Жанна и Серж остались в зале, стоя друг против друга. Маска упала с их лица; притворная улыбка исчезла. Они смотрели друг на друга, как два дуэлиста, которые только и думали, как бы отразить смертельный удар и в свою очередь нанести окончательный удар противнику. Жанна первая начала атаку.

— Зачем вы уехали в Англию три недели тому назад, не повидавшись со мною и не предупредив меня?

— Что же я мог бы вам сказать? — ответил князь с видом усталости и глубокого уныния.

Жанна бросила на него молниеносный взгляд.

— Вы могли бы сообщить мне, что просили руки Мишелины.

— Это было бы так грубо!

— Но зато честно! Тогда вам пришлось бы только все объяснить мне, а этого вы не захотели сделать. Вы предпочли заставить меня угадать эту новость из молчания окружающих меня лиц и из шушуканья посторонних. Действительно, это гораздо проще и гораздо удобнее для вас!

Все эти слова были сказаны Жанной с лихорадочной живостью. Фразы ее свистели и резали, как удары бича. Волнение молодой девушки было очень сильно: лицо ее пылало, а дыхание, стесненное волнением, задерживалось в горле. Она на минуту остановилась, затем, повернувшись к князю и глядя ему прямо в глаза, сказала:

— Итак, этот брак решен?

Серж ответил едва слышно:

— Да.

Жанна как будто не могла этому поверить и повторила снова:

— Так вы женитесь на Мишелине?

Как только Панин более твердым голосом ответил: «Да!», молодая девушка быстро сделала два шага и, приблизивши свое возбужденное лицо к лицу князя, сказала с гневом, не в состоянии более сдерживаться:

— А как же я?

Серж сделал движение. Дверь в зал была еще открыта, и их могли услышать.

— Жанна, ради Бога, успокойтесь! — сказал он. — Вы в таком страшном волнении.

— Ах, и вы также беспокоитесь! — перебила молодая девушка насмешливо.

— Да, но только за вас, — сказал холодно князь.

— За меня?

— Конечно. Я боюсь, чтобы вы не поступили неосторожно. Ведь это может погубить вас безвозвратно.

— Да, но и вас вместе со мной. Вот единственно, чего вы боитесь.

Князь посмотрел с улыбкой на мадемуазель Серней. Переменив тон и протягивая ей руку, он сказал:

— Как же вы сердиты сегодня вечером! И сколько гнева против бедного Сержа! Какое понятие он составит о своем достоинстве, видя, что вы устраиваете ему такую привлекательную сцену ревности!

Жанна резко остановила его:

— Ах, бросьте шутки! Теперь не время, клянусь в том. Кажется, вы вовсе не отдаете себе точного отчета в своем положении. Разве не понимаете, что я готова все рассказать госпоже Деварен?..

— Все? — сказал князь. — Но ведь вы не можете сообщить ей ничего особенного. Вы расскажете, что я с вами встретился в Англии, что я за вами ухаживал, и что вы находили мое ухаживание очень приятным. А затем?.. Вам желательно придать трагический вид этому сну в летнюю ночь, проведенному под большим деревом Черчиль-Кестля, и вы теперь упрекаете меня в моей вине! Но в чем она? Серьезно, я ее не вижу. Мы находились в шумном светском кругу, где пользовались свободой, которую английские нравы дозволяют молодежи. Ваша тетка не находила ничего предосудительного в этом очаровательном ухаживании, которое наши соседи называют флиртом. Я говорил вам, что люблю вас, а вы ни словом не обмолвились, что это вам неприятно. Благодаря взаимному соглашению, мы провели очаровательное лето. Почему же вы не хотите более вспоминать об этой маленькой милой поездке, выходящей из границ, установленных нашим слишком строгим парижским светом, как его называют все? Это неблагоразумно и очень неосторожно. Если вы приведете в исполнение свои угрозы и возьмете в судьи мою будущую тещу для рассмотрения ваших прав, на которые вы ссылаетесь, то, конечно, решение будет не в вашу пользу. Ее интересы прямо противоположны вашим. Разве она может колебаться между своей дочерью и вами?

— О, вы все искусно рассчитали и прекрасно придумали, — ответила Жанна. — Однако ж, если бы госпожа Деварен оказалась не такой женщиной, как вы о ней составили мнение, если бы она вступилась за меня и, рассудив, что бессовестный любовник станет, конечно, неверным мужем, она составила бы мнение о будущем своей дочери по моему прошлому, что тогда произошло бы?

— Очень просто, — ответил Серж. — Устав от жизни пустой и опасной, какую я вел, я отправился бы в Австрию и поступил бы на службу. Мундир — единственная одежда, которая может скрыть благородно нищету.

Жанна с грустью посмотрела на князя, затем, сделав усилие, сказала:

— Во всяком случае, я оставлена.

Упав в кресло, она закрыла лицо руками. Панин с минуту молчал. Горе молодой девушки, которого он не мог не признать искренним, смущало его более, чем ему хотелось бы. Он любил мадемуазель Серней и теперь еще любит, но чувствовал, что минутная слабость с его стороны всецело отдала бы его в руки Жанны, и даже одно только признание, сорвавшееся с его уст в эту важную минуту, равнялось бы полному разрыву брака с Мишелиной. Он боролся с нахлынувшими чувствами и сказал с вкрадчивой лаской:

— Зачем вы говорите, что оставлены, когда честный человек, любящий вас и обладающий прекрасным состоянием, хочет жениться на вас?

Мадемуазель Серней быстро подняла голову:

— Так вы предлагаете мне выйти замуж за Кейроля? А не возмущаетесь вы при мысли, что я могу заставить себя последовать вашему совету? Значит, вы обманывали меня с той первой минуты, когда нашептывали мне слова любви? Значит, вы не любили меня ни одного дня, ни одного часа?

Серж засмеялся и заговорил опять своим ласкающим легкомысленным тоном:

— Дорогая Жанна, если бы у меня было сто тысяч франков ежегодного дохода, даю вам честное слово, я не женился бы на другой женщине, кроме вас, потому что вы были бы очаровательной княгиней.

Мадемуазель Серней сделала жест полного равнодушия.

— Что мне за дело до этого титула! — воскликнула она. — Я хочу только вас! Ничего, кроме вас!

— Вы не знаете, о чем просите. Я слишком люблю вас, чтобы связать вашу судьбу со своей. Если бы только вы знали эту позолоченную нужду во всем, эту нищету в белых перчатках, какая выпала на мою долю, вы испугались бы и поняли бы, что в моем решении отказаться от вас много любви и великодушия. Верите ли, как трудно покончить прежние отношения с такой прелестной женщиной, как вы? Между тем я безропотно покорился. Что я стал бы делать с моей прекрасной Жанной в маленькой квартире в три комнаты, какую я занимаю теперь? Разве хватило бы мне на хозяйственные расходы десять или двенадцать тысяч франков, которые я получаю от щедрых русских Паниных? Мне одному с трудом хватает. Я больше живу в клубе, где стол обходится дешево. Я езжу на лошадях моих друзей, никогда не берусь за карты, хотя я страстный игрок. Я часто бываю в обществе, где меня видят блестящим, гордым, а возвращаюсь домой пешком, чтобы не истратить лишней копейки на извозчика. Моя привратница убирает мою комнату и занимается приведением в порядок моего белья. Моя интимная жизнь печальна, мрачна и жалка. Она похожа на черную куколку блестящей бабочки, которую вы хорошо знаете. Вот каков князь Панин, моя дорогая Жанна! Дворянин, на вид гордый, величественный, блестящий, а живущий с бережливостью старой девы. Когда его встречают на гулянье изящным и веселым, все завидуют его роскоши, а эта роскошь так же обманчива, как подделанные под золото цепочки часов. Не правда ли, вы понимаете теперь, что я не могу серьезно предложить вам разделить подобное существование?

Рисуя картину своей жизни вполне верно, Панин думал этим оттолкнуть от себя молодую девушку, но ошибся. Он не принял в расчет экзальтации Жанны, которая могла так увлечь ее, что она согласилась бы на все жертвы ради любимого человека.

— Если бы вы были богаты, Серж, — сказала она, — я не старалась бы возвратить вас себе. Но вы бедны, а потому я имею право сказать вам, что вас люблю; жизнь моя вместе с вами была бы полна преданности и самоотвержения. Всякий перенесенный труд был бы доказательством любви, потому именно я и хочу страдать. Ваша жизнь со мной не была бы печальной и жалкой. Моя любовь сделала бы ее отрадной и лучезарно-радостной. Мы были бы так счастливы, что вы сказали бы: «Как я мог мечтать когда-нибудь о чем-нибудь другом?».

— Увы, Жанна, — ответил князь, — вы рисуете мне поэтическую и восхитительную идиллию. Не правда ли, мы убежали бы далеко от света? Мы удалились бы в неизвестный уголок завоевывать вновь потерянный рай? А долго ли продолжалось бы такое счастье? Увы, только весну нашей юности. Затем пришла бы осень, суровая и мрачная. Мечты улетели бы, как ласточки в романсах, и мы с ужасом заметили бы, что все, что мы принимали за вечное блаженство, была только мечта! Простите меня за мои слова, полные разочарования, — прибавил Серж, видя, что Жанна быстро поднялась, — но наша будущность решается в эту минуту. Только голосу рассудка мы должны подчиняться.

— А я умоляю вас, послушайтесь своего сердца! — вскричала мадемуазель Серней, схватив руки князя, которые сжала своими трепещущими ручками. — Вспомните, как вы любили меня! Скажите, что вы не переставали любить!

Жанна совсем близко подошла к Сержу. Ее горячее лицо почти касалось лица молодого человека. Ее лихорадочно блестящие глаза страстно умоляли о более нежном взгляде. Она была так увлекательно хороша, что Панин, всегда владеющий собой, потерял на минуту голову. Его руки обвились вокруг очаровательной просительницы, и его губы быстро утонули в темных прядях ее волос.

— Серж! — вскричала мадемуазель Серней, обнимая горячо любимого ею человека.

Но князь быстро опомнился от любовного опьянения, которому поддался. Он тихонько оттолкнул Жанну.

— Видите, — сказал он с улыбкой, — как мало благоразумия у нас с вами, и как легко мы сделали бы непоправимую глупость! Между тем наши средства не позволяют нам этого!

— Ради Бога, не отталкивайте меня от себя! — умоляла в отчаянии Жанна. — Вы любите меня, я это чувствую, все говорит об этом! Вы хотите покинуть меня только потому, что вы бедны и я не богата! Да разве беден человек, если у него две руки? Станем работать!

Эти слова Жанна проговорила с удивительной энергией. Чувствовалось, что в ней была сила страсти, способная преодолеть все препятствия. Серж трепетал. Он вторично чувствовал себя растроганным до глубины души этой необыкновенной девушкой, хотя отлично понимал, что не следует давать ей ни малейшей надежды, а постараться изгладить ее безумную страсть.

— Дорогая Жанна, — сказал с сердечной нежностью Серж, — вы говорите совершенный вздор. Для князя Панина, запомните это хорошенько, существуют только три возможные условия в жизни: быть богатым, солдатом или монахом. У меня теперь есть выбор. Решайте же!

Такое прямое объяснение разбило последние надежды Жанны. Она чувствовала, что все будет напрасно. Бросившись на диван, подавленная горестью, она прошептала:

— Ах, теперь все кончено, все потеряно!

Тогда Панин, вкрадчивый и изворотливый, подойдя к ней, как змий к первой женщине, прошептал ей на ухо, будто бы опасаясь, что слова его, распространяясь в воздухе, потеряют тонкий яд:

— Нет, не все потеряно. Напротив, вы спасены, если только захотите послушать и понять меня. Что мы такое с вами? Вы дитя, принятое на воспитание великодушной женщиной, а я разорившийся дворянин. Вы живете в роскоши, благодаря щедрости госпожи Деварен, а я держусь с трудом в свете, получая помощь от моей родни. Наше настоящее не прочно, будущее рискованно. И вдруг счастье стучится к нам в двери. Достаточно протянуть руку, и мы приобретаем независимость, могущество, которое дается богатством! Богатство! Это цель, к которой стремится все человечество! Понимаете ли вы? Мы, слабые и презренные, станем сильными и гордыми. Что же нужно для этого? Проблеск рассудка, минута благоразумия. Надо позабыть мечту и считаться с действительностью.

Жанна позволила ему до конца высказать свою мысль. Ее губы сложились в горькую улыбку. С этих пор она не могла более ничему верить. После того, что ей пришлось выслушать от Сержа, она уже не могла перенести спокойно.

— Итак, — сказала она, — мечта — это любовь, а действительность — денежный интерес! И это говорите вы! Вы, для которого я готова была пожертвовать всем! Вы, которому я готова была служить на коленях! И какие доказательства приводите вы для оправдания своего поведения? Деньги! Деньги — презренный металл! Ничего, кроме денег! Но это мерзко, бесчестно и подло!

Серж выслушал этот залп оскорблений, нисколько не смущаясь. Он равнодушно относился к презрению и был глух к оскорблениям. Жанна продолжала с возрастающей энергией.

— У Мишелины все: семья, богатство, друзья; и она же отнимает у меня мое единственное сокровище — вашу любовь. Скажите мне, что вы любите ее! Это будет слишком жестоко, но менее подло! Но нет, это невозможно! Вы поддались соблазну, видя ее такой богатой; у вас было только минутное увлечение ее богатством, но опомнитесь и действуйте, как честный человек. Знайте, что вы в моих глазах опорочили себя! Серж, отвечайте мне!

Она снова привлекла его к себе, стараясь увлечь его своим жаром, воспламенить его своей страстью. Но он был неподвижен, молчалив и холоден. Тогда она страшно возмутилась.

— Ну, хорошо, — сказала она, — женитесь на ней! — Печальная и суровая Жанна, казалось, забыла, Что она тут. Она о чем-то глубоко думала. Затем порывисто начала ходить по залу. — Вот с каким неумолимым законом мне приходится сталкиваться, и это закон света и общественный лозунг! Если бы я отказалась разделить общее безумие, я рисковала бы остаться одинокой со своей слабостью, но нужно быть сильной, чтобы внушать всем почтение, Хорошо! С этих пор я начну так действовать, чтобы не быть более ни дурой, ни жертвой! Впереди все для меня, и горе тому, кто встанет на моей дороге! Не правда ли, это мораль века? — Она начала нервно смеяться: — До чего я была глупа! Ах, князь, как вы меня проучили! Много благодарна вам за урок. Он был жесток, но принесет мне пользу.

Князь, ошеломленный такой внезапной переменой, слушал Жанну с изумлением. Он еще не понял ее хорошенько.

— Что вы задумали? — спросил он.

Жанна посмотрела на него с демоническим выражением. Глаза ее блестели, как звезды, зубы сверкали белизной.

— Я хочу, — ответила она, — положить начало своему могуществу и, следуя вашему совету, выхожу замуж за миллионера!

Она подбежала к окну и, наклонясь в сад, над которым уже спустилась ночная тень, крикнула:

— Кейроль!

Серж, удивленный и охваченный внезапной ревностью, бросился к ней, как будто желая остановить.

— Жанна! — сказал он, протягивая руки.

— Что такое? — сказала молодая девушка с уничтожающей надменностью. — Почему вы испугались? Ведь ваше дело увенчалось таким быстрым успехом? — Так как Серж ничего не ответил на эти слова, то она прибавила: — Успокойтесь, вы получите большое вознаграждение. Приданое Мишелины стоит того труда, который вы приняли на себя.

Послышались торопливые шаги Кейроля, поднимавшегося по лестнице. Остановившись на пороге зала, он сказал:

— Кажется, мадемуазель, вы были так любезны, что позвали меня? Неужели я так счастлив, что, наконец, снискал вашу благосклонность?

— Вот моя рука, — отвечала просто мадемуазель Серней, протягивая Кейролю белую, тонкую руку, которую он покрыл поцелуями.

Госпожа Деварен вошла вслед за банкиром. Она радостно воскликнула:

— Кейроль, вы женитесь на Жанне не только ради ее прекрасных глаз; я даю ей приданое.

Мишелина бросилась обнимать свою подругу. Начались поздравления, Но Жанна с серьезным видом отвела в сторону Кейроля.

— Я хочу поступить с вами честно, милостивый государь. Я уступаю только уговорам всех, но знайте, что мои чувства не могут скоро измениться. Теперь я даю вам только мою руку.

— Я не смею и думать, что вы меня любите, мадемуазель, — сказал кротко Кейроль. — Вы даете мне вашу руку, а от меня зависит приобрести ваше сердце. Я питаю твердую надежду, что мне удастся достигнуть этого. Верьте, что я глубоко счастлив, благодаря вам, и вся моя жизнь будет доказательством моей благодарности.

Жанна была растрогана. Она посмотрела на Кейроля и не нашла его более таким невзрачным, каким он ей казался всегда. Она дала себе слово сделать все, что будет зависеть от нее, чтобы привязаться к этому человеку.

Серж, прощаясь с госпожой Деварен, сказал ей:

— Взамен того счастья, которое вы мне даете, я могу предложить вам только мою жизнь. Возьмите ее и распоряжайтесь ею.

Госпожа Деварен пристально посмотрела на него и сказала с особенным оттенком:

— Я согласна. С сегодняшнего дня вы принадлежите мне.

Марешаль взял под руку Пьера и, уходя с ним, сказал:

— Князь произнес слова, напоминающие мне Антонио, говорящего жиду в «Венецианском купце»: «Твое золото за фунт моего мяса». Госпожа Деварен любит свою дочь более страшной любовью, чем Шейлок любил золото. Князь сделает хорошо, если сдержит свое слово: будет аккуратен в платежах за доставшееся ему счастье.