Красавец Майер, судебный следователь, сидел у камина в своем дубовом кабинете, обитом зеленым штофом. Из широкого окна, выходившего на набережную, в комнату лился дневной свет. У письменного стола письмоводитель, позевывая, рассеянно записывал показания одного из сыщиков по делу о взрыве в Ванве. Это злосчастное дело глубоко возмущало Майера. Он любил сенсационные дела и привык производить эффект, не особенно себя утруждая. До сих пор ему действительно везло: точно по волшебству, он достигал желаемых результатов, и о Майере всегда говорили, как об удивительно удачливом следователе. Когда его назначили вести дело о взрыве, он самодовольно улыбнулся, а письмоводитель сказал, потирая руки:

– Ну, не завидую преступникам… Недолго они теперь протянут.

А между тем следствие не двигалось. Уже целую неделю Майер ничего не мог добиться. Он словно бродил в густом тумане. Каждый день прокурор вызывал его и насмешливо спрашивал:

– Ну, господин Майер, как обстоят наши дела?

Следователь отвечал уныло:

– Господин прокурор, мы ищем, но пока безрезультатно.

– Ах, черт возьми! Дело плохо… Я ждал от вас большего…

– Ничего с этим не поделаешь, господин прокурор!.. Нет никаких следов…

– Как нет? У вас есть труп жертвы, разрушенный дом, оторванная рука убийцы!.. Что вы сделали с этой рукой? Ведь это важная улика…

– Она законсервирована, – проворчал следователь, – вот все, что я мог с ней сделать! И никаких следов, хоть бейся головой о стену!

– Успокойтесь, Майер, – сказал с улыбкой прокурор, – ваша голова еще пригодится… Запаситесь терпением… Приободритесь… Иногда одна минута решает все дело.

Но более всего терзало следователя злорадство его коллег. Мантия судьи, к которой он стремился, казалось, безнадежно удалялась от него. Разве можно было назначить на столь важный пост неудачника? Сидя в своем кабинете у камина, в то время как письмоводитель тщетно боролся с зевотой, Майер допрашивал усталым голосом одного сыщика, посланного им на разведку.

– И вы не нашли никаких следов раненого ни в каменоломнях, ни в садах местных крестьян?

– Решительно никаких, господин следователь. Я побывал во всех трактирах, где собираются рабочие окрестных каменоломен и крестьяне, но ни один из них не мог дать мне хоть какой-нибудь информации. Можно подумать, что и он стал жертвой катастрофы.

– Нет, следы его крови найдены на расстоянии трехсот шагов от виллы Тремона, там они внезапно исчезают… как будто в этом месте его ждали сообщники… Как это объяснить?

– Убийцы генерала – не профессиональные преступники, несмотря на то что они обобрали труп… Стало быть, их нечего искать среди наших обычных клиентов… Вот главная причина всех затруднений, – проговорил сыщик.

Следователь махнул рукой, расправил светло-русую бородку, покрутил усы и вздохнул.

– Можете идти… Пришлите сюда лакея генерала, Бодуана, которого я опять вызвал для допроса.

Сыщик поклонился и вышел. Через минуту дверь отворилась, и в образовавшемся проеме показалось умное, волевое лицо Бодуана. Он уже успел познакомиться с письмоводителем, и тот благосклонно кивнул ему. Следователь становился все мрачнее.

– Садитесь, месье Бодуан. Я еще раз побеспокоил вас, чтобы выяснить некоторые подробности, совершенно мне непонятные…

– Ах, господин судья, вы можете беспокоить меня сколько хотите, я готов на все, раз дело касается моего несчастного хозяина. Я был бы счастлив, если бы хоть чем-нибудь помог вам в расследовании.

Судья поправил галстук с оскорбленным видом. Как мог этот лакей вообразить, что он прояснит дело, в котором знаменитый Майер не может разобраться! Впрочем, приходится мириться с подобными дерзостями… Письмоводитель сразу повеселел, радуясь тому, что его патрон подвергся унижению. Поделом ему!.. Он уже изрядно надоел своей самоуверенностью! И письмоводитель еще раз отчаянно зевнул.

– Скажите, пожалуйста, какого роста была та дама, которую вы видели выходящей из кареты у ворот виллы в вечер катастрофы? – начал допрос следователь.

– Полагаю, высокого. Но поскольку она была закутана в широкий плащ, то трудно точно ответить на этот вопрос. Она показалась мне очень стройной, когда выходила из экипажа, – ответил Бодуан.

– А каков был ее спутник?

– О, спутника я прекрасно видел! Это был высокий крепкий мужчина с румяным и очень грубым лицом, обрамленным густой бородой. На нем был темный костюм и серая шляпа. Говорил он с иностранным акцентом…

– Допускаете ли вы, что это и был тот человек, которого генерал называл Гансом?

– Это не мог быть никто иной. Генерал не принимал никого, кроме своих близких друзей, Барадье и Графа… Однако эти господа, приезжавшие на виллу неоднократно и всегда к ночи, были, вероятно, знатные негодяи, если господин мой считал нужным удалять меня из дома до их приезда.

– Чему приписываете вы эту предосторожность со стороны генерала? – последовал очередной вопрос следователя.

– Уверенности, что я буду пристально следить за дамой и ее спутником, – уверенно проговорил преданный слуга.

– По-вашему, подоплека этого дела – любовная интрига?

– Так может показаться на первый взгляд. В действительности хотели, вероятно, овладеть секретом изготовления нового пороха…

– Так, стало быть, женщина была просто посредницей? – спросил Майер.

– Посредницей? Нет… Всем было прекрасно известно, что генерал никогда не вступит ни в какие переговоры… Она была приманкой, в этом нет сомнений. Я ее не видел, но после каждого ее визита кабинет генерала бывал пропитан каким-то особенно нежным, пьянящим ароматом… И голос этой дамы был такой же нежный, такой же чарующий, как и этот аромат… Ах, бедный генерал! Когда эта мерзавка появлялась, он трепетал от волнения и на лице его выступали красные пятна… Чувствовалось, что он с трепетом ждет ее… Когда она приехала в последний раз и генерал говорил ей, как он счастлив, как он боялся, что она не сдержит своего обещания, нужно было слышать, каким голосом она ему сказала: «Неужели вы сомневались в этом, генерал?» Видите ли, господин следователь, эта женщина была способна на все, была способна свести с ума честного человека, обворожить его своими чарами и хладнокровно подвести под нож убийцы… Что касается Ганса, это был просто агент-исполнитель… Он, очевидно, человек образованный, ведь генерал дорожил его мнением и мог толковать с ним о своих открытиях… Но по социальному положению он стоял ниже своей сообщницы. Это был грубый и вульгарный субъект. Только благодаря этой особе он мог войти в доверие к такому аристократу, как Тремон.

– А вам не удалось узнать у кухарки, что происходило в доме во время вашего отсутствия?

– Это была честная, но очень ограниченная девушка, кроме кухни ничем не интересовалась, вот почему господин Тремон ее не опасался. Однако она не раз видела эту даму и говорила мне, что это «чудо красоты… молодая, белокурая, с глазами, которые, наверно, погубили ее собственную душу и бедные души других людей…» Она говорила с генералом на иностранном языке… Господин Тремон, заметьте, владел только английским и итальянским…

– Не приметила ли она что-нибудь, что указывало бы на близость отношений между генералом и этой особой? – продолжал допрос следователь.

– Ах, господин следователь, ручаюсь головой, что она была любовницей генерала. Предпоследний раз, когда хозяин удалил меня на ночь, я на следующий день, убирая его спальню, нашел шпильки на полу. Не во время же простой беседы она распустила свои волосы! – проговорил Бодуан.

– Генерал Тремон был человек со средствами?

– Нет, сударь, у него было очень скромное состояние – тысяч двадцать франков годового дохода. Но его изобретения равноценны огромному богатству, они-то и были нужны негодяйке. В то время как она находилась в спальне генерала, сообщник ее рылся, вероятно, в бумагах, осматривал препараты…

– Не находили ли вы какой-нибудь клочок бумажки, обрывок записки, указывавший на эту связь?

– Никогда.

– Куда делись телеграммы, извещавшие генерала о приезде этих господ?

– Генерал тщательно уничтожал их. Да, он принимал меры предосторожности, чтобы не скомпрометировать свою прекрасную баронессу… Он боготворил ее, трепетал, как школьник, при мысли о свидании с ней.

– Однако он не выдал ей тайны своего изобретения? – полуутвердительно-полувопросительно проговорил Майер.

Лицо Бодуана передернулось.

– Да, потому что хотел преподнести его Франции. Он неоднократно говорил мне, когда ему удавался какой-нибудь опыт: «Бодуан, голубчик, когда наша артиллерия будет снабжена этим порохом, нам некого будет бояться». Конечно, хозяин до безумия любил эту особу, но еще сильнее он любил свою родину и ни минуты не колебался бы, если бы пришлось делать выбор. Несомненно, это и стало причиной его смерти. Злодеям не удалось хитростью завладеть его тайной, тогда они решились взять ее силой.

Письмоводитель уже не зевал: он слушал Бодуана с интересом, фиксируя его показания. Он записывал их теперь вкратце, поскольку его патрон допрашивал слугу генерала уже в третий раз, точно надеясь найти в его словах нечто новое. Что таилось за этой любовной интригой, связанной с преступным покушением? Было ли это дело рук иностранных политических агентов? Или просто попытка частных лиц овладеть открытием, обещавшим огромные выгоды? Но больше всего бесила Майера полная невозможность восстановить обстановку и подробности преступления, эта непроницаемая тайна грозила испортить ему карьеру. Расправляя усталым жестом свою бородку, он заметил:

– Да, преступники сумели принять все меры предосторожности: генерал умер, кухарка умерла, вас заблаговременно удалили… Человек с оторванной рукой точно провалился в преисподнюю, а таинственная женщина, вероятно, смеется сейчас над нами.

Бодуан покачал головой:

– Господин следователь, пока ее будут разыскивать, она будет скрываться, и ничего не удастся обнаружить. Вот если бы мне пришлось вести это дело, я знаю, что я сделал бы.

Майер, охваченный отчаянием, с любопытством взглянул на Бодуана. Если он, умнейший из следователей, известный своей способностью сочетать всевозможные средства, не знает, за что ухватиться, то как простой свидетель осмеливается утверждать, что он знает, как выйти из безысходного положения! Он уже готовился уничтожить этого выскочку своим презрением, попросив не совать носа в то, что его не касается, но затем рассудил, что в такой ситуации не следует пренебрегать советом, а выразить свое презрение он всегда успеет. Однако для сохранения престижа он спросил с насмешкой:

– И что же вы сделали бы, месье Бодуан?

– Простите меня, господин следователь, я, быть может, скажу какую-нибудь глупость… Но, знаете ли, если бы я руководил следствием, то, вместо того чтобы поднимать на ноги всю полицию и рассылать повсюду ваших агентов, я не делал бы никаких шагов. Я прикинулся бы мертвым. Я пустил бы слух, что отказываюсь от дальнейшего расследования, и занялся бы другими делами… Ведь вам, вероятно, известно, что происходит в помещении, где есть мыши, когда внезапно войдет кто-нибудь: при малейшем шуме все прячутся. Если же остаться неподвижным, то спустя некоторое время мыши мало-помалу повыглядывают из убежищ и опять начнут свою возню… Так вот, мне кажется, что то же будет с теми, кого мы разыскиваем… Прошу извинить, господин следователь, что я сую свой нос в ваше дело, но я страстно желаю найти негодяев, убивших моего бедного хозяина, и если мне удастся содействовать их аресту, то это будет для меня лучшим утешением.

Теперь красавец Майер любезно улыбался слуге убитого генерала и на лице его не было и следа презрительного снисхождения. Этот малый в одну минуту указал ему на возможность выйти с честью из затруднительного положения. Сегодня вечером, когда прокурор спросит у него с насмешкой: «Ну что, милый Майер, как обстоят ваши дела? Все еще ничего не найдено?» – он уже, разумеется, не ответит ему: «Решительно ничего, господин прокурор», признаваясь в своем бессилии. Теперь он скажет уверенным тоном: «Этим расследованием плохо руководили, господин прокурор, нужно начать его сначала. Теперь мы будем действовать сообща с очень серьезными союзниками и в другом направлении…» И это будет достойный ответ, а не ответ несправившегося работника, на которого возложили непосильную задачу. К тому же он выгадает время, а это тоже кое-что да значит…

Следователь опять принял серьезный вид:

– Мы всегда успеем принять эту тактику. Пока у нас имеются и другие надежные методы, которые позволят нам пролить свет на это дело.

Письмоводитель дерзко улыбнулся при этих словах. «О, он лицом в грязь не ударит, этот красавец! Нет, тут можно просто умереть со смеху!» Он подмигнул Бодуану и шумно захлопнул свои записи. Следователь сказал ему:

– Посмотрите, пожалуйста, приехал ли полковник Вально из военного министерства.

Письмоводитель потянулся, подмигнул Бодуану и вышел. Хозяин кабинета поднялся с места, запер дверь на задвижку и вернулся к посетителю.

– Мне хотелось остаться с вами наедине, чтобы обсудить интересующий нас обоих вопрос. Малейшая неосторожность может испортить все дело. Вы только что дали мне благоразумный совет. Но вы не высказали мне всех своих подозрений… Мне кажется, что вы кое-что знаете… быть может, это лишь догадки… Тем не менее я не сомневаюсь, что вы готовы помочь правосудию и активно заняться розысками убийц вашего хозяина. Почему вы боитесь мне довериться? Ведь, в сущности, у нас одна цель… Будьте же откровенны, месье Бодуан… Надеетесь ли вы каким-нибудь образом установить виновных?

Допрашиваемый поднял голову, пристально взглянул на следователя и прочел в его глазах горячее желание довести дело до конца. Он подумал, что действительно может найти в нем надежного союзника, и решил сообщить ему свои подозрения:

– Да, господин следователь, мне кажется, что есть средство напасть на след этих негодяев…

– Какое?

– Прежде всего поклянитесь: то, что я вам сообщу, останется между нами.

– Но… – запротестовал было Майер.

– Как хотите, – резко прервал его Бодуан. – Я рискую своей жизнью в этом деле, и другие тоже могут ее лишиться… Я не могу говорить с вами откровенно, если вы не дадите честного слова сохранить в тайне сказанное мной.

– Даже моему начальству?

– Даже самому Господу Богу. Ни слова, понимаете! Итак, вы даете мне обещание?

– Да… Хорошо.

– Вы должны знать, что генерал никому не говорил о своих научных исследованиях… Только один молодой человек пользовался его доверием – сын господина Барадье, которого генерал любил как собственное дитя… Я имею основания полагать, что господин Марсель знает о результатах всех работ генерала Тремона. Если убийцы генерала заподозрят это, они решат повторить попытку, которая не удалась с генералом, как только убедятся в своей безопасности… Тут начинается моя роль. Я попрошу господина Барадье-отца приставить меня к его сыну и ни на шаг не отойду от него. У меня есть однокашник, человек очень опытный в подобных делах, я прихвачу его с собой. Вдвоем мы можем организовать неустанный надзор за ним. Если мы заметим, что готовится новое нападение, мы в подходящий момент прихлопнем этих господ. Таков мой план, вот почему я позволил себе дать вам такой необычный совет и потому же взял с вас слово не говорить никому о моих подозрениях. Прошу вас, господин следователь, примите все меры, которые могут содействовать моему плану, и будьте уверены, что, когда хлеб испечется, я предупрежу вас, что пора вынимать его из печи.

После некоторого раздумья Майер сказал:

– Положим, такие методы у нас вообще не практикуются, но тут исключительная ситуация. Нам необходимо раскрыть это дело. Если действовали опытные преступники, то это, вероятно, не первое их преступление, и мы можем напасть на целую шайку. Итак, выполняйте задуманное, а при малейшем затруднении приходите ко мне, я поддержу вас всеми средствами, которыми располагают судебные власти. Если вы дадите мне в руки хоть кончик нити, я доберусь до узла…

– Хорошо, будьте спокойны. Я дам вам знать, как наступит время. Но вот, кажется, идет ваш письмоводитель…

Следователь отворил дверь – в конце коридора обрисовалась стройная фигура военного в штатском платье. Майер направился к нему.

– Полковник, зайдите ко мне… Отдохните у камина… Теперь, – обратился он к Бодуану, – вы можете удалиться – вы нескоро нам понадобитесь. Впрочем, если вам придется уехать, оставьте свой адрес у Барадье. Мы будем знать, куда доставить вам повестку…

Бодуан почтительно поклонился следователю, отдал честь полковнику и вышел. Майер с улыбкой обратился к Вально:

– Как здоровье военного министра? Он произнес вчера в палате длинную и, кажется, весьма интересную речь?

– Да, собирались было его освистать, но он умеет держать удар. Он говорит очень резко… а это всегда производит впечатление.

– Imperatoria brevitas, – продекламировал следователь, затем, придав голосу легкую слащавость, спросил: – А как идет у вас следствие по нашему делу?

Вально ответил резко:

– Да так же, как и у вас.

– Стало быть, стоим на месте? – Майер снисходительно улыбнулся.

– Я сказал бы, что мы идем назад, если бы не боялся вас расстроить.

– Но это, пожалуй, верно, – произнес хозяин кабинета.

– Уж не обнаружили ли вы чего-нибудь нового? – спросил полковник удивленно.

– Не могу пока ответить на этот вопрос. Но запаситесь терпением… Я готовлю вам сюрприз.

– Черт возьми! Мой патрон был бы в восторге. Чертово дело совершенно расстроило его нервы, и это сказывается на всех его подчиненных. Он теперь постоянно раздражен. Не знаешь просто, как к нему подойти!

– Но что дало ваше расследование за границей?

– Мы убедились, что если и была попытка раздобыть формулы составов Тремона, то заподозрить в ней можно только Англию… Вы, вероятно, знаете, что артиллерийские орудия англичан очень низкого качества. Они полагают, что проще купить готовое изобретение, чем заниматься этим самим… Весьма возможно, что покушение было оплачено английским золотом… Без сомнения, англичане не одобрят средств, к которым эти господа прибегли для достижения цели… Но они сумеют сделать вид, что ничего не знают. Можно быть каким угодно негодяем, но нужно сохранять вид честного человека. Но, простите, я отвлекся от дела… – проговорил гость.

– Не беда. Но, в конце концов, у вас, очевидно, есть одни догадки и никаких определенных данных?

– Никаких. В Париже, или, вернее, во Франции, есть с полдюжины разъезжающих летом по курортам хорошо известных полиции женщин, имеющих связи с иностранными агентами. Но их нельзя заподозрить в убийстве бедного Тремона: одних в это время не было в Париже, другие находились под строжайшим надзором. Большинство из них, впрочем, состоят в нашей контрразведке. Они всегда предупреждают нас, хотя и получают гонорары от иностранных держав. Итак, у нас относительно женщин нет никаких сведений. Что касается Ганса, то в донесении нашей полиции, полученном из Лозанны, упоминается о прибытии в Женеву раненого, у которого ампутирована рука. Человек этот – баденец, некий Рихтер, и был он искалечен на заводе в окрестностях Безансона. Стало быть, он не мог быть одновременно в разных местах. Его приметы, однако, удивительно совпадают с приметами, данными Бодуаном. Но тождество можно допустить лишь на основании предположения, что владелец завода согласился выдать ложное свидетельство или что где-нибудь произошел обмен документами между двумя лицами. Все это маловероятно, и, как видите, мы находимся в полном мраке.

– Да-да, – произнес следователь таким равнодушным тоном, что полковник с удивлением взглянул на него.

– И вы так спокойно относитесь к нынешнему положению дел? – спросил Вально.

– Никогда не следует волноваться: это ни к чему не ведет, – проговорил Майер тем же равнодушным тоном, который так удивил его собеседника. – Успех приходит иногда в тот момент, когда уже кажется, что все потеряно…

– Что же вы думаете делать? – поинтересовался гость.

– Оставить на некоторое время это дело. Пока нет материала для работы.

– Другими словами, вы кладете его под сукно?

– Да, пока.

– О, значит, вы ставите на нем крест.

Следователь взглянул на полковника и, к удивлению своего письмоводителя, сказал смиренно:

– Да, если не появятся новые данные.

– Должен ли я сообщить это министру?

– Будьте так любезны. А также передайте ему уверения в моей безграничной преданности. Я глубоко сожалею о том, что ничего не добился, но я не мог ничего сделать. По-моему, еще не все потеряно… Посмотрим…

Вально стоял перед Майером в недоумении, сконфуженный неожиданным поворотом разговора.

– Нечего сказать, хорошее поручение вы мне дали!

– Ну, вы любимец министра, и я за вас спокоен. Я же отправлюсь к прокурору республики… Он не ворчит, а насмехается. Но это не важно. Дождемся конца… Посмотрим, кто будет смеяться последним.

Следователь пожал руку полковнику, проводил его до коридора и, вернувшись на место, принялся подписывать бумаги, которые подавал ему письмоводитель. Сгорая от любопытства, последний спросил:

– Так вы действительно решили отложить это дело? Вы отказываетесь от него?

– Не следует стремиться к невозможному, – сказал небрежно Майер. – Невозможно строить дом без лесов… В деле нет ничего, что могло бы стать руководящей нитью… Нелегко бывает разобраться и в твердо установленных данных, а у нас нет ничего…

На губах письмоводителя мелькнула презрительная улыбка. «Какое жалкое ничтожество! – подумал он. – Только успех разжигает его пыл, при малейшем затруднении он падает духом».

– Пожалуйста, положите дело в мой портфель, я отправляюсь в палату, – сказал следователь. – Уже пять часов, вы можете уходить… До завтра!

В это время полковник Вально мчался в фиакре в военное министерство. Войдя в приемную, он столкнулся с Бодуаном, выходившим из кабинета военного министра, и остановил его:

– Вы видели генерала? Он, вероятно, не в духе?

– Да, видел, полковник, – последовал ответ. – Напротив, полковник. И если вы хотите застать его – спешите: он, кажется, уходит. Я слышал, как он сказал, что отправляется в палату…

– Вы просили его о чем-то, Бодуан? – поинтересовался Вально.

– Нет, полковник, я хотел поговорить с ним о деле генерала Тремона.

– А-а… И по какому поводу?

– Потому, что болван следователь ни на шаг не двигается вперед и, очевидно, собирается бросить расследование…

– Вы сказали об этом министру? Как он отнесся к вашему сообщению?

– Он сказал: «Как знать? Возможно, так даже лучше».

Полковник Вально пристально взглянул на Бодуана, чтобы убедиться, что тот не издевается над ним, затем пожал в недоумении плечами:

– Ну и прекрасно! Если он так полагает, не будем больше говорить об этом деле… Быть может, это действительно к лучшему.

Он дружески кивнул бывшему солдату:

– Прощайте, Бодуан. Если вам что-нибудь понадобится, обратитесь прямо ко мне. Мы все любили Тремона… – И, направляясь к кабинету, проворчал: – Кажется, все тут спятили!

Бодуан быстро спустился по парадной лестнице. Пожав руку швейцару, он вышел на улицу и направился к маленькому кафе, где Лафоре с добродушным видом смотрел на играющих в бильярд. Бодуан застал агента на обычном месте. Покуривая трубку, тот разговаривал с одним из местных обитателей, который рассказывал о своих семейных невзгодах.

– Подумайте, месье Лафоре, что за жизнь с женщиной, которая вечно пропадает из дому и сорит деньгами! Для удовлетворения ее потребностей нужны все запасы государственного банка… А когда я пытаюсь ее образумить, она поднимает такой неистовый крик, что я боюсь, как бы не взбунтовались жильцы дома. Невозможно держать служанок: она отказывается им платить, а когда чем-нибудь недовольна, то бесцеремонно их колотит. Меня уже неоднократно вызывали к мировому по поводу этих безобразий… Это не жизнь, а сущий ад!

– Разведитесь! – сказал Лафоре.

– Но все имущество принадлежит ей.

– Ну, тогда терпите!

– Не могу больше.

– Так поколотите ее, как она колотит свою прислугу.

– Ах, нет, черт возьми! Она станет драться.

Приход Бодуана прервал эту консультацию. Несчастный поднялся со словами:

– Только тут и отдыхаешь душой.

– Что же, и то хорошо… До свидания… Если могу быть вам чем-нибудь полезен, я к вашим услугам.

Бодуан сел. Лафоре наклонился к нему:

– Что нового?

– Мне нужно поговорить с вами… Только не здесь.

Агент встал, взял свою трость, поклонился даме у конторки и вышел с Бодуаном:

– Куда же мы пойдем?

– В такое место, где нас не смогут ни подслушать, ни побеспокоить.

Они направились к Сене. Дойдя до набережной, Лафоре подошел к каменной лестнице, спускавшейся к воде. Несколько плит были свалены у будки, приятели уселись на них под сенью старых вязов, простиравших свои сучковатые ветви над быстрой, мутной рекой. На противоположном берегу зеленели деревья в саду Тюильри. В пятидесяти метрах от них с баржи выгружали песок, по реке носились ялики, заполненные пассажирами; доносившийся с мостовой шум экипажей заглушал голоса.

– Здесь, по крайней мере, никто, кроме рыб и птиц, не услышит нашего разговора, – сказал Лафоре. – Имейте в виду это местечко, если вам захочется уединиться с кем-нибудь. Тут нет даже рыболовов: они все на южной стороне… Ну, а теперь к делу.

– Видите ли, – начал Бодуан, – судебный следователь после трехнедельных поисков признает, что топчется на месте, напрасно теряя время. Ясно, что, если мы предоставим ему возможность действовать одному, бедняга не выберется из мрака. Впрочем, даже самый опытный следователь ровно ничего не добьется: вокруг абсолютная пустота. Преступники точно провалились в бездну. Но, по крайней мере, я добился того, что следователь пока прекратит свои поиски, и я могу действовать теперь как найду нужным. Теперь я могу уехать.

– Куда?

– К сыну моего патрона, господина Барадье, который находится на фабрике в Аре, возле Труа, в Шампани. Там известные щелочные источники… Модный курорт, куда летом стекается масса больных.

– Что же вы будете делать у молодого Барадье?

– Охранять его. Я часто говорил с его отцом с тех пор, как живу у них, и узнал много интересного. Господин Барадье знает, что сыну его известны все формулы взрывчатых веществ, полученные Тремоном. Я уверен в том, что теперь нужно охранять молодого человека. Это дело доверено мне. Банкир сказал мне: «Видишь ли, Бодуан, это мой единственный сын, и он мне дороже жизни. Нужно его защитить от злодеев. Как только ты будешь свободен, поезжай к нему и не покидай его».

– Но почему же этот богатый светский молодой человек зарылся в глухом провинциальном углу? Почему он не живет в Париже, у родителей?

– Причин много, но самая веская та, что в данных условиях благоразумнее жить в Аре, чем в Париже: в деревне легче за всем уследить. Да еще месье Марсель наделал недавно массу глупостей из-за какой-то красотки, и теперь он, так сказать, отбывает наказание в ссылке. Отец отказал ему в деньгах, и, не будь дяди Графа, плохо пришлось бы молодому человеку. В настоящее время, впрочем, он увлечен изучением нового способа окрашивания шерстяных тканей, и поскольку он очень талантлив, как говорил Тремон, то, несмотря на все свое легкомыслие, целиком отдается работе.

– Чудак он, ваш Марсель, – заметил тайный агент.

– И самый милый юноша… Великодушный, веселый, открытый всем… Он, наверное, вам понравится, когда вы с ним встретитесь, – горячо проговорил Бодуан.

– Да придется ли нам встретиться? – усомнился Лафоре.

– Вероятно. Вот, слушайте дальше. Как только следователь меня отпустил, я полетел в министерство, чтобы повидаться с министром. Я объяснил ему, что собираюсь предпринять, и просил разрешить вам немедленно отправиться в Ар, если вы мне понадобитесь. Вам только нужно будет обратиться к Вально, тому будут даны необходимые инструкции…

– Хорошо. Что я должен буду делать? – поинтересовался тайный агент.

– То, что подскажут обстоятельства. Видите ли, старина, я убежден, что катастрофа, жертвой которой стал бедный генерал, была лишь прологом страшной драмы. Грядут очень серьезные события, и надо принять все меры, чтобы оградить честных людей от дальнейших покушений. Тут идет крупная игра, и нам, вероятно, придется по уши окунуться в грязь. Но это не беда, самое важное – добиться успеха… Я полагаю, вы умеете гримироваться? – почти начальственным тоном спросил Бодуан.

Лафоре улыбнулся:

– Будьте покойны. В назначенное вами время я появлюсь, но не уверен, что вы сможете меня узнать.

– Вот это-то и нужно. Я на этот счет очень неловок, и на меня нельзя рассчитывать там, где требуется притворство.

– Значит, все решено?

– Да, кажется. Если мне придется вам писать, я адресую письмо прямо в министерство, – ответил добровольный сыщик.

– Прекрасно. А теперь пойдем.

Они поднялись по той же лестнице на набережную и разошлись, пожав друг другу на прощание руки. Лафоре направился на улицу святого Доминика. Бодуан пошел по мосту Согласия и, миновав улицу Ришелье и Большие бульвары, дошел до улицы де Прованс. Барадье и Граф работали в конторе, подписывая разные бумаги.

– Знаете ли вы, господа, – проговорил кассир, подавая им документы, – что Общество по изготовлению взрывчатых веществ для промышленных целей, директором которого состоит Лихтенбах, близко к краху? Акции страшно падают… Какая-то американская компания его убила.

– Да, знаю, – сказал Граф. – Американцы изобрели новый состав, весьма несложный и стоящий вдвое дешевле динамита. Австралия и Южная Африка сделали уже большие заказы. Вот причина быстрого падения общества Лихтенбаха. Впрочем, это можно было предвидеть еще с год тому назад.

– Не беспокойтесь, Бернар, – сказал Барадье своему кассиру, – не Лихтенбах будет в убытке, а акционеры Общества… Он, вероятно, сумеет себя обезопасить… Есть еще что-то на подпись?

– Нет, сударь.

– Ну так заприте кассу и идите… До завтра!

– До свидания, господа.

Барадье встал и подошел к камину.

– Видишь, – сказал он своему зятю, – вот несомненное доказательство того, что Тремон убит не только ради получения военной, но и ради коммерческой тайны. Понимаешь ли, какой интерес представляет для Лихтенбаха взрывчатое вещество, которое стоило бы дешевле американского и было бы в сто раз меньшего объема? Марсель говорил мне, что в этом, собственно, и состоит секрет изобретения Тремона. Таким образом, если бы Лихтенбах мог присвоить себе тайну состава нового вещества, он получил бы патент на его изготовление и скупил бы все акции разоренного Общества по самой низкой цене. Вслед за тем он продал бы возрожденному Обществу новое изобретение, и миллионы потекли бы в его кассу.

– Да, это был бы ловкий маневр, вполне достойный Лихтенбаха. Он мог бы даже предоставить своим сообщникам деньги, которые будут получены за формулу нового пушечного пороха, потому что это пустяк в сравнении с тем, какие баснословные прибыли принесет продукт, пригодный для нужд промышленности.

– Марсель говорит, что порох Тремона обладает страшной силой: когда он горит, его ничем нельзя погасить, даже под водой… Торпеды, заряженные им, могли бы в одно мгновение окутать большое судно огненным облаком. Я лишился сна с тех пор, как меня посетила мысль, что Марсель так долго работал в лаборатории Тремона и на него теперь направлены взоры убийц генерала.

– Так отправь его путешествовать… пусть уедет из Франции, – добродушно предложил дядюшка Граф.

– Это еще опаснее… Боже, я умолял его передать военному министру результаты работ Тремона. Но знаешь, что он ответил? – проговорил встревоженный отец.

– Интересно знать.

– Он сказал: «Дорогой отец, изобретение генерала нуждается в некотором усовершенствовании… Я знаю, какие опыты собирался провести Тремон. Я продолжу его исследования и, когда добьюсь нужных результатов, передам формулы государству, согласно воле изобретателя, и затем организую общество по использованию пороха, предназначенного для промышленных целей, чтобы обеспечить дочь моего учителя».

– Какой он, однако, смелый, наш милый мальчик! – воскликнул Граф с волнением. – Ведь он знает, что рискует жизнью…

– Я до хрипоты объяснял ему это. Но у него железная воля! Все мои доводы оказались бесполезны. «Только я один, – говорит он, – могу довести это дело до конца, и я твердо решил это сделать». – «Но ты рискуешь своей жизнью!» – «Разве она так драгоценна? Ты вечно кричишь, отец, что я негодяй, что разоряю тебя, что, в конце концов, обесчещу твое имя. Ну, вот вы избавитесь от преступного, неблагодарного сына!»

Граф всплеснул в ужасе руками:

– Вот видишь… Это результат твоей жестокости по отношению к ребенку! Ты умеешь только бранить его. Как же ты хочешь, чтобы он тебя слушался?

– Ах, оставь меня в покое! – воскликнул Барадье, бледный от страха за сына. – Я и без того достаточно исстрадался! Я люблю Марселя не меньше, чем ты, но не стану баловать и безрассудно осыпать деньгами. Хорош бы он был, если бы ты один его воспитывал! Ты всегда поощрял его дурные наклонности… Сколько глупостей натворил он благодаря тебе!

– Прекрасно!.. – едва не выкрикнул Граф. – Я поощрял его дурным примером, был его злым гением! Право, Барадье, можно подумать, что ты сходишь с ума.

Барадье ходил в волнении по комнате, потом, подойдя к зятю, положил руку ему на плечо и сказал дрожащим голосом:

– Ты прав, я, кажется, действительно схожу с ума. Прости меня. Я охвачен тревогой… Ведь он у нас единственный сын…

– Замолчи! – вскрикнул Граф. – Не смей даже предполагать возможность несчастья! Но все же я не могу осуждать Марселя за то, что он исполняет свой долг. Он поступает, как должно вести себя честному юноше, наследнику Барадье и Графа. Необходимо только зорко следить за ним и уберечь от неосторожных поступков.

В эту минуту раздался стук. Отперев дверь, Барадье увидел на пороге Бодуана.

– Ах, это ты!.. Ты пришел кстати. Входи… И в первую очередь расскажи, как обстоит наше дело.

– Расследование так и не сдвинулось с места, месье Барадье. Судебный следователь не добился никаких результатов. Преступники точно провалились в бездну…

– И что же?

– И вот Майер, пребывая в отчаянии оттого, что не может установить виновных, удовольствовался тем, что приостановил дальнейшие поиски и отложил расследование на неопределенное время.

– Великолепно… Негодяи, убившие твоего хозяина, теперь снова примутся за свое ремесло.

– Именно на это я рассчитываю, – проговорил Бодуан.

– А Марсель, сын мой? Что будет с ним? Подумал ли ты об этом?

– Я только о нем и думаю все время. Теперь я свободен. Я немедля уеду, если вы позволите, и к полуночи уже буду в Аре. Известие о прекращении дела появится в газетах не раньше чем через два дня… Я успею к тому времени организовать там неустанный надзор за молодым господином. И клянусь, что с месье Марселем ничего не случится.

– Очень утешительно! – проворчал Барадье. – Но что поделаешь с таким сумасшедшим, как мой сынок! Куда бы он ни направился, везде ему грозит опасность.

Бодуан спокойно слушал разглагольствования бедного отца, соболезнуя в душе его горю. Но можно ли было в данную минуту придумать более эффективное средство, чем то, которое он предложил? Когда Барадье, излив свой гнев, опустился на стул, Граф произнес:

– В конце концов, вино налито, и его нужно выпить. Самое важное – не отравиться им. Человек, предупрежденный о грозящей опасности, стоит двух. Соблюдая некоторые предосторожности, нетрудно будет довести дело до благополучного конца.

– Вместо того чтобы предаваться иллюзиям, – воскликнул Барадье, возмущенный словами партнера, – лучше дать точную инструкцию Бодуану, как сообщить жандармерии, лишь только он заметит что-нибудь подозрительное в окружении Марселя… Я лично больше доверяю жандармам!

– Позволю себе заметить, – возразил Граф, – что лучше бы тебе молчать. Пусть Марсель спокойно работает… Чем скорее он закончит, тем лучше для всех. А до того поручаю его тебе, Бодуан.

– Будьте спокойны, месье Граф, я отвечаю за него головой. И выпишу туда коллегу, который стоит десятерых… Больше пока ничего не скажу… Положитесь на меня!

– Да, голубчик, я на тебя надеюсь, – воскликнул Барадье.

– Ну, в таком случае все хорошо, – сказал Бодуан, потирая руки. – Что передать господину Марселю?

– Что просим его быть благоразумным… и что мы очень его любим… Пусть не забывает нас, – проговорил растроганно дядюшка Граф.

– А есть ли у тебя деньги на дорогу? – поинтересовался более практичный Барадье-старший.

– У меня есть все необходимое, благодарю. До свидания… Можете на меня рассчитывать.

Он поклонился и вышел. Оба банкира остались наедине, молчаливые и глубоко взволнованные. Наконец Граф поднялся.

– Я убежден, что ничего плохого не случится. Я чувствую это, а ты знаешь, что я никогда не ошибался. Успокойся, Барадье, мы выпутаемся.

Опечаленный отец отвечал:

– Да услышит тебя Господь! Но раз в дело замешана женщина, я не могу быть спокоен за Марселя. Вот если бы на его месте были мы с тобой, я не боялся бы ничего.

– Не всегда старики благоразумнее молодых. Возьми, например, Тремона… Предоставим все воле Божьей! – сказал Граф, протягивая руку зятю.

– И не будем ссориться. Это только причиняет нам боль.

– О, брани меня сколько угодно, старина! – воскликнул Граф с волнением. – Меня это только смешит, а тебя успокаивает. Но не говори ничего жене, ее незачем напрасно тревожить.

Компаньоны вышли из конторы. На дворе они встретили Бодуана, оживленного и веселого, с чемоданом в руках.