Мы с вами, конечно, не помним, как началось наше обучение… Нет, не в школе, не с первым школьным звонком, а намного раньше… Но общие принципы такого обучения известны, и повторяются они в наших семьях из поколения в поколение…

Вы были тогда еще ребенком, но вас уже интересовало все, и вы тянули свои неумелые ручонки и к большому яркому мячику, и к стакану с горячим чаем. Мячик вам разрешалось потрогать, но стакан отодвигали в сторону и пытались объяснить, что этот предмет таит в себе опасность. «Кусь-кусь» или «бубо», — говорила мама и сама по-настоящему пугалась.

Но вы еще не понимали слов, не реагировали и на мамин испуг и продолжали тянуться к горячему предмету. Вот тогда ваши родители и выбирали из двух зол меньшее.

Конечно, можно было разрешить ребенку дотронуться до горячего стакана. Тогда бы вы обожгли руку и надолго запомнили, что можно, а что нельзя. Но родители рассуждали по-другому: зачем пугать сына или дочь слишком сильно, а не лучше ли легонько шлепнуть малыша по руке и еще раз произнести при этом «кусь-кусь» или «бубо».

Такой метод обучения помогал. Один, другой несложный урок, и вы надолго запомнили, что звуки «кусь-кусь» и «бубо» связаны с неприятностью. Не познакомившись еще с источником настоящей опасности, вы уже приобрели первый жизненный опыт…

Я часто вспоминал это несложное обучение первым законам жизни, когда наблюдал из зарослей тростника за выводком кряковых уток…

Утята торопливо перебирали лапками, вертели любопытными головками и поспешно неслись к каждому интересующему их предмету. Они суетливо крутились среди зарослей тростника, частенько задевали то один, то другой стебель, тогда вершинки растений вздрагивали, и со стороны только так можно было догадаться о прогулке утиной семейки.

Рядом с утятами была и их утка-мать. Она умела неслышно нырять, незаметно пробираться среди тростника, куги и осоки, так что ее не выдавал ни один стебелек, и теперь, наверное, внимательно присматривала за своими малышами.

Вот один утенок увлекся, смело выскочил из зарослей на открытое место и быстро-быстро поплыл к большому листу кувшинки.

Разве может малыш позволить себе такую вольность — ведь за этим заливом не так уж редко наблюдает ястреб, да и щуке проще напасть на утенка-пуховичка именно на открытом месте. Нет, сейчас же обратно. И из тростника тут же раздается тревожный голос матери-утки: «Кря-кря-кря…»

И утенок словно ждал этого сигнала — он моментально нырнул и скрылся в воде. Следом за ним так же поспешно скрываются в воде и те утята, которые не выплывали на открытое место и которым опасность вроде бы и не грозила. Тревожное «кря-кря-кря» было для всех утят сигналом-приказом — нырнуть и затаиться, и малыши беспрекословно выполнили этот приказ.

Тревога проходит, утята один за другим появляются из зарослей, собираются вместе и жмутся к матери. Утка снова спокойна, она заботливо посматривает на малышей и не торопясь, как будто до этого ничего особенного и не произошло, ведет своих утят дальше.

Ястреба сегодня нигде не было, не было поблизости и щуки, утятам не привелось сегодня столкнуться лицом к лицу с опасностью, но они подчинились матери, поверили ее тревожному сигналу-приказу, как верит маленький человек тем самым «кусь-кусь» и «бубо», которым обучали его родители.

Я не могу точно сказать, как приходил к утятам их первый жизненный опыт. Скорей всего, утята должны были знакомиться с сигналом тревоги уже в день рождения. Если маленькому мальчику или маленькой девочке еще можно разрешить дотронуться до горячего стакана — ничего слишком страшного тут не произошло бы, то знакомить крошечных утят с ястребом или щукой нельзя. После такого знакомства беззащитному малышу уже не придется «раздумывать», права или не права была его мать, когда предупреждала о возможной беде. У утят полная опасностей жизнь, каждая ошибка птенца может повлечь за собой его неминуемую гибель, и, наверное, поэтому утке-матери никогда не приходится наказывать своих малышей за непослушание.

Так же беспрекословно подчиняются сигналам тревоги, поданным матерью, и маленькие рябчики, и маленькие тетеревята, и маленькие глухарята…

Неподалеку от весенних глухариных токов я частенько находил гнезда этих больших осторожных птиц. Глухарка всегда сидела на гнезде до самой последней минуты, и только тогда, когда человек оказывался совсем рядом и уже никак не мог свернуть в сторону, она шумно поднималась с земли, пугая непрошеного гостя громким хлопаньем крыльев, я отвлекала его внимание от гнезда медленным, неторопливым полетом. Я всегда долго следил за такой птицей и нередко, поддавшись невольному искушению догнать ее, даже делал вслед за глухаркой несколько шагов, и лишь только потом, когда шум крыльев большой птицы затихал, начинал присматриваться, а где же все-таки находится само гнездо.

Обычно я отмечал такие случайно найденные гнезда легкими тесочками на стволах деревьев, росших поблизости, а затем осторожно навещал это место и старался не пропустить тот день, когда в гнезде появятся крошечные птенцы.

Глухарята оставались около гнезда всего несколько часов. Они очень дружно выклевывались из яиц, почти тут же перебирались через низенький барьерчик из сухих веток, который отделял место их рождения от большого и опасного мира, и уже к вечеру я находил гнездо совершенно пустым.

Уже в первый день глухарка отправлялась со своими птенцами в прогулку по тайге. Когда птенцы уставали, глухарка останавливалась, взъерошивала перья, как курица-наседка, и маленькие пестрые комочки-глухарята забирались под свою мать погреться и передохнуть.

Отдых длился недолго. Глухарка поднималась с земли, снова возле нее суетились шустрые птенцы, и прогулка продолжалась. Семья все дальше и дальше уходила от гнезда и больше не заглядывала туда даже на ночь, словно боялась этого места, которое могло быть известно чужакам, не раз тревожившим насиживающую глухарку.

У глухарят было много врагов. Их могли подстеречь лиса, волчица, куница, хорек, могли заметить ястреб и филин. И наверное, поэтому первым законом жизни для маленьких птенцов было безоговорочное послушание…

Стоило глухарке заметить что-то опасное, стоило услышать какой-нибудь подозрительный шорох, как она тут же подавала сигнал тревоги. «Кво-кво-кво…» — беспокойно раздавалось за низенькой сосенкой, и глухарята наперегонки бежали прятаться. Нет, они не спешили к матери, как спешат к курице-наседке ее цыплята, — лесные цыплята быстро-быстро неслись в разные стороны, добегали до упавшего дерева, до старого пня, до маленькой елочки, останавливались на месте, припадали к земле и сразу будто исчезали.

Там, где несколько секунд назад была вся глухариная семья, сейчас оставалась только глухарка-мать. Она припадала к земле, готовая тут же взлететь, вытягивала шею и высоко поднимала голову. Когда опасность миновала и ничто больше не грозило ее малышам, глухарка чуть-чуть приподнималась с земли, опускала голову, снова выглядела спокойной и негромко подавала еще один сигнал — «тревога миновала».

«Кво-кво-кво…» — на этот раз медленно и призывно произносила глухарка-мать, и крошечные пушистые птенцы поднимались с земли и короткими перебежками спешили к матери.

Подавать сигнал тревоги на глухарином языке умел и я. Когда, как мне казалось, глухарята забывали об осторожности и далеко убегали от матери, я начинал негромко «квохтать» из-за кустов, и малыши, не обращая внимания на свою собственную мать, которая пока не подавала сигнала тревоги, опрометью неслись прятаться. Они прекрасно знали, что именно означало на их языке это беспокойное «кво-кво-кво», но, сколько я ни наблюдал за глухарятами, я так и не узнал, когда же именно обучались они этому сигналу, — скорей всего, эта наука приходила к ним, как и к маленьким утятам, в самый первый день жизни…

Расспросить поподробней глухарей, тетеревов, рябчиков о занятиях в их лесных школах мне так и не удалось. Это были скрытные, осторожные птицы, к ним не всегда удавалось близко подойти, и тогда я вспоминал, что и глухари, и тетерева, и рябчики состоят в близком родстве с обыкновенными домашними курами, и отправлялся в гости к курице-наседке и ее цыплятам, чтобы, понаблюдав за ними, хоть как-то представить себе методы обучения.

Мои соседи не так давно посадили курицу на гнездо, и я ждал, когда же появятся на свет первые цыплята.

Цыплята начали выклевываться с утра. Хозяйка собрала маленьких желтых птенчиков, принесла их домой и положила в лукошко с теплой ватой. Малыши быстро обсохли и стали оживленно топтаться в лукошке. Потом цыплят выпустили на пол и покрошили им мелко нарубленное яйцо. Новорожденные первый раз в жизни позавтракали, а затем их вернули законной мамаше.

Цыплят осторожно выпустили на землю, они быстро осмотрелись, немного повертелись на месте и по одному поспешили к наседке.

Курица стояла посреди двора, распушив перья, беспокойно поквохтывала и переступала с ноги на ногу. Что заставляло цыплят бежать к своей матери: то ли ее призывный голос, то ли сам вид распушившейся наседки — но так или иначе они все оказались около курицы.

Малыши суетились, пытались забраться к матери на спину, другие совались под крылья, под грудь, долго копошились там, снова выбирались на свет из своего теплого убежища, и только один незадачливый цыпленок все никак не мог решиться нырнуть в распушенные перья своей мамаши.

Он ходил вокруг, жалобно попискивал и совсем не знал, что ему делать. Наверное, от рождения этот цыпленок был или недостаточно сообразительным, или слишком самостоятельным, и матери пришлось преподать ему первый в его жизни урок. Курица осторожно, чтобы не наступить лапой на других цыплят, забравшихся под нее, повернулась в сторону писклявого малыша и клювом тихонечко стала подпихивать его себе под грудь.

Цыпленок наконец нашел дорогу в теплое убежище, заглянул туда, но почему-то не стал забираться дальше: то ли ему не понравилось рядом с братишками и сестренками, то ли он просто не знал, как пробраться среди распушенных перьев. Малыш попятился было назад, но курица снова подтолкнула его клювом и сама запрятала неугомонного цыпленка к себе под крыло.

Теперь все цыплята отдыхали, зарывшись в перья матери. Но вот отдых окончился, курица не спеша поднялась, осторожно переступила через птенцов, отошла в сторону, отряхнула перья и сделала первый неширокий шажок к блюдечку с рубленым яйцом.

Малыши несколько секунд оставались одни, затем беспокойно завертели головками, но мать тут же тихо позвала их, как звала глухарят глухарка-мать. «Кво-кво-кво…» — и цыплята один за другим побежали к наседке.

Снова они оказались рядом с матерью, снова засуетились, стараясь забраться к ней под крылья. Но не тут-то было — время отдыха окончилось, сейчас надо пообедать, и курица сделала еще один шаг в сторону.

Наконец блюдечко рядом. Наседка несколько раз ударила клювом по дну, будто собиралась подобрать лакомые крошки. Цыплята посмотрели на нее, на блюдце, видимо, узнали знакомые желтые крошки и живо засуетились вокруг обеденного стола.

Обед окончен. Теперь предстоял небольшой отдых, а потом новая прогулка, поиски пищи и первые знакомства с окружающим миром.

Вот курица отыскала на земле рассыпанные крошки хлеба, заквохтала, цыплята поспешили за ней, завертелись на месте, не находя знакомого блюдца, но мать снова раз за разом коротко ударила клювом по земле, снова подала призывный сигнал и погребла лапами землю. Малыши заинтересовались, заметили у курицы на клюве налипшие крошки хлеба и наперебой кинулись склевывать их с маминого клюва.

Тогда наседка снова опустила клюв к земле, медленно поклевала, следом за ней опустили вниз свои крошечные носики и цыплята и, как первоклассники, которых взрослые учат правильно выводить в тетрадке буквы, взяв руку ребенка в свою руку, принялись вместе с матерью подбирать с земли пищу.

Итак, за один день крошечные цыплята освоили сразу несколько уроков. Они научились прятаться под мать, научились следовать за ней по двору, не терять ее из виду и даже научились подбирать пищу с земли.

Казалось, на этом занятия первого дня можно было бы и закончить. Но нет, малыши еще не усвоили самой главной науки, не научились быть самостоятельными до конца — ведь и крошки хлеба, и рубленое яйцо им приготовили люди. А как быть, если люди вдруг забудут приготовить для них пищу, — и наседка после очередного отдыха повела своих цыплят к большой мусорной куче.

Курица разрывала верхний слой земли около мусорной кучи, чтобы там, поглубже, отыскать какое-нибудь лакомство, — ведь не всегда же угощение лежит на виду. Она разгребала землю, отступала назад, звала к себе цыплят, поклевывала в вырытой ямке, цыплята суетились вокруг. Так продолжалось недолго — и вот уже один, другой цыпленок самостоятельно высматривают что-то в земле, стараясь подражать матери.

Наутро я опять увидел счастливое семейство. Цыплята будто повзрослели. Они помнили вчерашние уроки, торопились к матери по первому ее призыву, при каждом сигнале тревоги быстро прятались у нее под крыльями и с интересом рассматривали все, что попадалось им на глаза.

Цыплятам не придется жить в лесу, не придется затаиваться в случае опасности, прижиматься к земле. Да к тому же их мать-курица не умеет летать и ей, как глухарке или тетерке, не отвести в сторону от затаившихся цыплят врага. Поэтому по сигналу тревоги малыши не разбегались по углам, а, наоборот, собирались под матерью и чувствовали себя здесь, по-видимому, в полной безопасности.

Да разве мать даст обидеть их, разве позволит ястребу наброситься на своих птенцов. Если хищная птица обнаглеет и появится здесь, на дворе, то наседка тут же примет бой, и еще неизвестно, кто победит… Но до такого боя дело обычно не доходит. Стоит курице громко закричать, как на крыльцо сейчас же выйдет человек с палкой в руках. А уж какой ястреб осмелится напасть на цыплят, если их защищает человек…

Это там, в лесу лесным цыплятам надо разбегаться в разные стороны и затаиваться, когда появится враг. Если враг будет совсем близко, глухарка поднимется на крыло, притворится больной, очень медленно полетит в сторону, уводя врага от затаившихся малышей. Мать обязательно обманет, отведет хищника, а потом вернется обратно и отыщет своих глухарят. Это там, в лесу, а не на птичьем дворе…

Обучение опасности было главной лесной наукой. Знать сигнал тревоги, который подает мать, уметь быстро спрятаться, затаиться или глубоко нырнуть и тихо вынырнуть только в зарослях травы — эти знания приходили к рябчикам, тетеревятам, глухарятам и утятам в первый же день жизни.

Но кроме этого главного предмета, диким утятам и цыплятам приходилось изучать и другие школьные дисциплины. Они учились отыскивать пищу, учились запоминать во время прогулок такие места, где пищи было больше, внимательно поглядывали за матерью и так же, как маленькие домашние цыплята, торопились к ней, чтобы узнать, какое еще лакомство отыскала утка, глухарка, тетерка или курочка-рябчик.

Малыши старались во всем подражать матери, как подражали наседке маленькие цыплята, разрывая еще неумелыми крошечными лапками мусорную кучу. Закон подражания родителям был главным законом в любой школе.

Конечно, мать-медведица никогда не рассуждала, как лучше воспитывать медвежат, но зато она хорошо знала лес, знала каждую тропку, а то и каждый пень возле лесной тропы и с утра пораньше отправлялась вместе с малышами в поход по тайге.

Медвежья семья обходила поляны, старые вырубки, заглядывала к муравейникам, посещала ягодные болота, и всюду мать находила пищу, но эту пищу она находила только для себя.

Медвежата неслись следом, забегали вперед, старались отнять у матери лакомство, но медведица недовольно ворчала и строго посматривала на своих неугомонных малышей. И те сразу же успокаивались, начинали внимательно следить, какой корень и где именно отыщет мать, какой пень начнет ворошить, и тут же находили себе точно такой же пень и, разбрасывая когтями гнилушки, выискивали среди них личинки насекомых.

Закон подражания был основой воспитания и маленьких медвежат…

Медвежья школа уже начала в тайге свои занятия. Мне очень хотелось поближе познакомиться и с педагогом и с учениками этого интересного учебного заведения, и теперь я жил в небольшой деревушке на краю леса и ждал хорошей дороги в лес.

Дорога в лес была пока очень тяжелой. В лесу под елками еще лежал снег, болота затопила весенняя вода, и пробираться туда, где уже начались занятия медвежьей школы, сейчас можно было разве только на лодке. Но такой лодки, которая выручила бы меня на вспухших от воды весенних болотах и не слишком обременяла бы в пути по еловым островам, где все еще прел снег, остававшийся с зимы, увы, не было, и мне приходилось только ждать.

Мой рюкзак был давно уложен, со дня на день я собирался тронуться в путь, а пока было время, внимательно присматривался еще к одной замечательной школе животных — к школе будущих четвероногих охотников…

Щенков давно разобрали, разнесли по разным домам и будущие помощники человека готовились теперь пройти высшие курсы своего образования на охотничьих тропах рядом с людьми, а пока они учились быть верными хозяину, учились следовать за ним по пятам и подходить к нему по первому сигналу.

У меня тоже был маленький смешной щенок. Каждое утро он весело крутил хвостиком, припадал на передние лапки, нетерпеливо взлаивал и даже сердился, когда мисочка с его завтраком появлялась на полу не так скоро. Я кормил щенка, выпускал его на улицу и принимался за свои дела, а мой будущий помощник, нагулявшись, возвращался домой и укладывался у порога, осторожно посматривая на окружающий мир.

Наверное, этот мир казался моему маленькому другу очень большим и даже пугал его неизвестностью и простором. Но в этом огромном мире у моего щенка уже была одна знакомая дорожка. Она вела от крыльца моего дома к забору, потом сворачивала за угол чужой избы, осторожно огибала сараи… А дальше щенок уже смело несся к поленнице, где его ожидала мать…

Пальма жила в другом месте — она принадлежала другому хозяину, но каждое утро приходила к этой поленнице на задах дома и, развалившись на молодой травке, пригретой солнцем, ждала своих учеников.

Ученики прибывали по одному и послушно рассаживались вокруг матери. Затевать возню пока нельзя — игры разрешались только после занятий, и кудлатые «первоклассники», поскуливая и повиливая от нетерпения хвостиками, ждали «звонка к уроку».

Сигнал к началу занятий подавала мать. Она подбирала под себя лапы, приподнималась с земли, потягивалась, складывала колечком хвост и направлялась за поленницу.

Щенки оставались на месте. Мать скоро возвращалась и приносила рваное, растрепанное решето. Но это решето еще могло катиться по земле, увертываться из-под лап, и щенки с визгом бросались к интересной игрушке.

Пальма наблюдала за щенками со стороны. Когда решето слишком долго увертывалось, не попадалось в зубы, она подходила к ученикам, расталкивала их носом, отводила в стороны лапой и оставалась наконец одна над игрушкой.

Ученики замирали, внимательно смотрели на мать, и тогда Пальма быстрым ударом зубов прихватывала край обода. Мгновение — и собака-педагог уже тряхнула головой влево-вправо, тряхнула резко и коротко, будто в зубах у нее было не решето, а только что пойманный хорек… Так надо расправляться со зверьком, так надо побеждать.

Мать отошла в сторону, и щенки по одному снова направились к «учебному пособию». Та же напряженная стойка над решетом, точно так же, коротко и резко, зубы ударяют по деревянному ободу, точно такая же, но пока только детская, трепка выпадает на долю игрушки.

Нетерпеливый, настырный Валетка не выдержал, не остановился перед хваткой, не тряхнул как следует «зверька», а с налету впился зубами в обруч и заурчал… Так нельзя. Так сразу не угомонишь хорька — верткий зверек успеет вцепиться острыми зубами в щеку или нос. А нос охотничьей собаке надо беречь. Надо победить сразу быстрым резким движением… И Пальма не торопясь подходит к Валетке, отгоняет его от игрушки и снова повторяет урок…

Занятия в школе, наверное, не успевали надоедать щенкам. Первый урок заканчивался тут же, как только ученики все понимали, но были готовы еще и еще нападать на решето. Пальма отбирала игрушку, которую щенкам так хотелось потрепать, и устраивала новое занятие — поиск добычи.

Игрушка остается пока непобежденной, она еще не растрепана как следует, не разорвана на мелкие части, ее еще хочется схватить зубами, не отдать другим, но мать куда-то уносит решето. Как хочется малышам броситься следом, впиться острыми зубками в край обода, отнять у матери. Но такой поступок запрещен. Всякое нарушение дисциплины пресекается немедленно неодобрительным взглядом — провинившийся отступает и бочком-бочком пятится назад к своим более послушным одноклассникам.

Решето исчезло. Пальма возвращается обратно. Щенки бросаются навстречу, хватают мать за хвост, за уши. Мать увертывается, отступает и понемногу отходит туда, куда только что снесла игрушку.

Учитель и ученики возвращаются довольными. Самый старательный из «первоклассников» победно тащит за собой только что найденного «зверька», и все повторяется сначала. Снова Пальма уходит, снова возвращается без игрушки, снова щенки отправляются на поиск добычи, но теперь уже без помощи матери разыскивают интересующий их предмет.

Второй урок освоен. Решето остается у поленницы — его уже не хочется таскать, трепать, и все щенки стайкой наперегонки несутся за матерью.

Гонки устраиваются по кругу. Наверное, мы, люди, назвали бы такое занятие уроком физкультуры. Но малышей ждало знакомство еще с одной сложной наукой.

Щенки догоняли Пальму. Взрослая собака легко могла убежать от них, но она не торопилась, и, когда кто-либо из учеников отставал и, казалось, терял интерес к игре-занятию, педагог задерживался на месте, позволял догнать себя, опрокидывался на спину и даже поднимал кверху лапы.

И снова гонка по кругу, снова преследование матери. Щенки понемногу отстают, повизгивают от нетерпения, но вот один самый смышленый вдруг останавливается и начинает красться наперерез Пальме.

Сейчас Пальма будет снова здесь… Сейчас… Маленькая головка прижата к земле, подобраны для прыжка лапки, будущий охотник затаился, приготовился к броску… Сейчас…

Конечно, Пальме ничего не стоит увернуться от щенка, проскочить мимо — ведь сколько раз ловкость и быстрота выручали ее при встрече с грозным врагом, но сейчас собака-педагог поступает по-другому. Она чуть-чуть задерживается около затаившегося щенка и, дождавшись, когда малыш кинется в атаку, опрокидывается на спину.

Смышленый ученик победил, и высшая для него награда — потрепать ухо матери, поурчать, зарывшись носом в шерсть взрослой собаки. Так надо. Надо быть победителем. Он молодец — понял, что иногда проще затаиться, выждать, чем попусту бегать следом. Из этого щенка вырастет серьезный, толковый пес. Может, эту науку освоят и другие ученики, подметив, как поступил их собрат. Но это уже в другой раз. Сейчас конец занятиям, и щенкам сейчас уже разрешается все… Мелькает в воздухе старое решето, катается по земле Пальма, визжат щенки — свалка, но заслуженная, добытая послушанием и прилежностью.

Каждый день в программу обучения Пальма вводила все новые и новые уроки, и вслед за поиском добычи и преследованием вскоре начались самые настоящие практические занятия в поле…

По утрам щенки, по-прежнему помахивая хвостиками у мисок с молоком, демонстрировали хозяевам свою верность, но после завтрака так же исправно собирались возле матери и веселой гурьбой отправлялись ловить мышей.

Поиск и добыча мышей были, конечно, главной целью урока, но на пути к месту охоты приходилось брести по лужам, преодолевать канавы и даже форсировать небольшой ручеек. Щенки старались не отставать от матери, смело шли следом за Пальмой по воде, а те, которые долго не решались замочить лапки, вынуждены были догонять своих товарищей.

Первый класс школы, в которой занимались щенки, заканчивал занятия лишь к осени. Только к осени хозяева обычно вспоминали о своих питомцах и уводили уже подросших щенков в лес на охоту. Там, в лесу, на охотничьих тропах, для щенков как бы продолжалось занятие во втором классе, обучение настоящему охотничьему мастерству, где обязанности педагога уже брал на себя человек.

У меня, к сожалению, мои лесные тропы начинались еще по весне, а сейчас как раз стали просыхать дороги, и я отправился в тайгу, взяв с собой и своего щенка, который только-только получил основные уроки жизни. Я очень жалел, что мой четвероногий друг не смог побыть рядом с Пальмой до осени, не смог под руководством опытного педагога закончить первый класс положенной ему школы.

Конечно, мне будет веселей с собакой в лесу, будет проще переждать в избушке худые дождливые дни — щенок заменит мне друга, товарища. Но смогу ли я заменить своему маленькому другу настоящего учителя, смогу ли научить его, как Пальма, преодолевать лужи и ручьи, смогу ли показать, как побеждать хорька и как отыскивать на высоком дереве белку?

Может быть, вам приходилось читать краткие, но ясные для посвященного человека объявления: «Продается собака… Родители — прекрасные охотники…» Но собака, сын прекрасных родителей, продается в возрасте полутора лет… Это тот возраст, когда пес должен был стать неплохим охотником. Но хозяин с ним расставался.

Увы, хозяин не смог преподать своему другу и помощнику сложное лесное мастерство, не смог привить нужные охотничьей собаке навыки, и теперь вынужден повесить объявление о продаже взрослой, но необученной собаки.

Когда я забирал в лес своего маленького щенка, не успевшего поучиться под руководством Пальмы, мне вспоминался один случай неудачного воспитания животных…

В тот раз человек должен был отвечать за судьбу двух маленьких овечек. Малыши появились на свет глубокой осенью, когда стадо уже не гоняли на выпасы, когда овец уже закрыли на зиму в теплые дворы и кормили сеном.

Мать овечек вскоре продали. Малыши остались одни. Они пили приготовленное для них пойло, жевали сено, благополучно дождались весны и наконец вышли из хлева на первую весеннюю прогулку. На дворе уже поднималась молодая травка, но овечки, выросшие в хлеву, наотрез отказывались лакомиться зеленью. Пища была под ногами, но рядом не было матери, не было рядом и других овец, и никто не мог показать животным, как щипать зеленую траву. Они по-прежнему жевали только сено и топтали копытцами свежий корм.

Потом, когда вместе с другими овцами эти овечки отправятся на пастбище, они поймут, в чем дело, и сразу научатся щипать траву, что растет под ногами, а пока хозяин овечек был вынужден кормить их, как и по зиме, только сеном… Конечно, этот человек не поступил бы так опрометчиво, не стал бы разлучать мать и детей, если бы заранее знал, какие именно уроки преподают животные своим детям…

В тайге догорала весна, и на смену весне приходила добрая, спокойная тишина северного лета. Я осторожно пробирался среди зарослей тростника, прятался за деревьями, тихо бродил по лесным тропам, подолгу лежал в кустах у веселых солнечных полянок и по-своему инспектировал лесные школы, сравнивая их между собой. И почти в каждой лесной школе я встречался с одними и теми же законами обучения. И почти в каждой школе малыши обучались послушанию, а расшалившиеся ученики получали от педагога заслуженное наказание.

Если маленьких утят мать-утка наказывала лишь легким ударом клюва, то медвежатам приходилось порой отведать очень тяжелый шлепок материнской лапы…

Медведица учила своих детей осторожности примерно так же, как учили нас этому наши родители… Стоило матери-медведице обнаружить впереди себя на тропе что-то подозрительное, как она тут же останавливалась и негромко пофыркивала. Медвежата жались к матери, испуганно вытягивали мордочки в сторону неизвестного звука или запаха и, если опасность приближалась, по новому сигналу матери спешили за ее спину или же кидались к высокому дереву, на которое можно было сразу забраться.

Медвежата были еще детьми, в их лапах пока не собралась грозная сила, которая может остановить почти любого врага. Да и надо ли всегда вступать «врукопашную» даже такому сильному животному, как медведь?.. Может, лучше обойти, избежать неприятности, заранее узнав о ней…

Вот медведица остановилась возле свежих следов человека. Медвежата еще не знали, не видели это опасное существо. А встреться им человек, они, наверное, постарались бы проверить, кто это вышагивает по лесу, — ведь медвежата очень любопытны. И кто знает, чем окончилась бы такая встреча для лесных малышей… Но мать вдруг остановилась, осторожно обошла подозрительный участок и предупредила медвежат о возможной опасности негромким сердитым ворчанием.

Медвежата помнили, как мать иногда фыркала, обходя болотную топь, проезжую дорогу и небольшой домик на берегу озера, откуда приходил к ним запах дыма. При этом медведица-мать настораживалась, а вместе с нею настораживались, затихали и малыши. И сердитое пофыркивание, и настороженность медведицы рассказывали медвежатам о том, что неподалеку опасность. И сейчас, встретив какой-то необычный для медвежат запах, медведица сердито заворчала… И медвежата, издали потянув в себя запах неизвестных следов, стороной-стороной обошли возможную опасность.

Они еще не встретили самое опасность, но поверили матери, запомнили, что этот подозрительный запах связан с какой-то неприятностью, и теперь с таким же недоверием будут относиться к любым следам человека.

На тропах в тайге я не мог часто видеть медвежат. Не всегда удавалось близко подойти к чуткой медведице и как следует понаблюдать за занятиями в этой лесной школе. Но если мне и удавалось приблизиться к педагогу и ученикам, то урок тут же прекращался и животные исчезали в чаще. Некоторое представление о занятиях в медвежьей школе можно было составить по следам, которые оставляли животные, но следы не всегда рассказывали даже о том, какой сигнал подала здесь медведица своим ученикам-медвежатам.

И только у воды, на берегу озера, где медвежье семейство задерживалось подолгу и появлялось почти каждый день, мое терпеливое ожидание всегда окупалось интересными наблюдениями.

Медвежата озорно шлепали по воде, фыркали, выскакивали на берег, отряхивались на ходу и тут же бросались друг на друга. Казалось, мать не замечает этой возни. Но вот страсти разгорались, забывалась осторожность, и сцепившиеся малыши бурыми клубками катились в воду.

Из воды шалуны выбирались уже виноватыми. Они выходили на берег стороной, боязливо посматривая на материнскую лапу.

А лапа у медведицы была тяжелой. С ней уже пришлось познакомиться после шума и возни на таежной тропе. Наказание следовало незамедлительно и не так уж условно, когда слишком развеселившиеся малыши забывали, что в походе надо соблюдать тишину… Беспечность — не медвежья черта… Получивший увесистый шлепок жалобно кричал, крутился на месте, но новая тяжелая оплеуха заставляла пискуна сейчас же замолчать. И теперь после шумной возни или неосторожного купания медвежата хорошо знали, что если и придется расплатиться за озорство, то только молча…

Не знаю, может быть, именно эта строгая мера наказания — удар медвежьей лапы — и заставляла малышей внимательно следить за каждым движением матери, но только подражание медведице доходило у медвежат до настоящего комизма. Они копировали ее походку, позы. Если медведица устало поглядывала на озеро, чуть склонив набок голову, то медвежонок мог тут же начать корчить точно такую же рожицу.

Как-то с осины упала вниз сухая ветка, она не долетела до земли, а, зацепившись за куст черемухи, повисла перед носом медведицы. Ветка мешала. Медведица коротко приподняла лапу и смахнула ветку раздраженным движением, каким обычно отмахиваются от надоедливого комара. И тут же медвежонок, сидевший рядом с матерью, повторил ее движение…

Повторил раз, другой. Перед малышом не было никакой ветки, ничто не мешало ему, ничто не отлетало в сторону после удара лапкой, ничего вкусного не попадало в рот. Малыш снова посмотрел на мать, будто спрашивал, что же это такое, для чего она махала лапой, но увидел, что медведица пристально всматривается в противоположный берег, и тут же сам принял сосредоточенную позу.

Занятия в медвежьей школе прерывались к зиме, но обучение малышей на этом не заканчивалось. Впереди был следующий, второй класс, после зимних каникул, проведенных вместе с матерью в берлоге.

Медвежье образование было более сложным и разнообразным, чем сокращенный курс подготовки взрослых птиц. Да и чему особенному учиться цыплятам, когда одного дня занятий им почти хватало, чтобы усвоить премудрости всей куриной жизни. А попробуй научись за один год определить, когда наступает срок похода на овсяные поля, попробуй научись за год устраивать берлогу и выбирать для нее самое подходящее место. Да разве научишься делать хороший дом, если не узнаешь сам, что это такое, — вот и забираются медвежата-первоклассники зимовать в берлогу, которую устроила для них и для себя медведица-мать.

Медвежонок обязан научиться сооружать и летние перины-лежки в сухом, спокойном месте. Ветки для перины можно обламывать только в стороне, нельзя портить, ломать то дерево, которое прикроет тебя от дождя. Нельзя устраивать постель из толстых ветвей — иначе спать будет неудобно. Следом приходили к подросшим медвежатам законы личного хозяйства, правило неприкосновенности чужих границ, познавали самые рациональные тропы по ягодникам, дороги вдоль муравьиных домов и все дальние уголки тайги, где можно отыскать самую разную пищу.

Пожалуй, одного года обучения не хватило бы медвежонку, чтобы до конца разобраться в хозяйстве матери и перенять опыт для устройства своего собственного дома, поэтому, видимо, и появился второй класс лесной школы, предназначенной для медвежат.

Но учиться долго могло показаться неинтересным. Весна, смутное представление о самостоятельных дорогах, наверное, сумели бы отвлечь внимание медвежат от занятий. Но природа учла возможную непоседливость своих учеников, которая может пройти с возрастом, с желанием обзавестись семьей и собственным домом, и отодвинула тот срок, когда медвежата действительно становились совсем взрослыми и покидали мать. Первый класс лесной школы, берлога, затем второй класс на следующее лето — и только тогда можешь задуматься о настоящей медвежьей жизни…

Второй класс был предусмотрен и в лесной школе, в которой занимались маленькие волчата. Отец и мать с новой весны обзаводились новыми щенками, но прошлогодние, еще не возмужавшие как следует, волчата-переярки, все-таки не уходили слишком далеко от родного логова. Им выделялось по соседству с хозяйством волка и волчицы собственное имение, и не так уж редко родители приглашали своих взрослых детей для совместных летних охот.

Коллективные охоты волков требовали опыта, знаний. А какой опыт, какие знания могут быть у волчат-несмышленышей?.. Конечно, еще с осени немного подросших волчат можно было отпустить в самостоятельную дорогу, не познакомив ни с выстрелами, ни с красными флажками, ни с капканами, ни с отравленной привадой, не научив загонять на болото лосей и охотиться за зайцами. Но разве можно поступить так с волчатами, на воспитание которых было потрачено много сил, разве можно позволить им самим знакомиться с охотниками, их ружьями, капканами, флажками… Нет, волчата, родившиеся по весне, с осени начинают познавать науку осторожности и науку коллективной охоты в замечательной волчьей стае, о законах которой мы с вами уже говорили.

Всю осень и всю зиму продолжается обучение прибылых волчат, родившихся прошлой весной. К новой весне начальный курс обучения подходит к концу, завершаются занятия в первом классе. А с весны начинаются занятия уже во втором — теперь волчата отходят от матери, именуются уже не прибылыми, а переярками, все лето живут неподалеку от логова, а осенью снова собираются вместе с матерью и отцом в стаю и отправляются в новый осенне-зимний поход, чтобы закрепить и проверить на практике полученные за время обучения знания. И только в конце новой зимы волки-переярки получают право на самостоятельную дорогу — к этому времени молодые волки начинают подумывать о собственной семье…

Много можно рассказать о замечательных школах животных… Но я прошу вас самих внимательно понаблюдать за взъерошенными, задиристыми цыплятами-петушками… Молоденькие петушки горят желанием поскорей стать взрослыми птицами и вслед за красавцем петухом пытаются прыгнуть на забор и подтянуть его громкое «ку-ка-ре-ку» своими хриплыми голосами… Я прошу вас: присмотритесь, как учит своего теленка корова, как набирается опыта маленький жеребенок, и тогда без моих подсказок вам откроются тайны обучения, которые существуют у наших пернатых и четвероногих друзей и соседей… Я же, заканчивая свой рассказ, хочу еще раз вернуться к талантливому педагогу Пальме, которая обучала своих щенков в небольшой северной лесной деревушке…

Второй раз я встретил эту охотничью собаку уже на следующую весну. У Пальмы были новые щенки, она так же старательно учила их трепать добытого «зверька», но теперь вместо решета выручало педагога другое наглядное пособие — рукав старой куртки…

Прошлогодних щенков Пальмы увели в лес еще прошлой осенью, и рядом с матерью осенью и зимой оставался лишь один-единственный кутенок, неказистый Рыжик. Хозяин Рыжика, пожалуй, понимал толк в воспитании собак и, конечно, знал, что второй класс у охотничьих собак самый ответственный — только после второго класса и появляются такие собаки, которые не подведут в лесу.

Во втором классе занятия начинались уже на охотничьих тропах, щенкам прививался интерес к зверю, у них развивалась охотничья страсть, собаки-подростки учились долго и верно облаивать белку и не терять из виду куницу, уходящую от охотника по вершинам высоких елок.

Хозяин Рыжика, видимо, знал все это очень хорошо, а потому и доверил Пальме воспитание щенка и во втором классе. И Рыжик отправился на первые охотничьи тропы вместе с матерью. И уже к двенадцатимесячному возрасту единственный оставшийся при Пальме ученик по всем предметам охотничьего мастерства заработал верные четверки. С таким аттестатом Рыжик и отправился в самостоятельную дорогу, где ему теперь не так уж сложно было дотянуть до круглых пятерок…

Мне не удалось отдать своего четвероногого друга во второй класс школы, где роль педагога выполняла бы опытная охотничья собака. Я сам старался быть образцовым учителем. Но это у меня, увы, не всегда получалось… Вы помните мой рассказ об охоте, о коллективной охоте ворон, волков и моей собаки вместе с совой? Наверное, много раньше смог бы добиться я от своего четвероногого друга полного понимания, если бы умел, как Пальма, объяснить ему все то, что требовалось знать охотничьей собаке…