, нам здорово подфартило, ребята! Видали, какая куколка?

Побледневшими губами Релата выдавила:

– Кто вы такие, и что вам нужно здесь? Вы что, не понимаете, в чьи покои явились?!

Эти негодяи, кажется, приняли ее за девицу из Квартала Утех и решили, что, в отсутствие хозяина дома, вольны вести себя с ней, как им заблагорассудится. Ну ничего, сейчас она скажет им!

– Да знаете ли вы, кто… – И тут же осеклась, зардевшись. Она не могла назвать им своего имени, если не желала скандала, который погубит и Валерия, и ее. – Убирайтесь прочь! Вам не место здесь.

Но наглец, нимало не смутившись, обернулся к своим приятелям.

– Вы слышали, ребята?! Красотка говорит, нам здесь не место. – Он ухмыльнулся, и Релата с отвращением заметила, что во рту у него недостает половины зубов. – Да только, милочка моя, у нас приказ от капитана Черных Драконов. Велено обыскать покои преступника, нет ли чего предосудительного. Правда, по мне, все, что можно, мы уже нашли…

Вскипая от гнева и унижения, девушка вскинула голову.

– О чем вы говорите? Какой преступник? Это апартаменты принца Валерия, наследника престола Аквилонии!

– Может, оно и так, – неожиданно миролюбиво отозвался стражник, подходя ближе и похотливым взглядом окидывая девушку. Релата едва успела отскочить, чтобы он не коснулся ее своей грязной ручищей.

– Да только то раньше было. А теперь он не принц и не наследник. Убийца он, твой Валерий!

– Убийца?! – У девушки защемило сердце. Так вот почему его не было всю ночь! И проклятый этот сон не зря все не шел у нее из головы… – Кого же он мог убить? Неужели дрался на поединке?

– Если бы. – Видя ее страх, воин неожиданно смягчился и посмотрел на девушку почти с сочувствием. – Короля он убил. Его Величество Вилера Третьего – понимаешь?!

Релата без чувств рухнула на пол.

Служанка засуетилась вокруг, брызгая на нее водой, обмахивая веером… Но Релата, даже очнувшись, продолжала воспринимать окружающее, как в тумане. Словно внезапно она оказалась под водой, в царстве морского царя, о котором в детстве сказывала ей нянюшка, в мире, где все движения были такими замедленными, мысли текли едва-едва, а звуки доходили, точно из бесконечного далека…

Она слышала, как один из стражников окликнул в возбуждении своего командира из другой комнаты – но у нее даже не было сил полюбопытствовать, что они могли там найти. Кажется, коллекция деревянных фигурок, что вырезал принц в свободное время, заинтересовала их, хотя чем могли они привлечь солдат, Релата не могла и предположить…

Все погибло, только и успела подумать она, прежде чем вновь погрузиться в забытье. Все погибло.

И во сне вновь лилась кровь.

Аой.