Врач не считал происшествие сердечным приступом и списал все на ангину, назначив уколы кальция и железа и наказав всегда носить с собой пузырек с крошечными таблетками нитроглицерина. Еще Скотту надлежало больше отдыхать и меньше курить. Нельзя было бегать, ходить по лестницам и, по крайней мере, еще несколько недель – вступать в интимную связь. Шейла отнеслась ко всем предписаниям со строгостью неумолимой сиделки.

Она обосновалась в «Садах», почти никого к нему не пускала и самому не позволяла вставать. Стромберг согласился на отсрочку, что дало Скотту время нагнать работу. Он приспособил желтый чайный поднос как подставку и писал, приподнявшись на подушках, как Флобер. В пять Шейла отбирала поднос и собирала с пола разбросанные черновики, чтобы потом их перепечатать. Пока она готовила ужин, Скотт мог следить по радио за новостями из Европы, хотя на самом деле до смерти хотел выпить джина с Боги и Мэйо. Ему нравилась забота Шейлы, но он не терпел, чтобы с ним обращались как с немощным. К третьему дню он уже продумал побег в мельчайших подробностях.

Тогда вышла ссора из-за отъезда Скотта на Пасху. Шейла боялась, что он плохо перенесет дорогу, хотя доктор дал разрешение не моргнув глазом. Она упрашивала Скотта остаться, уверяла, что дочь все поймет. Все равно летом она сама приедет. Прикованный к постели, Скотт не мог уйти от разговора, и каждый новый спор его только утомлял. Он твердил как заведенный: обещал Скотти, да и к поездке уже все готово.

– Всего неделя.

– А потом месяц проведешь в постели.

– Я должен. И ты это знаешь.

– Лучше бы ты остался.

– Я бы и сам хотел.

Эти слова Скотт еще мог ей сказать, но они не умилостивили Шейлу. Слишком хрупок был еще мир между ними. Теперь Скотта не удивляло, что иногда любовники превращаются в убийц.

В последний вечер Шейла поменяла постельное белье, и они вместе спали на широкой кровати Скотта, не нарушая наставлений доктора. Шейла не смягчилась. Она хотела напомнить ему, чего он лишится, уехав. И Скотт не мог противостоять влечению, несмотря на то что на нем была мешковатая пижама, а на ней – бюстгальтер. Шейла отодвинулась на край постели, но он навалился сверху.

– Остынь, милый, придется подождать, – сказала она.

– Это меня не убьет.

– Это – нет.

– Давай проверим.

– Очень великодушно с твоей стороны, но не тебе придется объясняться с доктором.

– А что ты ему скажешь?

– Скажу, что хотела как лучше, но ты меня не слушал.

– Прохладный прием для того, кто едва не умер.

– И правда. Но ты действительно меня не слушаешь. Делаешь что хочешь, а потом ждешь от меня заботы, когда дело плохо кончается.

Скотт хотел поспорить, сказав, что Шейла все слишком упрощает, но не смог.

– Сама виновата, – сказала она.

– Вовсе нет.

– Да послушай же! Я это уже проходила с мамой. У нее помутился рассудок; приходилось готовить ей ужин, укладывать мальчиков спать. Мне тогда было десять или одиннадцать. И ничего с тех пор не изменилось!

Скотт хотел было сказать, что в последнее время исправлялся, но знал, что лучше не прекословить.

– Я понимаю, человека не поменяешь. Будь добр, на этот раз береги себя, пожалуйста. Не могу видеть тебя таким.

И почему он обязан беспокоиться о ком-то, кто беспокоился о нем самом? Любому другому можно было бы соврать.

– Постараюсь, – сказал Скотт и тут же об этом пожалел.

К утру просьба Шейлы приобрела весомость пророчества, витавшего над их головами во время прощального поцелуя и преследовавшего Скотта даже на самолетном трапе. Впрочем, когда самолет оставил позади горы и внизу потянулась непроходимая пустыня, оно постепенно развеялось, и Скотт смог сосредоточиться на предстоящей дороге, будто в те долгие часы, что предстояло провести в воздухе, в его голове мог бы родиться блестящий план. Но, не зная, в каком состоянии Зельда, об этом и думать было нечего. Скотти, наверное, будет держаться особняком, как всегда, давая родителям время побыть вдвоем. Скотт взял с собой сценарий в надежде еще до Пасхи телеграфировать Стромбергу о том, что закончил. Однако не работал, а разглядывал кабину и делал заметки о пассажирах. Солт-Лейк-Сити, Денвер, Омаха. Самолет резиновым мячиком скакал через весь континент, стюардессы при каждой дозаправке пополняли запасы сэндвичей и свежих газет, помогали разложить спальные места. Боясь пролить лекарство, Скотт отпил две столовые ложки снотворного прямо из бутылочки и в считаные минуты отключился. Его разбудили перед самым Балтимором, в иллюминаторы били рассветные лучи. Скотт потягивал кофе, думал о Шейле, которая еще спит на голливудских холмах, и молил, чтобы перелет наконец закончился.

Скотти ждала его на вокзале. На ней была модная тельняшка, какой Скотт у дочери еще не видел. Выбрать, конечно, помогла жена Обера, Энн.

– Какая ты элегантная! – сказал он, положив руки на плечи дочери. – Напомни поблагодарить ее. Как твоя латынь?

– Bonum.

– Bene factum! Говорю тебе, летом она придется очень кстати.

– Разве что встречу симпатичного кардинала.

– Кстати, маме ни слова! Ты написала ей, как я просил?

– Да, пап, – ответила Скотти угрюмо.

– Не говори так, будто это обуза. Письмо в месяц – не слишком обременительно.

– Написать мне нетрудно. Дело в ее ответах. Она тебе сообщила, что намерена кататься на велосипеде по Провансу?

– Нет, – ответил Скотт, надеясь, что дочь шутит.

– Написала, что поедет туда осенью с какой-то женщиной из больницы. И будут жить в шато.

– Мама запуталась.

– Это я поняла.

– Доктор пишет, что не отпустит ее больше без присмотра. Похоже, у них там что-то случилось за это время.

– Похоже на то. Так она не едет в Прованс?

– Нет. Но сиделку к ней приставят.

– Боже.

– Думаю, это не так уж плохо.

Скотт понимал озабоченность дочери. Еще один посторонний – еще один свидетель их незавидного положения. Он не стал упоминать, сколько за это приходится доплачивать.

Когда поезд подошел, Скотт подхватил сумку дочери и занес ее в вагон вместе со своей, хотя знал, что не стоит этого делать. Ехать им предстояло вдоль побережья, так что он выбрал места на левой половине вагона, откуда будет удобно глядеть на сменяющие друг друга бухты и прибрежные болотца. Наступило время отлива, по обнаженному песку вышагивали чайки. Оказалось, что рыбацкая хижина, которую Скотт приметил в прошлый раз, сгорела. Скотти сидела молча и переписывала таблицы глаголов, пока он сам листал «Колльерс». В отношениях отца и дочери наступил момент, когда они виделись только по праздникам, а их жизни редко пересекались. Скотти была хорошим спутником, наблюдательным и остроумным, но он часто ощущал, как отдаляет их друг от друга время, проведенное порознь, ей словно не было до него дела. И дальше будет только хуже. Этой осенью Скотти уедет в колледж.

– Не хочешь почитать? – спросил он, доставая сценарий. – Только пообещай не жалеть меня.

– Обещаю. Его уже кто-нибудь видел?

– Ты первая.

Она спрятала тетрадку по латыни и, вооружившись карандашом, склонилась над страницами, как редактор, иногда над чем-то посмеиваясь или задумчиво хмурясь. Потом Скотти выпрямилась и заработала карандашом. Как и любому ребенку, ей хотелось поисправлять ошибки взрослых. Скотт почел за лучшее спрятаться за журналом и просматривать очередную статью о кризисе в Европе. Изредка он поднимал глаза на дочь, чтобы узнать, сколько она уже прочитала. Хорошо бы она учебники с таким рвением изучала. Впрочем, в ее возрасте он сам был не усерднее. Да что там, куда менее! Почти весь второй курс Принстона он ночи напролет самозабвенно писал пьесы. Больше всего Скотт хотел уберечь ее от своих ошибок.

Когда Скотти перелистнула последнюю страницу, он сделал вид, что ничего не заметил. Дочь легонько похлопала его по ноге.

– И чем все закончится?

– А чем, по-твоему, должно?

– У любовных историй бывает всего две развязки.

– Это какие же?

– Любовь до гроба или разбитое сердце.

Если дочь что и переняла от него, то это любовь ко всевозможным историям. Спор о том, как развивать сюжет, был в самом разгаре, когда по вагону пошел проводник.

– Норфолк, следующая Норфолк!

Скотт подумал, как хорошо было бы никуда не идти, а так и скользить дальше по побережью до самой Флориды.

Рядом с Зельдой он ожидал увидеть сиделку в форме, какую видел в больнице на старшей сестре, уверенно выполнявшей свои обязанности в суматохе приемной. Но возле жены стояла сутулая блондинка в коричневом свитере и такой же юбке, похожая на учительницу. Две женщины с одинаковыми пучками могли бы сойти за старых дев-близнецов, только у надзирательницы кожа была морщинистая и дряблая, чего не могла скрыть даже пудра, а вздернутый нос картошкой придавал лицу вечно удивленное выражение, будто она только что влетела в стеклянную дверь.

Зельда с Рождества не изменилась, во всяком случае, так Скотту казалось до тех пор, пока она не улыбнулась. На новом зубе, как и на соседнем с ним, зиял неровный скол. Каждый раз встречая жену, Скотт думал о том, как мало знает о ее жизни в лечебнице. Сначала он обнял ее сам и только потом уступил место Скотти.

– Это моя подруга мисс Филлипс. Так совпало, что она из Филадельфии, легко запомнить имя.

– На самом деле я из Пенсильвании, – сказала женщина, пожимая им руки.

– Мисс Филлипс смотрит здесь за тем, чтобы я не рвала одежду и не носилась по улицам как сумасшедшая.

– Снова взялась за старое? – спросил ее Скотт.

– Мне стало холодно. А сам-то ты как?

– Дел по горло.

– Следи за языком в присутствии этой дамы. Она любит записывать за людьми даже больше тебя.

– Я думал, это твоя подруга.

– Так и есть, только очень дотошная.

– И хорошо, – сказал он. – Нам как раз такой человек и нужен. Рад встрече!

– Спасибо, – ответила мисс Филлипс.

В старом скрипучем междугороднем трамвае, идущем в сторону пляжа, противно пахло озоном и графитовой пудрой. И сиделку нельзя было отвести в сторону, чтобы спросить, чего ожидал от них доктор Кэрролл. Вся затея напоминала эксперимент без заданных параметров. Ехали молча. Скотт чувствовал, что она наблюдала и про себя отметила, что он специально сел между женой и дочерью. В защиту своей семьи он сказал бы, что от очевидности их общие проблемы, как и личные Зельдины, не становились разрешимее.

Отель «Кавальер», как и «Бичкомбер», был пережитком прошлого десятилетия, похожий на хранящийся годами кусок свадебного торта. Пристроенные к основному зданию казино с провисшей крышей и крытая танцевальная площадка держались на полусгнивших сваях и только и ждали следующего урагана. Еще до рождения Скотта магазин его деда Фицджеральда меблировал все триста номеров отеля белыми плетеными стульями, диванами и изголовьями кроватей. В детстве, еще до того как отец прогорел, Скотт провел здесь как-то летнюю неделю, бегал по запутанным лестницам, гостиным и галереям, так что для него этот приезд был и горьким, и приятным возвращением. Последний раз он останавливался здесь два года назад. Скотти и Зельда тогда поссорились, и хотя с тех пор отношения между ними до конца не наладились, Скотт надеялся, что присутствие постороннего человека сыграет свою роль и поможет сгладить углы.

Еще одно изменение коснулось проживания. Вместо одного люкса с несколькими комнатами все трое членов семьи теперь спали в отдельных номерах. Непозволительное, но необходимое расточительство, которое, впрочем, само собой решило самый неловкий вопрос отношений супругов. Скотт полагал, что Зельда будет возмущена, однако она покорно последовала за мисс Филлипс в их номер, будто в новую палату.

Ужин назначили на шесть в зале Нептуна. Цвета ковра, занавесок, стен и даже хрустальных подсвечников повторяли водную гамму, чтобы посетители почувствовали себя гостями подводного царства, где всем заправляли средних лет официанты. Там, одетая все также в коричневое, мисс Филлипс рассказала о расписании, составленном доктором Кэрроллом. Завтрак в восемь, прогулка по побережью, теннис, неплотный обед, получасовой отдых, потом гольф. Принцип состоял в том, чтобы и здесь дни текли по больничному распорядку.

– Не рановато ли вставать в восемь на каникулах? – удивилась Скотти.

– Обычно нас поднимают в шесть, – ответила Зельда.

– А в дождь нам тоже в теннис играть?

– Если будет дождь, поиграем в настольные игры, – сказал Скотт. – Предлагаю встретиться завтра на берегу часов в девять.

Скотти хотела поспорить и о времени отхода ко сну – в девять вечера, – но отец еле заметно кивнул ей, прося этого не делать, а после ухода Зельды и мисс Филлипс пояснил словами. Это ведь мамины весенние каникулы. Нужно проявить терпение. Всего недельку.

– Терпеть не могу с ней играть, – буркнула Скотти. – Дело всегда кончается истерикой.

Скотт оглянулся, будто боясь, что Зельда могла услышать, хотя те уже были на другом конце зала.

– Разве она виновата?

– Тогда не надо играть.

– Ей это полезно.

– Чем же?

– Пирожок, не куксись.

– Попытаюсь.

– Вот и молодец.

Раньше Скотт пытался разводить их по углам, что иногда приводило к тому, что он оказывался меж двух огней и получал сполна от обеих. Скотт готов был явиться к завтраку и гулять по берегу моря, но предписания его собственного врача теннис исключали. Он надеялся, что в это время сможет работать, однако нельзя было бросать одну Скотти, так что пришлось сидеть у корта с мисс Филлипс и смотреть, как его девочки играют под руководством инструктора.

Зельда играла несомненно лучше дочери, злилась на неудачи, бросалась отбивать даже безнадежные для нее подачи, а Скотти стояла больше за линией и часто отбивала мячи со второго подскока. У Зельды был слабоват удар слева, а когда инструктор пытался поправить ей замах, Скотт видел, что жена начинала терять самообладание.

– Ну вот же! – крикнул он ей, когда мяч все же перелетел через сетку, и Зельда с гордостью на него посмотрела.

После разогрева играли двое против одного: Зельда и Скотти против инструктора, который играючи отбивал их удары, но пропускал лучшие подачи, чтобы немного поддаться.

Как-то раз мяч полетел между ними, и Зельда остановилась, крикнув: «Твой!», но Скотти замешкалась. Они стояли, глядя друг на друга, а мяч упал посередине и откатился к ограде корта.

– Ничего, бывает, – примирительно сказал инструктор. – Но «твой» не кричат, только «мой».

– Он же был на ее половине, – заспорила Зельда.

Скотти не возражала.

– Вам нужно договориться. Если мяч к вам близко, а партнер не кричит «мой», можно спокойно отбивать.

– Даже если он на ее стороне?

– Именно.

После этого, словно чтобы показать свои силы, Зельда забирала себе все спорные мячи, не пуская Скотти вперед, пока инструктор не попросил дать и дочери возможность поиграть. Правда, та упустила первый же мяч, так что он вылетел за ограду, и Скотту пришлось искать его в сливовых зарослях.

– Спасибо, – поблагодарил он потом Скотти.

– Ей бы самой с собой играть.

– Она не хочет. Она хочет с тобой.

– Может, все же пойдешь с нами на гольф?

– С вами будет мисс Филлипс.

Утешение было слабым, и, хотя после обеда Скотту удалось плодотворно поработать, он то и дело представлял себе три белые точки, дрейфующие по простору поля для гольфа. Будто обретя дар пророчества, он легко предугадал, что расскажет Скотти по возвращении: обмен колкостями неизбежно перерос в препирательства с инструктором, точь-в-точь как утром. В периоды затишья Зельда вела себя предсказуемо. Мисс Филлипс подоспела вовремя, отвела ее в сторону и извинилась перед инструктором; впрочем, осадок остался. Завтра занятия начинались в то же время.

– Я же говорила, – проворчала Скотти.

– Знаю, знаю, – вздохнул Скотт.

За ужином он спросил об игре Зельду. По ее словам, мяч она вела неплохо, но техника короткой игры хромала.

– Если играть от случая к случаю, навык теряется. А ты как поработал?

– Вот и у меня так же.

– Тебе хоть под руку никто не говорит, как карандаш держать.

– Инструктор только хотел помочь, – сказала Филлипс.

– Не нужна мне помощь, – улыбнулась Зельда, тыкая вилкой в тарелку.

Из-за врачебных рекомендаций супругов десерт могла позволить себе только Скотти. Зельда давно уже ревностно следила за фигурой дочери, и, чтобы избежать очередной перепалки, та ограничилась чашкой кофе, после чего все переместились в гостиную играть в юнкер – очередная пытка для Скотти. Когда пробило восемь, отец поинтересовался, как продвигается изучение латыни, тем самым давая предлог уйти, и Скотти, клюнув его в щеку, немедленно им воспользовалась.

– Как, а маму не поцелуешь? – спросила Зельда, и дочь нехотя к ней наклонилась. – Заметил? – спросила она, когда Скотти ушла. – Она мне и двух слов не сказала.

– Может, просто не о чем?

– Мне бы хотелось больше знать о ее учебе, друзьях, творчестве. Тебе вот она рассказывает. А мне нет.

Скотт передал дочери просьбу Зельды.

– Не обязательно говорить что-то серьезное, просто поболтай с ней.

– В том-то и дело. Ей скажешь что-нибудь, она уцепится, а потом вдруг заведет про Францию на велосипеде. Слышит только то, что хочет слышать.

– Понимаю. Все же постарайся быть к ней добрее.

– Я и так к ней добра. Это ведь она у нас любит говорить гадости, а потом строить из себя невинность.

Скотт остановил дочь взмахом руки.

– Я знаю, какой она бывает. А ты постарайся. Пожалуйста.

– Лучше бы в школе осталась.

– Нет, не лучше.

– Лучше.

– Пирожок!

– Не умасливай меня.

– Сладкий, сладкий Пирожок!

– Так нечестно.

– А мир вообще несправедлив, – сказал Скотт. – Но мы должны делать его лучше.

Вернувшись в комнату, Скотт вновь сел за сценарий в жарком свете лампы под жужжание сновавших вверх-вниз лифтов. По одну сторону его номера спала жена, по другую – дочь. Он слишком много курил, и нужно было бы достать стакан колы, чтобы промочить горло, но обслуживание номеров – удовольствие дорогое, да и не хотелось никого беспокоить. Уже за полночь, закончив сцену и принявшись за новую, Скотт все же подхватил пиджак и отправился в бар опрокинуть стаканчик на ночь. Глядя на огни рыбацких суденышек в море, он чувствовал, как приятный холодок джина успокаивает нервы. И всего одна порция отлично заменила затуманивающее ум снотворное.

Он это заслужил. Каждый отпуск Скотт теперь проводил одинаково. Глупо было и надеяться на что-то новое. Зельда вконец рассорилась с инструктором; теперь нужно было придумать, чем занимать ее после обеда. Вместо работы Скотт с Зельдой и миссис Филлипс теперь подолгу гулял по пляжу – очень полезно! – а Скотти тем временем загорала и читала в тишине. Он думал, что нашел компромисс, но Зельда обиделась еще больше, за глаза называя дочь ленивой и злопамятной. Отец семейства старался откровенно поговорить с каждой, однако его робкая попытка к примирению не привела, принеся разве что головную боль самому Скотту. От молчаливого разлада до открытой ссоры оставался всего шаг, напряжение особенно ощущалось за общим столом. И к тому времени, как все расходились спать, а Скотт принимался за работу, мечтать он мог только об обжигающем глотке спиртного.

В Страстной четверг Скотту не писалось. Стало ясно, что к Пасхе ему не успеть; пришлось утешаться и вторым стаканчиком, а потом и третьим, в унынии закусывая двойные порции джина полной луной и серебрящейся на воде полоской света. Погружаясь в тяжелые раздумья, Скотт вспоминал полюбившиеся места: Анси, озеро Комо, их первое лето на озере Уайт-Бэр, первую поездку на Бермуды. Бесчисленные балкончики в отелях, теплые ночи. Все двери распахивались перед их славой. На карнавальном вечере в Монте-Карло Зельда появилась в одном только кимоно нефритового цвета, в тишине сада сняла с себя пояс и обольщала его как гейша, пока на узких улочках внизу шло веселье. Скотт был молод и думал, что жизнь всегда будет для них праздником.

Бармен ударил в рынду в знак того, что заведение скоро закроется.

– Что-нибудь еще, сэр?

– Нет, спасибо, – отказался Скотт и, довольный собой, попросил записать на счет номера.

Скотт ухмылялся и встряхивал головой, идя по шатающемуся полу, как по трюму огромного океанского лайнера. В лифте он промахнулся мимо кнопки и только ткнул пальцем в жесткую панель. Со второго раза получилось попасть, однако двери почему-то не закрывались.

– Нажал ведь! – рассердился он и надавил сильнее.

Когда лифт все же поехал вниз, Скотт привалился к стене, будто собирался уснуть прямо там. Лифт остановился, двери открылись. Их номера были по коридору налево, но для пущей уверенности он стал сверяться с указателем, пытаясь не запутаться в цифрах, а затем пошел, следуя зигзагам на замысловатом узоре ковра. И не сразу заметил, что в коридоре есть кто-то еще.

В тусклом свете бра в конце прохода, словно привидение, стояла женщина. Невысокая блондинка в ночном халате. В первое мгновение Скотт с ужасом вообразил, что это мисс Филлипс, зашедшая его проверить, но женщина повернулась и пошла в другую сторону, будто сообразив, что зашла не туда или вспомнив о чем-то важном. Скотт вздохнул с облегчением и, с трудом переставляя ноги, побрел за белым удаляющимся пятном ее силуэта. Она плыла впереди, как призрак. Весь отель уже спал, и одурманенный мозг Скотта вдруг возомнил, что это дух явился показать ему неприглядное будущее.

Дальше коридор поворачивал налево и проходил мимо просторной террасы, только потом уводя в нужное Скотту крыло. Он бы не удивился, пройди женщина сквозь стену. Но та повернула за угол, увлекая его за собой. Дойдя до поворота, Скотт увидел, как она убегает вперед, через залитую лунным светом галерею, знакомым детским широким шагом, только сверкали пятки, и тут Скотта запоздало озарило: он видел не призрака, а Зельду.

Его первым порывом, как у гончей, было броситься за ней. Он понятия не имел, почему жена шаталась по коридорам. Ей полагалось быть в номере; мисс Филлипс не справилась со своими обязанностями.

Скотт зашагал нетвердой походкой, ноги заплетались. Зельда была быстрее, а он ведь еще и выпил, и это были не салочки, а прятки. И она успела скрыться.

Скотт точно знал, куда она направлялась, и потому не волновался – юркнула, конечно, в номер и теперь притворяется спящей. Задыхаясь, он преодолел последний поворот. Зельда стояла посреди коридора с тяжелой стеклянной вазой лилий, выставив ее наподобие щита.

– Я закричу!

– Тише, – сказал Скотт, беря ее за руки, – все хорошо.

– Закричу!

– Все в порядке. Я отведу тебя в комнату.

– На помощь! – заголосила она. – Помогите!

Скотт подошел ближе. Зельда отшатнулась, угрожающе занеся вазу, будто собираясь бросить ее в мужа. Но вместо этого повернулась и метнула ее в дверь.

Ваза разбилась с оглушительным грохотом, осколки разлетелись, цветы упали на пол.

– На помощь! – закричала Зельда, колотя кулаками в дверь. – Кто-нибудь, помогите!

И прежде чем Скотт успел сделать шаг, отскочила и, визжа, бросилась бежать по коридору.

Скотт ринулся за ней, забыв о наказе доктора.

– Помогите! Убивают!

Какой смысл был теперь прятаться в номере? Бежала она легко и без устали, как ребенок. Однажды, еще в «Пратте», гуляя по территории больницы, Зельда увидела подъезжающий грузовик, выпустила руку Скотта и чуть не бросилась под колеса. Тогда он был моложе, а легкие – здоровее, и все равно еле успел ее схватить.

Коридор тянулся бесконечным рядом дверей, зеркал и столиков с вазами. Скотт бежал из последних сил, стараясь не терять жену из виду. Хоть бы она кричать перестала!

Он настиг Зельду, когда та судорожно дергала ручку двери. Наверное, ключ забыла. Скотт приближался медленно, стараясь не напугать еще больше.

– Так, довольно, – сказал он, пока Зельда ломилась в дверь, будто и правда спасаясь от убийцы.

Скотт взял жену за руку, но она вырвалась и дала ему пощечину. Тогда он попытался схватить ее за запястья, но поймал только одно, и свободной рукой Зельда продолжала его колотить. В самый разгар борьбы Скотт вдруг почувствовал сильный удар и отлетел к стене, упав к ногам ее спасителей – двух мужчин в одинаковых халатах.

Удар пришелся по голове, наверное, даже пошла кровь. Но не успел Скотт ощупать рану, как его рывком подняли, прижали к стене и грубо тряхнули.

– Пустите!

По всему коридору люди выходили узнать, что за шум. Стоя в дверях своих комнат, они таращились на Скотта, как на преступника. Зельда вся сжалась. В халате, со сломанным зубом, падающими на глаза волосами – ни дать ни взять сумасшедшая.

– Он сошел с ума, – сказала она. – Из лечебницы сбежал.

– Не верьте ей.

– Умолкни! – рявкнул один из мужчин, сдавив Скотту горло.

– Он меня и раньше пытался убить, потому его и упрятали.

– Неправда.

– У него белая горячка.

– Ложь!

Мужчина сдавил горло сильнее.

– Я сказал молчать!

– Я вызвала полицию, – подала голос пожилая дама.

И тут появилась Скотти.

– Это мой отец, – сказала она человеку, державшему Скотта. – В чем дело?

– Он пьян.

– Не пьян. А вот она шатается по отелю посреди ночи.

Из открывшейся двери вышла мисс Филлипс, щурясь от света. Зельда нырнула за ее спину, будто ища спасения.

– Спросите ее! – взмолился Скотт.

– Он пытался меня убить, – не сдавалась Зельда.

– Я пришел, а она по коридору слоняется. – Скотт махнул рукой куда-то в сторону лифтов.

– Зельда, это правда?

Зельда виновато отвернулась, как нашкодившая собака.

– Вам полагалось следить за ней. – Скотт повернулся к мисс Филлипс.

Та подняла руку, как учительница, призывая всех к вниманию.

– Простите за доставленное беспокойство. Это моя пациентка, и я несу за нее полную ответственность. Больше такого не повторится.

Она увела Зельду в комнату и закрыла дверь.

– Я же говорил, – буркнул Скотт, высвобождаясь из рук своих тюремщиков.

Ни один не принес извинений. Когда Скотт раздраженно их потребовал, обидчик заявил, что ему еще повезло легко отделаться. Раз Зельду уже увели, толпа стала глазеть на новую сцену.

– Пап, не надо, – взмолилась Скотти и, пока ссора не успела разгореться заново, втолкнула его в свою комнату.

– Спасибо, – сказал он примирительно и сел к столу.

Теперь, когда напряжение спало, Скотт чувствовал, что невероятно измотан – словно проиграл битву. А ведь всего этого шума можно было избежать. И как глупо все получилось!

– Прости, что так вышло, – произнес Скотт со вздохом и ощупал мягкую шишку, уже вздувающуюся на голове.

– Стоило бы привыкнуть, – пожала плечами Скотти.

– На Рождество все было иначе. Хорошо еще, что ее нашел я. Чего ей взбрело в голову…

– А как ты там оказался? – спросила Скотти.

Вопрос застал Скотта врасплох. Он ответил не сразу, и дочь скрестила на груди руки, как прокурор.

– Выпил капельку в баре наверху. Кто же знал, что такое случится?

На его оправдание Скотти укоризненно кивнула.

– Пойду посмотрю, как они там. – Скотт встал и прижался ухом к двери, надеясь, что любопытствующие уже разошлись. Через шум, похожий на шепот моря в раковине, он различил приближающиеся мягкие шаги и три коротких стука в соседнюю дверь.

– Мистер Фицджеральд? – спросил официальный голос.

– Сиди здесь, – велел Скотт дочери, расправляя на себе пиджак и приглаживая волосы.

Стучавший оказался не полицейским, а охранником отеля. Полноватый британец с тонкими усиками и дешевым зубным протезом. Поступила жалоба, даже несколько жалоб, надо сказать.

Скотт принес извинения. У жены расшатались нервы. Больше не повторится.

Отелю также был нанесен определенный имущественный ущерб. Придется обсудить это с управляющим.

– Разумеется, – сказал Скотт. – Я все улажу. Благодарю вас.

Он подумал, что все обошлось легче, чем можно было ожидать – охранник быстро смягчился, но утром после завтрака со Скоттом пришел поговорить управляющий и вручил ему счет за пребывание в отеле, в который не забыли внести и двадцать долларов за разбитую вазу. «Кавальер» – семейный бизнес, объяснил управляющий назидательно, как банкир. Такое поведение недопустимо в этих стенах. Скотту вежливо, но твердо объяснили, что надо съехать.

Вместо одного пасхального ужина пришлось гостить в Норфолке у сестер Зельды все выходные, заняв старые детские. Скотти такому повороту не обрадовалась, а Зельду вновь посадили на успокоительные, так что дни напролет она ходила сомнамбулой. Скотт ничего не писал и не брал в рот ни капли до тех пор, пока не отправил Зельду с мисс Филлипс в больницу, а Скотти не посадил на поезд в Нью-Йорк. Потом сам сел в самолет, опрокинув перед тем пинту пива, и гадал, что же напишет в отчете мисс Филлипс. За завтраком в Канзасе выдул вторую пинту, а к дозаправке в Альбукерке решил жениться на Шейле. И сразу же позвонил из телефона-автомата сообщить ей об этом.

– А ты про развод-то жену спросил?

– Да, – соврал Скотт.

Приехав встречать его в аэропорт, Шейла поняла, как он пьян. Пришлось сознаться, что ничего он Зельде не говорил. Завезя Скотта домой в «Сады», она попросила его больше ей не звонить.

– За наших будущих бывших жен! – поднял Боги тост, глядя на Мэйо. Скотт поддержал.

Снова оставшийся один, Скотт безвылазно сидел дома в халате и шлепанцах с твердым намерением наконец-то закончить сценарий. Днем он не притрагивался к спиртному, однако погода располагала к мечтаниям. Джоан Кроуфорд больше хотела показать свободолюбие героини, чем стремление отомстить; сложность состояла в том, чтобы придать образу драматизма. Испробовав дюжину вариантов, Скотт остановился на том, где муж возвращается в особняк просить прощения и узнает, что жена уезжает в Европу, на этот раз навсегда. Слуги спешно зачехляют мебель, вещи уже отнесли в «Роллс», машина готова ехать.

– Можешь писать мне письма, – говорит жена, проходя мимо.

– Куда же их слать?

– В Лондон, Париж… – Она машет ему рукой. – Без разницы.

Скотт еще не закончил эту сцену, как позвонил Стромберг. Студия закрывает картину. Майеру она изначально не нравилась, а цензоры ее все равно никогда не пропустят. Скотту и дальше будут платить, Стромберг подберет ему другой фильм, но сейчас можно взять неделю отпуска и отдохнуть.

– Ты ведь не видел еще, что я написал!

– Уверен, что получилось прекрасно. Я тоже разочарован. Увы, так бывает. Если тебя это утешит, мисс Кроуфорд тобой очень довольна. А сейчас нужно развеяться. Поезжай на пару дней в Палм-Спрингс и возвращайся со свежей головой.

Скотт не стал говорить, что и так только что вернулся из отпуска или что ехать ему не с кем. Повесив трубку, он снова сел за кухонный стол, словно не было никакого разговора со Стромбергом, словно новости были пустыми слухами, и стал колдовать над сценой, следя за последовательностью каждой реплики, пока мало-помалу не довел ее до конца.

Следующие несколько дней, понимая, что другого шанса закончить сценарий у него не будет, Скотт трудился над последними правками, словно боясь не успеть в срок. Даже после того, как он вручил изумленной секретарше Стромберга готовый сценарий, мозг продолжал перебирать ниточки сюжета, и, чтобы успокоить то, что осталось от его профессиональной совести, Скотт стал читать Китса. Когда это не помогло, он постучался в дверь Боги и Мэйо. В три пополудни в четверг их не оказалось дома, как не было ни Дотти, ни Алана, ни Дона Стюарта, ни Бенчли – все работали, а ему платили за безделье.

И Скотт решил начать с джина, который прятал в банке из-под овсяной каши в глубине шкафчика. Он смаковал обжигающе холодные глотки напитка со льдом. Сделав радио погромче, чтобы его было слышно на улице, Скотт устроился на ступеньках крыльца, закрыл глаза и подставил лицо солнцу. «Волнующие ритмы, ноги просятся в пляс! Волнующие ритмы, нам с тобой не скрыться от соседских глаз». Стромберг же велел проветриться. Лучшего способа не придумаешь, отметил Скотт, но тут же вспомнил, как вопила в коридоре Зельда, как Скотти его защищала, как Шейла велела не звонить… Скотт наклонил стакан, и горка льда тут же наехала ему на верхнюю губу.

Первыми вернулись домой Боги и Мэйо, потом пришел Дон Стюарт с какой-то японкой, потом Сид и Лора Перельманы, Пеп Уэст с женой, Дотти и Алан, Огден Нэш – вечеринка становилась все шумнее. Наконец прибыл Бенчли в окружении старлеток, одна из которых уселась на колени Скотту, задевая жестким корсетом его лицо и потешаясь над тем, как танцуют другие. Зажглись фонари, с балкона ревел фонограф. Скотт несколько раз лихо танцевал с той девушкой, а потом не мог вспомнить, где оставил стакан. Джин кончился, перешли на виски с содовой. Мэйо встряхнула бутылку и обрызгала замешкавшихся фонтаном сельтерской. Скотт помнил, как в какой-то момент зашел в один из домиков и вслепую метал дротики в мишень, а потом у него почему-то градом полились слезы.

Проснулся он на полу в собственной кухне. В окно било солнце, в раковине громоздилась грязная посуда. Больное плечо ныло, появился легкий озноб, и Скотт испугался, что из-за сна на полу вернулась ангина. В карманах брюк нашлись таблетки. Он принял две, затем вдруг понял, что что-то случилось с рукой – он не смог снять рубашку, чтобы принять душ, рука не поднималась.

Боги и Мэйо не было дома, во всяком случае, на звонок они не ответили. Скотт мог бы вести машину и одной рукой, но куда ему ехать? Шейла могла подумать, что он давит на жалость, и, возможно, была бы права, однако больше он в городе никого не знал. Впрочем, рука болела слишком сильно, чтобы играть в стойкого героя, так что он сдался и набрал ее номер.

– Ты трезв? – спросила Шейла.

Единственное, что ее интересовало.

– Да, – ответил Скотт и запрятал пустую бутылку поглубже в мусорное ведро.

Увидев ее снова, он понял, каким дураком был. Все она знала, но все равно приехала.

Шейла отвезла Скотта в больницу, где того сразу же отправили на рентген, а сестра велела держать руку на перевязи. Обошлось – простое растяжение. Скотту прописали болеутоляющие и отпустили к Шейле.

В машине он извинился перед ней в приливе благодарности. Что за глупые выходки!.. Может, нужно прекратить поездки на восток? Одно было ясно – Шейла ему нужна.

Как и любой победитель, она выставила условия. Одно простое условие. Он пройдет курс лечения от алкоголизма и съедет из «Садов» – друзья на него дурно влияют. Скотт понимал, что дело не в друзьях, однако хотел начать с чистого листа не меньше Шейлы. Поэтому в воскресенье Боги и Мэйо закатили шумную прощальную пирушку, а уже в понедельник из частной клиники пришла медсестра с черной сумкой шприцев, села у кровати Скотта, наложила на лоб холодный компресс и держала эмалированный тазик до тех пор, пока рвота его не отпустила. Пока он спал, прочищал желудок и всячески мучился, Шейла упаковывала его вещи, складывала книги в коробки и отправляла их в Малибу. К четвергу, когда она повезла Скотта в новый дом, комната уже была полностью обставлена и готова.