Утром всегда становится стыдно за вчерашний вечер. Особенно если была немного, как бы это сказать помягче, не в себе. А мне почему-то стыдно не было. Было как-то светло на душе. Словно действительно в сказке побывала. Это все львенок!

Платье я сегодня надеваю красное. Алое, как кровь, как роза, как любовь, как бровь!

Да, поэтесса из меня, как из Илюшки балерина. Тьфу! Опять забыла позвонить! И в театр!

— Алло!

— Пронто!

— Вы говорите по-английски?

— Да, немного.

— Пожалуйста, разговор с Москвой...

— Я говорю по-русски.

— По-русски? С ума сойти! Вы что, русская?

— Да. Из Одессы.

Понятно.

— Потрясающе. Девушка, милая, как вас зовут?

— Здесь или вообще?

— Вообще.

— Лина.

— А здесь?

— Тоже Лина.

Странный юмор.

— Линочка, мне Москву на пять часов вечера. Это можно?

— Конечно. Ваш телефон?

— «Эксельсиор», пятнадцать, двадцать.

— Постойте, вы не Кузнецова?

— Здесь или вообще?

— Вообще.

— Вообще — да.

— А здесь?

— Сандра.

Смеется. Дошло.

— Ой, девочки мне не поверят! Надо же!

— Поверят. Запишите телефоны в Москве, а когда я буду звонить, позовите своих девочек...

Пресс-конференция, которой я и не боялась особенно, прошла тяжело. Вопросов о кино, о театре, вообще о работе было мало. А посыпались какие-то странные:

— Как вы смотрите на лесбийскую любовь?

— Как поступили бы со своим ребенком, если бы узнали, что он наркоман?

— Когда вы лишились девственности?

— Согласны ли вы с тем, что муж тоже может выступать в качестве ответчика по делу об изнасиловании собственной жены?

Я просто обалдела. Да все женщины задают вопросы. Да все серьезно. И подробно записывают ответы, просят повторить непонятные места.

— Что вы испытываете, когда смотрите на себя обнаженную?

А? Каково? Где вчерашние с их целью жизни? Что за сексуально озабоченные собрались?

— Дамочки, — говорю, — что у вас все вопросы об этом?..

— А вы стесняетесь?

— Конечно! Я не умею и не люблю рассказывать об интимном.

— Может быть, вы думаете, что детей в капусте находят? — съязвил кто-то. — Как вы воспитываете ваших детей?

И тут наш «искусствовед в штатском» выступил. Я его потом чуть не разорвала.

— Господа, синьора Кузнецова прекрасно знает, откуда дети берутся. Она замужем.

Какой тут хохот начался.

Ну, я нашему гэбэшнику под столом на ногу каблучком ка-ак наступлю. Он только охнул.

— У меня, к сожалению, нет детей, — говорю. — Но по поводу вашего вопроса о воспитании — я бы хотела воспитывать в людях не чувственность, а чувство. Понимаете, проблема минета — это не для газетной публикации, это только для двоих.

Притихли.

Мой гэбэшник чуть язык не проглотил.

Но и это еще были цветочки. А начал вдруг репортеришка тот самый сыпать какими-то двусмысленностями.

— Вы вчера весь вечер танцевали с принцем Георгом, не значит ли это начало романа?

— Это значит конец сюжета для небольшого рассказа.

— Вы знаете, что принц холост?

— Теперь знаю, спасибо.

— Вы этим воспользуетесь?

— Уже воспользовалась, мне не пришлось знакомиться с принцессой.

— Принц вчера подарил вам потрясающий букет.

Так это был он?!

— Как вы его расцениваете?

— К сожалению, не знаю сколько стоят цветы в ваших магазинах. Но это так, каламбур. Мне приятно, что мужчины дарят женщинам цветы.

Ах, шельмец, все что-то выкопать хочет!

— А можно я задам вопрос вам, синьор?

— Конечно.

— Интерес к заглядыванию в замочную скважину — это у вас с детства?

Покраснел, но чуть-чуть.

— Это моя профессия.

— Не стоит оскорблять всех журналистов, — говорю.

Словом, тяжело было.

А оттуда сразу на кинорынок.

По дороге сказала только «искусствоведу»:

— Если ты, стукачок, еще раз влезешь, я тебе привселюдно лицо набью.

Набычился. Слинял.

А на кинорынке, как на рынке — шум, гам, толкотня, крики, торгашество.

Файфман, счастливый, навстречу бежит.

— Сашенька! У нас успех невозможный! Пять киноконцернов покупают картину!

— А вам-то, Исай Константинович, хоть что-нибудь перепадет?

— Мне — только моральное удовлетворение.

— Тогда и я рада.

— Пойдемте к нашему стенду. Там сейчас самый торг. Вы будете очень кстати!

А у стенда действительно торг. Прямо аукцион какой-то. Наш чиновник из Госкино вспотел, раскраснелся, никаких инструкций на этот счет не получил, надо самому думать. А думать он не умеет. Он умеет докладывать о достигнутых успехах.

И правда, пять молоденьких представителей тащат картину друг у друга из рук, называют новые цены, делят карту мира по регионам проката. То есть картину они, конечно, в руках не держат, но есть такая бумажка, которая дает право проката. Вот из-за этой бумажки весь сыр-бор.

— Александра Николаевна! — взвыл чиновник, когда увидел меня. — Что делать? Они уже тройную цену дают, а моя бухгалтерия никогда этого не примет.

— Что, нам валюта не нужна?

— Нужна. Только куда ее потом приходовать?

— А давайте так — вы получите точно по указанию, а остальное дадим Исаю Константиновичу.

Чиновник даже руками замахал:

— Вы что?! С меня голову снимут!

Да она тебе, думаю, и так не очень нужна. Хотя, конечно, шляпу носить неудобно.

— Ну-ка, пустите меня. Что у нас тут? Вам много? Сейчас будет еще больше. А уж куда пристроить — найдете. — Поворачиваюсь к покупателям и говорю: — Господа, мне даже смешно слышать, за какие гроши вы хотите купить настоящий русский фильм. Торги прекращаются.

Чиновник чуть в обморок не свалился. Потому что покупатели от столика отошли. Повынимали свои радиотелефоны и давай хозяевам названивать. Первый подскочил американец:

— Эта сумма вас устроит?

И рисует пятизначное число.

Я ответить не успела, как француз подлетел.

— Так, фирма «Гомон», у нас старые связи с русскими. Мы очень любим русский кинематограф. Мы даем в два раза больше.

Мой чиновник уже мало что понимает. Только улыбается, как ванька-встанька.

— Это курам на смех! — влез другой американец. — Вы же не мультфильм покупаете, господа! Я беру за любую предложенную вами цену.

А я цену-то и не знаю. Какую назвать? Файфман, бедный, опять от радости плачет. Он мне не подскажет сейчас. Тут я обнаглела окончательно, беру бумажку француза и пририсовываю еще один нолик.

Американец задумался только на секунду. И эта секунда была для него роковой. Откуда-то из-за его спины высовывается рука, берет у него бумажку, пририсовывает еще нолик, выписывает чек и говорит:

— Эксклюзив.

Это значит, что он покупает прокат фильма по всем странам мира. Исключительное право владения. И я ему отдаю сертификат.

Ну, там потом они все оформили как следует. Словом, фильм продан. Баснословно дорого.

А торговцы между собой шепчутся:

— Кто такой? Что за фирма? Японцы?

— Нет, японцы нас уполномочили, — говорит француз.

И оказывается, что никто этого покупателя не знает. А дальше начинается совсем странное. Покупатель требует все существующие копии фильма, исходные материалы и даже видеокассеты. Торговцы срочно звонят по своим концернам, там им, видать, дают нагоняй. Они бросаются к незнакомцу в надежде купить право проката хотя бы в своих странах. Тот — ни в какую.

Что там дальше было — не знаю. Я успокоила чиновника. Этих денег хватит, чтобы советскому кинематографу три года безбедно существовать и выпускать по двести картин в год. А уж Файфману пусть разрешат снять Куликовскую битву. Он давно мечтает. Файфман мне руки целует. А у меня какое-то странное чувство, словно я в какой-то детективной истории участвую. Только кто здесь за кем гоняется — неизвестно.