I

В одном из самых больших и старинных отелей по улице Св. Доминика с 1878 года помещался торговый дом Деварен, один из солиднейших в Париже и известных среди французских торговцев. Конторы его были расположены в двух корпусах, выходящих на двор. При прежних владельцах, следы герба которых были уничтожены над дверями, здесь помещались людские. После приобретения отеля госпожа Деварен великолепно отделала его, собрав в широких и высоких комнатах со вкусом знатока самые редкие предметы искусства. «Дом Деварен», как опасный соперник Дарблей, известных французских мельников, имел громадную силу в торговой и политической сфере. Если желаете узнать о его благонадежности, спросите на любой площади Парижа об этом, и всякий скажет, не боясь, что его поднимут на смех: можно доверить ему 20 миллионов под простую расписку хозяина. А хозяином дома была женщина.

Эта женщина замечательная, Одаренная удивительным умом и непреклонной волей, она давным-давно дала себе клятву приобрести большое состояние и сдержала слово. Дочь скромного укупорщика по улице Neuve-Coquenard, она вышла в 1848 году замуж за Мишеля Деварена, служившего тогда в приказчиках у известного булочника из Шоссе д'Антен. Молодая чета, располагая тысячью франков, которые укупорщик имел возможность дать за свою дочь в виде приданого, смело сняла лавочку и начала небольшую хлебную торговлю. Муж приготовлял тесто, пек хлебы, а молодая жена, сидя за прилавком, заведовала кассой, Лавка не закрывалась ни по воскресеньям, ни по праздникам. Всегда можно было видеть через стекла между двумя пирамидами из связок розовых и голубых бисквитов строгое лицо госпожи Деварен, занимающейся вязанием шерстяных чулок своему мужу в ожидании покупателя, С выпуклым лбом и глазами, опущенными постоянно вниз, над работой, эта женщина являлась живым изображением настойчивости. Скопив по копейкам за пять лет неутомимой работы около 20 тысяч франков, Деварены оставили склоны Монмартра и переселились в центр города. Честолюбие овладело ими, да к тому же они всегда были самонадеянны. Они поселились в улице Вивьен в магазине, блиставшем позолотой, украшенном зеркалами. Потолок с орнаментами, разрисованными яркими красками, невольно обращал на себя внимание прохожих. Витрины были из белого мрамора, а касса, где царствовала госпожа Деварен, так прекрасно украшена, что вполне являлась достойной ежедневного дохода, который туда поступал, Дела шли бойко и имели значительный успех в своем развитии. По-прежнему в хозяйстве Деваренов царили усердие к работе и самый образцовый порядок; только состав покупателей стал иной: их было гораздо больше и они были богаче. Специализацией магазина были маленькие хлебцы для ресторанов. Мишель узнал от венских булочников секрет приготовления этих разукрашенных хлебцев в виде шариков, которые сильно возбуждали аппетит, а завернутые в камчатную салфетку, искусно сложенную, могли быть украшением любого прибора.

Госпожа Деварен, рассчитав, что мельники, должно быть, слишком наживаются на муке, которую поставляют булочникам, задумала устранить этих дорогих посредников для своей торговли и молоть хлеб самим. Мишель, робкий по характеру, испугался, когда жена его открыла ему составленный ею простой план, но не противоречил, привыкнув всегда повиноваться воле той, которую почтительно называл хозяйкой и у которой был не более, как главным приказчиком. Будучи рутинером по натуре и Ненавистником нововведений по слабости характера, он смутился и сказал только с грустью:

— Жена, ты нас разоришь.

Жена хотела успокоить встревоженного мужа, старалась ободрить его своей самонадеянностью, воодушевить его надеждой, но, не достигнув этого, продолжала свое.

В то время продавалась мельница Жуйи на берегу Уазы. Она купила ее за наличные деньги. Через несколько недель булочная в Вивьенской улице уже не зависела ни от кого и сама приготовляла для себя необходимый материал. С этой минуты дела приняли еще более широкие размеры. Чувствуя себя способной вести большие дела и желая освободиться от мелочей маленькой торговли, госпожа Деварен в один прекрасный день решила взять подряд на доставку хлеба для военных госпиталей. Ей удалось это, и с той поры ее торговый дом был причислен к самым значительным. Наблюдая такое скорое, смелое развитие торговли Деваренов, люди сведущие говорили:

— У них порядок, они деятельны, если не случится с ними несчастья, они достигнут большего.

Казалось, что госпожа Деварен имела дар предвидения: она действовала только наверняка. Когда что-нибудь она задумывала, то можно было уверенно сказать, что успех на ее стороне. Действительно, во всех ее предприятиях удача была если не вполне, то наполовину на ее стороне. Неудачу она предугадывала заранее, а потому торговый дом никогда не начинал дела, в успехе которого не был заранее уверен. Все шло прекрасно, а Мишель продолжал тревожиться. За покупкой первой мельницы приобретено было много других. Как и всегда, госпожа Деварен не довольствовалась настоящим, а хотела идти вперед. Она построила образцовые паровые мукомольни, которые перемалывали хлеба на 100 миллионов в год.

Богатство в доме росло, а Мишель все волновался. По временам, когда жена пускалась в новое предприятие, он говорил свою обычную фразу: «Жена, ты разоришь нас». Но чувствовалось теперь, что это говорилось только для виду, а сам он думал совсем другое. Госпожа Деварен слушала с гордой усмешкой такие жалобные предостережения и отвечала, как мать ребенку: «Ну, ну, не бойся». Затем она снова принималась за работу и управляла с непреодолимой стойкостью целой армией служащих, наполнявших ее контору. После пятнадцатилетней энергичной, неутомимой работы, благодаря сильной воле, госпожа Деварен перебралась из грязной и мрачной улицы в отель на улице Св. Доминика. О булочной не было и речи. В один прекрасный день лавка в Вивьенской улице была передана первому приказчику дома. Госпожу Деварен занимали теперь только дела с мукой. Она была уже законодательницей на бирже. Главные банкиры приходили в ее бюро советоваться с нею, как с равной, о торговых делах. Несмотря на это, она не сделалась более надменной, зная очень хорошо силу и слабость жизни. Ее прежняя прямота не уступила места спеси. Какой ее знали при начале дела, такой она осталась и на высоте славы. Как всегда, она была одета в черное платье, только теперь в шелковое, а не в шерстяное. Речь ее по-прежнему оставалась скорой и простой. После пятнадцатиминутного разговора со значительным лицом она не могла удержаться, чтобы не назвать его «мой милый», желая как бы сблизиться с ним. Ее приказания в точности исполнялись. Отдавая их, она имела вид главнокомандующего. Никто не решался ей противоречить, и всякий считал самым лучшим быстро повиноваться ей во всем, насколько было возможно. Эта чудесно одаренная женщина, находись она в политическом мире, стала бы второй госпожой Роллан; родись она около трона, она была бы Екатериной II. Происходя из низшего звания, она своим превосходством над другими приобрела богатство; при более благоприятных условиях ее великий ум управлял бы миром. Между тем она не была счастлива. Создавая все для своего богатства, она в семейной жизни оставалась бесплодной. Казалось, ее мозг поглотил все плодородные силы ее существа. Перенося чисто мужские труды, с целью насильно завоевать счастье, она перестала быть настолько женщиной, чтобы сделаться матерью. После пятнадцатилетнего замужества ее очаг был пуст. В первые годы она радовалась, что не было детей. Где она нашла бы время, чтобы заняться маленьким существом? Дела занимали все ее время. Материнство казалось ей роскошью богатой женщины. Задача ее жизни заключалась в том, чтобы сколотить состояние. Вступая в борьбу против затруднений в начатом предприятии, она не имела времени осмотреться вокруг себя и почувствовать пустоту семейного очага. Она работала с утра до вечера. Вся ее жизнь была поглощена этой работой. Когда же приходила ночь, удрученная усталостью, она засыпала, полная забот, которые наполняли все ее воображение. Мишель горевал, но втихомолку. Для такой слабой и замкнутой натуры, несомненно, недоставало ребенка. Свободный от всяких забот, он думал о будущем и говорил себе, что настанет тот день, когда они достигнут богатства, но все же самым дорогим приобретением явится наследник, которому можно было бы передать его. «Для чего быть богатым, — думал он, — если нет прямых наследников?».

У него был племянник Савиньян, неприятный шалун, к которому он относился совершенно безучастно. К тому же у него было предубеждение против своего брата, который несколько раз терпел неудачу в делах и которого он неоднократно выручал, чтобы спасти честь своего имени. Жена его, обладая добрым сердцем вместе с большим умом, не осуждала родственников и часто помогала им, делая это отчасти с той целью, что и муж. Но Мишель чувствовал себя оскорбленным, видя, что его ближние относятся легко к богатству, приобретенному с таким трудом его женой.

Вследствие этого недовольство против Деваренов другой линии мало-помалу росло. Всякий раз при встрече с братом, приходившим в сопровождении Савиньяна, он показывал к нему великое равнодушие, втайне завидуя, что тот был отцом.

К чему, казалось ему, дан был сын такому неспособному человеку, которому не удавалось ни одно из его предприятий и который не мог жить без посторонней помощи? У него же, Мишеля, уже называемого теперь Девареном-богачом, детей не было. Разве это справедливо? Но есть ли справедливость на этом свете?

В первый же раз, когда жена, видя его скучное лицо, спросила его о причине этого, он откровенно высказал ей свои мысли и огорчения. Но он был так жестоко отвергнут своей женой, в сердце которой в одну минуту явилось страшное беспокойство, тотчас же подавленное, что более уже не осмеливался возвращаться к этому предмету. Он страдал молча, но уже страдал не один. Как река, вышедшая из берегов, распространяясь по долине, заливает ее, так и чувство материнства, так долго заглушенное заботами о делах, охватило внезапно госпожу Деварен. Будучи сильной и стойкой, она боролась и не хотела признать себя побежденной. Между тем она сделалась грустной. Ее голос звучал не так звонко в бюро, когда она отдавала приказания. Ее стойкая натура как будто ослабела. Теперь она осматривалась вокруг себя, видела, что ее благосостояние было упрочено посредством непрерывного труда, большое уважение достигнуто посредством непоколебимой честности. Она достигла цели, которую наметила в своих честолюбивых мечтах, и перед ней как бы открылся рай. Действительно, был рай, но недоставало ангела: не было дитяти.

С этого дня в женщине этой началась перемена, незаметная для посторонних, но легко понятная окружавшим ее. Она сделалась благотворительницей и давала значительные суммы преимущественно на детские приюты. Когда же монахи, заведующие этими учреждениями, польщенные ее щедростью, приходили к ней, прося принять участие в их заседаниях и комитетах, то она сердилась, спрашивая, не смеются ли над ней? Неужели эти ребята могли ее интересовать? Разве у нее мало было забот? Она давала столько, сколько хотела. Не следовало просить более. На самом же деле, она чувствовала себя слабой и смущенной в присутствии детей и боролась усиленно, чувствуя себя удрученной при своей обычной твердости. В глубине же сердца слышался сильный и незнакомый голос, и близок был тот час, когда поток всех ее горестей готов был вылиться и распространиться.

Она вовсе не любила племянника Савиньяна, а всю свою любовь обращала на сына одной из их прежних соседок с улицы Neuve-Coquenard, мелкой торговки, которая не умела нажить себе богатства, а продолжала скромно торговать бумагой и иголками в своем квартале. Торговка, мать Делярю, как ее звали, осталась вдовой через год после замужества. Пьер, ее сын, поступил в булочную, колыбель богатства Деваренов. По воскресеньям госпожа Деварен давала ему пряник и забавлялась болтовней ребенка. Оставив Вивьенскую улицу, она не упустила его из виду. Пьер поступил в начальную школу в квартале и не отставал, благодаря своему не по летам развитому уму и особенному прилежанию, а был первым в классе. Мальчик вышел из школы с наградой, полученной на конкурсе от города, и поступил в Шапталь. Прилежный к работе, он имел надежду сам составить себе положение и ничем не обязываться своей семье. Госпожа Деварен сильно интересовалась им, находя поразительное сходство между этой натурой, строгой к работе, и своей. Заранее обдумывая будущее Пьера, она уже видела его поступившим в Политехническую школу и кончившим в ней первым учеником. Молодому человеку предоставлен был выбор между горным инженером, путей сообщения или морским. В то время, когда он колебался в выборе, явилась госпожа Деварен и предложила ему войти в ее дом в качестве участника, обещая горы золота. Со своими необыкновенными способностями он не замедлил бы дать новый толчок делам дома: он усовершенствовал бы машины и этим устранил бы всякую конкуренцию. Это был ее чудный, счастливый сон, в котором Пьер был ее настоящим сыном. Ее дом сделался его домом. Она вполне обладала им. Но вдруг тучка налетела на это призрачное счастье. Мать, мелкая торговка, гордая своим сыном, да разве позволила бы она посторонней обладать им ради ее выгоды? О, если бы Пьер был сиротой! Но нельзя было взять сына от матери. Госпожа Деварен укрощала свое сильно разыгравшееся воображение. С грустью она отказывалась от обладания ребенком, который не принадлежал ей.

Сердце этой женщины, достигшей 35 лет, сохранилось совсем юным при трудной работе, но было глубоко измучено глухой тревогой, которую она старалась сдерживать, но напрасно. Она скрывала все, особенно от своего мужа, жалоб и болтовни которого она боялась. Если бы она хоть однажды показала свою слабость, он ежедневно надоедал бы ей своими жалобами. Между тем совсем непредвиденный случай заставил ее высказаться Мишелю.

Пришла зима, наступил декабрь, а с ним холода и снега. Погода в этом году была отвратительная, движение по улицам становилось почти невозможным, и дела были почти приостановлены на некоторое время. Госпожа Деварен рано возвращалась из бюро домой, и супруги проводили вечера наедине. Они сидели у камина друг против друга, чувствуя в комнате приятную теплоту. Густой абажур заставлял падать свет от лампы на стол, уставленный ценными вещами. Темный потолок время от времени неясно освещался мерцанием от камина, от которого блестела и позолота карнизов. Сидя в глубоких креслах, оба супруга, не говоря ни слова, лелеяли свою любимую мечту. Госпожа Деварен видела возле себя беленькую, маленькую, розовую девочку, которая ступала по ковру не совсем уверенными шагами. Она слышала ее слова. Она понимала ее лепет, понятный только для матери. Между тем наступило время спать. Дитя с отяжелевшими веками склонило свою белокурую головку к ней на плечо. Госпожа Деварен взяла ее к себе на руки, тихонько раздела, целуя ее голенькие, пухленькие, свеженькие ручки. Это было чудное наслаждение, которое приятно волновало сердце. Она видела колыбель, она не сводила глаз с малютки. Госпожа Деварен знала хорошо, что эта картина один обман, но для нее было все равно: она хотела видеть это долго, наслаждаясь вполне, чтобы заставить себя забыть скучную действительность. Голос Мишеля прервал ее размышления:

— Жена, — сказал он, — сегодня рождественская ночь. Хотя мы и вдвоем только, но поставила бы ты свою туфлю в камин.

Госпожа Деварен взволновалась. Ее глаза обратились к очагу, в котором потухал огонь, и она увидела мельком, в продолжение секунды, маленький башмачок дитяти, которого она любила в своих мечтах. Затем видение исчезло, и перед нею не было более ничего, кроме пустого очага. Острая боль терзала ее наболевшее сердце, рыдания подступили к горлу, и две слезы медленно покатились по ее щекам. Мишель, весь бледный, молча смотрел на нее. Он протянул ей руку.

— Не правда ли, ты думала о нем? — сказал он дрожащим голосом.

Госпожа Деварен молча кивнула головой. Не говоря ни слова, оба супруга, рыдая, упали в объятия друг друга.

С этих пор они не скрывали ничего друг от друга, а делились своими огорчениями. Госпожа Деварен вознаграждала себя за свое долгое молчание полным признанием, и Мишель только теперь узнал до мельчайших подробностей истинную, глубокую душу своей супруги. Эта женщина, такая твердая, такая настойчивая, была как будто надломлена. Энергия ее ослабла. Она не знала до тех пор ни уныния, ни утомления, а теперь работа ее утомляла, и она не ходила более в бюро и даже совсем хотела удалиться от дела. Ее манила деревня. Она думала: не были ли они уже настолько богаты, чтобы при своих нетребовательных вкусах ограничиться имеющимися средствами? Действительно, ни в чем не нуждаясь, они удалились бы в какое-нибудь прекрасное имение в окрестностях Парижа и жили бы там. Зачем трудиться, если у них не было ребенка? Мишель соглашался с такими доводами. Давно уже он желал покоя и часто опасался, как бы честолюбие его жены не увлекло их слишком далеко. Теперь жена уже сама хотела спокойствия, а это было вполне согласно с его желаниями.

Тем временем их нотариус известил, что близ их завода назначено в продажу имение Серней. Очень часто проезжая по дороге в Жуйи на свои мельницы, госпожа Деварен замечала замок, который красиво выступал из зелени со своими башенками, покрытыми аспидными крышами. Граф Серней, последний потомок знатного рода, умирал от истощения после бешеной жизни, оставляя после себя только долги и маленькую двухлетнюю девочку, дочь итальянской певицы, его любовницы, которая в одно прекрасное утро уехала, не желая больше обращать внимания как на девочку, так и на отца. Теперь все продавалось по распоряжению судьи.

Печальное положение дела отравляло последние часы графа. Судебный пристав прибыл в замок почти одновременно с гробовщиком. Немного недоставало, чтобы они начали действовать зараз: один налагать запрещение на имущество, а другой приготовлять траурную обстановку к погребению. Маленькая сиротка Жанна, испуганная водворившимся в доме беспорядком при таких печальных обстоятельствах, видя незнакомых людей, вошедших в зал со шляпами на головах, и слыша их громкий, надменный говор, спряталась в кладовой для белья. Госпожа Деварен нашла ее там играющей. Бедно одетая в платье из альпака, с прекрасными волосами, распущенными по плечам, с удивленным взглядом от всего, что пришлось видеть ей, она молчала, не смея бегать и петь, как прежде, в этом большом, опустошенном доме, хозяин которого исчез из него навеки, По неопределенному инстинкту покинутых детей, которые ищут новой привязанности, маленькая Жанна подошла к госпоже Деварен. Последняя, всегда готовая к покровительству и жаждущая материнства, приняла ребенка в свои объятия. При осмотре замка жена садовника служила ей провожатой. Осматривая имение, госпожа Деварен спросила садовницу о ребенке, но та ничего не знала, так как это не касалось ее обязанностей, а когда случалось, что по вечерам говорили о господах, то называли ее незаконнорожденной. О родителях ее ничего не знали. У графа была только тетка замужем за знатным вельможей в Англии, с которой он давно уже перестал видеться. Для малютки требовалось пристанище, так как замок продавался. Садовница, честная женщина, хотела присмотреть за ребенком до перемены владельца, но как только новый владелец прибыл бы, она должна была непременно передать ребенка мэру, чтобы поместить ее в детский приют. Госпожа Деварен слушала молча садовницу. Слова последней поразили ее. Ребенок был без опоры, без места, покинутый всеми, как бедная заблудившаяся собака. Малютка была красива. Когда же она останавливала взгляд больших, глубоких глазок на своей импровизированной матери, нежно прижимавшей ее к своей груди, то, казалось, умоляла не оставлять ее никогда более отцу, увезти далеко от этой печали, смущающей ее ум, далеко от этого траура, леденящего сердце. Госпожа Деварен, очень суеверная, как все простые женщины, думала, что, может быть, Провидение привело ее в Серней именно в этот дом и поставило на ее дорогу это дитя. Быть может, это было воздаяние, посланное ей небом в лице этой девочки, которую она так давно желала иметь. Как всегда, не колеблясь ни минуты, она назвала свое имя садовнице, посадила маленькую Жанну в свою карету и увезла ее в Париж, обещая постараться отыскать ей ее родных. Спустя месяц, когда поиски родных Жанны не имели никакого успеха, а имение Серней очень понравилось госпоже Деварен, она сделалась обладательницей замка и вдобавок ребенка. Мишель встретил маленькую девочку равнодушно, думая при этом, что если надо усыновлять ребенка, то он предпочел бы лучше мальчика, Наоборот, его жена была в восторге. Ее материнское чувство, так долго сдерживаемое, нашло, наконец, себе приложение. Ее энергия вернулась, теперь она говорила громко и твердо, причем у нее появилось внутреннее чувство удовлетворения, которого не замечалось до тех пор и которое делало ее более нежной и более доброй. Она уже не желала удаляться от дел, От уныния, овладевшего ею, не осталось и следа. Дом, такой скучный в течение нескольких месяцев, сделался опять шумным и веселым. Дитя, подобно солнечному лучу, разогнало все тучи.

В это время совершилось чудо, которое должно было возыметь сильное влияние на жизнь госпожи Деварен. В ту минуту, когда она мысленно назначила случайно приобретенную девочку своею наследницей, испытывая полное счастье, она с удивлением и смущением почувствовала, что беременна. После шестнадцатилетнего замужества такое открытие было для нее почти несчастьем. То, что привело бы ее прежде в восторг, теперь испугало ее. Ведь она уже пожилая женщина, до сих пор никогда не производившая никого на свет. Эта новость наделала много шума в торговом мире. Если бы госпожа Деварен не слыла за честнейшую женщину в мире, то стали бы искать для этого столь удивительного случая объяснений, которые были бы невыгодны для Мишеля. Пришлось всем поверить чуду и не видеть здесь никакой ошибки. Деварены по младшей линии, встретившие с неудовольствием прибытие и водворение маленькой Жанны в дом, были совсем подавлены, когда узнали, что приходится отказаться от громадного наследства, о котором они так часто мечтали. Но они еще не теряли надежды, Можно ли было предвидеть в 35 лет, как кончатся роды? Случайность была возможна. Но все шло как нельзя лучше. Госпожа Деварен, физически столь же сильная, как и нравственно, победоносно перенесла страшное испытание и произвела на свет маленькую девочку, названную Мишелиной в честь своего отца. Госпожа Деварен нежно любила обеих девочек. Она оставила у себя сироту, которую приняла, и воспитала ее, как настоящую дочь.

Все-таки была громадная разница в любви, которую она чувствовала к Жанне и к родной своей дочери Мишелине. Эта женщина, сделавшись матерью, полюбила свое дитя настолько сильно, пламенно, безумно, как только тигрицы любят своих детенышей.

Она никогда не любила своего мужа.

Все ласки, какие скопились в ее сердце, расцвели теперь, как цветы весной. Эта никогда не терпевшая противоречия повелительница, перед которой все приближенные теряли свою волю и силу, совсем изменилась. Ее твердый характер делался мягким, как воск, при виде розовых ручек своей дочери и ее белокурой головки.

Ничего не было в недостатке для Мишелины. Все ее желания исполнялись. Мать, обладавшая весьма многим, готова была всем жертвовать для нее. Одна слеза этого обожаемого создания страшно волновала ее. В самых важных случаях, когда матери приходилось говорить «нет», стоило Мишелине сказать «да», и непоколебимая до этой поры госпожа Деварен подчинялась капризу своего ребенка. Это знали все окружающие и этим пользовались. Такой маневр удавался каждый раз, хотя сильно раздражал госпожу Деварен. Казалось, что мать испытывала тайную радость, доказывая во всех случаях безграничную любовь к своей дочери. Она часто говорила: «Какой муж будет достоин такой красивой и такой богатой, какой я сделаю ее? Но если она положится на меня, когда придет время выбирать, я выберу человека замечательного по уму, я дам ему свое богатство для достижения всего, чтобы он стал так высоко, как только он пожелает». Внутренне она думала о Пьере Делярю, который первым шел в политехнической школе и, казалось, обещал составить себе карьеру. Эта женщина, происходя из простых, гордилась своим происхождением и желала сыскать зятя тоже из своего сословия, чтобы передать ему свое богатство, могущественное орудие для того, чтобы овладеть миром.

Мишелине было 10 лет, когда умер ее отец. Увы, потеря Мишеля не была заметна в доме, как и вся его жизнь. Носили траур, но никто не вспоминал его. Госпожа Деварен — грустно признаться в этом — почувствовала себя более полной обладательницей своей дочери, когда сделалась вдовой. Она ревновала ко всякой привязанности свою Мишелину. Каждый поцелуй ребенка своему отцу казался матери похищенным у нее. При такой дикой и исключительной нежности надо было жить в пустыне вдвоем с любимым существом.

В это время госпожа Деварен была в полном блеске величия. Она как бы выросла, ее стан выпрямился победоносно и могущественно. Ее волосы с проседью придавали ее лицу величественный вид. Окруженная постоянно множеством клиентов и друзей, она казалась самодержавной правительницей. Богатство ее было так велико, что не могло быть определено точно. Говорили о ней, что она и сама не знала размеров своего богатства.

Жанна и Мишелина росли среди громадной роскоши. Одна — высокая брюнетка с синими глазами, меняющими блеск, как море. Другая — хрупкая блондинка с черными задумчивыми глазами. Жанна — гордая, капризная и подвижная. Мишелина — простодушная, нежная и тихая. Брюнетка наследовала от своего отца жажду наслаждений, а от своенравной матери — настойчивый и страстный характер. Блондинка была добра, как и Мишель, но решительна и непоколебима, как мать. Эти две противоположные натуры жили в согласии. Мишелина искренно любила Жанну, а Жанна чувствовала необходимость жить в добром согласии с Мишелиной, кумиром своей матери, но в душе с трудом переносила неравенство, которое начало проглядывать в отношениях к ним близких людей. Она находила такое предпочтение для себя оскорбительным, равно как находила несправедливой особую нежность, оказываемую госпожой Деварен Мишелине.

Вследствие накопившихся обид, Жанна однажды надумала покинуть дом, где она воспитывалась, но где теперь чувствовала себя оскорбленной. Под видом желания повидаться в Англии с богатой родственницей своего отца, которая, находясь в блестящем положении, могла бы вспомнить о ней, она попросила у госпожи Деварен позволения уехать на несколько недель. Она хотела погостить в Англии, чтобы осторожно осведомиться о том, не могут ли ее родные обеспечить ее будущее. Госпожа Деварен согласилась, не подозревая истинных мотивов молодой девушки, и, хорошо снарядив Жанну, отправила ее в Шотландию в замок ее родственницы.

Все желания госпожи Деварен исполнились, но между тем одно случайное событие отвлекло ее от всяких других соображений. Мишелина, уступая желанию матери, решилась сделаться невестой Пьера Делярю, у которого перед тем умерла мать и положение которого в то время с каждым днем улучшалось. Молодая девушка, привыкшая обходиться с Пьером, как с братом, легко согласилась быть его женой, Жанна, находясь в отъезде почти шесть месяцев, возвратилась более степенной и сильно разочарованной относительно своей родни. Ее встретили с приветствиями и ласками, говорили ей много комплиментов насчет ее красоты, которая действительно была замечательна, но она не нашла никакой поддержки своему бессильному желанию быть самостоятельной и вернулась домой, решив остаться у приемной матери до замужества. Она приехала в дом на улице Св. Доминика в то время, когда Пьер Делярю, полный честолюбия, оставил невесту, друзей и Париж, чтобы заняться выгодной работой в Алжире и на границах Туниса, которая должна была выдвинуть его. Уезжая, молодой человек не предполагал, что в то же время Жанна возвратилась из Англии, привозя для него несчастье в лице очаровательнейшего кавалера, князя Панина. Серж Панин представлен был ей в Лондоне на большом сезонном балу. Мадемуазель Серней, пользуясь английской свободой, возвратилась в сопровождении только горничной и в обществе князя. Путешествие было очаровательно. Разговор наедине нравился молодым людям, и при выходе из поезда они обещались опять увидеться. Благодаря официальным балам они сблизились. Серж, представленный госпоже Деварен как знакомый друг из Англии, вскоре сделался самым постоянным кавалером для Жанны и Мишелины. Случайно познакомившись под самым ничтожным предлогом, этот человек впоследствии должен был сыграть в доме Деваренов выдающуюся роль.

 

II

В одно прекрасное майское утро 1879 года молодой человек, очень изящно одетый, вышел из роскошной кареты и остановился перед дверью дома Деварен. Молодой человек быстро прошел мимо швейцара в ливрее, украшенного медалями, который постоянно находился у самого входа, чтобы давать указания людям, идущим в контору. Он нажал искусно скрытую ручку маленькой двери в стене. Пружинка щелкнула, и дубовая дверь впустила посетителя в переднюю, куда вело несколько ходов. В глубоком и широком кресле сидел конторщик с газетой в руках, не обращая внимания на негромкие разговоры десятка посетителей, терпеливо ожидавших своей очереди быть принятыми. При виде молодого человека, вошедшего через потайную дверь, он встал, бросив газету в кресло. Поспешно приподняв свою шапочку из черного бархата, он с улыбкой сделал два шага вперед.

— Здравствуй, мой старый Феликс, — сказал молодой человек, дружески кивая ему. — Моя тетя там?

— Да, господин Савиньян, госпожа Деварен уже целый час ведет в своем бюро длинные переговоры с помощником начальника отделения счетоводства из военного министерства. — Произнеся эти слова, старый Феликс принял таинственный и важный вид, показывая тем, что он знал, какие важные прения происходят в соседней комнате. — Вы видите, — продолжал он, — показывая племяннику госпожи Деварен на переднюю, полную народа, — вот им приходится ждать целое утро, а может быть, и не примут их…

— Но я все-таки должен ее видеть, — прошептал молодой человек.

Подумав с минуту, он спросил:

— Господин Марешаль у себя?

— Да, без сомнения, сударь. Если вы позволите, я доложу.

— Этого совсем не нужно.

Молодой человек быстро вошел в кабинет, смежный с кабинетом госпожи Деварен.

За широким столом из черного дерева, заваленным делами и счетами, работал молодой человек тридцати лет, казавшийся старше. Обнаженный лоб от ранней лысины, виски с множеством морщин указывали на чрезвычайные страдания от жизненной борьбы и недостатков, или же на мотовство и чрезмерные удовольствия, расстроившие здоровье. Но ясные и чистые глаза не могли принадлежать развратному человеку. Несомненно, однако, что он состарился преждевременно или от чрезмерных наслаждений жизнью, или же от сильных страданий.

Услышав, что дверь кабинета отворилась, он поднял глаза, положил перо и сделал движение, чтобы идти навстречу посетителю, но последний остановил его следующими словами:

— Не шевелитесь, Марешаль, или я уйду! Я зашел к вам в ожидании, когда моей тете можно будет принять меня. Но если я вам мешаю, то пойду выкурить сигару и возвращусь через три четверти часа.

— Вы нисколько не мешаете, господин Савиньян, тем более, что очень редко заходите. Вот уже более трех месяцев, говоря не в укор, как мы не видали вас. Да и почта у меня кончена. Я написал последние адреса, — и, взяв со стола толстую связку писем, Марешаль показал ее Савиньяну.

— Черт возьми, кажется, что дела здесь всегда идут весьма бойко.

— Все лучше и лучше.

— Вы составляете горы из муки.

— Да, такие высокие, как Монблан, и к тому же у нас есть теперь свои корабли.

— Как, корабли? — вскричал Савиньян, на лице которого одновременно выразились сомнение и удивление.

— Да, паровой флот. Последний год госпожа Деварен осталась недовольна хлебом, полученным из Леванта, так как вследствие плохой укладки произошла порча. Фирма протестовала против подобной доставки, но протест не был удовлетворен. Госпожа Деварен рассердилась, и с тех пор мы перевозим все сами. У нас есть конторы в Смирне и Одессе.

— Это баснословно! Если так будет продолжаться, то моя тетка будет иметь администрацию настолько значительную, как у какого-нибудь европейского государства! О, вы все здесь очень счастливы! Вы заняты!.. А я веселюсь! Но если бы вы знали, как это скучно! Я скучаю, я чахну, у меня нет дела.

Произнося эти слова, молодой Деварен тяжело вздохнул.

— Мне кажется, — возразил Марешаль, — что никто не помешает вам заняться делами, это зависит от вас самих.

— Вы хорошо знаете, что это неверно, — возразил со вздохом Савиньян, — моя тетка противится этому.

— Какое заблуждение! — воскликнул Марешаль. — Я слышал двадцать раз, как госпожа Деварен сожалела, что вы ничем не занимаетесь. Вступите в нашу фирму: вам дадут прекрасное место в конторе.

— В конторе! — вскричал с горечью Савиньян. — Вот необдуманно сказано! Друг мой, неужели вы думаете, что мое занятие могло состоять в том, чтобы гнуться над заурядной работой писца? Следить за ходом текущих дел! Составлять негодные бумаги! Сделаться служащим! Мне? С моим умом?

Шумно встав, Савиньян начал быстро шагать по кабинету, потряхивая с презрительным видом Атласа, держащего мир на своих плечах, своей маленькой головой с узким лбом, на котором лежала прядь белокурых, мелко вьющихся волос.

— О, я знаю, в чем тут дело. Моя тетка завидует мне, зная, что я человек с большими идеями. Она не хочет, чтобы кто-нибудь другой в семье, кроме нее, имел идеи. — Фат смеялся, подчеркивая слова. — Она всегда мечтала, чтобы я занялся бессмысленной работой, — продолжал он, — но я не позволю это сделать! Я знаю, что мне нужно! Это самостоятельность ума, предназначенного для решения великих задач! Надо свободное поле для применения моих изобретений… Установленным правилам и общим законам я не мог бы подчиниться!

— Так было и на экзаменах, — сказал Марешаль, осматривая невинным взглядом молодого Деварена, смотревшего с полным величием, — ведь экзамены никогда вам не удавались.

— Никогда, — подтвердил энергично Савиньян. — Меня хотели поместить в Политехническую школу — не пришлось попасть; в Центральную школу — тоже ничего не вышло. Я поразил экзаменаторов новизною взглядов. Они отказали мне.

— Ну, конечно, — возразил искренно Марешаль, — если вы начали с того, что опровергли их теории…

— Да, да! — вскричал Савиньян, торжествуя. — Но еще более мне необходимо, чтобы был простор для моих идей. Никто никогда не узнает, чего стоил мне особенный склад моего ума! В моей семье принимают все в шутку. Моя тетка Деварен запрещает мне даже попытку заняться предприятиями под тем предлогом, что я ношу ее имя и мог бы ее скомпрометировать, а все от того, что я два раза не имел успеха. Да, тетка запретила, это верно. Но как вы думаете, благородно ли с ее стороны злоупотреблять своим положением и запретить мне новые попытки? Можно ли судить изобретателей по трем или четырем неудачным случаям? Если бы тетка предоставила мне свободу действий, я чувствую, что удивил бы весь свет.

— Она особенно боится, — сказал просто Марешаль, — что вы удивите коммерческий суд.

— О! Вот и вы так же присоединяетесь к моим врагам! Вы смеетесь надо мной.

Молодой Деварен бросился в унынии на свое кресло. Он начал жаловаться, что всегда чувствовал себя особенно несчастным еще и от сознания остаться непонятым. Тетка давала ему ежемесячно три тысячи франков с тем, чтобы он ничего не предпринимал. Справедливо ли это? Что ему делать и куда девать избыток своих сил? Оставалось только жить развлечениями. И он бросился очертя голову в полный разгул: не выходил из театров, клубов, ресторанов и будуаров. Там терял он свое время, свои деньги, свои иллюзии и свои волосы. Он сожалел об этом, но продолжал поступать так же, чтобы быть чем-нибудь занятым. С мрачной иронией он называл себя каторжником удовольствий, но, несмотря на это, утверждал, что его творческая сила оставалась нетронутой. Среди самых бешеных кутежей, среди ужинов при звоне стаканов, в обществе обнаженных плеч к нему приходило вдохновение, являлся луч, и он делал удивительные открытия.

Так как Марешаль недоверчиво произнес: «О…», то Савиньян счел нужным рассердиться. Да, он придумал нечто удивительное, от чего зависело его счастье в близком будущем. Он видел, что договор, заключенный им со своей теткой, был истинным обманом, и потому пришел теперь уничтожить его и возвратить себе свободу.

Марешаль молча глядел на Савиньяна в то время, как молодой человек с воодушевлением открывал свои честолюбивые проекты. Он рассматривал его плоский лоб, где, по уверению этого болтуна, заключалось столько прекрасных идей. Он измерял глазами худощавую и сгорбленную от разгульной жизни фигуру и спрашивал себя, какую борьбу этот кутила был бы в состоянии выдержать в трудные минуты их предприятия. Улыбка мелькнула на его лице. Он хорошо знал, что Савиньян предавался такому припадку меланхолии только тогда, когда денежные запасы его были плохи. В таких случаях, возобновлявшихся часто, у молодого человека являлось вновь вдохновение, которое госпожа Деварен останавливала одним словом: «Сколько?». Савиньян сначала не соглашался объявить сумму, в получении которой не сомневался, а говорил все о своем предприятии. Наконец, он сдавался, и с кошельком, туго набитым, проворный и радостный возвращался в знакомые будуары, на бега, в модные рестораны, делался опять более чем когда-либо каторжником удовольствий.

— А Пьер? — воскликнул вдруг молодой Деварен, меняя неожиданно разговор. — Имеете вы о нем известие?

Марешаль сделался серьезным при этом вопросе. Казалось, туча набежала на его лицо. Он ответил Савиньяну, что Пьер Делярю все еще на Востоке. Он направился в Тунис, берега которого исследовал. Дело касалось знаменитого внутреннего моря, которое нужно восстановить искусственным путем: предприятие было колоссально, и результаты его должны иметь громадное значение. Климат совершенно переменился бы и удесятерилась бы стоимость колонии, которая сделалась бы самой плодородной страной в мире. Вот уже год как Пьер трудился над этою землею с особенным увлечением, вдали от родных, от невесты, заботясь только о том, чтобы достигнуть цели, оставаясь глухим ко всему, что могло бы отвлечь его от грандиозного дела, с успехом которого он рассчитывал достигнуть славы.

— А правда ли говорят, — возразил Савиньян с дурной усмешкой, — что во время его отсутствия один блестящий молодой человек старается похитить у него невесту?

При этих словах Марешаль сделал резкое движение.

— Это неправда! — прервал он. — И я не понимаю, как вы, господин Савиньян, распространяете подобные россказни. Допустить, что Мишелина могла не сдержать своего слова, нарушить свои обязательства, это значит клеветать на нее. Если бы кто другой, а не вы…

— Ну, ну, мой милый друг, — сказал, смеясь, Савиньян, — не сердитесь, так будет здоровее, как говорит старая пословица. То, что я рассказываю вам, я не передам первому встречному, К тому же я только повторяю те сплетни, какими занимаются в свете в продолжение трех недель. Даже указывают и на героя, которому принадлежит честь и удовольствие такого блестящего завоевания. Это не кто иной, как князь Серж Панин.

— Князь Панин! Что касается его, — возразил Марешаль, — то вот уже три недели, как ноги его не было в доме. Так не поступил бы человек, желающий жениться на дочери хозяйки этого дома…

— Друг мой, ведь я повторяю то, что я слышал. Я больше ничего не знаю; вот уже три месяца, как я держусь в стороне, а, кроме того, для меня все равно, будет ли Мишелина мещанкой или принцессой, женой Делярю или женой Панина. Я от этого не буду ни богаче, ни беднее, не правда ли? Стало быть, я нисколько об этом не хлопочу. Конечно, милое дитя имеет достаточно миллионов, чтобы быть легко сбытой с рук. А ее приемная сестра, величественная Жанна, она что поделывает?

— А, мадемуазель Серней, это другое дело! — вскричал Марешаль.

Так как он желал переменить разговор, то охотно стал говорить о приемной дочери госпожи Деварен. Она произвела сильное впечатление на одного из интимных друзей дома, банкира Кейроля, и последний предложил прекрасной Жанне свое богатство и свое имя. Это сильно удивило Савиньяна.

Как, Кейроль? Овернец, суровый и скупой, и хочет жениться на бедной девушке? «Кейроль-Кремень», как называли его в деловом мире за его суровость. Оказывается, что и у такого человека было сердце. Приходилось верить, что обладатель огромного богатства был у ног мадемуазель Серней. Эта необыкновенная девушка поистине достойна миллионов. Ей надлежало быть наследницей госпожи Деварен, а теперь вот Кейроль предупредил всех, желая жениться на ней. Но это еще не все. Когда Марешаль объявил Савиньяну, что прекрасная Жанна наотрез отказалась сделаться женой Кейроля, то последовал взрыв восклицаний и неистовой радости.

— Отказала! А, вот что! Но она сумасшедшая! Не имея ни гроша, она привыкла много тратить. Она воспитана так, чтобы ходить в шелку и бархате, кататься в карете и жить в свое удовольствие. Какая же причина у нее для отказа?

— Никакой. Надменная и спесивая, она объявила, что совсем не любит «этого человека» и что женой его не будет.

Когда Савиньян узнал такие подробности, то его восторгу не было предела. Особенно нравилось ему, что Жанна, говоря о Кейроле, называла его «этот человек». Эта ничтожная девушка, носившая фамилию Серней, незаконное, непризнанное дитя графа и очень легкомысленной певицы, она, такое ничтожество, отказала Кейролю да называла его еще «этот человек»! Это действительно смешно!

А что же сказал об этом добрый Кейроль?

Марешаль отвечал, что банкир после такого приема не переставал ее любить. Савиньян согласился, что это вполне естественно. Прекрасная Жанна ненавидела Кейроля, а он ее обожал. Это в порядке вещей, как ему приходилось часто видеть. Он все это хорошо понял! Ему не надо было изучать женщин. Он видел, как обуздывались еще более разборчивые и гордые, чем мадемуазель Серней. В глубине сердца Савиньяна оставался старый след ненависти к Жанне с того времени, когда младшая ветвь Деваренов могла опасаться, что прекрасное наследство перейдет к приемной дочери. Савиньян давно перестал тревожиться, но враждебное чувство к Жанне сохранялось у него. Всякая неприятность, случившаяся с Жанной, заставила бы его только втихомолку радоваться. Он просил Марешаля дополнить дружеские сообщения. Встав и опершись на доску бюро, с веселой и сладкой усмешкой, он приготовился продолжать расспросы, когда через дверь, из кабинета госпожи Деварен, послышался неясный шум голосов. В ту же минуту отворилась дверь, сдерживаемая женской нервной рукой с короткими пальцами, но рукой самовластной и сильной. В то же время четко были слышны последние слова, которыми обменялись хозяйка и начальник бюро. Голос госпожи Деварен звучал коротко и ясно, немного усиленно и как бы взволнованно. В его звуке слышался даже оттенок гнева.

— Итак, милостивый государь, вы скажите министру, что это мне не нравится! Так «Дом» мой никогда не поступал. Тридцать пять лет, как я веду дела, и всегда я была исправна в них. Мое почтение…

Дверь кабинета, противоположная той, которую держала госпожа Деварен, заперлась, и начальник бюро мягкой поступью прошел в коридор.

Хозяйка вошла.

Марешаль поспешно встал. Что касается Савиньяна, то все его прекрасные решения, казалось, исчезли при звуке голоса его тетки. Он проворно занял угол комнаты и сел на кожаном диване, совсем закрытый большим креслом.

— Понимаете ли вы это, Марешаль, — сказала госпожа Деварен, — они хотят навязать мне агента из министерства и поселить его на заводе, под предлогом контроля! Они утверждают, что все военные поставщики связаны таким обязательством. Представьте себе, эти нахалы принимают нас за врагов. В первый раз мне осмеливаются не доверять. Честное слово, я рассердилась. Целый час я спорила с присланным ко мне чиновником. «Милостивый государь, — сказала я ему, — можете принять предложение, можете отклонить, тем более, что я не нуждаюсь в вас, а вы нуждаетесь во мне. Если вы не купите моей муки, я продам ее другим. Это меня нисколько не смутит. Но позволить, чтобы кто-нибудь здесь распоряжался, как я сама, об этом никогда не может быть и речи! Я слишком стара, чтобы менять свои привычки». После этого начальник отделения ушел. Если министр недоволен, пусть идет жаловаться хоть в Рим. А и то сказать, их меняют, этих министров, каждые две недели. Не знаешь никогда, с кем имеешь дело! Доброго здоровья!

Передавая все это Марешалю, госпожа Деварен ходила по кабинету. Эта женщина с широким, выпуклым лбом сохранила прежнюю величественность. Ее гладкие волосы поседели, но взгляд черных глаз казался еще более оживленным, чем ранее. Она прекрасно сохранила свои зубы, ее улыбка осталась молодой и очаровательной. Она говорила по привычке с воодушевлением, с мужскими жестами, При разговоре с секретарем она как будто брала его в свидетели превосходства своей правоты. В течение часа во время беседы с чиновником министерства ей приходилось сдерживаться. Зато она вознаграждала себя теперь с Марешалем, высказывая совсем свободно свои мысли, без всякого стеснения. Вдруг она заметила Савиньяна, который ожидал конца разговора, чтобы показаться тетке на глаза. Госпожа Деварен резко повернулась к молодому человеку и, нахмуривая слегка брови, сказала:

— Ты был тут? Что заставило тебя покинуть своих кокоток?

— Но, тетя, — начал Савиньян, — я хотел объясниться.

— Без глупостей, у меня нет времени, — прервала его тетка. — В трех словах, что ты хочешь?

Смущенный таким суровым приемом, Савиньян прищурил глаза несколько раз, как бы раздумывая, в какой форме высказать свою просьбу; затем, ничего не придумав, сказал:

— Я пришел поговорить с вами о деле.

— Ты, и о деле? — сказала госпожа Деварен с оттенком удивления и иронии.

— Да, тетя, я о деле, — объяснил Савиньян, опустив нос, как будто заранее ждал грубого отказа.

— О-о-о, — проговорила госпожа Деварен на разные тона, — ты знаешь, каковы наши условия. Я тебе назначила содержание…

— Я отказываюсь от пенсии, — перебил живо Савиньян, — возвращаю себе самостоятельность. Отказ этот мне слишком дорого стоит. Этот договор глупый. Дело, которым я хочу заняться, великолепно, и должно доставить громадные барыши, и я ни за что не откажусь от него.

Говоря это, Савиньян воодушевился и вернул себе самоуверенность. Он верил в свое дело, возлагал на него большие надежды в будущем. Тетке не придется порицать его за то, что он на деле обнаружил энергию и смелость. Савиньян говорил безостановочно, приводя разные доказательства.

— Довольно, — вскричала госпожа Деварен, прерывая болтовню племянника. — Я очень люблю мельницы, но не болтунов. Ты чересчур много говоришь, чтобы я могла тебе поверить. Такое количество слов может обнаружить разве только ничтожность твоих проектов. Ты хочешь пуститься в спекуляцию? С какими же деньгами?

— Я предлагаю проект своего изобретения, у меня есть человек, который может дать мне в долг, и мы начнем дело выпуском акций…

— Никогда в жизни, я против этого. Тебе брать такую ответственность? Ты — глава предприятия? Да ты ничего не сделаешь, кроме глупостей. Одним словом, ты хочешь продать свое изобретение, не правда ли? Ну, хорошо. Я покупаю у тебя его.

— Я не хочу денег, — возразил Савиньян раздраженным тоном, — я ищу доверия к моим планам. Это вдохновение акционеров! Вы не верите в мои идеи, тетя?

— Что же тебе нужно, если я покупаю их у тебя! Мне кажется, это прекрасное доказательство доверия! Покончим же на этом!

— Ах, тетя, вы неумолимы! — простонал Савиньян. — Если уж вы примете решение относительно кого-либо, то прощай самостоятельность, придется повиноваться вам. Однако это обширный, прекрасный проект.

— Хорошо! Марешаль, вы дадите 10 000 франков моему племяннику. А ты знаешь, что я не хочу больше слышать о тебе!

— До тех пор, как деньги выйдут! — прошептал Марешаль на ухо племяннику госпожи Деварен. И, взяв его под руку, он уже направился с ним к кассе, но хозяйка вновь обратилась с вопросом к Савиньяну:

— Наконец, в чем же состоит твое изобретение?

— Тетя, это молотилка, — сказал важно молодой человек.

— Совершенно верно, молотилка для уничтожения денег, — сказал вполголоса неисправимый Марешаль.

— Хорошо! Принеси мне рисунки, — сказала госпожа Деварен после минутного размышления. — Может быть, случайно ты и нашел что-нибудь.

В ней сказалась торговая жилка, и, будучи великодушной, она, казалось, сама захотела воспользоваться плодами своего великодушия. При этом допросе Севиньян казался сильно смущенным. Тетка вопросительно смотрела на него. Тогда он признался:

— Рисунков нет еще у меня.

— Как нет рисунков? — вскричала тетка. — Да существует ли изобретение твое?

— Оно тут, — ответил Савиньян, с вдохновенным жестом ударяя себя по лбу.

Госпожа Деварен и Марешаль не могли удержаться от сильного взрыва хохота.

— А ты говоришь уже о том, чтобы начать дело выпуском акций. Ты думаешь, что тебе дали бы деньги, тебе, с твоим умом, как единственной гарантией? Брось это! Только я одна могу заключить с тобой такие договоры, как раньше, и ты единственный, с кем я их заключаю, Скажите, Марешаль, чтобы ему дали деньги, я не отказываюсь от этого. Ты такой же шутник, как и всегда.

 

III

Жестом руки она отпустила Савиньяна, который вышел сконфуженный вместе с Марешалем. Оставшись одна, она села к письменному столу секретаря и, взяв связку корреспонденции, стала подписывать. Перо, казалось, летало в ее пальцах, и на бумаге появлялось ее имя, написанное большими буквами, твердым мужским почерком, с росчерком, напоминавшим линию молнии.

Четверть часа прошло в этом занятии. Марешаль возвратился, а за ним шел толстый, коренастый человек, неповоротливый, хорошо одетый. Его смуглое лицо, обрамленное жесткой бородой, и глаза с густыми ресницами придавали ему с первого взгляда весьма суровый вид. Но при рассмотрении линии рта получалось иное впечатление. Его мясистые чувственные губы обнаруживали наклонность к сладострастию. Алхимики Лафатер или Галль, проведя руками по выпуклостям черепа новопришедшего, нашли бы признаки необыкновенной влюбчивости. Если бы этот человек полюбил, то стал бы любить безумно.

Марешаль посторонился, чтобы дать ему дорогу.

— Здравствуйте, хозяюшка, — сказал фамильярно вошедший, обращаясь к госпоже Деварен.

Она быстро подняла голову и дружеским голосом сказала:

— А, это вы, Кейроль! Как кстати: я только что хотела послать за вами.

Жан Кейроль, родом из Канталя, вырос среди суровых гор Оверни. Его отец был мелким фермером в окрестностях Сен-Флура, с трудом добывая своей работой пропитание своей семье. Восьмилетний Кейроль был уже пастухом. Среди тишины громадных полей ребенок предавался честолюбивым мечтам. Очень смышленый, он чувствовал, что рожден для другой жизни, чем жизнь на ферме, и при первом представившемся случае отправился на заработки в город. Там он поступил лакеем к одному банкиру, Бриуду. Находясь в услужении в богатом доме, он немного обтесался, и в нем не осталось даже следа прежней мужицкой неповоротливости. Сильный, как бык, он нес работу за двоих, а вечером, удалившись в свою комнату на чердаке под крышей, до поздней ночи учился читать. Планы его состояли в том, чтобы достигнуть возможно прочного положения и выйти в люди. Никакого труда он не боялся, только бы добиться своей цели. Его хозяин, выбранный депутатом, отправился в Париж, взяв с собой Кейроля. При виде громадного движения большого города Кейроль понял, что тут можно достигнуть счастья довольно быстро, и почувствовал себя способным на любое предприятие. Он оставил своего хозяина и поступил приказчиком к одному негоцианту на улице Сантье. Там в течение четырех лет он изучил коммерцию и дополнил свое образование. Он быстро понял, что только финансовыми делами можно нажить богатство, а потому оставил улицу Сантье и перешел на службу к одному биржевому маклеру. Природное чутье к спекуляциям удивительно ему помогло, и спустя несколько лет он увидел себя уже самостоятельным. Он зарабатывал 15 тысяч франков, но это было ничтожностью в сравнении с тем, о чем он мечтал. В то время ему было 28 лет, Он чувствовал себя готовым на все для достижения цели, кроме бесчестного поступка. Этот искатель богатства скорее умер бы, чем обогатился с помощью грязного дела.

Его счастливая звезда привела его к знакомству с госпожой Деварен. Умея распознавать людей, она быстро оценила Кейроля. Госпожа Деварен искала тогда банкира, который был бы всецело ей предан. В течение некоторого времени она следила за молодым человеком, затем, удостоверившись, что не ошибается в расчете, неожиданно предложила ему денег на основание конторы. Кейроль, скопив 80 тысяч франков и получив еще 120 тысяч от госпожи Деварен, устроился на улице Тебу в коммерческом центре, в двух шагах от улицы Ротшильдт. Госпожа Деварен была очень счастлива, остановив выбор на Кейроле, как человеке, которому можно было довериться. Коренастый овернец был действительно финансовым дельцом и в несколько лет сумел поставить дела банкирского дома в блестящее положение. Госпожа Деварен получила весьма значительную прибыль на деньги, которыми ссудила банкира, а богатство последнего уже определялось в несколько миллионов. Повлияло ли тут счастливое содействие госпожи Деварен, которая все обращала в золото, к чему ни прикасалась, или же способности самого Кейроля являлись из ряда вон выходящими, но результат был очевиден и вполне удовлетворял банкира.

Естественно, что банкир сделался одним из задушевных друзей дома госпожи Деварен. Долго он не замечал Жанны и не обращал никакого внимания на эту девушку. Однажды на балу, видя ее танцующей с князем Паниным, он заметил, что она дивно хороша. Его глаза, прикованные непреодолимой силой, следили за ее стройной талией, грациозно кружащейся в вальсе, и тайно он завидовал блестящему кавалеру, который держал в объятиях это очаровательное создание, склонясь над голыми плечами, так что его дыхание скользило по ее волосам. Кейроль безумно влюбился в Жанну и с этого времени не переставал ухаживать за ней и думал о ней. Князь Панин также ухаживал за мадемуазель Серней, окружая ее полным вниманием. Кейроль следил за ними, желая узнать, не говорят ли они о любви, но Панин был знатоком в деле салонных любезностей, и банкир ничего не узнал. Кейроль, всегда настойчивый во всем, старался добиться своего, Он познакомился с князем и с помощью нескольких маленьких услуг быстро сошелся с ним. Получив уверенность, что надменный князь не будет над ним смеяться, Кейроль спросил Сержа, любит ли он мадемуазель Серней. Этот вопрос, сделанный трепещущим голосом, с принужденной улыбкой, был принят князем вполне спокойно. Он ответил совершенно равнодушно, что мадемуазель Серней очаровательная танцорка, но что он никогда не думал так далеко распространять свои любезности. У него были другие планы. Кейроль с чувством пожал ему руку, уверяя его в преданности, чем достиг окончательно полного доверия со стороны князя.

Серж любил мадемуазель Деварен и, чтобы добиться успеха, ухаживал за ее подругой. Кейроль, узнав тайну князя, сделался, по обыкновению, осторожен, Он знал, что Мишелина невеста Пьера Делярю. Но что ж из этого, ведь женщины так своенравны! Кто знает, быть может, мадемуазель Деварен уже бросила благосклонный взгляд на прекрасного Сержа. Действительно, этот Панин был очень хорош со своими чистыми синими глазами, как у молодой девушки, и длинными белокурыми усами, падавшими по обе стороны алых губ. Его истинно царские манеры указывали на его старинное аристократическое происхождение; выхоленным рукам и стройным ногам князя могла позавидовать любая женщина. Тихий, вкрадчивый, с нежным голосом и ласкающей речью славянина, он, без сомнения, всегда и всюду, где бы ни появлялся, производил наилучшее впечатление.

Его история была хорошо известна в Петербурге. Он родился в провинции Познани, коварно захваченной Пруссией, этим спрутом Европы. Во время восстания 1848 г. отец Сержа был убит, и он, годовалый ребенок, был увезен во Францию своим дядей Феодором Паниным. Он был воспитан в Роллене, где он приобрел посредственное образование. В 1866 году, когда возникла война между Пруссией и Австрией, Сержу было 18 лет. По приказанию дяди он оставил Париж и был определен на время всей кампании в Австрийский кавалерийский полк. Все Панины, способные носить оружие, восстали тогда на борьбу в защиту польской народности. Во время этой короткой кровопролитной войны Серж показал чудеса храбрости. В сражении при Садовой из семерых Паниных, сражавшихся против Пруссии, пятеро были убиты, один был ранен и только Серж, весь залитый кровью своего дяди, убитого осколками шрапнели, остался в живых. О всех этих Паниных, живых и мертвых, было объявлено в приказе по армии; австрийцы и поляки, вспоминая о них, называли их героями.

Такой человек был очень опасен для молодой девушки, простой и наивной, какою была Мишелина. Его похождения могли действовать на ее воображение и в то же время его красота могла очаровать ее. Серж был благоразумен: после недолгих наблюдений Кейроль увидел, что Мишелина обходится с князем с особенной любезностью. Спокойная молодая девушки воодушевлялась при появлении Сержа. Не скрывалась ли тут любовь? Кейроль уже колебался. Он угадывал, что будущее принадлежит Панину, и видел, что от того, как он себя поставит, зависело продолжение его влияния в этом доме. Поэтому он перешел на сторону Панина и отдался в полное его распоряжение. Три недели назад он решился от имени Панина передать предложение госпоже Деварен. Поручение было тяжелое, и банкир долго колебался. Между тем, Кейроль умел преодолевать всевозможные трудности и сумел изложить суть своей миссии так, что госпожа Деварен выслушала его спокойно. Но как только он все окончил, произошла ужасная сцена. Он должен был выдержать такую сильную вспышку гнева, какую можно было ожидать от самой невоздержанной женщины. Хозяйка обошлась с другом дома, как с каким-нибудь странствующим торгашом, который ходит в дом предлагать мелкие услуги. Она показала ему на дверь и объявила, чтобы он к ней более не показывался.

Но Кейроль был так же смел, как и терпелив. Он дал пройти буре, выслушал, не говоря ни слова, все упреки госпожи Деварен, очень взволнованный тем, что кто-то осмеливается предложить ей зятя против ее собственного выбора. Он не ушел и, когда госпожа Деварен немного успокоилась, излив свою досаду, он начал приводить веские доводы. Хозяйка очень скоро пришла в себя: ведь не должно принимать решения, не подумавши. Конечно, никто более его не уважал Пьера Делярю, но следовало узнать, любит ли его Мишелина. Детскую привязанность нельзя еще назвать любовью, и князь Панин мог надеяться, что госпожа Деварен…

Хозяйка не позволила Кейролю кончить: она дернула за звонок и позвала дочь. На этот раз Кейроль счел благоразумным удалиться. Он открыл огонь, а от Мишелины зависел исход сражения. Банкир ждал в соседней комнате результата объяснения, происходившего между матерью и дочерью. Через дверь он слышал, как гремел рассерженный голос госпожи Деварен, которому спокойно и медленно отвечал нежный голосок Мишелины. Мать угрожала, шумела, а дочь равнодушно и спокойно отражала нападение. Борьба продолжалась более часу, после чего дверь вновь отворилась, чтобы выпустить госпожу Мишелину, вытиравшую прекрасные глазки, мокрые от слез, и тотчас удалившуюся в свою комнату.

— Ну, что? — сказал робко Кейроль, увидев перед собой госпожу Деварен, молчавшую и сосредоточенную. — Я с удовольствием вижу, что вы менее взволнованы: мадемуазель Мишелина, вероятно, привела вам хорошие доказательства.

— Хорошие доказательства! — вскричала госпожа Деварен с суровым жестом последней молнии от разразившейся бури. — Она плакала, вот и все. А вы знаете, что когда она плачет, я не знаю, что говорю и что делаю!.. Она все во мне перевертывает своими слезами. Поймите, она хорошо это знает! Ах, великое несчастье слишком любить своих детей.

Эта стойкая женщина, побежденная и сознававшая свою вину в том, что дала себя победить, погрузилась в глубокие размышления. Она забыла, что Кейроль был тут. Она думала о будущем, которое приготовила для Мишелины и которое последняя беззаботно разрушила в одну минуту. Сирота Пьер сделался бы настоящим ее сыном. Он жил бы в доме, окружил бы ее старость заботами и вниманием. К тому же у него столько достоинств, что он впоследствии достиг бы самого блестящего положения. Она ему помогла бы и радовалась бы его успехам. И все эти планы были разрушены появлением Панина на дороге Мишелины. Этот чужеземный искатель приключений, может быть, князь, но кто знает его? Лгать легко, когда доказательства лжи нужно искать только за границей. И вот ее дочь влюбилась в такого красавца, который добивался только ее миллионов. Ей следовало предвидеть, что этот человек, войдя в ее семью, украдет любовь Мишелины и опустошит до дна ее кассу. В эту минуту она смертельно ненавидела Панина и обещала сделать все на свете, лишь бы ненавистный ей брак ее дочери не состоялся. Она была выведена из своего размышления голосом Кейроля, Последний ожидал решения, чтобы передать его князю. Что следовало ему сказать?

— Вы передадите этому господину, — сказала госпожа Деварен, — чтобы он не искал больше случая встретиться с моею дочерью. Если он добросовестный человек, пусть поймет, что даже его присутствие в Париже стеснительно для меня. Я прошу его удалиться, и тогда я обещаю дать ответ.

— Позволите ли вы мне надеяться, что не станете сердиться на меня за исполнение поручения?

— Да, но с условием, чтобы ни одно слово из того, что произошло здесь сегодня утром, не было пересказано вами тому, о ком шла речь. Никто не должен подозревать, о чем вы ходатайствовали передо мной.

Кейроль обещался молчать и сдержал слово. В тот же вечер князь Панин уехал в Англию.

Такая женщина, как госпожа Деварен, решала быстро. Она взяла лист бумаги, перо и своим крупным почерком написала Пьеру следующие строки:

«Если ты не хочешь при своем возвращении найти Мишелину замужем, то выезжай немедленно».

И она послала это грозное письмо молодому человеку, который был тогда в Триполи. Сделав это, она опять принялась за свои дела, как будто ничего не случилось. Ее бесстрастное лицо ни разу во время этих трех недель не выдало ее сердечной тоски. Срок, назначенный князю госпожой Деварен, пришел к концу в это самое утро. Суровость, с какой был принят посланец из военного министерства, была признаком волнения, овладевшего матерью Мишелины при необходимости принять то или другое решение. Вот уже 8 дней каждое утро она ждала прибытия Пьера. Теперь, находясь между необходимостью дать ответ князю, согласно со своим обещанием и желанием видеть того, кого она любила, как сына, заглянуть ему в душу и там почерпнуть новую силу для борьбы против князя, она совсем терялась. Она думала уже о том, чтобы просить у князя новой отсрочки, и потому-то нетерпеливо ждала прихода Кейроля.

Последний явился вовремя. У него был вид человека, имеющего сообщить любопытнейшие новости. Он показал госпоже Деварен взглядом на Марешаля, как бы желая сказать: «Я должен быть с вами один, отошлите его». Хозяйка поняла и с решительным жестом сказала:

— Вы можете говорить при Марешале. Он знает так же хорошо все мои дела, как я сама.

— Даже и то, которое меня привело к вам? — возразил Кейроль с удивлением.

— Даже это. Следует непременно, чтобы около меня был человек, с которым я могла бы об этом разговаривать, а без этого мне было бы совсем уж тяжело. Передавайте же ваше поручение… Князь?..

— Дело идет не о князе! — вскричал Кейроль с недовольным видом. — Приехал Пьер.

Госпожа Деварен шумно поднялась. Кровь бросилась ей в лицо, ее глаза засверкали, а на губах показалась радостная улыбка.

— Наконец! — вскричала она. — Но где он? Как вы узнали об его прибытии?

— Ах, боже мой, это вышло совершенно случайно: вчера я был на охоте в Фонтенбло и возвращался утром с курьерским поездом. Приехав в Париж, я встретился на набережной нос к носу с высоким молодым человеком с бородой, который при виде меня вскричал: «А, Кейроль!». Это был Пьер. Я узнал его только по голосу. Он очень изменился со своей чертовской бородкой и бронзовым цветом лица, как у африканца…

— Что вы ему сказали?

— Ничего. Он пожал мне руку… с минуту посмотрел на меня какими-то особенными глазами. На губах его был вопрос, который он не сделал, но который я угадал… Я боялся растрогаться и наговорить глупостей, но мы скоро расстались…

— Сколько времени прошло с тех пор?

— Почти час: я успел только вернуться домой… Там я застал Панина, который ждал меня. Он хотел почти насильно сопровождать меня. Надеюсь, вы не осудите меня.

Госпожа Деварен сурово нахмурила брови.

— Я не хочу видеть его в эту минуту, — сказала она, глядя на Кейроля с решительным видом. — Где вы оставили его?

— В саду, где теперь, наверно, и барышни.

Как будто для подтверждения слов банкира веселый взрыв хохота проник в комнату через открытое окно. Смеялась Мишелина. Она как бы вознаграждала себя за трехнедельную скуку вследствие отсутствия Папина.

Госпожа Деварен подошла к окну и посмотрела в сад.

Близ зеленой лужайки в больших бамбуковых креслах сидели обе молодые девушки и слушали рассказ князя. Утро было тихое, теплое, луч солнца, проникающий через шелковый зонтик Мишелины, освещал ее белокурую головку. Около нее Серж, согнув высокий стан, говорил с воодушевлением. Глаза Мишелины глядели на него нежно. Откинувшись в широком кресле, молодая девушка была совсем увлечена пленительным разговором. Ею овладело полное оцепенение. Все ее нервы как бы ослабли. Она отдалась тому нежному чувству, которое три недели тому назад было ей незнакомо. Около нее Жанна украдкой смотрела на князя, покусывая машинально потихоньку своими белыми зубами букет красной гвоздики, бывший у нее в руке. Тяжелые мысли сдвигали брови мадемуазель Серней, а ее красные губы, дотрагивающиеся до алых цветов, казалось, пили кровь.

Госпожа Деварен медленно отвернулась от этой картины. Лицо ее, за минуту прояснившееся при известии о прибытии Пьера, теперь сильно омрачилось. Через минуту она, как будто обдумывая, но затем решив что-то, спросила:

— Где Пьер остановился?

— В отеле «Лувр», — ответил банкир.

— Хорошо, я туда еду.

Госпожа Деварен живо позвонила.

— Шляпу, накидку и карету, — приказала она.

И, кивнув дружески обоим мужчинам, она шумно вышла. В саду же Мишелина продолжала весело смеяться.

Марешаль и Кейроль переглянулись. Кейроль первый заговорил:

— Хозяйка, значит, рассказала вам об этом деле? Почему же вы никогда ничего не говорили мне о нем?

— Разве я был бы достоин доверия госпожи Деварен, если бы рассказывал то, что она хотела скрыть?

— Мне?

— Особенно вам. Положение, в котором вы находитесь, запрещало мне это. Вы действуете в пользу князя Панина.

— А вы стоите за Пьера Делярю.

— Я ни за кого не стою. Я подчиненный, вы это знаете и не примете в расчет.

— Не думайте меня обмануть. Вы имеете очень большое влияние на хозяйку. Доверие, каким вы пользуетесь, несомненно, является достаточным доказательством. Здесь предстоят важные события. Пьер возвратился, конечно, для того, чтобы настаивать на своих правах жениха, а мадемуазель Мишелина любит князя Панина. От этого произойдет столкновение, которое сильно перемутит семью. Будет сражение. Так как присутствующие стороны почти равной силы, то я стараюсь завербовать сторонников своему кандидату. Признаюсь вам с полной откровенностью, что я стою на стороне влюбленных. Князь любит мадемуазель Деварен, и я ему служу. Мишелина будет мне за это благодарна и в свою очередь похлопочет за меня перед мадемуазель Серней. Что касается вас, позвольте мне дать вам совет. Если госпожа Деварен спросит ваше мнение, говорите ей в пользу Панина, Когда князь будет хозяином здесь, это отзовется на вашем положении.

Марешаль слушал Кейроля, ничем не выдавая впечатления, какое производили на него эти слова. Между тем он смотрел на банкира таким уверенным взглядом, что Кейроль почувствовал большую неловкость и замолчал, опустив глаза.

— Вы не знаете, может быть, господин Кейроль, — сказал секретарь после минутного молчания, — как я попал сюда. В таком случае позвольте познакомить вас с этим. Четыре года тому назад я крайне бедствовал. Много раз пробовал я составить себе счастье, но безуспешно, и тогда почувствовал, что теряю нравственную и физическую силу. Есть люди, одаренные энергией, которые умеют преодолевать все препятствия в жизни. Вы сами принадлежите к числу таких людей, а у меня борьба израсходовала все силы, и я не достиг ничего. Было бы слишком долго перечислять вам все, чем я занимался, но мне не хватало даже на пропитание. Я был близок к мысли покончить свое печальное существование, когда я встретился с Пьером. Мы вместе были в гимназии. Я подошел к нему… это было на набережной… и осмелился его остановить. Сначала он не узнал меня. Я был так истощен, так жалок! Но когда я заговорил, он вскричал: «Марешаль!» и, не стыдясь моих лохмотьев, бросился мне на шею. Мы находились как раз против магазина с готовым платьем. Он хотел непременно меня одеть. А я… все это так хорошо помнится, как будто случилось вчера… сказал ему: «Нет, ничего не надо, кроме работы». — «Работы, несчастный? — ответил он, — Но взгляни на себя! Кто же может доверить тебе ее? У тебя теперь вид бродяги. В ту минуту, как ты подошел ко мне, я подумал, что ты имеешь намерение украсть мои часы!» — И он весело засмеялся, чувствуя себя счастливым, что снова нашел меня и что может принести мне пользу. Видя, что я не хочу войти в магазин, он, сняв с себя верхнее платье и накинув на меня, чтобы не видно было моих лохмотьев, тотчас же привел меня к госпоже Деварен. Спустя два дня я поступил в контору, Вы видите теперь, что я всем обязан Пьеру. Он для меня более чем друг — брат. После этого скажите откровенно, что вы подумали бы обо мне, если бы я поступил, как вы советуете?

Кейроль в сильном смущении потирал себе шею около жесткой бороды.

— Боже мой, я ничего не имею против вашей признательности, но, между нами, все, что ни будет предпринято против князя, не приведет ни к чему. Он непременно женится на мадемуазель Деварен.

— Это весьма возможно, но мое место все-таки будет возле Пьера, чтобы утешить его, насколько возможно.

— А пока вы попытаетесь сделать все, чем можете заслужить его благосклонность?

— Я уже имел честь вам сказать, что я не могу ничего…

— Хорошо, хорошо! Понимаю, что вы хотите сказать; а не можете ли вы изменить мнение, какое я высказал относительно вашего значения?.. Вы берете сторону слабейшего… это бесподобно!

— Это просто честно, — сказал Марешаль. — Правда, это случается весьма редко.

Кейроль повернулся на каблуках. Он сделал два шага к двери, затем, обратившись к Марешалю, протянул ему руку.

— Во всяком случае, забудем прошлое!

Секретарь потряс ему молча руку, и банкир вышел, говоря про себя относительно Марешаля: «Ни гроша в кармане, а тоже с предубеждениями! Вот молодец, который не имеет никакой будущности!».

 

IV

Приехав в Париж, Пьер Делярю испытывал странное чувство. С того дня, как получено было письмо от госпожи Деварен, он только и думал о своем возвращении. В страшном волнении, овладевшем им, он желал наэлектризовать свое проворство, чтобы как можно скорее быть около Мишелины. Но приехав, он тотчас начал сожалеть, что он уже здесь. Опасения овладели им. Чем скорее приближалась минута, когда он мог узнать решение своей судьбы, тем менее он торопился встретиться со своей невестой. У него было какое-то предчувствие, что предстоявшая встреча приведет его в отчаяние. Чем более он мог воспользоваться своими правами, тем больше он чувствовал себя стесненным. От одной мысли, что Мишелина забыла свое обещание, кровь бросилась ему в голову. Между тем письмо госпожи Деварен, такое короткое и такое ясное, не позволяло ему заблуждаться. Он понимал, что его невеста была потеряна для него, но не хотел в этом сознаться. Возможно ли это, чтоб Мишелина забыла его? Он вспоминал нежные и наивные доказательства привязанности, которые молодая девушка оказывала ему. Между тем теперь она его не любит, о чем ее мать сама сообщила ему. Мог ли он после того еще на что-то надеяться? С глубокой сердечной тревогой Пьер въехал в Париж. При встрече лицом к лицу с Кейролем первым движением молодого человека, как и угадал верно банкир, было желание крикнуть: «Что случилось? Все ли потеряно для меня?» Чувство самолюбия остановило эти слова на его губах. Он не хотел признаться в своих сомнениях. К тому же Кейроль только и мог ответить ему, что все кончено и что ему приходится носить траур по своей любви. Он повернулся и ушел.

Движение Парижа удивило его и оглушило. После года, проведенного в тихих и молчаливых пустынях Африки, находиться среди крика продавцов, езды карет, в беспрерывном волнении большого города представляло слишком резкую разницу. Сильная физическая усталость совсем ослабила Пьера, ему казалось даже, что его голова слишком отяжелела. Он сел в изнеможении в карету, которая привезла его в отель «Лувр». Прижавшись к стеклянным дверцам кареты и пробуя освежить пылающий лоб, он смотрел вперед, и перед его взволнованным взглядом проходили одно за другим знакомые здания: Июльская колонна, церковь Св. Павла, ратуша в развалинах, Луврская колоннада. Нелепая и упорная мысль овладела его умом. Он вспомнил, что во время Коммуны едва не был убит на улице Св. Антония от разрыва гранаты, брошенной с высот Pére Lachaise бунтовщиками. Если бы он тогда умер, Мишелина оплакивала бы его. Затем, как в кошмаре, ему показалось, что предположение это уже осуществилось. Вот он видит церковь, обитую черным, слышатся погребальные песни, а на катафалке стоит его гроб. Его невеста тихо подходит, трепещущей рукой брызгает святой водой на покров, находящийся на гробе, и говорит ему: «Ты умер, потому что Мишелина выходит за другого». Он делал большие усилия, чтобы прогнать эту назойливую мысль, но безуспешно. Мысли кружились в его мозгу со страшной быстротой. Ему казалось, что с ним делается что-то неладное. Перед глазами постоянно эта траурная церемония с тем же погребальным пением, с теми же произносимыми словами и с теми же лицами, виденными мельком.

Дома проносились перед глазами однообразно один за другим. Чтобы прогнать кошмар, Пьер пробовал считать газовые рожки: один, два, три, четыре… но одна и та же мысль прерывала этот счет: «Ты умер, потому что твоя невеста выходит замуж». Он боялся, что сходит с ума, и в то же время почувствовал над правой бровью острую боль, испытанную уже им от сильного переутомления во время экзаменов в Политехнической школе. Он спрашивал себя, что будет, если лопнет один из больных сосудов его мозга?

Карета шумно остановилась перед отелем, и это отвлекло его от мрачных мыслей. Грум открыл дверь. Пьер машинально вышел, Не говоря ни слова, он следовал за человеком, который привел его в комнату второго этажа, Оставшись один, Пьер сел. Комната отеля, самая обыкновенная по внешнему комфорту, заставила его похолодеть. Он видел в ней будущую уединенную жизнь. Прежде во время приезда в Париж он всегда останавливался у госпожи Деварен и чувствовал себя в отеле на улице Св. Доминика в семейной, приятной сердцу атмосфере. Взоры всех встречали его там с полною сердечностью. Здесь можно было встретить только готовность повиноваться и обыкновенную вежливость. Неужели будет так и впредь?

Однако тяжелое впечатление, как по волшебству, положило конец его слабости. Горькое сожаление о приятном прошлом и желание сохранить его на будущее время заставили его решиться на борьбу. Он поспешно оделся, сел в фиакр и велел везти себя к госпоже Деварен. Всякое колебание исчезло. Прежняя нерешительность показалась ему какой-то жалкой. Следовало защищаться, ведь дело шло о счастье всей жизни.

Вблизи площади Согласия какая-то карета ехала ему навстречу. Он узнал ливрею госпожи Деварен и быстро высунулся из окна. Госпожа Деварен, сидевшая в глубине кареты, не заметила его. Первым движением Пьера было остановить карету и следовать за ней, но после быстрого размышления он решил иначе. Ему нужно было сначала увидеться с Мишелиной. От нее одной зависела его судьба. Госпожа Деварен ясно дала ему понять, в чем дело, призывая его на помощь своим роковым письмом. Поэтому он продолжал путь и через несколько минут остановился у подъезда отеля на улице Св. Доминика.

Мишелина и Жанна были в саду и сидели на прежнем месте около зеленой лужайки. Кейроль присоединился к ним. Тот и другой, князь и банкир, пользуясь прекрасным утром, продолжали разговор с Жанной и Мишелиной, каждый мысленно восхищаясь заинтересовавшей его женщиной. Быстрые шаги по песку аллеи одновременно привлекли внимание обеих пар. Они увидели, что к ним подходит молодой человек, которого ни Жанна, ни Мишелина не узнали. В трех шагах от группы посетитель медленно снял шляпу. Заметив смущение и удивленный вид молодых девушек, он печально улыбнулся и затем сказал тихо:

— Неужели я так изменился, что должен назвать себя?

При этих словах Мишелина быстро встала. Побелев вся, как полотно, смущенная, готовая разрыдаться, стояла она перед Пьером безгласная и похолодевшая. Она не в состоянии была говорить, но глаза ее были устремлены на молодого человека. Вот он, друг ее детства, настолько изменившийся, что она его не узнала, похудевший от трудов, а, быть может, и от беспокойства, загоревший, с черной бородой, обрамлявшей его лицо и придававшей ему мужественное и энергичное выражение. Да, это действительно был он, с тонкой красной ленточкой в петлице, которой у него не было при отъезде и которая свидетельствовала об оценке исполненных им значительных работ и о важности перенесенных опасностей. Трепещущий Пьер стоял перед ней неподвижно и также молчал. Его пугал звук собственного голоса, сдавленный от душевного волнения. Он ожидал холодного приема, но это смущение, походившее на испуг, превзошло все, что он мог себе представить. Серж в удивлении ждал. Жанна первою прервала это тяжелое молчание. Она сделала два шага к Пьеру и подставила ему свой лоб, говоря:

— Разве вы не хотите поцеловать ваших друзей? — и при этом приветливо улыбнулась ему.

Слезы благодарности блеснули в глазах молодого человека и скатились на волосы мадемуазель Серней. Мишелина вслед за Жанной, не отдавая себе отчета в том, что делает, бросилась в объятия Пьера. Положение становилось очень щекотливым для Сержа. Кейроль, не потеряв обычного хладнокровия, понял суть дела и, обратясь к князю, сказал:

— Господин Пьер Делярю, друг детства мадемуазель Деварен, почти брат, — объясняя этими словами все, что могло быть непонятного для постороннего в происходившей нежной сцене. Затем, обратясь к Пьеру, он прибавил: — Князь Панин.

Молодые люди посмотрели друг на друга: Серж с надменным любопытством, а Пьер с невыразимой ненавистью. В одну минуту в этом высоком красивом человеке, находившемся возле его невесты, он угадал соперника. Если бы взгляд мог убивать, князь упал бы мертвым. Панин не удостоил даже заметить ненависти, светившейся в глазах пришедшего. Он обратился к Мишелине и с особенной грацией сказал:

— Мне кажется, что госпожа Деварен принимает сегодня вечером. Я буду иметь честь засвидетельствовать ей свое почтение.

Простясь с Жанной и раскланявшись вежливо с Пьером, он удалился в сопровождении Кейроля.

Уход Сержа был большим облегчением для Мишелины. Находясь между двумя людьми, из которых одному она принадлежала по обещанию, а другому по любви, она жестоко страдала от стыда. Оставшись наедине с Пьером, она овладела собой, чувствуя глубокую жалость к бедному человеку, которому грозило жестокое разочарование. Она посмотрела нежно на него добрыми глазами прежних дней и, пожав ему руку, сказала:

— Я очень рада тебя опять видеть, мой милый Пьер, и мама также будет очень рада. Мы очень беспокоились о тебе. Вот уже несколько месяцев, как от тебя не было известий.

Пьер попробовал пошутить.

— Почты часто не бывает в пустыне. Я писал всякий раз, когда представлялся случай.

— Неужели прекрасная Африка настолько хороша, что целый год ты не мог оттуда вырваться?

— Для окончания моих работ мне оставалось сделать последнюю поездку на берега Триполи. Я пристрастился к своей работе, опасаясь лишиться результатов стольких трудов, и думается, что успел… по крайней мере, пред своим начальством, — прибавил молодой человек, слегка улыбаясь.

— Милый мой Пьер, вы кстати приехали из страны сфинксов, — перебила серьезно Жанна, бросая многозначительный взгляд в сторону Мишелины. — Здесь, предупреждаю вас, есть загадка, которую нужно вам угадать.

— Какая?

— Та, которая заключается в этом сердце, — сказала Жанна, показывая пальцем на грудь своей подруги.

— С детства я читал всегда в нем, как в книге, — ответил Пьер дрожащим голосом, повернувшись к смущенной Мишелине.

Мадемуазель Серней, покачав головой, сказала:

— Кто знает, может быть, во время вашего отсутствия характер мог перемениться.

И, сделав ему дружеский поклон, она удалилась по направлению к дому.

Пьер с минуту следил за ней глазами, затем обратился к своей невесте со словами:

— Мишелина, хочешь, чтобы я разгадал твою тайну? Ты не любишь меня более.

Молодая девушка затрепетала. Наступление было прямое, требовалось дать тотчас объяснение. Она давно уже думала о том, что скажет в тот день, когда Пьер ее спросит насчет своего счастья. Этот день быстро наступил. Все заранее придуманные слова исчезли у нее из головы. Истина предстала пред ней обнаженной и холодной. Она поняла, что происшедшая в ней перемена была настоящей изменой, невинной жертвой которой явился Пьер, и, осуждая сама себя, ожидала в смущении вспышки этого честного сердца, столь жестоко ею оскорбленного. Она пробормотала встревоженным голосом:

— Пьер, друг мой, брат мой…

— Твой брат! — с горечью ответил молодой человек. — Разве таким именем ты должна была назвать меня при моем возвращении?

На эти слова, так просто и ясно объяснившие все, Мишелина ничего не возразила. Между тем она чувствовала, что должна была во что бы то ни стало оправдаться: ее мать могла явиться с минуты на минуту. А тогда что бы сказала она, поставленная между матерью и женихом? Минута была решительная. Ее любовь придала ей новую энергию.

— Зачем ты уехал? — сказала она печально.

Пьер с гордостью поднял свое лицо, полное грусти.

— Чтобы заслужить тебя, — отвечал он просто.

— Тебе нечего было заслуживать меня, тебе, который в моих глазах был уже выше других. Мы были с тобой обручены, и ты должен был только беречь меня для себя.

— Разве твое сердце не могло сохранить само себя?

— Без помощи, без поддержки любящего человека, который был бы возле меня?

— У меня не было другой помощи, другой поддержки, кроме надежды и воспоминаний.

Мишелина побледнела. Каждое слово, произнесенное Пьером, заставляло ее еще сильнее чувствовать всю низость своего поведения. Она попробовала найти другое оправдание.

— Пьер, ты знал хорошо, что я была только ребенком…

— Нет, — возразил молодой человек подавленным голосом, — я вижу, что ты была женщиной, то есть существом слабым, непостоянным и жестоким, которое мало заботится о любящем человеке и жертвует всем для новой любви.

Пока Пьер только жаловался, Мишелина чувствовала себя побежденной и бессильной, но молодой человек теперь обвинял ее. В одну минуту молодая девушка вернула себе присутствие духа и возмутилась:

— Это жестокие слова, — сказала она.

— Разве они не заслужены? — вскричал Пьер, переставая сдерживаться. — Ты меня видишь смущенного, с глазами, полными слез, и не только не находишь мне ласкового слова, а еще обвиняешь меня едва ли не в холодности. Ты упрекаешь меня, зачем я уехал. Разве ты не хочешь понять причины, заставившей меня решиться на поездку? Я хотел жениться на тебе; ты была богата, а я беден. Чтобы сгладить эту неровность, я задумал составить себе имя, добился одной из ученых миссий, слишком опасных для тех, кто посвящает себя этому, так как в результате может быть только или смерть, или известное имя. Так из-за этого возникло твое неудовольствие? Ах, лучше думай, что я оставил тебя с глубокой печалью! В продолжение года, почти одинокий, заваленный работой, беспрестанно находясь в опасности, я все переносил при мысли, что страдаю для тебя. Затерянный в необъятной пустыне, чувствуя, что грусть и упадок духа овладевает мной, я призывал тебя, и твое милое лицо возвращало мне с надеждой прежнюю энергию. Я говорил себе: «Она меня ждет. Придет день, когда я получу награду за свои труды»… И вот, Мишелина, этот день наступил, Я снова здесь и прошу своей награды, той, какую я заслужил, не правда ли? В то время, как я гонялся за славой, другой, более опытный и более догадливый, взял у меня твое сердце. Мое счастье разрушено! Ах, ты совершенно вправе забыть меня! Безумец, который удаляется от своей невесты, не заслуживает ее верности. Это равнодушный человек: он не умел любить!

Такие горячие слова глубоко подействовали на Мишелину. В первый раз душа ее жениха раскрылась перед нею. Она поняла, как была любима, и сожалела, что не знала этого так хорошо раньше. Если бы Пьер прежде говорил с ней так, как сейчас, кто знает, что было бы? Чувства Мишелины, может быть, были бы другие. Без сомнения, она любила бы его, Но Пьер никогда не обнаруживал перед молодой девушкой сильной страсти. Только отчаяние, внушенное мыслью потерять ее, заставило его излить из сердца горячие признания любви.

— Я вижу хорошо, что я была несправедлива и жестока относительно тебя, — сказала Мишелина, — и понимаю, что ты вправе делать мне упреки, но не одна я виновата. Ты также должен упрекать себя. Все, что мне пришлось услышать, страшно меня взволновало. Я в отчаянии, что доставляю тебе столько горя, но уже слишком поздно: я не принадлежу более себе.

— Разве ты себе принадлежала?

— Нет! Правда, я дала тебе слово, но будь великодушен, не употребляй во зло право, которое тебе дает мое обязательство. Прошу тебя, возврати мне назад мое слово…

— А если бы я отказался возвратить его тебе? Если бы я вновь попробовал завоевать тебя? — вскричал Пьер с жаром. — Неужели я не имею права защищать свое счастье? Да и что бы ты подумала о моей любви, если бы я безропотно покорился?..

Настала минута молчания. Мишелина поняла, что она теперь должна решить все окончательно, и сказала твердо:

— Девушке такой, как я, недостаточно одного слова. Мое слово принадлежит тебе, но сердце другому. Скажи одно слово, и я готова сдержать свое слово — сделаться твоей женой. Твое дело решить.

Пьер бросил на молодую девушку взгляд, проникший до глубины ее души. Он прочел в ней решение поступить честно, но в то же время видел, что она никогда не могла бы забыть того, кто овладел всецело всеми ее мыслями. Все-таки он решился на последнюю попытку.

— Послушай, — сказал он с жаром, — невозможно, чтобы ты изгнала так быстро меня из своего сердца. Я так тебя люблю. Вспомни нашу взаимную привязанность в прежние дни, Мишелина, вспомни…

Он не спорил более, он умолял. Мишелина чувствовала себя победительницей. Ей сделалось очень жаль его.

— Увы, мой бедный Пьер, моя привязанность была простой, доброй дружбой; мое сердце не изменилось для тебя. Любовь, которую я теперь чувствую, как видишь, совсем иная. Без нее я могла бы стать твоей женой, потому что я ценю тебя настолько, что была бы счастлива. Но теперь мне понятна разница, Тебе я дала согласие, но ты никогда не был для меня ничем иным, как только самым близким товарищем. Тот же, которого я выбрала, будет моим господином.

Пьер пришел в ужас от этого прямого и жестокого признания.

— Ах, как ты заставляешь меня страдать! — воскликнул он.

Горькие слезы покатились по его лицу, облегчая угнетенное сердце. Он бросился на кресло и несколько минут предавался отчаянию, будучи не в состоянии сдерживаться.

Мишелина, тронутая его отчаянием более, чем упреками, подошла к нему и вытирала его лицо кружевным платком. Ее белая ручка почти касалась губ молодого человека, и он с жаром поцеловал ее руку. Затем, охваченный чувством необычайного волнения, с изменившимися глазами, он схватил молодую девушку в свои объятия. Мишелина не произнесла ни слова. Она смотрела на Пьера холодно и решительно, отстраняясь, чтобы избежать прикосновения его жадных губ. Это помогло. Руки, сжимавшие ее, опустились, и Пьер, отодвинувшись на шаг, прошептал:

— Извини! Ты видишь, я становлюсь сумасшедшим. — Затем он провел рукой по лбу, как будто хотел прогнать мрачные мысли. — Так это непоправимо? Ты любишь его?

— Настолько, насколько доставляю тебе горя, и настолько, что не буду принадлежать никому, кроме него.

Пьер подумал с минуту и решительно сказал:

— Итак, ты свободна, я возвращаю тебе слово.

Мишелина вскрикнула, как бы торжествуя победу, так, что бывший ее жених сильно побледнел. Она пожалела, что не могла лучше скрыть своей радости, и сказала Пьеру:

— Скажи мне, что ты прощаешь меня?

— Прощаю.

— Ты плачешь?

— Да, я оплакиваю потерянное счастье. Я был уверен, что самое лучшее средство для того, чтобы быть любимым, это заслужить любимое существо. Я ошибся, и я мужественно заглажу свою ошибку. Прости за мою слабость и будь уверена, что ты никогда не будешь иметь друга такого искреннего и такого преданного, как я.

Мишелина протянула ему руку и, улыбаясь, подставила свой лоб для поцелуя. Молодой человек медленно запечатлел на нем братский поцелуй, загладивший жгучий след сделанного за минуту перед тем.

В это время в отеле раздался звучный голос, еще издали произносивший имя Пьера. Мишелина вновь встревожилась.

— Это мама, — сказала она. — Она тебя ищет. Я оставлю тебя. Прощай и тысячу раз благодарю от глубины души.

Мишелина проворно бросилась в чащу цветущей сирени. Пьер машинально направился к отелю. Поднявшись по мраморным ступенькам крыльца, он вошел в зал, и, как только затворил дверь, явилась госпожа Деварен.

 

V

Госпожа Деварен поехала в отель «Лувр», чтобы не терять даром времени. Нужно было все решить. Минуты стоили часов. Ей необходимо было прежде всего узнать, в каком расположении духа приехал в Париж жених ее дочери. Письмо, открывшее ему так грубо истину, быть может, подействовало сильно на ум молодого человека и поколебало силу его воли? Готов ли он к борьбе или же известие, что ему придется иметь дело с соперником, сломило и поколебало его? Если бы она нашла его самонадеянным и смелым, то составила бы совместно с ним план взаимных действий, который должен привести к уничтожению опасного кандидата, имевшего намерение жениться на Мишелине. Если же она нашла бы его унылым и сомневающимся в себе, тогда, обдумав все хорошенько, сумела бы воодушевить и уговорить его бороться с Сержем Паниным.

Дорогой она приготовила всевозможные доводы и, сгорая нетерпением, торопила свою быструю лошадь, которая везла ее вдоль решетки Тюльери к отелю «Лувр». Углубившись в свои мысли, госпожа Деварен не заметила Пьера. Она размышляла:

«Этот поляк-блондин не знает, с кем имеет дело. Я покажу ему, кто я! Так поступать можно только не с такой, как я. Этот щеголь не дорос еще до того, чтобы за мной надсматривать. Если бы мой честный Пьер хотя немного сходился во мнении со мной, наделали бы мы хлопот этому разорителю миллионов».

Карета остановилась.

— Господин Пьер Делярю? — сказала госпожа Деварен.

— Он, сударыня, ушел с четверть часа.

— Куда?

— Он этого не сказал.

— А вы не знаете, долго он будет в отсутствии?

— Не знаю.

— Благодарю вас.

Госпожа Деварен, совершенно озадаченная таким препятствием, задумалась. Куда мог уйти Пьер? По всей вероятности к ней. Не теряя ни одной минуты, она опять села в карету и приказала ехать обратно на улицу Св. Доминика. «Если он спешил ко мне с самого своего приезда, это значит, что он готов все сделать, лишь бы сохранить Мишелину, — думала она, — а тогда нам все удастся».

Кучер, получив приказание, заставил лошадь бежать как можно быстрее. «Пьер, — думала она, — поехал в фиакре и может приехать только на полчаса ранее меня. Он пройдет в контору, встретится с Марешалем и, как ни торопился бы, потеряет с ним на болтовню четверть часа. Остается еще четверть часа, Вот была бы большая беда, если за эти 15 минут он успел бы поставить себя в неловкое положение, сделав какую-нибудь глупость. Как жаль, что я не послала ему письма в Марсель, чтобы научить его, как он должен вести себя по приезде. Лишь бы он не встретился с Мишелиной». От одной этой мысли ее бросило в жар. Она высунулась в дверцы и крикнула кучеру, который мчался, как поезд:

— Скорей! Вы еле двигаетесь.

Карета ехала со страшной быстротой, так что через несколько минут была уже на улице Св. Доминика. Госпожа Деварен влетела в отель, как ураган, и узнала от швейцара, что господин Делярю приехал. Тогда она поспешила к Марешалю и спросила его с таким странным видом, что тот испугался, не случилось ли какого-нибудь несчастья…

— Виделись вы с Пьером?

Видя изумление секретаря, госпожа Деварен поняла, что предусмотренные ею неприятные предположения осуществились. Она дошла до зала, призывая громко Пьера. Садовая дверь отворилась, и она встретилась лицом к лицу с молодым человеком. При одном взгляде на лицо избранного ею сына испытываемое ею беспокойство увеличилось. Первым движением их было броситься друг к другу: госпожа Деварен открыла свои объятия, и он упал к ней на грудь.

Победив первое душевное волнение, госпожа Деварен вернула себе самообладание. Она хотела сначала узнать, что произошло в ее отсутствие, и обратилась к Пьеру с вопросом:

— Кем ты был встречен, когда приехал?

— Мишелиной.

— Вот этого-то я и боялась. Что сказала она тебе?

— Все!

Обменявшись между собою тремя фразами, эти два сильные характера ясно, с точностью определили дело. С минуту госпожа Деварен оставалась безмолвной, потом с внезапной нежностью и, как будто желая извиниться за измену дочери, проговорила:

— Дай я тебя поцелую, мой бедный мальчик. Не правда ли, ты огорчен? И я также. Я совсем не знаю, что и делать. Вот уже десять лет я лелеяла мысль видеть тебя женатым на Мишелине. Ты человек высоких достоинств, семьи у тебя нет, я верю, что ты меня любишь немного, а потому не отнял бы у меня дочери и охотно жил бы со мною. Устроив этот брак, я осуществила бы мечту всей жизни. У меня был бы не зять, а сын.

— Верьте, — сказал печально Пьер, — что не от меня зависело, чтобы этот проект осуществился.

— Это, мой мальчик, другой вопрос! — вскричала госпожа Деварен повышенным голосом, — Вот в этом-то мы и расходимся. По-моему, ты один виноват в том, что происходит. Я желаю, чтобы ты был решителен, понимаешь ли? О, я знаю, что ты мне скажешь на это: ты хотел принести в приданое Мишелине венец своей славы. Пустяки все это! Когда кончают вторым в Политехнической школе и имеют будущность такую, как у тебя, то незачем бежать в пустыни, чтобы понравиться молоденькой девушке. Сначала надо жениться, а знаменитость придет после, в одно время с детьми. Да и к чему тебе нужно было так стараться? Что же такое мы-то? Великие люди, что ли? Прежние булочники. Теперь миллионеры, это правда, но это не мешало бедному Деварену таскать хлеб и мне отдавать сдачу, когда у меня покупали на гроши. Но ты захотел сделаться странствующим рыцарем, а в это время красивый господин… Сказала тебе Мишелина его имя?

— Я встретился с ним лицом к лицу тотчас по приезде. Он был с нею в саду. Нас представили друг другу.

— Это очень хорошая манера, — сказала госпожа Деварен с иронией. — Этот плут настолько легко владеет собой, что даже в минуту самого сильного волнения не выдаст себя ни одним жестом. Ты знаешь, что он князь? Это-то и заманчиво для «Дома Деваренов»! Мы поставим его герб на фабричные марки. Это искатель приданого и только! Князь подумал про себя: «У булочницы деньги, дочь очень мила», и решился сделать аферу.

— Для него служит извинением пример большинства ему подобных. Ныне брак единственное ремесло дворянства.

— Дворянства? Наше дворянство — еще так и быть, но чужеземное!..

— Панины уроженцы Познани. Это всем известно. В газетах писалось о них раз двадцать.

— Почему он не на своей родине?

— Он изгнанник.

— Почему? Разве он совершил какое-нибудь преступление?

— Как и все его родные, он сражался за независимость.

— Значит, он революционер?

— Патриот.

— А вот что! Ты очень добр, сообщая мне все это.

— Я могу ненавидеть князя Панина, — сказал просто Пьер, — но почему же не отдать ему справедливости.

— Так и быть, это существо особенное, великий гражданин, герой, пускай будет по-твоему. Но это не доказывает, что он сделает дочь мою счастливой. Если ты хочешь следовать моим советам, мы пошлем его строить баррикады, где хочет, только бы его поскорее убрали отсюда.

Госпожа Деварен разгорячилась, она ходила по залу большими шагами. Мысль опять перейти к наступательным действиям доставляла радость ей, принужденной в течение месяца только защищаться.

Между тем госпожа Деварен находила, что Пьер умничает. Как деловая женщина, она не понимала, почему молодой человек не может придти к окончательному решению. Чувствуя необходимость придать ему смелости, она сказала:

— Как ты сам знаешь, право на твоей стороне. Князь мне не нравится…

— Мишелина любит его, — перебил Пьер.

— Она только воображает, — возразила живо госпожа Деварен. — Она вбила себе это в голову, но это пройдет. Ты хорошо понимаешь, что я вызвала тебя из Африки не за тем только, чтобы присутствовать на браке моей дочери. Если ты мужчина, то мы посмеемся. Мишелина твоя невеста. Тебе дано наше слово, а слово Деваренов стоит их подписи, Никогда не протестовали против нас. Откажись возвратить нам его. Выиграй время, ухаживай и отними мне мою дочь у этого щеголя.

Пьер несколько минут молчал. Он быстро сообразил, какую громадную ошибку сделал, объяснившись с Мишелиной, прежде чем повидался с госпожой Деварен. При помощи такой энергичной матери он мог бы бороться, между тем как, опираясь на свои собственные силы, он с первой стычки был побежден и принужден сложить оружие. Он не только сам потерпел поражение, но увлек за собой и своего союзника.

— Ваша помощь пришла слишком поздно, — сказал он, — Мишелина просила меня вернуть ей свое слово, и я это сделал.

— Ты был настолько слаб? — вскричала госпожа Деварен. — А она, совсем дитя, имела такую храбрость? Стало быть, она влюблена до безумия! Я подозревала подготовленный ею план и пошла навстречу, чтобы тебя предупредить. Но не все еще потеряно. Ты возвратил слово Мишелине, пусть будет так! Но я, я не возвратила тебе твоего слова. У тебя есть обязательство относительно меня. Я не желаю брака своей дочери, устроенного против моей воли. Помоги мне расторгнуть его! Черт возьми, ты найдешь легко другую женщину, которая будет стоить Мишелины. Но где же я найду такого зятя, который стоил бы тебя? Наше счастье совсем в опасности, спаси его!

— К чему же бороться? Я заранее побежден.

— Если ты думаешь меня оставить, что же я одна сделаю против Мишелины?

— Делайте так, как она хочет, по обыкновению. Вас удивляет, что я даю такой совет? До сих пор вы поддавались просьбам вашей дочери, и теперь, если она придет еще раз умолять вас со слезами, то вы, такая сильная, умеющая так хорошо говорить, при ее словах «Я хочу» станете слабой и не в состоянии будете отказать ее князю. Поверьте мне, следует согласиться. Кто знает, ваш зять, может быть, впоследствии отблагодарит вас за это.

Госпожа Деварен слушала Пьера с глубоким удивлением.

— В самом деле, ты необыкновенный человек, — сказала она. — Ты рассуждаешь обо всем так спокойно!.. Разве ты не огорчен?

— Так огорчен, — ответил Пьер глухим голосом, — что готов умереть.

— Ты хвастаешься! — вскричала запальчиво госпожа Деварен. — Ах, ученый, цифры ожесточили твое сердце!

— Нет, — возразил с грустью Пьер, — но работа уничтожила во мне все соблазны юности. Она сделала меня суровым и немного грустным. Я пугал Мишелину, вместо того, чтобы привлечь ее. Зло приходит оттого, что мы живем в лихорадочный век, когда наши способности бессильны сразу обхватить все, что предлагает наша жизнь: удовольствие и работу. Приходится поневоле выбирать, сберегать свое время и свои силы и заставлять действовать безраздельно мозг или сердце. Из этого выходит, что орган, оставленный в пренебрежении, сохнет. Люди, всю свою жизнь предающиеся удовольствиям, плохие работники, между тем как труженики проигрывают в делах любви. Одни жертвуют возвышенным в жизни, другие — ее удовольствиями. В решительные минуты, когда праздный человек захочет обратиться к своему уму, а труженик к своему сердцу, они с ужасом замечают, что один неспособен исполнить долг, а другой не умеет воспользоваться счастьем.

— Что же из этого, мой мальчик, тем хуже для женщин, которые не умеют ценить мужчин-тружеников, а увлекаются светскими болтунами. Я никогда не принадлежала к числу последних, и встреться ты со мной, такой серьезный, тридцать лет тому назад, я предпочла бы тебя всякому другому. Но так как ты хорошо сознаешь свой недостаток, почему же не исправишься? Средство в твоих руках.

— Какое?

— Твоя воля. Женись на Мишелине, я отвечаю за все.

— Она не любит меня.

— Женщина всегда кончит тем, что полюбит своего мужа.

— Я слишком люблю Мишелину, чтобы жениться на ней без ее любви.

Госпожа Деварен поняла, что она ничего не достигнет и что партия, несомненно, проиграна. Глубокая грусть овладела ею. Будущее представлялось ей очень мрачным, и у нее появилось предчувствие, что несчастье вошло в ее дом вместе с Сержем Паниным. Что могла она сделать? Противиться увлечению своей дочери? Она знала, что жизнь стала бы несносной для нее с тех пор, как Мишелина перестала бы смеяться и петь. Ее воля растаяла бы от слез дочери. Пьер ей верно говорил об этом. К чему решаться на борьбу, которая несомненно окончится поражением? Она чувствовала себя бессильной и с глубоким негодованием решила покориться.

— Итак, — сказала она, — я вижу ясно, что мне следует согласиться стать бабушкой маленьких князей. Не очень мне это нравится, потому что не по сердцу их будущий отец. Пусть Мишелина будет счастлива. Когда мой муж был жив, и тогда я была более матерью, чем женой, теперь же жизнь моя всецело принадлежит дочери. — Затем, подняв свои сильные руки, она сказала с зловещей энергией: — Видишь ли, если дочь моя станет страдать из-за мужа, я, кажется, буду способна убить его.

Эти слова были последними из разговора, которым решалась судьба Мишелины и князя, госпожи Деварен и Пьера. Она протянула руку и позвонила. Госпожа Деварен приказала вошедшему слуге попросить Марешаля сойти вниз. Она думала, что было бы лучше для Пьера излить свое горе перед близким другом. Мужчине ведь неловко плакать перед женщиной. Она верно угадала, что сердце молодого человека было полно слез. Марешаль был недалеко. Он тотчас же пришел и сразу бросился на шею Пьера. Видя двух товарищей в объятиях друг друга, госпожа Деварен сказала Марешалю:

— Я вас освобождаю до вечера. Уведите Пьера с собой. Мне он нужен будет после обеда.

Она направилась твердою поступью в комнату Мишелины, где та с трепетом ожидала результата переговоров.

 

VI

Отель на улице Св. Доминика, несомненно, один из самых красивых, какие только возможно встретить. Только владетельные особы имеют более роскошные дворцы. Огромная дубовая лестница с бронзовыми перилами. Подставки их изображали маленьких купидонов. Агатовые перила великолепной работы Гирляндажо были привезены из Флоренции Соммервьё, известным торговцем редкостями. Барон Ротшильд предлагал за них около 100 тысяч франков, госпожа Деварен дала дороже. Широкие стены лестницы были увешены удивительными гобеленами, изображавшими разные превращения Юпитера. На каждой площадке в углу панели возвышалась огромная ваза из японского фарфора, поддерживаемая треножником, с фантастическими изображениями из китайской бронзы. Высокие колонны из красного мрамора, поддерживая золоченые капители, отделяли на первом этаже лестницу от галереи, превращенной в оранжерею. Собранные сборками вишневые шелковые шторы падали перед окнами, украшенными превосходными готическими стеклами. В прихожей с обоями из кожи Корду с золотым фоном стоят носилки из глазури Мартена, украшенные живописью Фрагонара, как бы в ожидании какой-нибудь знатной дамы. Далее стоит один из тех огромных перламутровых ящиков, в которых восточные женщины прячут свои перевязи и драгоценности. Дивное венецианское зеркало в раме с мелкими украшениями, шириною в два метра и вышиною в четыре, занимает всю стену в прихожей. Портьеры из китайского атласа, отделанные накладными блестящими украшениями, собранные пышными складками, чудно драпируют двери зала и столовой. В салоне стоит мебель времен Людовика XIV из позолоченного дерева, отделанная мелкой вышивкой ручной работы, сохранившейся необыкновенно хорошо. Три люстры горного хрусталя висят одна за другой в анфиладе салона, сверкая гранеными подвесками. Обои, тканые из шелка с золотом, присланные в подарок Людовиком XIV господину Пиментелю, испанскому послу, в благодарность за принятое им участие в заключении договора о Пиренеях. Эти обои, единственные в своем роде, были привезены из Испании в 1814 году в фургонах армии Сульта и были проданы за 10 тысяч франков одному жителю Тулузы. Там и нашла их госпожа Деварен в 1864 году на чердаке, заброшенными в пренебрежении внуками приобретателя, не знавшими громадной стоимости этой бесподобной работы. Искусно исправленные, они составляют теперь гордость салона великой коммерсантки. На камине громадные часы, убранные золоченой бронзой, исполненные по моделям, присланным из Парижа в царствование короля-солнца, на сюжет бегства часов, преследуемых временем.

Возле большого салона находится будуар, обитый красно-серым шелковым дама с букетами цветов. Эту комнату особенно любила госпожа Деварен. С одной стороны комнаты стоит превосходный рояль Эрара, а с другой вырезная мебель черного дерева, украшенная бронзой Гутьера. На стенах только две картины: «Отъезд новобрачных», превосходный жанр искусной кисти Ланкре, и «Предсказание» — прекрасное творение знаменитого Ватто, купленное за безумную цену на аукционе в Пуртале. На камине миниатюрный портрет, сделанный Помейраком, изображающий Мишелину ребенком, драгоценность, на которую госпожа Деварен не может смотреть без слез. Дверь под обоями позволяет пройти на маленькую лестницу, ведущую прямо на двор.

Столовая в строгом стиле Ренессанс. На огромных подставках, вырезанных из грушевого дерева, стоят драгоценные кувшины фаянса Урбино и блюда Бернарда Палисси. Высокий камин украшен портретом Дианы де Пуатье с полумесяцем на лбу. Чугунная доска камина представляет рельефное изображение оружия адмирала Боннивета. Через большие разноцветные стекла в окнах проходит свет, окрашенный в их яркие краски. Сверху потолка, великолепно расписанного, спускается медная люстра, привязанная к когтю гордо парящего орла в синеющем небе между четырьмя сторонами мраморной балюстрады, на которой развевается пурпуровая драпировка.

Биллиардный зал в индийском стиле. Великолепны здесь щиты раджей, высеченные золотом широкие сабли Мюрат, каски афганских начальников в виде головных уборов со стальными петлями, оправленные чернью с золотом, и длинные копья, украшенные белыми лошадиными хвостами кабульских наездников. Стены расписаны по рисункам, привезенным из Лагора. Панно дверей украшено работой Жерома. Великий художник нарисовал баядерок, кружащихся с перевязами, и жонглеров, бросающих блестящие кинжалы. Низкие и широкие диваны, крытые восточной шероховатой блестящей материей, окружают биллиард. Газовая люстра совершенно оригинальной формы, точное воспроизведение из темного серебра бога Вишну, из пупка которого спускается изумрудный листок лотоса, а каждая из его четырех рук поддерживает лампу в виде индийской пагоды.

В этих знаменитых покоях госпожа Деварен находилась случайно в этот вечер. Марешаль и Пьер пришли и разговаривали между собой у камина, В нескольких шагах от них образовалась группа из Кейроля, госпожи Деварен и особы, до сих пор никогда не бывавшей в доме, несмотря на неотступные ходатайства банкира перед хозяйкой. По наружности этот человек был высок, худ, с бледным цветом лица, с кожей, натянутой на костях, с развитой нижней челюстью, как у настоящего хищника. Его глаза неопределенного цвета, часто меняющиеся, скрывались по-иезуитски за золотыми очками. Руки мягкие, лоснящиеся, с мокрыми ладонями и с коротко остриженными ногтями, казалось, брали тайком все, чего ни добивались. Волосы редкие, белокурого цвета, с пробором.

Этого человека, одетого в широкий сюртук, застегнутый на белом жилете, с разноцветной розеткой в петлице, звали Герман Герцог.

Смелый финансист, он прибыл из Люксембурга, предшествуемый громкой славой. В несколько месяцев он пустил в ход на парижской бирже целую серию таких значительных дел, что самые важные биржевые тузы не могли оставить его без внимания. Разнообразные слухи ходили на его счет. По словам одних, это был один из умнейших, деятельных и самых добросовестных людей, каких только возможно встретить. Если верить другим, то никакой негодяй не способен был настолько смело обходить законы, обирая честных людей, как он. Люди, отзывавшиеся дурно о нем, говорили, что он немецкой национальности и родом из Майнца. Лица, отвергавшие разные нелестные о нем легенды, называли его уроженцем Франкфурта.

Теперь он заканчивал работы по проведению значительной линии железной дороги, идущей из Марокко в центр алжирской колонии, и начинал крупное хлебное предприятие с Америкой. Много раз уже Кейроль всеми силами старался познакомить Герцога с госпожой Деварен.

У банкира был крупный интерес в спекуляциях зерном и мукой и он утверждал, что ничто не удастся до тех пор, пока госпожа Деварен не примет участия в этом деле.

Госпожа Деварен, недоверчивая ко всему чужеземному и хорошо знавшая, какие слухи ходили про Герцога, все уклонялась от знакомства с этим немцем. Но Кейроль так сильно настаивал и так часто возобновлял свою попытку, что, наконец, ей надоело, и она к тому же, расположенная к Кейролю за его благоразумные переговоры о браке Мишелины, кончила тем, что согласилась.

Герцог только что вошел. Он начал рассыпаться в любезностях перед госпожою Деварен, подчеркивая особенное удовольствие быть принятым ею. Он часто слышал, как превозносили ее высокие достоинства, почему у него составилось понятие о ней, однако же, очень далекое от действительности. Только теперь он понял, как велика честь для него познакомиться с ней. Герцог льстил с немецкой любезностью и с акцентом немецкого еврея, что напоминало о странствующем торговце, настойчиво предлагающем свой товар.

Госпожа Деварен сначала приняла его немного холодно, но любезности, расточаемые Герцогом, смягчили ее. Этот бес в образе человека, с его тихим, медленным разговором и со смущенным взглядом, производил впечатление змеи. Он внушал отвращение и в то же время притягивал к себе. Герцог тотчас завел речь о новой хлебной спекуляции; но тут он встретился лицом к лицу с настоящей госпожой Деварен, причем уже никакая учтивость не могла более обмануть безошибочное чутье коммерсантки. С первых же слов она поняла тонкие расчеты финансиста и ответила ему с такой ясностью, что он, видя свое дело падающим, подобно стенам Иерихонским при звуке труб евреев, отступил и счел за лучшее переменить разговор. Он предполагал, между прочим, организовать крупное кредитное общество, подобного которому нигде в мире не было, но об этом деле хотел переговорить с госпожой Деварен впоследствии, потому что необходимо было, чтобы она принимала участие в огромных барышах, которые сулило предприятие. Не требовалось рисковать ни одним сантимом, так как новизна предприятия, при участии самых солидных французских и иностранных банков, устраняла всякую конкуренцию и будто бы не возбуждала сомнения первейших воротил биржи. Это было очень заманчиво, и госпоже Деварен, без сомнения, очень хотелось бы узнать механизм нового кредитного общества, обещавшего сделаться самым значительным в мире, несмотря на чрезвычайную простоту его идеи.

Госпожа Деварен не говорила ни да, пи нет. Смущенная льстивой и вкрадчивой речью Герцога, она чувствовала себя с этим человеком на опасной почве, Ей казалось, что нога ее вязнет как бы в опасном торфяном болоте, поверхность которого покрыта зеленеющей травой, манящей по ней побегать, Кейроль наоборот был очарован. Он упивался всеми словами немца, восклицая по временам: «А! О!». Этот ловкий человек, никогда до сих пор еще никем не обманутый, увидал в Герцоге своего наставника.

Пьер и Марешаль подошли к разговаривавшим, и госпожа Деварен воспользовалась этим, чтобы представить мужчин одного другому. Услышав имя Пьера Делярю, Герцог принял важный вид и спросил, не был ли молодой человек тем знаменитым инженером, работы которого в приморских странах Африки наделали столько шуму в Европе. Получив утвердительный ответ госпожи Деварен, он засыпал Пьера комплиментами, очень искусно сказанными. Ему желательно было встретиться с Пьером еще в Алжирии, куда он сам ездил, чтобы окончить железную дорогу из Марокко.

Но Пьер отступил на один шаг, узнав, что перед ним стоит концессионер, получивший разрешение на постройку этой важной линии.

— А, это вы, милостивый государь, привели в исполнение это предприятие? — сказал он. — Черт возьми, вы поступали немного жестоко с бедными жителями Марокко!

Он вспомнил, как бедствовали несчастные туземцы, эксплуатируемые европейцами, производившими работы. Старики, женщины, дети — все предоставлены были туземным начальством в распоряжение предпринимателей для земляных работ. И эти несчастные, отягощенные непосильной работой, под ударами палок пьяных надсмотрщиков с револьверами в руках, при удушливой жаре и неумолимо палящем солнце, при выделяющихся из земных выемок миазмах, умирали, как мухи. Это была такая ужасная картина, которой Пьер не мог забыть.

Но Герцог со своей льстивой мягкостью возражал, что картина эта была преувеличена. Ведь Делярю прибыл на каникулы в дурное время года, да к тому же необходимо было, чтобы работы производились быстро. Во всяком случае, зачем церемониться с какими-то жителями Марокко? Негры, почти обезьяны!

Марешаль, слушавший до сих пор молча, вставил слово в защиту обезьян и сослался на Литре. Опираясь на теорию, поддерживаемую дарвинистами, он доказал, что люди, презирающие обезьян, презирают самих себя. Герцог, немного сбитый с позиции таким неожиданным возражением, посмотрел угрюмо на Марешаля, спрашивая себя, не кроется ли здесь какой-нибудь насмешки, не смотря на то, что все сказано было резко и самым серьезным тоном, Но видя, что госпожа Деварен смеется, он тотчас же самоуверенно возразил:

— Во всяком случае дела не могут вестись на Востоке так, как в Европе. Разве не было всегда то же самое? Разве великие исследователи не извлекали выгод из открываемых ими стран? И Христофор Колумб, и Фердинанд Кортес не стеснялись брать от индейцев их богатства в обмен на блага цивилизации, которые они принесли.

Он, Герцог, создавая железную дорогу в Марокко, дал туземцам средство к просвещению. Вполне справедливо, чтобы они что-нибудь за это заплатили. Герцог произнес свою тираду с такой слащавостью, на какую только он был способен. Он поворачивался то вправо, то влево, чтобы видеть производимое его словами впечатление; но на всех лицах он замечал какое-то угнетенное выражение. Казалось, что ждали кого-нибудь или чего-нибудь. Время шло. Пробило десять часов. Из маленькой соседней комнаты через опущенные портьеры временами долетали звуки; это нервные руки Мишелины брали на рояле аккорды с большой силой. Необычайно взволнованная, она действительно чего-то ожидала. Жанна Серней, потягиваясь в кресле и опираясь головой на руку, мечтала.

Вот уже три недели, как в молодой девушке произошла резкая перемена: она сделалась молчаливой и грустной. Взрывы ее живой веселости не могли более расшевелить отчасти всегда апатичной Мишелины. Под ее блестящими глазами были видны синие круги, следы проведенных без сна ночей. Эта перемена странным образом совпала с отъездом князя Панина в Англию и с отправкой известного письма, призывавшего Пьера в Париж. Обитатели отеля Деварен, будь они менее заняты своими собственными заботами, могли бы заметить эту внезапную перемену и доискиваться причин. Но внимание всех было сосредоточено на событиях, которые уже волновали и впоследствии должны были еще более волновать этот дом, незадолго перед тем такой спокойный.

Раздавшийся звонок на парадной лестнице, уведомляя о прибытии нового посетителя, заставил быстро встать Мишелину. Кровь бросилась ей в лицо. Она прошептала вполголоса: «Это он», и в нерешительности оставалась с минуту около рояля, прислушиваясь к разговору в салоне. Голос лакея, докладывающего о посетителе, дошел до молодых девушек, и они услышали имя: «Князь Панин». Тогда Жанна также встала, и если бы Мишелина повернулась, то необычная бледность ее подруги, пожалуй, напугала бы ее. Мишелина вовсе не думала о Жанне; она тотчас быстро подняла тяжелую портьеру и, спросив мимоходом Жанну: «Пойдешь?», вошла в салон.

Конечно это был князь Серж, ожидаемый с нетерпением Кейролем, с тайным раздражением госпожой Деварен и с глубокой грустью Пьером.

Красавец Панин, спокойный и улыбающийся, в белом галстуке, во фраке, обрисовавшем его изящную и стройную фигуру, подошел к госпоже Деварен и раскланялся с ней. Казалось, он видел только мать Мишелины и ни одного взгляда не бросил он ни на молодых девушек, ни на людей, находившихся вокруг него. Все остальное для него не существовало. Он поклонился ей, как королеве, с благоговейной почтительностью, как будто говоря: «Я здесь у ваших ног, моя жизнь зависит от вас. Сделайте знак, и я буду или самый счастливый, или самый несчастный из людей».

Мишелина с гордостью следила за ним глазами, любовалась его горделивой грацией и его приветливым смирением. Этими своими качествами Серж и завладел всем вниманием молодой девушки. С первой минуты знакомства она заинтересовалась им. Она чувствовала себя лицом к лицу с натурой, необыкновенной среди окружавших ее людей. Когда же он заговорил в первый раз, то его голос, такой нежный, такой вкрадчивый, запал прямо в сердце молодой девушки.

Насколько он нравился Мишелине, настолько же ему хотелось понравиться госпоже Деварен. Оказав глубокое почтение матери любимой им девушки, он искал теперь дорогу к ее сердцу. Он один был возле хозяйки и первый заговорил, Он высказал надежду, что госпожа Деварен великодушно простит поспешность его посещения. Повинуясь ее первому же желанию уехать из Парижа, он хотел этим доказать ей свою покорность. Он просил ее считать его самым покорным и признательным слугой, выражая при этом желание беспрекословно покориться всему, что она могла бы потребовать от него.

Госпожа Деварен слушала его нежный голос и находила, что такого очаровательного голоса ей никогда не приходилось слышать. Тут она поняла, какой соблазн производил этот голос на Мишелину; она раскаивалась, что плохо наблюдала за ней, проклиная случай, устроивший их знакомство. Однако же надо было отвечать. Госпожа Деварен шла к делу прямо. Не в ее привычках было откладывать, если она уже решилась на что-нибудь.

— Вы, без сомнения, пришли за ответом на просьбу, с которой обращались ко мне перед своим отъездом в Англию?

Князь слегка побледнел. Слова, произнесенные госпожой Деварен, были так важны, что он не мог скрыть сильного внутреннего волнения. Он отвечал глухим голосом:

— Я не осмелился бы с вами говорить об этом, сударыня, особенно перед всеми, но вы предупредили мое желание, и я признаюсь, что жду с глубоко встревоженным сердцем вашего слова, которое должно решить мою судьбу.

Он стоял все время наклонившись перед госпожой Деварен, как виноватый перед судьей.

Она одну секунду молчала, как будто медлила с ответом, затем серьезно сказала:

— Это слово я колеблюсь произнести, но некто, к кому я имею полное доверие, убедил меня принять вас благосклонно.

Серж выпрямился, лицо его озарилось радостью.

— Этот человек, кто бы он ни был, — горячо сказал он, — приобрел вечное право на мою благодарность.

— Докажите же ему это, — отвечала госпожа Деварен. — Это друг детства Мишелины, почти что сын для меня.

Повернувшись к Пьеру, она указала на него Панину. Серж поспешно направился к молодому человеку, но, несмотря на его быстрое движение, Мишелина его предупредила. Каждый из влюбленных схватил руку Пьера и пожал ее с сердечной признательностью. Панин, со своей польской горячностью, высказывал Пьеру самые горячие уверения, заявляя, что всей жизни его не хватило бы, чтобы отплатить за то, что он сделал для него. Но он полон благодарности и сумеет оценить его великодушие.

Бывший жених Мишелины, с отчаянием в сердце, позволял молча пожимать себе руки. Голос любимого существа вызывал на глазах его слезы.

— Как ты добр и великодушен, — сказала молодая девушка, — как ты благороден, жертвуя собой!

— Не благодари меня, — ответил Пьер, — мой поступок не заслуживает твоей благодарности. Я слаб, как ты видишь: я не мог бы видеть тебя плачущей.

Большое волнение произошло в салоне. Кейроль объяснял Герцогу, слушавшему его с необыкновенным вниманием, значение случая, происходившего у всех на глазах. Серж Панин делался зятем госпожи Деварен. Это было громадной важности событие.

— Конечно, — сказал немец, — зять госпожи Деварен сделается финансовым тузом, да при том же он князь! Какое прекрасное имя для члена правления!

Оба финансиста с минуту смотрели друг на друга. Одна и та же мысль занимала их.

— Это верно, — возразил Кейроль, — но госпожа Деварен никогда не позволит князю заниматься коммерческими делами.

— Кто знает, — сказал Герцог. — Следовало бы посмотреть, в каком виде будет заключен брачный контракт.

— Но я не желал бы увлечь зятя госпожи Деварен за собой в предприятие! — вскричал живо Кейроль.

— Кто же говорит вам об этом? — возразил холодно Герцог. — Разве я ищу акционеров! У меня денег больше, чем нужно: мне приходится отказываться от миллионов чуть не каждый день.

— О, я знаю, что капиталисты вас преследуют, — сказал Кейроль, смеясь, — а чтобы их привлечь, вы поступаете с ними, как красивая женщина. Пойдемте же поздравим князя.

В то время, как Кейроль и Герцог обменялись этими несколькими словами, которые имели важное значение для будущего Сержа Панина, произошла никем не замеченная, но ужасная по своей содержательности сцена. Мишелина бросилась в порыве нежности в объятия своей матери. Серж присутствовал, растроганный, при этом излиянии чувств, причиной которого была любовь молодой девушки к нему, как вдруг трепещущая ручка дотронулась до его руки. Он повернулся. Жанна Серней была перед ним, бледная, с остро пронизывающим взглядом, со сжатыми губами. Князь при виде ее был смущен. Он бросил беглый взгляд вокруг себя. Никто не наблюдал за ним. Пьер был около Марешаля, который тихо говорил ему такие слова, какие высказывают только истинные друзья в печальные минуты жизни. Госпожа Деварен держала Мишелину в своих объятиях. Серж подошел к Жанне. Последняя посмотрела на него угрожающим взглядом.

Он испугался:

— Будьте осторожны! — сказал он.

— Зачем? — ответила расстроенным голосом молодая девушка. — Чего же бояться теперь?

— Чего вы желаете? — холодно сказал Панин с нетерпеливым жестом.

— Я хочу говорить с вами сейчас.

— Это невозможно, вы хорошо это понимаете.

— Но если это необходимо?

Кейроль и Герцог подошли к князю. Серж улыбнулся Жанне, сделав знак головой, как бы желая сказать: «Да». Молодая девушка молча отвернулась, очевидно, ожидая исполнения сделанного обещания.

Кейроль взял ее за руку с нежной фамильярностью.

— Что скажете вы ему, мадемуазель, этому счастливцу-князю, который достиг уже почти всего, о чем мечтал? Но теперь следует говорить не о нем, а обо мне, чтобы дать мне какую-нибудь надежду. Минута благоприятна: это день помолвки. Вы знаете, как я вас люблю; положите гнев на милость, не отвергайте больше меня, как делали до сих пор, Если бы вы захотели быть доброй, то это было бы очаровательно с вашей стороны. Отпраздновать два брака в один день! Одна церковь, одна церемония и один великолепный праздник соединили бы две пары. Разве подобная картина не соблазняет вас?

— Я не легко поддаюсь соблазну, вы это знаете, — ответила Жанна твердым голосом, стараясь смеяться.

Мишелина и госпожа Деварен подошли.

— Ну, Кейроль, — сказал Серж с притворной веселостью, — я сегодня самый счастливый человек; может быть, мне удастся и для вас устроить то же. Хотите ли вы предоставить мне свое дело с мадемуазель Серней?

— От всего сердца. Я очень нуждаюсь в красноречивом адвокате, — со вздохом сказал банкир, покачав с грустью головой.

— А вы, мадемуазель, позволите ли убедить вас? — спросил князь, обращаясь к Жанне. — Мы всегда были самыми хорошими друзьями, а теперь я становлюсь почти вашим братом. Мне кажется, это дает мне право на ваше расположение и на ваше доверие. Позвольте мне воспользоваться этими правами.

— Начинайте действовать, — ответила холодно Жанна. — Попытка нова. Кто знает, может быть, она и будет иметь успех!

— Дай Бог, чтобы так случилось! — вскричал Кейроль, затем обратился к Панину: — Ах, дорогой князь, как я вам благодарен! Знаете, — прибавил он тихо, — если вам нужны несколько тысяч луидоров для свадебной корзинки…

— Вот, вот! Соблазнитель! — ответил Серж с той же немного натянутой веселостью. — Вы предлагаете мне вперед деньги, но, как видите, не в них сила: вам приходится прибегать к моей слабой помощи. — Обратившись к госпоже Деварен он сказал: — Я прошу только четверть часа.

— Не упорствуй слишком, — сказала Мишелина на ухо своей подруге, нежно ее целуя.

— Побеседуем немного, — сказала Мишелина Пьеру, взяв его за руку, — я хочу быть с тобой одним, в то время как Серж будет убеждать Жанну. Я опять становлюсь твоей сестричкой, как прежде. Если бы ты знал, как я люблю тебя!

Громадная дверь, ведущая в сад, была отворена Марешалем, и теплый воздух прекрасной весенней ночи наполнил зал благоуханием. Они сошли на площадку зеленой лужайки. Тысячи звезд блестели в небе. Глаза Мишелины и Пьера обратились к своду темной лазури, стараясь найти звезду, руководившую их судьбой: она — чтобы знать, будет ли ее жизнь длинной поэмой любви, о которой она мечтала, а он — чтобы узнать, может ли слава, такая требовательная властительница, для которой он принес столько жертв, хоть отчасти заменить ему потерянную Любовь.

 

VII

Жанна и Серж остались в зале, стоя друг против друга. Маска упала с их лица; притворная улыбка исчезла. Они смотрели друг на друга, как два дуэлиста, которые только и думали, как бы отразить смертельный удар и в свою очередь нанести окончательный удар противнику. Жанна первая начала атаку.

— Зачем вы уехали в Англию три недели тому назад, не повидавшись со мною и не предупредив меня?

— Что же я мог бы вам сказать? — ответил князь с видом усталости и глубокого уныния.

Жанна бросила на него молниеносный взгляд.

— Вы могли бы сообщить мне, что просили руки Мишелины.

— Это было бы так грубо!

— Но зато честно! Тогда вам пришлось бы только все объяснить мне, а этого вы не захотели сделать. Вы предпочли заставить меня угадать эту новость из молчания окружающих меня лиц и из шушуканья посторонних. Действительно, это гораздо проще и гораздо удобнее для вас!

Все эти слова были сказаны Жанной с лихорадочной живостью. Фразы ее свистели и резали, как удары бича. Волнение молодой девушки было очень сильно: лицо ее пылало, а дыхание, стесненное волнением, задерживалось в горле. Она на минуту остановилась, затем, повернувшись к князю и глядя ему прямо в глаза, сказала:

— Итак, этот брак решен?

Серж ответил едва слышно:

— Да.

Жанна как будто не могла этому поверить и повторила снова:

— Так вы женитесь на Мишелине?

Как только Панин более твердым голосом ответил: «Да!», молодая девушка быстро сделала два шага и, приблизивши свое возбужденное лицо к лицу князя, сказала с гневом, не в состоянии более сдерживаться:

— А как же я?

Серж сделал движение. Дверь в зал была еще открыта, и их могли услышать.

— Жанна, ради Бога, успокойтесь! — сказал он. — Вы в таком страшном волнении.

— Ах, и вы также беспокоитесь! — перебила молодая девушка насмешливо.

— Да, но только за вас, — сказал холодно князь.

— За меня?

— Конечно. Я боюсь, чтобы вы не поступили неосторожно. Ведь это может погубить вас безвозвратно.

— Да, но и вас вместе со мной. Вот единственно, чего вы боитесь.

Князь посмотрел с улыбкой на мадемуазель Серней. Переменив тон и протягивая ей руку, он сказал:

— Как же вы сердиты сегодня вечером! И сколько гнева против бедного Сержа! Какое понятие он составит о своем достоинстве, видя, что вы устраиваете ему такую привлекательную сцену ревности!

Жанна резко остановила его:

— Ах, бросьте шутки! Теперь не время, клянусь в том. Кажется, вы вовсе не отдаете себе точного отчета в своем положении. Разве не понимаете, что я готова все рассказать госпоже Деварен?..

— Все? — сказал князь. — Но ведь вы не можете сообщить ей ничего особенного. Вы расскажете, что я с вами встретился в Англии, что я за вами ухаживал, и что вы находили мое ухаживание очень приятным. А затем?.. Вам желательно придать трагический вид этому сну в летнюю ночь, проведенному под большим деревом Черчиль-Кестля, и вы теперь упрекаете меня в моей вине! Но в чем она? Серьезно, я ее не вижу. Мы находились в шумном светском кругу, где пользовались свободой, которую английские нравы дозволяют молодежи. Ваша тетка не находила ничего предосудительного в этом очаровательном ухаживании, которое наши соседи называют флиртом. Я говорил вам, что люблю вас, а вы ни словом не обмолвились, что это вам неприятно. Благодаря взаимному соглашению, мы провели очаровательное лето. Почему же вы не хотите более вспоминать об этой маленькой милой поездке, выходящей из границ, установленных нашим слишком строгим парижским светом, как его называют все? Это неблагоразумно и очень неосторожно. Если вы приведете в исполнение свои угрозы и возьмете в судьи мою будущую тещу для рассмотрения ваших прав, на которые вы ссылаетесь, то, конечно, решение будет не в вашу пользу. Ее интересы прямо противоположны вашим. Разве она может колебаться между своей дочерью и вами?

— О, вы все искусно рассчитали и прекрасно придумали, — ответила Жанна. — Однако ж, если бы госпожа Деварен оказалась не такой женщиной, как вы о ней составили мнение, если бы она вступилась за меня и, рассудив, что бессовестный любовник станет, конечно, неверным мужем, она составила бы мнение о будущем своей дочери по моему прошлому, что тогда произошло бы?

— Очень просто, — ответил Серж. — Устав от жизни пустой и опасной, какую я вел, я отправился бы в Австрию и поступил бы на службу. Мундир — единственная одежда, которая может скрыть благородно нищету.

Жанна с грустью посмотрела на князя, затем, сделав усилие, сказала:

— Во всяком случае, я оставлена.

Упав в кресло, она закрыла лицо руками. Панин с минуту молчал. Горе молодой девушки, которого он не мог не признать искренним, смущало его более, чем ему хотелось бы. Он любил мадемуазель Серней и теперь еще любит, но чувствовал, что минутная слабость с его стороны всецело отдала бы его в руки Жанны, и даже одно только признание, сорвавшееся с его уст в эту важную минуту, равнялось бы полному разрыву брака с Мишелиной. Он боролся с нахлынувшими чувствами и сказал с вкрадчивой лаской:

— Зачем вы говорите, что оставлены, когда честный человек, любящий вас и обладающий прекрасным состоянием, хочет жениться на вас?

Мадемуазель Серней быстро подняла голову:

— Так вы предлагаете мне выйти замуж за Кейроля? А не возмущаетесь вы при мысли, что я могу заставить себя последовать вашему совету? Значит, вы обманывали меня с той первой минуты, когда нашептывали мне слова любви? Значит, вы не любили меня ни одного дня, ни одного часа?

Серж засмеялся и заговорил опять своим ласкающим легкомысленным тоном:

— Дорогая Жанна, если бы у меня было сто тысяч франков ежегодного дохода, даю вам честное слово, я не женился бы на другой женщине, кроме вас, потому что вы были бы очаровательной княгиней.

Мадемуазель Серней сделала жест полного равнодушия.

— Что мне за дело до этого титула! — воскликнула она. — Я хочу только вас! Ничего, кроме вас!

— Вы не знаете, о чем просите. Я слишком люблю вас, чтобы связать вашу судьбу со своей. Если бы только вы знали эту позолоченную нужду во всем, эту нищету в белых перчатках, какая выпала на мою долю, вы испугались бы и поняли бы, что в моем решении отказаться от вас много любви и великодушия. Верите ли, как трудно покончить прежние отношения с такой прелестной женщиной, как вы? Между тем я безропотно покорился. Что я стал бы делать с моей прекрасной Жанной в маленькой квартире в три комнаты, какую я занимаю теперь? Разве хватило бы мне на хозяйственные расходы десять или двенадцать тысяч франков, которые я получаю от щедрых русских Паниных? Мне одному с трудом хватает. Я больше живу в клубе, где стол обходится дешево. Я езжу на лошадях моих друзей, никогда не берусь за карты, хотя я страстный игрок. Я часто бываю в обществе, где меня видят блестящим, гордым, а возвращаюсь домой пешком, чтобы не истратить лишней копейки на извозчика. Моя привратница убирает мою комнату и занимается приведением в порядок моего белья. Моя интимная жизнь печальна, мрачна и жалка. Она похожа на черную куколку блестящей бабочки, которую вы хорошо знаете. Вот каков князь Панин, моя дорогая Жанна! Дворянин, на вид гордый, величественный, блестящий, а живущий с бережливостью старой девы. Когда его встречают на гулянье изящным и веселым, все завидуют его роскоши, а эта роскошь так же обманчива, как подделанные под золото цепочки часов. Не правда ли, вы понимаете теперь, что я не могу серьезно предложить вам разделить подобное существование?

Рисуя картину своей жизни вполне верно, Панин думал этим оттолкнуть от себя молодую девушку, но ошибся. Он не принял в расчет экзальтации Жанны, которая могла так увлечь ее, что она согласилась бы на все жертвы ради любимого человека.

— Если бы вы были богаты, Серж, — сказала она, — я не старалась бы возвратить вас себе. Но вы бедны, а потому я имею право сказать вам, что вас люблю; жизнь моя вместе с вами была бы полна преданности и самоотвержения. Всякий перенесенный труд был бы доказательством любви, потому именно я и хочу страдать. Ваша жизнь со мной не была бы печальной и жалкой. Моя любовь сделала бы ее отрадной и лучезарно-радостной. Мы были бы так счастливы, что вы сказали бы: «Как я мог мечтать когда-нибудь о чем-нибудь другом?».

— Увы, Жанна, — ответил князь, — вы рисуете мне поэтическую и восхитительную идиллию. Не правда ли, мы убежали бы далеко от света? Мы удалились бы в неизвестный уголок завоевывать вновь потерянный рай? А долго ли продолжалось бы такое счастье? Увы, только весну нашей юности. Затем пришла бы осень, суровая и мрачная. Мечты улетели бы, как ласточки в романсах, и мы с ужасом заметили бы, что все, что мы принимали за вечное блаженство, была только мечта! Простите меня за мои слова, полные разочарования, — прибавил Серж, видя, что Жанна быстро поднялась, — но наша будущность решается в эту минуту. Только голосу рассудка мы должны подчиняться.

— А я умоляю вас, послушайтесь своего сердца! — вскричала мадемуазель Серней, схватив руки князя, которые сжала своими трепещущими ручками. — Вспомните, как вы любили меня! Скажите, что вы не переставали любить!

Жанна совсем близко подошла к Сержу. Ее горячее лицо почти касалось лица молодого человека. Ее лихорадочно блестящие глаза страстно умоляли о более нежном взгляде. Она была так увлекательно хороша, что Панин, всегда владеющий собой, потерял на минуту голову. Его руки обвились вокруг очаровательной просительницы, и его губы быстро утонули в темных прядях ее волос.

— Серж! — вскричала мадемуазель Серней, обнимая горячо любимого ею человека.

Но князь быстро опомнился от любовного опьянения, которому поддался. Он тихонько оттолкнул Жанну.

— Видите, — сказал он с улыбкой, — как мало благоразумия у нас с вами, и как легко мы сделали бы непоправимую глупость! Между тем наши средства не позволяют нам этого!

— Ради Бога, не отталкивайте меня от себя! — умоляла в отчаянии Жанна. — Вы любите меня, я это чувствую, все говорит об этом! Вы хотите покинуть меня только потому, что вы бедны и я не богата! Да разве беден человек, если у него две руки? Станем работать!

Эти слова Жанна проговорила с удивительной энергией. Чувствовалось, что в ней была сила страсти, способная преодолеть все препятствия. Серж трепетал. Он вторично чувствовал себя растроганным до глубины души этой необыкновенной девушкой, хотя отлично понимал, что не следует давать ей ни малейшей надежды, а постараться изгладить ее безумную страсть.

— Дорогая Жанна, — сказал с сердечной нежностью Серж, — вы говорите совершенный вздор. Для князя Панина, запомните это хорошенько, существуют только три возможные условия в жизни: быть богатым, солдатом или монахом. У меня теперь есть выбор. Решайте же!

Такое прямое объяснение разбило последние надежды Жанны. Она чувствовала, что все будет напрасно. Бросившись на диван, подавленная горестью, она прошептала:

— Ах, теперь все кончено, все потеряно!

Тогда Панин, вкрадчивый и изворотливый, подойдя к ней, как змий к первой женщине, прошептал ей на ухо, будто бы опасаясь, что слова его, распространяясь в воздухе, потеряют тонкий яд:

— Нет, не все потеряно. Напротив, вы спасены, если только захотите послушать и понять меня. Что мы такое с вами? Вы дитя, принятое на воспитание великодушной женщиной, а я разорившийся дворянин. Вы живете в роскоши, благодаря щедрости госпожи Деварен, а я держусь с трудом в свете, получая помощь от моей родни. Наше настоящее не прочно, будущее рискованно. И вдруг счастье стучится к нам в двери. Достаточно протянуть руку, и мы приобретаем независимость, могущество, которое дается богатством! Богатство! Это цель, к которой стремится все человечество! Понимаете ли вы? Мы, слабые и презренные, станем сильными и гордыми. Что же нужно для этого? Проблеск рассудка, минута благоразумия. Надо позабыть мечту и считаться с действительностью.

Жанна позволила ему до конца высказать свою мысль. Ее губы сложились в горькую улыбку. С этих пор она не могла более ничему верить. После того, что ей пришлось выслушать от Сержа, она уже не могла перенести спокойно.

— Итак, — сказала она, — мечта — это любовь, а действительность — денежный интерес! И это говорите вы! Вы, для которого я готова была пожертвовать всем! Вы, которому я готова была служить на коленях! И какие доказательства приводите вы для оправдания своего поведения? Деньги! Деньги — презренный металл! Ничего, кроме денег! Но это мерзко, бесчестно и подло!

Серж выслушал этот залп оскорблений, нисколько не смущаясь. Он равнодушно относился к презрению и был глух к оскорблениям. Жанна продолжала с возрастающей энергией.

— У Мишелины все: семья, богатство, друзья; и она же отнимает у меня мое единственное сокровище — вашу любовь. Скажите мне, что вы любите ее! Это будет слишком жестоко, но менее подло! Но нет, это невозможно! Вы поддались соблазну, видя ее такой богатой; у вас было только минутное увлечение ее богатством, но опомнитесь и действуйте, как честный человек. Знайте, что вы в моих глазах опорочили себя! Серж, отвечайте мне!

Она снова привлекла его к себе, стараясь увлечь его своим жаром, воспламенить его своей страстью. Но он был неподвижен, молчалив и холоден. Тогда она страшно возмутилась.

— Ну, хорошо, — сказала она, — женитесь на ней! — Печальная и суровая Жанна, казалось, забыла, Что она тут. Она о чем-то глубоко думала. Затем порывисто начала ходить по залу. — Вот с каким неумолимым законом мне приходится сталкиваться, и это закон света и общественный лозунг! Если бы я отказалась разделить общее безумие, я рисковала бы остаться одинокой со своей слабостью, но нужно быть сильной, чтобы внушать всем почтение, Хорошо! С этих пор я начну так действовать, чтобы не быть более ни дурой, ни жертвой! Впереди все для меня, и горе тому, кто встанет на моей дороге! Не правда ли, это мораль века? — Она начала нервно смеяться: — До чего я была глупа! Ах, князь, как вы меня проучили! Много благодарна вам за урок. Он был жесток, но принесет мне пользу.

Князь, ошеломленный такой внезапной переменой, слушал Жанну с изумлением. Он еще не понял ее хорошенько.

— Что вы задумали? — спросил он.

Жанна посмотрела на него с демоническим выражением. Глаза ее блестели, как звезды, зубы сверкали белизной.

— Я хочу, — ответила она, — положить начало своему могуществу и, следуя вашему совету, выхожу замуж за миллионера!

Она подбежала к окну и, наклонясь в сад, над которым уже спустилась ночная тень, крикнула:

— Кейроль!

Серж, удивленный и охваченный внезапной ревностью, бросился к ней, как будто желая остановить.

— Жанна! — сказал он, протягивая руки.

— Что такое? — сказала молодая девушка с уничтожающей надменностью. — Почему вы испугались? Ведь ваше дело увенчалось таким быстрым успехом? — Так как Серж ничего не ответил на эти слова, то она прибавила: — Успокойтесь, вы получите большое вознаграждение. Приданое Мишелины стоит того труда, который вы приняли на себя.

Послышались торопливые шаги Кейроля, поднимавшегося по лестнице. Остановившись на пороге зала, он сказал:

— Кажется, мадемуазель, вы были так любезны, что позвали меня? Неужели я так счастлив, что, наконец, снискал вашу благосклонность?

— Вот моя рука, — отвечала просто мадемуазель Серней, протягивая Кейролю белую, тонкую руку, которую он покрыл поцелуями.

Госпожа Деварен вошла вслед за банкиром. Она радостно воскликнула:

— Кейроль, вы женитесь на Жанне не только ради ее прекрасных глаз; я даю ей приданое.

Мишелина бросилась обнимать свою подругу. Начались поздравления, Но Жанна с серьезным видом отвела в сторону Кейроля.

— Я хочу поступить с вами честно, милостивый государь. Я уступаю только уговорам всех, но знайте, что мои чувства не могут скоро измениться. Теперь я даю вам только мою руку.

— Я не смею и думать, что вы меня любите, мадемуазель, — сказал кротко Кейроль. — Вы даете мне вашу руку, а от меня зависит приобрести ваше сердце. Я питаю твердую надежду, что мне удастся достигнуть этого. Верьте, что я глубоко счастлив, благодаря вам, и вся моя жизнь будет доказательством моей благодарности.

Жанна была растрогана. Она посмотрела на Кейроля и не нашла его более таким невзрачным, каким он ей казался всегда. Она дала себе слово сделать все, что будет зависеть от нее, чтобы привязаться к этому человеку.

Серж, прощаясь с госпожой Деварен, сказал ей:

— Взамен того счастья, которое вы мне даете, я могу предложить вам только мою жизнь. Возьмите ее и распоряжайтесь ею.

Госпожа Деварен пристально посмотрела на него и сказала с особенным оттенком:

— Я согласна. С сегодняшнего дня вы принадлежите мне.

Марешаль взял под руку Пьера и, уходя с ним, сказал:

— Князь произнес слова, напоминающие мне Антонио, говорящего жиду в «Венецианском купце»: «Твое золото за фунт моего мяса». Госпожа Деварен любит свою дочь более страшной любовью, чем Шейлок любил золото. Князь сделает хорошо, если сдержит свое слово: будет аккуратен в платежах за доставшееся ему счастье.

 

VIII

На другой день после этого достопамятного вечера Пьер вновь отправился в Алжир, несмотря на просьбы госпожи Деварен, Желавшей подольше удержать его у себя, Он поехал закончить свои дела и обещал вернуться к свадьбе.

Решившись не роптать на свою судьбу, Пьер готов был выпить до дна чашу своих разочарований. Госпожа Деварен, желая чем-нибудь вознаградить его, предлагала ему управлять своими мельницами в Жуйи со значительным вознаграждением.

— Мое желание не исполнилось: ты не можешь быть моим сыном, — сказала она, — в таком случае будь, по крайней мере, моим компаньоном в торговом деле. Если я не оставлю тебе всего моего состояния после моей смерти, то могла бы тебя, по крайней мере, обогатить при своей жизни.

Пьер отказался. Он отнюдь не желал, чтобы могли подозревать его в намерении сделать спекуляцию посредством своей женитьбы на мадемуазель Деварен. Ему хотелось уйти с пустыми руками из этого дома, где он надеялся провести всю свою жизнь, чтобы никто не мог сомневаться в том, что он любил Мишелину, как женщину, но не как богатую наследницу. Ему предлагали теперь прекраснейшее место по управлению отделением копей Савойи. Такое место было бы выгодно для него с материальной стороны и в то же время могло принести ему известность, так как предстояли там очень интересные научные работы с целью улучшить разработку копей. Пьер решился всецело посвятить себя этой работе и с ней забыть свои горести.

В отеле по улице Св. Доминика время приближалось к браку и шли большие приготовления. С одной стороны князь, а с другой Кейроль торопили с необыкновенной горячностью приготовления к этому торжественному дню. Один потому, что видел исполнение в нем своих честолюбивых замыслов, а другой — из желания скорее удовлетворить свою безумную страсть. Серж, привлекательный, предупредительный, позволял обожать себя Мишелине, которая не могла наглядеться на любимого ею человека. Молодая девушка была как в бреду. Госпожа Деварен наблюдала с глубоким удивлением за изменением характера своей дочери. Апатичная и немного равнодушная Мишелина, отдаваясь жизни до сих пор с негой одалиски [1]Одалиска — наложница в гареме.
, лежавшей на шелковых подушках, переменилась теперь в резвую влюбленную и беспокойную девушку, с пламенным взглядом и оживленным личиком; казалось, от всего ее существа, веяло сильной, пылкой любовью. Как цветы, ласкаемые солнечным лучом, цветут и наполняют воздух благоуханием, так и Мишелина от взгляда Сержа воодушевлялась и становилась все лучше и лучше.

Матери очень горько было видеть в своей дочери такую перемену, о которой она отзывалась с насмешливым презрением. Она совсем не считала Мишелину серьезной. Ведь только кукла может влюбиться так безумно в человека ради одной его красоты, так как, по ее мнению, нравственно князь был поражающею посредственностью. Никакого ума у него не было: как только разговор становился более серьезным, он смолкал, умея говорить только о тряпках, как женщина, или о лошадях, как барышник. И такой-то человек буквально свел с ума Мишелину! Госпожа Деварен чувствовала себя оскорбленной. Она не могла ничего сказать своей дочери, но облегчала сердце беседами с Марешалем, скромность которого была ей известна. Хозяйка справедливо называла его могилой тайн. Марешаль терпеливо выслушивал дружеские сообщения госпожи Деварен и старался бороться с возрастающей враждой хозяйки к ее будущему зятю. Он действовал так не потому, что полюбил князя, — как сторонник Пьера, он не мог быть очень расположенным к Панину, — а повинуясь здравому смыслу: он понимал, что для госпожи Деварен лучше скрывать свои чувства. Когда хозяйка, такая грозная для всех, за исключением дочери, с гневом восклицала:

— Какова Мишелина! Я сейчас видела, как она прошла по саду, повиснув на руке этого верзилы, устремляя глаза на него, как жаворонок, притянутый наведенным на него зеркалом. Что такое случилось с ней?

Марешаль тихо прерывал ее:

— Все блондинки таковы, — утвердительно говорил он с веселой иронией, — Вы не можете понять этого: вы брюнетка.

Тогда госпожа Деварен сердилась:

— Оставьте меня в покое, — возражала она, — вы говорите глупости. Ее необходимо облить водой, вот и все! Она сумасшедшая!

Кейроль в это время был в таком восторге, как итальянец на коленях перед Мадонной, Никогда еще он не чувствовал большего удовлетворения. Глубокое волнение овладело им, он как бы согнулся под тяжестью своей радости. До сих пор он думал только о делах. Целью его жизни было разбогатеть, а теперь он создавал свое счастье. Все окружающее приводило его в восторг, так как он не был особенно избалован. Украшая квартиру, где он должен был жить с Жанной, Кейроль забавлялся, как ребенок. По его мнению, ничего не находилось особенно хорошего, ни слишком дорогого для храма его богини, как он выражался, громко смеясь, причем лицо его сияло. Когда же разговор касался его будущего гнездышка, он говорил со сладострастной дрожью:

— Очаровательно! Настоящий маленький рай! — При этом финансист все-таки сказывался в нем и он не мог не прибавить: — А я знаю, сколько стоит мне все это!

Но он не жалел денег. Он знал, что получит барыши. Только здоровье Жанны его очень беспокоило. Со дня их помолвки она сделалась еще более серьезной и более печальной. Она похудела, глаза ее впали, как будто тайком она плакала. Когда он высказал госпоже Деварен свою тревогу, она ответила:

— Все эти молодые девушки сумасшедшие. Брак делает их непонятными! Взгляните на мою дочь. Она болтает, как сорока, скачет, как коза. Глаза ее сверкают из-под бровей, как пара светляков! Что касается Жанны, тут другая песня: она сделалась меланхоличной, у нее угнетенный вид, как у молодой жертвы, предаваемой закланию! Не обращайте внимания, все пройдет. Признаюсь только, веселость одной так же меня раздражает, как и задумчивость другой!

Кейроль, немного успокоенный словами госпожи Деварен и соглашаясь с ней, что именно неизвестность в виду предстоящего брака смущает Жанну, не придавал более значения грусти своей невесты. Мишелина и Серж совершенно удалялись от общества. Они тотчас убегали в сад, если кто-нибудь приходил в зал мешать их разговору наедине. Если же и в саду им мешали, они уходили в оранжерею.

Сержу очень нравился такой маневр, так как он чувствовал себя постоянно стесненным от взглядов Жанны. У мадемуазель Серней показывалась особенная складка над бровями, когда она видела Мишелину под руку с князем, чем доставляла Панину большое мучение. Между тем они должны были встречаться ежедневно за столом, так как Серж и Кейроль обедали у них. Князь напрасно старался углубляться в разговоры шепотом с Мишелиной. Невозможно же было не сказать иногда слова и Жанне. Такие минуты были очень тяжелы для Сержа. Он постоянно боялся какой-нибудь вспышки, зная пылкую и страстную натуру покинутой им девушки. При Жанне поэтому он старался сдерживать нежность Мишелины в известных границах. Последняя приписывала такую сдержанность такту и светскому обращению князя, нисколько не подозревая, что светский такт молодого человека был не более, как осторожностью беспокойного любовника.

Жанна терпела адские мучения. Слишком гордая, чтобы что-нибудь сказать после объяснения с Сержем, и слишком влюбленная, чтобы безучастно наблюдать за счастьем соперницы, она с великим ужасом ожидала приближения той минуты, когда будет принадлежать нелюбимому человеку, которому добровольно дала слово. У нее мелькнула уже мысль все порвать. Если уж нельзя сделаться женой любимого человека, то надо подумать и о себе. Но мысль о борьбе, которую пришлось бы ей выдержать против всех окружающих, удерживала ее. Да и что стала бы она делать у госпожи Деварен? Ей пришлось бы присутствовать при взаимных излияниях Сержа и Мишелины. Нет, лучше оставить этот дом. По крайней мере, с Кейролем она удалится от них и станет свободной; а может быть, уважение, которое она должна питать к своему мужу, заменит ей любовь. Какова бы ни была привязанность, детская или братская, она составит иллюзию для бедного человека, не желающего ничего более от Жанны. У нее не будет тогда перед глазами этой пары, Мишелины и Сержа, прогуливающихся вокруг зеленого лужка, нежно прижавшись друг к другу на узких дорожках. Она не услышит более шепота их страстной болтовни, прерываемой неясным звуком поцелуев, когда они удалялись в очень тенистые уголки сада.

Однажды вечером, войдя в маленький зал улицы Св. Доминика, Серж нашел там госпожу Деварен совсем одну. У нее было строгое лицо, как в те дни, когда она занималась каким-нибудь серьезным делом. Она стояла перед камином, заложивши руки за спину, как мужчина. Очевидно, она удалила всех. Слышны были в саду голоса Кейроля, Мишелины и Жанны. У Сержа похолодело сердце. Он предчувствовал, что есть какое-то препятствие. Желая во что бы то ни стало удалить его, он с решительным видом поклонился госпоже Деварен, не показывая на лице своем и тени беспокойства.

— Здравствуйте, князь, — сказала хозяйка, — хорошо, что вы пришли сегодня; все-таки Кейроль опередил вас, но теперь он не знает, что такая девушка, как мадемуазель Деварен, не выходит замуж без разных разговоров, которые вызываются помолвкой. В нашей среде языки и перья одинаково деятельны. Мне говорили много дурного о вас, и я получила большую пачку анонимных писем на ваш счет.

Заметив у Сержа жест негодования при этих словах, она продолжала.

— Не волнуйтесь, я не слушала болтовни и сожгла письма. Одни говорили, что вы развратный человек, готовый на все, чтобы достигнуть своей цели. Другие намекали, что вы не настоящий князь и не поляк, что вы родились в Терне, от русского кучера и швеи, что жили на счет мадемуазель Анны Монплезир, звезды Варьете, и что женитесь только для того, чтобы заплатить свои долги деньгами моей дочери.

Панин, смертельно бледный, вскочил и подавленным голосом воскликнул:

— Сударыня!

— Садитесь, мой милый, — перебила она. — Если я рассказываю вам об этих вещах, то потому только, что располагаю доказательствами отсутствия правды. В противном случае, я не дала бы себе труда говорить с вами, а просто не велела бы пускать вас в дом, и этим было бы сказано все. Конечно, вы не ангел, но ваши грехи таковы, что их прощают сыну, а если они сделаны зятем, то вызывают смех у некоторых матерей. Вы, князь, красивы собой и были любимы. Но вы были холостяком: это ваше дело. Но через десять дней вы станете мужем моей дочери и нам необходимо условиться. Поэтому я вас ждала, чтобы говорить о вас, о вашей жене и обо мне.

Выслушав сказанное госпожой Деварен, Серж почувствовал на сердце большое облегчение. Он твердо решил сделать все, чего бы ни потребовала мать его невесты.

— Продолжайте, — отвечал он, — я слушаю вас с полным вниманием и с полным доверием, потому что от вас могу услышать только хорошее и умное.

Она засмеялась.

— О, я знаю, что у вас льстивый язык, мой милый, но я не довольствуюсь словами, и меня не легко заманить лаской.

— Честное слово, — возразил Серж, — я не позволю себе шутить с целью заслужить этим ваше расположение; я говорю от чистого сердца.

Лицо госпожи Деварен при этих словах вдруг озарилось, как пейзаж, закрытый морским туманом, освещается вдруг солнечным лучом.

— Если так, то мы тотчас поймем друг друга, — сказала она. — Вот уж две недели, как идут у нас приготовления к свадьбе; но мы не имели еще возможности поговорить серьезно. Впрочем, все здесь уклоняются от этого. Между тем у нас начинается новая жизнь, и я думаю, что было бы хорошо положить ей прочное основание. Не правда ли, ведь у меня такой вид, как будто я хочу заключить с вами условие? Что поделаете, это старая привычка коммерсантки. Я люблю знать наверняка, куда иду.

— Я не вижу здесь ничего иного, кроме законного вполне требования, и нахожу, что, дав мне свое согласие прежде, чем объявить ваши условия, вы поступили необыкновенно деликатно.

— Не это ли расположило вас в мою пользу? Тем лучше! — сказала госпожа Деварен. — Как вам уже известно, я завишу от моей дочери, которая отныне будет зависеть от вас, и в моем интересе быть с вами в полном согласии.

При этих словах, произнесенных госпожой Деварен с веселым добродушием, у нее слышалась легкая дрожь в голосе. Она отдавала себе отчет в важности партии, которую она играла, она решила во что бы то ни стало выиграть ее.

— Видите ли, — продолжала она, — я неудобная женщина. Я отчасти деспот, я знаю это: у меня сложилась привычка повелевать уже тридцать пять лет. Чтобы вести такие трудные дела, требовалась сила воли. У меня ее было довольно. Ну, конечно, я всего достигла. Теперь я боюсь, чтобы эта дьявольская воля, с которой я имела такой успех в моей торговле, не подшутила бы надо мной. Все окружающие меня уже давно знают, что я горяча, но у меня доброе сердце. Они применяются к моей тирании. Вы недавно в моем доме, Как вы относитесь к этому?

— Я буду поступать так, как другие, — ответил Серж очень просто, — и с радостью позволю руководить собой. Подумайте только, что я живу уже много лет без родных, без близких, а потому будьте уверены, что всякие узы, соединяющие меня с кем-нибудь или с чем-нибудь, покажутся мне легкими и приятными. К тому же чистосердечно прибавлю, — сказал он, меняя тон и глядя с нежностью на госпожу Деварен, — если бы я не сделал всего, чтобы угодить вам, я был бы крайне неблагодарным.

— О, — вскочила госпожа Деварен, — к несчастью, это не доказательство!

— Хотите вы большего доказательства? — ответил молодой человек, придавая своему вкрадчивому голосу все очарование, которым он обладал. — Если бы я не женился на вашей дочери ради ее самой, я думаю, что женился бы ради вас.

На этот раз госпожа Деварен совсем развеселилась, Грозя пальцем Сержу, она проговорила:

— Ах, поляк, хвастун Севера!

— Кроме шуток, — продолжал Серж, — раньше чем я узнал, что буду вашим зятем, я уважал вас, как женщину, из ряда вон выходящую. Прибавьте к удивлению, которое я питаю к вашим великим способностям, привязанность, внушаемую вашей добротой, и вы поймете, что я одновременно и очень счастлив, и очень горд иметь такую мать, как вы.

Госпожа Деварен внимательно посмотрела на Панина, который показался ей искренним. Затем, собравшись с духом, она подошла к главной сути разговора, от которой зависело все.

— Если это так, — спросила она, — то вы, значит, не будете против жизни вместе со мной?

Она остановилась, делая ударение на слове «со мной».

— Мне кажется, это так и подразумевалось, — живо ответил Серж, — по крайней мере, я так думал. Вы должны были видеть, что я не искал квартиры для себя с женой. Если бы вы мне не предложили остаться у вас то я сам попросил бы вас об этом.

Эти слова сильно подействовали на госпожу Деварен и вызвали такую вспышку радости, что Панин изумился. Тут только Серж понял по бледности, по внезапному смущению, по изменившемуся голосу всю бесконечность любви этой матери к своей дочери.

— Я много выиграю при таком распорядке, — продолжал он, — моя жена будет счастлива, что не придется ей покинуть вас, а вы будете благодарны мне за то, что я не отниму у вас Мишелины. И вы, и она за это еще больше полюбите меня, а ведь это все, чего я желаю.

— Как это хорошо, что вы так сделаете, — сказала госпожа Деварен, — и как я буду за это вам признательна! Я очень боялась, что вы захотите быть независимым.

— Я был бы очень счастлив пожертвовать для вас независимостью, но у меня и теперь ее нет.

Серж сказал все это так просто, так искренно, с выражением такой доброты, что предубеждение госпожи Деварен против него мало-помалу исчезло. Она поддалась ему так же, как Мишелина, как поддавались и все, кого он хотел покорить. Его очарование действовало непреодолимо. Будучи по натуре соблазнительным, обманчивым, смелым и дерзким, он всегда принимал наивный и нежный вид, делавший его похожим на девушку.

— Я вам объясню, как мы устроимся, — сказала госпожа Деварен. — Ввиду замужества моей дочери, я разделила свой отель на два совсем отдельные помещения. Говорят, что жизнь вместе представляет много неудобств для тещи и зятя. Поэтому я стараюсь о том, чтобы вы были вполне у себя дома. Я знаю, что такая старая, как я, может только мешать влюбленным. Я буду приходить к вам по вашему приглашению. Но, находясь в своем помещении, я буду всегда со своей дочерью, буду дышать одним воздухом с ней! Когда я буду слышать, как она ходит, поет, смеется, я скажу себе: «Все благополучно! Она довольна!». Вот все, о чем я прошу: маленький уголок, откуда я могла бы наблюдать за ее жизнью.

Серж с глубоким чувством взял ее руку.

— Не бойтесь ничего, — сказал он, — ваша дочь не оставит вас никогда.

Госпожа Деварен не в состоянии была сдержать охватившей ее радости; она открыла свои объятия, в которые бросился Серж с горячностью настоящего сына.

— Знаете ли вы, как я буду обожать вас! — воскликнула она, причем лицо ее сияло от удовольствия.

— Я надеюсь вполне! — ответил живо молодой человек.

Госпожа Деварен сделалась задумчивей.

— Какая странная вещь это — жизнь! — сказала она. — Я не хотела совсем, чтобы вы были моим зятем. Я ставила вам всевозможные препятствия, а вы так поступаете со мной, что вызываете у меня угрызения совести. О, я понимаю, что вы слыли за опасного человека, что вы умеете побеждать сердца других женщин, как победили мое. — Она пристально посмотрела на князя, затем повелительным голосом, громким и ясным, с оттенком веселости, сказала: — А теперь я надеюсь, что вы все свои соблазнительные средства оставите только для моей дочери. Конец похождениям! Так что ли? Она вас любит: она стала бы ревновать вас, а тогда бы вам пришлось иметь неприятности со мной! Устройте моей Мишелине спокойную, хорошую жизнь, без облачка… светлую, всегда светлую!

— Это сделать очень легко! Чтобы быть несчастным, надо идти навстречу несчастью, а я, конечно, не пойду. — Он начал смеяться. — К тому же ваши добрые друзья, — продолжал он, — которые так вас осуждали за согласие отдать мне руку Мишелины, были бы очень довольны! Я не желаю доставить им это удовольствие и позволить считать себя предвещателями. Они стали бы кричать на разные тоны: «Мы говорили совершенную правду!».

— Нужно их извинить, — отвечала госпожа Деварен. — У вас много завистников. У меня были свои собственные проекты, да вдобавок к ним у меня просили руки дочери несколько лиц, занимающих самое лучшее положение в Париже, известные богачи. В нашем кругу многие чрезвычайно недовольны мною. Говорили: «Госпожа Деварен хочет видеть свою дочь княгиней; посмотрим, удастся ли ей это? Ее зять истратит все ее деньги и будет презирать ее». Конечно, это клевета завистников. Опровергните все это, устройте так, чтобы сделать пас счастливыми, и мы восторжествуем над всеми.

— Вы надеетесь, что так будет?

— Я вполне уверена в этом, — заключила госпожа Деварен, нежно пожимая руку своего будущего зятя.

В это время вошла Мишелина, встревоженная, что разговор между ее матерью и женихом продолжался очень долго. Видя их рука об руку, она вскрикнула от радости, бросившись на шею к матери, которую обняла с такой нежностью, к какой та не привыкла.

— Как хорошо! Вы согласны? — сказала она, ласково посмотрев на Сержа.

— Он был так мил, — ответила госпожа Деварен, шепнув на ухо своей дочери, — что согласился жить в отеле, чем приобрел мою особенную любовь. Вот, мое дорогое дитя, это первая для меня хорошая минута с тех пор, как ты сделалась невестой. Признаюсь, я ни о чем больше не жалею. — Затем она продолжала громко: — Завтра мы отправимся в Серней, где будет совершено бракосочетание. Здесь я оставлю рабочих, чтобы все приготовить к нашему возвращению. Кстати, свадьба будет гораздо торжественнее и более блестяща в деревне. Там будут все рабочие с завода. Нужно открыть парк для крестьян: это будет настоящий праздник… Ведь мы отчасти властелины той страны, — прибавила она с небольшой гордостью.

— Ты, мама, права, так будет гораздо лучше! — вскричала Мишелина и, взяв Сержа за руку, сказала: — Пойдемте!

Она бегом утащила его в сад. Там, среди благоухающих кустов, они принялись за всегдашнюю прогулку, казавшуюся им всякий раз новой: молодая девушка прижималась к любимому человеку, а он, обдавая ее жгучим взглядом, шептал ей ласковым голосом те же слова, слышанные сто раз, но всегда принимаемые с радостным трепетом.

 

IX

Замок Серней представляет великолепное и огромное здание времен Людовика XIII. Парк в 50 гектаров со столетними деревьями, обнесенный стенами, окружает его. К зданию ведет аллея, усаженная в четыре ряда громадными вязами. Деревянная белая решетка отделяет аллею от дороги, ведущей в Понтуаз, через Конфлян. Дерновый ковер, по которому карета катится, как по бархату, ведет к решетке парка. Прежде чем дойти до нее, нужно пройти по каменному мосту, перекинутому через искусственный бассейн с проточной водой, которая омывает с четырех сторон четырехугольную площадку, почти равную площади Карусели. На каждом из углов площадки возвышается каменная беседка с широкими окнами и остроконечной крышей, поддерживающей монументальные выведенные трубы. В центре парка, окруженном искусно расположенными деревьями, стоял замок на фундаменте из розового гранита Жюра. Великолепная лестница двойным маршем ведет в нижний этаж, высоко приподнятый над землею. Громадная прихожая, в виде приемного зала, с потолком почти у самой крыши замка, освещенная широкими окнами, украшенная старинными стеклами, представляется взорам посетителя. В глубине большой орган Кавалье-Колль протягивает длинные блестящие трубы до резных деревянных балясин галереи, образующей балкон, который огибает весь зал на вышине этажа. В каждом из четырех углов стоит рыцарь со шлемом на голове, покрытой стальными доспехами, с копьем в руке на боевом коне, отягощенном тяжелой боевой конской сбруей. Вдоль стен поставлены витрины, наполненные предметами искусства высокой ценности; тут же книжные шкафы, полные всевозможных старинных и новых книг. Биллиард и целый ряд всевозможных игр помещаются под сводом обширной лестницы. Широкие двери, ведущие в приемные комнаты и на главную лестницу, украшены огромными коврами XV века, изображающими охоту. Они подхвачены длинными шелковыми шнурами, переплетенными золотом, по итальянской моде. На полу мягкие, пушистые ковры заглушают шум шагов. Глубокие диваны, покрытые восточными материями, стоят вокруг комнаты. На переднем плане возвышается огромный камин из резного дерева, украшенный великолепным зеркалом в стиле Ренессанс, в бронзовой раме, оправленной серебром, с изображением сарабанды кривляющихся фавнов и нимф. Кругом очага стоят табуреты, на которых могут удобно расположиться шесть человек. Над диванами повешены на стенах большие картины мастеров старой школы: «Успение Богородицы» Иорданса, образцовое произведение, «Игроки» Валентина, «Испанская кавалькада» Веласкеса, самая лучшая картина из коллекции «Святое семейство» Франчиа, купленная в России. Затем пониже висят: «Молодая девушка с чижиком» Метцу и «Ярмарка» Браувера, прекрасная картина, особенно выдающаяся посреди разных доспехов и высоких пальм, поднимающихся из огромных кадок фаянса Дека. Таинственный свет, проходя через окна с готическими стеклами, освещает этот живописный зал, полный свежести и особенной прелести. Из него проходят в левое крыло здания, где находятся приемные комнаты. Переход этот резок для глаз, которые ослепляются господствующим там светом подобно тому, как при выходе из темного собора на освещенную солнечным светом площадь. Мебель из позолоченного дерева и генуэзского бархата отличается яркостью и веселым видом; стены белые с позолотой, везде цветы. Здесь же комната госпожи Деварен, которая не любит подниматься на лестницу и живет в нижнем этаже. Рядом с этой комнатой и, делая поворот, оранжерея, меблированная как гостиная, где хозяйка пользуется отдыхом. Столовая, охотничий зал и курительная комната занимают правое крыло. Охотничий зал заслуживает особенного описания. Четыре шкафа, полные ружей всех сортов и всякого калибра, предлагают любителям полюбоваться на самые усовершенствованные произведения Франции и Англии. Вся мебель сделана из оленьих рогов и покрыта шкурами лисиц и волков. Посредине комнаты лежит громадный ковер, сделанный из четырех медведей, грозные морды которых, показывающие белые зубы, торчат на четырех сторонах. На стенках в золоченых рамках четыре картины на охотничьи сюжеты, замечательно исполненные Принцето. Низкие диваны, широчайшие, обитые серым сукном, приглашают усталого охотника отдохнуть. Большие уборные с приборами для обливания приготовлены для посетителей, желающих освежиться. Все так предусмотрено, что мог быть удовлетворен самый утонченный вкус. В подвалах помещались кухни.

Во втором этаже были жилые комнаты. Двенадцать уборных обиты ситцем очаровательнейших рисунков. Отсюда открывался прелестный вид на парк и на деревню. На первом плане бассейн, орошающий своим быстрым течением выложенные дерном дороги, идущие вдоль леса. Деревья купают нижние ветви в водах, по которым плавают блестящие белизной лебеди. Под старой ивой, ветви которой образуют свод из зелени, находится эскадра разноцветных лодок, привязанных к перилам пристани. Через проезд, ведущий в глубину парка, виднеется вдали желтеющая деревня, а далее, сзади ряда колеблющихся тополей, блестя серебром, полная вод Уаза, текущая среди низких берегов.

Это роскошное жилище 14 июля вечером было во всем блеске. Темные тенистые аллеи парка ярко были освещены рядами венецианских фонарей; по прудам скользили лодки, наполненные музыкантами с их инструментами, звуки которых далеко разносились и повторялись эхом. Под шатром, помещенном в центре широкой аллеи, молодежь из окрестностей замка танцевала с увлечением, тогда как старые, более спокойные, сидели в прохладе больших деревьев, отдавая честь буфету, обильно снабженному всякими яствами. Шум от безмерного веселья стоял в воздухе среди тишины ночи; слышались пронзительные звуки корнет-а-пистона, привлекавшие к деревенскому балу любопытных.

Было девять часов. Кареты с гостями подъезжали к замку, блиставшему огнями. Среди роскошного нижнего зала, освещенного сверху электричеством, стояла госпожа Деварен, прекрасно одетая в светлый костюм и расставшаяся в первый раз со своим черным платьем ради такого торжественного дня. Она принимала приезжающих гостей. Позади нее Марешаль и Савиньян, как два адъютанта, были готовы по первому знаку предложить руку дамам, чтобы вести их в гостиные.

Собрание было многочисленное: представители торгового мира приехали ради госпожи Деварен, финансового — ради Кейроля и общество Сен-Жерменского предместья и иностранцы — ради князя. Это было самое разнообразное собрание: одни уважали только богатство, другие — происхождение, но все были одинаково спесивы. Они осматривали друг друга, очутившись вместе, с надменной уверенностью, говоря Бог знает что один про другого, а втайне завидуя друг другу. Тут были потомки царственных королей и князей, лишившихся своих земель. Их величали громким именем «высочество», но их доход был ничтожен: меньше той суммы, какую отцы их платили ежегодно своим камергерам. Миллионеры, вышедшие из ничтожества, а теперь ведущие крупные дела, отдали бы половину своего состояния за один титул этих знатных господ, к которым все же они относились с пренебрежением. Все смотрели друг на друга с любопытством, держась в отдалении и сторонясь друг друга, а разговаривая только с людьми своего круга.

Серж и Кейроль переходили от одной группы гостей к другой: один — со своим тонким и привлекательным изяществом, а другой — неповоротливый, но весь сияющий и как будто гордившийся сознанием своего торжества. Приехал Герцог с дочерью, очаровательною девушкою 16-ти лет, которой Марешаль подал руку. Глухой шепот поднялся при появлении финансиста. Он не обращал на это внимания, привыкнув к производимому им впечатлению, и направился с поздравлениями прямо к Кейролю, которым был приглашен на праздник.

Серж представил Мишелине графа Сутцко, седого старика, с волосами, остриженными под гребенку, по-военному, и с пустым правым рукавом вместо руки. Этот ветеран Польской войны был старинным другом князя Панина, возле которого он получил ужасную изувечившую его рану. Мишелина с улыбкой слушала похвалы старого служаки насчет Сержа. Кейроль, освободившись от Герцога, искал Жанну, исчезнувшую куда-то с террасы. В залах стояла невыносимая жара, и уж большая часть приглашенных расположилась на террасе. Вдоль мраморных перил, окружавших бассейн, были поставлены стулья. Дамы, в кружевных шарфах, наслаждались великолепием очаровательной ночи при мерцающем свете пускаемых время от времени ракет. Дамы скромно сдерживали взрывы хохота, прикрываясь веером, тогда как мужчины, склонившись к ним, вели вполголоса разговоры. Среди светского шепота доносились издали звуки корнет-а-пистона с крестьянского бала.

Облокотившись на перила в самом тенистом уголке, держась в стороне от всех, вдали от волновавшего его шума, вдали от празднества, доставлявшего ему столько мучения, Пьер отдавался своим невеселым думам. С глазами, обращенными на иллюминацию парка, но не замечающими ничего, он думал только о потерянном счастье. Другой, любимый Мишелиной, через несколько часов увезет ее, торжествующий и веселый. Безмерное горе овладело душой молодого человека: к жизни он относился теперь с отвращением, а к человечеству с ненавистью. Что будет с ним? Его жизнь совершенно разбита: сердце его из таких, что не может любить два раза, да и образ Мишелины так глубоко врезался в него, что никогда не сможет изгладиться оттуда. К чему теперь весь труд, которому он отдался, чтобы возвыситься над другими? Ничего не стоящий красавец явился, и Мишелина бросилась в его объятия. Итак, все кончено!

Пьер спрашивал себя, правильны ли его взгляды на жизнь, и люди, равнодушные ко всему, ленивые, наслаждающиеся только жизнью, не лучше ли поступают, чем он? Тратить свою жизнь на работы сверх сил, утомлять свой ум для отыскивания решений великих задач, — и все это для того, чтобы достигнуть старости, не зная других удовольствий, кроме ненужных почестей и пошлых благодарностей! В самом деле, разве не могут быть названы действительно умными люди, которые жаждут только счастья и радости, эпикурейцы, отталкивающие всякую заботу, всякий труд и озабоченные только тем, чтобы наполнить свое существование наслаждениями? Смерть так быстро приходит, что человек с удивлением замечает, что смертный час уже наступил, а он еще совсем не жил! Но в Пьере тотчас после этих размышлений заговорило чувство собственного достоинства: а к чему же годен бесполезный человек, не оставляющий после себя малейшего следа своего существования на земле? Совсем расчувствовавшись, Пьер говорил себе:

— Брошусь очертя голову в науку, составлю себе знаменитое имя и заставлю эту неблагодарную девочку пожалеть обо мне! Она увидит разницу между мной и тем, кого она предпочла. Она поймет, что тот ничтожество и обязан всем ей, тогда как мне она была бы обязана многим.

Рука легла на его плечо, и сердитый голос Марешаля послышался около него:

— Что ты тут делаешь, размахивая руками будто во сне?

Пьер повернулся. Углубившись в свои думы, он не слышал, как подошел к нему его друг.

— Все наши гости съехались, — сказал Марешаль. — Я могу оставить теперь свой пост и побыть с тобой. Вот уже четверть часа как я ищу тебя. Напрасно ты прячешься в углу: это могут заметить. Пойдем к замку! Гораздо будет лучше, если тебя увидят, а то, пожалуй, выдумают такие вещи… что и представить себе не можешь.

— Да что мне за дело до этого? Пусть что хотят, то и выдумывают! — воскликнул Пьер с жестом глубокого горя. — У меня смерть в душе.

— Всякий может мучиться душевно, но как бы мы ни страдали, нужно всегда стараться, чтобы никто не заметил этого. Будем подражать молодому спартанцу, грудь которого терзала лисица, спрятанная под плащом, а он улыбался. Надо избегать казаться смешным, мой друг! В нашем глупом обществе никто не подаст большего повода к смеху, как отвергнутый возлюбленный, который имеет растерянный вид и бьет себя кулаком в грудь. К тому же, пойми ты, страдание — закон человеческий, свет — это арена, а жизнь — постоянная борьба, На каждом шагу нас встречают и одолевают материальные препятствия и нравственные страдания. Но не нужно поддаваться, а идти вперед и стараться победить эти препятствия. Если кто позволяет себе впасть в уныние, другие перешагнут через него! Ободрись, дружище!

— А для кого я буду бороться? Послушай, сейчас я строил планы, но я был сумасшедший. Всякое честолюбие замерло во мне, равно как и все надежды.

— Будь покоен, честолюбие вернется к тебе. В настоящую минуту ты нравственно разбит, но вскоре снова почувствуешь свои силы. Что касается надежды, то никогда не нужно оставлять ее.

— Чего же мне ждать в будущем?

— Как чего? Да всего! Всего возможного на этом свете! — воскликнул весело Марешаль. — Кто, например, докажет, что княгиня не станет в скором времени вдовой?

Пьер не мог удержаться от смеха:

— Ты говоришь глупости!

— Мой милый, — сказал в заключение Марешаль, — в жизни только глупости, кажется, и имеют смысл. Покурим лучше!

Они прошли сквозь толпу и направились к замку. В это время князь, предложив руку красавице, одетой с удивительным изяществом, направился к террасе. Савиньян, находясь в центре небольшого кружка молодых фатов, поместившихся около выхода, поднимал на зубок, с бесцеремонностью и грубостью привычного к тому языка, всех проходящих мимо них гостей. Пьер и Марешаль подошли незаметно и встали сзади молодых людей.

— Кто это идет под руку с нашим прекрасным князем? — спросил маленький толстяк в белом атласном жилете и с веткой белой сирени в петлице.

— Ле-Бред, мой дорогой, ах, да ты ничего не знаешь? — воскликнул насмешливо Савиньян. — Может быть, ты живешь в Маре, в своей семье, но это невозможно!

— Ничего нет странного в том, что я не знаю этой прелестной блондинки! — проворно ответил Ле-Бред обиженным тоном. — У меня вовсе нет претензии знать имена всех красивых женщин Парижа!

— Парижа! Так эта дама парижанка? Но ты, значит, не рассмотрел ее! Посмотри хорошенько! Открой глаза: ведь чисто английский шик, мой друг!

Все фаты принялись хохотать, покачиваясь с насмешливым видом. Они узнали в ней тотчас чистокровную англичанку. Как мужчины, они не могли ошибиться, Один из них, по имени Дю-Трамблей, с печальным видом воскликнул:

— Ле-Бред, мой друг, сколько огорчений ты нам доставляешь!

В эту минуту прошел князь, тихо разговаривая с прекрасной англичанкой, слегка опиравшейся на руку своего кавалера.

— Кто же она, наконец, такая? — спросил нетерпеливо Ле-Бред.

— Это, мой милый, леди Гартон, двоюродная сестра князя. Богачиха! Ей принадлежит целый квартал в Лондоне!

— Говорят, что она год тому назад была очень благосклонна к Сержу Панину, — шепнул по секрету Дю-Трамблей.

— Почему же он не женился на ней, если она так богата? Целый год уже как этот милый князь сидит совсем на мели.

— Она замужем.

— Да, это причина уважительная. А где же ее муж?

— Живет в своем шотландском замке. Его никогда не видят: он душевно больной и не может обойтись без постороннего надзора.

— Даже в смирительной куртке! Тогда почему же эта красивая женщина не хлопочет о разводе?

— Богатство принадлежит не ей, а мужу.

— Вы так бы и сказали мне!

Пьер и Марешаль слушали молча эту пустую, бессмысленную болтовню. Группа молодых людей перешла на другое место. Оба друга переглянулись, Так вот как судили о Серже Панине его товарищи по увеселениям, завсегдатаи тех собраний, где он провел большую часть своей жизни. По мнению этих милых виверов, князь, «сев на мель», должен был жениться на богатой женщине. Он не мог жениться на леди Гартон и тогда обратился к Мишелине. И вот милое дитя сделалось женой такого человека! Что мы могли сделать? Она полюбила его.

В это время госпожа Деварен и Мишелина появились на террасе. Леди Гартон указала веером на молодую новобрачную. Князь, оставя свою даму, подошел к Мишелине.

— Одна из моих родственниц, по мужу англичанка, жена лорда Гартона, желает, чтобы я представил ее тебе. Конечно, ты согласна?

— От всего сердца, — ответила молодая женщина, бросая на мужа нежный взгляд, — Ты знаешь хорошо, что все, что касается тебя, мне дорого.

Прелестная англичанка медленно приблизилась.

— Княгиня Панина! — с важностью проговорил Серж, представляя Мишелину, которая грациозно раскланялась. Затем с оттенком фамильярности он представил свою родственницу: — Леди Гартон!

— Я очень люблю вашего мужа, — сказала англичанка. — Надеюсь, что вы позволите мне также любить и вас; а теперь прошу вас доставить мне удовольствие принять от меня этот маленький подарок.

Сказав это, она сняла со своей руки великолепный браслет, на золотом ободке которого было выгравировано слово: «Semper». Серж нахмурил брови, ноздри его сжались и все лицо его приняло недовольное выражение. Мишелина, с опущенными глазами, немного смущенная величавым видом англичанки, ответила просто:

— Я приму его с большим удовольствием, миледи, в знак дружбы.

— Мне кажется, миледи, — сказал Серж, — что я узнал этот браслет.

— Это вы когда-то подарили мне его, — ответила спокойно леди Гартон. — Слово «semper», — извините, княгиня, мы все, польки, знаем по-латыни, — «semper» означает «постоянно»! Великое слово! Этому браслету скорее всего следует быть на руке вашей жены. До свиданья, дорогой князь, желаю вам быть счастливым.

Сделав Мишелине поистине царский поклон, леди Гартон, подозвав высокого молодого человека, взяла его под руку и удалилась.

Изумленная Мишелина посмотрела на золотой браслет, сверкавший на ее белой руке. Серж, не говоря ни слова, снял его с руки своей жены и, приблизясь к террасе, быстрым движением бросил его в бассейн. Браслет сверкнул в темноте; многочисленные брызги появились на поверхности воды, и затем водная поверхность стала спокойной. Мишелина, еще более удивленная, посмотрела на Сержа. Последний с кротким видом сказал ей:

— Извини.

Молодая женщина ничего не ответила, но глаза ее наполнились слезами, радостная улыбка показалась на ее губах. Взяв быстро руку своего мужа, она повела его в зал.

Там танцевали. Барышни де Понтуаз, щеголихи де Крейль съехались на праздник, боясь потерять прекрасный случай для упражнения в танцах. Сопровождаемые благосклонным взглядом матерей, сидевших вдоль стен, они веселились, несмотря на удушливую жару, со всем пылом молодых провинциалок, не избалованных бальными удовольствиями. Пройдя быстро по зале между танцующими, Серж и Мишелина добрались до оранжереи, служившей будуаром госпоже Деварен.

Там царствовала приятная прохлада. Здесь находился уже Кейроль с Жанной и Сюзанной Герцог. Молодая девушка, чувствовавшая себя стесненной и лишней среди новобрачных, была очень рада приходу князя с Мишелиной. Ее отец оставил ее на минуту на попечение Кейроля, но вот уже час, как не возвращался.

— Мадемуазель, — сказал весело князь, — сию минуту, проходя через зал, я слышал слова: заем, учет, ликвидация. Без всякого сомнения, там должен быть и ваш отец. Не желаете ли, чтобы я сходил за ним?

— Буду очень благодарна за это, — ответила молодая девушка.

— Так я иду.

И, быстро повернувшись на каблуках, счастливый от возможности избегнуть на минуту взгляда Жанны, Серж пошел опять в зал. С первого взгляда он увидел Герцога, сидящего в амбразуре окна и разговаривающего с одним из главных парижских биржевых маклеров. Князь направился прямо к нему.

— Виноват, что оторву вас от приятного разговора, — сказал он, улыбаясь — но вас ждет ваша дочь, она беспокоится, почему вы долго не идете к ней.

— Моя дочь? Это правда; завтра я постараюсь с вами увидеться, — сказал он своему собеседнику, — мы опять поговорим об этой комбинации; тут можно много выиграть.

Собеседник с надутой физиономией, обрамленной белокурыми бакенбардами, как плавательными перьями, уверил Герцога в своем желании участвовать в деле, обещавшем тому и другому большие барыши.

— Как я счастлив, дорогой князь, побыть одну минуту с вами, — сказал ему Герцог с той фамильярностью, какую он применял с целью сойтись ближе с людьми. — Мне очень хотелось поздравить вас! Теперь вы в превосходном положении.

— Это верно, я женат на очаровательнейшей женщине, — сказал холодно Панин.

— А какое богатство-то! — продолжал финансист. — Подобной участи вполне достойны аристократы вроде вас! Вы похожи на картины великих художников, которым нужны великолепно и искусно сработанные рамки. Поздравляю! У вас есть теперь рамка, и прекрасно позолоченная!

Он смеялся, казалось, радуясь счастью Сержа. Взяв его за руку, Герцог тихо пожимал ее в своих.

— Теща не особенно удобна, — продолжал он добродушно, — но что с этим поделаешь? Вы так очаровательны! Стоит только приласкать госпожу Деварен, и вы достигнете многого. Она вас уже полюбила, дорогой князь: она сейчас сказала мне, что вы победили ее сердце. Не понимаю, чем вы достигаете так скоро успеха, милейший, но вы непреодолимы, Кстати, — я не присутствовал при чтении брачного контракта и забыл спросить об этом у Кейроля, — на каких условиях вы женились?

Князь не особенно благосклонно посмотрел на Герцога, но последний, с опущенными глазами, с согнутой спиной, имел такой притворно равнодушный вид, что Серж не мог удержаться, чтобы не ответить.

— Мы женаты на условиях неприкосновенности приданого.

— Ай, ай, ай! Нормандский обычай! — воскликнул Герцог с опечаленным лицом. — Правда, мне говорили, что госпожа Деварен ловкая женщина, она и доказала это. Неприкосновенность приданого! Да вы подписывали ваш контракт с закрытыми глазами, дорогой князь! Отлично, отлично, по-дворянски… — Все это он проговорил с добродушным видом, Затем вдруг, как будто его озарила какая-то мысль, он открыл глаза и с иронической улыбкой сказал: — Вас обошли, мой милый! Знаете ли вы это?

— Милостивый государь! — возразил с достоинством Серж.

— Не кричите, теперь не время, да и было бы бесполезно, — сказал финансист. — Прежде всего позвольте объяснить вам ваше положение. Вы связаны по рукам и по ногам, так что не можете распорядиться ни одним сантимом из денег вашей жены без ее согласия. Правда, вы имеете на нее большое влияние, что, конечно, очень выгодно для вас, но предупреждаю вас, она будет следовать советам своей матери. И ловкая же эта мать! Да, вас, князь, совсем надули. Я не мог бы поверить этому.

На минуту Серж был поставлен в тупик, но быстро вернул себе самоуверенность и, глядя прямо в лицо Герцогу, сказал:

— Я не знаю, что вы думаете насчет меня, милостивый государь, и не понимаю, с какой целью вы ведете подобный разговор.

— Единственно из участия к вам, — перебил финансист. — Вы прекрасный человек и мне очень нравитесь. Я уверен, что вы при своих склонностях можете почувствовать себя в скором времени стесненным материально. Вспомните тогда обо мне, и я устрою ваши дела. До свидания, князь!

Не дав Сержу времени ответить, Герцог направился в оранжерею, где дочь ждала его с нетерпением. Позади его шел князь, немного смущенный. Слова финансиста пробудили в его душе тяжелые мысли. Неужели это правда, что он обманут госпожой Деварен, которая под видом величия и великодушия поставила его, как дурака, в полную зависимость от своей дочери? Он старался себя успокоить.

— Мишелина любит меня, — говорил он себе, — все будет прекрасно.

Госпожа Деварен присоединилась к молодым супругам. Мало-помалу залы стали пустеть. Серж отвел Кейроля в сторону.

— Как вы решили закончить сегодняшний вечер, мой дорогой? — спросил он его. — Известно ли вам, что для вас приготовлены комнаты в замке?

— Да, я знаю и уже благодарил госпожу Деварен, но я решил вернуться в Париж. Нас ожидает наш маленький рай, я хочу там быть сегодня же вечером! Уже готовы карета и лошади. Я увезу свою жену на почтовых.

— Но это похищение! — сказал весело Серж. — Совсем как во время Регентства!

— Что, дорогой князь, каковы мы, банкиры! — ответил Кейроль, смеясь. Затем, меняя тон, он продолжал: — Послушайте, я дрожу, трепещу, меня бросает то в жар, то в озноб. Приятное волнение! Представьте себе, у меня ведь сердце совсем не тронуто! Я никогда не любил еще, а теперь люблю безумно!

Серж инстинктивно посмотрел на Жанну. Она сидела бледная, с нездоровым видом.

Госпожа Деварен поочередно обнимала нежно обеих молодых девушек. Печаль светилась в ее глазах. Мать живо чувствовала, что приближались последние минуты ее неограниченного правления. Она собиралась с мыслями, выказывая в последний раз всю свою любовь этим двум девушкам, выросшим около нее, как два нежных и драгоценных растения.

— Вот и кончился этот знаменитый день! — сказала она им. — Обе вы замужем, вы не принадлежите мне более… Как я буду одинока без вас! Еще сегодня утром у меня было двое детей, а теперь…

— Теперь у тебя четверо, — перебила Мишелина. — Не жалуйся же, мама!

— Я и не жалуюсь, — живо возразила госпожа Деварен.

— Вот и прекрасно! — вскричала весело молодая женщина. Затем она обратилась к Жанне: — Отчего ты ничего не говоришь? О чем ты задумалась? Не больна ли ты?

Жанна вздрогнула и, делая усилие, чтобы смягчить жесткое выражение своего лица, проговорила:

— Ничего, немного устала.

— И притом душевно взволнована, — прибавила Мишелина. — Сегодня утром со мной было то же: когда мы взошли в церковь при звуке органа, среди цветов, окруженная всеми нашими друзьями, я почувствовала, что сделалась белее своего вуаля. Расстояние до моего места мне казалось таким длинным, и я думала, что никогда не дойду. Однако ж дошла. Теперь все меня называют «madame», а некоторые «княгиня». Это меня очень забавляет.

Серж подошел и сказал, улыбаясь:

— Но ты и есть княгиня, теперь все должны так называть тебя.

— Только ни мама, ни Жанна, ни ты, — проговорила живо молодая женщина. — Называйте меня всегда Мишелиной, это будет менее почтительно, зато более нежно.

Госпожа Деварен не могла удержаться от желания еще раз прижать к сердцу свою дочь.

— Милое мое дитя, — сказала она взволнованно, — ты нуждаешься в любви, как цветок в солнце. Но я тебя люблю! — Она остановилась и добавила: — Мы тебя любим.

При этих словах она протянула руку зятю. Затем, переменяя разговор, обратилась к Кейролю со словами:

— Кстати, я вспомнила, что вы, Кейроль, сегодня возвращаетесь в Париж, Будьте добры, сообщите некоторые мои приказания в нашу контору.

— Как, дела? Даже в день моей свадьбы! — воскликнула Мишелина.

— Да, и, конечно, все насчет муки, дитя мое, — ответила смеясь мать. — В то время, как мы веселимся, Париж кушает, а у него замечательный аппетит!

Мишелина подошла к мужу.

— Серж, еще не поздно, — сказала она, — хорошо бы нам отправиться на крестьянский бал. Я обещала им придти. Эти честные люди были бы так счастливы!

— Как хочешь, я к твоим услугам. Будем популярны!

Госпожа Деварен ушла в свою комнату. Кейроль, немного стеснявшийся, воспользовался минутой, чтобы приказать своему кучеру проехать парком и ждать у дверей маленькой оранжереи. Ему хотелось во время отъезда с женой не встретиться ни с кем, избежать стеснительного прощания с друзьями и любопытных взглядов.

Мишелина подошла к Жанне.

— Я не увижу тебя более сегодня вечером, так как ты уезжаешь потихоньку. Прощай!

Она горячо поцеловала подругу и, взяв мужа под руку, увлекла его в парк.

 

X

Жанна, оставшись одна, следила за их легкой, как будто на крыльях, походкой, какая замечается у влюбленных. Серж, наклонившись к Мишелине, что-то нежно говорил ей. Горькое чувство наполнило сердце Жанны. Она была одна, тогда как любимый ею человек… Она возмутилась. Несчастная! Зачем же она думает об этом человеке? Разве она имеет теперь право на это? Она не принадлежит более себе. Другой, который был так же добр к ней, как Серж неблагодарен, сделался ее мужем. Она думала об этом и вполне искренне хотела любить Кейроля. Бедный Жан! Она будет с ним предупредительна, внимательна, ласкова. Серж стал бы ревновать ее, ведь не может же он так скоро забыть ее, которую так сильно любил.

Мысли ее снова вернулись к тому, воспоминание о котором она хотела изгнать из своего сердца. Она делала усилия, но на уме был все: «Серж, Серж!» Он господствовал над ней, владел ею! Она боялась. Неужели имя его постоянно будет у нее на губах, а его лицо перед ее глазами? Он вечно будет стоять перед нею.

Слава Богу, приближалась минута отъезда. Путешествие, вид новых мест, где она еще не бывала вместе с Сержем, помогут ей избавиться от преследовавших ее воспоминаний. Ее муж увезет ее, защитит ее. Ведь это его обязанность, а она энергично поможет ему в этом. Всеми силами души она призывала Кейроля, цеплялась за него, как утопающий за какой-нибудь обломок разбитого корабля, с энергией, какую внушает только отчаяние.

Между Жанной и Кейролем произошло как бы симпатическое сообщение. Призываемый мысленно своей женой, муж явился.

— Наконец-то! — сказала Жанна.

Кейроль улыбался, удивленный такой радушной встречей. Жанна, не глядя на него, продолжала:

— Когда же мы едем?

Хотя банкир еще больше удивился, но ему было очень приятно и он мог только сказать:

— Через одну минуту, дорогая Жанна.

— К чему такая задержка? — сказала нервно молодая женщина.

— Видишь ли, более двадцати карет на главном дворе. Наш кучер проедет аллеи парка и подаст экипаж к маленькой двери оранжереи, чтобы нас не видали.

— Пусть будет так! Подождем!

Жанна была недовольна минутной задержкой. В пылу принятого ею сгоряча решения она хотела немедленно увеличить пространство между собой и Сержем. Кейроль, ничего не зная, неблагоразумно замедлил. Жанна досадовала. Не стараясь добиться причины, заставившей волноваться его жену, Кейроль угадал, что случилось что-нибудь неблагоприятное для него. Он хотел сгладить дурное впечатление и переменить ход мыслей Жанны.

— Вы были дивно хороши сегодня, — сказал он, подходя к ней с любезным видом. — Многие в восторге от вас, а я этим гордился! Если б вы слышали разговоры моих друзей! Настоящий концерт поздравлений. Все кричали: «Какое счастье этому Кейролю! Все ему удается: он богат, а теперь у него очаровательнейшая жена». Видите, Жанна, что, благодаря вам, я самый счастливый в свете.

Жанна нахмурила брови и, ничего не ответив, кивнула головой с презрительным и надменным жестом. Кейроль продолжал, не замечая предвестников бури:

— Мне завидуют! Это и понятно! Я ни с кем не поменяюсь своей судьбой. Послушайте! Ведь наш друг, князь Панин, очень счастлив: он женат на богатой прелестной женщине, любящей его и им любимой, а все-таки я не считаю его счастливее себя.

Жанна быстро встала с места и, кинув на мужа сверкающий грозный взгляд, воскликнула с гневом:

— Милостивый государь!

— Простите меня, — сказал смиренно Кейроль. — Я кажусь, быть может, смешным, но мое чувство сильнее меня: я никак не могу скрыть свою радость. Вы увидите, как я сумею быть вам признательным. Я постараюсь всячески угодить вам, а для начала я хочу предложить вам маленький сюрприз.

— Какой? — спросила равнодушно Жанна.

Кейроль потер руки с таинственным видом. Он заранее был в восторге от радостного удивления жены, когда она узнает, в чем состоял сюрприз.

— Вы, наверно, думаете, что мы отправимся в Париж, чтобы провести там по-мещански наш медовый месяц?

Жанна вздрогнула. Кейроль употреблял такие неприятные для нее слова.

— Вовсе нет, — продолжал банкир. — Завтра я покину свою контору. Пусть мои клиенты говорят, что хотят, а я оставлю свои дела, и мы уедем.

У Жанны заметно было удовольствие на лице. Луч радости засветился в ее взоре. Ей хотелось уехать куда-нибудь далеко-далеко и отдохнуть душевно.

— Куда же мы поедем?

— Вот в этом-то и заключается мой сюрприз. Вы знаете, что князь со своей женой тоже отправляются путешествовать.

— Да, но они ничего не говорили, куда они едут, — перебила Жанна, начиная немного волноваться.

— Я знаю, что они едут в Швейцарию. Вот и мы туда же.

Кейроль никак не ожидал эффекта, какой произведут его слова. Жанна вскочила с места, как лань, заслышавшая выстрел.

— Мы туда же, куда они? — воскликнула она.

— Да, чтобы продолжать затем путешествие вместе. Две пары молодых супругов. Да это просто очаровательно! Серж, услыхав о моем проекте, сначала противился, но княгиня пришла ко мне на помощь. Когда же он увидел, что его жена согласна со мной, то засмеялся и сказал: «Так что же, если вы хотите, я вполне согласен. Этот вопрос можно считать поконченным». Между нами, он противился только для формы. Что ни говори, а любовь есть эгоизм. Но после двух недель, проведенных наедине с женой, Серж перестанет сердиться, что мы нарушим их дуэт, Мы поедем в Италию смотреть на озера, Станем кататься на лодках вчетвером! Вот настоящий праздник!

Кейроль мог бы говорить еще час, но Жанна не слушала его более. Она погрузилась в глубокие думы. Итак, все усилия, которые она делала, чтобы избежать встречи с любимым человеком, были бесполезны. Она убегала от него, а непреодолимая судьба опять сталкивала ее с ним. К тому же и сам муж усиленно старался о неминуемом и ненавистном ей сближении. Мрачная улыбка мелькнула на ее губах. Было что-то печально-забавное в той настойчивости, с какою Кейроль сам весело и спокойно направлял свою жену к Сержу.

Кейроль, приведенный в замешательство молчанием Жанны, спустя несколько минут спросил:

— Что с вами? Вы похожи на князя, когда он выслушивал мой план.

Жанна резко отвернулась. Сравнение, сделанное Кейролем, было слишком прямо. В конце концов глупость ее мужа становилась положительно несносной.

Банкир, совсем озадаченный дурным впечатлением своих слов, продолжал:

— Может быть, вы против этого путешествия? Так я вполне готов отказаться от него…

Молодая женщина была тронута такою кротостью мужа.

— Да, — сказала она тихо, — за это я буду очень признательна.

— Я думал только угодить вам. Простите, что я так плохо придумал. Останемся в Париже! Какое мне дело до места, где я буду. Только бы быть с вами, вот все, чего я желаю. — Он подошел к ней. В его глазах светилась страсть. — Вы так прекрасны, Жанна, и я вас так давно люблю.

Она отшатнулась в каком-то непонятном ужасе. Кейроль, очень взволнованный, накинул ей на плечи сорди-де-баль и, показывая на дверь, сказал:

— Карета готова: мы можем ехать.

Страшно смущенная, Жанна продолжала сидеть на месте.

— Подождем немного, — сказала она.

Кейроль принужденно улыбнулся.

— Сейчас только вы меня торопили.

В Жанне произошла внезапная перемена. Ее энергия пропала. Она чувствовала себя совсем усталой. Мысль ехать с Кейролем и сидеть вместе с ним в тесной карете пугала ее. Она неопределенно поглядела на мужа и видела, как бы сквозь туман, этого толстяка в накрахмаленной рубашке с белой грудью, переломленной выдающимся вперед животом. Мясистый затылок овернца давил воротничок рубашки. Плоским ушам не хватало только золотых серег. На одном из пальцев толстых волосатых рук блестело обручальное кольцо. Затем, как призрак, являлся перед ее воображением Серж с его тонким и насмешливым профилем, с его прекрасными голубыми глазами и длинными белокурыми усами. Глубокая печаль овладела молодой женщиной и слезы показались у ней на глазах.

— Что с вами? Вы плачете? — воскликнул встревоженный Кейроль.

— Это ничего: нервы немного расходились. Я вспомнила, что замок этот носит мое имя. Здесь прошло мое детство, здесь умер мой отец. Тысячи воспоминаний соединены с этим домом, и я не могу оставить его без волнения.

— Другой дом ждет вас, веселый, роскошно украшенный, — шептал тихо Кейроль, — достойный вас принять. Там вы будете жить со мной с этих пор счастливо, благодаря моим заботам и принадлежа мне одному. — Затем прибавил он с горячей мольбой: — Жанна, едем!

Он хотел обнять ее, но молодая женщина резко освободилась.

— Оставьте меня! — сказала она, отодвигаясь от него.

Кейроль посмотрел на нее с удивлением.

— Что такое? Вы дрожите от страха! — Он попробовал шутить. — Неужели я такой страшный? Или действительно мысль покинуть этот дом волнует вас до такой степени? Если так, то почему вы не сказали мне раньше об этом? Я рассудительный человек. Что же, останемся в замке день, два, столько, сколько вы захотите. Дела у меня в порядке и я могу свободно располагать временем. Наш маленький рай подождет нас.

Он говорил добродушным тоном, но в его словах проглядывала тревога. Жанна медленно пришла в себя и, взяв его за руку, спокойно проговорила:

— Как вы добры.

— Мне не стоит это ни малейшего усилия, — ответил Кейроль, улыбаясь. — Что мне нужно? Только чтобы вы были довольны.

— Хорошо! Хотите доставить мне удовольствие?

— Хочу ли я этого? — горячо воскликнул Кейроль. — Скажите только, что нужно сделать.

— Госпожа Деварен будет очень горевать, когда дочь ее уедет завтра, Нужно будет ее утешить и развлечь…

— А, а, — сказал Кейроль, начиная догадываться, — и вы желали бы…

— Я желала бы остаться некоторое время с ней. Вы приезжали бы ежедневно повидаться с нами, хоть начиная с завтрашнего дня… А как бы я была благодарна вам за это и как полюбила бы вас!

— Но вы ни о чем не подумали, Жанна! — вскричал Кейроль, сильно взволнованный. — Как, моя дорогая, вы хотите, чтобы сегодня я один возвратился в Париж? Но что скажут мои слуги? Меня поднимут на смех!

При этих словах лицо бедного Кейроля приняло действительно жалобное выражение. Жанна посмотрела на него так, как никогда ранее. От этого взгляда сладострастная дрожь пробежала по нему и кровь закипела в нем.

— Неужели вы будете казаться смешным оттого, что поступите со мной деликатно и нежно?

— Не думаю, чтобы нежность выразилась в таком поступке! — воскликнул Кейроль. — Напротив! Но я вас люблю! Вы не можете в этом сомневаться!

— Докажите это, — настаивала Жанна более и более вызывающим тоном.

Кейроль потерял терпение:

— Неужели я докажу свою любовь тем, что оставлю вас одну? Чистосердечно говорю вам, Жанна, я готов быть образцовым мужем по отношению к вам, исполнять все ваши фантазии, но только с условием, чтобы они были исполнены. Теперь же как будто вы смеетесь надо мной! Если я буду уступать вам при таких важных вопросах с первого дня нашей свадьбы, что же вы сделаете со мной впоследствии? Нет и нет! Вы моя жена, а жена должна следовать за своим мужем, так гласит закон!

— Что же, вы хотите одним законом удержать меня? — ответила живо Жанна. — Разве вы забыли, что я сказала вам, когда вы просили меня быть вашей женой? «Я даю вам только мою руку».

— А я ответил вам, что от меня зависит, сумею ли победить ваше сердце. Верно! Оставьте же мне средство для этого. Послушайте, моя дорогая, — продолжал банкир решительным тоном, — вы считаете меня за ребенка. Я не так наивен, как вы думаете! Я знаю, что означает такое сопротивление: очаровательнейшую стыдливость, с условием, что она не продолжится долго.

Жанна отвернулась, ничего не отвечая. Выражение ее лица изменилось: оно было жестокое и злое.

— Знаете, — сказал Кейроль, — вы можете вывести из терпения даже святого! Послушайте, скажите мне, что означает такое поведение?

Молодая женщина молчала. Она чувствовала, что настал конец ее доводам и что она прижата к стене и не знает, как выйти из такого затруднения. Обессиленная сопротивлением, она впала в глубокое уныние. Между тем ей не хотелось уступить, она дрожала при одной мысли принадлежать этому человеку. Теперь, когда она его видела перед собою, она испытывала ужасное отвращение. Страшно взволнованный, Кейроль следил, как жена его становилась все печальнее и печальнее. У него явилось предчувствие, что она от него что-то скрывает. Сердце его сжалось, он задыхался. Ему хотелось все знать. Вследствие подозрения он пустился на хитрость и, подойдя к Жанне, сказал ей нежно:

— Послушайте, дорогое дитя, мы оба не понимаем друг друга: я слишком горячусь, а вы отказываетесь понять меня. Забудьте, что я ваш муж, смотрите на меня, как на друга, и говорите со мной откровенно. В вашем сопротивлении скрывается какая-то тайна. У вас было какое-нибудь горе, какое-нибудь разочарование…

Жанна, тронутая этими словами, сказала глухо:

— Не говорите со мной так, оставьте меня.

— Нет, — ответил тихо Кейроль, — мы начинаем общую жизнь; нужно, чтобы не было между нами никаких недоразумений. Будьте откровенны, вы найдете во мне снисходительного слушателя. Ведь молодые девушки часто бывают большими фантазерками. Они мечтают об идеале, забирают в голову себе безнадежную любовь, о которой не догадываются даже выбранные ими герои, Вдруг приходится им столкнуться с действительностью; они выходят замуж за человека, не представляющего из себя ожидаемого Ромео, но честного, признательного, любящего, готового исцелить сделанные другими раны. Такого мужа боятся, не доверяют ему, отказываются следовать за ним, и совсем напрасно. При здоровой и честной жизни, которую жена разделит с мужем, сначала предается забвению все прошлое, а затем наступает полное спокойствие духа.

Кейроль проговорил это дрожащим голосом, с сердцем, сжатым от душевного волнения, старался прочитать на лице Жанны впечатление, произведенное его словами. Жанна сидела отвернувшись, Кейроль наклонился к ней.

— Что же вы не отвечаете мне? — сказал он.

Она все молчала. Тогда он, взяв ее за руку, заставил ее посмотреть на него. Увидев лицо ее, орошенное слезами, он задрожал. Безумная ярость овладела им.

— Вы плачете? — воскликнул он. — Так это правда? Значит вы любили?

Жанна вскочила с места. Она негодовала на себя за неблагоразумие, увидя себя в ловушке. Щеки ее покрылись ярким румянцем. Вытерев слезы, она обратилась к Кейролю:

— Кто вам сказал об этом?

— Вы не обманете меня, — ответил с горячностью банкир, — я все прочитал в ваших глазах! Я хочу знать имя этого человека.

Жанна посмотрела прямо ему в лицо.

— Никогда! — сказала она.

— Вот и признание! — воскликнул Кейроль.

— Вы недостойно обманули меня своей притворной нежностью, — гордо перебила его Жанна. — Я ничего не скажу более.

Одним прыжком Кейроль очутился возле нее. В нем сказался простой мужик. Он произнес ужасное проклятие и схватил ее за руку.

— Берегитесь! Не шутите со мной! Говорите, я хочу этого! Иначе!..

Он грубо потряс ее.

У возмущенной Жанны вырвался крик негодования. Освободившись гордым жестом от мужа, она вскричала:

— Оставьте меня, вы внушаете мне ужас!

Муж, вне себя, бледный, как смерть, судорожно дрожа, не будучи в силах выговорить ни одного слова, готов был уже броситься на нее, как вдруг дверь из комнаты госпожи Деварен отворилась и показалась хозяйка с письмами в руках, приготовленными для Кейроля. У Жанны вырвался крик радости, и в один прыжок она бросилась в объятия той, которая заменила ей мать.

 

XI

Госпожа Деварен с одного взгляда поняла, в чем дело. Она увидела Кейроля, багрового, обезумевшего, едва стоявшего на ногах. В то же время и Жанна дрожала у нее на груди. Предчувствуя, что тут произошло что-нибудь серьезное, она старалась быть спокойной и хладнокровной, чтобы легче победить сопротивление, какое могло представиться.

— Что такое случилось? — спросила она, строго глядя на Кейроля.

— Неожиданный случай, — ответил банкир с нервным смехом. — Госпожа Кейроль отказывается следовать за мной.

Госпожа Деварен слегка отодвинула от себя молодую женщину, крепко припавшую к ее плечу.

— Почему же так? — спросила она.

Жанна молчала.

— Она не смеет говорить! — вскричал Кейроль, раздражаясь от звука своих слов. — У ней в сердце, как кажется, несчастная любовь! А так как я не похож на воображаемого ею героя, то эта история не может так кончиться. Нельзя сказать мужу через двенадцать часов после венчания: «Милостивый государь, я очень огорчена, но люблю другого!» Это было бы уже чересчур удобно. Я не желаю подчиняться таким фантазиям, да и не имею ни малейшей склонности представить из себя Сганареля.

— Кейроль, сделайте мне удовольствие, не кричите так сильно, — сказала спокойно госпожа Деварен. — Между Жанной и вами какое-то недоразумение…

Муж с силою повел своими могучими плечами.

— Недоразумение? Черт возьми, я хорошо знаю это! У вас утонченный язык, мне нравится такое выражение! Недоразумение! Скажите лучше — недостойный обман! Но я хочу знать имя этого «господина». Она должна сказать его. Я ведь не изысканный и хорошо обученный джентльмен. Я мужик и я должен был бы…

— Довольно! — отчетливо сказала госпожа Деварен, ударив пальцем по огромному кулаку Кейроля, который последний грозно поднял, как мясник, готовящийся убить быка, Отведя его к окну, она сказала: — Вы совсем сумасшедший. Как можно вести себя так грубо? Сию же минуту идите в мою комнату. Вам теперь она ничего не скажет, мне же признается во всем, и мы узнаем, как нам поступить.

Лицо Кейроля просветлело.

— Вы правы, — сказал он, — правы, как всегда! Нужно извинить меня; я не умею говорить с женщинами. Сделайте ей выговор и заставьте ее вникнуть немного в действительность, Только, ради Бога, не оставляйте ее одну: она способна сделать какую-нибудь глупость.

Госпожа Деварен улыбнулась.

— Будьте спокойны! — ответила она.

Сделав знак уходящему Кейролю, она вернулась к Жанне.

— Дочь моя, успокойся. Теперь мы одни; ты можешь мне рассказать, что случилось. Как женщины, мы поймем друг друга. Послушай, ты испугалась, не правда ли?

Жанна стояла, как окаменелая, неподвижная и немая. Она упорно смотрела на цветок, свесившийся из одной жардиньерки, как будто этот красный цветок очаровал ее так, что она не могла оторваться от него. Одна неотступная мысль была у нее в голове: ее несчастье непоправимо. Госпожа Деварен посмотрела на нее с минуту, а потом, тихонько дотронувшись до ее плеча, сказала:

— Почему ты не хочешь отвечать? Разве у тебя нет доверия ко мне? Разве я не вырастила тебя? Если ты и не родная моя дочь, то разве моя любовь и заботы о тебе не сделали меня истинной твоей матерью?

Жанна ничего не отвечала, но глаза ее наполнились слезами.

— Ты знаешь хорошо, как я люблю тебя, — продолжала госпожа Деварен. — Поди же ко мне, я обниму тебя, как прежде, когда ты была маленькой и когда что-нибудь у тебя болело. Положи на грудь ко мне свою головку и дай волю своим слезам. Я вижу хорошо, что они тебя душат.

Жанна не могла долее сопротивляться и, бросившись на колени перед госпожой Деварен, как испуганная птичка, влетевшая в свое гнездо и спрятавшаяся под крылья матери, уткнула голову в шелковые надушенные складки ее платья. Ее глубокая, безнадежная печаль была неопровержимым доказательством того, что Кейроль сказал правду. Жанна любила прежде и теперь любила другого, но не мужа. Почему же она ничего не сказала и согласилась выйти замуж за банкира? Только теперь вспомнила госпожа Деварен, что Жанна долго была против этого брака. Тогда все приписали ее отказ гордости, а никому не пришло в голову, что причиной была любовь.

Она не хотела быть разлученной с тем, кого любила. Вот от этого-то и происходила борьба, кончившаяся согласием быть женой Кейроля, может быть, в минуту отчаяния и слабости. Но почему же любимый ею человек не женился на ней? Какое препятствие стояло между ним и молодой девушкой? Жанна так хороша, так обеспечена щедростью госпожи Деварен, что ее избранник не мог бы колебаться просить ее руки.

Может быть, человек, которого любила Жанна, был недостоин ее? Нет, она такого не выбрала бы. Быть может, он несвободен? Наверно, так и есть. Без сомнения, это какой-нибудь женатый человек. Негодяй, не постыдился смутить сердце молодой девушки! Где она встретилась с ним? Может быть, в свете, а может быть, и у нее в доме! Кто знает! Может быть, и теперь еще он бывает. При этой мысли госпожой Деварен овладел гнев. Она хотела знать имя этого человека, чтобы объясниться с ним, высказать ему, что думает о его недостойном поведении. Показала бы она этому господину, как увлекать хорошо воспитанных девушек! Он воображал, что ничем не рисковал! Она выставила бы его из дому с подобающими почестями за его прекрасное поведение.

Жанна молча продолжала плакать на коленях у госпожи Деварен, которая подняла тихо ее голову и вытирала ей слезы кружевным платком.

— Дитя мое, вся эта кутерьма ничего не значит. Нужно только что-нибудь решить. Я понимаю, что ты не откровенничаешь со своим мужем, а от меня зачем же скрываешь? Как зовут человека, которого ты любишь?

Этот вопрос, заданный так просто, заставил немного опомниться взволнованную Жанну. Она увидела опасность, которой избегала. Сказать госпоже Деварен? Назвать имя того, кто изменил ей? Госпоже Деварен? Да разве это возможно? В одну минуту она сообразила, что погубила бы и Мишелину, и Сержа. Ее совесть возмущалась от этого, и она не хотела говорить. Жанна встала и, глядя на госпожу Деварен еще испуганными глазами, воскликнула:

— Пожалуйста, забудьте о моих слезах! Не верьте тому, что муж мой сказал вам. Не старайтесь никогда что-нибудь узнать! Оставайтесь в неведении, как теперь!

— А вот что! Значит тот, о котором идет речь, касается близко меня, иначе бы ты не старалась скрыть от меня, — сказала госпожа Деварен, охваченная инстинктивной тревогой.

Она замолчала. Глаза ее сделались неподвижны. Она глядела и не видела ничего, стараясь угадать.

— Прошу вас об этом! — воскликнула Жанна вне себя, протягивая руки к госпоже Деварен, как будто для того, чтобы отвлечь ее от опасного открытия.

— Если бы у меня был сын, — сказала госпожа Деварен, — я думала бы… — Вдруг она замолчала. Страшно бледная, она подошла к Жанне и так посмотрела на нее, что, казалось, хотела заглянуть в ее душу. — Разве?.. — начала она.

— Нет, нет! — перебила Жанна в ужасе от сознания, что госпожа Деварен почти угадала истину.

— Ты отрицаешь, прежде чем я произнесла это имя? — сказала госпожа Деварен громовым голосом. — Ты прочитала его на моих губах? Несчастная, человек, любимый тобою, муж моей дочери!

Госпожа Деварен произнесла это слово «моей» с таким выражением, что можно было угадать в ней мать, способную на все, чтобы защитить счастье обожаемого детища, Серж хорошо рассчитал, что в выборе между Жанной и Мишелиной госпожа Деварен не будет колебаться. Она позволила бы разрушить мир, чтобы из его развалин создать убежище, где ее дочь была бы счастлива и весела.

Жанна опять чувствовала себя удрученной, Госпожа Деварен насильно подняла ее, У нее не было более пощады для Жанны. Она была единственной свидетельницей, и нужно было, чтобы та сказала правду, хотя бы пришлось принудить ее к тому силой.

— Ах, простите меня! — жалобно проговорила молодая женщина.

— Разве речь идет об этом? Отвечай мне одно слово: он тебя любит?

— Не знаю.

— А говорил он тебе об этом?

— Да.

— И он женился на Мишелине! — воскликнула в ужасе госпожа Деварен. — Правда, я сомневалась в нем. Ах, зачем я не послушалась своего инстинкта!

Она принялась ходить по оранжерее, как львица в клетке. Затем вдруг остановилась перед Жанной и сказала:

— Ты должна помочь мне спасти Мишелину!

Она думала только о родном детище. Без колебания, бессознательно, она оставляла другую, приемную дочь. Она требовала от последней спасения своей дочери, как долга.

— Чего же ей бояться? — с горечью ответила Жанна. — Она торжествует, сделавшись его женой.

— А если он оставит ее? — с грустью сказала мать. Но, подумав, прибавила: — Впрочем, он уверял меня, что любит ее!

— Он лгал! — воскликнула Жанна. — Он женился на Мишелине ради ее богатства!

— Почему ты так полагаешь? — сказала грозно госпожа Деварен. — Разве она недостаточно красива, чтобы понравиться ему? Может быть, ты думаешь, что только тебя можно любить?

— Если бы я была богата, он женился бы на мне! — ответила раздраженно Жанна. Она в конце концов возмутилась: слишком уж наступали на нее. Как бы торжествуя победу, она прибавила: — В тот вечер, когда он заперся со мною, чтобы уговорить меня выйти замуж за Кейроля, он клялся мне в этом честью!

— Клялся честью! — с иронией повторила госпожа Деварен, упавшая духом. — Как он нас всех обманул! Но что же делать? Чем я могу действовать против него? Развод? Мишелина не согласится на это. Она очень любит его. — И в порыве бешенства она воскликнула: — Да может ли быть, чтобы эта глупая девочка полюбила ничтожного красавца! Ведь моя кровь течет в ней! Если бы она узнала правду, она способна была бы умереть!

— А разве я умерла? — сказала Жанна.

— Ты! У тебя сильная натура, — возразила госпожа Деварен, смягчаясь, — но она такая нежная, такая слабая! Ах, Жанна, вспомни, что я сделала для тебя, придумай какую-нибудь непреодолимую преграду между собой и Сержем! Вернись к своему мужу! Ты не хочешь сейчас ехать с ним? Но ведь это безумие! Если ты разойдешься с Кейролем, то не будешь в состоянии оттолкнуть от себя Сержа и отнимешь у меня мужа моей дочери!

— Боже мой, вы только и думаете что о ней! Всегда она и прежде всего она! — с гневом воскликнула Жанна. — А я-то? Ведь я тоже человек. Надеюсь, что я имею право на защиту, право быть счастливой. Вы желаете, чтобы я пожертвовала собой, чтобы отдалась этому нелюбимому человеку, который внушает мне только ужас!

На этот раз вопрос был поставлен ясно. Госпожа Деварен мало-помалу приходила в себя. Она выпрямилась и сказала повелительным голосом, против власти которого никто не мог устоять:

— Тогда как же? Ты хочешь разойтись с мужем? Хочешь вернуть себе свободу посредством скандала? Но какую свободу? Тебя все оттолкнут, тебя будут презирать. Последуй моему совету, заставь замолчать свое сердце и послушайся только рассудка. Твой муж хороший человек. Вместо любви он внушит тебе уважение к себе. Выходя замуж ты приняла на себя обязательство относительно мужа. Выполни его. Это твой долг.

Жанна, все еще не сдававшаяся, почувствовала себя побежденной этими словами.

— Но какова будет моя жизнь? — сказала она жалобно.

— Жизнь честной женщины, — ответила с истинным величием госпожа Деварен. — Будь женой: Бог даст тебе сделаться матерью, а тогда ты будешь спасена.

Жанна еще более поддалась этим словам. Она чувствовала, что в них не было неумолимого эгоизма матери. Все, что сказала ее приемная мать, было искренно и справедливо. Ею руководило теперь не взволнованное тревогой сердце, а спокойное и чистосердечное сознание.

— Хорошо, я повинуюсь вам, — ответила молодая женщина. — Поцелуйте же меня, мама!

Она подставила свой лоб госпоже Деварен, из глаз которой упали на лоб Жанны две слезы благодарности и восторга. Затем Жанна сама подошла к двери комнаты госпожи Деварен и позвала мужа:

— Идите, Кейроль!

На пороге показалось встревоженное лицо мужа, немного пришедшего в себя во время ожидания, Но смущенного долгим разговором. Он увидал госпожу Деварен и Жанну серьезными и успокоенными, но не решался первым заговорить.

— Кейроль, все объяснилось, — сказала госпожа Деварен. — Вам нечего бояться. Тот, кто внушает вам тревогу, навеки разлучен с Жанной. Впрочем, ничего не случилось такого между ним и девушкой, сделавшейся вашей женой, что могло бы оскорбить вас и дать повод к ревности. Я не назову вам сегодня имени этого человека. Но если, сверх ожидания, он снова появился бы и вашей чести угрожала бы опасность, то я сама, поверьте мне, первая укажу вам его!

Кейроль на минуту задумался, затем обратился к госпоже Деварен со словами:

— Хорошо. Я вам верю, — и, повернувшись к Жанне, сказал: — Простите меня, и пусть все будет забыто.

Лицо хозяйки просияло от радости. Следя глазами за уходившими Кейролем и Жанной, она прошептала:

— Честные люди! — Затем, меняя выражение, прибавила: — А теперь примемся за другое.

И она вышла на террасу.

 

XII

Ночь была теплая, ясная, По большой аллее, темной от густолиственных больших деревьев, быстро катилась карета Кейроля, освещая по дороге темную листву колеблющимся светом своих фонарей. В то же время по шоссе, ведущем в Понтуаз, слышался стук экипажей, в которых запоздавшие гости спешили на поезд. Был первый час ночи. Соловей, разбуженный луной, озарившей белым светом большие деревья парка, начал напевать звездам песнь любви. Госпожа Деварен невольно остановилась слушать его. Глубокая тишина царила в природе. Чувство физического удовольствия овладело бедной матерью, так жестоко страдавшей от глубокой печали. Она думала, как она была бы счастлива в эту чудную ночь, если бы сердце ее было полно тишины и спокойствия. Обе ее дочери были замужем: ее последняя обязанность была исполнена. Ей только бы наслаждаться такой жизнью, спокойной и довольной, какую она себе устроила… И что же? Вместо этого страх и притворство овладели ее мыслями. Ей приходилось страшно бороться без пощады с человеком, обманувшим ее дочь и лгавшим ей самой. Корабль с ее счастьем был уже в гавани, но загорелся, и приходилось вновь начинать труд, вновь работая без устали.

Глухая злоба закипела в ее сердце, Построив так прочно здание для своего счастья и украсив его ежечасными стараниями, вдруг увидеть там постороннего, хитростью вошедшего, дерзко поселившегося и навязывающего свою ненавистную ей власть! И что же могла она предпринять против нового властелина? Ничего. Он был крепко защищен безумной любовью Мишелины. Нанести удар Сержу — это значит верно и смертельно ранить свою дочь. Итак, этот негодяй мог бы безнаказанно смеяться над ней и делать ей дерзости! Как ей следовало поступить? Отозвать его в сторону, сказать, что ей было известно его бесчестное поведение, высказать ему прямо раз навсегда все свое презрение и всю ненависть? А после этого что будет? Какой практический результат мог получиться из такого неистового проявления своей злобы? Князь, пользуясь большим влиянием на Мишелину, находившуюся в его власти, разлучит дочь с матерью. И вот она останется тогда одна в своем уголке, брошенная, как бедная собака, и умрет от отчаяния и гнева. В таком случае нужно было все скрывать, притворяться, быть равнодушной, а если бы потребовалось, то и ласковой, и начать трудную работу, чтобы отдалить Мишелину от человека, которого она обожала. Вот в чем должен состоять стратегический план ее действий: выставить на вид все погрешности мужа, осветить все его дурные поступки и доставить ей случай увериться в его ничтожестве. Одним словом, заставить молодую женщину понять, что ее муж — изящный манекен, недостойный ее любви.

Поставить западню для Сержа было бы легко. Он игрок, и следовало только не стеснять его в деньгах, чтобы он вполне мог удовлетворить свои страсти. Стоит только попасть ему в когти демона игры, как он станет пренебрегать своей женой; а тогда мать могла бы вернуть свое утраченное влияние. Если состояние Мишелины будет почато ее мужем, она вмешается между своей дочерью и ее мужем. Она образумила бы князя, зависевшего от нее в денежном отношении, и сумела бы направить его поступки по своему желанию.

Она видела уже свою власть вновь приобретенной, а дочь, свое сокровище, свою жизнь, вышедшей благополучно из печального положения. А затем родится ребенок, думала она, и если Мишелина была истинной ее дочерью, то будет обожать это маленькое существо. Слепая любовь ее к мужу будет ослаблена материнским чувством. Серж не знал еще, какой противник был у него. Плохо было тому, кто вставал на дороге госпожи Деварен, когда дело касалось ее интересов! Но теперь дело идет о счастии ее дочери! Улыбка скользнула по ее губам. С этого часа она приняла непоколебимое решение вступить со своим зятем в борьбу, которая должна была кончиться поражением того или другого.

Издали доносились среди ночи нестройные звуки труб с бала крестьян и рабочих, Госпожа Деварен машинально направилась к палатке, в которой слышался тяжелый топот танцующих. Яркий свет от ламп проникал сквозь полотно палатки, на котором отражались увеличенные тени бывших внутри людей. Веселые крики, шумный смех, смешанный с визгом веселящихся женщин, носились в воздухе. Голос распорядителя танцев громко и торжественно провозглашал: «Lapoule! Enavant-deux! Balancezvosdames!» Вслед за тем слышался топот толстых сапог, выкидывающих разные антраша в пляске по дурно выстроганному полу под тихие звуки кларнетов, смешанных с резкими звуками корнет-а-пистона.

При входе в палатку, окруженную с одной стороны столами и скамьями, стояли на подставках две бочки с вином, предлагая краны желающим утолить жажду, Красная лужа под каждой бочкой показывала, что рука питухов не была достаточно тверда. Продавец хлебных лепешек, расположившись с другой стороны, приготовлял печенье из слоеного теста, в то время как его мальчишка ударял с силой в колокол, привязанный к железному пруту над чугунной печкой, призывая желающих в лавочку. В воздухе чувствовался неприятный запах прогорклого масла, вина и копоти от керосиновых ламп.

Недалеко от этой палатки находился балаган с каруселью, доставлявшей в течение всего дня развлечение деревенским шалунам. Оттуда слышался звук шарманки, играющей вальс из «Корневильских колоколов», чтобы привлечь посетителей. Шарманку вертела женщина в белой кофте.

Праздничное оживление, среди которого вдруг очутилась госпожа Деварен, дало счастливый поворот ее тяжелым, гнетущим мыслям; она вспомнила, что Серж и Мишелина должны были находиться тут… Выйдя из темной аллеи, госпожа Деварен подошла к освещенному месту. Узнав хозяйку, сидевшие за столом рабочие тотчас поднялись. Действительно, она была властительницей их, а сегодня они пили и ели у ней с самого утра.

Благосклонным жестом она пригласила их сесть, а сама, быстро подойдя к палатке танцующих, подняла у входа занавес из бумажной материи с красными и белыми полосами. Там, на пространстве около ста метров, она увидела более полутораста человек, из которых одни сидели, другие стояли, а третьи танцевали. В глубине на эстраде расположились музыканты, из которых у каждого в ногах стояло по бутылке вина, чтобы в антрактах между танцами прибавить себе веселости и бодрости. Из-под ног танцующих поднималась мельчайшая пыль, наполняя воздух. Женщины в светлых платьях, хорошо причесанные, и мужчины в праздничных нарядах отдавались всей душой любимому удовольствию. Госпожа Деварен вошла в палатку в то время, когда все с нетерпением ждали, что музыка заиграет шестую фигуру кадрили. У самого оркестра стоял Серж, танцуя с дочерью мэра, avis-avis ему был сам мэр с Мишелиной. Лицо мэра сияло от полного удовольствия. Он был в восторге, что княгиня перед всеми его подчиненными удостоила его такой громадной чести. Между тем его дочь, в платье от первого причастия, удлиненном теперь воланом из кисеи, с розой в волосах, в перчатках на одну пуговицу, не смела поднять глаз на князя и, сильно краснея, отвечала односложными словами на любезности Сержа, с которыми он обращался к ней.

Оркестр гремел, пол трясся; танцевали шестую фигуру. Госпожа Деварен, прислонившись к косяку деревянной двери, следила глазами за своей дочерью, которой легкая походка составляла контраст с тяжелой поступью окружавших ее женщин. Мэр, заискивающий и почтительный, следовал за ней, стараясь всеми силами держаться около нее так, чтобы не наступить на длинный шлейф платья. Слышны были его слова: «Извините меня, княгиня»… «Если, княгиня, соблаговолите дать мне руку, то нам проходить».

Серж неожиданно увидал тещу. Его лицо приняло радостное выражение и у него вырвалось восклицание. Мишелина, следя глазами за мужем, также заметила мать. Для нее радость теперь стала полнее. Серж насмешливыми глазами показал госпоже Деварен на усиленные старания мэра, галопирующего с Мишелиной в то время, как некоторые крестьяне, не твердо стоявшие на ногах, приняли смешные позы, чтобы исполнить фигуру.

Мишелина все время улыбалась, веселясь от души. Такое откровенное, простое веселье, причиной которого была она, доставляло ей большое внутреннее удовольствие. Она наслаждалась радостью всех окружающих. Ее глаза с нежной признательностью смотрели издали на мать, постаравшуюся устроить такой праздник в честь ее. Наконец кадриль была кончена, музыка стихла. Всякий провожал на место свою даму: мэр с особенными почестями, а Серж с таким вниманием, как будто бы он был на балу в посольстве и имел дело с молодой знатной девушкой.

Все окружили госпожу Деварен; раздались радостные восклицания, а музыка заиграла с воодушевлением «Марсельезу».

— Нужно спасаться! — сказал Серж. — Эти славные люди способны торжественно нас вынести на руках.

Увлекая за собой тещу и жену, он вышел из зала, преследуемый радостными криками присутствующих.

Они все трое шли молча. Воздух ночи показался им восхитительным, особенно после удушливой жары в палатке. Радостные крики прекратились, а оркестр уже заиграл польку. Мишелина взяла под руку мужа. Они шли тихо, прижавшись один к другому и не обменивались ни одним словом. Казалось, каждый углубился в самого себя. Подойдя к замку, они поднялись по лестнице и прошли в оранжерею, служившую гостиной госпоже Деварен.

Атмосфера после бала все еще оставалась теплой и ароматичной. Люстры светились, хотя гости все уже разъехались. Мишелина медленно посмотрела вокруг себя. Воспоминание об этом торжественном вечере по случаю ее свадьбы заставило ее сердце сильно биться. С лицом, сиявшим радостью, она бросилась в объятия матери, воскликнув:

— Мама, мама, как я счастлива!

При этом восклицании Серж вздрогнул. Из его глаз упали две слезы, и он, немного бледный, протянул госпоже Деварен свои руки, которые, как она чувствовала, дрожали.

— Благодарю! — сказал он с особенным чувством. Госпожа Деварен внимательно посмотрела на него.

Она не могла заметить и тени дурной мысли на его лице. Он казался чистосердечно взволнованным и искренно признательным. У нее мелькнула мысль, не обманула ли ее Жанна или не ошибалась ли она сама, думая, что князь ее любит. Она почувствовала громадное облегчение, но сомнение закралось навсегда в ее сердце. Она оттолкнула от себя заманчивую надежду. Бросив на своего зятя взгляд, который он понял бы, если бы был менее взволнован, она прошептала:

— Увидим!

 

XIII

Первые два месяца после свадьбы были проведены действительно очаровательно. Серж и Мишелина совсем не разлучались. Через неделю они вернулись с госпожой Деварен в Париж, и громадный отель на улице Св. Доминика, такой мрачный и молчаливый, сделался веселым и шумным. Во дворе слышны были движение лошадей, грумов и конюхов и шум карет, уезжающих и въезжающих. Великолепные конюшни, прежде слишком просторные для трех лошадей хозяйки, сделались малы для князя. Там стояло теперь восемь породистых лошадей для карет, два очаровательных пони, купленных нарочно для Мишелины, но править которыми молодая женщина никогда не решалась, четыре верховых лошади, на которых каждое утро около восьми часов, когда свежесть ночи наполняла благовонием Булонский лес, супруги объезжали озеро.

Яркое солнце заставляло блестеть широкую водную поверхность, края которой были темны от тени елей. Свежий ветерок играл вуалью Мишелины. Слышался скрип кожи седел. Лошади, закусив удила, с пеною у рта, дергали их с силою. Большая русская борзая собака весело бегала вокруг двух всадников. Это были счастливые утра для Мишелины, наслаждавшейся вполне, так как с ней был Серж, предупреждающий всякое ее желание, следивший за ней взглядом, чтобы применить к ее робкой неискусной езде быстрые движения своей чистокровной английской лошади. По временам лошадь ее мужа начинала скакать, и она следила глазами, любуясь изящным наездником, сдерживающим без особых усилий горячую лошадь только давлением на ее крепкие бедра. Затем молодая женщина уже сама желала ехать быстро. Ударив лошадь хлыстиком, она пускала ее галопом, причем прохладный ветерок ласкал ее личико. Она чувствовала себя очень счастливой, видя подле себя любимого ею человека улыбающимся и ободряющим ее. Это были безумные поездки. Лошади возбуждались, борзая так скоро бежала, что, вытягивая свое стройное тело, почти задевала животом песок и встречала их на повороте аллеи, темной и прохладной, по которой они следовали, заставляя испуганных кроликов, быстрых, как мячики, перебегать дорогу. Запыхавшись от такой неистовой верховой езды, Мишелина останавливалась и проводила по своему розовому лицу перчаткой, на которую с веток, задетых по дороге, упало несколько капель росы, и потом трепала округленную шею с выступающими жилами своей прекрасной рыжей лошади. И затем медленно, шагом оба супруга возвращались домой на улицу Св. Доминика. Когда они приезжали во двор отеля, то топот их лошадей привлекал всех служащих в конторах посмотреть на них через занавески окон. Утомленная немного Мишелина входила с улыбкой в кабинет матери, где та серьезно работала за большим письменным столом, и говорила ей: «Вот и мы, мама!». Мать быстро вставала и обнимала свою дочь, восхищаясь свежим приятным запахом, привезенным из леса. Затем все садились завтракать.

Подозрения госпожи Деварен немного утихли. Она видела, что дочь ее была счастлива, а ее зять был во всех отношениях к ней совершенно чистосердечен и очаровательно мил. Кейроль и его жена со времени их брака мало бывали в Париже, приезжая только на короткое время и тотчас опять уезжая. Банкир, вступив в компанию с Герцогом по устройству кредитного общества, путешествовал по всей Европе, основывая конторы и обеспечивая их средства. Жанна его сопровождала. Теперь они были в Греции. Письма молодой женщины к приемной матери дышали спокойствием и удовольствием. Она была очень довольна своим мужем, доброта которого к ней была безгранична. У нее не было никакого намека на то, что произошло в тот брачный вечер, когда она, убегая от рассерженного Кейроля, бросилась в объятия госпожи Деварен и позволила ей узнать ее тайну. Ее приемная мать могла думать, что эта мысль, смущавшая еще по временам ее ум, была плохо изглаженным воспоминанием о дурном сне. Удаление Жанны особенно способствовало успокоению госпожи Деварен. Если бы молодая женщина находилась около Сержа, то она все волновалась бы. Но прекрасная и соблазнительная соперница Мишелины была далеко, а Серж казался сильно влюбленным в свою жену.

Все шло как нельзя лучше. Страшные планы, составленные госпожой Деварен в минуту сильного гнева, остались пока без исполнения. Серж еще до сих пор не давал ни малейшего повода к неудовольствию. Сказать правду, он тратил безумные деньги, но его жена была так богата!

Он поставил свой дом на необыкновенную ногу. Все, что роскошь изобрела самого утонченного, у него было в повседневном употреблении. Несколько раз в неделю у него были роскошные большие приемы, во время которых госпожа Деварен оставалась у себя, не желая никогда показываться на них. До нее долетал только шум от этих собраний. Эта скромная и простая женщина, устроившая у себя великолепную, совершенно художественную обстановку, удивлялась, как можно тратить столько денег на такие пустые забавы. Мишелина была царицей этих блестящих собраний. В роскошном туалете, она приходила к матери раньше приема гостей, а та, восторгаясь и видя ее такой блестящей и довольной, не имела силы сделать ей замечания. На вечерах много играли. Многочисленное иностранное общество, собиравшееся каждую неделю у Панина, вносило туда необузданную страсть к карточной игре, к которой Серж и без того имел слишком сильное влечение. Эти аристократы, почти не снимая белых перчаток, проигрывали в разные азартные игры по сорока и пятидесяти тысяч франков в день. Прежде чем идти в клуб, они как бы желали возбудить в себе страсть к игре и кончали обыкновенно ночь за карточным столом в баккара.

В это время дамы, раскинувши свои великолепные платья по низкой и мягкой мебели, болтали о тряпках, закрываясь веерами, или слушали романс чужеземного певца, в то время как молодые люди нашептывали им комплименты.

Говорили, что князь несчастлив в игре, что было, правду сказать, совсем неудивительно: он был так счастлив в любви. Отголосок разговоров из передней, доходивший до госпожи Деварен, не пренебрегавшей никакими сведениями, повторял об огромных проигранных суммах. Очевидно, преувеличивали, но самый факт, что князь проигрывал, должен быть вполне верным. Госпожа Деварен не могла удержаться от желания узнать, подозревает ли Мишелина то, что происходит. Однажды утром, когда молодая женщина спустилась к своей матери в очаровательном розовом капоте, та, лаская свою дочь, сказала ей между прочим:

— Кажется, что твой муж проиграл вчера.

Мишелина посмотрела на госпожу Деварен с большим удивлением и ответила спокойным голосом:

— Хороший хозяин дома не должен выигрывать деньги у своих гостей, а то походило бы на то, что он приглашает их для того, чтобы обобрать их. Карточный проигрыш составляет часть расхода при приеме гостей.

Госпоже Деварен показалось, что дочь ее стала настоящей знатной дамой и быстро приобрела широкие взгляды, но она ничего не смела говорить. Она всего больше страшилась поставить себя в неприязненные отношения с дочерью и всем жертвовала, лишь бы сохранить ее нежную любовь.

Она занялась работой с двойным усердием.

— Если князь тратит значительные суммы, — говорила она себе, — то я заработаю гораздо больше. Сделанная им дыра никогда не будет так велика, что я не поспела бы ее заткнуть.

В один прекрасный день все большое общество, посещавшее отель на улице Св. Доминика, разъехалось по загородным замкам. Наступил сентябрь месяц — время охоты. Князь и Мишелина поселились в замке Серней, но не такими, как в первые дни их брака, влюбленными, ищущими уединения и таинственности, но людьми, уверенными в своем счастии и желающими жить на широкую ногу. Все экипажи были привезены в имение, где теперь господствовали шум и большое движение. Четыре егеря, одетые в ливрею князя, ждали приказаний по охоте. Каждую неделю приезжало множество гостей в больших шарабанах, запряженных четверкой лошадей. Дом княжеский был тогда во всем блеске. Приезд и отъезд изящных светских людей ни на минуту не прекращался. По лестнице сверху вниз сходила целая гирлянда красивых женщин, шелестя шелковыми юбками. Замок оглашался взрывами веселого смеха или напевами мотивов из новейших опереток. В громадном зале шли бесконечные партии на биллиарде и в кегли, причем один из этих господ извлекал из органа величественные звуки лютеранского хорала.

Здесь было необыкновенное сочетание полной непринужденности и строгого этикета. Густой дым русских папирос смешивался с сильным запахом духов. Вся эта изящная, беспорядочная, но очаровательная суматоха кончалась к шести часам, когда охотники с ружьями на перевязи возвращались домой. Все общество тогда расходилось, чтобы переменить туалеты, и через час собиралось уже в столовой. Дамы были в изящных платьях декольте, а мужчины в черных фраках и белых атласных жилетах с веткой резеды или белой розы в бутоньерках. Вечером страсть к танцам овладевала всеми, заставляя дам кружиться в бешеном вальсе с кавалерами, забывавшими усталость после шестичасовой прогулки под солнцем. Госпожа Деварен не участвовала в такой сумасшедшей жизни. Она оставалась в Париже, горячо отдаваясь делам. В субботу она приезжала в пять часов, но аккуратно в понедельник утром уезжала. Ее присутствие немного охлаждало это чрезмерное веселье. Ее черное платье выделялось пятном среди всех светлых шелков и атласов. Серьезный, строгий вид этой женщины, которой приходилось за все платить и видеть безумную трату денег, служил как бы порицанием, молчаливым, но очевидным всему этому шумному праздному обществу, преданному исключительно удовольствиям. Прислуга в людских насмехалась над ней. Однажды камердинер князя там объявил с лукавым равнодушием человека, уверенного в своем остроумии, что «брюзга» приехала, и вся прислуга разразилась смехом. Грум [2]Грум— слуга, сопровождающий верхом всадника, или мальчик-лакей.
и горничная княгини, парижанка, развращенная до мозга костей, но умеющая держать себя перед хозяевами, говорили с насмешкой, что мать их госпожи была помехой для всякого веселья. Тогда раздался общий возглас: «Ну ее, старую! Что ей за нужда приезжать сюда и каждому надоедать? Лучше ей следовало бы оставаться в ее конторах, чтобы зарабатывать деньги, так как она только и способна на это!..»

И голоса всей прислуги сливались в один гул. Подобное презрение, заимствованное слугами у господ, все увеличивалось, и в одно прекрасное утро, около 9 часов, когда госпожа Деварен вышла на главный двор и искала глазами карету, которая должна была отвезти ее на станцию, — эта обязанность лежала на втором кучере, — то не нашла ее. Полагая, что кучер немного замешкался, она направилась к конюшням. Там вместо своей коляски, в которой ездила по понедельникам, она увидела обширное ландо, в которое два конюха впрягали четверых породистых гнедых лошадей князя. Главный кучер князя, англичанин, взятый у герцога Руайомонт, одетый джентльменом, со своим круглым воротником до ушей и с розой в бутоньерке, наблюдал с важным видом, как запрягали лошадей.

Госпожа Деварен прямо подошла к нему. Он исподлобья посмотрел на нее, не посторонившись.

— Почему карета не готова, чтобы ехать на железную дорогу? — спросила хозяйка.

— Я не знаю этого, сударыня, — соблаговолил ответом этот человек не снимая шляпы.

— Но где же кучер, который возит меня обыкновенно?

— Я не знаю. Если вы, сударыня, желаете посмотреть в людской…

И с небрежным видом англичанин показал госпоже Деварен на великолепные здания, которые возвышались в глубине двора.

Кровь бросилась в лицо хозяйки. Она так посмотрела на кучера, что он на два шага попятился назад. Затем, посмотрев на часы, госпожа Деварен сказала холодно:

— Мне остается только четверть часа до отъезда на поезд. Эти лошади, я вижу, должны скоро бегать. Сядьте на козлы, любезный, и свезите меня на поезд.

Англичанин покачал головой.

— Эти лошади, — отвечал он, — не рабочие, а для катанья. Что касается меня, то я вожу князя и княгиню, но я здесь совсем не для того, чтобы вас возить, милостивая государыня.

И, с дерзким видом надев шляпу на голову, он повернулся спиной к госпоже Деварен.

В ту же минуту от быстрого удара легкой тросточкой шляпа его покатилась по мостовой. Быстро повернувшись, англичанин, красный от гнева, очутился лицом к лицу с князем, шагов которого ни он, ни госпожа Деварен не слыхали. Серж, в изящном утреннем костюме, шел в конюшни, как вдруг шум спора привлек его внимание. Англичанин начал было извиняться, но князь сказал ему сухо:

— Молчите. Ждите моих приказаний. — Потом обратился он к теще: — Так как этот человек отказывается вас везти, то я буду иметь удовольствие сам вас отвезти на станцию, — сказал он с очаровательной улыбкой.

Госпожа Деварен была против этого.

— О, не бойтесь! Я умею прекрасно управлять четверкой. Хоть один раз в жизни это уменье принесет пользу. Прошу вас, садитесь.

Отворив дверцу ландо, он усадил госпожу Деварен, затем, вскочив на высокие козлы, взял вожжи в руки и с сигарой в зубах, с апломбом опытного кучера пустил свою четверку, описав правильный полукруг на песке, на глазах испуганных конюхов.

Этот эпизод был рассказан всем и обсужден очень лестно для князя. Все соглашались, что он поступил, как настоящий вельможа. Мишелина торжествовала, Она видела, что уважение, оказанное ее мужем матери, доказывает только любовь его к теще. Что касается госпожи Деварен, то она хорошо поняла, что этот искусный и ловкий маневр доставил большую пользу князю. Но в то же время она почувствовала, как велико расстояние, отделяющее ее с этих пор от людей, среди которых вращалась ее дочь. Наглость этого слуги была настоящим открытием. Ее презирали. Княжеский кучер не соблаговолил даже унизиться до того, чтобы везти такую мещанку, как она, на станцию. Ничего не значило, что ее же деньгами платили жалованье этой прислуге. В глазах всех ее простое происхождение, ее торговая буржуазия были громадным недостатком. Ее терпели, но не принимали за свою.

Она сделалась угрюмой, постоянно раздражалась, хотя зять и дочь ее были к ней очень внимательны, и стала бывать очень редко в Сернее. Она чувствовала, что стесняла всех своим присутствием, а потому и сама стеснялась. Наружная предупредительная вежливость гостей князя раздражала ее нервы. Эти люди были слишком хорошо воспитаны, чтобы не быть вежливыми с тещей Панина, но она чувствовала, что их вежливость была искусственной и что под ее утонченностью скрывалась насмешка. Она начала всех ненавидеть.

Серж, сделавшись полновластным хозяином Сернея, чувствовал себя истинно счастливым. Он испытывал великое наслаждение, что мог удовлетворить свои стремления к роскоши. Его страсть к лошадям все усиливалась, так что требовались на это огромные расходы. Он велел построить в парке, среди великолепных лугов, орошаемых рекой, образцовый конный завод, для которого выписывал за очень большие деньги у знаменитых английских коннозаводчиков замечательных жеребцов и кобыл. Он намеревался устроить у себя ипподром для бегов.

Приехав однажды в Серней, госпожа Деварен была очень удивлена, увидав поставленную на лужайках деревянную ограду с белыми столбами. Она спросила с любопытством, что означали эти воткнутые в землю колья. Мишелина отвечала ей спроста:

— А, ты уже видела? Это места для бегов. У нас сегодня были скачки. «Мадемуазель Серней» с «Ричмондом» и «Искрой». Это кобыла с прекрасным ходом, на нее Серж очень рассчитывает, что она получит приз.

Мать остолбенела. Дочь, воспитанная ею так просто, несмотря на огромное богатство, простой мещанкой, говорила теперь о «кобыле с прекрасным ходом», о «ставках на скачках». Какая перемена произошла в ней, и какое громадное влияние оказал легкомысленный и тщеславный Панин на этот молодой, здоровый и прямой ум! И это в какие-нибудь несколько месяцев! Что же будет дальше? Он достигнет того, что привьет ей свои склонности, заставит ее исполнять все его желания и из девушки такой тихой и скромной, какую он получил из рук матери, сделает пустую, наслаждающуюся только удовольствиями женщину. Возможно ли, чтобы Мишелина была счастлива, живя такой глупой и пустой жизнью? Ей достаточно было любви ее мужа, а ко всему остальному она относилась равнодушно. Это от нее-то, постоянной труженицы, родилась такая страстная, влюбленная женщина! Весь жар, с каким мать отдавалась работе, Мишелина отдавала любви.

Надо было отдать справедливость Сержу: он был безукоризненно верен жене. Даже могло казаться невероятным, чтобы такой человек, как он, не давал никакого намека на измену. Он никогда не показывался в свете без жены: это была пара голубков. Даже смеялись над ними: «Княгиня надела нитку на лапку красавца Сержа», — говорили кокетки, за которыми прежде Панин так усердно ухаживал. Сознание счастья своей дочери, конечно, стоило чего-нибудь. Правда, это счастье обходилось очень дорого, но, как говорит пословица, «дороже счастья ничего нет». Кроме того, было верно, что князь не отдавал себе отчета в расходуемых суммах: он тратил без счета. Никогда еще самый знатный вельможа не умел с таким достоинством тратить свое богатство. Женившись на Мишелине, Панин имел в своем распоряжении кассу тещи.

Эта удивительная касса казалась ему неиссякаемой, и он черпал из нее, как принц в «Тысячи и одной ночи».

Может быть, достаточно было бы ему доказать, что он принимал капитал за доход и тратил состояние своей жены, чтобы заставить его переменить поведение? Во всяком случае минута была неблагоприятна, да кроме того и сумма была еще не настолько велика, чтобы кричать из-за какой-нибудь тысячи франков! Госпожу Деварен сочли бы за жадную и сконфузили бы ее. Следовало ждать.

Запершись в конторе на улице Св. Доминика со своим самым верным Марешалем, она работала изо всех сил, с полным увлечением и страстью. Интересно было состязание в работе между этими двумя существами: один занимался полезным, вполне отдаваясь работе, другой — вредным, посвящая все удовольствию.

Погода изменилась в Сернее к концу октября, и Мишелина жаловалась на холод. Князю так понравилась широкая жизнь в замке, что он притворялся, будто не слышит ничего. Но Мишелина, оставшись в этом огромном жилище, слышала, как осенний ветер жалобно завывал в аллеях парка, деревья которого сильно пожелтели, и сделалась печальной. Князь понял тогда, что пора было возвратиться в Париж. Город показался Сержу пустым. Между тем вторичное водворение в своем великолепном помещении доставляло ему большое удовольствие, против которого он не мог устоять. Все ему казалось новым, когда он осматривал удивительные обои, роскошную мебель, редкие картины и разные произведения искусства. Все приводило его в полный восторг. Действительно, все было удивительно хорошо, и клетка показалась ему достойной птицы. В течение нескольких вечеров он с удовольствием оставался с Мишелиной дома, сидя у камина в ее маленьком сером будуаре, любимой ее комнате. Он смотрел альбомы, а молодая жена, сидя за роялем, тихо играла или пела.

Они ложились рано, а вставали поздно. Князь сделался разборчивым в еде. Он проводил целые часы, составляя меню и придумывая неизвестные блюда, о которых советовался с главным поваром, большим знатоком своего дела.

Днем он ездил кататься в Булонский лес, но никого там не встретил, кроме двух пустых карет на аллее, ведущей к озерам, и одного фиакра, утомленная лошадь которого бежала тихой рысцой, с опущенной головой. Он закончил прогулку в Булонском лесу и отправился пешком на Елисейские Поля. Перейдя мост Согласия, он быстро прошел боковой аллеей со стороны цирка.

Серж начал страшно скучать. Никогда еще жизнь не казалась ему такой однообразной, как теперь. Прежде, по крайней мере, у него была забота о будущем. Он спрашивал себя, как бы ему выйти из этого скучного прозябания. Проводя жизнь такую счастливую, беззаботную, спокойную, он начал теперь мучиться от скуки, как арестант в темнице. Он жаждал какой-нибудь неожиданности. Жена его только раздражала: она была всегда в хорошем расположении духа и с постоянной улыбкой. Счастье ей принесло пользу: она стала толстеть.

Однажды на Итальянском бульваре Серж встретился с одним из бывших друзей, с бароном де Префон, самым закоренелым кутилой. Он не видался с ним со своей женитьбы. Теперь они обрадовались друг другу и не успевали всего пересказать. Разговаривая, они дошли до улицы Рояль.

— Зайдем в клуб, — сказал Префон, взяв Сержа под руку.

Князь, ничем не занятый, согласился.

Необыкновенное удовольствие он почувствовал, находясь среди салонов аристократического клуба, меблированного с безвкусной роскошью. Самые обыкновенные кресла курительной комнаты, обитые кожей, показались ему восхитительными. Он не замечал испорченных блеклых ковров, местами прожженных горячим пеплом папирос. Едкий запах табака, пропитавший обои, не возбуждал в нем отвращения. Он был не у себя дома, а кроме того, у него была давно тоска по знакомым прежним кружкам.

Слишком уж долго он зажился в семье.

Однажды утром, взяв газету в руки, госпожа Деварен вдруг увидала там имя Панина. Это было в «Отголосках». Золотая книга благородного клуба обогатилась еще одним известным именем. Князь Панин был вчера принят по рекомендации барона де Префон и герцога де Блиньи. Эти три простые строки, написанные ровным и в то же время высокомерным слогом репортеров, заставили взволноваться до крайности госпожу Деварен! В ушах шумело у нее, как будто звонили во все колокола у Св. Стефана. Она представила уже себе несчастье. Ее зять, этот игрок в душе, в клубе! Конец улыбкам Мишелины: у нее была с этих пор ужасная соперница — все пожирающая страсть к игре.

Потом госпожа Деварен одумалась. Что зять покидал теперь семейный очаг, это было ей на руку. Дверь, которая будет служить Сержу для выхода, послужит ей для входа. План, задуманный ею в Сернее, в ту ужасную ночь после свадьбы, когда Жанна открылась ей во всем, мог быть приведен ею теперь в исполнение. Открывая широко свою кассу перед князем, она потворствовала бы его пороку. И тогда неизбежно достигла бы того, что разлучила бы Сержа с Мишелиной.

Но она тотчас же опомнилась. Разве достойно помогать гибели мужа своей дочери ради женского материнского эгоизма? Скольких слез стоили бы ошибки князя той, которую она хотела вновь вернуть себе во что бы то ни стало. К тому же имела бы она возможность всегда вознаграждать свою дочь своего безграничной любовью за удаление горько оплакиваемого мужа? А если она умрет, ведь дочь ее останется одинокой.

Она пришла в ужас от всего, что за минуту до того придумала сделать. Вместо того, чтобы толкнуть князя более вперед на роковую дорогу, по которой он шел, она обещала все сделать, лишь бы вернуть его назад. Госпожа Деварен была довольна таким решением. Она чувствовала себя выше Сержа, и для ее ума было довольно этой мысли.

Вступление Панина в члены клуба внесло в его жизнь громадный интерес. Чтобы добыть себе свободу, приходилось ему хитрить. Первые выезды князя по вечерам глубоко смущали Мишелину. Молодая женщина, видя, что муж ее все уходит, стала ревновать: она стала подозревать тут какую-нибудь связь и трепетала за свою любовь. Таинственные отлучки Сержа из дому доставляли Мишелине страшные мучения. Она не смела ничего сказать своей матери и только молча наблюдала за мужем, полная отчаяния. Она осторожно прислушивалась к малейшему слову, стараясь открыть какой-нибудь след, который вывел бы ее на настоящую дорогу.

Однажды она нашла на камине в уборной Сержа костяной жетон с печатью благородного клуба. Так вот где, на улице Рояль ее муж проводил вечера. Такое открытие было облегчением для нее. Ничего не значило, если князь выкурит несколько папирос, играя в булиот; это не могло быть большим преступлением.

Когда же съедутся все их обычные знакомые и возобновятся у них приемы, то Серж, без сомнения, вернется к ней.

Серж аккуратно теперь оставлял Мишелину около десяти часов вечера. Он приезжал в клуб около 11 часов, но крупная игра начиналась только после полуночи. Тогда он садился за карточный стол со страстным пылом игрока по призванию. Его лицо меняло выражение. При выигрыше он оживлялся, лицо его выражало чрезмерную радость; при проигрыше оно становилось суровым, неподвижным, как бы окаменелым: черты его как-то искажались, а глаза метали мрачный огонь. Он судорожно кусал свои усы. Впрочем, и при проигрыше, и при выигрыше он молчал, сохраняя гордую непринужденность.

Князь много проигрывал в клубе. Только при проигрыше он не стеснялся светскими приличиями. Он ставил, сколько хотел, имея перед собою всегда противников, согласных выдержать какую угодно ставку. Так до самого утра, бледный от ламп под абажуром, он продолжал свою игру, сжигая кровь, напрягая нервы и тратя здоровье за неистовое удовлетворение безумной страсти.

Однажды утром Марешаль вошел в кабинет госпожи Деварен. В руке у него была маленькая четвертушка бумаги. Не говоря ни слова, он положил ее на письменный стол. Хозяйка взяла ее, прочитала написанное в ней дрожащим почерком, как вдруг, сделавшись багровой, она вскочила с места, как ужаленная. На бумажке были написаны следующие слова: «Получена от г-на Салиньон сумма в 100 тысяч франков. Серж Панин».

— Кто это принес эту записку? — спросила госпожа Деварен, скомкав в руках бумажку.

— Человек из клуба.

— Человек из клуба? — вскричала удивленная хозяйка.

— Да, это вроде клубного банкира, — сказал Марешаль, — Эти господа прибегают к нему, когда нуждаются в деньгах. Князь, должно быть, очутился в таком положении. Между тем он еще недавно получил доход с дома на улице Риволи.

— Доход? — прогремела госпожа Деварен с энергичным жестом. — Доход! Да это одна капля в море. Разве вы не знаете, что этот человек в одну ночь проиграл 100 тысяч франков, которых и требуют от него.

Хозяйка принялась шагать по комнате. Она скоро остановилась.

— Если я не встану поперек дороги этому животному, то он продаст даже перину моей дочери. Но он будет иметь дело со мной. Слишком давно он меня раздражает. Заплатите! Зато я натешусь вволю за свои деньги.

Через секунду госпожа Деварен была уже у князя. Серж после легкого завтрака курил в полудреме, растянувшись на диване своей курильной комнаты. Он провел бурно ночь. Он выиграл почти 250 тысяч франков у Ибрагим-бея, но затем все проиграл да сверх того 5 тысяч луидоров, одолженных обязательным Салиньоном. Он сказал человеку из клуба, чтобы тот явился в отель по улице Св. Доминика, а по ошибке один из швейцаров, находящийся у дверей, указал заимодавцу вход в контору вместо двери к нему.

Дверь курильной комнаты, отворенная с шумом, заставила Сержа очнуться. Он открыл глаза и сильно удивился при появлении госпожи Деварен, бледной, с нахмуренными бровями, держащей в руке обвинительный лист бумаги.

— Узнаете ли вы это? — строго спросила госпожа Деварен, держа перед глазами Сержа, поднимавшегося медленно с дивана, бумагу за его подписью.

Князь быстро схватил ее и, посмотрев холодно на тещу, спросил:

— Каким образом эта бумага попала в ваши руки?

— Да потому, что мне представили ее в мою кассу. Сто тысяч франков, как вам покажется! Вы хорошо действуете. Да знаете ли вы, сколько нужно перемолоть пудов ржи, чтобы заработать сто тысяч франков?

— Извините, милостивая государыня, — сказал князь, перебивая госпожу Деварен. — Я не думаю совсем, что вы пришли сюда с целью прочитать мне курс торговой статистики. Эта бумага по ошибке попала в кассу. Я ждал ее и приготовил деньги для уплаты по ней. А так как вы взяли уже на себя этот труд, то будьте добры, получите обратно свои деньги.

И, вынув связку банковых билетов из ящика маленького лакированного столика, князь подал ее изумленной госпоже Деварен.

— Но, — продолжала последняя, совершенно уже смущенная этим ответом, — как вы достали эти деньги? Вы принуждены себя стеснить.

— Извините, — ответил спокойно князь, — это касается только меня. Потрудитесь удостовериться, верна ли сумма, — прибавил он с улыбкой, — я так плохо считаю, что могу, пожалуй, легко ошибиться и нанести вам ущерб.

Госпожа Деварен оттолкнула руку с банковыми билетами и, покачав головой, с грустью сказала:

— Уберите эти деньги, к несчастью, вам нужны будут они. Вы вступили на опаснейшую дорогу, которая обрекает вас на всевозможные огорчения. Я охотно предложила бы вам сейчас в десять раз больше, лишь бы быть уверенной, что вы не дотронетесь больше до карт.

— Милостивая государыня! — вскричал нетерпеливо князь.

— О, я знаю, что я многим рискую, говоря вам такие вещи… Но у меня столько скопилось на сердце! Нужно высказать все, а то я задыхаюсь! Вы тратите деньги, как человек, не понимающий, что значит заработать их. И если бы так стали продолжать…

В это время госпожа Деварен посмотрела на князя. Она увидела его такого бледного от сдерживаемого гнева, что не смела ничего сказать более. Во взгляде молодого человека она прочла смертельную ненависть. Испугавшись, она пожалела о сказанных ею словах. Сделав шаг назад, она отправилась к двери курильной комнаты.

— Милостивая государыня, возьмите эти деньги, — вскричал Серж дрожащим голосом, — возьмите их, или все будет кончено навсегда между нами!

Схватив билеты, он с силой вложил их в руку госпожи Деварен. Затем с яростью разорвал бумажку, послужившую причиной этой тяжелой сцены, и бросил кусочки ее в камин.

Глубоко расстроенная, госпожа Деварен тихо спускалась с лестницы, на которую она за несколько минут перед тем так легко вбежала с такой решимостью. У нее было предчувствие, что между ею и зятем совершился непоправимый разрыв.

Она задела самолюбие Панина и сознавала, что он ей этого никогда не простит. Она вернулась печальной и задумчивой. Жизнь этой бедной женщины становилась мрачной. Ее полная уверенность в себе исчезла. Она колебалась теперь и не доверяла себе, когда следовало на что-нибудь решиться. Она не действовала теперь с такой уверенностью, мужеством, быстротой, как прежде, ее звучный голос сделался глухим, Это была уже не та женщина, повелительная и энергичная, которой все поддавалось. Теперь она узнала неудачу.

Дочь стала обращаться с ней не так, как прежде, Казалось, Мишелина хотела показать, что она действует не заодно с матерью. Она делала вид, что держится в стороне, и что если ее мать могла огорчить ее мужа тем, что случилось, то она тут ни при чем и во всем умывает руки. Такая небольшая измена матери, такая излишняя угодливость мужу очень огорчали госпожу Деварен. Она чувствовала, что Серж старался восстановить Мишелину против нее. А безумная страсть молодой женщины к мужу, в котором она видела своего повелителя, не позволяла матери сомневаться в том, какой стороны Мишелина будет держаться в ту минуту, когда придется ей делать выбор между мужем и матерью.

Однажды Мишелина сошла к своей матери. Уже целый месяц, как мать лишена была ее посещений, доставлявших ей большую радость. С одного взгляда госпожа Деварен увидела, что Мишелина хочет ей сказать что-то затруднительное. Прежде всего она была гораздо нежнее обыкновенного, как будто для того, чтобы сладостью своих поцелуев смягчить горечь той неприятности, которую мать принуждена была услыхать. Но Мишелина все колебалась начать разговор. Она ходила по комнате, рассматривала, напевала. Наконец, она решила сказать. У нее был доктор, по просьбе Сержа, который очень беспокоится за ее здоровье. Этот превосходный доктор Риго, лечивший ее со дня рождения, нашел у нее анемию, приказав перемену воздуха…

При этих словах госпожа Деварен подняла голову и посмотрела строго на дочь.

— Полно, без фраз, говори прямо!.. Он увозит тебя?

— Но, мама, — вскричала Мишелина, смущенная такой резкостью, — уверяю тебя, что ты ошибаешься. Только одна забота о моем здоровье заставляет моего мужа…

— Твоего мужа! — разразилась госпожа Деварен. — Не говори о своем муже! Уходи лучше! Если ты останешься здесь, то я не удержусь и наговорю тебе насчет него таких вещей, что ты мне не простишь. Если верно, что ты больна, то это уважительная причина для перемены воздуха. А я одна останусь здесь, без тебя, привязанная к своему делу, чтобы зарабатывать деньги, пока ты будешь далеко. Уходи! — И, схватив за руку свою дочь с судорожной силой, она резко толкнула ее, обращаясь грубо с ней в первый раз в жизни, повторяя с расстроенным видом: — Уходи! Оставь меня одну!

Мишелина, принужденная уйти, вернулась к себе озадаченная и испуганная.

Как только вышла молодая женщина, то страшное волнение, которому подверглась госпожа Деварен, сказалось на ней. Ее нервы ослабли, она упала на кушетку, оставаясь без движения, с горькой думой в мыслях. Возможно ли, чтобы ее дочь, это обожаемое создание, покинуло ее только из-за неприязненного отношения своего мужа к матери? Нет, Мишелина, вернувшись к себе, рассудит, что увезет с собою всю радость дома, а мать, оставшись без нее, лишится всего, что составляет счастье ее жизни.

Немного успокоившись, госпожа Деварен пошла в контору. Когда сходила она по ступенькам маленькой лестницы, то увидела, что слуги князя вносили на верхний этаж чемоданы своего хозяина. Сердце ее сжалось. Она поняла, что план отъезда был заранее обсужден и решен; ей казалось, что все кончено. Ее дочь уедет навсегда, и она ее больше не увидит. Первым ее движением было идти к Сержу и умолять его остаться, предлагая ему какую угодно сумму взамен отъезда Мишелины, но вдруг мелькнуло у нее перед глазами надменное и язвительное лицо князя, с каким совал он ей в руку банковые билеты, и она поняла, что ничего не достигла бы. Угрюмая и полная отчаяния, она вошла в свою контору и принялась работать.

На другой день с наступлением вечера князь и княгиня отправились в Ниццу со всей своей свитой. Отель на улице Св. Доминика остался молчаливым и пустым.

 

XIV

В конце Английского бульвара, на веселой дороге, идущей по берегу моря и обсаженной тамариндами, под тенью душистых кедров и других деревьев стояла белая вилла с розовыми жалюзи. Пять лет тому назад она была построена русской графиней Варесовой, прожившей тут только одну зиму. Ей надоел однообразный шум волн, омывающий подножие террасы, и вечно голубое небо, и она скоро вернулась в Петербург с его постоянными туманами. Ее очаровательная вилла, построенная как бы по заказу для влюбленных, стала отдаваться в наем.

Вот там-то, среди цветущих рододендронов, и поселились Мишелина с Сержем. До сих пор княгиня никогда не путешествовала. Ее мать, постоянно занятая делами, никогда не покидала Париж, а Мишелина была всегда с нею. Теперь, во время долгого переезда, обставленного всевозможными удобствами полной роскоши, она совсем превратилась в ребенка, все ее приводило в восторг и малейшая неожиданность радовала. На нее так сильно влияло путешествие, что она не могла даже спать. Целыми часами она просиживала у окна вагона в ясную прекрасную зимнюю ночь и смотрела на мелькавшие перед нею, как тени, деревни и леса. Вдалеке в деревнях мелькали огоньки; она воображала себе семью, собравшуюся вместе: дети спали, а мать молча работала.

Ах, как часто мысль о детях приходила ей в голову! Каждый раз она глубоко вздыхала, что мечты ее сделаться матерью пока не осуществлялись, хотя она давно уже была замужем. Какое счастье было бы для нее держать у себя на коленях малютку ее и Сержа, любоваться его белокурой головкой, осыпать его поцелуями! Мысль о детях напоминала ей ее мать. Она думала, как глубока должна быть любовь к этим дорогим созданиям! И она видела свою мать, печальную и одинокую, в огромном отеле улицы Св. Доминика. В сердце к ней явилось смутное угрызение совести. Она чувствовала, что дурно поступила с матерью, и думала про себя: «Что, если Бог накажет меня за это и не даст мне дитяти?». Она заплакала, но мало-помалу ее страх и горе улетучивались вместе со слезами. Успокоившись, она тихо заснула, и когда проснулась, то они уже были в Провансе.

С этой минуты восторгам ее не было конца. Прибытие в Марсель, дорога вдоль берега моря, приезд в Ниццу — все служило поводом к восторгам. Когда же карета остановилась перед решеткой их виллы, то молодая женщина пришла в полное восхищение. Она не могла насмотреться на дивную картину, открывшуюся перед ней: совершенно голубое море, безоблачное небо, белые дома, громоздящиеся друг над другом по холму и утопающие в зелени, а вдали высокие снежные вершины Эстерелли, совсем розовые от блестящих лучей солнца. Эта могучая и отчасти дикая природа, ослепляющая пестротой и яркостью красок, удивляла парижанку и приводила в восторг. Ослепленная светом, опьяненная благоуханиями, она поддалась сначала чувству какого-то томления. Теплый климат сначала как бы ослаблял ее, но затем, быстро оправившись от первоначальной слабости, она почувствовала в себе какую-то новую могучую силу. Счастливая нравственно и физически, она вполне наслаждалась.

Князь и княгиня начали вести такую же жизнь в Ницце, как и в Париже в первое время их брака. Начались посещения: все, кто были тут из высшего парижского и иностранного общества, явились к ним на виллу. Началось веселье. Три раза в неделю Панины принимали у себя, а остальные вечера Серж проводил в клубе.

Два месяца продолжалась такая увлекательная жизнь. Было начало февраля. Природа уже приняла совсем новый вид под влиянием весны. Однажды вечером к решетке виллы подъехали в карете двое мужчин и одна дама. Только что они вышли из экипажа, как очутились лицом к лицу с господином, пришедшим пешком. Двое их них вскричали в одно время:

— Марешаль!

— Господин Савиньян!

— Вы в Ницце? Каким чудом?

— Чудо это — скорый поезд из Марселя, делающий пятнадцать миль в час и везущий вас за сто тридцать три франка в первом классе.

— Извините, мой друг, я не представил вас господину Герцогу и его дочери…

— Я имел уже честь встречаться с мадемуазель Герцог у госпожи Деварен, — сказал Марешаль, кланяясь молодой девушке и делая вид, что не замечает отца.

— Вы направляетесь в виллу? — спросил Савиньян. — Мы также. Но как поживает моя тетя? Когда вы оставили ее?

— Я ее не оставлял.

— Да что вы говорите?

— А то, что она здесь.

Савиньян опустил руки с видом глубокого отчаяния, как бы не будучи в состоянии понять, что такое могло случиться. Затем он спросил особенным голосом:

— Моя тетя в Ницце? На Английском бульваре? Ну, это гораздо поважнее телефона и фонографа! Если бы вы сказали мне, что Пантеон в одну прекрасную ночь перемещен на берег Средиземного моря, то я не больше бы удивился! Я был уверен, что тетя так же твердо укоренилась в Париже, как все наши памятники. Но скажите же мне, какая причина этого путешествия?

— Одна фантазия.

— А когда она явилась?

— Вчера утром за завтраком. Пьер Делярю пришел проститься с госпожой Деварен, уезжая в Алжир покончить дела, чтобы затем поселиться окончательно во Франции. При нем принесли письмо от княгини. Она начала читать, как вдруг остановилась и воскликнула: «Кейроль с женой уже два дня как в Ницце!» Пьер и я были очень удивлены выражением, с каким были сказаны эти слова. Она с минуту о чем-то глубоко думала, затем сказала Пьеру: «Ты сегодня вечером едешь в Марсель? Хорошо! Я поеду с тобой. Ты проводишь меня до Ниццы. — Затем, повернувшись ко мне, она прибавила: — Марешаль, приготовьте ваш чемодан, я вас возьму с собой».

Разговаривая, они прошли через сад к подъезду виллы.

— Ничего нет легче объяснить этот отъезд, — сказала мадемуазель Герцог. — Узнав, что господин и госпожа Кейроль в Ницце вместе с княгиней, госпожа Деварен еще живее почувствовала свое парижское одиночество. У нее явилось желание провести несколько дней в семье, и вот она отправилась.

Герцог слушал внимательно, казалось, придумывая, какое соотношение могло быть между прибытием супругов Кейроль и отъездом госпожи Деварен.

— Одно несомненно, — вскричал Савиньян, — что Марешаль пользуется прелестями дачной жизни. Ах, прости Господи, они еще за столом! — прибавил он, входя в салон через широкие двери, из которого долетал шум голосов и стук столовой посуды.

— Что же, подождем их: мы в приятном обществе, — сказал Герцог, обращаясь к Марешалю, поклонившемуся холодно ему.

— А что вы будете здесь делать, мой милый Марешаль? — спросил Савиньян. — Вы соскучитесь.

— Почему же? Я хочу хоть раз в жизни воспользоваться случаем и повеселиться вволю. Вы поучите меня, господин Савиньян: думается, что это не должно быть трудно. Достаточно для этого надеть короткую визитку, как вы, цветок в бутоньерку, как у господина Ле-Бреда, завить волосы, как господин Трамблей, и начать игру в Монако…

— Как все эти господа, — закончила весело Сюзанна. — Разве вы игрок?

— Нет, никогда не брался за карты.

— Но в таком случае вы должны обладать громадным счастьем, — вскричала молодая девушка.

К ним подошел Герцог.

— Не хотите ли играть заодно со мной? — сказал он Марешалю. — Выигрыш мы разделим пополам.

— Очень благодарен, — ответил сухо Марешаль, поворачиваясь.

Решительно он не мог привыкнуть к притворному фамильярному обращению Герцога. В манере финансиста было что-то крайне ему не нравившееся. Ему казалось, что Герцог походил на агента тайной полиции. Зато Сюзанна его очень интересовала. Молодая девушка привлекала его к себе простотой, живостью и совершенной искренностью. Он любил говорить с нею и несколько раз был ее кавалером у госпожи Деварен. Поэтому между ними установилась дружба, которая никак не могла распространиться на отца.

Герцог обладал способностью, драгоценной для себя, никогда не казаться оскорбленным, что бы ему не пришлось выслушать. Он взял фамильярно Савиньяна под руку:

— Заметили ли вы, — сказал он ему, — что уже несколько дней, как у вашего дорогого князя очень озабоченный вид?

— Это верно, — сказал Савиньян. — Дорогой князь сильно проигрался, и как ни богата его жена, моя очаровательная кузина, но если так пойдет дальше, то ее богатства хватит ненадолго.

Они оба подошли к окну.

Сюзанна стояла рядом с Марешалем с весьма серьезным видом. Марешаль посмотрел на нее и, угадывая, о чем она будет говорить с ним, чувствовал себя очень стесненным: ему, пожалуй, придется лгать, чтобы не огорчить ее резкой откровенностью.

— Господин Марешаль, — начала она, — почему вы всегда так сдержанны и холодны с моим отцом?

— Боже мой, мадемуазель, между господином Герцогом и мной большое расстояние. Я держусь своего места, вот и все.

Молодая девушка грустно покачала головой.

— Нет, это неверно, ведь со мной вы так любезны и предупредительны.

— Вы женщина, и малейшая вежливость…

— Нет! Мой отец, должно быть, оскорбил вас когда-нибудь, сам не замечая этого, потому что он очень хороший. Я его спрашивала, но, казалось, он совсем даже не понял, о чем я говорила. Мои же вопросы обратили его внимание на вас. Он считает вас за очень способного человека и был бы очень счастлив доставить вам лучшее положение, подходящее к вашим достоинствам. Известно ли вам, что господин Кейроль и мой отец хотят начать огромное дело?

— «Общество Европейского Кредита?»

— Да. Во всех главных коммерческих центрах Европы откроются конторы. Хотите быть директором одной из таких контор?

— Я, мадемуазель? — вскричал удивленный Марешаль, спрашивая себя в то же время, какую цель преследовал Герцог, предлагая ему, Марешалю, оставить «Дом Деварен».

— Предприятие так колоссально, — продолжала Сюзанна, — что оно по временам и меня пугает. Неужели необходимо стремиться к увеличению богатства? Ах, я очень желала бы, чтобы мой отец отказался от этой громадной спекуляции, в которую он бросается очертя голову. Я очень проста, и к тому же мои вкусы и моя робкость совсем буржуазные. Эти операции с большими капиталами заставляют меня опасаться за будущее. Отец говорит, что хочет для меня оставить громадное богатство. Я хорошо знаю, что все, что он предпринимает, он делает для меня. Напрасно я всеми силами стараюсь помешать ему. Мне кажется, что нам грозит большая опасность, Вот почему я обращаюсь к вам. Я очень суеверна и думаю, что если бы вы были с нами, то это нам принесло бы счастье.

Говоря это, Сюзанна наклонилась к Марешалю. На ее лице отражались ее тяжелые мысли. Прекрасные глаза ее как бы умоляли его. Молодой человек, глядя на нее, спрашивал себя, как могло это очаровательное дитя быть дочерью такого ужасного человека, как Герцог.

— Поверьте мне, мадемуазель, я глубоко тронут вашим предложением, — сказал Марешаль взволнованным голосом. — Я чувствую, что обязан этим единственно вашей благосклонности ко мне, но я не принадлежу себе. Я связан с госпожой Деварен узами более крепкими, чем интерес, а именно — узами благодарности.

— Вы отказываетесь? — вскричала Сюзанна с горем.

— Я обязан так поступить.

— Место, которое вы занимаете, так скромно.

— О, я очень был счастлив получить его в то время, когда не имел уверенности в том, что будет со мной завтра.

— Вы были доведены, — сказала молодая девушка трепещущим голосом, — до такой…

— Нищеты, — договорил Марешаль, улыбаясь. — Да, мадемуазель, мои первые шаги в жизни были тяжелы. Я не знал родителей. Тетка Марешаль, честная торговка фруктами с улицы Паве-о-Марэ, однажды утром нашла меня на тротуаре завернутого, подобно старой паре ботинок, в нумер газеты. Добрая женщина взяла меня к себе, возрастила и поместила в гимназию. Нужно вам сказать, что я на всех экзаменах получал награды, и их собралось у меня много. В минуту крайней нужды я продал все эти книги с золотым обрезом. Мне было восемнадцать лет, как умерла моя благодетельница. Оставшись без поддержки, без помощи, я попробовал выйти из этого положения, не жалея своих сил. После десяти лет борьбы и лишений я почувствовал, что мне не достает физической и нравственной силы. Оглянувшись кругом, я увидел, что те, которым удалось преодолеть все препятствия, были по-другому закалены, чем я. Я понял, что был рожден посредственным человеком, и, вместо того, чтобы роптать на Бога и на людей и стараться силою и интригами навязать обществу свою посредственность, я безропотно покорился судьбе, так как был не из тех, которые повелевают, а из тех, кто повинуется. Я занимаю, как вы знаете, должность скромную, но она меня кормит. У меня нет честолюбия, но я немного философ. Я наблюдаю за всем, что происходит вокруг меня, и чувствую себя счастливым, как Диоген в своей бочке.

— Вы мудрец, — сказала Сюзанна. — Я также немножко философ и мне приходится жить среди неприятной для меня обстановки. К несчастью, я рано потеряла свою мать, а отцу моему, несмотря на нежность ко мне, вследствие вечного отсутствия свободного времени, приходится мало быть со мной. Меня окружают только миллионеры или те, которые надеются быть ими. Я осуждена на неотступные ухаживания Ле-Бредов и Трамблей, красивых, пустоголовых танцоров, ухаживающих за моим приданым. Для них я не женщина, а мешок с деньгами, украшенный кружевами.

— Эти господа образцовые аргонавты: они стремятся к приобретению золотого руна.

— Аргонавты! — вскричала, смеясь, Сюзанна. — Вы совершенно правы. Теперь я буду их называть так.

— О, они не поймут этого, — сказал весело Марешаль. — Думается, что они не сильны в мифологии.

— Итак, вы знаете теперь, что я не очень счастлива, несмотря на то, что живу среди полного довольства, как поется в песне, — сказала молодая девушка. — Не оставляйте меня. Приходите почаще поговорить со мной. Вы не скажете мне ни пошлостей, ни любезностей, Это заменит мне все другое.

И, сделав дружеский поклон Марешалю, мадемуазель Герцог присоединилась к своему отцу, который расспрашивал у Савиньяна о разных подробностях насчет «Дома Деварен».

Секретарь с минуту стоял в задумчивости.

— Какая странная девушка! — прошептал он. — И какое несчастье, что у нее такой отец!

Портьера комнаты, где находились господин Герцог с дочерью, Марешаль и Савиньян, поднялась, и госпожа Деварен вошла в сопровождении своей дочери, Кейроля, Сержа и Пьера, Это была крайняя комната виллы, окруженная с трех сторон крытой стеклянной галереей, украшенной оранжерейными растениями; сюда вели широкие двери, наполовину завешанные широкими портьерами, подобранными по-итальянски. Графиня Варесова меблировала эту комнату, самое любимое свое местопребывание, в восточном вкусе: низкие кресла и широкие диваны, казалось, приглашали к томной неге и мечтаниям в течение дня. Посреди комнаты стояла тумба с огромной вазой с цветами. Изящная лестница вела из галереи на террасу, откуда открывался вид на деревню и на море. Когда вошла госпожа Деварен, Савиньян бросился к ней и взял ее за руку. Прибытие сюда тетки представляло для него большой интерес при его праздной жизни. Фат думал, что тут кроется что-нибудь таинственное, и, быть может, удастся все разузнать. Прислушиваясь и присматриваясь, он старался уловить смысл незначительных слов.

— Если бы вы знали, милая тетя, — сказал он с обычной лицемерной вкрадчивостью, — как я удивлен видеть вас здесь!

— Ну, не больше, чем я удивлена этим, — отвечала с улыбкой госпожа Деварен. — Я бросила свою цепь на восемь дней… Да здравствует веселье!

— А что же вы будете делать здесь, скажите пожалуйста? — продолжал Савиньян.

— То же самое, что и все здесь делают, В самом деле, скажите мне, как здесь проводят время? — спросила с живостью госпожа Деварен.

— Это зависит от самого себя, — ответил князь. — Здесь два совершенно различных сорта людей: одни заботятся о своем здоровье, другие веселятся. Для первых полагаются гигиенические прогулки пешком по Английскому бульвару, для других — шумные экскурсии по солнцу, бешеные скачки по опасным местам, катанье на катерах. Одни берегут свою жизнь, как скряги, а другие тратят ее, как моты. Смотрите, вот наступает ночь, воздух становится свежее. Кто заботится о своем здоровье, уходит домой, а кто хочет веселиться, выходит из дому. Одни надевают теперь домашние костюмы, другие — бальные платья. Здесь тишина в доме, где светится ночник, там блистающие огнями залы, где слышится звук оркестра и шум танцев. Здесь кашляют, там смеются. Одни пьют целительные воды, другие — шампанское. Одним словом, всегда и везде удивительный контраст. Ницца в одно и то же время самый скучный город и самый веселый. В нем и умирают от того, что чересчур веселятся, и веселятся до того, что платятся жизнью.

— В таком случае, пребывание здесь очень опасно?

— О, нет, тетушка, нет особенной опасности, да нет и особенного веселья, как говорит наш дорогой князь. Мы, прелестные виверы, распределяем свой день так: часть дня в столовой, другая за стрельбой в цель и в клубе. Ну, как вы находите, ведь это не чрезмерное веселье?

— Столовая — это еще куда ни шло, — сказал Марешаль, — но стрельба в цель под конец может надоесть.

— Да ведь играют на деньги.

— Как так?

— Очень просто. Кто-нибудь с ружьем в руке становится против ящика, где находятся голуби. Вы говорите мне: «Пятьдесят луидоров, если птица упадет». Я отвечаю: «Идет». Стреляющий кричит: «Pull!». Ящик открывается, голубь вылетает, и раздается выстрел в него. Птица падает или не падает, и я проигрываю или выигрываю пятьдесят луидоров.

— Очень интересно! — вскричала Сюзанна Герцог.

— Да, — продолжал Савиньян с насмешливым равнодушием, — это заменяет азартную карточную игру «trenteetquarante», но гораздо интереснее, чем держать пари на чет или нечет нумеров проезжающих экипажей.

— А сами голуби что об этом говорят? — спросил серьезно Марешаль.

— Вот ведь никто и не догадается спросить их об этом, — сказал весело Серж.

— Затем, — сказал Савиньян, — держат пари на скачках и гонках…

— Прибавьте к этому пари на лошадей, — перебил Марешаль.

— Или на лодки.

— Иначе говоря, игра применяется ко всем обстоятельствам жизни.

— А чтобы увенчать все, мы проводим вечер в клубе, где ведется крупная игра. Там царствует баккара. Это тоже, положим, однообразно, но гораздо азартнее.

— Все это ведется в духоте от ламп и табачном дыму, — сказал Марешаль, — когда небо полно звезд и апельсиновые деревья распространяют такой аромат. Какое печальное существование.

— Самое глупое существование, Марешаль, — сказал со вздохом Савиньян. — Вот я, человек труда, обреченный жестокостью своей тетки на печальное положение праздного человека, со стыдом провожу время среди этих праздных людей по призванию, Вы теперь знаете, дорогой друг, как проводят здесь время. Вы можете написать об этом краткое обстоятельное изложение под заглавием «Часы глупца». Это будет иметь замечательный успех, ручаюсь вам за это.

Госпожа Деварен, прислушиваясь к началу разговора, теперь не слыхала ничего более. Она предалась глубокому размышлению. Следы забот и горя, перенесенных госпожой Деварен, ясно виднелись при спокойном выражении на ее лице, так долго не поддававшемуся влиянию времени. На висках были морщины, похудевший подбородок обострился, а глаза, еще более блестящие, углубились под нависшими бровями и были обведены темными кругами.

Прислонившись к стене возле окна, Серж наблюдал за ней. Он спрашивал себя с беспокойством, какая причина заставила госпожу Деварен так спешно приехать к ним после двухмесячной разлуки, во время которой она всего один раз написала Мишелине. Может быть, дело касалось опять денежного вопроса? С утра госпожа Деварен была против обыкновения спокойна, весела, смеялась и веселилась, как школьница в каникулы. Теперь в первый раз на ее лице показалось мрачное выражение уныния и печали. Значит, ее веселость была одним притворством, и она хотела обмануть. Но кого же? Конечно, его.

Взгляд его, встретившийся с ее взглядом, заставил его вздрогнуть. Жанна устремила свои глаза на него. Через секунду их взгляды опять встретились, и Серж не мог удержаться, чтобы не вздрогнуть. Жанна показала ему на госпожу Деварен. Она также за ней наблюдала. Они оба подумали, что не ради ли их приехала она. Может быть, их тайна попала в руки грозной матери? Он решился узнать это. Жанна перестала смотреть на Сержа, и он смотрел на молодую женщину, как ему хотелось. Она очень похорошела. Бледный цвет ее лица сделался живее, бюст ее роскошно развился. Какая-то сладострастная нега точно исходила от нее и раздражала, как сильное благоухание. Серж безумно желал обладать ею. Никогда еще он не испытывал такого жгучего прилива страсти. В течение нескольких минут у него дрожали руки, в горле пересохло и его сердце перестало биться, полное горячего стремления. Желая освободиться от действия очарования, какое производила на него Жанна, Серж вышел на средину комнаты.

В то же время начали съезжаться гости: Ле-Бред со своим неразлучным Дю-Трамблей, сопровождающие леди Гартон, прекрасную кузину Сержа, так смутившую Мишелину в день ее брака, но которой она не боялась более; затем князь и княгиня Одескальши, благородные венецианцы, в сопровождении господина Клемана Суверен, молодого бельгийского дворянина, первого на скачках в Ницце, ловкого игрока в голубиную стрельбу и ярого дирижера в мазурке.

— Почему вы, миледи, вся в черном? — спросила Мишелина, показывая очаровательной англичанке на ее яркое атласное черное платье.

— Это, моя дорогая княгиня, траур, — ответила леди Гартон, крепко пожимая ей руку, — большой траур: один из моих лучших танцоров… вы знаете, господа, Гарри Тариваль…

— Конечно, это поклонник графини Альберт! — объяснил Серж. — Что же с ним?

— Представьте, он лишил себя жизни, — сказала англичанка.

Начались восклицания в зале, и все присутствовавшие, неожиданно заинтересованные, окружили леди Гартон.

— Как, вы не знали этого? — продолжала она. — Сегодня в Монако только и говорят об этом. Бедный Тариваль, совершенно проигравшись, пробрался в парк виллы графини Альберт и застрелился под ее окном.

— Какой ужас! — вскричала Мишелина.

— Не делает чести вашему соотечественнику, миледи, что он так поступил.

— Графиня была страшно рассержена и очень хорошо выразилась, что Тариваль, лишив себя жизни в ее саду, ясно доказал ей полное незнание приличий.

— Вы хотите помешать игрокам стреляться? — сказал Кейроль. — Попробуйте завести, чтобы в Монако давали ссуду по луидору за пистолет.

— Что же, — сказал молодой Суверен, — раз луидор потерян, игроки стали бы прибегать к веревке.

— Да, — заключил Марешаль, — но, по крайней мере, веревка принесет счастье другим.

— Господа, знаете, вы рассказываете нам все о таком плачевном. Что, если вы, для перемены впечатления, будете танцевать с нами увлекательный вальс?

— С удовольствием! На террасе! — вскричал с жаром Ле-Бред. — Тень апельсиновых деревьев оградит нас от нескромных взоров.

— Ах, мадемуазель, какой восторг! — сказал со вздохом Дю-Трамблей, подходя к Сюзанне. — Тур вальса с вами! При лунном свете!

— Да, мой друг Пьеро! — отвечала Сюзанна, напевая вполголоса и заливаясь смехом.

Из соседней комнаты раздались громкие звуки рояля, на котором играл Пьер, желавший быть полезным, если не мог быть приятным. Серж медленно подошел к Жанне.

— Удостойте меня чести протанцевать с вами, — сказал он тихо.

Молодая женщина вздрогнула. Лицо ее побледнело, и она сказала суровым голосом:

— Почему вы не танцуете с вашей женой?

Серж улыбнулся.

— С вами или ни с кем.

Жанна смело и прямо посмотрела ему в лицо и как бы с вызывающим видом сказала:

— Прекрасно, ни с кем!

И, поднявшись, она взяла под руку подошедшего в это время Кейроля.

Князь остановился на минуту неподвижно, следя за ними взглядом. Увидя, что его жена одна с матерью, он прошел на террасу. Там уже все танцевали. В тишине раздавался веселый смех. Эта мартовская ночь была тиха и полна благоухания. Глубокое смущение овладело Сержем, почувствовавшим огромное отвращение к жизни. Море сверкало, освещенное луной. Им овладело безумное желание броситься за Жанной, схватить ее в свои объятия и унести ее далеко от всех, в эту тихую безмерную даль, которая, казалось ему, лелеяла бы их вечную любовь.

 

XV

Мишелина сделала движение, чтобы следовать за своим мужем. Мать, не вставая с места, взяла ее за руку.

— Останься со мной немного, — сказала она ей с оттенком нежного упрека, — ведь с самого моего приезда мы с трудом могли обменяться десятью словами. Скажи мне только, довольна ли ты, что увиделась со мной?

— Как ты можешь спрашивать меня об этом? — ответила Мишелина, садясь на диван рядом с матерью.

— Я спрашиваю, чтобы от тебя самой услышать об этом, — сказала госпожа Деварен. И с видом совестливого нищего мать сказала: — Поцелуй меня!

Мишелина бросилась ей на шею со словами:

— Дорогая мама!

Тогда слезы брызнули из глаз матери, измучившейся в продолжении двух месяцев. Мать держала дочь в своих объятиях, прижимая ее к себе, как скряга сокровище.

— Давно уже, — говорила она, — я не слышала, чтобы ты назвала меня так. Ведь два месяца, как я была так одинока в этом большом доме, который ты одна наполняла своим присутствием прежде…

Молодая женщина живо перебила мать и с упреком заметила ей:

— Мама, будь, пожалуйста, наконец, благоразумна!

— Быть благоразумной? Не правда ли, иначе говоря, привыкнуть жить одной без тебя после того, как двадцать лет моя жизнь зависела от твоей? Переносить без жалобы, что у меня отняли все мое счастье? А теперь, когда я становлюсь стара, проводить жизнь до конца дней моих без цели, без радости и даже без огорчений, потому что я тебя знаю: если бы и было у тебя горе, ты мне не сказала бы о нем!

После минутного молчания Мишелина сказала с принужденным видом:

— Какое же горе могло бы у меня быть?

На этот раз госпожа Деварен потеряла терпение и вскрикнула резко, не щадя более Мишелины и давая волю своему сердцу:

— А то, которое тебе может доставить твой супруг!

Мишелина проворно встала.

— Мама! — воскликнула она.

Но мать продолжала с резкостью, которой не сдерживала более:

— Значит, этот человек поступает со мной так, что лишает меня всякого доверия! После того, как он уверил меня, что никогда не разлучит тебя со мной, он увез тебя, зная хорошо, что дела мои удержат меня в Париже.

— Ты неправа, — сказала живо Мишелина. — Тебе известно, что доктор приказал мне ехать в Ниццу.

— Полно! Докторов можно заставить предписать, что захочешь! — сказала госпожа Деварен с воодушевлением, покачивая презрительно головой. — Твой муж сказал нашему честному доктору Риго: «Не находите ли вы, что моей жене было бы полезно провести сезон на юге?» Тот ответил ему: «Если это не принесет ей пользы, то не принесет и вреда». Тогда твой муж добавил: «Возьмите же небольшой листок бумаги и напишите свое предписание. Понимаете вы?.. Это для моей тещи, которой наш отъезд не доставит удовольствия».

Мишелина как будто не верила тому, о чем рассказывала мать.

— Сам доктор рассказывал мне об этом, — прибавила последняя, — когда я устроила ему сцену. Я и прежде не доверяла медицине, а теперь…

Мишелина, чувствуя себя на шаткой почве, попробовала переменить разговор, успокаивая свою грозную мать, как делала это прежде.

— Видишь ли, мама, неужели ты никогда не будешь в состоянии привыкнуть к своей роли? Неужели ты всегда останешься ревнивой? Между тем ты хорошо знаешь, что все женщины оставляют своих матерей и следуют за мужьями. Таков закон природы. Вспомни свое время и себя! Ты последовала за моим отцом, а твоя мать должна была плакать.

— Разве моя мать любила меня так, как я тебя люблю! — воскликнула горячо госпожа Деварен. — Я была сурово воспитана. Не было времени, чтобы нас так любили. Нужно было работать. Счастье баловать свое дитя — это привилегия богатых! А для твоей колыбели, послушай хорошенько, не знали, где достать понежнее пуху и помягче шелку. Тебя лелеяли, обожали в течение двадцати лет, И вот, неблагодарная, достаточно было человеку, которого ты едва узнала за шесть месяцев, заставить тебя все забыть.

— Я ничего не забыла, — сказала Мишелина, растроганная таким страстным пылом, — в моем сердце ты занимаешь все то же место.

Мать посмотрела на молодую женщину и с грустью сказала:

— Но оно не первое!

Такое восклицание из простого эгоизма заставило улыбнуться Мишелину.

— Это очень похоже на тебя, мой тиран! — сказала она. — Нужно, чтобы ты господствовала! Послушай, довольствуйся равенством! Подумай только, что ты имеешь преимущество в том, что я тебя двадцать лет любила, между тем как ему должна вернуть потерянное время. Не старайся делать сравнения между моей любовью к мужу и моей привязанностью к тебе. Будь добра, не относись дурно к моему мужу, а постарайся полюбить его. Я так была бы счастлива видеть вас дружными и без всякой задней мысли иметь возможность смешивать вас обоих вместе в своем сердце.

— Ах, как ты заманиваешь меня лаской! Как ты мила и ласкова, когда захочешь! Как счастлив этот Серж, имея такую жену, как ты! Впрочем, дело ясно: таким всегда даются самые лучшие жены!

— Еще! — сказала Мишелина с сердцем. — Вот, мама, я уж никогда не предполагала, что ты приедешь из Парижа, чтобы наговорить мне много дурного о моем муже.

Госпожа Деварен сделалась серьезной.

— Нет, я приехала, чтобы защищать тебя.

На лице Мишелины показалось удивление.

— Время пришло, чтобы я сказала: тебе серьезно угрожает опасность.

— Моей любви? — спросила молодая женщина изменившимся голосом.

— Нет, твоему богатству.

Мишелина гордо засмеялась:

— Только-то!

Такое равнодушие заставило вскочить госпожу Деварен.

— Тебе легко говорить об этом! Если твой муж так будет продолжать, как в эти шесть месяцев, то не останется ни одного сантима от твоего приданого.

— Что же из этого! — сказала весело княгиня. — Ты нам снова дашь другое.

Госпожа Деварен приняла деловой вид, как при серьезных делах.

— Ай, ай! Неужели ты воображаешь себе, что моя касса без дна? Я тебе дала четыре миллиона при выходе замуж, то есть прекрасный доход в сто пятьдесят тысяч франков, недвижимое имущество на улице Риволи и восемьдесят тысяч франков, которые благоразумно удерживаю у себя в доме и с которых даю вам проценты. Сто пятьдесят тысяч франков уже взяты и, наверно, прожиты. А мой нотариус уведомил меня, что недвижимое имущество на улице Риволи продано, но на деньги не сделано никакого оборота.

Госпожа Деварен остановилась. Она говорила с таким прямодушием, которое делало ее такой сильной.

Глядя пристально на Мишелину, она сказала:

— Известно ли тебе обо всем этом, Мишелина?

Княгиня, глубоко смущенная, так как на этот раз разговор не касался вопроса о чувстве, а о материальных делах, ответила:

— Нет, мама.

— Как же это может быть? — вскричала госпожа Деварен, — Ничего нельзя сделать без твоей подписи.

— Я дала ее, — прошептала Мишелина.

— Ты дала ее? — повторила мать с оттенком невыразимого гнева. — Когда же?

— На другой день моей свадьбы.

— Твой муж имел настолько неблагоразумия, чтобы просить тебя на другой день после брака?..

Мишелина улыбнулась.

— Он ни о чем меня не просил, мама, — сказала она. — Я сама ему предложила… Ты выдала меня замуж с условием неприкосновенности приданого.

— Благоразумно! С таким молодцом, как твой муж…

— Твое недоверие должно оскорблять его, и я стыдилась бы… Я ничего тебе не сказала, потому что с твоим характером, как я знаю, ты могла бы помешать браку, а я любила Сержа. Я подписала контракт, как ты желала, а на другой день дала моему мужу полную доверенность.

Гнев госпожи Деварен стих. Она наблюдала за Мишелиной: она хотела знать глубину пропасти, куда бросилась дочь со своим слепым доверием.

— Что же он тогда сказал тебе? — спросила она.

— Ничего, — ответила Мишелина спокойно. — Со слезами на глазах поцеловал меня. Я видела, что эта маленькая любезность шла прямо от сердца, и я была счастлива! Слушай, мама, — прибавила молодая женщина с блестящими глазами при воспоминании испытанной радости, — он может все тратить, потому что я уже заранее вознаграждена!

Госпожа Деварен пожала плечами:

— Милая дочка, — сказала она, — ты поступаешь безрассудно, скрывая все от меня, Боже мой, но что же такое есть в этом молодце, что он сводит с ума всех женщин?

— Всех? — вскричала живо Мишелина, глядя вопросительно на мать с сильным душевным беспокойством.

— Да, это только так говорится, — сказала госпожа Деварен. — Но, моя дорогая, ты понимаешь, что не могу я быть довольной всем тем, что ты рассказала мне сейчас. Слеза и один поцелуй! Черт возьми! Этим не заработаешь и одного франка из твоего приданого!

Мишелина старалась сделать новую попытку, чтобы взять штурмом возмутившееся сердце.

— Но, мама, оставь же меня быть счастливой!

— Можно быть счастливой и не делая глупостей. Нет нужды заводить лошадей для устройства бегов.

— Ах! А какие красивые масти он выбрал! — перебила Мишелина с улыбкой. — Одна вся серая, серебристая в яблоках, другая еще лучше. Одно очарование!

— Ты находишь? Что же, ты не разборчива! — сказала госпожа Деварен, воодушевляясь. — А клуб? А игра? Что ты мне скажешь на это?

Мишелина побледнела и ответила так небрежно, что матери сделалось больно:

— Стоит ли делать столько шуму из-за какого-нибудь ничтожного проигрыша?

Такая постоянная защита Мишелиной Сержа раздражала мать.

— Оставь меня в покое, — с сердцем продолжала она, — мне хорошо все известно, Он тебя оставляет одну почти каждый вечер, чтобы проводить ночи за картами с такими прекрасными господами, которые могут увлечь хоть кого угодно! Дорогая моя, хочешь ли ты, я предскажу тебе судьбу твоего мужа? Он начал с карт, потом занялся лошадьми и кончит дурными женщинами.

— Мама! — вскричала Мишелина, пораженная в сердце.

— А все эти выдумки будут оплачиваться твоими деньгами! Но, к счастью, твоя мать тут, чтобы охранять твое семейное счастье! Ручаюсь тебе, что я так направлю твоего мужа, что в будущем он пойдет по прямой дороге!

Мишелина быстро встала перед своей матерью. Она была так бледна, что мать испугалась. Дрожащим голосом она сказала:

— Мама, если ты хоть слово когда-нибудь скажешь о моем муже, берегись! Я никогда более с тобой не увижусь.

Госпожа Деварен отступила. Это уже не была более та слабая Мишелина, находящая силу в слезах, но женщина, горячо любящая и готовая всеми силами защищать любимого ею человека. Мать молчала, не решаясь более говорить.

— Мама, — продолжала Мишелина с грустью, но решительно, — это объяснение было неизбежно. Я уже заранее страдала от этого, потому что чувствовала, что буду поставлена между любовью к моему мужу и моим уважением к тебе.

— Между тем и другим, — сказала горько мать, — я вижу, ты не колеблешься.

— Это мой долг. Если бы я поступила иначе, то ты сама бы со своим здравым смыслом поняла бы, что делаю я дурно.

— О, Мишелина, могла ли я ожидать, что ты так переменишься! — воскликнула мать от отчаяния. — Как будто не ты говоришь, а кто-то другой! Безрассудная! Ты не видишь, куда ты позволяешь себя вести! Ты сама приготовляешь себе несчастье! Не думай, что слова эти внушены мне ревностью! Нет, возвышенное чувство подсказывает мне их, и в эту самую минуту я боюсь, что моя материнская любовь дает мне дар провидения. Еще есть время остановить тебя на пути, по которому ты скользишь. Может быть, ты думаешь привязать мужа своим великодушием? Нет, ты только удалишь его от себя, позволяя ему исполнять все его прихоти. Там, где ты думаешь дать ему доказательства любви, он увидит только твою слабость, Если во всем ты будешь ему уступать, он тебя скоро станет считать за ничто. Если ты будешь всегда преклоняться перед ним, берегись! Он наступит на тебя!

Княгиня гордо покачала головой и с улыбкой сказала:

— Ты не знаешь его, мама. Это настоящий дворянин: она понимает все тонкости. Поэтому можно более выиграть, если положиться на его благоразумие, чем стараться сопротивляться его желанию. Ты порицаешь поведение своего зятя, но ты его почти не понимаешь. Я это осознаю. Что поделаешь? Он совсем другого происхождения, чем мы. Ему необходима самая утонченная роскошь, которая для нас с тобой была бы не нужна, тогда как для него потеря ее была бы очень тяжела. Послушай, он очень страдал, когда был беден! Теперь он вознаграждает себя. Мы делаем некоторые глупости, это верно. Но что же из этого? Для кого ты копила богатство? Для меня. С какой целью? Для моего счастья!.. Итак, я счастлива, что могу окружить своего князя всем блеском, который к нему так идет. За это он мне благодарен, он любит меня, а любовь его для меня дороже всего на свете. Я чувствую, что в тот день, когда он перестанет меня любить, я умру.

— Мишелина! — воскликнула госпожа Деварен вне себя, нервно схватив дочь.

Молодая женщина положила тихо свою белокурую головку на плечо матери и прошептала ей на ухо едва слышным голосом:

— Не правда ли, ты не хочешь разбить мою жизнь? Я понимаю твое недовольство. Оно справедливо, я это чувствую. Ты и не можешь иначе думать, ведь ты женщина такая трудолюбивая и простая. Но я прошу тебя, принеси мне жертву: перестань сердиться: не волнуй себя разными думами, скрой в себе самой свои чувства и не говори более ничего из любви ко мне!

Мать была побеждена. Она никогда не могла устоять против этого умоляющего голоса, она никогда ни в чем не могла отказать этому розовому ротику, почти касавшемуся своими губками ее шеи.

— О, жестокое дитя, — говорила она, вздыхая, — как ты меня огорчаешь!

— Не правда ли, ты согласна, мамочка? — шептала Мишелина, бросаясь в объятия той, которая, как она чувствовала, так глубоко ее обожала.

— Я сделаю все, что ты захочешь, — сказала госпожа Деварен, целуя волосы дочери, эти золотистые волосы, которые она, бывало, так любила гладить.

Еще раздавались звуки рояля на террасе, танцы продолжались. В тени были видны группы танцующих и слышались веселые голоса.

Савиньян в сопровождении Марешаля и Сюзанны быстро поднялся по лестнице.

— Ну, тетя, это нехорошо! — воскликнул он. — Если вы приехали сюда для того, чтобы отнять у нас Мишелину, то возвращайтесь в Париж. Нам недостает визави для кадрили. Идите, княгиня! Воздух дышит восхитительной свежестью, и мы хорошо повеселимся.

— Ле-Бред набрал апельсинов, — сказал Марешаль, — и играет ими в бильбоке с помощью своего носа, а Дю-Трамблей, раздраженный успехом своего товарища, придумывает осветить сад пуншевыми чашами.

— А что поделывает Серж среди этих шалостей?

— Он разговаривает с моей женой на террасе, — сказал Кейроль, подходя к ним в это время.

Молодые люди убежали на террасу и скрылись в темноте.

Госпожа Деварен посмотрела на Кейроля. Он был покоен и счастлив, Не было и тени прежней его ревности. В продолжение шести месяцев после их свадьбы банкир внимательно наблюдал за женой. Все ее действия, слова, одним словом, ничто не ускользало от него, и ни разу она не подала повода к какому-либо сомнению. Совершенно успокоившись, он возвратил ей доверие и на этот раз навсегда.

Жанна была очаровательна, и он ее любил еще более прежнего. Кроме того, она сильно изменилась. Ее характер, немного суровый, стал мягче. Вместо надменной и капризной молодой девушки явилась молодая женщина, простая, кроткая и немного серьезная.

Будучи не в состоянии читать мысли своей жены, Кейроль чистосердечно верил, что напрасно беспокоился и что прежнее волнение Жанны было кратковременным. Он себе приписывал перемену своей жены и гордился этим.

— Кейроль, будьте добры, унесите эту лампу: от нее мне режет глаза, — сказала госпожа Деварен, боясь, чтобы не заметили перемены на ее лице после разговора с дочерью. — А потом попросите Жанну придти сюда ко мне, мне надо сказать ей два слова.

— С большим удовольствием, — сказал Кейроль и, взяв лампу со стола, он отнес ее в соседнюю комнату.

Темнота хорошо подействовала на госпожу Деварен: она освежила ее ум и успокоила сердце. Шум танцев слабо долетал до нее. Она стала раздумывать. Итак, Мишелине нравилось проводить такую беспокойную жизнь! Напрасно она старалась доказать ей, что подобная жизнь, наполненная одним необузданным весельем, смертельна для ее счастья. Молодая женщина затыкала себе уши, чтобы не слышать, и закрывала глаза, чтобы не видеть. Госпожа Деварен самым чистосердечным образом задала себе вопрос: не преувеличивает ли она зла под влиянием сильной любви к дочери? Увы, нет! Она хорошо видела, что не ошиблась. Достаточно было присмотреться к обществу мужчин и женщин, ее окружавших, и везде можно было заметить пустоту, беспорядок и ничтожность. Если бы можно было обнаружить их мозги, то не нашли бы там ни одной практической идеи, а в сердцах — ни одного возвышенного стремления. Все эти люди жили не умом и сердцем, а только своими нервами. Нервы их были напряжены до последней степени. Возбуждение заменяло их. Они вращались в светской жизни, как белки в клетке, с бешенством, с безумием. А так как они все двигались, то и воображали, что к чему-нибудь стремятся. Если послушать их разговор, то останешься изумленным. В них скептицизм убил все верования. Религия, семья, отечество, — все это «хорошее вранье», как они говорили на своем жаргоне. У них только одна движущая сила, одна страсть, одна цель — это наслаждаться! Их мораль — вечное наслаждение!

Что касалось их физической стороны, достаточно было взглянуть, чтобы судить о них. Разбитые ночами, страшно бледные, они все делали для своего разрушения. Из этих людей, единственным паролем которых было удовольствие, те, которые не умирали раньше времени, кончали жизнь в лечебнице. Что могла сделать она, женщина труда, среди этой испорченной среды? Могла ли она надеяться преобразовать этих несчастных своим хорошим примером? Нет! Они обошлись бы с ней, как с пустомелей. Она не могла научить их добру, тогда как они скоро научали других злу. Следовало бежать от этой заразы позолоченного порока, удалиться, уводя тех, кого она любила, и оставить этих праздных людей изнуряться и разрушаться и скорее дать место на земле умным и трудолюбивым.

Громадное отвращение овладело госпожой Деварен, и она решила всячески попробовать вырвать Мишелину из этой заразы. А пока нужно было поговорить с Жанной.

В это время показалась тень при входе в зал. Это была молодая женщина. Позади нее в темной галерее прокрадывался Серж, не замеченный ею. Он сторожил Жанну и, увидя, что она идет одна, следовал за ней. Стоя в углу за широкой отворенной дверью, он ждал, безмолвный, с бьющимся сердцем. Голос госпожи Деварен раздался в тишине; он приготовился слушать.

— Сюда, Жанна, — сказала она, — наш разговор будет короток, но его нельзя отложить, потому что меня скоро не будет здесь.

— Разве вы скоро уезжаете?

— Да, я оставила Париж только ради своей дочери и тебя. С Мишелиной я уже говорила. Теперь твоя очередь! Зачем ты приехала в Ниццу?

— Я не могла сделать иначе.

— Почему?

— Мой муж хотел этого.

— Можно было заставить его сделать по-другому. Я знаю, что твоя власть над ним неограниченна.

Настала минута молчания, после чего Жанна ответила:

— Я боялась, что, настаивая, могу возбудить его подозрения.

— Так и быть, допустим, что вы приехали в Ниццу, но зачем вы воспользовались гостеприимством в этом доме?

— Сама Мишелина предложила нам, — сказала Жанна.

— И это даже не заставило тебя отказать? — воскликнула с воодушевлением госпожа Деварен. — Какую роль ты приготовляешься играть здесь? Что ты надумала после шестимесячной честности?

Серж в своем пристанище вздрогнул. Слова госпожи Деварен были понятны ему. Она знала все. Жанна ответила резким и негодующим голосом:

— По какому праву вы обижаете меня подобным подозрением?

— По праву, которое ты дала мне, нарушив свое обещание, Ты должна была остаться в стороне, а я нахожу тебя здесь лицом к лицу с опасностью; ты начинаешь кокетничать, а это начало зла, к которому ты понемногу привыкаешь, а там будет и остальное.

— Сударыня! — вскричала негодуя Жанна.

— Отвечай, сдержала ли ты обещание, данное мне? — перебила повелительно госпожа Деварен.

— А вы? — ответила с отчаянием Жанна. — Осуществилась ли надежда, о которой вы мне говорили? Вот уже шесть месяцев, как я удалилась, а нашла ли я спокойствие и душевный мир? Я посвятила себя обязанности, на которую вы указали мне, как на средство от терзавшей меня боли; но это было бесполезно. Я плакала, надеясь, что мое горе излечится слезами. Я горячо просила Бога помочь мне полюбить своего мужа. Напрасно! Этот человек так же мне противен, как прежде. А теперь, когда рушатся все мои мечты, я вижу себя прикованной к нему навсегда! Мне приходится лгать, придавать своему лицу выражение, сообразное с данным обстоятельством, улыбаться! А все это меня возмущает, доводит до отвращения!.. О, как я страдаю! Судите же меня теперь, когда вы знаете, что со мной делается, и скажите, не слишком ли жестоки ваши упреки?

Слушая Жанну, госпожа Деварен почувствовала глубокую жалость к ней. Она спрашивала себя, не была ли она несправедлива и не из-за нее ли страдало это бедное дитя. Она ведь ничего не сделала, кроме хорошего, и ее поведение было достойно уважения.

— Несчастная женщина! — сказала она.

— Да, действительно несчастная, — ответила Жанна, — потому что у меня нет ничего, к чему бы я опять привязалась и что могло бы меня поддержать. Мой ум смущен самыми горячими мыслями, а сердце сокрушено горькими сомнениями. Одна воля меня защищает, но та в минуту безумия может мне изменить.

— Ты все еще его любишь? — спросила госпожа Деварен глухим голосом, заставившим трепетать Сержа.

— Кто знает? — ответила Жанна. — Бывают минуты, когда кажется, что я ненавижу его. Но что я только вытерпела за то время, пока я здесь, это невероятно. Все меня оскорбляет, все раздражает: мой муж, который слеп, беспечная Мишелина и Серж, улыбающийся молча, как будто подготовляющий какую-то измену. Ревность, гнев, презрение волнуют меня. Я сознаю, что должна была бы уехать, а между тем я чувствую ужасное наслаждение, не знаю почему, оставаясь здесь.

— Бедное дитя, — сказала госпожа Деварен, — от всей души жалею тебя. Прости мне мои несправедливые слова. Ты все сделала, что от тебя зависело, но у тебя может быть слабость, как у всех людей. Нужно тебе помочь, и в этом ты вполне можешь рассчитывать на меня. Завтра я поговорю с твоим мужем, и он увезет тебя. Если нет у тебя счастья, то нужно, чтобы было спокойствие. У тебя честное сердце, и если небо справедливо, ты будешь вознаграждена.

До Сержа долетел звук поцелуя, с которым мать благословляла свою приемную дочь. Затем князь увидел, как тихо прошла мимо него госпожа Деварен.

Наступила тишина, нарушаемая только тихими вздохами удрученной Жанны, полулежавшей на диване в темноте.

 

XVI

Серж вышел из своего скрытого места и подошел к Жанне. Ковер заглушал шум его шагов. Молодая женщина, глядя в пустое пространство, с трудом дышала. Сначала он молча смотрел на нее, затем, наклонившись к ее плечу, проговорил нежно:

— Неужели правда, Жанна, что вы меня ненавидите?

Жанна в ужасе вскричала:

— Серж!..

— Да, Серж, — сказал князь, — который никогда не переставал вас любить.

Молодая женщина вся вспыхнула.

— Оставьте меня, — громко сказала она, — ваши слова недостойны, и я не хочу слушать вас.

И, круто повернувшись, она пошла по галерее, но Серж еще быстрее бросился навстречу ей.

— Нужно, чтобы вы остались, — сказал он ей почти резко, — здесь вам не удастся от меня ускользнуть!

— Но это безумие! — вскричала Жанна. — Разве вы забыли, где мы?

— А разве вы забыли, что сейчас говорили? — сказал страстно Серж, — Я был тут и не пропустил ни одного из ваших слов, звучавших в одно и то же время гневом и любовью.

— Если уж вы меня слышали, — сказала Жанна, — то вы знаете, что все нас разлучает: мой долг, ваш и, наконец, моя воля.

— Да, воля, которую вам навязывают и против которой восстает ваше сердце. Такой воле я не желаю подчиняться.

Серж наступал на нее, пробуя схватить ее в свои объятия.

— Берегитесь, — сказала Жанна, — Мишелина и мой муж тут. Надо быть безумным, чтобы забыть это. Сделайте еще один шаг, и я позову.

— Так зови! — вскричал Серж и в один миг сжал ее в своих объятиях.

Жанна изгибалась, упиралась руками в грудь Сержа, стараясь вырваться от него, но ничего не могла сделать.

— Серж, — шептала она, бледнея от тоски и в то же время от наслаждения, от объятий столь любимого ею человека, — что вы делаете? Так поступать и подло, и низко.

Жадный поцелуй не дал ей больше говорить. Жанна, чувствуя, что слабеет, все-таки старалась сделать последнюю попытку:

— Я не хочу, — шептала она, — Серж, уходите!

Из ее глаз покатились слезы стыда.

— Нет, ты мне принадлежишь, — прошептал Серж вне себя. — Другой, именно твой муж у меня тебя украл, Я тебя возьму у него, я люблю тебя!

Молодая женщина упала на диван.

Серж все повторял:

— Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя!..

Сильное желание овладело Жанной: она не отталкивала уже более сжимавших ее рук, а, взяв Сержа за плечи и глубоко вздохнув, отдалась ему.

Кругом царила глубокая тишина. Вдруг сознание вернулось к ним: до них долетел звук голоса. В ту же минуту портьера, отделявшая комнату от соседнего зала, поднялась и на пороге показалась неясная тень. Они, не сознавая еще хорошенько, вскочили, держа друг друга в объятиях. Послышалось тихое восклицание: «Боже!», сопровождаемое глухим рыданием. Портьера упала, закрывая своими складками неизвестного свидетеля этой сцены.

Жанна встала, стараясь собраться с мыслями. Внезапный свет озарил ее ум: она сообразила в одну минуту всю величину своего преступления и, испустив крик ужаса и отчаяния, убежала по галерее, преследуемая Сержем.

Тогда тяжелый занавес снова поднялся и трепещущая, бледная, как смерть, Мишелина вошла в комнату. Мрачный и холодный Пьер шел сзади нее. Усталость заставила княгиню войти в дом, а случай привел ее сюда, чтобы дать доказательство несчастья и измены ее мужа. Княгиня и Делярю смотрели друг на друга безмолвные, удрученные. В голове их мысли кружились с необыкновенной быстротой. В одну минуту перед ним предстала вся их жизнь. Он видел свою белокурую невесту, которую мечтал сделать женой, но которая по своему желанию сделалась женой другого, так жестоко наказанной. Она же увидела разницу между людьми: один — добрый, честный, великодушный, другой — эгоист, трусливый, корыстолюбивый. Видя любимого ею человека таким недостойным и низким в сравнении с тем, кем она пренебрегала, Мишелина разразилась горькими рыданиями.

Пьер, крайне взволнованный, поспешил к ней. Княгиня хотела было его оттолкнуть, но, увидя на лице друга детства искреннее горе и сердечное негодование, почувствовала себя с ним, как с настоящим братом. Удрученная горем, она положила голову на плечо молодого человека и плакала.

Шум шагов заставил Мишелину опомниться, она узнала походку мужа.

Схватив с силой руку Пьера, она проговорила.

— Никогда ни слова! Забудь все, что ты видел!.. Если бы Серж узнал, что я его видела, — прибавила она с глубокой грустью, — он не простил бы мне этого!

Вытерев слезы и еще не совсем оправившись от удара, поразившего ее прямо в сердце, она вышла. Пьер, совсем ошеломленный, остался один, жалея и в то же время осуждая эту бедную женщину, находившую еще в своей оскорбленной любви нелепое мужество молчать и безропотно покоряться.

Скрытый гнев овладел им. Чем Мишелина казалась слабее и боязливее, тем более он чувствовал себя сильным и энергичным.

Опомнившись после первой минуты безумия, Серж начал раздумывать. Ему хотелось знать, кто мог накрыть его, войдя туда. Была ли то госпожа Деварен, Мишелина или Кейроль? При мысли о последнем он содрогнулся, придумывая возможные результаты от своей неосторожности. Он вернулся, готовый бороться, если бы ему пришлось очутиться лицом к лицу с одним из заинтересованных в этом роковом приключении лиц, и решившись заставить молчать, если бы он имел дело с посторонним. Взяв лампу, вынесенную госпожою Деварен за минуту перед тем, он вошел в салон. Перед ним был Пьер.

Молодые люди смерили взглядом друг друга. Делярю угадал тревогу Сержа, а князь понял, какую вражду чувствует к нему Пьер. Он побледнел.

— Это вы входили? — сказал смело он.

— Да, — сказал Пьер сурово.

Не более секунды князь колебался. Очевидно, он искал приличной формы для объяснения заданного им вопроса. Не зная, как выразиться, он обратился к Пьеру с угрожающим видом.

— Необходимо, чтобы вы молчали, а иначе…

— Что иначе? — твердо сказал Пьер.

— К чему эти угрозы! — ответил Серж, уже успокоившись, с равнодушным видом. — Извините меня, я знаю хорошо, что вы будете молчать, конечно, не ради меня, а по крайней мере ради других.

— Да, ради других, — сказал Пьер, полный негодования, — ради других, принесенных постыдно вами в жертву, но заслуживающих полного вашего уважения и любви: ради госпожи Деварен, высокого ума которой вы не сумели понять; ради Мишелины, превосходного сердца которой вы не сумели оценить. Да, из уважения к ним я буду молчать, но не из уважения к вам, потому-то вы отнюдь не заслуживаете ни любви, ни уважения!

Князь сделал шаг вперед и с ударением сказал:

— Пьер!

Пьер нисколько не смутился и, глядя Сержу прямо в лицо, ответил:

— Правда вам колет глаза? Но вы должны ее выслушать. Вы действовали охотно, следуя своей прихоти. Принципы и мораль, которым подчиняются все, для вас только мертвые буквы. Ваш произвол прежде всего и всегда! Не правда ли, это ваше правило? И всего хуже, что следствием этого являются погибель и несчастье других! Вы имеет дело только с двумя женщинами. Что ж, это удобно, и вы злоупотребляете своим положением. Но предупреждаю вас, мне это не нравится и продолжаться так не может. Так как от вашей прихоти страдают два слабые существа, то я становлюсь их защитником.

Серж слушал эту горячую речь с презрительным хладнокровием. Когда Пьер кончил, он улыбнулся, щелкнул пальцами и, повернувшись к молодому человеку, сказал:

— Позвольте мне вам заметить, мой дорогой, что я нахожу вас крайне забавным. Вы суетесь в мои дела без всякого на то права. Спрашиваю вас: с какой стати вы позволяете себе вмешиваться? В качестве кого вы читаете эту мораль? Разве вы родственник или свойственник? По какому праву это нравоучение?

Усевшись с полной беспечностью, Серж принялся хохотать с самым непринужденным видом. Пьер сказал серьезно:

— Я был женихом Мишелины, когда она вас полюбила, вот мое название! Имея возможность жениться на ней, я принес свою любовь в жертву ее любви, вот мое право! Теперь во имя моего разбитого будущего и моего потерянного счастья я спрашиваю вас о судьбе ее будущего и ее счастья.

Серж быстро встал, глубоко уязвленный словами, сказанными Делярю, помолчал с минуту, стараясь вернуть себе спокойствие. Пьер, дрожа от душевного волнения и от гнева, старался всячески сдержать себя.

— Мне кажется, вы очень раздражены, — сказал насмешливо князь. — В вашем требовании слышится не столько крик оскорбленной совести, сколько жалоба все еще любящего сердца.

— А если бы и так? — сказал Пьер. — Мое самоотвержение имеет не меньшую цену! Да, я ее люблю! — вскричал горячо молодой человек. — Я люблю ее благоговейно, всем моим сердцем, как святую, и я не мог бы страдать более, как видя ее страдающей.

Рассерженный князь сделал нетерпеливый жест.

— Ах, не будем произносить лирических напыщенных речей, — сказал он, — будем говорить коротко и ясно. Что вы хотите от меня, наконец? Объясните мне! Я не могу поверить, что вы обратились ко мне с такой речью единственно для того, чтобы сказать мне, что вы влюблены в мою жену?

Пьер, совершенно не обращая внимания на оскорбительный тон ответа князя и стараясь всеми силами быть спокойным, сказал:

— Я хочу, так как вы спрашиваете меня об этом, чтобы вы забыли минуту заблуждения, безумия и чтобы поклялись мне честью, что не увидите более госпожи Кейроль.

Сдержанность Пьера гораздо серьезнее подействовала на Сержа, чем его гнев. Князь почувствовал себя поистине ничтожным в сравнении с этим человеком, пожертвовавшим собой и думавшим не о себе, а только о счастье существа, любимого им безнадежно. Его раздражение от этого усилилось.

— А если бы я отказался согласиться с выдумками, которые вы объясняете мне так чистосердечно? — сказал он с иронией.

— Тогда, — сказал решительно Пьер, — я вспомнил бы, что, отказываясь от Мишелины, я ей обещал быть братом для нее, и, если вы принудили бы меня к тому, принялся защищать ее.

— По-видимому, вы угрожаете мне! — вскричал Серж вне себя.

— Нет, я только заранее извещаю вас.

— Довольно! — вскричал князь, с трудом сдерживая себя. — Благодаря услуге, оказанной вами мне, мы с этих пор квиты. Но, поверьте мне, не настаивайте на своем решении. Я не из тех, которые уступают силе. Удалитесь с моей дороги, это будет благоразумнее!

— А вы выслушайте хорошенько меня! Я не из тех, которые забывают долг, как только представится какая-нибудь опасность для исполнения его. Вы знаете, как я дорого ценил счастье Мишелины, а потому вы отвечаете мне за него и я заставлю вас хорошенько помнить это.

Серж ничего не отвечал от бессильного гнева, а Пьер возвратился на террасу.

В тишине звездной ночи на дороге слышны были бубенчики экипажей, в которых приехали Савиньян, Герцог и его дочь. На вилле все было тихо. Пьер с наслаждением вдыхал воздух. Его глаза инстинктивно поднялись к блестящему небу, и далеко на небесной тверди перед ним вдруг явилась та звездочка, которую он с таким отчаянием искал прежде, когда был несчастлив. Она была блестящей и как будто ободряющей. Пьер глубоко вздохнул и удалился.

Князь провел часть ночи в клубе. Он показался там до крайности нервным и раздражительным. После переменного проигрыша и выигрыша он выиграл у своих партнеров очень большую сумму. Давно уже счастье так не благоприятствовало ему, как сегодня. Возвращаясь на виллу, он думал с улыбкой, что пословица, гласящая: «счастлив в игре, несчастлив в любви», была неверна. Он думал о прелестной Жанне, бывшей в его объятиях несколько часов перед тем и так горячо прижимавшей его к себе. Он понял, что она никогда не переставала ему принадлежать. Представляя себе Кейроля, доверчивого, серьезного и набожного, тщеславного от уверенности в своем счастьи, князь начал смеяться.

О Мишелине он совсем и не думал. Она была для него ступенью, позволявшей достигнуть богатства. Он знал ее, как тихую, нежную; знал, что она горячо любила его, но не считал ее проницательной. Ее легко можно было бы обмануть; побольше нежности и внимания с его стороны, и она была бы спокойна за его любовь, Одна госпожа Деварен стесняла его при этих соображениях насчет нарушения супружеской верности. Она была проницательна, и ему не раз приходилось видеть, что одним взглядом разгадывала ловко придуманную интригу. Вот ее-то нужно было серьезно остерегаться. Порой он подмечал в ее голосе и взгляде какую-то беспокойную суровость. Она не была из тех, которые отступили бы при скандале. Напротив, это доставило бы ей глубокую радость при возможности выгнать из своего дома человека, которого она ненавидела всеми силами своей души.

Серж вспомнил вечер своей помолвки с Мишелиной, когда он сказал госпоже Деварен: «Возьмите мою жизнь, она вам принадлежит!», на что она ответила серьезным и почти угрожающим голосом: «Хорошо, я принимаю». Теперь эти слова звучали в его ушах, как приговор. Он решился держать с тещей ухо востро. Что касалось Кейроля, то о нем не могло быть и речи. Он создан и находился на белом свете единственно для того, чтобы служить игрушкой в руках таких князей, как Серж. Его судьба была начертана на его лбу, и он не мог ее избежать. Если бы не Панин, то другой заставил бы его быть в таком положении. Во всяком случае мог ли этот прежний пастух, грубый мужик, рассчитывать сберечь только для себя одного такую женщину, как Жанна? Это было бы прискорбно и несправедливо; необходимо было провести Кейроля. Так и случилось.

Князь увидел своего лакея, ожидавшего его, спящим на скамье в передней. Он быстро прошел в свою комнату, лег спать, когда уже заря показалась на небе, и проспал без угрызения совести, без сновидений почти до полдня, Сойдя к завтраку, он нашел всю семью собравшейся, Явился Савиньян, полный самого нежного внимания к своей тетке Деварен, которой он позволил себе опять предложить колоссальное дело, На этот раз, говорил он, нельзя сомневаться в успехе. Савиньян надеялся достать шесть тысяч франков у тетки, рассчитывая, что она, следуя своей привычке, не может пропустить случая купить у него так называемую им идею.

Фат был задумчив: он приготовлялся к защите своей идеи. Мишелина, бледная, с красными глазами от бессонницы, сидела около галереи, смотря молчаливо на море, где мелькали вдали, как птицы, белые паруса рыболовов. Госпожа Деварен с серьезным видом давала разные наказы Марешалю относительно почты, наблюдая в то же время украдкой за дочерью. Ее беспокоило угнетенное состояние духа Мишелины: она чуяла тут тайну. Конечно, смущение молодой женщины могло быть ипоследствием серьезного разговора накануне. Но проницательность матери угадывала новое осложнение. Может быть, было какое-нибудь объяснение между Мишелиной и Сержем относительно игры. Она была настороже.

Кейроль и Жанна отправились на прогулку в сторону Ментоны.

В одну минуту князь дал себе отчет в настроении каждого и, обменявшись любезностями со всеми, быстро поцеловав Мишелину в лоб, уселся за стол. Завтрак шел молча. Всякий был занят своими мыслями. Серж, беспокоясь, спрашивал уже себя, не выдал ли тайну Пьер. Марешаль, уткнув нос в свою тарелку, коротко отвечал на вопросы, предлагаемые ему госпожой Деварен. Большая принужденность чувствовалась между собеседниками.

Когда встали из-за стола, все почувствовали себя свободнее. Мишелина взяла под руку мужа и, уводя его в сад под тень магнолий, сказала ему:

— Мама уезжает сегодня вечером. Она получила письмо, которое опять призывает ее в Париж. Как ты сам понимаешь, она приехала вследствие нашего отсутствия, потому что не могла долее оставаться одна, вдали от меня. По возвращении в Париж она будет чувствовать себя еще более одинокой. Я же со своей стороны скажу, что очень часто остаюсь одна…

— Мишелина! — перебил Серж с полным удивлением.

— Это не упрек, мой друг, — сказала кротко молодая женщина. — Я вовсе не протестую против этого. У тебя свои занятия, свои удовольствия! Иногда этого требует положение в свете, а потому приходится подчиняться. Ты делаешь все, что находишь нужным, и это должно быть хорошо. А теперь сделай только для меня одну милость…

— Милость? Что ты? — сказал Серж, смущенный неожиданным оборотом, который принял их разговор. — Скажи мне, чего ты хочешь? Ведь ты вполне самостоятельна.

— Ну, хорошо, — сказала Мишелина, слабо улыбаясь, — я вижу, что ты готов сделать для меня все. Обещай мне, что на этой неделе мы уедем в Париж. Сезон быстро приближается к концу. Все твои друзья скоро вернутся туда. Это не будет большим пожертвованием с твоей стороны.

— С большим удовольствием! — воскликнул Серж, удивленный внезапно принятым решением Мишелины. — Но признайся, что твоя мать немного помучила тебя, — прибавил он весело, — чтобы увлечь тебя за собой?

— Мама совсем не знает о моем проекте, — сказала холодно княгиня. — Я хотела сказать ей об этом, заручившись только твоим согласием. Отказ с твоей стороны показался бы ей слишком жестоким, а вы и без того не очень хороши друг с другом, что меня очень огорчает. Нужно относиться лучше к моей матери, Серж. Она уже стара, и мы должны ей оказывать больше почтительности и любви.

Панин молчал. «Как мог произойти такой поворот в мыслях Мишелины?» — думал он. Она, прежде безжалостно жертвовавшая своему мужу своей матерью, теперь просила ласки для нее. Что такое случилось?

Находчивый и в то же время легкомысленный, как настоящий славянин, Серж тотчас придумал ответ.

— Все, о чем ты меня просишь, будет свято исполнено, — сказал он. — Никакая уступка не может быть для меня трудной, лишь бы угодить тебе. Ты хочешь возвратиться в Париж. Что же? Мы отправимся немедленно после того, как наши распоряжения относительно обратной поездки будут исполнены. Скажи об этом госпоже Деварен, чтобы она видела в ускорении отъезда доказательство моего желания жить в добром согласии с ней.

— Благодарю, — сказала Мишелина.

Князь очень изящно поцеловал ее руку, и она возвратилась на террасу.

Оставшись один, Серж спрашивал себя, что скрывалось за этой странной переменой молодой женщины. В первый раз она показала свою инициативу. Наверно, госпожа Деварен подняла вопрос о деньгах, и Мишелина хотела увезти его в Париж в надежде заставить его переменить свои привычки. Но это еще посмотрим. Мысль о том, что Мишелина могла застать его с Жанной, ему и в голову не приходила. Он не подозревал в своей жене настолько силы воли, чтобы так искусно скрыть горе и гнев. Без меры влюбленная, она неспособна была бы владеть собой и непременно разразилась бы какой-нибудь вспышкой. У него не могло быть никакого подозрения.

Что касалось отъезда в Париж, он был в восторге от него. Жанна с Кейролем оставляли Ниццу в конце недели. В громадном городе любовники будут более в безопасности, могут легче устраивать свидания.

Серж нанял бы маленький скромный домик около Булонского леса. В то время, как думали бы, что они исполняют светские обязанности, они были бы совершенно свободны, удалившись в очень хорошо огражденное от посторонних взоров жилище. При этой мысли Серж задрожал. Страстная любовь к Жанне кружила ему голову. Он чувствовал опьяняющий запах молодой женщины, сладость ее поцелуя на своих губах. Опьяненный воспоминанием, пожираемый новым желанием владеть ею, он находился в каком-то чаду, поддавшись сладким любовным мечтаниям.

 

XVII

После возвращения Мишелины в Париж все ее знакомые были встревожены происшедшей в ней нравственной и физической переменой. Пропала ее прежняя веселость. Молодая женщина стала серьезной и задумчивой. В несколько недель она сильно похудела, и одна острая и постоянная мысль как бы подтачивала ее. Госпожа Деварен серьезно страдала за нее. Она задавала ей вопросы, но та отвечала ей уклончиво. Она чувствовала себя, как обыкновенно: ничего у нее не болело, ничем она не огорчалась. Мать начала подозревать начало беременности. Она спрашивала доктора Риго, несмотря на свое предубеждение против медицинского искусства, и после продолжительного совещания с ним привела его к княгине. Доктор расспросил Мишелину, выслушал ее и объявил в конце концов, что ничего не находит, кроме небольшого малокровия.

Госпожой Деварен овладела глубокая грусть, Зловещие предчувствия осаждали ее. Она проводила бессонные ночи, во время которых ей представлялась ее дочь мертвой, и слышала погребальное пение около ее гроба. Эта женщина, такая сильная, такая стойкая, плакала теперь, как ребенок, не смея показать свою тревогу и волнуясь еще более при мысли, что Мишелина могла догадываться о том, чего она страшилась.

Серж, беззаботный, счастливый, относился ко всему с полным равнодушием. Он пи разу даже не подумал, что княгиня больна. Может быть, у нее только небольшое утомление. Наверно, подействовала перемена климата; серьезного же ничего, конечно, не было.

Серж вел самую рассеянную жизнь: он все ночи проводил в клубе, часть дня в маленьком домике по аллее Мальо, ведущей в Булонский лес, прелестном, как детская игрушка, с зубчатыми башенками. Он сиял его с меблировкой для свиданий с Жанной.

Вот сюда-то и приходила Жанна под густой вуалью по возвращении в Париж. Каждый из них имел свой ключ от маленькой двери. Первый прибывший поджидал другого. В темной передней, ставни которой были постоянно закрыты, происходили безумные объятия и горячие поцелуи. Затем, обнявшись, они входили в темную комнату, полную еще благоуханий предыдущего дня. И здесь при свете огня от камина они отдавались своей любви. Час разлуки заставлял их опомниться. Нужно было уезжать. Печаль при расставании не ослаблялась уверенностью нового свидания.

Жанна очень редко приезжала на улицу Св. Доминика. Хотя Мишелина так же принимала ее, как и прежде, но молодая женщина заметила в приеме княгини холодность, которая стесняла ее. К тому же и самой было трудно находиться лицом к лицу с женой своего любовника, а потому ее посещения стали очень редкими.

Кейроль каждое утро приходил в кабинет госпожи Деварен потолковать о делах с ней. Он снова принял на себя управление своим банком, значительные операции которого с каждым днем увеличивали его влияние на бирже. Большое «Общество Европейского Кредита», основанное Герцогом, открыло действия и обещало громадные результаты. Между тем Герцог начал внушать тревогу Кейролю. Этот замечательно умный человек имел тот серьезный недостаток, что хотел все больше и больше захватить и никогда не останавливался на одном деле. Едва одна спекуляция была пущена в ход, как ему в голову приходила другая идея, которой он всецело увлекался, принося ей в жертву прежние планы.

Так и теперь Герцог проектировал вслед за открытием «Европейского Кредита» устроить другую финансовую комбинацию, еще более величественную.

Он мечтал держать в своих руках весь финансовый мир. Кейроль, с меньшим финансовым горизонтом, но с более практическим умом, страшился новой затеи Герцога. Когда последний начал говорить с ним об этом, он прямо объявил, что больше не согласен искушать счастье. Настоящее казалось ему достаточно хорошим: он не хотел вредить ему новыми финансовыми предприятиями, по его мнению, слишком опасными.

Отказ Кейроля сильно досадил Герцогу. Немецкий финансист несколько заблуждался насчет мнения о нем в деловом мире.

Без обаяния безупречного имени Кейроля, с которым к тому же, как всем известно, связан «Дом Деварен», Герцог не мог бы так успешно расширять операции «Европейского Кредита», как теперь. Он был слишком умен, чтобы не попять этого. А потому, не располагая Кейролем для осуществления своего плана, от которого он ждал чудес, он стал искать такого сильного человека, который мог бы внушить доверие.

Его дочь Сюзанна часто бывала на улице Св. Доминика. Хозяйка и Мишелина ласково ее принимали. Она была такая серьезная, такая естественная, такая простая, как говорила госпожа Деварен, что дамы встречали ее с удовольствием, хотя ее отец не был им симпатичен. Герцог, несмотря на разные ходатайства Кейроля, не пользовался большой милостью хозяйки. Последняя находила, что он плохо зарекомендовал себя, и инстинктивно не доверяла ему.

Однажды в финансовом мире распространилась новость, которая многих привела в изумление. Мадемуазель Герцог держала экзамен в Ратуше, чтобы получить диплом. Все находили выходку Сюзанны по меньшей мере странной. К чему столько знания для молодой девушки с таким большим приданым? Ведь ей никогда не придется испытать нужду. В этом видна была притворная простота, желание только показаться, как выражался Савиньян, хохотавший от всей души над этим. Госпожа Деварен, напротив, нашла прекрасной попытку Сюзанны. Она чувствовала уважение к труженикам и находила, что чем богаче человек, тем более необходимо, чтобы он работал. Герцог позволял дочери поступать, как хочет, и не обращал внимания на разговоры.

Пришла весна, но с наступлением теплых солнечных дней здоровье Мишелины не восстанавливалось. Она не страдала, но какая-то слабость овладела ею, Целыми днями она лежала на кушетке. Сделавшись опять очень ласковой и нежной с матерью, как в былые дни, она, казалось, возвратила ей всю любовь, которой лишила ее в первые дни своего замужества.

Никогда Мишелина не наблюдала за Сержем, как он проводил свое время, хотя видела его очень мало, только за столом. Она писала каждую неделю Пьеру, который скрылся в своих копях. И каждый раз, как приходилось ей отправлять письмо, мать находила ее более расстроенной и более бледной.

Между тем Серж и Жанна сделались смелее и беззаботнее, Они убедились, что за ними не наблюдают. Теперь маленький домик на аллее Мальо казался им тесным. Они жаждали простора, мечтая о свободе в Булонском лесу. Воздух был теплый, фиалки благоухали. У них, беззаботных и сильных, явилась потребность совершать прогулки, обнявшись, вдвоем. Кроме того, их увлекало какое-то неопределенное желание хвастовства. Им хотелось показаться вместе: их приняли бы тогда за молодых новобрачных. Они вновь начали свою жизнь, изменяя судьбу, выбранную ими самими.

Они выходили из дому после полудня. Жанна, закрытая густой вуалью, дрожала при мысли о последствиях, способных произойти от этой шалости, но вместе с тем испытывала тайное наслаждение. Они выбирали самые уединенные аллеи, самые скромные уголки и после часовой прогулки возвращались ускоренным шагом, неожиданно испуганные появлением вдали, к вечеру, проезжающих тесными рядами экипажей.

Они не раз повторяли свои прогулки и привыкали к ощущению опасности. Все-таки Жанна заботливо закрывалась вуалью из предосторожности. Целью их прогулки был пруд, окруженный рощей. Они останавливались позади чащи зеленых деревьев. Там в объятиях один другого, слыша шум катящихся вдали карет, раздававшийся по камням, оживленных движением парижской жизни, они могли считать себя одинокими, затерянными в этом тенистом месте.

Однажды госпожа Деварен, отправляясь по делам в Сент-Клу, проезжала около четырех часов по Булонскому лесу. Ее кучер выбрал отдаленные аллеи, чтобы ехать без задержки. Он направлялся в Багатель. Госпожа Деварен, желая насладиться особенными благоуханиями леса, опустила стекла кареты и высунула голову, Она была погружена в печальные думы и при тихом колебании кареты глядела машинально на деревья, растущие по окраинам дороги. Вдруг карета ее остановилась, потому что на дороге оказалась оставленная бочка для поливки аллей. Это было вблизи виллы, занимаемой в старину главным секретарем префектуры Сены.

Госпожа Деварен, выглянув из кареты, чтобы узнать, какая причина заставила их остановиться, так и остолбенела. На повороте одной дорожки она увидела Сержа под руку с дамой, Госпожа Деварен вскрикнула, Пара обернулась и, заметив это бледное лицо со сверкавшими глазами, сделала движение назад, чтобы скрыться. В одну минуту госпожа Деварен выскочила на дорогу.

Двое виновных быстро бежали по дорожке. Не заботясь о том, что скажут, госпожа Деварен подстрекаемая страшным гневом, преследовала их, стараясь нагнать. Особенно ей хотелось поймать даму, старательно закрытую вуалью, и посмотреть на нее. Она угадывала, что это была Жанна. Но испуганная дама бежала быстро, как лань, по направлению к боковой аллее. Госпожа Деварен, запыхавшись, должна была остановиться. В это время она услыхала, как щелкнула запиравшаяся дверца, и увидела, как карета проехала мимо нее, увозя любовников в город.

С минуту госпожа Деварен колебалась, но затем решительно крикнула своему кучеру:

— Домой!

Оставляя свое дело в Сен-Клу, она приехала на улицу Св. Доминика лишь несколькими минутами позже князя.

Не заходя в контору, не снимая шляпы и накидки, она прямо поднялась к Сержу и вошла, не колеблясь, в курительную комнату.

Панин был тут. Очевидно, он ее ждал. Увидя госпожу Деварен, он встал и, улыбаясь, сказал с оттенком иронии:

— Заметно, что вы у себя дома: вы входите не стучавши.

— Пожалуйста, без фраз. Теперь не время. Почему вы тотчас убежали, как увидели меня?

— Вы так странно подходите к людям, — ответил он легкомысленно. — Вы прибыли, как кавалерия в атаке. Особа, с которой я говорил, испугалась. Она убежала, а я следовал за нею.

— Разве она поступила дурно, чтобы иметь основание пугаться? Разве она меня знает?

— Кто же вас не знает? Вы почти знаменитость… на рынке!

Госпожа Деварен не обратила внимания на оскорбление, но, сделав шаг к Сержу, задала вопрос:

— Кто эта дама?

— Разве вы желаете, чтобы я вам представил ее? — спросил спокойно князь. — Это одна из моих соотечественниц, полька…

— Вы лжете! — вскричала госпожа Деварен, не будучи в состоянии более сдерживаться. — Вы бесстыдно лжете!

Она хотела прибавить: «Это женщина была Жанна!», но остаток благоразумия не дал словам сорваться с губ, и она замолчала.

— Вы забываетесь, милостивая государыня! — сказал он изменившимся голосом.

— Нет, не теперь, а вот целый год, как я забывалась, а забывалась я потому, что была слаба, — сказала резко госпожа Деварен. — Пока Мишелина была между вами и мной, я не смела ни говорить, ни действовать. Но теперь, когда моя дочь почти разорена, и вы еще обманываете ее, я прекращаю всякую осторожность. Впрочем, теперь, чтобы она была на моей стороне, стоит мне произнести одно слово…

— Так что же, произнесите его! Она там, позову ее.

В эту последнюю минуту госпожой Деварен опять овладело сомнение. Что, если Мишелина в своем ослеплении не поверит ей, а найдет правым своего мужа?

Она сделала движение, чтобы остановить Сержа.

— Вас не остановила бы даже боязнь убить ее таким открытием? — спросила она с глубокой скорбью. — Что же вы за человек, если у вас так мало сердца и совести?

Панин принялся хохотать.

— Вы видите, чего стоят ваши угрозы, — сказал он, — и как я отношусь к ним. Оставьте их и на будущее время. Вы спрашиваете меня, что я за человек. Я вам скажу сейчас. Я человек с малым терпением, не позволяющий, чтобы стесняли мою свободу, а желающий остаться хозяином у себя в доме. Запомните это, если вам угодно, и действуйте сообразно с этим.

Госпожа Деварен вскочила при этих словах. Ее гнев, утихнувший ради боязни за свою дочь, теперь еще с большею силой овладел ею.

— А, так вот как! — вскричала она. — Вы желаете полной свободы. Понимаю! Вы прекрасно воспользуетесь ею! Вы не допускаете замечаний? В самом деле, это всего удобнее! Вы хотите быть господином у себя в доме. У себя!.. Но действительно-то что вы такое здесь? Немного более слуги! Муж на моем жаловании!

Серж с пылающими глазами сделал ужасное движение. Он хотел говорить, но его дрожащие губы не могли произнести ни одного звука. Жестом он показал госпоже Деварен на дверь. Последняя посмотрела решительно на князя и с энергией, которую ничего не могло поколебать отныне, сказала:

— Вы оказали мне неуважение! Теперь вы будете иметь дело со мной! Будьте здоровы!

Выйдя настолько спокойно, насколько вошла раздраженной, она направилась в контору.

В кабинете Марешаля сидел Кейроль, разговаривая с секретарем хозяйки. Он рассказывал о своих тревогах, причиняемых безрассудством Герцога. Марешаль не поощрял его доверия к Герцогу. Его мнение насчет нравственного облика финансиста изменилось. Довольно сильная симпатия к дочери не могла уравновесить дурного впечатления, производимого на него ее отцом. Поэтому Марешаль настойчиво убеждал Кейроля порвать тесные деловые сношения с такой особой, при условиях взаимных обязательств и ответственности. Впрочем, Кейроль был прочно втянут в дело «Европейского Кредита». Общественное учреждение это должно было еще оставаться в его банкирском доме в течение трех месяцев. Вклады документов производились в его кассе. Но как только новое большое предприятие, задуманное Герцогом, будет пущено в ход, финансист должен был устроиться в особом огромном доме, спешно строившемся в квартале Оперы. С этих пор Герцог мог исполнять все свои фантазии, какие бы ни пришли ему в голову, Кейроль останется в стороне.

Вошла госпожа Деварен. С первого взгляда мужчины увидели на ее лице следы сильного душевного волнения. Они встали и ждали молча. Когда хозяйка была в дурном расположении духа, все старались ей угодить. Таков был обычай. Она кивнула Кейролю и принялась ходить по кабинету, углубленная в свои мысли. Затем, вдруг остановившись, она сказала:

— Марешаль, вы приготовите мне счет князя Панина.

Видя, что секретарь удивлен и хорошенько не понял, она прибавила:

— Ну, что же такое? Князь берет в кассе вперед, а вы приготовите мне счет забранной суммы, вот и все! Я хочу в точности знать его Денежные отношения ко мне.

Оба мужчины, сильно удивленные, что хозяйка говорит о своем зяте, как о каком-нибудь клиенте, посмотрели друг на друга.

— А вы, Кейроль, давали денег моему зятю? — спросила госпожа Деварен.

Видя, что банкир смутился и молчал, поглядывая на секретаря, она сказала:

— Может быть, вас стесняет присутствие Марешаля? Говорите при нем, я сто раз говорила вам, что он знает мои дела так же хорошо, как я сама.

— Это верно, я дал князю некоторую сумму, — ответил Кейроль.

— Сколько? — сурово спросила госпожа Деварен.

— Не помню хорошо точной цифры. Я был счастлив чем-нибудь услужить вашему зятю.

— Вы неправы и поступили дурно, не уведомив меня об этом, Вот поэтому-то его сумасбродства поощрялись угодливыми друзьями. Во всяком случае, прошу вас совершенно прекратить это.

Кейроль сделал при этом очень недовольную мину. Он положил руку в карман и, согнувшись, сказал:

— Но ведь, понимаете, очень щекотливо согласиться на вашу просьбу. Вы поссорите меня с князем!

— Так вы предпочитаете поссориться со мной? — спросила прямо хозяйка.

— Нет, черт возьми! — живо возразил банкир. — Я говорю только, в какое затруднительное положение вы ставите меня! Именно сегодня вечером я обещал Сержу вручить значительную сумму…

— Ну, так что же! Вы ему ничего не дадите.

— Но такого поступка он никогда мне не простит.

Госпожа Деварен положила руку на плечо банкира и серьезно посмотрела на него.

— Вы не простили бы мне никогда, если бы я позволила вам оказать ему эту услугу.

Смутное беспокойство овладело сердцем Кейроля. Ему казалось, что какая-то тень пробежала перед его глазами. Обращаясь к хозяйке, он спросил смущенным голосом:

— Почему же это?

— Потому что он плохо заплатил бы вам за это, — ответила госпожа Деварен.

Кейроль подумал, что эти слова относятся к деньгам, которыми он ссужал Сержа. Его тревоги рассеялись. Ему нечего было бояться: ведь касса госпожи Деварен — учреждение вполне надежное; несомненно, он получил бы все сполна.

— Итак, вы лишаете князя необходимого? — спросил он.

— Непременно, — сказала госпожа Деварен. — Дорогой мальчик чересчур своевольничает. Он виноват, что забывает о том, что я хозяйка. Я готова давать, но требую и уважения за свои деньги. Прощайте, Кейроль, попомните о моем наказе.

Пожав банкиру руку, госпожа Деварен ушла в свой кабинет, оставя мужчин одних.

Несколько минут они молчали.

Кейроль первый заговорил.

— Что вы думаете о положении князя? — сказал он.

— О каком? О денежном? — спросил Марешаль.

— О, нет! Оно мне хорошо известно! Я говорю о его отношении к госпоже Деварен.

— Ну! Если бы мы были в Венеции во времена Аквы Тофана, во времена сыщиков и подкупленных убийц…

— Да перестаньте, — перебил Кейроль, с досадой пожимая плечами.

— Позвольте мне продолжать. Пожимайте плечами, сколько вам угодно, — сказал серьезно секретарь. — Я говорю, что если бы мы были в Венеции, с таким характером, как у госпожи Деварен, не было бы ничего удивительного в том, если в одно прекрасное утро нашли бы господина Сержа на дне канала Орфано. Вы знаете, что такое канал Орфано?

— Как вы можете продолжать шутки! — проворчал банкир.

— Нет, я говорю гораздо серьезнее, чем вы думаете, — продолжал равнодушно Марешаль. — Вам известно, что мы живем в XIX веке и нельзя более являться Провидению под видом кинжала или яда так легко, как прежде. Конечно, еще употребляют время от времени в семье мышьяк или медянку, но это не имеет успеха. Ученые имели низость изобрести такие приборы, посредством которых находят яд даже там, где его нет. Вот и живут люди, как кошки с собаками, живут… до того дня, когда придет смерть и позволит вам начертить на памятнике такую торжественную надпись «Моей теще!» или «Моему зятю!», а вверху две соединенные руки. Нельзя было бы никогда узнать, для молитвы это или для смеху!

— Вы смеетесь надо мной! — вскричал Кейроль, смеясь.

— Я? Послушайте, хотите ли сделать аферу… прекрасную. Найдите человека, который согласился бы освободить госпожу Деварен от своего зятя. Если это удастся, то приходите просить за это миллион у хозяйки. — Так как Кейроль молчал, то Марешаль продолжал: — Ведь вы давно уже бываете в нашем доме. Какими же судьбами вы так мало знаете хозяйку? Я вам скажу, и запомните это хорошенько: между госпожой Деварен и князем существует смертельная ненависть. Один из них съест другого. Но кто кого? Пари готово.

— А мне-то что делать? Ведь князь рассчитывает на меня.

— Идите и скажите ему, чтобы он на вас не рассчитывал более.

— Нет, честное слово, нельзя! Еще лучше, если он придет в мою контору: там я буду чувствовать себя свободнее. Прощайте, Марешаль!

— Прощайте, господин Кейроль! А за кого вы держите пари?

— Прежде чем на что-нибудь решиться, я хотел бы знать, за кого княгиня.

— Ах, дамский угодник! Вы чересчур заняты женщинами. Смотрите, этот недостаток сыграет с вами когда-нибудь дурную шутку!

Кейроль, довольный, улыбнулся и удалился. Марешаль сел за свой письменный стол и приготовился писать письмо.

— Нужно написать Пьеру, что все здесь идет хорошо, — прошептал он. — Если бы только он узнал, что здесь происходит, то живо приехал бы и сделал какую-нибудь глупость.

Он начал писать.

 

XVIII

Банкирский дом Кейроля по внешнему виду был не роскошен. Фасад узкого двухэтажного здания почернел от времени. Нужно было войти в ворота, под сводом которых направо находится вход в контору. На первый этаж ведет лестница, покрытая изношенным от ходьбы многочисленных посетителей ковром и оканчивающаяся площадкой, от которой идет широкий коридор, разделяющий контору на отделения. На стеклянных дверях надписи: «Уплата купонов», «Котировка биржи», «Касса текущих счетов», «Иностранная корреспонденция». Касса окружена решеткой с двумя проделанными в ней окошками, вышиною по локоть, и подоконниками, покрытыми медными досками. Кабинет Кейроля расположен направо в глубине конторы. Он сообщается с его квартирою, Вдоль коридора стоят кожаные лавки и маленькие столы, за которыми сидят служащие. Все в этом доме просто, строго и дышит честностью. Кейроль никогда не заботился о том, чтобы пускать пыль в глаза. Он скромно устроился при открытии банка; когда же богатство его увеличилось, связи расширились, денежные обороты сделались значительными, ему и в голову не пришло переменить свои привычки. Все клиенты чувствовали себя легко с ним, даже мало знакомые люди, Ему передавали карточку посетителя, он тотчас же принимал его в большом кабинете с зеленой бархатной мебелью, где был центр его огромных финансовых операций.

На другой же день после этого, когда собрались все служащие и множество клиентов, пришел к Кейролю князь Панин. В первый раз Серж побеспокоился сам приехать к банкиру. Его провели в кабинет, оказывая ему глубокое почтение. Известное имя госпожи Деварен придавало ему необыкновенный блеск в глазах клерков.

Кейроль, немного смущенный, но твердо решившийся, поспешил навстречу ему. Князь был очень нервный и не такой самоуверенный, как всегда. Он предчувствовал неудачу.

— Что же, мой милый, — сказал он, садясь, — что же вы со мной делаете? Я со вчерашнего вечера жду обещанных вами денег.

Кейроль почесал за ухом и согнулся. Такое прямое наступление смутило его.

— Вот что… — начал он.

Серж нахмурил брови.

— Разве вы забыли ваше обещание?

— Нет, — ответил нерешительно Кейроль, — но я встретил вчера госпожу Деварен.

— Каким же образом ваши намерения могли измениться от этой встречи?

— Черт возьми! Вот поэтому-то они и изменились! — живо сказал Кейроль. — Ваша теща устроила мне ужасную сцену и запретила на будущее время давать вам деньги. Поймите, мой дорогой князь, положение мое относительно госпожи Деварен очень щекотливо. У меня есть ее капиталы, и капиталы значительные. К тому же ведь она поставила меня на дорогу. Я не могу быть неблагодарным и противиться ее желанию. Поставьте себя на мое место и судите справедливо, как мне поступить: или досадить вам, или ослушаться своей благодетельницы.

— Не плачьте, это бесполезно, — сказал Серж с презрительным смехом. — Я сочувствую вашим жалобам. Как видно, вы на стороне толстых мешков. Остается узнать, что это вам принесет.

— Князь, уверяю вас, я сам в отчаянии! — воскликнул Кейроль, сильно раздосадованный, что разговор принял такой оборот. — Послушайте, будьте рассудительны! Я не знаю, что вы сделали вашей теще, но она, казалось, ужасно восстановлена против вас. На вашем месте я остерегся бы стать в неприязненные отношения к госпоже Деварен: я сделал бы несколько уступок и помирился бы с ней. Видите ли, ласковый теленок двух маток сосет.

Серж смерил Кейроля глазами с головы до ног и, надев шляпу, с чрезвычайной заносчивостью сказал:

— Извините, мой милый: как банкир вы превосходны, если есть у вас деньги, но как моралист вы чрезвычайно смешны!

И, повернувшись на каблуках, ни говоря более ни слова, он вышел из конторы, оставя банкира совершенно смущенным.

Он шел по коридору, помахивая тросточкой. Им овладел глухой гнев, смешанный с каким-то беспокойством. Госпожа Деварен одним словом перекрыла источник, из которого он черпал деньги чересчур свободно в течение трех месяцев. Сегодня же вечером ему нужно было заплатить громадную сумму в клубе. Ему не хотелось обращаться к ростовщикам.

Серж сошел с лестницы в страшном бешенстве, спрашивая себя, как выйти из своего неприятного положения. Идти к госпоже Деварен и унизиться перед ней, как советовал ему Кейроль? Никогда! Теперь он начал горевать о своем сумасбродстве, которое поставило его в такое серьезное затруднение. Ведь с двумястами тысячами ливров годового дохода ему можно было жить блестящим образом. Он пригоршнями бросал золото за окна, а теперь эта неисчерпаемая касса, откуда он добывал свободно деньги, была закрыта непреодолимой волей.

Подходя к воротам, Серж услыхал знакомый голос. Он обернулся. Герцог, загадочно улыбаясь, по обыкновению, стоял перед ним, Серж поклонился и хотел пройти, но финансист взял его за руку.

— Почему это, князь, вы так проворно уходите? Видно, ваш кошелек полон, и вы боитесь, чтобы вас не ограбили.

И Герцог пальцем дотронулся до бокового кармана Сержа.

Панин не мог удержаться, чтобы не обнаружить досады, что заставило финансиста улыбнуться.

— Может быть, друг Кейроль сделал такое неприличие, что отказался исполнить просьбу?.. Да?.. Но подождите! Не поссорились ли вы вчера с госпожой Деварен? Черт возьми, кто это сказал мне об этом? Я знаю, что ваша теща говорила очень громко, угрожала, что лишит вас всякого кредита, а по вашему опечаленному лицу я угадываю, что этот дурак Кейроль слепо повинуется полученным приказаниям.

Раздраженный Серж собирался заговорить, но Герцога нелегко было перебить, да кроме того, его взгляд стеснял Панина. Казалось, финансист взглядом своим хотел проникнуть в карманы Панина, а князь инстинктивно сложил руки на груди, как будто для того, чтобы Герцог не увидел, что бумажник его пуст.

— О чем это вы говорите? — спросил Серж с деланной улыбкой.

— О таких вещах, которые вас особенно интересуют, — ответил фамильярно Герцог. — Будьте откровенны! Не правда ли, Кейроль отказал вам в деньгах? Как он глуп! Сколько вам нужно! Довольно вам сто тысяч франков? — И, написав несколько слов в чековой книжке, финансист протянул князю чек. — Невозможно, чтобы такой человек, как вы, был бы поставлен в затруднение из-за такой ничтожной суммы.

— Но, милостивый государь, — сказал изумленный Серж, отталкивая руку Герцога.

— Берите же! И не думайте считать себя обязанным благодарить меня: такой пустяк не стоит труда. Для меня это просто шутка.

Взяв князя под руку, Герцог вышел с ним.

— Ваша карета здесь? Хорошо! Моя карета поедет за вашей. Мы в это время потолкуем о делах. Положение, в котором вы находитесь, не может продолжаться. У меня есть возможность изменить его. — Финансист, не дожидаясь приглашения Панина, сел с ним в его карету. — Вспомните, что я прежде говорил вам, — продолжал Герцог, — в один прекрасный день я могу быть вам полезен, Тогда вы приняли важный вид, но я не настаивал. Теперь же, как видите, этот день наступил. Позвольте мне говорить с вами откровенно? Это моя всегдашняя привычка, но у нее есть хорошие стороны.

— Говорите! — ответил Серж, сильно заинтересованный.

— Князь, вы попались теперь впросак, если говорить попросту. Ваши потребности громадны, а доходы ничтожны.

— Но!.. — начал возражать Серж.

— Вот вы уже и сердитесь, — сказал, смеясь, финансист, — а я еще не кончил… На другой день свадьбы вы поставили свой дом на самую широкую ногу. Великолепные приемы, дивные экипажи, лошади, безукоризненная прислуга, скачки, охота. Словом, вы повели образ жизни знатного вельможи. К несчастью, чтобы вести такую широкую жизнь, надо тратить очень много. Вы же тратили, не считая, и приняли капитал за доход, так что в настоящее время вы почти разорены. Я не думаю, чтобы вы имели намерение переменить образ жизни и согласовать свои траты с тем малым доходом, который остался у вас, Не так ли? Для того, чтобы продолжать свою прежнюю жизнь и быть настолько материально обеспеченным, чтобы не стеснять себя в игре и относительно женщин, необходимо, чтобы в вашу кассу каждый год попадал круглый миллион.

— Вы считаете, как Баром, — сказал Серж с натянутой улыбкой.

— Это мое ремесло, — сказал холодно Герцог. — Можно двумя способами получать такую крупную сумму. Первый состоит в том, чтобы примириться с тещей и согласиться, ради денег, жить под ее властью. Я знаю госпожу Деварен: она на это согласится.

— Нет, — сказал Серж, — я отказываюсь от этого.

— В таком случае вам остается только собственными силами выпутаться из такого затруднения.

— Каким образом? — спросил удивленный Серж.

Герцог серьезно посмотрел на князя.

— Это… вступить на тот путь, который я готов открыть вам, — сказал он, — и где я буду вашим проводником, а именно: пуститься в дела.

Князь посмотрел пристально на Герцога, стараясь прочитать на его лице что-нибудь, но оно было непроницаемо.

— Чтобы пуститься в финансовые предприятия, нужна опытность, а у меня ее нет, — сказал он.

— Вам поможет моя, — ответил Герцог.

— Нужны деньги, — продолжал князь, — а у меня их тоже нет.

— Я не прошу у вас денег, я вам их предлагаю.

— Каково же будет мое участие, мой вклад?

— Вашим вкладом будут: ваши связи, уважение, которое внушает зять госпожи Деварен, обаяние вашего имени.

Князь сказал с надменным видом:

— Мои связи личные, и я сомневаюсь, чтобы они могли принести вам пользу. Теща моя враждебно относится ко мне и не сделает для меня ничего. Что касается моего имени, оно не принадлежит мне. Оно всецело принадлежит тем, которые с честью носили его до меня.

— Нет, ваши связи принесут мне огромную пользу в моем деле, — сказал Герцог, — Ваша теща не может устроить так, чтобы вы не были мужем ее дочери, а со своим титулом вы стоите пуд золота. Что касается вашего имени, то, несомненно, ваши предки носили его с достоинством, а потому-то оно и имеет цену. Скажите-ка спасибо своим предкам и воспользуйтесь этим единственным после них наследством. Во всяком случае, если мы захотим смотреть на вещи поближе, ваши отцы могут спокойно спать в своих могилах. Да, наконец, что же они-то делали прежде? Разве они не брали подати со своих вассалов и не вымогали денег у побежденных? Мы, финансисты, делаем то же. Наши побежденные — спекулянты, наши вассалы — акционеры. Но подумайте, какое превосходство у нас перед ними! Никакой жестокости! Мы убеждаем, прельщаем, а деньги сами летят в наши кассы. Да что я говорю! Нас умоляют принять их. Бесспорно, мы царствуем. Мы также князья, но денежные князья. Мы представляем из себя аристократию, такую же гордую, но более могущественную, чем древняя. Феодализм не существует более. Вместо феодализма — деньги!

Серж начал смеяться. Он понял теперь, к чему Герцог его направлял.

— Но ведь ваши великие денежные бароны, — сказал он, — иногда кончают плохо.

— А разве не казнены Сен-Марс, Бирон и Монморанси? — сказал с иронией Герцог.

— Так то на эшафоте.

— Ах, эшафот спекулятора — это лестница биржи. Но гибнут только мелкие денежные аферисты, а крупные финансовые тузы в стороне от опасности. Они привлекают в свои предприятия столь многочисленные и обширные интересы, что не могут пасть, не рискуя поколебать общественное благополучие. Само правительство приходит к ним на помощь. Вот одно-то из таких могущественных, неразрушимых творений, которое я и мечтаю создать после «Европейского Кредита». Одно его название «Всемирный Кредит» является уже целой программой. Цель общества — захватить во всех пяти частях света, как огромною сетью, все крупные финансовые спекуляции. Государственные займы, концессии железных дорог, каналов, рудников, одним словом, все промышленные предприятия должны быть нашими должниками. У нас будет кредит для всех с одного конца вселенной до другого, никто не может миновать нашего участия. Борьба с нами совсем невозможна. Я становлюсь во главе самых больших банкирских домов целого света. Я заключаю с ними грозный союз, и никто не может избегнуть моей власти. Не правда ли, горизонт, который я открываю вам, широк? В моих мечтах он еще несравненно обширнее! У меня уже готовы планы, вы их узнаете и воспользуетесь ими, если только захотите участвовать в моем предприятии. Вы честолюбивы, князь, я угадал это, но ваше честолюбие довольствовалось малым: роскошь, щегольство, трата денег без стеснения! Что это в сравнении с тем, что я могу вам предложить? Сфера, где вы теперь можете первенствовать, узка, а та, в которую я могу поставить вас, будет необъятной! Вы будете тогда царить не в маленьком общественном уголке, вы будете господствовать над всем светом. У вас будет в руках главное могущество на свете, которому не могут сопротивляться ни люди, ни вещи: это финансовое могущество.

Серж, более смущенный, чем ему хотелось бы показаться, ответил с легкой насмешкой:

— Вы как будто читаете мне пролог из «Фауста». Где же ваша кабалистическая рукопись? На чем я должен подписаться?

— Вовсе нет, — возразил Герцог, — для меня довольно вашего согласия. Вникните в дело, изучите его на свободе и взвесьте его результаты. А тогда, если вам понравится оно, вы отдадитесь ему без оговорок. Князь, мне хочется, чтобы в несколько лет вы приобрели такое состояние, которое превосходило бы все, о чем вы когда-либо мечтали.

Финансист замолчал. Серж серьезно обдумывал предложение. Герцог был в восторге. Он мог явиться перед всем Парижем в товариществе с зятем госпожи Деварен. Один из его проектов уже осуществлялся. Карета князя в эту минуту подъехала к Елисейским Полям. Погода была чудная. Вдали, среди темных масс деревьев Тюльери, виднелись обелиск и памятники площади Согласия, утопая в голубоватой туче. Группы всадников гарцевали по сторонам. Длинные вереницы карет быстро проезжали, и в глаза бросались блестящие наряды и красивые лица. Пешеходы толпами направлялись к Триумфальным воротам мимо двойного ряда роскошных отелей, фасады которых были ярко освещены солнцем. Кипучая жизнь могущественного города являлась в этот час дня в полном блеске. Это был Париж, блестящий, шумный, сильный, веселый.

Герцог, показывая рукой эту картину, сказал князю:

— Вот ваше царство! — Затем, пристально посмотрев на него, прибавил. — Так это решено?

Серж, как видно, сильно колебался, но ответил, опустив голову;

— Да, решено.

Герцог остановил кучера и, выскочив проворно из кареты, сказал Панину:

— До скорого свидания.

Он пересел в свою карету, ехавшую все время за каретой князя, и они расстались.

С этого дня даже у Жанны появилась соперница.

Страсть спекуляции овладела князем. Едва коснулся он этого дела, как вполне предался ему. Это было совсем другое, чем глупая игра в клубе с одними и теми же обыкновенными оборотами, вызывающими отвращение по своей пошлости. На бирже все было ново, неожиданно, внезапно, страшно. Сила переживавшихся волнений увеличивалась вместе с ростом пущенных в оборот сумм.

Действительно, прекрасное зрелище представлял Герцог, управлявший деловой машиной, приводя в движение с удивительным умением целые миллионы. К тому же, поле действий было необъятно широким. Политические дела, существенные интересы целых народов являлись пружинами, служившими двигателями разных комбинаций. Игра принимала дипломатическое величие, финансовую всеобъемлемость. Речь шла о богатстве стран всего света. Сила и высшее могущество заключались во власти этих властителей всемирного богатства.

Герцог, сидя в своем кабинете, отдавал приказания, и потому ли, что его знание дела было поистине необычайным, или же потому, что удача всегда ему сопутствовала, но успех был неизбежен. Серж в первые недели получил значительные барыши.

Такой блестящий результат почти свел его с ума. Он верил теперь всем словам Герцога, как словам Евангелия. Он видел мир сгибающимся под ярмом, которое он на него наложил. Народы, сгибающиеся под ежедневной работой, трудились исключительно для него. Они были его должниками; и как один из царей, которые покоряли вселенную, он видел перед собой в ослепительном мираже сокровища всей земли рассыпанными у ног. С того времени он потерял понятие об истине и справедливости, допускал невероятное и естественное находил невозможным. В руках Герцога он был послушным орудием.

Слух о такой неожиданной перемене в жизни Панина быстро достиг ушей госпожи Деварен. Она пришла в ужас, тотчас позвала Кейроля и убедительно просила его остаться в «Обществе Европейского Кредита», чтобы следить, насколько возможно, за ходом нового дела. Со своим верным и опытным чутьем госпожа Деварен предвидела несчастье и сожалела, что Серж уже не ограничивал своих безумий игрой и разгулом.

Сильно встревоженный, Кейроль поведал опасения своей жене, а она, явно взволновавшись этим, рассказала в свою очередь обо всем Панину. Князь только презрительно улыбнулся и разуверил молодую женщину. Опасения госпожи Деварен и Кейроля происходили от влияния буржуазной боязливости. Теща ничего не понимает в больших делах, а Кейроль — финансист с узкими понятиями. Он же хорошо знал, к чему стремился. Результаты его спекуляций математически точны. До сих пор еще ни разу они не обманули его ожиданий. Большое «Общество Всемирного Кредита», куда он вступил в качестве администратора, должно было доставить ему такое значительное состояние, что он мог бы презрительно относиться к госпоже Деварен и, освободившись от ее опеки, с этих пор действовать исключительно по своему желанию.

Испуганная таким слепым доверием, Жанна пробовала возражать, но тогда Серж обнимал ее, и она, опьяненная любовью, забывала все.

Последним и самым большим великодушием госпожи Деварен было решение окружить Мишелину полным молчанием. Она не хотела, чтобы дочь ее знала, что происходило. Конечно, госпожа Деварен могла одним словом остановить сумасбродства Сержа или, по крайней мере, сделать их безвредными для своей дочери и для себя. Достаточно было объявить Мишелине об измене Сержа и хлопотать о разводе. Как только «Дом Деварен» перестанет быть солидарным с Паниным, князь потеряет всякий кредит. Отвергнутый своей тещей, заяви только она публично, что отказывается от него, князь не имел бы никакого значения. Он был бы бесполезен Герцогу и тот не замедлил бы порвать с ним связи. Мать не хотела доставить Мишелине стыд и горе, сообщивши о раздирающей душу истине. Она предпочла лучше разориться, чем заставить горько плакать свою дочь.

Мишелина, со своей стороны, скрывала свои горести от матери. Она хорошо знала ее страшную энергию и страшилась попытки заставить Сержа дать ей отчет в своих действиях. Ведь тогда он погиб бы в сильных руках госпожи Деварен. С невероятной твердостью любящих сердец она надеялась, что Серж вернется к ней, и не хотела крайней мерой закрыть ему навсегда путь к исправлению. Таким образом, одна ужасная двусмысленность заставляла этих двух женщин быть немыми и бездеятельными, в то время как соединенными силами они могли бы еще помешать предстоящим бедам.

Действительно, честолюбивые замыслы Герцога стали волновать крупных финансистов. Этот новатор выдвинулся из толпы и смело вступил на вершины, где уже держались, крепко сплотившись, пять или шесть полубогов, устанавливающих без малейшего протеста курс государственных фондов. Грозные властелины были недовольны захватами этого новоприбывшего смельчака и тайно решили между собой погубить финансиста. Герцог с непонятным неразумением не желал участия значительных парижских банкирских контор в новом деле, и с того времени, как предприятие не могло быть прибыльным для значительных биржевиков, оно было осуждено на погибель.

В одно прекрасное утро парижане, пробудившись, увидели на всех стенах города наклеенные громадные афиши, объявлявшие о выпуске бумаг «Общества Всемирного Кредита». Следовал список членов правления с известными именами, среди которых красовалось и имя князя Панина. Тут были кавалеры ордена Почетного Легиона, бывшие государственные сановники и префекты. Собрание таких почетных личностей, казалось, должно было бы прельстить публику, но кое-что могло внушить тут подозрения. При вполне благонадежном внешнем виде можно было открыть недочеты, если присмотреться внимательнее.

В деловом мире событие это произвело громадное волнение. Князь Панин, зять госпожи Деварен, был членом правления «Всемирного Кредита»! Значит, спекуляция надежна. Многие приходили советоваться с госпожой Деварен, которая, будучи поставлена между необходимостью отречься от зятя или дать хороший отзыв об этом деле, чувствовала себя в страшном затруднении. Между тем она нисколько не колебалась, как женщина прежде всего честная, прямодушная. Она объявила, что дело не совсем надежно, и старалась всеми силами отстранить знакомых ей людей от подписки на акции, как бы ни мала была сумма.

Выпуск акций потерпел неудачу. Самый крупный банк отнесся к нему неприязненно, капиталисты отказали в доверии. Все же Герцог собрал несколько миллионов от подписок на мелкие суммы. Привратники, кучера, вообще рабочие люди приносили ему свои небольшие сбережения. Тогда он увеличил объявления и рекламы в финансовых газетах, но в них немедленно появились статьи, ослабившие порыв к спекуляции. К тому же стали носиться злые слухи. Ловко воспользовавшись немецким происхождением Герцога, банкиры говорили втихомолку, что цель «Всемирного Кредита» исключительно политическая. Он хотел основать финансовые конторы во всех частях света, чтобы помочь расширению промышленности по ту сторону Рейна. Кроме того, в данную минуту Германия в случае войны должна была сделать заем, и «Всемирный Кредит» мог бы тогда осуществить заем, необходимый для великой военной нации.

Герцог не был из тех людей, которые позволили бы победить себя без борьбы; он старался изо всех сил поднять свое дело, Он начал продавать на бирже значительное количество неразобранных бумаг и заставлял преданных ему людей опять скупать их, создавая таким образом «Всемирному Кредиту» искусственный успех. В несколько дней акции поднялись, начали первенствовать, поддерживаемые единственно необузданною спекуляцией на повышение, предпринятой Герцогом.

Князь не был расположен спрашивать объяснений и, имея слепое доверие к своему компаньону, ничего не подозревал и оставался вполне беззаботным. Он только стал шире жить и действительно жил по-царски.

Кротость Мишелины его поощряла. Не стараясь более скрывать, он обращался с молодой женщиной с полным равнодушием. В домике на аллее Мальо происходили ежедневные свидания Сержа с Жанной. Кейроль, серьезно занятый в конторе выяснением финансовых комбинаций, зависевших от неудачи нового предприятия Герцога, предоставлял жене полную свободу. К тому же у него не было ни малейшего подозрения. Жанна, как весьма многие женщины, награждающие мужей рогами, окружала своего супруга полной предусмотрительностью, принимаемой честным человеком за доказательство любви. Роковая страсть, зажженная Сержем в сердце молодой женщины, становилась ненасытной. Теперь казалось ей невозможным отказаться от постыдного, но сладкого счастья, отведанного при посредстве Панина. Она чувствовала себя способной на все, лишь бы только сохранить своего любовника.

Они запирались вдвоем в темной комнате маленького домика и оставались там целыми часами, опьяненные наслаждением. Отдаваясь сладкой неге, они с неудовольствием встречали час разлуки. У Жанны не раз срывались слова: «О, если бы мы были свободны!…» И часто они строили такие планы: как бы хорошо было удалиться на берег озера, в далекую заброшенную виллу, в тенистое место, полное свежести, и там наслаждаться без конца, оставаясь неразлучными. Женщина, увлекающаяся более, чем мужчина, отдавалась более счастливым мечтам. Жанна несколько раз говорила: «Кто нас удерживает? Уедем вместе!». Но Серж, благоразумный и осторожный, даже в самые страстные минуты возвращал Жанну к действительности. К чему такая огласка? Разве не принадлежали они один другому?

Тогда молодая женщина упрекала его, что он ее любит менее, чем она его. Удивительно, как он может переносить постыдный дележ с Кейролем? Она уже устала от постоянного притворства, к которому ежедневно должна прибегать. Муж внушал ей только ужас, а приходилось лгать и переносить его ласки, вызывающие в ней жестокое отвращение. Серж тихо ее успокаивал и заставлял своими поцелуями со всем примириться.

Между тем произошел довольно серьезный случай. Пьер, встревоженный известием, что Серж увлечен Герцогом на опасную почву финансовых спекуляций, оставил свои копи и приехал. Письма, присылаемые Мишелиной другу детства, невольному свидетелю ее несчастья, дышали спокойствием и безропотностью, Молодая женщина, полная гордости, заботливо скрывала от Пьера усиленные страдания, находя, что ему последнему она согласилась бы высказать свои горькие жалобы. Наоборот, в своих письмах она рисовала Сержа уже раскаявшимся и сделавшимся опять нежным.

Марешаль, руководствуясь своими расчетами, также скрывал от приятеля истину. Он боялся возможного вмешательства Пьера и хотел избавить госпожу Деварен от чрезвычайного горя, если бы ее приемный сын вступил в смертельную борьбу с ее зятем.

Объявления о подписке на бумаги «Всемирного Кредита» проникли в провинцию. В одно прекрасное утро Пьер увидел на стенах здания, где он жил, несколько наклеенных афиш, на которых особенно ярко выделялись имена членов правления нового общества. Между ними стояло имя Панина, но не было имени Кейроля. Это взволновало Пьера. Он вспомнил, какое неприятное впечатление произвел на него Герцог в минуту своего вступления в «Дом Деварен». Он написал госпоже Деварен, спрашивая, что случилось, Ответа не было. Тогда он, не колеблясь ни минуты, сел на поезд железной дороги и поехал в Париж.

Пьер нашел госпожу Деварен страшно взволнованной. Акции «Всемирного Кредита» пали на последней бирже до ста двадцати франков. Последовала паника. Дело считалось совершенно проигранным, а обладатели бумаг еще более увеличивали зло поспешной продажей их.

В это время Савиньян вышел от госпожи Деварен. Фат хотел насладиться зрелищем гибели князя, которого он всегда ненавидел, считая его похитителем своих прав на состояние Деварен. Он принялся было соболезновать, но тетка выслушала его очень холодно, и он счел нужным оставить этот «похоронный дом», как он насмешливо выражался.

Кейроль, более занятой за эти дни интересами Панина, чем собственными делами, ходил с улицы Св. Доминика на улицу Тэбу и обратно. Взволнованный, бледный, он все-таки не терял головы, ясно отдавая себе отчет во всем происходившем. Он уже спас «Европейский Кредит», порвав шесть недель тому назад связи с «Всемирным Кредитом», несмотря на просьбы госпожи Деварен, желавшей видеть оба эти предприятия хотя бы временно соединенными, в надежде, что одно может поддержать другое. Но опытный, честный и неумолимый Кейроль первый раз в жизни наотрез отказался в повиновении госпоже Деварен. Приняв такое решение, как капитан корабля, бросающий в море часть груза, чтобы спасти остаток товаров и экипаж, он поступил круто, но зато «Европейский Кредит» был спасен. Правда, его акции несколько упали, но уже замечалась наклонность к повышению. Имя Кейроля и его положение во главе дела успокоили публику и акционеры выражали ему полное доверие.

Банкир, устроив свои дела, старался теперь спасти Панина, а тот, запершись в домике аллеи Мальо, лишал этого честного человека его счастья и чести.

Пьер, Кейроль и госпожа Деварен собрались в кабинете Марешаля. Пьер советовал принять скорее энергичные меры и поговорить с князем. По его мнению, теща была обязана открыть глаза Панину, очевидно, одураченному Герцогом.

Госпожа Деварен с грустью покачала головой. Она боялась, что Серж являлся не обманутым, а скорее всего соучастником. Да и что сказать ему? Что он погиб? Он не поверил бы ей. Ведь она хорошо знала, как он относился к ее советам и предостережениям.

Объяснение между ней и Сержем было невозможно. Ее вмешательство, пожалуй, скорее привело бы князя на край пропасти.

— В таком случае я ему скажу, — сказал тогда решительно Пьер.

— Нет, — сказала госпожа Деварен, — не ты! Только один из нас может представить ему такие доводы, что он послушает. Это Кейроль! А нам лучше всего удержаться. Особенно постарайтесь следить за вашими словами и за вашим выражением на лице, чтобы только Мишелина ничего не узнала!

В такие важные минуты, когда грозила опасность богатству, а, может быть, и чести, эта мать заботилась только о спокойствии своей дочери.

Кейроль отправился к Панину. Князь только что возвратился домой: он сидел с сигарой во рту в своем кабинете и распечатывал письмо. Кейроль вошел с заднего двора по маленькой лестнице через дверь, находящуюся под обоями. Он сделал так, чтобы не встретиться с Мишелиной.

Увидя мужа Жанны, Серж проворно поднялся. Он испугался, не узнал ли все Кейроль, и при этой мысли немного попятился. Выражение лица банкира скоро разубедило его. Тот был серьезен, но не раздражен. Очевидно, он пришел по делу.

— Дорогой Кейроль, — сказал весело Серж, — какими судьбами вы здесь?

— Если судьба привела меня к вам, то во всяком случае не добрая, — сказал серьезно Кейроль. — Я хотел бы поговорить с вами, князь, и был бы очень благодарен вам, если бы вы выслушали меня терпеливо.

— О, как вы сегодня важны, мой дорогой! У вас какая-нибудь трудная ликвидация? Может быть, вам нужна помощь? Я скажу об этом Герцогу.

Кейроль посмотрел на князя с изумлением. Значит, он ничего не подозревал. Подобная беспечность и легкомыслие озадачивали Кейроля. Что же это за человек? Банкир решился говорить с ним ясно и беспощадно. Чтобы открыть глаза такому слепому, надо было нанести ему громовой удар.

— Это касается не моих дел, а ваших, — возразил Кейроль. — «Всемирный Кредит» накануне банкротства. Еще есть время выйти вам целым и невредимым из этого погрома. Могу предложить вам для этого верное средство.

Серж начал смеяться.

— Спасибо, Кейроль, вы очень, милый мой, любезны, и я очень вам благодарен за старание, только я не верю ни одному вашему слову. Вы посланы госпожой Деварен. Вы сговорились с ней уговорить меня отказаться от этого удивительного предприятия, пущенного Герцогом. Но меня никто в мире не разубедит. Я знаю, что я делаю.

Закурив спокойно новую папироску, Серж с наслаждением пустил клубы дыма к потолку.

Кейроль не стал спорить с ним, а, вынув из кармана номер газеты и протянув ее Панину, сказал ему просто:

— Читайте.

Это была статья, напечатанная еще накануне в одной из серьезных финансовых газет. В ней высказывались по отношению к «Всемирному Кредиту» зловещие предсказания, опиравшиеся на неопровержимые цифры. Серж взял листок и начал пробегать. Он побледнел и с сердцем смял его.

— Какая низость! — вскричал он. — Я узнаю в этом злость наглых соперников. Да, они знают хорошо, что должны быть уничтожены нашим новым предприятием, и потому стараются делать все, что возможно, лишь бы помешать успеху. Ревность! Зависть! Никакого другого основания нет в этих случаях, недостойных внимания серьезных людей!

— Совершенная неправда: нет пи ревности, ни зависти, а одна только правда! — ответил Кейроль. — Вы верите, конечно, что я искренно вам предан! Итак, уверяю вас, что положение ужасно и что вам следует оставить правление «Всемирного Кредита», не теряя ни часа, ни минуты. Садитесь же и пишите свою отставку!

— Так вот как! Вы принимаете меня за ребенка, которого водят за нос? — вскричал с гневом князь, — Если вы искренни, Кейроль, как я думаю про вас, то вы и наивны. Вы ничего не понимаете!.. Чтобы я отказался от предприятия?.. Никогда! Кроме того, у меня там вложено много денег.

— Ах, забудьте о ваших деньгах! Госпожа Деварен отдаст вам их. По крайней мере, вы спасете свое имя!

— Вот и видно, что вы заодно с ней! — сказал раздраженно князь. — Ни слова больше не говорите мне, я вам не верю! Сейчас я еду в правление «Общества Всемирного Кредита», поговорю с Герцогом, и мы примем меры для преследования газет, распускающих такие ложные слухи.

Кейроль видел, что ничто не могло убедить Панина. Он надеялся еще, что, быть может, разговор с Герцогом все разъяснит ему; нужно надеяться на случай: собственные его доводы были бессильны. Он возвратился от Панина к госпоже Деварен.

Серж отправился в правление «Всемирного Кредита». Это был первый день водворения общества в собственном великолепном доме. Герцог хорошо все устроил. Конторы внешним видом должны были внушать клиентам представление о крупных делах. Как не доверить своих денег спекуляторам при виде высоких комнат с золочеными карнизами, с удобными и широкими кожаными диванами, с огромными зеркалами и такими мягкими коврами, что нога утопала в них! Была ли какая-нибудь возможность сомневаться в результате предприятия при виде служащих контор, одетых в платье из синего сукна с красными кантами, с вензелем общества на пуговицах, принимающих публику с горделивой снисходительностью. Все предвещало по наружному виду успех. Слышно было за решеткой, как кассир двигал груды золота в огромной железной кассе, занимающей всю заднюю часть кабинета. Люди, поставившие «Общество Всемирного Кредита» на подобную ногу, были или очень богаты, или очень смелы.

Серж вошел со шляпой на голове, как бы у себя в доме, и прошел через толпу мелких подписчиков на акции, явившихся сюда очень встревоженными после чтения статей в газетах, но уходящих совершенно успокоенными и изумленными великолепной богатейшей обстановкой общества. Князь подошел к кабинету Герцога и в ту же минуту, как хотел отворить дверь, до его ушей долетел оживленный разговор двух собеседников. Финансист в чем-то убеждал одного из своих администраторов.

Панин прислушался.

— Спекуляция эта удивительна и надежна, — сказал Герцог. — Я знаю хорошо, что акции упали потому, что я перестал поддерживать их. Я даю приказание в Лондон, Вену и Берлин, чтобы скупить все акции, сколько их нам ни предложили бы. Поднимем акции и при продаже получим огромную прибыль. Все это удивительно просто.

— Но сомнительно честно, — ответил другой голос.

— Почему же? Я защищаюсь так, как на меня нападают. Главные банки понижают ценность бумаг, я покупаю их и заставляю моих соперников расплачиваться. Разве это не справедливо, не законно?

Папин тяжело вздохнул, он был успокоен. Сам Герцог устроил понижение, он сейчас говорил об этом. Значит, нечего было бояться. Искусный финансист приготовился сыграть с биржевым миром один из тех ловких оборотов, в которых показал себя мастером дела, и «Всемирный Кредит» должен был выдвинуться из этой спекуляции еще более блестящим образом.

Серж вошел.

— Но постойте, вот и князь Панин, — вскричал радостно Герцог. — Спросите его, какого мнения он о положении дела: я выбираю его своим судьей.

— Я ничего не хочу знать, — сказал Серж, — я полон доверия к вам, дорогой директор. Я твердо уверен, что паши дела процветут в ваших руках. К тому же мне известны действия наших конкурентов и я нахожу, что такие финансовые средства превосходны для ответа им.

— Ну, что я говорил вам? — вскричал Герцог, обращаясь к своему собеседнику с торжествующим видом. — Предоставьте мне дело, и вы увидите; во всяком случае я не буду удерживать вас насильно, — прибавил он сурово. — Вы свободны оставить нас, когда вам будет угодно.

Тогда собеседник банкира стал уверять, что он волновался только в виду общих интересов. Он вовсе не думал оставлять общество. Совсем напротив, его капиталы в полном распоряжении общества. Ему хорошо известны опытность и искусство Герцога, а потому он не желает отказываться от своего участия в деле. И, пожав руку финансиста, он удалился.

— Скажите, пожалуйста, так к чему же весь этот шум в газетах? — сказал Серж, оставшись наедине с Герцогом. — Известно ли вам, что все напечатанные статьи написаны очень зло?

— Оттого и слишком зло, что они имеют достаточно оснований, — прибавил холодно финансист.

— Что вы такое говорите! — вскричал Серж, приходя в сильное смущение.

— Правду. Не подумайте, что я буду говорить вам такой вздор, как этому дураку, который только что отсюда вышел. «Всемирный Кредит» в настоящую минуту терпит неудачу. Но будьте терпеливы, мне пришла одна мысль, и цена акций ранее двух недель удвоится. У меня в руках великолепное дельце, которое убьет общество газового освещения. Дело касается освещения города магнием. Результаты будут поражающие, Я напечатаю в лондонских и брюссельских газетах статьи для возбуждения интереса, открывая тайну нового изобретения. Акции газового общества упадут в сильной степени. Я куплю их и, когда они будут у меня в руках, объявлю, что секрет продан компании, которой угрожает опасность. Тогда акции поднимутся, без всякого сомнения, тотчас же. Я реализую их, и мы получим огромный барыш, который и употребим на поддержку «Всемирного Кредита». Дело снова пойдет в ход, а выгоды будут огромные.

— Но чтобы устроить такую огромную спекуляцию, иностранные агенты потребуют обеспечения.

— Так что же? Я представлю им его. У меня в кассе на десять миллионов акций «Европейского Кредита», принадлежащих Кейролю. Мы дадим за них расписку на свою ответственность кассиру. Спекуляция продолжится только три дня. Это уж верно. Акции совсем даже не будут взяты. Как только получатся деньги, мы возьмем бумаги и обратно свою расписку.

— Но, — сказал Серж, раздумывая, — а правильно ли будет распоряжаться бумагами, которые не принадлежат нам?

— Это только оборот, — сказал Герцог, — и к тому же не теряйте из виду то, что мы имеем дело с Кейролем, то есть с товарищем…

— А если бы мы его предупредили? — настаивал князь.

— Нет, черт возьми, тогда нужно было бы выяснить ему дело, и он пожелал бы в нем участвовать. У него чутье; он не ошибся бы и нашел бы его превосходным. Послушайте, подпишите мне эту бумажку и не беспокойтесь ни о чем. Овцы войдут в овчарню, прежде чем пастух придет их сосчитать.

Зловещее предчувствие закралось в сердце Сержа. В ту минуту, когда судьба его решалась, он боялся и колебался идти дальше по дороге, по которой слишком давно уже шел. Тревожные мысли теснились в его голове, пылавшей огнем. В висках стучало, в ушах шумело. Молчаливый и нерешительный он стоял перед Герцогом. Но мысль отказаться от свободы и попасть опять под опеку госпожи Деварен его поразила, как удар бича, так что он покраснел от своей нерешительности.

Герцог посмотрел на него и с принужденной улыбкой сказал;

— Если вы хотите, то можете отказаться от этой аферы. Я вам предлагаю ее только потому, что вы тесно связаны со мной, но вовсе не думаю заставить вас делить со мной участь пополам. Не думайте, что я упрашиваю вас пробовать счастье. Все на ваше усмотрение!

Серж быстро взял бумагу и, подписав ее, протянул финансисту.

— Превосходно, — сказал Герцог. — Я отправлюсь сегодня вечером. В отсутствии я проведу около трех дней. Следите за движением фондов. Вы увидите результаты моих расчетов.

Пожав руку князю, Герцог вошел в кассу, чтобы взять акции и положить туда расписку.

 

XIX

У Кейроля был вечер. Залы отеля па улице Тэбу были ярко освещены, в изобилии украшены цветами, роскошно убраны. Все это показывало заботливость хозяйки дома, умеющей принимать гостей. Приглашения были разосланы уже давно. Кейроль думал одно время отменить этот вечер, но боялся возбудить беспокойство. Как актер, накануне потерявший отца, а на другой день играющий в театре, чтобы не лишиться совсем своего заработка, так и Кейроль, взволнованный, смущенный и огорченный, давал у себя вечер с улыбающимся лицом, не желая причинить вред своим делам.

Вот уже три дня как положение финансовых дел было особенно натянутым. Биржевой оборот, на который рассчитывал Герцог, отправляясь втихомолку в Лондон, биржевики вскоре разгадали, понижения не последовало и все планы смелого финансиста рушились. Операция на весьма значительную сумму потребовала уплаты огромной разницы, почти равнявшейся сумме предлагаемого Герцогом барыша. Акции «Европейского Кредита» пошли на покрытие расходов. Это явилось почти разорением. Сильно встревоженный Кейроль требовал выдачи своих бумаг из кассы «Всемирного Кредита», но нашел только расписку, данную кассиру. Хотя операция была произведена совершенно неправильно, но банкир ничего не сказал. Со смертельной тревогой в душе, он отправился к госпоже Деварен, чтобы рассказать обо всем, что узнал.

Князь был в постели, сказавшись больным. Мишелина, находившаяся в полном счастливом неведении, благодаря заботам и надзору окружающих, ухаживала за мужем и втайне радовалась нездоровью, возвратившему ей Сержа. Панин, испуганный происшедшей неудачей, с лихорадочным нетерпением ожидал возвращения Герцога, а теперь, чтобы никого не видеть, решил остаться в постели.

Между тем Кейролю удалось проникнуть в его комнату. Этот прекрасный человек с большой осторожностью объяснил ему, что его отсутствие, совпадающее с отъездом Герцога, было пагубно для «Всемирного Кредита». Непременно нужно было ему показаться. Он должен явиться па вечер Кейроля со спокойным лицом. Когда запутываются в таких опасных предприятиях, в каком находился Серж, то следует обнаруживать силу характера и бороться до последней минуты. Панин обещался прийти и заставил Мишелину, против ее воли, дать согласие сопровождать его к Жанне. Еще в первый раз после возвращения княгиня была у любовницы своего мужа.

Концерт был окончен. Толпа приглашенных, выйдя из большого зала, хлынула в маленький зал и будуар.

— Уф, конец нашему мучению! — сказал Савиньян с усталым видом.

— Разве вы не любите музыки? — спросил, смеясь, Марешаль.

— Нет, люблю, но только военную, — ответил Савиньян. — Но представьте себе, два часа слушать Шумана и Мендельсона это уж очень тяжело.

— Вам больше нравится «lе beanNicolas»? — сказал Марешаль.

— А-а-а! — распевал Савиньян. — А что вы скажете, Марешаль, о присутствии мадемуазель Герцог на вечере Кейроля? Это немного странно, мой милый.

— Почему же?

— Черт возьми! Отец в бегстве, а дочь приготовляется танцевать. У каждого из них своя манера упражнять ноги.

— Очень забавно, господин Деварен, но я просил бы вас поберечь свои остроты для себя, — сказал серьезно Марешаль. — Они не всем по вкусу.

— О, Марешаль, вы хотите устроить мне сцену! Вы сильно огорчаете меня.

И, повернувшись на каблуках, фат направился к буфету.

В это время вошли князь и княгиня Панины. Мишелина улыбалась, а Серж казался спокойным, хотя немного бледным. Кейроль и Жанна встретили их, Взгляды всех присутствующих обратились на прибывших. Жанна, нисколько не смущаясь, пожала руку своей подруги, а Кейроль очень низко раскланялся перед Мишелиной.

— Княгиня, — сказал он, — удостойте меня чести взять мою руку, Вы приехали как раз вовремя: начинают танцевать.

— Увы, я не буду в силах танцевать, — сказала Мишелина с печальной улыбкой, — я еще больна, но я посмотрю.

Под руку с Кейролем она вошла в большой зал, а Серж шел с Жанной.

Бал был в полном разгаре. Под звуки томного вальса мелькали дамы в блестящих светлых нарядах, особенно выделяющихся между черными фраками кавалеров. В зале была теплая атмосфера, сильно насыщенная ароматом духов. Освещение ослепляло глаза.

В стороне у окна сидела совсем одна Сюзанна Герцог, скромно одетая в белое платье без украшений. Марешаль подошел к ней. Молодая девушка встретила секретаря с улыбкой.

— Что же вы не танцуете сегодня, мадемуазель? — спросил Марешаль.

— Я жду, чтобы меня пригласили, — печально сказала Сюзанна, — но, как сестра Анна, я никого не вижу. Дурные слухи ходят насчет моего отца. Аргонавты в беспокойстве. Золотое руно оказалось простым шерстяным; господа Ле-Бред, Дю-Трамблей и компания, как говорят англичане, более не улыбаются мне.

— Желаете доставить мне удовольствие стать вашим кавалером? — сказал Марешаль. — Я не особенно хорошо танцую, никогда много не практиковался, но с удовольствием…

— Благодарю, господин Марешаль, — ответила Сюзанна с чувством, — но я предпочту провести время в разговоре с вами. Поверьте, мне не весело, и я сюда приехала сегодня только по просьбе госпожи Деварен. Я предпочла бы остаться дома. Дела отца совсем плохи, как утверждают все, а сама-то я никогда не знаю, что делается в конторах. Поэтому мне хочется скорее плакать, чем смеяться. Мне не жаль богатства, к которому, как вы могли убедиться из моих случаев, я отношусь хладнокровно, но мне жаль моего отца, который должен быть в отчаянии.

Марешаль молча слушал Сюзанну, не смея высказать ей своего мнения о Герцоге и относясь с большим уважением к действительному неведению или к добровольному ослеплению молодой девушки относительно честности ее отца.

Княгиня под руку с Кейролем обошла залы. Заметив Сюзанну, она оставила банкира и села возле молодой девушки. Многие из присутствующих переглянулись и перекинулись словами, которых Мишелина не слышала, да если бы и слышала, то во всяком случае ничего не поняла бы. «Вот это по-геройски», говорили одни. «Верх бесстыдства», замечали другие.

Княгиня разговаривала с Сюзанной, глядя на своего мужа, стоявшего против двери и следившего глазами за Жанной.

По знаку Кейроля Марешаль удалился. Секретарь отправился к госпоже Деварен, которая, приехав с Пьером, осталась в кабинете банкира. Среди царившего кругом веселья должно было состояться совещание между главными участниками для решения серьезных вопросов.

Когда Марешаль вошел, госпожа Деварен спросила:

— А Кейроль?

— Он здесь, — ответил секретарь.

Кейроль быстро подошел к госпоже Деварен.

— Ну, что, — спросил он с глубоким душевным беспокойством, — есть у вас новости?

— Пьер приехал из Лондона, — ответила она. — Справедливо все, чего мы страшились. Герцог для обеспечения операции, сделанной вместе с моим зятем, взял на десять миллионов акций «Европейского Кредита».

— Как вы думаете, Герцог совсем убежит? — спросил Марешаль.

— Нет, он много хитрее. Он вернется обратно, так как знает хорошо, что, компрометируя князя, он вместе с тем компрометирует и «Дом Деварен». Поэтому он совершенно спокоен.

— Можно ли спасти одного, не спасая другого? — спросила госпожа Деварен.

— Это невозможно. Герцог так тесно связал свои интересы с интересами князя, что нужно или выпутать из дела их обоих, или оставить их гибнуть вместе.

— Так что же, можно и Герцога в придачу, — сказала холодно госпожа Деварен, — но каким образом это сделать?

— Вот как, — ответил Кейроль. — Акции, взятые Герцогом под расписку князя, были взносом акционеров. Во время переезда «Общества Всемирного Кредита» из прежнего помещения в новое эти бумаги были по ошибке увезены. Достаточно будет заменить их другими бумагами. Я возвращу князю его расписку, и всякий след этого прискорбного дела будет уничтожен.

— Но номера бумаг ведь не будут те же, — сказала госпожа Деварен, привыкшая к мельчайшей аккуратности в делах.

— Можно будет объяснить эту перемену продажей при повышении фондов и новой покупкой при понижении. Акционерам покажут прибыль, и они останутся довольны. Кроме того, я предоставляю себе право обнаружить обман Герцога, оставя в стороне князя Панина, если мои акционеры станут настаивать. Во всяком случае доверьте мне заботу, как поступить с Герцогом. Пожалуй, что причиной разорения было мое глупое и слишком долгое доверие к этому человеку. Ваше дело я хочу сделать своим и сумею заставить возвратить силою то, что отнято обманом. Я отправлюсь сегодня же ночью в Лондон. Есть поезд в час пятьдесят минут, я на нем и поеду. Скорость действия в подобном случае первое условие успеха.

— Благодарю, Кейроль, — сказала госпожа Деварен. — Князь и моя дочь здесь?

— Да. Серж кажется совсем спокойным. У него больше силы воли, чем я предполагал.

— Ах, да что ему за дело до всего этого! — вскричала госпожа Деварен. — Разве он может искренно волноваться? Нет. Он знает хорошо, что я буду продолжать работать, поддерживая его лень и наклонность к роскоши. Я должна буду считать себя счастливой, если, исправленный этим жестоким уроком, он не начнет опять рыться в кассе других, потому что в другой раз я была бы бессильна спасти его, и нам пришлось бы жить в горе и умереть со стыда.

Госпожа Деварен метала молнии глазами, ходя по кабинету большими шагами.

— О, негодяй! — сказала она. — Если когда-нибудь моя дочь перестанет стоять между мной и им!..

Ужасный жест докончил эту фразу.

Кейроль, Марешаль и Пьер переглянулись. Одна и та же страшная мысль пришла им в голову. В припадке гнева эта грозная мать, женщина энергичная и вспыльчивая, была бы способна убить его. Они догадались об этом, и перед их глазами промелькнуло, как призрак, окровавленное лицо Панина.

— Помните, что я говорил вам однажды? — прошептал Марешаль, подойдя к Кейролю, — Видите ли, могут появиться на сцену сыщики, кинжалы и канал Орфано.

— Я предпочел бы ненависть десяти мужчин ненависти подобной женщины, — ответил Кейроль.

— Кейроль, — сказала госпожа Деварен после минутного размышления, — не правда ли, от вас одного зависит операция, на которую вы указали нам сейчас?

— От меня одного.

— Устройте же все скорее, чего бы это ни стоило, Ведь дело не получило огласки?..

— Никто не подозревает этого. Я не говорил об этом пи с одной живой душой, — сказал банкир, — исключая, впрочем, моей жены, — прибавил он наивно, что заставило улыбнуться Пьера. — Но, — продолжал он, — моя жена и я составляем одно.

— Что же она сказала? — спросила госпожа Деварен, пристально смотря на Кейроля.

— Если бы дело касалось меня, то она не была бы более взволнованной. Ведь она так любит всех вас и окружающих вас. Она умоляла меня сделать все на свете, чтобы избавить его от этого безысходного на первый взгляд положения, и даже плакала при этом. Если бы меня не заставила вступиться в дело огромная признательность вам, то я сделал бы все ради ее удовольствия… Я признаюсь, что я был тронут. У ней хорошее сердце!..

Марешаль живо обменялся взглядом с госпожой Деварен. Она подошла к банкиру и, пожав ему руку, сказала:

— Вы, Кейроль, честнейший человек.

— Я это знаю, — ответил, улыбаясь, Кейроль, чтобы скрыть свое волнение, — и вы можете вполне рассчитывать на меня.

В эту минуту на пороге кабинета появилась Мишелина. Через открытую дверь видны были танцующие, и звуки веселой музыки долетали сюда вместе с ярким светом соседних комнат и запахом духов.

— Что же ты тут делаешь, мама? — спросила княгиня. — Мне говорят, что около часу уже, как ты приехала.

— Я разговаривала о делах с этими господами, — ответила госпожа Деварен, всеми силами стараясь скрыть на лице своем следы забот. — А ты, моя дорогая, как чувствуешь себя? Не устала ли?

— Как обыкновенно, — сказала живо Мишелина, следя взглядом позади матери за движением мужа, который старался подойти к Жанне.

— Зачем же ты приехала на этот вечер? Это неблагоразумно!

— Серж решил ехать, а я не хотела отпускать его одного.

— Ах, Боже мой, — возразила живо госпожа Деварен, — оставь же его делать все, что ему нравится! Мужчины жестоки. Когда ты будешь больна, не думай, что это заставит его страдать.

— Я не больна и не хочу болеть! — сказала Мишелина. — Впрочем, мы сейчас поедем.

Она позвала князя веером. Панин подошел.

— Не правда ли, Серж, ты проводишь меня домой?

— Конечно, моя дорогая, — ответил Серж.

Жанна издали слушала разговор и, приложив палец ко лбу, сделала знак князю, чтобы он не обещал. На лице молодого человека выразилось изумление. Он не понял. Мишелина, следившая за всем, заметила эти знаки. Смертельная бледность разлилась по ее лицу, пот крупными каплями выступил на лбу. Она так страдала, что с трудом могла удержаться, чтобы не вскрикнуть. Еще в первый раз после страшного открытия в Ницце Мишелина увидела Сержа и Жанну вместе, Она уклонялась от встреч, не доверяя самой себе и боясь в минуту вспышки излить все свое негодование, так тщательно скрываемое в течение нескольких месяцев. Но теперь, при виде обоих любовников, обменивающихся жестами и пожирающих друг друга взглядами, ею овладела внезапно ужасная ревность и бешеная злоба проникла в сердце.

Серж, решивший повиноваться настойчивым знакам Жанны, обернулся к своей жене и сказал:

— Дорогая Мишелина, я вспомнил, что обещал сегодня быть в клубе и не могу не исполнить этого. Прости меня и попроси свою мать проводить тебя.

— Хорошо, — ответила Мишелина дрожащим голосом, — я попрошу ее. А ты сейчас не поедешь?

— Почти сейчас же.

— И я тоже скоро поеду домой.

Молодая женщина не хотела терять ни одной подробности ужасной сцены, разыгравшейся у нее перед глазами. Она осталась, чтобы узнать тайну настойчивости Жанны и увидать причину, заставившую ее удерживать Сержа.

Не зная, что за ним следят, князь подошел к Жанне и с улыбкой спросил ее:

— Что случилось?

— Есть серьезные причины. Необходимо увидеться сегодня же вечером.

Серж, удивленный, спросил:

— Где же?

Жанна ответила:

— Здесь.

— А муж? — возразил князь.

— Через час он уедет. Наши гости скоро разъедутся. Сойдите в сад и войдите в беседку. Дверь на маленькую лестницу, которая ведет в мой будуар, будет открыта. Как только все уедут, взойдите ко мне.

— Берегитесь! За нами наблюдают, — сказал Серж с беспокойством.

И они начали притворно смеяться, громко разговаривая о пустяках, как будто ничего серьезного между ними не случилось. Кейроль снова вошел. Он подошел к госпоже Деварен, разговаривающей с дочерью, и сказал озабоченным деловым тоном:

— Как только приеду в Лондон, так пришлю вам телеграмму.

— Как, вы уезжаете? — вскричала Мишелина, которой все стало вдруг ясно.

— Да, княгиня, — сказал Кейроль. — Я еду по очень важному делу.

— А когда вы уезжаете? — спросила Мишелина таким изменившимся голосом, что мать испуганно посмотрела на нее.

— Через несколько минут. Извините, что я оставляю вас: мне надо еще сделать некоторые распоряжения.

Выйдя из будуара, он вошел в маленький зал.

Мишелина, с неподвижным взглядом, с сжатыми руками, говорила себе:

— Она останется одна, она просила его прийти. Он лгал, сказав мне о клубе! Он пойдет к ней! — И, проведя рукой по своему лбу, как бы отгоняя преследовавшее се видение, молодая женщина оставалась неподвижной, растерянной и подавленной.

— Мишелина, что с тобой? — вскричала госпожа Деварен, схватив дочь за руку, холодную как лед.

— Ничего! — прошептала сквозь сжатые зубы княгиня со взглядом, как у помешанной.

— Ты страдаешь, я вижу это, пора уехать!.. Поцелуй скорее Жанну.

— Я? — вскричала с ужасом Мишелина, инстинктивно подаваясь назад и как бы избегая прикосновения чего-либо нечистого.

Госпожа Деварен в одну минуту сделалась хладнокровной и спокойной. Она предчувствовала открытие ужасной истины и, наблюдая за дочерью, сказала:

— Почему ты так вскрикнула, когда я сказала тебе, чтобы ты поцеловала Жанну? Что такое случилось у вас?

Мишелина порывисто схватила мать за руку и показала ей на Сержа и Жанну, которые, стоя посреди окружающих их людей, чувствовали себя вдали от общества и весело смеялись…

— Да посмотри же на них! — вскричала она.

— Что ты хочешь сказать? — с душевной тревогой спросила ее мать, чувствуя, что последняя уверенность у нее ускользает. Она прочла истину в глазах своей дочери.

— Ты знаешь?.. — начала она.

— Что он ее любовник? — воскликнула Мишелина. — Разве ты не видишь, что я умираю от этого? — прибавила она с отчаянным рыданием, падая на руки матери.

Госпожа Деварен взяла ее, как ребенка, и быстро снесла в кабинет Кейроля, заперев за собою дверь. Там, встав на колени у дивана, на котором лежала ее дочь, она предалась порыву отчаяния. Она умоляла дочь сказать ей, согревала руки ее своими поцелуями, но видя ее, лежащую без движения, холодную, испугалась и хотела позвать кого-нибудь.

— Нет, молчи! — прошептала Мишелина, приходя в себя, — пусть никто ничего не знает! Ах, я должна была бы молчать, но я больше не могу. Я слишком страдала. Ты видишь, моя жизнь разбита. Уведи меня куда-нибудь, избавь от этого позора! Жанна, моя сестра, и он! О, заставь меня все забыть!.. Сжалься, мама, надо мной; ты такая сильная, ты все сделаешь, что захочешь; вырви у меня из сердца всю боль, какую я чувствую там…

Госпожа Деварен, подавленная страшным горем, теряя голову, с сокрушенным сердцем начала стонать и плакать:

— Боже мой! Мишелина! Бедное мое дитя! Ты так страдала и ничего не говорила мне! О, я знала хорошо, что у тебя не было более доверия к твоей старухе-матери! А я, глупая, ни о чем не догадывалась! Я говорила себе: самое лучшее, что она-то ничего не знает. И я всем жертвовала, чтобы только ты не узнала горя. Не плачь, мой ангел, пожалей меня. Ты разрываешь мне душу. Чего бы я ни делала на свете, лишь бы видеть тебя счастливой! Ах, я слишком тебя любила, и как я наказана за это!

— Это я наказана, — возразила Мишелина с рыданием, — за то, что не хотела тебя слушать. Ах, дети должны всегда слушать свою мать. Она угадывает опасность. Разве не ужасно, мама, видеть, что я всем пожертвовала для него, а он меня не любит и никогда не будет любить! Какова же будет моя жизнь теперь, без доверия, без любви? О, я слишком несчастна, лучше бы мне умереть!

— Умереть, тебе! — воскликнула мать, глаза которой, полные слез, вдруг осушились, как бы от охватившего ее внутреннего огня. — Умереть? Послушай, не говори глупостей!.. Умереть, потому, что этот человек тобой пренебрегает и изменяет тебе? Да разве мужчины стоят того, чтобы умирать из-за них? Нет, ты будешь жить, мой ангел, для твоей старухи-матери! Мы тебя разлучим с твоим мужем!

— И он останется свободным? — с гневом возразила Мишелина. — Он будет продолжать ее любить! О, я не могу перенести этой мысли! Слушай, это ужасно, что я хочу тебе сказать. Я так его люблю, что предпочла бы скорее видеть его мертвым, чем неверным!..

Госпожа Деварен, пораженная, стояла молча. Серж мертвый! Эта мысль уже приходила ей в голову, как средство к избавлению. Она вернулась опять теперь к ней, настойчивой, странной, непреодолимой. С трудом она отогнала ее от себя.

— Я никогда не в состоянии буду забыть его низость и гнусность, — продолжала Мишелина. — Послушай, ведь сейчас он улыбался, а знаешь ли отчего? Оттого, что Кейроль уезжает и в его отсутствие он придет к ней сегодня ночью.

— Кто тебе сказал это?

— О, я прочла это в его глазах, сверкавших весельем. Я люблю его! Он не может от меня ничего скрыть, — ответила Мишелина. — Так вероломно поступать со мной, со своим другом! И такого человека у меня хватит стыда любить!

— Успокойся, сюда идут, — сказала госпожа Деварен, и в ту же минуту дверь кабинета отворилась и впустила Жанну, за которою следовал Марешаль, встревоженный исчезновением матери и дочери.

— Мишелина больна? — спросила госпожа Кейроль, подходя.

— Нет, ничего. Немного устала, — сказала госпожа Деварен. — Марешаль, дайте руку моей дочери, чтобы проводить ее до кареты. Я сию минуту тоже еду. — И, удержав Жанну за руку, чтобы помешать подойти к уходящей Мишелине, она сказала ей: — Останься, я хочу поговорить с тобой.

Молодая женщина с удивлением посмотрела на нее. Госпожа Деварен с минуту молча размышляла. Серж должен прийти сюда сегодня ночью. Ей стоило сказать только одно слово, чтобы помешать Кейролю ехать. Жизнь негодяя была бы в его руках. А Жанна? Ведь пришлось бы и ее погубить? Имела ли она на это право? Ведь, конечно, Жанна боролась, защищалась. Это было бы несправедливо. Она была увлечена против воли. Нужно ее расспросить, и если окажется, что бедная женщина раскаивается, то следует дать ей пощаду. С таким решением госпожа Деварен обратилась к ожидавшей ее Жанне.

— Давненько уже я не видела тебя, дочь моя, а теперь радуюсь, видя тебя веселой и улыбающейся… Кажется, в первый раз еще после замужества у тебя вид совершенно счастливой женщины.

Жанна, не отвечая, посмотрела на приемную мать. В словах, обращенных к ней, она угадывала страшную иронию.

— Значит, ты нашла, наконец, спокойствие? — продолжала госпожа Деварен, устремив на молодую женщину проницательный взгляд. — Видишь ли, дитя мое, когда имеют спокойную совесть… Ведь ты не можешь себя ни в чем упрекнуть?

Жанна услышала в последних словах вопрос, а не подтверждение. Она ответила коротко.

— Ни в чем.

— Ты знаешь, что я тебя люблю и что всегда буду снисходительной, — сказала нежно госпожа Деварен, — ты можешь без боязни мне довериться.

— Мне нечего бояться и нечего сказать, — ответила молодая женщина.

— Нечего? — повторила настойчиво госпожа Деварен.

— Совершенно нечего, — подтвердила Жанна.

Госпожа Деварен еще раз посмотрела пристально на свою приемную Дочь, стараясь прочесть в глубине ее души, но та оставалась равнодушной.

— Это хорошо! — сказала она резко, идя к двери.

— Вы уезжаете? — сказала Жанна, подставляя свой лоб для поцелуя госпоже Деварен.

— Да, и прощай! — сказала та, холодно целуя ее.

Жанна, не поворачивая головы, вошла опять в зал. В ту же минуту в кабинет вошел Кейроль в дорожном костюме, а за ним шел Пьер.

— Вот я и готов! — сказал Кейроль госпоже Деварен. — Вы не дадите мне никакого нового распоряжения? Быть может, что-нибудь еще мне скажете?

— Да, скажу, — ответила резко госпожа Деварен, так что Кейроль вздрогнул.

— Пожалуйста, говорите скорее, мне надо торопиться: поезд, вы знаете, никого не ждет.

— Вы не поедете!

Удивленный Кейроль возразил:

— Как, вы передумали? Ведь дело идет о ваших интересах.

— А здесь дело касается вашей чести! — воскликнула госпожа Деварен.

— Моей чести! — повторил Кейроль, вскочив с места. — Милостивая государыня, подумайте, что вы сказали!

— А вы разве забыли, — сказала госпожа Деварен, — что обещала я вам? Я обещала вас предупредить сама, когда будет угрожать опасность.

— Так что же? — спросил Кейроль, делаясь багровым.

— Итак, я держу свое обещание! Если вы хотите знать своего соперника, то войдите сегодня ночью к своей жене!..

Кейроль испустил глухой болезненный крик, подобный стону умирающего.

— У меня соперник? Жанна виновата? Знаете ли вы, что если это правда, то я убью их обоих!

— Действуйте согласно своей совести, — сказала госпожа Деварен, — а я поступила согласно своей.

Пьер, немой от внезапного страха, присутствовал при этой короткой сцене. Сбросив с себя оцепенение, он подошел к хозяйке.

— Сударыня, то, что вы делаете, ужасно! — сказал он.

— Почему же? У этого человека свое право, а у меня свое. У него отнимают жену, у меня убивают дочь и меня позорят. Нам следует защищаться! Горе тем, кто совершил преступление!

Как пораженный громом, Кейроль упал в кресло; с блуждающими глазами, без голоса, он был полным изображением отчаяния. Слова госпожи Деварен раздавались в его ушах, как ненавистный напев. Он повторял себе, не будучи в состоянии отогнать тяжелую мысль: «Ее любовник сегодня вечером у вас». Ему казалось, что он сходит с ума. Он боялся, что не успеет отомстить за себя. Сделав страшное усилие и застонав от душевной боли, он встал.

— Будьте осторожны! — сказал ему Пьер. — Ваша жена!

Кейроль посмотрел на Жанну, которая подходила. Жгучие слезы показались у него на глазах. Он прошептал:

— Возможно ли это? С таким честным и спокойным взглядом?..

Сделав с отчаянием прощальный знак уходившему Пьеру и госпоже Деварен и с усилием овладев собой, он пошел навстречу Жанне:

— Вы уезжаете? — сказала молодая женщина. — Знаете ли, что вам осталось немного времени?

Кейроль вздрогнул. Ему показалось, что ей хотелось, чтобы скорее он уехал.

— Я могу еще побыть несколько минут с тобой, — сказал он в сильном волнении… — Послушай, Жанна, я очень опечален, что еду один. В первый раз я оставляю тебя… Сейчас наши гости разъедутся… Умоляю тебя… поедем со мной!..

Жанна улыбнулась.

— Но, друг мой, ведь я в бальном платье.

— Вечером после нашей свадьбы я увез тебя из Сернея так же, — сказал горько Кейроль. — Закутайся хорошенько в шубу и поедем! Дай мне это доказательство любви: я заслужил его. Я не злой человек… я так люблю тебя!

Жанна нахмурила брови: такая настойчивость ее раздражала.

— Это уж ребячество! — сказала она. — Вы вернетесь сюда послезавтра. К тому же я устала: пожалейте меня.

— Ты отказываешься? — спросил Кейроль, сделавшись серьезным и угрюмым.

Жанна своей белой рукой провела по лицу мужа:

— Полно, не уезжай сердитым! Ты ведь недолго будешь думать обо мне, — сказала она весело, — будешь спать всю дорогу. До свидания!

Кейроль поцеловал ее и подавленным голосом сказал:

— Прощай!

И он уехал.

Жанна, прислушиваясь, оставалась неподвижной. Ее лицо прояснилось. Она слышала в воротах шум отъезжающей кареты, увозившей мужа, и, с облегчением вздохнув, прошептала:

— Наконец-то!

 

XX

Придя в свою комнату, воздух которой был пропитан запахом духов, Жанна сняла с себя бальное платье и надела пеньюар из восточной материи, вышитый блестящими шелковыми цветами. Облокотясь на камин и затаив дыхание, она ждала. Вошла горничная и принесла вторую лампу. При ярком освещении особенно выделялись пунцовые плюшевые обои с золочеными украшениями и кровать, украшенная кружевами под темным балдахином.

— Все уехали? — спросила Жанна, притворно зевая.

— Господа Ле-Бред и Дю-Трамблей уехали последними, — отвечала горничная, — но господин Делярю через несколько минут после них вернулся. Он спрашивает, не можете ли вы, сударыня, принять его?

— Господин Делярю? — повторила удивленная Жанна.

— Он говорит, что хочет сообщить вам очень важные новости.

— Где же он? — спросила Жанна.

— Он ждет в коридоре. В зале начали уже гасить огни…

— Так что же, попросите его сюда.

Горничная ушла.

Сильно заинтересованная Жанна спрашивала себя, какая причина могла заставить Пьера вернуться. Без сомнения, случилось что-нибудь очень важное. Она почувствовала себя взволнованной. Пьер всегда внушал ей уважение к себе. В данную минуту мысль очутиться лицом к лицу с молодым человеком доставляла ей чрезвычайно тяжелое беспокойство.

Портьера поднялась. Пьер вошел в комнату. Он остановился почти у дверей, неподвижный и изумленный. Вся самоуверенность его исчезла. Вид этой большой постели стеснял его, и он не мог оторвать от нее глаз.

— Скажите, пожалуйста, — произнесла Жанна с притворной холодностью, — что-нибудь случилось, дорогой друг?

— Да, случилось, милая Жанна, — начал Пьер.

Нелегко ему было объяснить, что именно случилось, а потому он остановился и не мог продолжать.

— Но что же такое? — повторила настойчиво госпожа Кейроль.

— Извините меня, — сказал Пьер, — я нахожусь в большом затруднении. Идя к вам, я повиновался только собственному чувству и нисколько не думал о том, в каких словах объясню вам то, что хотел сказать. Теперь я чувствую затруднение передать вам все, чтобы не оскорбить вас.

Жанна приняла гордый вид.

— Друг мой, если вам так трудно сказать, что вы хотели мне сообщить, так и не говорите ничего.

— Невозможно! — ответил живо Пьер. — Из-за моего молчания могло бы случиться непоправимое несчастье. Ради Бога! Жанна, облегчите мою задачу! Поймите меня с полуслова!.. Ваши планы на сегодняшнем вечере открыты… Вам угрожает опасность: будьте осторожны!

Жанна вздрогнула. Но, победив свое волнение, она ответила с нервным смехом:

— Какие пустяки говорите вы мне, скучно слушать! Какая опасность может мне грозить? Я у себя дома, окружена людьми и мне нечего бояться. Не верю я вам.

— Не верите? — вскричал Пьер. — Я так и ожидал этого. Но вы напрасно так делаете. Послушайте, Жанна! Я ваш друг детства, вам нечего меня бояться. Я только и думаю о том, чтобы вам услужить. Вы должны понять, что если я здесь, значит, знаю все… Жанна, выслушайте меня.

— О, да вы с ума сошли, — гордо перебила его рассерженная молодая женщина, — или же поддались недостойной мистификации.

— К несчастью для вас, я в полном рассудке! — сказал резко Пьер, видя, что Жанна не хочет его понять, — К несчастью для других, тут нет мистификаций. Все это чистосердечно, серьезно и ужасно! И так как вы заставляете меня говорить вам прямо, без осторожности, то вот что: князь Панин уже у вас или сейчас придет? Ваш муж, о котором вы думаете, что он далеко отсюда, может каждую минуту войти сюда, чтобы вас застать… Разве это не серьезно?

Жанна вспыхнула от гнева, сделала шаг вперед и взбешенным, необузданным голосом, решившись не сознаваться, вскричала:

— Уходите, или я позову!

— Не зовите, это было бы нехорошо! — сказал Пьер спокойно. — Напротив, дайте прислуге разойтись и заставьте князя уйти, если он здесь, а если его еще нет здесь, то помешайте ему войти к вам. Пока я буду с вами, вы будете скрывать свой страх и не примете никакой предосторожности. Поэтому я ухожу. Прощайте, Жанна! Поверьте, что я так действовал только для того, чтобы оказать вам услугу, но как только я переступлю порог этой двери, я все забуду, что говорил вам.

Пьер раскланялся и, подняв тяжелую портьеру, закрывавшую дверь в коридор, вышел.

Как только дверь затворилась за Пьером, из противоположной двери в комнату вошел Серж, Молодая женщина бросилась в его объятия и, прижав свои холодные губы к уху возлюбленного, сказала:

— Серж, мы погибли!

— Я был тут, — ответил князь, — я все слышал.

— Что ты думаешь делать? — воскликнула растерявшаяся Жанна.

— Скорее уйти отсюда. Оставаясь здесь еще одну минуту, я поступил бы безрассудно.

— А я, если останусь здесь, что я скажу Кейролю, когда он приедет?

— Твой муж, — с горечью сказал Серж, — он любит тебя и все простит.

— Я знаю это. Но тогда мы были бы разлучены навеки. Разве ты хочешь этого?

— Ах, да что же я могу поделать? — вскричал в отчаянии Серж. — Кругом меня все рушится. Счастье, единственная цель моих трудов, ускользает от меня. Дружба, которой я изменил, давит меня; мне ничего не остается!

— А моя нежность, моя преданность? — сказала страстно Жанна. — Разве ты думаешь, что я оставлю тебя одного? Нужно бежать, Ведь я просила тебя об этом уже давно. Ты противился, а теперь минута наступила, Будь покоен, госпожа Деварен все заплатит и спасет твое имя. Вместо того ты вернешь ей ее дочь. Не станешь же ты удерживать ее, потому что любишь меня. Я твоя настоящая жена, готовая разделить с тобою несчастья. Итак, я вступаю в свои права, расплачиваясь за них честью, порывая все связывающие меня узы. Я твоя теперь, Серж! Наше общее падение соединит нас теснее всяких законов!

— Подумай, со мной тебя ожидает бедность, почти нищета! — воскликнул Панин, увлеченный порывом молодой женщины.

— Моя любовь заставит тебя все забыть!

— И у тебя не явится ни сожаления, ни угрызения совести?

— Никогда, ведь ты меня будешь любить!

— Если так, то идем! — сказал князь, сжимая в своих объятиях опьяненную от восторга Жанну, — Если жизнь будет слишком тяжела…

— Тогда, — докончила Жанна со сверкающими глазами, — мы оба найдем забвенье в смерти! Идем!

Серж запер на задвижку дверь, через которую вышел Пьер и которая одна соединяла эту комнату с прочими, затем, взяв за руку Жанну, вошел с ней в уборную. Жанна накинула на плечи ротонду темного цвета, шляпу и, не взяв ни денег, ни драгоценностей, словом, ничего, что дарил ей Кейроль, стала спускаться с Сержем по маленькой лестнице.

Глубокая темнота была вокруг них. Жанна не взяла свечки, чтобы не привлечь внимания. Они тихонько ступали на каждую ступеньку лестницы, чтобы не делать шуму, удерживая свое дыхание. Сердца их страстно бились. Сойдя вниз, Жанна протянула руку и нажала ручку двери, выходившую на черный двор. Она хотела отворить, но дверь не открывалась. Тогда она толкнула дверь, но та все-таки не поддавалась. Жанна глухо вскрикнула. Тогда Серж с силой пробовал сам отворить, но никак не мог.

— Она заперта снаружи, — сказал он шепотом.

— Заперта? — прошептала Жанна, дрожа от волнения. — Но кем заперта?

Серж не отвечал. Ему тотчас же пришла мысль о Кейроле. Муж, подстерегая его, видел, как он вошел и, чтобы помешать ему ускользнуть от его гнева, отрезал выход.

Они молча поднялись по лестнице и вошли в комнату через уборную. Жанна сбросила с себя шляпу и ротонду и упала в кресло.

— Однако нужно же выйти отсюда, — сказал Серж, которым овладел глухой гнев.

Он подошел к двери, ведущей в коридор.

— Нет, не отворяй! — вскричала вне себя от страха Жанна… — Вдруг он тут за дверью, — прибавила она с испуганным взглядом.

В ту же минуту, как будто голос Жанны призвал Кейроля, тяжелые шаги раздались по коридору и чья-то рука пробовала отворить запертую дверь, Серж и Жанна стояли молча.

— Жанна! — слышен был голос Кейроля снаружи, заунывно жалобно звучащий в тишине. — Жанна, отвори! — И муж повелительно застучал кулаком в дверь. — Я знаю, что ты тут! Отвори же! — сказал он с возрастающим гневом. — Если не послушаешься, то берегись!

— Уходи, умоляю тебя! — шептала Жанна на ухо Сержу. — Сойди с лестницы, выломай дверь, ведь там ты никого не встретишь…

— Может быть, он поставил кого-нибудь там, — ответил Серж. — Во всяком случае я не хочу тебя оставлять одну и подвергать его страшному гневу.

— Ты не одна, я слышу, что ты разговариваешь! — кричал Кейроль вне себя. Напирая на крепкий запор, он продолжал: — Я сломаю эту дверь!

От страшного давления могучего плеча Кейроля замычка сломалась и запор отскочил. Одним прыжком он очутился посреди комнаты. Жанна бросилась к нему. Она не дрожала больше. Кейроль еще на шаг подвинулся. Устремив глаза, налитые кровью, на человека, которого искал, и, произнося страшные проклятия, он воскликнул:

— Серж! Так это он! Я должен был подозревать это! Негодяй! Так ты не одни деньги воруешь!

Панин страшно побледнел и бросился к Кейролю, несмотря на Жанну, которая цеплялась за него.

— Не оскорбляйте меня, это излишне! — сказал он. — Моя жизнь в ваших руках и вы можете ее взять. Я к вашим услугам, когда вам угодно.

Кейроль разразился страшным смехом.

— Дуэль! Полно! Да разве я дворянин? Я мужик, пастух, грубое создание, ты знаешь это очень хорошо! Я раздавлю тебя!

С этими словами он посмотрел вокруг себя, отыскивая какое-нибудь орудие. Вдруг, заметив массивные железные щипцы и другие принадлежности камина, он схватил их и, размахнувшись ими, как дубиной, бросился к Сержу.

В то же мгновение Жанна стала между ним и своим любовником. Она протянула руки и со взглядом волчицы, защищающей своего волчонка, сказала резким голосом Сержу:

— Стой сзади меня! Он меня любит и он не посмеет ударить!

Кейроль остановился. Услышав слова Жанны, он дико закричал:

— А, негодная женщина! Тогда сначала тебя!

И, подняв свое орудие, он уже готовился бросить его в Жанну, как вдруг глаза его встретились с глазами жены. Молодая женщина улыбалась, довольная, что может умереть за своего любовника. Ее бледное лицо, оттененное прядями черных волос, сияло особенной красотой.

Кейроль вздрогнул. Ведь одна минута и он не увидел бы более этого взгляда, который так любил. Этот розовый ротик, улыбавшийся ему ранее, сделался бы бесцветным; это трепещущее тело, благоухание которого он чувствовал еще на своих губах, сделалось бы холодным. Тысячи жгучих воспоминаний о счастливых днях и лихорадочно проведенных ночах пришли ему на память. Руки его опустились. Жгучее чувство горести охватило его сердце. Железное орудие, выскользнув из руки, тяжело упало на ковер. Несчастный растерявшийся человек, рыдая, стыдясь своей слабости и призывая к себе смерть, но не будучи в состоянии причинить ее другому, повалился на диван.

Жанна, не говоря ни слова, жестом показала Сержу свободный проход.

Страшно взволнованная, мрачная, она стояла, опираясь на камин и ожидая, когда этот несчастный, давший ей такое великое и грустное доказательство своей любви, придет в себя.

Серж исчез.

 

XXI

Ночь казалась госпоже Деварен нескончаемой. Взволнованная всеми событиями предшествовавшего дня, она лихорадочно прислушивалась среди тишины в ожидании ежеминутно получить какую-нибудь поражающую новость. Перед ее глазами стоял Кейроль, вбегающий неожиданно, как сумасшедший, в комнату своей жены, Она слышит его бешеный крик, на который отвечает вздох ужаса. Затем послышался двойной выстрел, комната наполнялась дымом, Серж и Жанна, пораженные за свою преступную любовь, падают мертвыми, как Паоло и Франческа Римини, жалкие любовники, которых описывает нам Данте.

Часы бежали за часами. Ничто не нарушало тишины отеля. Князь не возвращался. Госпожа Деварен, не будучи в состоянии неподвижно лежать в кровати, несколько раз вставала, чтобы как-нибудь провести время, Тихо, на цыпочках она входила несколько раз в комнату дочери. Мишелина, страшно утомленная, уснула на подушке, смоченной слезами. Наклонившись над ней при свете камина, мать смотрела на бледное лицо Мишелины и тяжело вздыхала.

«Она еще очень молода, — думала мать, — может снова начать жизнь. Воспоминание об этих печальных днях мало-помалу исчезнет из ее памяти, и я, наконец, увижу ее вновь воскресшую и улыбающуюся. Этот негодяй уморил бы ее».

А образы Сержа и Жанны, распростертые одни возле другого в комнате, полной дыма, опять являлись перед ее глазами. Она встряхнула головой, чтобы отогнать это назойливое видение, и опять совершенно тихо возвращалась в свою комнату.

Наступил день, мрачный, пасмурный. Госпожа Деварен открыла окно, чтобы освежить свою пылающую голову свежим утренним воздухом. Птицы, пробудившись, летали и пели на деревьях сада.

Мало-помалу стал долетать с улицы шум экипажей. Город начал пробуждаться. Госпожа Деварен позвонила и велела позвать Марешаля. Секретарь тотчас пришел. Он разделял с хозяйкой все ее тревоги и волнения и встал тоже очень рано. Госпожа Деварен встретила его с признательной улыбкой. Она чувствовала, что этот честный человек, который так хорошо понимал все ее мысли, действительно ей предан. Она попросила его сходить к Кейролю и узнать новости. После его ухода она начала ходить по комнате, чтобы хотя отчасти успокоить свое волнение.

Выйдя из дому на улице Тэбу, Серж, чувствуя, что мысли кружатся в его голове, был неспособен составить какой-нибудь план действий, а между тем он хорошо понимал, что нужно скорее что-нибудь предпринять. Не смея вернуться домой, он отправился пешком в клуб. Ходьба принесла ему пользу, несколько успокоив его. Он чувствовал себя счастливым, что остался в живых после такой страшной встречи. Серж почти весело поднялся по лестнице и, бросив верхнее пальто сонному лакею, вставшему при его появлении, вошел в игорную комнату. Баккара уже кончалась: было три часа утра. Понтеры сильно утомились. Напрасно банкомет предлагал держать все, что угодно. Появление Сержа придало некоторое одушевление игравшим. Серж приступил к игре, как к сражению. Удача была на его стороне: в несколько ударов он сорвал банк в тысячу луидоров. Один за другим все игроки удалились. Оставшись один, Панин лег на диван и, несмотря на стеснявшее его платье и ботинки, спал несколько часов тяжелым сном, который скорее утомил его, чем ободрил.

Лакеи, пришедшие убирать комнаты и осветить их, разбудили его. Он отправился в уборную, где освежил водой свое лицо с особенным наслаждением. Кончив умывание, он написал Жанне письмо, сообщая ей, что его отъезд с ней невозможен, и что он умоляет ее все сделать, чтобы забыть его. Отдавая это письмо лакею, Серж приказал ему передать его горничной госпожи Кейроль и никак никому другому.

Хлопоты, которые пришлось бы ему перенести при дальнем путешествии с молодой женщиной, и затем предстоявшее сожительство казались теперь ему невыносимыми. К тому же, что бы он сделал с Жанной? Совместная жизнь с любовницей сделала бы невозможным его возврат к Мишелине. Теперь же он хорошо сознавал, что единственная надежда на спасение, оставшаяся ему, заключалась в неизменной любви его жены.

Но прежде всего ему нужно было идти к Герцогу, и если финансист возвратился, то получить от него объяснения насчет действительного положения дел «Всемирного Кредита». Герцог жил на бульваре Гаусман в небольшом доме, который он снимал совсем меблированным, по-американски. Вульгарный, но блестящий вид золоченой мебели с ее вишневой обивкой в зале, зеленого атласа в кабинете и потолка, разрисованного красной и голубой краской в столовой, прельстил финансиста. Сюзанна выбрала себе маленький уголок, скромно отделанный ситцем и кисеей, простая и светлая меблировка которого спорила с тяжелым и кричащим блеском всей остальной обстановки дома.

Войдя во двор, Серж увидел там одетого в клетчатый костюм конюха, который мыл карету.

Герцог вернулся домой. Тогда князь проворно вбежал на крыльцо и велел доложить о себе.

Финансист, сидя спокойно у окна кабинета, пробегал газеты. Увидев вошедшего Сержа, он встал. Несколько минут оба они стояли молча друг против друга. Князь первый заговорил:

— Что такое случилось, — сказал он резко, — что вы с самого вашего отъезда оставили меня без вестей?

— Это потому, — отвечал совершенно спокойный Герцог, — что известия, какие я мог дать вам, были совсем нехороши.

— По крайней мере, я знал бы их.

— Но ведь результат операций разве мог бы от этого измениться?

— Вы поступили со мной в этом деле, как с ребенком, — сказал, горячась, Серж, — Я не знал, куда шел. Вы надавали мне обещаний, а как исполнили их?

— Как мог, — ответил спокойно Герцог, — Всякая игра имеет свои случайности. Ждут Аустерлица, а встречают Ватерлоо.

— Но ведь акции, которые вы продали, не должны были бы, так сказать, выходить из ваших рук… — воскликнул с гневом князь.

— Вы так думаете? — спросил иронически финансист. — Если не следовало их отпускать, так не стоило бы их и брать.

— Наконец, — сказал Панин, довольный, что нашел на кого вылить всю горечь неудачи, — вы меня недостойно обманули.

— Очень хорошо! Я так и ожидал, — сказал, улыбаясь, Герцог. — Если бы предприятие удалось, вы взяли бы без всякого беспокойства свою долю барыша и покрыли бы меня цветами, как девицу, удостоенную розового венка, Она не удалась, и вы отталкиваете свою долю ответственности, а меня почти называете мошенником! Между тем афера эта не была бы честнее в первом случае, чем во втором, и только успех скрашивает все!

Серж пристально посмотрел на Герцога.

— Кто мне докажет, — сказал он, — что эта спекуляция, которая меня разоряет и губит, не обогащает вас?

— Неблагодарный, — вскричал насмешливо финансист, — вы меня подозреваете!

— Что вы меня обокрали? — воскликнул с яростью Панин. — Не так ли?

При этих словах Герцог потерял хладнокровие. Кровь бросилась ему в лицо. Схватив князя за руку с такой силой, какой нельзя было и подозревать в этом сухопаром человеке, он сказал:

— Тише, князь! Все, что вы мне скажете оскорбительного, вы должны принять и на свой счет: ведь вы мой сообщник.

— Негодяй! — простонал Панин вне себя от гнева.

— Личности! — воскликнул Герцог с комическим негодованием. — Слуга покорный!

И, отпустив князя, он пошел к двери.

Серж бросился к нему.

— Вы не выйдете отсюда, прежде чем найдете мне средство исправить несчастье.

— В таком случае мы поговорим, как добрые знакомые, — сказал Герцог. — Я уже придумал чудную спекуляцию, с помощью которой мы можем спасти свое несчастное дело. Надо смело созвать собрание своих акционеров. Я изложу положение дела и ослеплю всех: нам вернут доверие и дадут новые капиталы для будущих предприятий. Мы будем белы, как снег, и посмеемся надо всеми. Так ли вы думаете?

— Довольно! — сказал князь, которым овладело громадное отвращение. — Мне совсем не по душе, что для выхода из этого позорного положения требуются средства, еще более позорные. Прекратим борьбу. Мы совершенно погибли!

— Только одни слабые люди позволяют себе гибнуть! — воскликнул финансист, — Сильные защищаются. Сдавайтесь, если вам угодно, а я видывал и не такие передряги. Три раза я был разорен и три раза возвращал себе богатство. Голова крепка у меня! Я упал, но поднимусь. При успехе своей спекуляции я буду иметь несколько миллионов и со всеми расплачусь. Все будут удивлены, все получат свое, все будут благодарить меня.

— А если вас лишат свободы? — спросил Серж. — Если вас арестуют?

— Сегодня вечером я буду в Ахене, — сказал Герцог, — и уже оттуда стану объясняться с акционерами «Всемирного Кредита». В отдалении лучше обсуждают свои интересы. Не хотите ли вы мне сопутствовать?

— Нет, — отвечал Серж.

— Совершенно вы неправы, — объявил Герцог, — Счастье причудливо. Через шесть месяцев мы могли бы быть богаче, чем были. Но так как вы уже решили, то последуйте моему совету, который стоит потерянных вами денег. Признайтесь во всем жене, и она поможет вам выйти из трудного положения.

Финансист протянул руку Сержу, но тот не взял ее.

— Какая гордость! — пробормотал Герцог.

Не говоря ни слова, князь вышел.

В то же время госпожа Деварен, взволнованная долгим ожиданием, ходила по своей маленькой гостиной.

Наконец, дверь отворилась, и Марешаль, желаемый вестник, вернулся от Кейроля. Его он не мог увидать. Банкир заперся в своем кабинете, где провел всю ночь в работе. Он не велел никого пускать. Видя, что у госпожи Деварен готов сорваться с губ вопрос, которого она не смеет сказать, Марешаль прибавил, что, кажется, ничего особенного не случилось в этом доме.

Не успела хозяйка поблагодарить секретаря, как тяжелые ворота отеля заскрипели на своих петлях и карета быстро въехала на двор. Марешаль бросился к окну и воскликнул:

— Кейроль!

Госпожа Деварен сделала молодому человеку знак удалиться. Банкир появился на пороге гостиной. С первого взгляда хозяйка увидела, как сильно изменилось лицо несчастного человека после ужасной ночи. Кейроль, вчера еще цветущий, розовый, крепкий и прямой, как дуб, со своим плотным станом, был теперь сгорблен, разбит и расслаблен, как старик. Его волосы на висках неожиданно поседели, как будто на цвет их повлияли его мысли, жгучие, как огонь. Банкир был только тенью самого себя.

Госпожа Деварен быстро пошла ему навстречу.

— Ну, что? — сказала она, как бы сосредотачивая множество вопросов в этих двух словах.

Кейроль, мрачный и суровый, поднял глаза на хозяйку и с жестом полного уныния ответил глухо:

— Ничего.

— Разве он не пришел? — спросила госпожа Деварен.

— Нет, он пришел, — сказал Кейроль, — но у меня не хватило энергии, чтобы убить его. Я думал, что гораздо легче сделаться убийцей. И вы так же думали, не правда ли?

— Кейроль! — воскликнула, вздрогнув, госпожа Деварен, смущенная тем, что так верно понята человеком, руку которого она вооружила.

— А случай-то какой был хороший, — сказал Кейроль, воодушевляясь. — Подумайте-ка! Я застал их вместе, один возле другого, под кровлей моего дома. Закон давал мне, если не право их убить, то, по крайней мере, извинение, если бы я сделался убийцей. И вот в ту решительную секунду, когда неумолимая воля должна была нанести удар, сердце мне изменило. Он жив, и Жанна его любит.

Наступило молчание.

— Что вы думаете делать? — сказала хозяйка.

— Я разделаюсь с ним по-другому, — ответил Кейроль. — У меня было два способа его убить: или накрыть его у себя, или вызвать его на дуэль. Для первого мне не хватило силы воли, а для второго не хватило бы ловкости. Я не стану драться с Сержем. Мною отнюдь не руководит боязнь смерти. Нет, моя жизнь разбита, да и я считаю ее теперь ни за что. Мысль, что когда меня не станет на свете, Жанна будет вполне свободна и будет принадлежать ему, ужасна; если к тому же после своей смерти мы можем узнать, что делается на земле, эта мысль ведь не даст мне покоя даже в могиле. Итак, мне нужно разлучить их навеки.

— Каким же образом?

— Заставив его исчезнуть.

— А если он не захочет?

Кейроль, покачав головой с угрожающим видом, сказал:

— Я заставлю его!.. Если он будет противиться, я привлеку его к уголовному делу.

— Вы? — сказала госпожа Деварен, подходя к Кейролю.

— Да, я! — с жаром ответил банкир.

— Несчастный! А моя дочь? — воскликнула госпожа Деварен, — Подумайте хорошенько, что вы говорите? Вы обесчестите меня и близких мне!

— А разве я-то не обесчещен? — возразил Кейроль. — Ваш зять, как бандит, осквернил мой дом и взломал мой сундук…

— Честный человек не защищается теми средствами, какие вы хотите употребить, — перебила его госпожа Деварен.

— Честный человек защищается, как может! Я не рыцарь, а финансист. Деньги — вот мое орудие. Князь меня обворовал; я предам его суду, как вора!

Госпожа Деварен нахмурила брови.

— Представьте мне счет, — сказала она, — я заплачу.

— А в состоянии ли вы будете заплатить мне за мое потерянное счастье? — воскликнул банкир вне себя. — Разве я не предпочел бы лучше быть разоренным, чем обманутым, как теперь? Вы не можете загладить причиненное мне зло. Я так сильно страдаю, я хочу отомстить!..

— Безумный, — возразила госпожа Деварен, — вы поразите не только виновного, но и невиновных. Когда я и моя дочь будем в отчаянии, разве вы будете чувствовать себя менее несчастным? Ах, Кейроль, берегитесь потерять в своем достоинстве то, что приобретете мщением. Чем менее уважают нас другие, тем более нужно уважать самих себя. Презрение и молчание возвышают приносимую жертву, тогда как ожесточение и ненависть заставляют человека стать на одном уровне с тем, кто оскорбляет его.

— Пусть меня судят, как хотят, мне нет дела до себя! У меня душа вульгарная, ум низкий, все, что хотите. Но мысль, что женщина эта принадлежит другому, делает меня сумасшедшим! Я Должен бы ненавидеть эту негодяйку, но, несмотря на все, я не могу жить без нее. Она мне нужна. Если она захочет вернуться ко мне, я прощу ее. Это неблагородно, я чувствую это хорошо, но чувство гораздо сильнее меня! Я обожаю ее!

Видя такую слепую, безумную любовь, госпожа Деварен содрогнулась. Она думала о Мишелине, которая так же любила Сержа, как Кейроль Жанну.

«Что, если она захочет ехать с ним?», — говорила она себе. В одну минуту она увидела свой дом покинутым, Мишелину и Сержа за границей, а себя совершенно одинокой посреди разрушенного счастья, умирающей от печали и горя. Она захотела сделать последнее усилие, чтобы разжалобить Кейроля.

— Послушайте, — сказала она, — неужели я обращаюсь понапрасну к вам? Неужели вы не вспомните, что я была для вас самым верным и признательным другом? Ведь я первая положила основание вашему богатству. От меня вы получили первые деньги. Вы честный человек и не забудете прошлого. Вы оскорблены, имеете право мстить, но подумайте, что вы поразите двух женщин, которые ничего не сделали вам, кроме добра. Будьте же великодушны, справедливы! Пощадите нас!

Кейроль оставался нечувствительным к этим словам: злое выражение его лица нисколько не смягчалось.

— Видите, как низко я упал, — сказал он, — что не могу уступить вашим просьбам. Дружба, благодарность, великодушие — словом, все мои хорошие чувства поглощены этой отвратительной любовью. Ничего не осталось во мне, кроме любви к этой женщине. Для нее я забываю все, я унижаюсь, покрываю себя позором. И, что всего ужаснее, я во всем отдаю отчет себе, но не могу сделать иначе.

— Несчастный! — прошептала госпожа Деварен.

— Да, глубоко несчастный! — зарыдал Кейроль, опускаясь в кресло.

Госпожа Деварен подошла к нему и, тихо положив руку ему на плечо, сказала:

— Кейроль, вы плачете? Так… простите!

Банкир резким движением поднялся с места и, опустив голову, сказал:

— Нет, мое решение бесповоротно. Я хочу поставить между Жанной и Сержем целый мир. Если сегодня вечером он не уедет — моя жалоба предъявлена в суд.

Госпожа Деварен не настаивала более. Она чувствовала, что сердце его было закрыто для всех.

— Что же делать, — сказала она, — благодарю вас за то, что вспомнили обо мне и пришли предупредить, вы могли бы и этого не сделать. Прощайте, Кейроль! Пусть будет судьей ваша совесть между мной и вами.

Банкир поклонился, прошептав:

— Прощайте!

И тяжелыми, почти нетвердыми шагами он удалился.

На небе не было ни облачка, и солнце весело взошло и осветило деревья сада. Природа имела праздничный вид: цветы наполняли благоуханием воздух, а в голубом небе летали ласточки с громким криком. Этот контраст между ликованием природы и страшным горем госпожи Деварен раздражал ее, и она с шумом закрыла окно. Ей хотелось видеть весь мир в трауре. Удрученная горем, она долго оставалась на месте, погруженная в тяжелые думы.

Итак, все кончено, все пошатнулось в одну минуту: это громадное богатство и тот большой почет, каким пользовался «Дом Деварен».

Даже се дочь могла навеки покинуть ее, следуя безропотно за своим бесчестным мужем, которого она обожала, несмотря на все его пороки, и вместе с ним влачить за границей жалкое существование.

Этому нежному, хрупкому созданию необходимо материальное благосостояние, а особенно нравственное спокойствие. Ее муж должен был роковым образом падать все ниже и ниже и увлекать за собой дорогое создание! И госпожа Деварен видела уже свою дочь, свое дитя, взращенное в пуху и шелку, умирающей от нищеты на жалкой кровати. Получив известие об этом, она спешит к ней, но муж, чувствуя злобу к ней до последней минуты, не пускает ее войти в комнату, где лежит Мишелина при последнем издыхании. Ею овладело страшное бешенство, ее материнская кровь возмутилась, и среди тишины гостиной раздались слова:

— Этого не будет!

В эту минуту дверь отворилась. Госпожа Деварен опомнилась и встала с места. Вошел Марешаль, очень смущенный и сильно встревоженный. Когда приехал Кейроль, он отправился в дом «Общества Всемирного Кредита».

Каково же было его удивление, когда он увидел, что контора закрыта. Он справился у швейцара, одного из тех великолепных лиц, одетых в синее суконное платье, который внушал такое почтение акционерам. Этот человек с негодованием объявил ему, что вчерашний день, вследствие жалобы одного из членов правления, в контору приходила полиция, забрала все книги, чтобы представить их в суд, и наложила везде печати. Сильно испуганный Марешаль поспешил вернуться, чтобы предупредить госпожу Деварен. Очевидно, нужно было принять меры, чтобы приготовиться к этому новому осложнению дела. Предписание все опечатать могло быть началом судебного следствия. А тогда какой ответственности подвергался князь?

Госпожа Деварен слушала Марешаля, не говоря ни слова. На этот раз события следовали одно за другим еще быстрее, чем она опасалась.

Боязнь заинтересованных в деле «Всемирного Кредита» лиц опередила ненависть Кейроля. Что откроет правосудие в разных каверзах, так называемых операциях Герцога? Быть может, растрату, подлог? Могут придти арестовать князя в ее доме? Неужели «Дом Деварен», где ни разу не появлялись судебные пристава, будет опозорен присутствием агентов полиции?

В этот решительный час хозяйка собрала все присутствие духа. Вновь явилась в ней мужественная, энергичная женщина прежних дней. Марешаль был еще более испуган такой внезапной энергией, чем упадком духа хозяйки. Видя, что госпожа Деварен направляется к двери, он попытался жестом остановить ее.

— Куда вы? — спросил он с беспокойством.

Хозяйка бросила на него взгляд, который ужаснул его, и ответила глухим голосом:

— Я иду свести мои счеты с князем.

И, выйдя во двор маленькой лестницей, госпожа Деварен поднялась к своему зятю.

 

XXII

От Герцога Серж направился на улицу Св. Доминика. Насколько мог, он отсрочивал возвращение домой, но улицы стали наполняться народом. Он мог встретиться со знакомыми, а потому решился смело идти навстречу какому бы то ни было приему, ожидавшему его. Дорогой он думал о том, что ему нужно делать, и искал почву, на которой возможно было бы примирение с тещей. Серж уже не был прежним гордецом. Он упал духом и чувствовал себя разбитым. Одна госпожа Деварен могла снова поставить его на ноги. Будучи в несчастии настолько же трусливым, насколько был дерзким при полном благополучии, он заранее соглашался перенести все унижения, каким мог бы подвергнуться со стороны тещи, лишь бы она приняла его под свое покровительство.

Он боялся. Он хорошенько не знал, как далеко увлек его Герцог. Отсутствие чувства благородства не позволяло ему сознавать всю важность его преступления, и только инстинктивно он чувствовал грозившую ему опасность. Последние слова финансиста пришли ему па память: «Сознайтесь во всем своей жене: она поможет вам выпутаться». Он понял все значение такого совета и решил последовать ему. Мишелина любила его. Обратившись к ее сердцу, хотя и сильно оскорбленному им, он найдет в ней верную союзницу; а ведь ему давно было известно, что госпожа Деварен не может ни в чем отказать дочери.

Серж вошел в отель через садовую калитку и тихонько прошел в свои покои. Он боялся встретиться с госпожой Деварен прежде, нежели увидит Мишелину. Сначала он переоделся, так как ему пришлось пройти полгорода во фраке и белом галстуке, нисколько не стесняясь тем, что в таком костюме он походил па новобрачного. Посмотревшись в зеркало, он был испуган происшедшей в нем переменой. Неужели его красота, его оружие, изменила ему? Что случилось бы с ним, если он перестанет нравиться? И, как актер, который должен играть большую роль, он занялся собой. Ему опять хотелось очаровать свою жену. Его спасение зависело от того впечатления, какое он мог произвести на нее. Наконец, довольныйсобой, стараясь улыбаться, он отправился в комнату Мишелины.

Молодая женщина уже встала.

При виде Сержа она не могла сдержать невольного удивления. Давно уже муж отучил ее от подобных фамильярных посещений. Присутствие любимого человека в се комнате, казавшейся ей такой пустой без него, доставило ей тайную радость. Она встретила мужа с улыбкой и протянула ему руку. Серж нежно обнял молодую женщину и поцеловал ее волосы.

— Ты уже встала, моя дорогая? — сказал он нежно.

— Я почти не спала, — ответила растроганная Мишелина, — я очень беспокоилась. Очень долго я ждала тебя вечером. Вчера я рассталась с тобой, не простившись. Это ведь случилось в первый раз. Я хотела просить у тебя прощение, но ты вернулся так поздно.

— Мишелина, что ты! Я сам кругом виноват перед тобой, — перебил Панин, усаживая молодую женщину рядом с собой. — Я должен просить тебя быть снисходительной…

— Серж! Ради Бога, не надо, — сказала молодая женщина, взяв его руки, — все забыто. Я вовсе не хотела делать тебе упреков. Я так люблю тебя!

Лицо Мишелины осветилось радостью, глаза наполнились слезами.

— Ты плачешь! — сказал Панин. — О, как ты добра! Я еще более чувствую, как я виноват перед тобой. Ты заслуживаешь полного уважения и любви. Я недостоин тебя. Я должен на коленях перед тобой сказать, как сожалею о всех тревогах, которые доставил тебе, и как буду стараться заставить тебя забыть все.

— О, говори, говори! — воскликнула Мишелина в восторге. — Какая радость для меня слышать от тебя такие чудесные слова! Какое упоенье верить тебе! Открой мне твое сердце! Ты знаешь, что я готова умереть, чтобы сделать тебе приятное. Если у тебя есть горе, заботы, доверь их мне: я сумею помочь тебе. Кто мог бы бороться со мной, когда дело касается тебя?

— Нет, Мишелина, ты ошибаешься, у меня нет горя, — ответил Серж, но с выражением, в котором заметно было, что он хочет что-то скрыть, — кроме искреннего сожаления, что я дурно поступал с тобой.

— Да разве будущее не принадлежит нам? — возразила молодая женщина, бросая нежный взгляд на Сержа.

Князь покачал головой.

— Кто может ручаться за будущее? — сказал он с грустью.

Мишелина, встревоженная, приблизилась к мужу, не понимая еще хорошенько, что хотел сказать Серж, но сильно озабоченная.

— Какие неприятные вещи ты говоришь? — сказала она. — Разве мы не достаточно молоды? Если только ты захочешь, разве мы не можем быть счастливы?

Ласкаясь, она склонилась к его плечу. Серж отвернулся.

— Не отворачивайся, — прошептала она, обнимая его. — Ты так дорог мне в эту минуту.

Панин понял, что наступило время все сказать ей. Он сумел заставить слезы катиться по своим щекам и, оттолкнув живо жену, как бы под влиянием сильнейшего волнения, бросился к окну. Мишелина в одну секунду была около него и дрожащим голосом сказала:

— Я вижу прекрасно, ты что-то скрываешь от меня. Ты несчастен, страдаешь, а может быть, тебе угрожает опасность?.. Если ты только любишь меня, ради Бога, скажи мне всю правду!

— Да, это верно, я несчастлив, я страдаю, мне действительно угрожает опасность! Не жди только от меня признания, как ты просишь, мне слишком было бы стыдно сделать его тебе… Но, с Божьей помощью, если я не найду возможности выйти из такого ужасного положения, в которое попал через свое легкомыслие и безумие… мне остается последнее средство, которым я и воспользуюсь.

— Серж, ты хочешь убить себя! — воскликнула Мишелина, приведенная в ужас жестом, какой сделал Панин. — Что же со мной тогда будет? Но что же такое случилось, Боже мой, почему так трудно сказать? От кого мне узнать об этом?

— От твоей матери, — сказал Серж, опуская голову.

— От мамы? Хорошо, я сейчас иду к ней! О, не бойся ничего, я сумею тебя защитить. Чтобы нанести тебе удар, нужно сначала поразить меня.

Серж протянул руки Мишелине и своим поцелуем лицемер придал еще более непоколебимого мужества той, на которую переложил дело своего спасения.

— Подожди меня здесь! — сказала молодая женщина.

Пройдя маленькую гостиную, она вошла в кабинет. На минуту она остановилась, задыхаясь от волнения. Наконец, давно ожидаемый день наступил. Серж вернулся к ней. Она продолжала идти и едва подошла к двери па маленькую лестницу, которая вела к матери, как услыхала легкий стук в дверь. Удивленная, она открыла дверь и вдруг отступила, вскрикнув. Перед ней стояла женщина, черный очень густой вуаль которой скрывал все ее лицо.

Увидав Мишелину, женщина хотела удалиться. Но, увлеченная ревностью, Мишелина схватила ее за руку, резким движением сорвала с нее вуаль и, узнав ее, испустила крик:

— Жанна!

Госпожа Кейроль подошла к Мишелине и с растерянным, умоляющим видом протянула к ней руки:

— Мишелина, не предполагай… я пришла…

— Молчи! — вскричала Мишелина. — Не лги! Я все знаю! Ты любовница моего мужа.

Пораженная таким ударом, Жанна закрыла лицо руками и простонала:

— О, Боже мой!

— Нужно быть действительно очень смелой, — сказала Мишелина, в голосе которой слышался сильный гнев, — придти за ним сюда, в мой дом, вырвать его из моих объятий!

Жанна выпрямилась и, краснея в одно и то же время от стыда и горя, воскликнула:

— Ах, пожалуйста, не думай, что только любовь привела меня сюда.

— Так что же? — спросила Мишелина с полным презрением.

— Известие о скорой неминуемой опасности, которая грозит Сержу.

— Опасность? Какая?

— Поставленный в неприятное положение Герцогом, он очутился во власти моего мужа, который поклялся погубить его.

— Твой муж?

— Ах, Боже мой, — воскликнула Жанна, — да ведь он его соперник! Если бы ты могла меня погубить, разве ты не сделала бы этого?

— Тебя? — сказала Мишелина со страшным волнением. — Да разве я буду думать о тебе? Прежде всего Серж! Ты говоришь, что ты пришла предупредить его? Что же нужно делать?

— Ни минуты не медля и не колеблясь, он должен уехать!

Страшное подозрение мелькнуло у Мишелины. Она приблизилась к Жанне и, пристально глядя на нее, прошептала:

— Он должен уехать? И это ты, презирая все, не заботясь о горе, которое оставляешь позади себя, приходишь предупредить его? Значит, ты хочешь ехать с ним?

Жанна с минуту колебалась. Затем со смелым и дерзким видом, делая как бы вызов законной жене и почти угрожая ей, она громко вскричала:

— Так что же! Да, я хочу ехать! Довольно притворства! Я люблю его!

Мишелина бросилась к Жанне с распростертыми руками, как бы желая помешать ей пройти к Сержу. Она казалась преобразившейся, сильной и способной бороться.

— Что же, — сказала она, — попробуй взять его у меня!

— У тебя взять его! — возразила Жанна, смеясь, как безумная. — А которой из нас он более принадлежит? Жене ли, которая так же мало умела любить, как мало знала о грозящей ему опасности, которая не могла сделать его счастливым и ничего не может сделать для его спасения, или любовнице, которая пожертвовала своей честью, чтобы угодить ему, и, которая рискует своей безопасностью, чтобы спасти его?

— Несчастная, — воскликнула Мишелина, — ты ссылаешься на свой позор, как на право!

— Которая, наконец, из нас двоих отняла его? — продолжала Жанна, забывая и уважение, и стыд. — Знаешь ли ты, что он любил меня до твоего замужества, что он оставил меня ради тебя… то есть, ради твоих денег, я хочу сказать! Не хочешь ли теперь взвесить, сколько я выстрадала и сколько ты? Не хочешь ли, чтобы подвели итоги нашим слезам? А после этого могла бы ты сказать, которая из нас более любит его и которой он более принадлежит.

Мишелина с полным изумлением слушала эту безумную речь. Она ответила с горячностью:

— А кто из нас восторжествовал бы теперь, когда грозит ему гибель? Обе мы эгоистки! Вместо того, чтобы оспаривать его любовь, соединимся вместе, чтобы спасти его! Ты говоришь, что ему нужно уехать? Но бегство, ведь это сознание в своей вине, это жизнь, полная унижения и неизвестности. И ты можешь предлагать это ему? Да, потому что ты рассчитываешь разделить с ним его несчастное существование! Ты его толкаешь к бесчестию! И это все, что ты могла придумать. — Поразив свою соперницу, законная жена, гордясь сознанием своей сильной любви, продолжала: — Так как же? Почему ты не бросилась к ногам своего мужа, если участь Сержа зависит от человека, который обожает тебя, который всем готов жертвовать для тебя, как я для Сержа? И ты не предложила ему жизни за жизнь твоего любовника? А ты говоришь, что любишь его!

— Ах, — прошептала, потеряв голову, Жанна, — ты хочешь, чтобы я спасла его для тебя!

— Вот что у тебя на сердце, — сказала Мишелина с подавляющим презрением. — Ну, хорошо! Так слушай же, что я готова сделать, и сравни! Если для успокоения твоей ревности нужно, чтобы я пожертвовала собою, так клянусь тебе, что раз Серж будет спасен, он будет свободен и я никогда не увижу его.

Мишелина, серьезная и спокойная, с поднятыми к небу руками, казалось, выросла. Жанна, дрожащая и побежденная, смотрела па свою соперницу с болезненным страхом и прошептала едва слышно:

— Ты сделаешь это?

— Я сделаю более! — сказала законная жена, склоняясь перед любовницей. — Я должна тебя ненавидеть, но я на коленях тебя умоляю. Выслушай меня. Сделай то, о чем я прошу, и я прощу тебя и буду благословлять. Не сомневайся! Следуй за мной! Побежим вместе и бросимся скорей к ногам того, кого ты оскорбила. Его великодушие не может быть меньше нашего. Он не откажет нам, когда мы жертвуем любовью, пожертвовав местью.

Такое великодушие души и доброты пробудили в сердце Жанны те чувства, которые, как она думала, навсегда умерли в ней. С минуту она молчала, затем из ее груди вырвались страшные рыдания и она без сил упала в объятия Мишелины, сердце которой было полно жалости к ней.

— Прости меня! — прошептала несчастная. — Я чувствую себя побежденной. Твои права священны, а теперь ты заставила еще более уважать их. Возьми себе Сержа: подле тебя он снова сделается честным и счастливым. Если твоя любовь не более моей, то она возвышеннее и чище.

Обе женщины-соперницы взялись за руки и, соединенные самопожертвованием, поспешили спасти человека, которого любили.

Между тем Серж, оставшись в маленькой гостиной, мечтал с наслаждением о надежде, поданной ему Мишелиной. Утомленный бессонною ночью, чувствуя себя разбитым от перенесенных страшных волнений, он находил особенную прелесть в спокойствии. Он совсем не подозревал об ужасной сцене, которая произошла в нескольких шагах от него между Жанной и Мишелиной. Высокий героизм его жены и безропотное самоотвержение любовницы остались ему неизвестными.

Время все шло. Уже более часа, как Мишелина ушла к матери. Серж стал находить, что разговор их продолжается очень долго, как вдруг легкие шаги заставили его вздрогнуть. Кто-то шел по коридору. Думая, что это Мишелина, он отворил дверь и поспешил к ней навстречу.

Озадаченный, недовольный и беспокойный, он вдруг отступил, очутившись лицом к лицу с Пьером. Молодые люди еще ни разу не встречались один на один после того ужасного вечера в Ницце. Вернув себе самообладание, князь смело взглянул на Пьера, пристально и холодно смотревшего на него.

— Как, это вы? — сказал он Делярю, стараясь придать голосу твердость.

— Разве вы меня не ждали? — ответил Пьер так резко, что заставил князя вздрогнуть.

Серж хотел отвечать, но молодой человек не дал ему. Он продолжал резким, вызывающим тоном:

— Я дал вам обещание. Неужели вы забыли об этом? У меня же хорошая память. Вы негодяй, и я пришел вас наказать.

— Пьер! — вскричал Панин, бросившись к нему, но, тотчас успокоившись, сказал: — Слушайте, уходите вон, я не желаю вас слушать.

— Вы должны выслушать! Вы служите для семьи, в которую вступили, источником несчастья и позора. Вам не хватает мужества лишить себя жизни, так я вам пришел помочь… Вы должны оставить Париж сегодня же вечером, а то вам грозит арест. Мы поедем вместе, приедем в Брюссель и там будем драться. Если вам судьба будет благоприятствовать, вы будете свободно продолжать ваши низости… Но, по крайней мере, я сделаю все, что возможно, чтобы избавить от вас этих двух несчастных женщин.

— Да вы с ума сошли! — вскричал Серж насмешливо.

— Не думайте этого! Знайте, что я готов на все, чтобы вас заставить принять вызов. Неужели нужна пощечина, чтобы придать вам храбрости? — громко сказал Пьер, готовый ударить.

— Берегитесь! — сквозь зубы сказал Серж, злобно глядя на Пьера.

И, открыв лакированное бюро, около которого он стоял, Серж достал оттуда револьвер.

— Сначала — вор, затем — убийца! — сказал Пьер с ужасным смехом. — Попробуйте!

Он двинулся к князю, но дверь отворилась и на пороге появилась госпожа Деварен. Она приблизилась не торопясь, положила руку на плечо Делярю и повелительным тоном, которому никто не смел противиться, сказала:

— Иди ко мне и жди меня, — сказала она, — я требую этого.

Пьер молча поклонился и вышел. Князь положил револьвер на стол и ждал, что будет.

— Нам нужно поговорить, — сказала серьезно госпожа Деварен, — Наверно, вы тоже об этом думали?

— Да, — с грустью ответил Панин. — Верьте, что никто строже меня самого не осуждает моего поведения.

Госпожа Деварен не могла удержаться от удивления.

— А, вот как! — сказал она с презрительной иронией. — Я не ожидала найти вас в таком настроении. Вы ведь не приучили меня к такому смирению и нежности. Должно быть, вы страшно трусите, что дошли до этого!

Князь сделал вид, что не понял оскорбления, заключавшегося в словах тещи. Его поразило только замечание госпожи Деварен, что она не ожидала найти его кающимся и приведенным в отчаяние.

— Но Мишелина должна была сказать вам… — начал он.

— Я не видела моей дочери, — перебила его сухо госпожа Деварен, как бы желая дать ему понять, что он должен рассчитывать только на самого себя.

Не зная, что Мишелина встретилась с Жанной в то время, как шла к матери, и затем, изменив свой план, отправилась к Кейролю, Серж увидел себя покинутым своей единственной и могущественной союзницей. Теперь он погиб! Он понял, что его притворное смирение бесполезно и, перестав сдерживаться, с лицом, искаженным от злости, вскричал:

— И она тоже изменила мне? Хорошо же! Я буду защищаться сам! — Повернувшись к госпоже Деварен, он спросил: — Прежде всего, что вам от меня угодно?

— Мне нужно предложить вам один вопрос, — сказала она со страшным хладнокровием. — У нас, у купцов, когда банкротятся и видят, что невозможно опять подняться, то смывают позор своей кровью. А что делают у вас, у благородных, когда бывают обесчещены?

— Если не ошибаюсь, — ответил князь легкомысленным тоном, — вы делаете мне честь спросить, какие мои намерения относительно будущего? Я с точностью отвечу вам. Так как я вовсе не считаю положение своих дел настолько плохим, как вы о том думаете, то сегодня вечером решил ехать в Ахен, где встречусь с моим компаньоном Герцогом. Мы начнем опять вести дела. Жена моя, насчет любви которой я нисколько не сомневаюсь, поедет со мной.

Эти слова дышали ядом озлобленной души.

— Моя дочь не оставит меня! — сказал госпожа Деварен.

— В таком случае вам придется сопровождать ее, — ответил он. — Это мне очень нравится. С тех пор, как начались мои неудачи, я понял все преимущество семейной жизни.

— Так вы думаете опять меня заманить прежними песнями? — сказала госпожа Деварен. — Нет, надо поискать чего-нибудь другое, чтобы заставить меня согласиться. Чтобы я и моя дочь с вами вместе… в ту пропасть, куда вы падаете? Никогда!

— Хорошо! — вскричал Панин. — Чего же вы желаете?

Госпожа Деварен хотела было отвечать, но раздавшийся колокол на дворе удержал слова на ее губах. Этот сигнал, к которому прибегали единственно в тех случаях, когда извещали о посетителях особенной важности, раздался в ее сердце, как похоронный звон. Серж нахмурил брови и инстинктивно отступил.

В полуотворенную дверь Марешаль, с изменившимся лицом, молча протянул госпоже Деварен карточку. Та взглянула на нее и, побледнев, сказала секретарю:

— Хорошо, пусть подождет!

Она бросила карточку на стол. Серж подошел и прочел: «Дельбор, судебный следователь». Страшно испуганный, он повернулся к теще, как бы надеясь получить от нее объяснение.

— Что же, — сказала она, — это очень понятно. Пришли вас арестовать.

Серж тотчас бросился к лакированному бюро и лихорадочно открыл ящики. Он стал проворно доставать золото и бумаги и класть их в карманы.

— По маленькой лестнице я успею еще уйти. Это для меня последнее средство… Только займите этого господина на пять минут, — сказал он.

— А если дверь охраняют? — спросила госпожа Деварен.

Серж совсем растерялся. Он чувствовал себя в тенетах и не знал, как выпутаться.

— Можно быть под судом и не быть осужденным, — пробормотал он. — Вы употребите свое влияние. Я знаю хорошо, вы мне поможете выпутаться. Я буду вам так признателен! Я сделаю все, чего бы вы ни захотели. Но не оставляйте меня: это было бы ужасно!

Он дрожал от волнения и страха.

— Зять госпожи Деварен, — сказала она внушительным голосом, — не должен быть на скамье подсудимых даже и в том случае, если бы его оправдали.

— Так что же вы хотите, чтобы я сделал? — вскричал он с горячностью.

Госпожа Деварен ничего не ответила, но пальцем показала на револьвер.

— Как, я должен убить себя? Нет, это было бы очень приятно для вас.

И резким движением он толкнул оружие, которое упало около госпожи Деварен.

— А, негодяй! — вскричала она, перестав, наконец, сдерживать свой страшный гнев. — Ты не Панин! Панины умели умирать. Мать твоя, верно, обманула своего мужа и ты — сын лакея!

— Мне некогда разыгрывать с вами мелодраму, — цинично ответил князь, — я постараюсь лучше спастись.

И он сделал шаг к двери.

Госпожа Деварен схватила револьвер и, бросаясь к нему, вскрикнула:

— Ты не уйдешь отсюда!

— Вы с ума сошли, — сквозь зубы сказал князь.

— Ты не уйдешь отсюда! — повторила она, и в глазах ее сверкнул зловещий огонь.

— Еще посмотрим!

Схватив сильной рукой госпожу Деварен, Панин оттолкнул ее в сторону.

Она сделалась вся багровой. Серж уже схватился за ручку двери. Он убегал. Рука госпожи Деварен протянулась к револьверу. Раздался выстрел, от которого задрожали стекла. Револьвер упал, сделав свое дело, и среди дыма на ковер тяжело повалилось обагренное кровью тело.

В ту же минуту дверь отворилась, и вошла Мишелина, держа в руке роковую квитанцию, которую выпросили у великодушного Кейроля. Молодая женщина испустила раздирающий душу крик и замертво упала на труп Сержа.

Вслед за Мишелиною вошел судебный следователь с Марешалем. Секретарь посмотрел на госпожу Деварен, которая поднимала бесчувственную дочь и сжимала се в своих объятиях. Он понял все. Обратившись к следователю, он сказал:

— Увы, милостивый государь, вам предстоит донести об этом печальном происшествии. Князь, узнав о вашем приходе, испугался, хотя дело его было не так важно, и застрелился.

Судебный следователь почтительно поклонился госпоже Деварен, которая всецело была занята Мишелиной, лежавшей бледной и с закрытыми глазами.

— Уйдите отсюда, сударыня, — сказал он. — Для вас довольно уже волнений. Я хорошо понимаю ваше законное горе. Если мне нужны будут какие-нибудь показания, я обращусь к этому господину.

Госпожа Деварен встала, взяла на руки дочь и, не сгибаясь под этой ношей, понесла ее.