Глава 1. 1975

Светлой лунной ночью незадолго до осеннего равноденствия агент ФБР Джон Коннолли свернул на своем видавшем виды «плимуте» к стоянке возле пляжа Уолластон-Бич. Позади него плескались воды залива, вдали на горизонте поблескивал огнями Бостон. Куинси, город судостроителей, примыкавший к южной границе Бостона, как нельзя лучше подходил для назначенной агентом встречи. Тянущееся вдоль берега шоссе Куинси-Шор-Драйв вливалось в Юго-восточную автостраду. Дальше к северу любой из съездов с магистрали вел прямиком в Южный Бостон, в жилые кварталы Саути, где выросли и сам Коннолли, и тот, чьего появления он ждал. По автостраде до Саути можно было добраться всего за несколько минут. Но агент выбрал местом встречи Куинси не из-за удобного расположения города: ни он, ни его «источник» не хотели, чтобы их видели вместе.

Припарковав «плимут» в дальнем углу стоянки, агент устроился поудобнее и приготовился ждать. В последующие годы Коннолли и тот, с кем он встречался под покровом ночи, держались рядом, живя на расстоянии мили друг от друга. Их жизнь проходила в Саути, средоточии преступности, населенном гангстерами и детективами.

Но это дело будущего, а пока Коннолли сгорал от нетерпения, сидя в машине близ Уолластон-Бич. Тихое урчание мотора мешалось с его шумным дыханием. Казалось, воздух в машине был наэлектризован. Добившись год назад перевода в родной город, Коннолли жаждал заявить о себе в бостонском отделении элитарного силового ведомства. Ему было всего тридцать пять, и у него появился шанс отличиться. Настал его звездный час.

Нетерпеливый агент пообтесался на службе и заматерел, пытаясь вместе с коллегами сбить накал небывалого общественного возмущения, обрушившегося на ФБР после серии недавних громких скандалов. Проведенное Конгрессом расследование незаконной деятельности бюро подтвердило, что покойный директор Джон Эдгар Гувер долгие годы собирал информацию о частной жизни крупных политиков и других публичных персон, составляя тайные досье. Главная цель ФБР – мафия – тоже оказалась в центре внимания прессы. Расследование позволило пролить свет на подозрительные связи коза ностра с Центральным разведывательным управлением. Последовали сенсационные разоблачения, взбудоражившие страну. Поползли слухи, что ЦРУ заключило сделку с мафиози, приказав ликвидировать кубинского лидера Фиделя Кастро. Поговаривали о других заказных убийствах, о ручках с ядом и отравленных сигарах.

Внезапно обнаружилось, что мафия проникла во все сферы жизни Америки, и каждый мечтает приобщиться к этой загадочной и непостижимо притягательной преступной империи. Повальное увлечение охватило даже Голливуд. Появившийся на киноэкранах годом ранее шедевр Фрэнсиса Форда Копполы «Крестный отец. Часть вторая» прошел с огромным успехом, а несколько месяцев спустя собрал целый букет «Оскаров». В последнее время ведомство Коннолли вело ожесточенную борьбу с коза ностра, широко освещавшуюся в печати. Битва за общественное мнение, стремление представить ФБР в выигрышном свете стали важнейшими задачами бюро, и в голове агента Коннолли уже созрел смелый, дерзкий план, как этого добиться.

Джон обвел глазами пляж, пустынный в этот поздний час. Временами одинокая машина проносилась по Куинси-Шор-Драйв мимо припаркованного «плимута». Бюро жаждало пустить кровь мафии, но выстроить дело против преступного клана невозможно, не собрав необходимую информацию. А чтобы ее собрать, агентам нужны осведомители. В ФБР ценность сотрудника определялась его умением вербовать информаторов. Коннолли, прослуживший в бюро уже семь лет, хорошо это знал и намеревался стать одним из ведущих агентов – агентом с железной хваткой. Что до его плана… Он задумал заключить сделку, которую безуспешно пытались заключить до него другие агенты бостонского отделения. Джон Коннолли собирался завербовать Уайти Балджера, неуловимого, увертливого, как угорь, чертовски умного гангстера, давно ставшего в Саути живой легендой. Честолюбивый напористый агент ФБР не привык карабкаться по лестницам. Он предпочитал пользоваться лифтом, а Уайти Балджер занимал самый верхний этаж.

Бюро уже давно присматривалось к Балджеру. Какое-то время назад один из ветеранов, агент Деннис Кондон, пытался войти с ним в контакт. Они неоднократно встречались и беседовали, но Уайти держался крайне настороженно. В мае 1971 года Кондону удалось добыть у Уайти обстоятельные сведения о развернувшейся в городе войне между ирландскими гангстерскими бандами: узнать, какова расстановка сил, кто с кем объединяется и против кого воюет. Это был подробный и точный анализ, детальное описание театра военных действий, снабженное характеристиками основных персонажей. Кондон даже завел досье на Уайти как на информатора. Однако вскоре Балджер замкнулся и замолчал. Летом Кондон встречался с ним еще несколько раз, но без ощутимых результатов. В августовском отчете Кондон сообщил, что Уайти «по-прежнему неохотно делится информацией». К сентябрю Кондон отступился, признав поражение. «Дальнейшие контакты с завербованным объектом представляются непродуктивными, – написал он 10 сентября 1971 года. – Это дает нам основание считать дело закрытым». Почему Уайти вначале воспылал желанием сотрудничать с ФБР, а потом неожиданно охладел, осталось загадкой. Возможно, его смущало, что разглашенные им сведения касались ирландцев, а может быть, в нем заговорила осторожность. С какой стати Уайти Балджеру доверять какому-то Деннису Кондону из ФБР? Но как бы то ни было, интерес к Уайти угас, его досье закрыли.

В 1975 году Кондон коротал последние месяцы перед выходом в отставку. Собираясь на заслуженный отдых, он готовил Коннолли себе на смену. Молодому агенту не терпелось открыть заново дело Балджера. Он задумал пустить в ход припасенный в рукаве козырь: Коннолли знал Уайти. Он вырос в Южном Бостоне, в кирпичном многоквартирном доме неподалеку от дома Балджеров в квартале Олд-Харбор. Уайти был старше его на одиннадцать лет, но Джон не сомневался, что дело выгорит. Давнее знакомство с соседом, таким же ирландцем, как он сам, давало неоспоримое преимущество, которым не могли похвастать остальные сотрудники бостонского отделения.

Томительное ожидание закончилось внезапно. Дверца «плимута» распахнулась, и на пассажирское сиденье скользнул Уайти Балджер. Застигнутый врасплох Коннолли подскочил от неожиданности. Он, опытный, отлично обученный федеральный агент, забыл запереть дверцы машины.

– Дьявол, как вам это удалось? Прыгнули с парашютом? – оторопело спросил он у гангстера, расположившегося на переднем сиденье. Коннолли ожидал, что Уайти подъедет на машине и припаркуется рядом, а не выскочит из темноты, как черт из табакерки. Тот объяснил, что оставил автомобиль в одном из боковых переулков и прогулялся пешком по пляжу. Потом подождал и, убедившись, что вокруг никого нет, вышел на стоянку со стороны бухты.

Коннолли, молодой сотрудник престижного отдела по борьбе с организованной преступностью, попытался взять себя в руки. Знаменитый гангстер, которому третьего сентября исполнилось сорок шесть лет, вальяжно развалился на переднем сиденье. Казалось, его огромная фигура заполняет собой весь салон, хотя Балджер едва дотягивал до пяти футов восьми дюймов, а весил не больше ста шестидесяти пяти фунтов. Поджарый, крепкий, с пронзительными голубыми глазами и зачесанными назад светлыми волосами, столь же знаменитыми, как и их обладатель, он излучал спокойствие и уверенность хозяина жизни. Под покровом темноты мужчины начали негромкий разговор, а потом Коннолли произнес с подобающим подобострастием, которого заслуживал легендарный сородич, считавшийся в Южном Бостоне едва ли не божеством:

– Вам стоит подумать о том, чтобы использовать своих друзей в силовых структурах.

Коннолли сделал смелый ход, намекнув Уайти, что тому нужен друг. Но почему?

Двое мужчин сидели в автомобиле рядом с пустынным пляжем. Впереди, на другой стороне бухты, светились огни Бостона. Осенью 1975 года жизнь в городе била ключом, переменчивая, полная непредсказуемых поворотов. Главным событием последнего времени, всколыхнувшим весь город, стала неожиданная удача бейсбольной команды «Бостон Ред Сокс». Карл Ястрземский – Яз, Луис Тиант, Билл Ли, Карлтон Фиск, Джим Райс и Фред Линн, удостоившийся к концу сезона сразу двух почетных званий «Новичок года» и «Самый ценный игрок Главной лиги бейсбола», боролись за первенство в чемпионате страны с могучей командой «Цинциннати Редс».

Но ближе к дому мир казался мрачным и зыбким.

Кошмар начался после вступления в силу приказа об автобусных перевозках учащихся из одних районов в другие в целях преодоления расового и социального дисбаланса в государственных школах. В 1974 году решение федерального суда о принудительном транспортировании чернокожих детей и подростков из Роксбери в среднюю школу Южного Бостона превратило город в зону военных действий. За развитием событий с напряженным вниманием следила вся Америка. Саути показывали в телевизионных новостях, напоминавших фронтовые сводки; первые полосы газет пестрели фотографиями полицейского спецназа в школьных коридорах, снайперов на крышах зданий, легионов чернокожих и белых, выкрикивавших расистские лозунги в лицо друг другу. Непередаваемое впечатление оставляет фотография уличных беспорядков у здания мэрии, отмеченная Пулитцеровской премией 1976 года. На снимке белый мужчина идет с американским флагом наперевес на чернокожего, намереваясь пронзить его, словно копьем. В глазах всей страны Южный Бостон предстал в самом мрачном свете, как настоящий ад, порождение всеобщей ненависти, месиво кровавых побоищ и битого стекла.

Билли Балджер, младший брат Уайти, оказался в самой гуще событий. Как все местные политические лидеры, Балджер, сенатор штата, был яростным противником практики принудительных перевозок. Он никогда не оспаривал заключение суда о фактической расовой сегрегации в школах, однако категорически возражал против любых попыток заставить учащихся ездить на занятия в другие районы. Он отправился в Вашингтон с жалобой и добился, чтобы дело заслушала комиссия Конгресса, а затем там же, в столице, под проливным дождем выступил с речью перед группой родителей – противников приказа о перевозках. Билли Балджера возмущало, как изображали его родной город журналисты. Он резко осудил «преднамеренное упорное бессовестное искажение действительности в местной и центральной прессе, на радио и телевидении», пожаловавшись, что жителей Бостона «выставляют оголтелыми расистами». Для Билли суть проблемы сводилась к законной тревоге его сограждан о благополучии и достойном образовании своих детей. Вернувшись в Массачусетс, Билли Балджер неизменно выступал против вмешательства федеральных властей в дела штата.

Но судебный приказ о перевозках не отменили, и наступившее лето принесло новые беды. В июле шестеро молодых афроамериканцев приехали на пляж Карсон-Бич в Южном Бостоне, дело кончилось дракой с местной шайкой белых юнцов. Одного темнокожего доставили в больницу. В прежние дни Джон Коннолли работал спасателем на побережье Южного Бостона, как до него Билли Балджер, теперь же песчаные пляжи служили ареной для других битв. Как-то раз воскресным днем в августе полицейские вертолеты кружили над Карсон-Бич, а катера береговой охраны патрулировали бухту – более тысячи чернокожих бостонцев съехались на пляж автоколонной из нескольких сотен машин. Это протестное выступление сопровождали свыше восьмисот полицейских в форме. На берегу толпились фоторепортеры и телевизионщики.

Ко дню встречи Коннолли с Уайти школы уже открылись вновь. Протесты учащихся и драки между черными и белыми стали делом привычным, почти обыденным. Стремясь ослабить межрасовую напряженность, администрация средней школы Южного Бостона предприняла попытку сформировать смешанную футбольную команду. Но четырем чернокожим подросткам, вовлеченным в эксперимент, пришлось выходить на поле под охраной полиции.

Саути раздирали междоусобицы. Коннолли знал, что творится в ирландских кварталах, ведь он родился и вырос в Южном Бостоне. Эту карту он и решил разыграть при встрече с Уайти: воспользоваться давним знакомством с Балджером, чтобы предложить герою своего детства сделку с ФБР. Джон задумал извлечь выгоду из противостояния итальянской мафии Бостона и ирландской группировки из соседнего города, которую Балджер привлек на свою сторону. Уайти, державший в руках весь рэкет в Саути, объединился с Хауи Уинтером, главой гангстерской банды Сомервилла, небольшого городка к западу от Бостона. Банда собиралась в гараже в районе Уинтер-Хилл, на другом берегу реки Чарльз. Годом ранее Уайти завел тесную дружбу еще с одним членом банды, со Стиви Флемми, по прозвищу Стрелок. Они решили держаться вместе, посчитав, что могут быть полезны друг другу.

Коннолли основательно подготовился к встрече с Уайти. Он знал, что Балджер и банда «Уинтер-Хилл» не в ладах с местной итальянской мафией, которой не один десяток лет заправлял подручный «крестного отца» всесильный Дженнаро Анджуло со своими четырьмя братьями. Предметом раздора стало размещение торговых автоматов в районе. Уже велись разговоры о том, чтобы решить дело оружием. В такое непростое время, как мудро рассудил Коннолли, «крутому парню» может понадобиться друг.

Анджуло пользовался известностью, как человек необычайно хитрый и коварный, вдобавок окутанный ореолом таинственности. С неугодными он расправлялся, отдавая на растерзание копам. К примеру, несколькими годами ранее один из «быков» мафии вышел из повиновения. Ходили слухи, что Анджуло воспользовался своими связями в полицейском управлении Бостона, и отступника вскоре арестовали за незаконное ношение оружия, которое продажные полицейские подкинули ему в машину. Никто не знал наверняка, действительно ли Анджуло способен любого отправить за решетку по сфабрикованному обвинению, но история эта обошла весь город, и Уайти Балджер поверил в нее, как и остальные члены банды Хауи Уинтера. А Коннолли хорошо понимал: главное – это вера.

Балджера не на шутку тревожило, что Анджуло может его подставить.

– Что, если три копа остановят меня среди ночи и объявят, что нашли в моей машине автомат? – проворчал Уайти. – Кому поверит судья, мне или трем полицейским?

Подобные приступы паранойи, знакомые многим представителям преступного мира, Коннолли намеревался обернуть себе на пользу.

Двое мужчин сидели в обшарпанном «плимуте». В черной, подернутой рябью воде отражались огни города.

– Помните, у вас есть друзья, – настойчиво повторил Коннолли. Балджер смерил агента испытующим взглядом, прикидывая, как можно реализовать открывающиеся возможности.

– Кто? – спросил он наконец. – Ты?

– Да, – отозвался Коннолли, глядя в глаза безжалостному убийце, привыкшему использовать людей, а затем избавляться за ненадобностью. – Я.

Коннолли предложил простую сделку: Балджер дает информацию о коза ностра, а дальше в дело вступает ФБР. Если федералы вцепятся в глотку мафии, Анджуло будет чертовски нелегко перегрызть глотку Уайти.

На самом деле Балджер понял, чего добивается ФБР, как только Коннолли намекнул, что хотел бы встретиться. Уайти уже давно обдумывал возможность сотрудничества с федералами, взвешивал все плюсы и минусы, оценивая слабые стороны и потенциальные выгоды. Он даже посоветовался со Стиви Флемми. Балджер заговорил об этом в Сомервилле, оставшись вдвоем со Стиви в «Маршалл моторс», авторемонтной мастерской, принадлежавшей Хауи Уинтеру. Гараж представлял собой неприметное одноэтажное здание из серого шлакобетона, напоминавшее укрепленный бункер. Автомастерская служила прикрытием для преступной деятельности гангстеров, которая с 1973 года обрела небывалый размах. «Уинтер-Хилл» владела сетью подпольных тотализаторов по всему Восточному побережью, успешно промышляя махинациями на скачках.

Балджер признался Флемми, что агент ФБР Джон Коннолли предложил ему свои услуги. «Что ты об этом думаешь? – спросил Уайти, оставшись наедине со Стиви. – Стоит мне с ним встречаться?»

Вопрос повис в воздухе. Позднее Флемми решил, что Уайти неспроста разоткровенничался о своих связях с ФБР. Он давал понять, что ему кое-что известно о тайной стороне жизни приятеля. Флемми было что скрывать: его «бурный роман» с ФБР начался еще в середине шестидесятых. В бюро Флемми числился под кодовой кличкой Джек из Южного Бостона. Его куратором был агент Пол Х. Рико, напарник Денниса Кондона.

Старший агент Рико, неизменно элегантный, в пальто честерфилд и сорочках с отложными манжетами, ценил Флемми прежде всего за связи с мафиозными кругами Новой Англии. Флемми не был членом коза ностра, но знал всех воротил и часто бывал в их обществе. Главарям мафии нравился Флемми, бывший десантник, который в семнадцать лет отправился из исправительной колонии для несовершеннолетних преступников прямиком в Корею и отслужил два срока в составе 187-й полковой воздушно-десантной группы. За ним утвердилась репутация жестокого убийцы, хотя могучим телосложением он не отличался. Среднего роста, пять футов восемь дюймов, Флемми весил около ста сорока фунтов. Он держался особняком и вел дела в Роксбери в своем клубе «Маркони», служившем также букмекерской конторой, массажным салоном и борделем. Там Стиви пользовался услугами массажисток, принимал звонки и проводил встречи. Всеобщий любимец, красавчик с каштановыми кудрями и карими глазами, он питал слабость к дорогим автомобилям и молодым женщинам, которые роем вились вокруг него.

Даже «крестный отец» Новой Англии Реймонд Патриарка благоволил Флемми. Зимой 1967 года Стиви вызвали в Провиденс. Он обедал вместе с братьями Патриарка – Реймондом и Джо. Обед затянулся до самого вечера. Они говорили о семейных корнях. Отец мафии расспрашивал о происхождении родителей Флемми – итальянцев. Зашла речь и о делах. Патриарка пообещал посылать машины в новую автомастерскую, открытую Стивеном. Упомянули и о брате Флемми, Джимми Медведе, отбывавшем срок в тюрьме по обвинению в покушении на убийство. В знак своего расположения Патриарка дал Флемми пять тысяч долларов наличными на автомастерскую.

Вернувшись в Бостон, Флемми в основном держался вместе с другом детства Фрэнком Салемме по прозвищу Фрэнк Кадиллак. Оба выросли в Роксбери, в квартале Орчард-Парк, где жила семья Флемми. Джованни, отец Стивена, выходец из Италии, работал там каменщиком. Флемми и Салемме вместе пробивались наверх, вышибая деньги у должников, занимаясь букмекерством, а позднее и «акульим промыслом» – ростовщичеством. Они часто бывали в Норт-Энде, «маленькой Италии», где располагался офис Дженнаро Анджуло, младшего босса мафии, и нередко эти визиты заканчивались ночными пирушками в компании Ларри Дзаннино, большого любителя выпить.

Анджуло приблизил к себе жестокого, безжалостного мафиози Дзаннино, чтобы «нарастить мускулы», усилить бостонскую коза ностра. В свою очередь, Дзаннино рассчитывал, что Флемми и Салемме помогут ему шире раскинуть ростовщическую сеть. Однако, пользуясь благосклонностью верхушки клана, Стиви не отвечал взаимностью своим «друзьям». Он не доверял мафиози Норт-Энда, опасаясь Анджуло и в особенности Дзаннино. Во время ночных попоек Флемми держался настороже, взвешивая каждое свое слово и не усердствуя с выпивкой. Дзаннино и остальные ничего не замечали, считая Стиви душой компании. К примеру, летом 1967 года Флемми с Салемме провели вечер в ресторанчике Джиро на Ганновер-стрит в обществе местных гангстеров – Дзаннино, Питера Лимоне и Джо Ломбарди. Они поужинали, выпили, а затем по настоянию Дзаннино отправились в ближайший бар «Бэт кейв».

Изрядно набравшись, Дзаннино пустил слезу и принялся уверять, что готов поручиться за Стиви с Фрэнком, чтобы тех приняли в «семью». Питер Лимоне его поддержал. Преисполненный своей значимости и самодовольства, он обнял «кандидатов» за плечи.

«Обычно, прежде чем стать членом организации, нужно себя проявить, грохнуть кого-нибудь, – говорил мафиози. – Как ваш поручитель, я должен быть рядом, чтобы удостовериться, что все прошло как надо. Но, принимая в расчет вашу репутацию, думаю, в этом нет нужды».

Флемми отнюдь не горел желанием вступать в коза ностра и отклонил любезное предложение. Прежде всего, он не жаловал вероломного Дзаннино, который мог душить в объятиях, а в следующий миг размозжить тебе голову. Это в полной мере относилось и к Анджуло. Вдобавок Флемми был связан с Рико, к взаимной выгоде обоих.

В условиях гангстерской войны старые союзы рушились, на их месте возникали новые. Расклад сил в любой момент мог измениться самым неожиданным образом, и жизнь Флемми висела на волоске. Он не раз говорил Рико, что его «первым пустят в расход». В своих отчетах агент отмечал, что у Флемми нет постоянного адреса, потому что «если его местонахождение станет известно, возможно покушение на его жизнь». Стиви привык полагаться на Рико, который предупреждал о подводных камнях и течениях в мире преступности, передавая сведения, полученные ФБР от других информаторов.

Более того, со временем Флемми утвердился в мысли, что получил от Рико своего рода охранную грамоту. Тот смотрел сквозь пальцы на игорный бизнес Стиви, на «акулий промысел» и даже на убийства. Весной 1967 года, вскоре после исчезновения гангстера Уолтера Беннетта, Флемми сказал Рико: «ФБР не стоит тратить время на поиски Беннетта во Флориде, да и где бы то ни было еще. Его не найдут». На вопрос Рико, что же произошло с Уолтером, Стиви пожал плечами: «К чему докапываться? Уолтер уже не объявится, туда ему и дорога». Рико удовлетворился этим ответом. К концу шестидесятых годов Флемми подозревали в участии в нескольких бандитских разборках, но фэбээровцы не слишком усердствовали, допрашивая его о совершенных убийствах.

В начале сентября 1969 года Флемми предъявили наконец обвинение в двух округах штата. Состоялись закрытые заседания Большого жюри. Коллегия присяжных признала, что имеются достаточные основания для возбуждения судебного процесса против обвиняемого. В округе Суффолк ему инкриминировали убийство брата Уильяма Беннетта, Уолтера, застреленного в конце 1967 года и выброшенного из движущейся машины в Маттапане, пригороде Бостона. В Мидлсексе Флемми и Салемме вменяли в вину подрыв автомобиля, в результате которого водитель, адвокат, лишился ноги.

Но прежде чем Флемми официально сообщили о заключении коллегии и была назначена дата судебного разбирательства, ему позвонил Пол Рико. Звонок раздался ранним утром.

«Разговор был очень коротким, – вспоминал впоследствии Флемми. – Рико предупредил, что предстоит судебный процесс, и посоветовал мне с другом покинуть Бостон. “Уезжайте немедленно” – вот что он сказал».

Так Флемми и поступил. Бежав из Бостона, он на четыре с половиной года залег на дно. Жил вначале в Нью-Йорке, затем в основном в Монреале, где работал печатником в газетной типографии. Все это время он поддерживал связь с Рико, и тот информировал его о ходе дела. Агент не выдал местонахождение Флемми следователям Службы федеральных маршалов, тщетно пытавшимся его отыскать.

Хотя Рико предостерег Флемми, что тому не стоит считать себя сотрудником ФБР, и изложил основные правила работы бюро с завербованными осведомителями, оба видели в этих инструкциях лишь досадную формальность. Куда важнее было принятое Рико обязательство, что факт сотрудничества Флемми с бюро не будет разглашен. Соблюдение тайны стало ключом к их союзу. Подобное обещание давали своим информаторам большинство агентов. Оно считалось священным и нерушимым. Однако Рико проявил небывалое рвение, стремясь сдержать слово любой ценой. Он помог скрыться от правосудия гангстеру, обвиненному в тягчайших преступлениях. Более того, Рико обещал позаботиться, чтобы Флемми, как источник ФБР, избежал уголовного преследования.

По очевидным причинам сделка оказалась крайне выгодной для Флемми. Вдобавок ему нравилось, что Рико обращается с ним не как с презренным отребьем. Пол не походил на напыщенных федералов, которые после ухода информатора спешат обработать кабинет дезинфицирующим средством. Он видел в Стивене равного и держался дружески.

«Думаю, мы были партнерами», – признался позднее Флемми.

В конечном счете с гангстера по кличке Стрелок сняли все обвинения, поскольку ключевые свидетели изменили показания. В мае 1974 года он смог выйти из тени и вернуться в Бостон. С помощью ФБР ему удалось уцелеть в бандитских войнах и замять оба дела – об убийстве и о взорванной машине. Но Флемми не собирался становиться праведником. Возвратившись в Бостон, он сошелся с Хауи Уинтером и снова занялся тем, что получалось у него лучше всего. Так он оказался в автомастерской «Маршалл моторс» в паре с Уайти Балджером.

– Как по-твоему, стоит мне встречаться с Коннолли? – спросил Балджер.

Флемми ненадолго задумался. Прошло менее года с тех пор, как он снова появился в городе. Было ясно, что времена изменились. Перемены затронули и ФБР. Флемми встречался с Деннисом Кондоном. Во время короткого рандеву в кафе его познакомили с Джоном Коннолли. Чехарда с агентами объяснялась тем, что Пола Рико перевели в Майами, срок его службы близился к концу. Конечно, Флемми оценил преимущества соглашения, заключенного с ФБР. Но он был всего лишь Стивеном Флемми, а не легендарным Уайти Балджером.

Он ответил коротко, не забывая об осторожности. Однако слова его прозвучали многозначительно, словно бы с намеком.

– Возможно, это хорошая мысль, – произнес он. – Сходи поговори с ним.

Коннолли не торопился делать решающий ход.

– Я только хочу, чтобы вы меня выслушали, – сказал он Балджеру, сидя в потрепанном «плимуте» возле Уолластон-Бич. Мафиозный клан Дженнаро Анджуло представлял серьезную угрозу для Уайти и всей банды «Уинтер-Хилл», агент об этом знал и собирался разыграть эту карту. – До меня дошли слухи, будто Джерри скармливает информацию полицейским, чтобы вас прижать. – Он посетовал, что Дженнаро Анджуло удалось подмять под себя весь город, благодаря связям с продажными копами, готовыми, как верные псы, по первому зову кидаться и впиваться в горло любому, на кого укажет хозяин. – У мафии все схвачено, – заключил Коннолли.

Потом он осторожно двинулся дальше, затронув конфликт из-за торговых автоматов, и заметил, что поговаривают, будто Дзаннино собрался развязать войну против Балджера и его друзей из «Уинтер-Хилл».

– Знаю, вам известно, что его люди задумали на вас наехать.

Последняя реплика зацепила Балджера за живое. До сих пор банде Хауи Уинтера неплохо удавалось уживаться с коза ностра. Конечно, временами приходилось улаживать отдельные споры, но группировки были скорее союзниками, нежели врагами, стоящими на пороге войны. Даже ядовитый непредсказуемый Дзаннино, личность двойственная, эдакий доктор Джекил и мистер Хайд от мафии, мог брызгать слюной в ярости, обещая изрешетить пулями проклятых ирландцев из «Уинтер-Хилл», но в следующий миг вдруг проникался к банде неземной любовью и торжественно провозглашал: «Мы одно целое!» На самом деле Дженнаро Анджуло не думал развязывать войну с бандой Уинтера, в то время его больше заботили угрозы одного итальянца, известного как Патлатый Бобби, отступника, дерзнувшего бросить вызов «семье». Но Коннолли решил воспользоваться дрязгами между итальянской мафией и ирландцами из-за торговых автоматов, повернув дело к собственной выгоде. Его маневр увенчался успехом. Джону удалось задеть чувствительную струнку Уайти, упомянув о готовящемся налете. Неустрашимый Балджер рассвирепел.

– Думаешь, нам не победить? – бросил он в ответ.

На самом деле Коннолли допускал, что Уайти может одержать победу. Он не сомневался, что Балджер с Флемми, эти хладнокровные убийцы, куда опаснее Анджуло и его парней, но озвучивать свою мысль не стал.

– У меня для вас предложение. Почему бы не использовать нас, чтобы побить врага его же оружием? Ответим им ударом на удар.

Условия соглашения были предельно просты: Балджеру предлагалось убрать с дороги своих соперников из мафии руками агентов ФБР. И, будто одного этого было недостаточно, Коннолли пообещал вдобавок, что в обмен на сотрудничество бюро оставит Уайти в покое. А между тем, в это самое время, другие федералы рыскали по городу, стараясь выведать о ростовщическом бизнесе Балджера. «Поднимайтесь на борт, и мы защитим вас», – посулил Коннолли. Подобное обещание задолго до него дал Стивену Флемми агент Рико.

Уайти явно заинтересовался.

– В наше время без друзей в спецслужбах не выживешь, – признал он в конце беседы. Но ушел, так и не дав определенного ответа.

Две недели спустя Коннолли и Балджер снова встретились в Куинси. На этот раз, чтобы скрепить сделку.

– Ладно, – бросил Уайти. – Я в деле. Они хотят сыграть в шашки, а мы сыграем в шахматы. Пошли они к дьяволу!

Джону Коннолли эти слова показались волшебной музыкой. Случилось невероятное: он только что убедил сотрудничать с ФБР самого Уайти Балджера. Если вербовка осведомителей считалась кульминацией карьеры федерального агента, Коннолли мог с гордостью заявить, что взлетел на самую вершину. Одним решительным ловким ходом он покончил с унылой поденщиной и вошел в избранный круг фэбээровской «аристократии», стал белой костью вроде Пола Рико. В бюро за Рико утвердилась слава небожителя. Огромная свора борзых юнцов из бостонского отделения ФБР ловили каждое его слово, пытаясь подражать. Что же до Балджера, тот давно считался в округе личностью легендарной, все ребятишки в Саути благоговели перед ним. У Коннолли возникло чувство, что в этот знаменательный миг два мира сорвались с орбит и слились воедино.

Соглашение с Уайти, этот дерзкий и вместе с тем изящный ход, стало поворотным пунктом в истории Бостона. Ни один бандит в городе не заподозрил бы, что Балджер из Саути осведомитель ФБР. Одна мысль об этом вызывала смех. Коннолли это задевало. Говоря о Балджере с другими агентами, он избегал таких выражений, как «осведомитель», «крыса», «доносчик» или «стукач». Позднее его не на шутку раздражало, когда остальные навешивали подобные ярлыки на его информатора. Для него Балджер всегда был «источником». Коннолли пользовался также словами, которые предпочитал Уайти: «стратег» или «контакт». Казалось, тот, кто склонил Балджера к сотрудничеству, не мог поверить в собственную удачу. А может, сделка с Балджером с самого начала была не столько официальным соглашением гангстера с агентом ФБР, сколько новым этапом дружбы между Джонни и Уайти из квартала Олд-Харбор. Конечно, Коннолли стремился продвинуться по карьерной лестнице, но договор с Балджером связывал множеством незримых нитей его будущее и прошлое. Нити эти свивались воедино, образуя петлю, и затягивались все туже. Все дороги вели в Саути.

Коннолли всегда относился к Балджеру с уважением и, помня его неприязнь к уличной кличке Уайти, которую так любили газетчики, звал своего старшего друга по имени, Джимом. Подобные мелочи могут показаться незначительными, но они придавали отношениям агента и его осведомителя особую доверительность, помогая «подсластить» сделку. К примеру, Балджер с самого начала заявил, что будет передавать ФБР сведения только об итальянской мафии, не об ирландских бандах. Вдобавок он потребовал, чтобы Коннолли не рассказывал о заключенном «деловом соглашении» Билли, в то время сенатору штата.

Мрачная ирония заключалась в том, что договор Балджера с ФБР состоялся на второй год действия в Южном Бостоне судебного приказа о перевозках учащихся. В городе царил хаос. Жители Саути, и в том числе влиятельные фигуры вроде Билли Балджера, оказались беспомощны перед неумолимой государственной машиной, которая перепахивала районы, утверждая новый порядок. Могущественная, полная презрения федеральная власть шла напролом, не собираясь отступать. Такова была жестокая реальность бостонской жизни. Но тем временем в другой части Саути Уайти Балджер, заключив сделку, взял федералов на короткий поводок. Бюро нуждалось в нем. Былые враги превратились в союзников. Возможно, фэбээровцы и владели миром, но бостонское криминальное дно им не подчинялось. Уайти нашел способ держать ФБР подальше от Саути. Как ни странно, ему удалось то, чего не смог добиться его брат-сенатор.

Свежеиспеченный осведомитель честно отрабатывал свой хлеб. Информация хлынула потоком. Состоялись новые встречи с Коннолли. Балджер привлек к участию Флемми, – и соглашение стало трехсторонним. Уайти мгновенно оценил все преимущества союза со Стиви. Тот был тесно связан с итальянской мафией и располагал ценными сведениями, за которыми охотился Коннолли. В свою очередь, Флемми прекрасно сознавал, какие выгоды сулит поддержка Уайти, человека острого ума и исключительной хитрости, который вдобавок мог обеспечить надежную защиту, благодаря своему влиянию на Коннолли. Флемми с самого начала заметил, что этих двоих связывают «особые отношения».

Флемми достался агенту Коннолли по наследству от Рико, как одежда с чужого плеча, но Балджера он завербовал сам, и тот стал его счастливым лотерейным билетом, пропуском в высшие эшелоны бостонского отделения бюро. Коннолли заключил чертовски выгодную сделку, заполучив двух гангстеров, готовых участвовать в объявленном ФБР крестовом походе против коза ностра. Но, пойдя на соглашение, Уайти не собирался менять стиль жизни. 30 сентября 1975 года в ФБР официально завели досье на осведомителя Уайти Балджера, а спустя чуть больше месяца тот уже совершил свое первое убийство в новом статусе. Они с Флемми убрали одного портового грузчика из Саути, некоего Томми Кинга. Балджером двигало отчасти желание показать свою власть, отчасти мстительное чувство, но главным образом – гордыня. Балджер и Кинг никогда не были друзьями. Как-то вечером они поспорили в баре. Дело дошло до драки, замелькали кулаки. Кинг сбил Балджера с ног и продолжал наносить удары, пока его не оттащили. Час расплаты настал 5 ноября 1975 года. Наверняка Уайти придавала куражу уверенность, что ФБР готово на все ради него, когда он вместе с Флемми и еще одним приятелем напал на Кинга. Докер исчез из Саути и с лица земли, как сброшенная с доски пешка. Стоит ли удивляться, что Балджер не упомянул об этом эпизоде в беседах с Коннолли. Напротив, в одном из первых своих отчетов он сообщил, что ирландская банда залегла на дно, а жестокая война между «Уинтер-Хилл» и итальянской мафией – пустые слухи, много шума из ничего. «На улицах спокойно», – заверил Уайти.

Вот так все и началось.

 

Глава 2. Южный Бостон

Прежде чем устроить встречу с Уайти на Уолластон-Бич, Джону Коннолли пришлось немало потрудиться, чтобы перевестись из Нью-Йорка обратно домой. Трамплином послужил ему Фрэнк Салемме, старинный приятель Флемми.

Салемме арестовали в Нью-Йорке холодным декабрьским днем 1972 года, когда «плохие парни» случайно столкнулись с «хорошими» на Третьей авеню. Узнав мелькнувшее в толпе лицо, Коннолли велел своим спутникам из ФБР расстегнуть пальто и достать оружие. Медленное, почти комичное преследование на заснеженной улице закончилось поимкой некоего Джулза Селлика из Филадельфии, торговца ювелирными изделиями, который яростно отрицал, что он Фрэнк Салемме из Бостона, гангстер, разыскиваемый за покушение на убийство адвоката мафии. Ну разумеется, это был Фрэнки Кадиллак.

У молодого агента не нашлось при себе наручников. Ему пришлось затолкать Салемме в такси под дулом пистолета и рявкнуть ошеломленному водителю, чтобы тот ехал к ближайшему офису ФБР на углу Восточной Шестьдесят девятой и Третьей авеню. Начальник добродушно пожурил Коннолли за оплошность с наручниками, но арест одного из самых опасных бостонских преступников вызвал в бюро бурю оваций. Героя встречали завистливыми взглядами и дружескими похлопываниями по плечу. Кое-кого удивило, что Коннолли сумел опознать Салемме, но в действительности речь шла не о простом везении или чистой случайности. Один старый бывалый агент из бостонского отделения ФБР, неплохо относившийся к Коннолли, выслал ему фотографии Салемме и дал наводку, как выйти на след гангстера. Помогли отчеты осведомителя, сообщившего, что Фрэнки Кадиллак скрывается в Нью-Йорке. Этот пример убедительно доказывал, какую ценность представляет информатор для честолюбивого сотрудника спецслужбы. Арест Салемме позволил Коннолли перевестись домой, в Бостон, – невероятно быстрое возвращение для новичка, прослужившего в бюро всего четыре года.

К 1974 году Салемме уже отбывал за решеткой пятнадцатилетний срок, а Коннолли вернулся на улицы своего детства. К тому времени за Балджером закрепилась слава наиболее влиятельного в Южном Бостоне гангстера-ирландца. Он сосредоточил в своих руках весь игорный бизнес и ростовщическую сеть Саути. Медленное восхождение, начавшееся в 1965 году после пребывания в самых суровых тюрьмах страны, привело Уайти к вершине.

Федеральный агент и гангстер говорили на одном языке и были прочно связаны общими корнями. Они держались вместе, как книги на тесной полке, – у ирландцев-католиков, живущих особняком на клочке суши, омываемой Атлантическим океаном, не слишком много возможностей чего-то добиться в жизни. Не только канал Форт-Пойнт, но особенности мировоззрения отделяли их сплоченный мирок от центральной части города. Многие десятилетия Саути оставался островком ирландских иммигрантов, окруженным враждебным миром. Вначале им пришлось безуспешно сражаться с позорной дискриминацией, защищаясь от лавочников-янки, издавна правивших Бостоном, а потом вести столь же бесплодную борьбу с твердолобым федеральным судьей и тупоголовыми бюрократами, которые ввели принудительное перемещение детей в уединенном уголке, где всегда ненавидели чужаков. И тогда и теперь жители Саути воевали за правое дело, предпочитая проливать кровь, но не сдаваться. В бесконечных сражениях утвердился непреложный закон их жизни: никогда не доверяй чужакам и никогда не забывай, откуда ты родом.

Один отставной полицейский, вспоминая былые дни, как-то упомянул, что в сороковые-пятидесятые годы в Южном Бостоне у молодого человека выбор был невелик. Армия, муниципалитет, водопроводная станция, завод или криминал. «Ты мог стать газовщиком или электриком, найти работу в “Жилет” либо в городском совете, податься в копы или в жулики», – сказал он. Десятки лет жители Саути зарабатывали себе на жизнь тяжким трудом. Эти люди умели бороться за место под солнцем.

Балджер и Коннолли, жулик и коп, выросли в первом муниципальном квартале города, в районе дешевой застройки из тридцати четырех плотно пригнанных друг к другу кирпичных малоэтажек. В роли подрядчика выступил приятель легендарного мэра-мошенника Джеймса Майкла Керли, а деньги на строительство выделила Администрация общественных работ Франклина Делано Рузвельта. В доме Балджеров на Логан Уэй глубоко почитали обоих – Керли за необычайную изворотливость, а Рузвельта за то, что тот защитил рабочего человека от жестокой, беспощадной стихии капитализма.

Родители Коннолли, отец Джон, проработавший пятьдесят лет в «Жилет», и тихая, вечно державшаяся в тени мать, Бриджит Т. Келли, ютились в муниципальной квартире до тех пор, пока сыну не исполнилось двенадцать. В 1952 году семья поднялась на ступеньку вверх, переехав из Олд-Харбор в Сити-Пойнт, лучший квартал Саути, расположенный на дальнем конце мыса у самого океана. Отец Коннолли, известный как Джон Голуэй, получил свое прозвище от названия ирландского графства, в котором родился. Церковь, Южный Бостон и семья стали средоточием его жизни. Отец троих детей, он все же сумел скопить деньги, чтобы отправить Джона в католическую школу имени Христофора Колумба в итальянском квартале Норт-Энд. Это было похоже на путешествие в чужую страну. Джон-младший шутил, что добираться до школы приходилось на «машинах, автобусах и поездах». Патриотическое чувство уроженца Саути, а также зарплата госслужащего привели в силовые структуры и Джеймса, младшего брата Коннолли. Тот стал солидным агентом Управления по борьбе с наркотиками, бледным подобием своего самонадеянного, нагловатого брата.

Коннолли и Балджеры выросли на чистых, хорошо освещенных улицах у моря, среди обширных парков, футбольных полей, баскетбольных и бейсбольных площадок. В Олд-Харбор царил настоящий культ спорта. Семьи здесь не распадались, четвертого июля, в День независимости, всем раздавали бесплатное мороженое, а подъезды служили своего рода спортивными клубами – в каждом доме на лестницах собирались около тридцати детей. Жилые кварталы, занимавшие двадцать семь акров, отделяли Сити-Пойнт с его океанскими бризами и кружевными занавесками от более пестрого в этническом отношении Лоуэр-Энда, застроенного маленькими домами-коробками, возле которых проходила оживленная, забитая грузовиками автомагистраль, ведущая к фабрикам, гаражам, барам и закусочным на набережных канала Форт-Пойнт. В этом районе и поныне самый высокий в городе процент старожилов. Люди здесь испокон веков предпочитали жить по старинке, избегая перемен, что составляло предмет их особой гордости. К концу 1990-х годов в прибрежной части Южного Бостона семьи со средним и высоким достатком постепенно вытеснили малоимущих, однако городские власти, стремясь утвердить традиционные ценности, запретили устанавливать французские окна в кафе и делать плоские крыши в кондоминиумах на береговой линии.

Формула непримиримого противоборства «либо мы – либо они» играла в жизни Саути роль не менее значимую, чем ирландские корни, являясь основой ментальности местного населения. В 1847 году, почти за два десятилетия до того как на полуостров после войны Севера и Юга хлынула первая основная волна ирландских иммигрантов, заняв травянистые холмы под названием Дорчестерские высоты, в муниципалитет пришла гневная петиция с жалобой на состояние домов и бездействие местных властей, адресованная «центральному правительству». Нищие ирландцы ютились в подвалах, на чердаках и в однокомнатных клетушках, где не было естественного освещения и вентиляции, часто эти помещения заливали нечистоты. В 1845–1850 годы великий голод, вызванный массовым заражением картофельных посевов гнилью, заставил ирландцев покинуть родную страну в поисках лучшей доли. Голод сократил на треть население Ирландии. Миллион человек погибли мучительной смертью, и еще два миллиона бежали в надежде спастись. Многие из них нашли убежище в ближайшем американском портовом городе – Бостоне, вселившись в зловонные трущобы Норт-Энда. К 1870-м годам они были счастливы оставить свои убогие жилища, где трое из десяти новорожденных детей умирали, не прожив и года.

Ирландские католики, обосновавшиеся в Саути, привыкли винить во всех своих бедах внешние силы. Община сплотилась вокруг церкви и семьи, выступая единым фронтом против тех, кто не желал принимать их обычаи. В последующие десятилетия ничто не могло всколыхнуть Саути сильнее, чем грубое, небрежное вмешательство какого-нибудь чужака, которому вздумалось изменить установленный священный порядок вещей. В замкнутом мирке ирландских католиков смешанным считался брак не только между единоверцем и протестанткой, но также между католиком-итальянцем и ирландкой.

Хотя Бостон, основанный за два столетия до прибытия оборванных, грязных, истерзанных голодом иммигрантов, считался благополучным промышленным городом, центром торговли, южная его часть превратилась в сплоченную ирландскую общину лишь после гражданской войны, когда стали открываться новые предприятия и местное население получило постоянную работу. В послевоенные годы население Саути увеличилось на треть, достигнув современного уровня в тридцать тысяч. Ирландские рабочие начали переселяться в Лоуэр-Энд, работая на судоверфи и на строительстве железных дорог, переживавшем период бурного роста. Вскоре в Южном Бостоне открыли свои двери местные банки и католические храмы, включая и церковь Святой Моники, которую посещали по воскресеньям младший из братьев Балджер – Билли и Джон Коннолли, его верная тень.

Во второй половине девятнадцатого века большинство мужчин южной окраины работали на Атлантик-авеню, разгружая торговые суда, а женщины по вечерам переходили по Бродвейскому мосту в деловую часть города, где мыли полы и убирали мусор в офисах. Домой матери семейств возвращались около полуночи по тому же мосту. К концу столетия ирландская католическая община так основательно укрепилась и разрослась, что жители Саути разбились на землячества. Уроженцы различных графств старались держаться вместе. Так, переселенцы из Галоуэя заняли Эй-стрит и Би-стрит, иммигранты из Корка обосновались на Ди-стрит и так далее. Верность своим корням составляла основу жизни этих людей, дух ирландского братства витал в соленом, терпком воздухе Саути. Вот почему Джон Коннолли из ФБР смог столь легко возобновить старое знакомство с королем преступного мира Уайти Балджером. Здесь сыграло роль многое.

Помимо этнических связей центром притяжения в обыденной жизни ирландцев служила католическая церковь. Все вертелось вокруг нее. Здесь начиналась и заканчивалась жизнь всякого ирландца: крещение, первое причастие, конфирмация, венчание, отпевание, поминовение усопших, праздники и воскресные богослужения. По воскресеньям, свободные от работы, родители шли к ранней мессе, а их сыновья и дочери – к детской службе в половине десятого. Прихожане обменивались политическими новостями, а со временем, когда церковь стала своего рода общественной приемной, по рядам нередко пускали шляпу для сбора пожертвований.

Как и сама Ирландия, Южный Бостон был прекрасным местом для тех, кому посчастливилось найти работу. Великая депрессия, начавшаяся в 1929 году, прокатилась по Саути, словно гигантское чугунное ядро, которым крушат дома, сминая тесную общину, спаянную церковью и семейными ценностями. Налаженная жизнь семей рушилась, когда отцы теряли возможность добывать средства к существованию. Жестокая безработица, охватившая тридцать процентов населения, ожесточила ирландцев, свято веривших, что достаточно честно трудиться и держаться подальше от неприятностей, чтобы уверенно смотреть в будущее. Люди теряли надежду, былой энтузиазм сменился отчаянием. Перемены коснулись не только Саути. Промышленность Бостона застыла в стагнации, и к сороковым годам, в пору взросления братьев Балджер и Джона Коннолли, некогда процветавший город превратился в гниющее болото. Редкие административные здания выглядели жалко и уныло, от них веяло безнадежностью. Заработки падали, цены и налоги росли, а деловая жизнь погруженного в летаргию города замерла. Власть «браминов», правящей олигархии, утратившей былой блеск и силу, стала болезнью, разъедавшей Бостон. Предприимчивые, хваткие янки девятнадцатого столетия уступили место узколобым банкирам, равнодушным к развитию города, поколению безликих обывателей, стригущих купоны, и осторожных филистеров, предпочитавших учреждать трастовые фонды, вместо того чтобы создавать новые производства и рабочие места. Глубокий застой породил социальную апатию. Прежде полные надежд, иммигранты превратились в угрюмых чинуш. Так продолжалось до начавшегося в шестидесятые годы возрождения города.

Джеймс и Джейн Балджеры переехали в Олд-Харбор в трудное время, в 1938 году, получив от правительства квартиру в первом жилом массиве муниципальной застройки. Их растущая семья уже не могла ютиться в прежних крохотных комнатушках. Уайти было тогда девять лет, а Билли – четыре. Наконец-то Балджеры смогли расселить детей по разным комнатам – трое сыновей заняли одну спальню, а три дочери другую. Олд-Харбор с его парками и игровыми площадками стал настоящим раздольем для детей, однако, чтобы попасть туда, нужно было вести почти нищенское существование. Положение семьи Балджер вполне отвечало этому требованию. Еще в молодости Джеймс Джозеф Балджер потерял руку, ее зажало между буферами железнодорожных вагонов. Хотя изредка он работал в вечернюю смену клерком на военно-морской верфи в Чарльзтауне, подменяя по выходным других работников, после травмы ему так и не удалось найти постоянное место с полной занятостью.

Небольшого роста, в очках, с гладко зачесанными назад льняными волосами, Джеймс Балджер бродил по пляжам и паркам Южного Бостона с неизменной сигарой во рту. Наброшенный на плечи плащ скрывал ампутированную руку. Нелегкая жизнь Джеймса в Америке началась в многоквартирном доме Норт-Энда, когда вслед за бежавшими от голода ирландцами в 1880-е годы в город хлынула новая волна переселенцев, на этот раз из Южной Италии. Отец Уайти живо интересовался текущими событиями; один из школьных приятелей Билли вспоминал, как, случайно столкнувшись с ним на прогулке, оказался втянут в длинную беседу о «политике, философии и тому подобном». Джеймс Балджер сторонился людей, проводя бо́льшую часть времени дома, особенно в те дни, когда по радио транслировали матчи «Ред Сокс». В противоположность ему, открытая, живая, говорливая Джейн охотно засиживалась вечерами на заднем крыльце, выходившем на Логан Уэй, даже после целого дня тяжелой работы. Она любила поболтать с соседками. Многим жителям окрестных домов она запомнилась как веселая, жизнерадостная и смышленая женщина из тех, что располагают к себе с первого взгляда и кого нелегко одурачить. Говорили, что характером Билли пошел в мать, такой же дружелюбный и общительный. Его часто видели бегущим в библиотеку с сумкой, полной книг, либо в церковь, на венчание или похороны, со свернутым облачением алтарного служки, переброшенным через плечо.

Но Билли унаследовал и отцовскую любовь к уединению. В редких интервью о своей семье Балджер говорил об отце с затаенной грустью. Вспоминая стойкость и мужество Джеймса, человека трудной судьбы, он с горечью признавался, что проводил с отцом до обидного мало времени. Билли описывал день, когда отправился воевать в Корею. Война тогда близилась к концу. Джеймс и Джейн не находили себе места от тревоги – двумя годами ранее в Корее погиб их зять. Родители проводили Билли до Южного вокзала, откуда отходил поезд на Форт-Дикс, штат Нью-Джерси. Отец, которому было тогда около семидесяти, вошел вместе с сыном в вагон. «Я подумал: это еще зачем? – рассказывал Билли. – Вы же знаете, каковы дети. Отец вдруг взял меня за руку, чего с ним отродясь не случалось, и произнес: “Благослови тебя Господь, Билл”. Я запомнил это, потому что отец сказал тогда куда больше, чем собирался».

Билли Балджер выставил свою кандидатуру на выборах в 1960 году, поскольку нуждался в работе. Его обучение в юридической школе Бостонского колледжа подходило к концу, вдобавок он недавно женился на своей возлюбленной школьных лет, Мэри Фоули. Джон Коннолли принимал участие в его избирательной кампании, работая в штабе. Первоначально Балджер собирался пройти в палату представителей, несколько раз переизбраться, а затем заняться частной практикой, став адвокатом по уголовным делам. Но он задержался в политике, сочетая скромную юридическую практику с законотворческой деятельностью и уделяя время стремительно растущей семье. В шестидесятые годы в семействе Балджер родились один за другим девять детей. Став членом сената в 1970 году, Билли возглавлял верхнюю палату восемнадцать лет – дольше всех в истории штата Массачусетс.

Строя успешную карьеру в Законодательном собрании, Билли олицетворял собой сородичей из Южного Бостона, с их суровой воинственностью и консервативными взглядами. Он стал заметной фигурой, открыто и с явным удовольствием подвергая насмешкам провинциальных либералов, которые поддерживали скандальный приказ о перевозках. Те выступали за расовый баланс в школах, когда дело касалось обитателей южных окраин, но никак не их самих. Билли питал страсть к давно проигранным битвам, неизменно надеясь взять реванш. Весьма показательны его тщетные попытки в восьмидесятые годы расшевелить равнодушный электорат и с помощью референдума исправить историческую несправедливость – устранить обнаруженный им изъян в конституции штата, антикатолическое положение 1855 года, запрещавшее поддержку приходских школ. Охотно признавая, что положение не наносит ощутимого вреда, Балджер, однако, требовал его отмены из-за изначально заложенного в нем оскорбительного посыла. Билли не смутило, когда избиратели дважды не поддержали его поправку. Он рвался в бой, его влекла сама борьба.

Отчасти это и сделало Уильяма Балджера, личность поистине парадоксальную, одним из наиболее влиятельных политиков своего времени. Образованность выпускника престижного университета сочеталась в нем с лукавством обитателя трущоб. Мелочный тиран и вместе с тем искусный дипломат, замкнутый нелюдим, обожавший публику, ловкий актер и язвительный оратор, он был необычайно обидчив, его задевало малейшее невнимание или пренебрежение. Часть его жизни всегда оставалась в тени, и заглядывать в эти потаенные уголки было делом рискованным.

Хотя Билли Балджер славился своими учеными рассуждениями и возвышенным стилем речи, он успешно пользовался и иными приемами. В 1974 году, когда группу пикетчиков – противников перевозок арестовали перед зданием школы в Саути, Балджер, оказавшись на месте конфликта, обвинил полицию в чрезмерной жестокости. Сойдясь нос к носу с комиссаром полиции Робертом ди Грациа, Билли ткнул пальцем ему в грудь, бросил гневную тираду о «гестаповских методах» и сердито зашагал прочь. Ди Грациа выкрикнул ему вслед какую-то колкость о политиканах, у которых оказалась «кишка тонка» провести десегрегацию школ раньше, когда все могло обойтись малой кровью. Резко повернувшись, Балджер двинулся обратно к комиссару, протискиваясь сквозь толпу. Подойдя вплотную к ди Грациа, который был выше его ростом едва ли не на голову, сенатор прошипел ему в лицо: «Пошел ты на хрен».

Принудительные перевозки взбаламутили весь Южный Бостон. Даже Уайти Балджер не остался в стороне, выступив в непривычной для него роли миротворца. Действуя скрытно, он пытался усмирить страсти на улицах. Впрочем, Уайти увещевал своих сородичей отнюдь не из гражданского альтруизма. Затянувшийся конфликт вокруг школьных перевозок скверно сказывался на его бизнесе – Саути наводнила полиция. Балджер дал своим подручным негласное указание не обострять напряжение.

Хотя семидесятые годы стали временем бурным и тревожным, влияние Билли в сенате стремительно росло. Он железной рукой управлял палатой до конца десятилетия. Правда, ему пришлось потрудиться над имиджем защитника Саути, знающего досконально все местные нравы и обычаи. В Южном Бостоне он прослыл героем, однако в либерально-демократическом штате Массачусетс его считали парией. Эту дилемму ярко иллюстрирует один эпизод, случившийся в конце восьмидесятых, когда Билли боролся со сторонниками «демократизации» сената, выступавшими за свободу дискуссий. Кто-то из коллег пытался убедить Балджера, что тот окажется на коне, если хотя бы немного ослабит хватку, дав палате вольно вздохнуть. Но Билли лишь покачал головой. «Нет, это не по мне, – сказал он. – Я навсегда останусь неотесанным, твердолобым ирландцем из Южного Бостона».

Коннолли вырос в Олд-Харбор и знал обоих Балджеров. Тесная дружба завязалась у него с Билли. Остроумный и довольно зрелый для своих лет, тот заметно выделялся среди сверстников, как, впрочем, и старший из братьев, печально известный Уайти. Коннолли ходил за Билли хвостом и всякий раз по воскресеньям провожал его домой после утренней мессы в церкви Святой Моники. Это Балджер-младший приохотил Джона к книгам, хотя сам Коннолли и его приятели всегда считали чтение пустым занятием, на которое жалко тратить время, когда вокруг столько спортивных площадок.

Коннолли знал Уайти как отчаянного сорвиголову и драчуна, грозу Олд-Харбора, знаменитого своими дерзкими выходками. О Балджере слышали все в округе, даже малолетние ребятишки вроде Коннолли. Как-то раз Джонни играл с ребятами в мяч, и дело закончилось скверно. Мальчишка постарше, решив, что Коннолли слишком долго возится, запустил ему мячом между лопаток. Удар вышел сильным, спину Джонни пронзила боль. Подобрав мяч, тот не задумываясь швырнул его обидчику в нос. Мальчишка набросился на малыша Джонни с кулаками и принялся избивать. Неожиданно на поле появился Уайти. Он схватил и оттащил старшего забияку, прервав неравный бой. Окровавленный Коннолли, шатаясь, поднялся на ноги, бесконечно благодарный своему спасителю. Пожалуй, в душе он навсегда остался несчастным городским мальчишкой, ищущим признания в суровом, жестоком мире. Беспомощным ребенком, очарованным силой и блеском бесстрашного воина – Уайти Балджера.

Когда Джон Коннолли впервые встал на ножки и учился ходить на О’Каллахан-Уэй, Уайти Балджер уже воровал товар из доставочных грузовиков на окраинах Бостона. В тринадцать лет его впервые арестовали за кражу, а вскоре к послужному списку добавились нанесение побоев и ограбление, однако каким-то непостижимым образом ему удалось избежать исправительной колонии для подростков. Впрочем, бостонская полиция не спускала с него глаз: дерзкого на язык Уайти нередко задерживали и изрядно помятым доставляли домой. Родители боялись, что кровавые стычки с полицейскими только ожесточат Уайти. Упрямый подросток и впрямь гордился своими подвигами в полицейском участке. Важничая перед ровесниками, он со смехом предлагал мальчишкам помладше ударить его в живот, плоский и твердый, как стиральная доска. Всего за несколько лет он превратился в опасного головореза, окутанного загадочным, романтическим флером, в эдакого героя Джимми Кэгни, непременного участника уличных боев и бешеных автомобильных гонок. Полицейское досье характеризует Уайти как ленивого ученика, равнодушного к знаниям, полную противоположность его брату Биллу. Балджер так и не окончил среднюю школу, но разъезжал на собственной машине, когда все остальные теснились в автобусе.

Один из ровесников Балджера, бывший морпех, выросший в Саути и ставший впоследствии полицейским, гонял по воскресеньям в футбол с другими мальчишками. Играли грубо, без защитных щитков и шлемов. Он вспоминает Балджера как посредственного игрока, но дьявольски упорного противника, готового стоять насмерть: «Он не был задирой, но так и напрашивался на неприятности. Балджер только и ждал, когда начнется заварушка. Надо признать, держался он отменно. Уже тогда было ясно, что этот парень готов на все ради друзей. Таков был дух времени. Люди сбивались в стаи. Для бедного городского паренька войти в уличную банду дорогого стоило».

Балджер грабил грузовики вместе с приятелями из банды «Трилистники», возникшей после раскола знаменитой шайки «Гастин», самой крупной и влиятельной преступной группировки в Бостоне времен сухого закона. В 1931 году главари «Гастин» зашли слишком далеко, попытавшись прибрать к рукам всю подпольную торговлю спиртным в Бостоне и захватить побережье. Двух гангстеров из Южного Бостона убили, когда те явились предъявить свои условия итальянской мафии Норт-Энда. В порту на них напали из засады и расстреляли. Спецслужбы и по сей день считают печальный конец банды «Гастин» водоразделом в истории бостонской преступности. Маленькая мафия в итальянской части города выстояла, а более сильные ирландские банды отступили в Южный Бостон, обозначив границы между этническими анклавами раздробленного преступного мира. Временами, когда речь шла о больших прибылях, итальянцы и ирландцы работали сообща. Но Бостон, наряду с Филадельфией и Нью-Йорком, принадлежал к числу тех немногих городов, где могущественные ирландские банды пускали в оборот деньги итальянской мафии, нажитые ростовщичеством.

Раздел территории, ставший итогом столкновения банды «Гастин» с коза ностра, позволил Уайти Балджеру свободно промышлять в ирландской зоне. Начав с нападений на грузовики, он перешел к ограблению банков и, в двадцать семь лет оказавшись за решеткой, отбывал срок в самых страшных тюрьмах страны. Тюремное досье описывает его, как закоренелого преступника, который постоянно лез в драку и проводил бо́льшую часть времени в одиночной камере. Как-то раз в Атланте тюремное начальство заподозрило, что он затевает побег, и Балджер просидел три месяца в карцере, прежде чем его перевели в Алькатрас, неприступную крепость, предназначенную для особо опасных заключенных. Он и там оказался в одиночке, оттого что саботировал работу, однако потом образумился, присмирел и до конца заключения не привлекал к себе внимания. Позднее его перевели на восток, в форт Левенуэрт, штат Канзас, а затем в менее строгую тюрьму Луисбурга, ставшую его последним пристанищем перед возвращением в Бостон. Балджер попал в заключение в 1956 году, когда Эйзенхауэр в первый раз занял президентское кресло, а вышел в 1965-м, когда действия Линдона Джонсона привели к разжиганию войны во Вьетнаме. Отец Уайти не дожил до возвращения старшего сына, хотя успел увидеть Билли сенатором.

Пройдя все круги ада и вернувшись домой матерым уголовником, Балджер поселился вместе с матерью в старом квартале Олд-Харбор. Некоторое время он проработал охранником в здании суда округа Суффолк в Бостоне, куда устроил его Билли. Этот эпизод наглядно иллюстрирует политику Саути – старинную бостонскую традицию, представленную в гротескной форме: сильные мира сего укрепляют свою власть, раздавая рабочие места в государственных учреждениях. В былые дни эта система стала спасительным якорем для беспомощных необученных иммигрантов с большими семьями, а в шестидесятые годы помогла бывшему заключенному получить работу охранника. Несколько лет, пока не истек испытательный срок, предусмотренный условиями освобождения, Уайти вел себя тихо, ни во что не ввязываясь, но, получив наконец долгожданную свободу, набрал воздуху в грудь и нырнул на самое дно преступного мира. Действуя жестко и решительно, он мгновенно забрал в свои руки власть в городе, его первенство признавали все. Балджера боялись. Владельцы закусочных и баров в Саути, платившие ему дань с игорного бизнеса и ростовщичества, никогда не задерживали выплат, одной попытки оказалось достаточно.

Собранный, замкнутый и сдержанный, Балджер был на голову выше обычных бандитов, населявших мир, который он с легкостью завоевал. Прежде всего, он много читал. Десятилетие, проведенное за решеткой, он посвятил изучению истории Второй мировой войны, подробно исследуя ошибки командования, просчеты генералов. Подсознательно Уайти готовился к реваншу и разрабатывал безупречную стратегию. На этот раз он избрал тактику осторожного выживания, основанную на терпении и расчетливой жестокости. Он больше не задирал полицейских, не изощрялся в колкостях, а изображал битого жизнью малого, хлебнувшего тюремной баланды. Во время полицейских проверок и обысков он так и лучился дружелюбием, стремясь убедить копов в своей лояльности: все вы славные ребята, а я всего лишь «ваш плохой парень». Мы в одной лодке.

После выхода из тюрьмы в 1965 году Уайти Балджер проворачивал бо́льшую часть своих дел совместно с Дональдом Киллином, в то время самым крупным букмекером Южного Бостона. Однако несколько лет спустя начали сбываться его худшие опасения: Киллин терял хватку, сдерживать натиск враждебных гангстерских группировок становилось все труднее. Более того, Балджер чувствовал, что их с Киллином могут убрать главные конкуренты – банда «Маллен», которой заправляли Пол Макгонагл и Патрик Ней. Одного из ближайших соратников Балджера застрелили у двери собственного дома в районе Сэвин-Хилл. Все шло к тому, что и Уайти с Киллином постигнет та же участь.

Букмекера взяли в кольцо, как затравленного зверя. Поддержать его означало подписать себе смертный приговор. Уайти колебался между преданностью другу и желанием выжить. В мае 1972 года дилемма разрешилась: жестокий прагматизм взял верх. Балджер обеспечивал охрану Киллина и все же вошел в тайный сговор с его врагами. Ему пришлось принять трудное решение, выбирая союзников в раздробленном преступном мире Бостона. Выбор был невелик: покориться ненавистной итальянской мафии или заключить сделку с бандой «Уинтер-Хилл», которой Уайти не доверял. После того как у Пола Макгонагла убили брата, а Мики Макгуайру откусили нос, унять вражду между парнями из «Маллен» и Киллином было невозможно. Хауард Уинтер, по прозвищу Хауи, глава крупнейшей в городе ирландской банды, обосновавшейся в гараже возле Сомервилла, водил дружбу с ребятами из «Маллен». Он согласился стать посредником между ними и Балджером. Когда вольный одинокий волк Уайти, почтительно сняв шляпу, отправился на поклон к Хауи, судьба Дональда Киллина решилась: его уже ничто не могло спасти.

Киллину позвонили, когда тот праздновал четырехлетие своего сына, и попросили срочно приехать. Заводя машину, букмекер увидел, как из-за деревьев выскочил вооруженный мужчина. Киллин потянулся за пистолетом, спрятанным под сиденьем, но убийца распахнул дверцу и ткнул букмекеру в лицо автоматом. Потом всадил пятнадцать пуль в голову. За воротами стрелка поджидала машина. Виновного так и не нашли, но по Саути ходили упорные слухи, что это был Балджер. Завершающим штрихом в истории незадачливого букмекера стал эпизод, случившийся несколько недель спустя. Кеннет, младший из братьев Киллин, проходил мимо машины, припаркованной неподалеку от Сити-Пойнт. В салоне сидели четверо. «Кенни», – позвал мужской голос. Обернувшись, Киллин-младший увидел в открытом окне автомобиля лицо Балджера. В следующий миг в подбородок ему уткнулось дуло пистолета. «Все кончено, – услышал единственный уцелевший владелец семейной букмекерской конторы. – Ты выходишь из дела. Это последнее предупреждение, другого не будет».

Быстрое кровавое восхождение «крестного отца» вошло в историю. Его решительный блестящий выпад, о котором к вечеру уже знал весь Южный Бостон, стал негласным посланием преступному миру: Балджер наносит удар молниеносно, не брезгуя никакими средствами в достижении цели. И это было лишь начало. После смерти Дональда Киллина Уайти объединил силы с боевиками из «Уинтер-Хилл» и, стремясь установить власть над Саути, одним мощным стремительным натиском уничтожил своих соперников. В марте 1973 года за два дня они убили шестерых членов банды «Маллен». К концу 1975 года за Балджером числилось уже шестнадцать трупов, включая основных его врагов, главарей банды – Пола Макгонагла и Томми Кинга. Обоих закопали в Куинси, на песчаном пляже рядом с оживленной Юго-восточной автострадой.

Наступила новая эра, омытая кровью. Устранив Киллинов, Балджер стал одним из подручных Хауи Уинтера. Теперь он часто появлялся в автомастерской «Маршалл моторс» в Сомервилле, служившей владельцу штабом. Балджер отвечал за рэкет в Южном Бостоне и ждал удобного случая, чтобы подняться выше. Уайти завладел Саути, а Хауи ненадолго подчинил себе Уайти.

Состояние Балджера стремительно росло, однако тот продолжал вести прежний образ жизни. Он казался полной противоположностью броско разряженным мафиози Норт-Энда. Никаких «кадиллаков», яхт и роскошных домов с видом на океан. Он редко выпивал, никогда не курил и ежедневно выполнял физические упражнения. Его единственной слабостью был «ягуар», который Уайти почти все время держал в гараже в Сити-Пойнт. Словом, безжалостный убийца жил тихо, замкнуто в Олд-Харборе вдвоем с матерью до самой ее смерти в 1980 году.

Его новой тактикой стали сдержанность и строгая дисциплина. Балджер больше не позволял себе поддаваться гневу, как в юности, когда служил в воздушных войсках и его обвинили в изнасилованиях, совершенных в Бостоне и Монтане. Он оставил в прошлом неуемную жажду перемен, заставившую его, четырнадцатилетнего подростка, бежать из дому и устроиться разнорабочим в «Цирк Барнума и Бейли». Кануло в вечность безрассудство молодого гангстера, ворвавшегося вместе с дружками в банк, чтобы, потрясая оружием, вынести сорок две тысячи сто двенадцать долларов – депозит, переведенный из Индианы. Прошли те дни, когда Уайти, пустившись в бега, перекрасил волосы в черный цвет, чтобы обмануть фэбээровцев, но, несмотря на все ухищрения, был арестован в ночном клубе, оцепленном агентами. Нет, теперь Балджер держался в тени, тщательно рассчитывая каждый свой шаг и не допуская ни малейшего промаха. Долгие годы, проведенные за чтением в тюремных библиотеках, обострили его чутье, отточили ум. Обладая энциклопедическими познаниями в области военного искусства, он досконально изучил все тонкости работы спецслужб и проанализировал ошибки великих гангстеров прошлого. Подобно гениальному шахматисту, Балджер просчитывал партию на много ходов вперед, не сомневаясь, что сумеет заметить брешь в обороне противника и сокрушить его, разыграв блестящий эндшпиль. Он поклялся друзьям, что никогда не вернется за решетку.

Как все гангстеры, Балджер вел ночной образ жизни, его день начинался после полудня и заканчивался в предрассветные часы. В своем мире он держался замкнуто, отстраненно, с подчеркнуто холодной отчужденностью, однако пожилых подруг матери неизменно приветствовал скупой улыбкой, придерживал перед ними двери и почтительно здоровался, приподнимая шляпу. Одно время он раздавал неимущим семьям в Олд-Харбор индеек по праздникам. Уайти был по-своему предан семье и всегда ревностно оберегал Билли. Когда в 1980 году скончалась их мать, он не показывался на публике ради брата из опасений, что газетчики поместят на первую полосу его фотографию рядом с портретом нового председателя сената штата Массачусетс. Даже в день похорон он прятался на хорах за органистом, пока шла церковная служба, и, скрытый от всех, незаметно наблюдал сверху, как его братья и сестры медленно следуют за гробом к дверям. «Родная кровь есть родная кровь», – заключил приходской священник.

В Саути Балджера побаивались, стараясь обходить стороной. Было в нем что-то пугающее, зловещее и загадочное. Когда кому-нибудь из жителей района случалось невзначай столкнуться с ним на улице возле принадлежавшего ему винного магазина, одного угрюмого, тяжелого взгляда Балджера хватало, чтобы незадачливый бедняга обмочил штаны. «С ним лучше не спорить», – заметил как-то Джон Коннолли.

Эллен Брогна, жена вечного арестанта Хауи Уинтера, проведшая бо́льшую часть жизни в окружении гангстеров, признавалась, что Уайти внушает ей ужас. Вскоре после истории с Киллином, когда Балджер стал часто появляться в гараже Хауи в Сомервилле, как-то вечером они вместе ужинали. Вышло так, что Балджера попросили отогнать «мустанг» Эллен. Она бросила ему ключи, но несколько минут спустя Балджер вернулся, багровый от ярости. Он не смог завести машину. Как оказалось, нужно было нажать на кнопку, прежде чем повернуть ключ в замке зажигания. Брогна пошутила, что Уайти должен досконально разбираться в автомобилях, поскольку работает теперь в «Маршалл моторс». Балджер смерил ее испепеляющим взглядом, резко повернулся и в бешенстве выбежал прочь. Позднее тем же вечером Эллен сказала мужу, что Балджер похож на Дракулу, такой же жуткий. Хауи только посмеялся, найдя это забавным.

Побывав в Алькатрасе, Балджер остался таким же вспыльчивым и взрывным, как прежде, но научился себя сдерживать. Он понимал, как это важно. Стойкий, несгибаемый боец с суровым лицом, будто высеченным из камня, он стал героем легенд в Саути. Стоило ему появиться где-нибудь, и на него тотчас устремлялись все взгляды. К его словам прислушивались. Его холодный острый ум, словно отточенный нож мясника, мгновенно проникал в суть вещей, отсекая все лишнее. Это качество, безусловно, делало Уайти бесценным информатором. Вот почему Деннис Кондон, ушлый федеральный агент, не один десяток лет занимавшийся организованной преступностью, так цеплялся за Балджера в начале семидесятых годов. Хотя Кондон, выросший в Чарльзтауне, по другую сторону залива, вышел из той же среды, что и его осведомитель, для Балджера, верного сына Саути, он оставался чужаком. Кондон крайне неохотно вычеркнул Уайти из списков информаторов. Он чувствовал, что сотрудничество могло бы состояться, если бы удалось свести Балджера с куратором из Южного Бостона. Молодой агент Джон Коннолли как нельзя лучше подходил для этой роли. Опытный, знающий, весьма неглупый, он не лез за словом в карман и мог легко уболтать кого угодно, а главное – Джон родился и вырос в Олд-Харбор.

Кондона познакомил с Коннолли один полицейский детектив из Бостона, знавший их обоих. В то время Джон работал учителем в средней школе, без особого рвения отбывая часы, а по вечерам изучал право в надежде стать федеральным агентом.

Поступив в бюро в 1968 году, Коннолли проходил службу в Балтиморе, Сан-Франциско и Нью-Йорке. Все эти годы он поддерживал связь с Кондоном. Они встречались в 1970 году, когда Джон приезжал домой, чтобы жениться на девушке из местных, Марианне Локари. Пока Балджер ловчил и изворачивался, пытаясь выжить, Кондон предпринял кое-какие шаги, чтобы помочь молодому агенту перебраться обратно в Бостон. Есть основания полагать, что точные сведения о местонахождении Фрэнка Салемме, переданные Джону Кондоном, поступили от Стиви Флемми, который успел рассориться с приятелем детских лет.

Коннолли вернулся в маленький тесный мирок Южного Бостона, охотно сменив Бруклин на Саути, а стадион «Янки» на «Фенуэй-Парк». Он покинул отделение, в котором девятьсот пятьдесят фэбээровцев охотились за пятью криминальными семьями Нью-Йорка, и перешел в офис, где двести пятьдесят агентов тщетно пытались разузнать хоть что-то о Дженнаро Анджуло. Коннолли очутился на знакомом поле, он помнил наизусть клички всех игроков. Бостонский парнишка вернулся наконец домой, ему не терпелось покрасоваться в костюме федерального агента. Однако Коннолли походил на пустой сосуд, который наполняет окружение. В юности его считали чем-то вроде яркой пустой обертки. Прытким выскочкой, что хорошо смотрится в бейсболке, хотя игрок из него никудышный. Сделавшись федералом, он не столько работал, сколько изображал бурную деятельность. Джон всегда был скорее бойким болтуном, чем копом с пронзительным взглядом и железной хваткой. Он вернулся домой из Нью-Йорка восторженным молодым агентом и сразу же нырнул с головой в жизнь, похожую на захватывающий фильм. Он страстно мечтал подобраться поближе к «плохому парню», которым давно восхищался. Это стало его навязчивой идеей.

Джон Коннолли оказался во власти рокового обаяния Уайти Балджера, личности неизъяснимо притягательной. Балджер не обладал тем особым шиком, что отличает главарей гангстерских банд, которые нарушают все мыслимые правила, находя в этом удовольствие. Он был наделен магнетизмом иного рода. Для Коннолли он воплощал в себе заманчивые горизонты, обеспеченное будущее. Работать с Уайти… Что могло быть лучше? И что могло быть проще? Сделать Балджера своим союзником или стать одним из двухсот пятидесяти ретивых агентов, разъезжающих по округе в казенных машинах? Тут и думать было не о чем: чаша весов явно склонялась в пользу сделки с Уайти. Знаменитый гангстер мог стать для Джона счастливым лотерейным билетом, победной шапкой пены на кружке с пивом.

Первые несколько лет тайного сотрудничества старых знакомых в отчетах Коннолли по форме 209 прослеживались два основных направления – скупые сообщения о потерях в рядах мафиозного клана Дженнаро Анджуло, переживавшего не лучшие времена, и более пространные сведения о соперниках Балджера в Южном Бостоне. Коннолли не напоминал Балджеру, что тот изначально обязался поставлять информацию только об итальянцах. Если донесения о коза ностра сводились в основном к слухам о сложностях в стане Анджуло, секретное досье на гангстеров Южного Бостона обрастало телефонами, адресами и номерами машин. К примеру, Томми Ней, один из шайки маньяков-убийц, которые в семидесятые годы наводили ужас на жителей пригородов Южного Бостона, устраивая кровавую бойню в закусочных и барах, был арестован за убийство в Нью-Гэмпшире. Его схватили полицейские при содействии ФБР в точности там, где указал Уайти.

Но бюро охотилось за мафией, а не за психопатами вроде Томми Нея. От Флемми Балджер узнал, что Анджуло, опасаясь прослушки, сменил телефонные номера в своем офисе. Дженнаро и его братья переговаривались только по портативной рации. Джерри пользовался позывными «Серебристый лис», а Донато Анджуло – «Улыбчивый лис». Уайти сообщил об этом Коннолли и даже посоветовал выбрать автоматический сканер «Беркат-210» для перехвата разговоров.

В сонном болоте бостонского отделения ФБР отчеты Коннолли произвели впечатление на высокое начальство, однако наглость и напористость молодого агента изрядно раздражали его коллег, которые начали в шутку звать его Канноли, поскольку тот одеждой и манерами напоминал лощеного итальянского мафиози. Джонни любил драгоценности, золотые цепочки, остроносые туфли и черные костюмы. Насмешки товарищей его не задевали. Он отлично понимал, что Балджер – курица, несущая золотые яйца, – залог его успешной карьеры. Показания Уайти оказались бесценным кладом и для самого агента, и для бюро. Однако решающую роль в победе сыграло происхождение Коннолли – Южный Бостон и ирландская кровь. «Уайти согласился говорить со мной только потому, что помнил меня еще мальчишкой, – хвастался Джон. – Он знал, что я его не трону. Помогать не стану, но никогда не пойду против него».

Однако в мире Уайти и бездействие подчас приносит немалую пользу.

 

Глава 3. Грубая игра

Когда окружной прокурор Уильям Делахант садился в машину, чтобы ехать в ресторан неподалеку от его офиса в Дедхэме, Уайти Балджер с двумя приятелями, миновав черту города, несся по Юго-восточной автостраде к той же точке. Делахант собирался встретиться за ужином с коллегой. Гангстеры задумали припугнуть владельца ресторана, который задолжал им 175 тысяч долларов. По странной прихоти судьбы прокурор и рэкетиры оказались в разных концах просторного зала ресторана «Бэксайд».

Шел 1976 год. Тридцатипятилетний Делахант занял пост прокурора округа Норфолк всего лишь год назад. Примерно тогда же, чуть позднее, Уайти Балджер заключил соглашение с Джоном Коннолли и с бостонским отделением ФБР. Однако гангстеров связывала с окружным прокурором не только случайная встреча в ресторане. Один из подельников Балджера, Джонни Марторано, учился вместе с Делахантом в начальной школе, они частенько гоняли мяч во дворе, и оба прислуживали священнику во время литургии.

Прокурор, сидевший за столиком возле барной стойки, поднял голову и обвел глазами зал. Он тотчас узнал боевика из «Уинтер-Хилл». Заметив его, Марторано подошел и уселся рядом. Два других гангстера не пожелали к ним присоединиться. Бывшие однокашники выпили, весело поддразнивая друг друга и посмеиваясь над тем, что волею судеб оказались во враждующих лагерях. Джонни Марторано поддел старого приятеля, заметив, что в мире гангстеров чаще встретишь благородство и порядочность, чем в кругу банкиров и законников. Делахант только фыркнул в ответ, но спорить не стал. Когда же настала его очередь подпустить шпильку, он затронул больную струну. Прокурор посоветовал бывшему школьному дружку, матерому бандиту, держаться подальше от округа Норфолк. «Сиди лучше в Бостоне и не высовывайся, ради нас обоих», – предупредил он.

Марторано велел ему проваливать ко всем чертям, вспыхнула перепалка, и один из спутников Джонни приблизился к столику, чтобы выяснить, в чем дело. Делахант узнал Стиви Флемми. Балджера он не заметил – тот остался возле двери, скрытый от глаз. Встреча давних приятелей закончилась внезапно, но мирно, на дружеской ноте, с появлением федерального прокурора Мартина Будро, которого ждал Делахант. Оставшись с ним вдвоем, глава окружной прокуратуры выразительно возвел глаза к потолку: «Ты ни за что не угадаешь, с кем я сейчас разговаривал».

Тем временем Балджер присоединился к Марторано с Флемми. Они заняли низкий столик у задней стены и, скрестив руки на груди, принялись ждать появления хозяина заведения. Рэкетиры пришли навестить Фрэнсиса Грина, потому что Фрэнсису Грину надо было кое-что объяснить.

Около года назад Грин взял ссуду в 175 тысяч долларов в некой финансовой компании Бостона под высокий процент для инвестиции в недвижимость. Проблема заключалась в том, что Грин не вернул ни цента. Сам того не подозревая, он присвоил деньги одного из друзей «Уинтер-Хилл». Уайти умел улаживать подобные затруднения. Правда, его подход не отличался деликатностью.

Грин вошел в центральный зал и, заметив трех гангстеров, подсел к ним за столик. Уайти, по обыкновению, сразу перешел к делу, опустив светские любезности.

«Где наши деньги?» – спросил он. Грин, ловкий мошенник с пестрым прошлым, принялся изворачиваться. Дескать, его финансовые дела расстроены. Несколько сделок провалилось. Он не в лучшей форме. Все это следует принять во внимание.

Но Грин напрасно блистал красноречием. Балджера не интересовали подробности: нет денег – нет разговора. Его нисколько не заботило, что по другую сторону прохода сидят двое сотрудников прокуратуры. Уайти, с каменным лицом и застывшим ледяным взглядом, наклонился к Грину. «Запомни, – произнес он, – если ты не заплатишь, тебе не жить. Я отрежу тебе уши и затолкаю в глотку. Только вначале выдавлю глаза».

Откинувшись на спинку стула, Балджер приказал Грину связаться с представителем финансовой компании и обговорить сроки погашения долга. Затем в игру вступил Флемми, взяв на себя роль «доброго полицейского» в противовес «злому» – Балджеру. Он посоветовал владельцу ресторана как можно скорее сделать первую выплату. «Тогда, – заверил он, – никто не пострадает». Заключительным аккордом стала сухая реплика Балджера: «Мы ждем двадцать пять тысяч в ближайшие дни».

Оцепенелый, бледный как смерть Грин обещал подумать, что можно сделать. Короткая деловая встреча завершилась. Впоследствии в официальном отчете ФБР, написанном суконным чиновничьим языком, говорилось, что беседа «сильно обеспокоила» Грина. Это явное преуменьшение. Бедняга всерьез испугался за свою жизнь и вдобавок совершенно растерялся. Он видел, как Марторано с Делахантом выпивали в баре, и ломал теперь голову – что бы это могло значить. Грин не понимал, с кем имеет дело.

Эпизод в баре был всего лишь причудливым совпадением, необъяснимым капризом судьбы. Мир тесен, и в окрестностях больших городов вроде Бостона подобные истории не редкость. Два прокурора, ужинавшие в одном зале с гангстерами, не подозревали о вымогательстве. Сидя за своим столиком, Делахант и Будро посмеивались над забавной случайностью, которая столкнула их с Марторано и Флемми из банды «Уинтер-Хилл». Они не догадывались, что третий мужчина, скрывавшийся в тени у входа, был не кто иной, как печально знаменитый Уайти Балджер. Делахант тогда и подумать не мог, что «деловой разговор» за столиком у двери станет прелюдией к противостоянию между бостонским отделением ФБР и остальными правоохранительными структурами. В будущем мир Бостона распадется на два враждующих лагеря. В одном окажется Балджер с Федеральным бюро расследований, в другом – все прочие силовые ведомства. Пока же мимолетная встреча в ресторане казалась Делаханту курьезным эпизодом из тех, что порой нас огорошивают, но ровным счетом ничего не значат.

Ультиматум Балджера – заплати или умрешь – заставил Грина перетряхнуть все свои связи в поисках влиятельных людей в спецслужбах. Он начал с Эдварда Харрингтона, бывшего главы ударной группы – целевой прокурорско-следственной бригады по борьбе с организованной преступностью в Новой Англии. Грин не только вел дела с ударной группой на протяжении нескольких лет, но и добывал деньги для провалившейся избирательной кампании Харрингтона на пост Генерального атторнея штата в 1974 году. Теперь Харрингтон занимался частной практикой в юридической фирме, готовясь пополнить ряды правительственных чиновников в качестве нового федерального прокурора Массачусетса. Он был у себя в офисе, когда к нему явился насмерть перепуганный Фрэнсис Грин.

Грин пришел к Харрингтону за советом, как лучше поступить. Согласно отчету ФБР, Харрингтон не стал деликатничать и отвечал без обиняков. Он объяснил Грину, что у того есть три возможности: заплатить, бежать из города или предъявить Балджеру обвинение.

Грин тщательно обдумал положение. О возвращении долга не могло быть и речи – деньги он успел промотать. Пускаться в бега ему не хотелось. Свидетельствовать против отъявленного убийцы и вовсе не улыбалось. Однако Грин начал склоняться к последнему варианту, быть может самому рискованному, но не безнадежному.

В последующие недели он продолжал вести с Харрингтоном переговоры о возможном сотрудничестве с прокуратурой. Харрингтон объяснил, что расследование подпадает под юрисдикцию штата, поскольку вымогательство имело место в округе Норфолк, а значит, решение о возбуждении дела должно быть принято окружной прокуратурой. Но тут возникал вопрос: как быть с Делахантом? Грина тревожила связь окружного прокурора с Марторано. Он помнил, как эти двое сидели в ресторане «Бэксайд», выпивали и смеялись.

Позвонив Делаханту, Харрингтон коротко изложил суть дела. Затем упомянул о сомнениях Грина, видевшего своими глазами, как окружной прокурор весело болтал с гангстером. Делахант заверил Харрингтона, что с Марторано его связывают лишь давние детские воспоминания и ничего больше, а встреча в ресторане – нелепая случайность. Итогом беседы стала договоренность, что прокуратура округа Норфолк заслушает свидетельские показания Грина.

Вскоре после этого владелец ресторана, ставший жертвой вымогательства, встретился с Делахантом и его помощниками. Грин рассказал о трагическом вечере в «Бэксайд», не скупясь на леденящие душу подробности. Его история ошеломила Делаханта. Тот и вообразить не мог, что подобное происходило прямо у него под носом, пока он ужинал с Будро.

Позднее окружной прокурор провел совещание со своими сотрудниками. Дело Грина оказалось взрывоопасным, к тому же в нем был замешан сам Делахант. В тот вечер он ужинал в ресторане и мог засвидетельствовать, что видел там Марторано с Флемми. Но допустимо ли ему выступать одновременно в качестве свидетеля и обвинителя? Едва ли. Вдобавок у прокурора возникли сомнения, что дело следует разбирать на уровне штата. Федеральные законы предусматривали куда более строгое наказание за вымогательство, чем то, которого могло добиться обвинение в штате Массачусетс, выиграв дело в суде. Делахант посоветовался с Будро, федеральным прокурором и бывшим однокурсником – выпускником юридической школы, который ужинал вместе с ним в «Бэксайд» тем злополучным вечером. Будро согласился с выводами Делаханта и даже предложил лично передать дело в ФБР, чтобы шестеренки завертелись. С одобрения Делаханта дело направили в Федеральное бюро расследований.

Джон Коннолли не на шутку встревожился. Грин стал первым глубоким ухабом на широкой обкатанной дороге Балджера. Но выбирать не приходилось. Заботясь о собственной карьере, Коннолли поспешил сделать все, чтобы дело не вышло за пределы отдела по борьбе с организованной преступностью, где он работал.

Два агента проявили слабый интерес к делу Балджера, ограничившись формальной процедурой. Оба трудились бок о бок с Коннолли в маленьком сплоченном коллективе. Они допросили Фрэнсиса Грина и даже не поленились посетить Делаханта и записать его показания.

Потом настрочили отчет, пополнивший папку с бумагами. На этом все и закончилось. Примерно год спустя агенты попросили у начальства разрешения официально закрыть дело о вымогательстве на том основании, что Грин отказался свидетельствовать против Балджера. Местная прокуратура, зная, что в материалах дела имеется протокол допроса потерпевшего, запросила у Коннолли копию отчета, однако в ФБР заявили, что допрос не проводился, документа не существует.

В последующие годы подобное случалось не раз: очевидец неожиданно «отказывался» от своих показаний. Снова и снова Джон Коннолли и его коллеги беседовали с потенциальным свидетелем и, вернувшись в офис, разводили руками: еще один перспективный фигурант не желает сотрудничать со следствием, выступать в суде или носить потайной микрофон. А что прикажете делать агенту, если свидетель попался такой несговорчивый? Раз за разом расследование заходило в тупик, запутанные нити преступлений никуда не вели, а начало этому положил эпизод с Фрэнсисом Грином, внезапно «раздумавшим» давать показания. Позднее Грин выступил перед федеральным судом на стороне обвинения в громком деле о коррупции, никак не связанном с Балджером, и на этот раз продемонстрировал горячее желание сотрудничать с прокуратурой, но это загадочное противоречие никого не заинтересовало. Таким образом, попав в ФБР, дело о вымогательстве оказалось задвинуто в самый дальний угол картотеки. Оно стало первым в длинной череде других.

Поступь спецслужб стремительна, а память коротка – жалоба Грина канула в небытие, не оставив следа. Из осторожности Балджеру пришлось отступиться от должника, а Делахант полагал, что ФБР занимается расследованием. Прошли месяцы, прежде чем окружной прокурор понял, что простое на первый взгляд дело не сдвинулось с места.

Примерно через год после памятного ужина в ресторане «Бэксайд» Делахант на одном из официальных приемов встретил генерального прокурора штата, Джеремайю Т. О’Салливана.

– Чем закончилась та история с Грином? – спросил Делахант и получил ответ.

– Мы проверили, но оказалось, что там не за что зацепиться.

Окружной прокурор пожал плечами.

– Что ж, такое случается.

«И я не лукавил, – скажет он потом. – Дела нередко разваливаются».

Но история Грина не давала ему покоя. Она вызывала слишком много вопросов. Что-то здесь не сходилось. Прокурор округа Норфолк видел известных гангстеров на месте преступления. Владелец ресторана показал, что подвергся вымогательству. От федералов требовалось лишь подхватить брошенный мяч и мчаться к воротам, обгоняя Балджера и Флемми. Что же им помешало?

Прошло пять лет, прежде чем смутные подозрения Делаханта начали складываться в целостную картину. К тому времени отношения окружной прокуратуры с бостонским отделением ФБР обострились до предела. Трения между различными силовыми ведомствами и органами юстиции – дело обычное, такова особенность их работы. В Бостоне, как и в любом другом городе, это в порядке вещей. Но здесь речь шла о другом.

В начале 1977 года, вскоре после того как дело Грина передали в ФБР, на окружную прокуратуру свалилось громкое убийство. Чтобы раскрыть преступление и найти тела двух восемнадцатилетних девушек из Куинси, Делахант и полицейские следователи заключили соглашение с осведомителем по имени Майлз Коннор, отъявленным мошенником с изощренным умом и внушительным послужным списком. Рок-музыкант и наркодилер, ловкий вор, достигший высот мастерства в краже произведений искусства, в 1966 году он добавил к своим подвигам вооруженное нападение на полицейского, тяжело ранив патрульного в ходе перестрелки. Даже в продажном мире информаторов Коннор казался явным аутсайдером, «мешком неприятностей». Однако он знал, где зарыты трупы.

Сделка с ним вызвала громкий скандал как в окружной прокуратуре, так и за ее пределами. ФБР не на шутку разъярилось, оттого что Делахант пообещал свидетелю в обмен на сотрудничество досрочное освобождение из заключения. Федералы восприняли это как личное оскорбление, поскольку именно они отправили Коннора за решетку по обвинению в хищении художественных ценностей. И хотя в 1978 году с помощью Коннора Делаханту удалось найти трупы исчезнувших девушек, а затем привлечь к суду убийцу, бюро гневно обрушилось на «нечестивый союз» окружного прокурора с преступником. Агент Джон Коннолли лично убедил федерального прокурора провести расследование на предмет причастности Коннора к жестоким убийствам девушек. В итоге свидетеля обвинили в подготовке убийства. Он предстал перед жюри присяжных и был осужден, но позднее защите удалось добиться пересмотра дела. В ходе повторного слушания Коннора оправдали.

Делахант знал, что вокруг сделки с Коннором поднимется шум. Сотрудники прокуратуры, на мнение которых он привык полагаться, предупреждали о возможных последствиях. Но он и вообразить не мог, что конфликт выльется в открытую войну, в обмен гневными обвинениями в зале суда, на телевидении и в прессе. То, что вначале казалось невозможным, немыслимым, стало зловещей реальностью.

ФБР позволяло себе и личные выпады. Как-то раз Джон Коннолли встретился с одним из помощников Делаханта, Джоном Кивланом. Молодой обвинитель возражал против привлечения Коннора в качестве источника, и Коннолли было об этом известно.

Позвонив Кивлану, агент пригласил его пообедать. Они условились о дате. Кивлан пришел, полагая, что фэбээровец хочет обсудить расследование другого убийства. Но Коннолли с места в карьер принялся забрасывать его вопросами о Делаханте и о соглашении прокуратуры с Коннором. С особым пристрастием агент допытывался, не подозревает ли Кивлан окружного прокурора и полицию штата в сговоре с преступником – зная, что Коннор виновен в убийствах, обвинители позволили ему уйти от правосудия и купаться в лучах славы, красуясь перед камерами репортеров (после обнаружения тел жертв свидетель оказался в центре всеобщего внимания).

«Я довольно скоро понял, что обед был лишь предлогом, чтобы собрать побольше грязи на Билла, – вспоминал позднее Кивлан. Грубый кавалерийский наскок Коннолли привел его в замешательство. – Похоже, агент видел осведомителя во всех и каждом. Думаю, он рассчитывал, что из-за разногласий у нас в офисе я стану снабжать его информацией. Обед вышел коротким». Разумеется, вернувшись в прокуратуру, Кивлан рассказал Делаханту о странной встрече с Коннолли.

Много лет спустя, оглядываясь назад, он размышлял о том, что стало подлинной причиной яростной битвы между окружной прокуратурой и ФБР. Возможно, сражение шло не за Коннора, а за Балджера? Но как бы то ни было, вместо того чтобы бороться с преступностью, Коннолли посвящал львиную долю времени грязным подковерным интригам и крикливым заявлениям в прессе. Впрочем, борьба с преступностью не значилась в числе приоритетов молодого агента из Южного Бостона.

Из кровавой схватки с ФБР из-за Майлза Коннора Делахант вышел изрядно побитым, перемолотым железными челюстями прессы, которую бюро позаботилось настроить должным образом. Правительственные чиновники публично распекали его за соглашение с преступником, перекочевавшим со свидетельского кресла на скамью подсудимых. В основном журналисты поддерживали ФБР, чему немало способствовали личные связи Джона Коннолли с репортерами «Бостон глоуб» и «Бостон геральд», а также кое с кем из телевизионщиков. Агент показал себя блестящим пиарщиком, ловким манипулятором, виртуозно жонглирующим правдой. Обаятельный, разговорчивый, он отказался от положенного ему по должности образа сурового, застегнутого на все пуговицы федерала с оловянным взглядом и каменным лицом. Этот маневр прибавил ему очков в глазах газетчиков. Коннолли не ограничивался периодическими интервью, он усиленно обхаживал репортеров, завоевывая их расположение.

Так было вначале, когда лишь немногие представители органов правопорядка подозревали, что ФБР переметнулось на сторону Балджера. Делахант принадлежал к их числу, однако ему пришлось убедиться на собственном опыте, что противостояние с бостонским отделением бюро обходится слишком дорого. Федералы играли грубо. Они били жестоко, насмерть. Мишенью стал сам Делахант – в Бостоне бьют наверняка.

В 1980 году прошел слух об интрижке Делаханта с официанткой из Куинси. Якобы дело кончилось плачевно – поговаривали о выломанной двери в квартиру, о громкой брани и криках, всполошивших соседей. Об этом прознала пресса, и один телевизионный репортер зачастил к женщине. Визиты продолжались два года, официантку убеждали дать интервью, выступить в эфире с обвинениями и привлечь Делаханта к суду. И каждый раз женщина отвечала, что «пересуды возникли на пустом месте, в них нет ни слова правды». «Будь Делахант виновен, – твердила она, – он лишился бы поста окружного прокурора, уж вы мне поверьте».

Интерес к сплетням проявили не только журналисты. Однажды в конце 1982 года в ресторан в Куинси явились два агента ФБР и спросили официантку. Владелец заведения объяснил, что девушка больше у них не работает. Агенты что-то пометили в своем блокноте, поблагодарили хозяина и ушли. Больше они не появлялись.

В январе 1983 года официантку навестил еще один гость: давний знакомый – Стиви Флемми. Позднее она описала его местной полиции как «игрока чужой команды».

Они зашли выпить в какой-то бар в Куинси. К изумлению девушки, ее старый приятель слышал о темной истории с Делахантом. Флемми хотел узнать лишь одно – правдивы ли слухи. «Нет», – заверила его официантка, повторив то, что говорила уже не раз. Больше Стиви не появлялся.

 

Глава 4. Искусство лавирования

Бостонское отделение ФБР сделало ставку на Балджера и Флемми. Пол Рико, Деннис Кондон и Джон Коннолли собирались получить как можно больше от удачной сделки, даже если это означало махнуть рукой на всех Фрэнков Гринов этого мира и начать жонглировать тремя горячими картофелинами, нарушая разом устав ФБР, директивы генеральной прокуратуры о работе с источниками в преступной среде и федеральное уголовное законодательство. К счастью для своих коллег, Рико успел найти собственный «неповторимый» стиль сотрудничества с информаторами, дела темного и мутного. Он задал тон другим кураторам в Бостоне, провозгласив свое кредо: правила для того и существуют, чтобы их нарушать.

«Главное – подобраться к мафии, для этого все средства хороши», – считали в бюро. На региональные отделения ФБР по всей Америке оказывали давление, требуя вербовать осведомителей особого ранга – «источники из высшего эшелона», – чтобы вести войну с организованной преступностью. Бюро непростительно долго не желало признавать существование коза ностра, что и послужило причиной общественного недовольства. Главную роль в этом сыграла твердолобость Эдгара Гувера. Тот предпочитал собирать статистику ограблений банков и охотиться за коммунистами, вместо того чтобы внимательно оглядеться вокруг и заметить очевидное.

К примеру, в ноябре 1957 года сходка главарей мафии в городке Апалачин на севере штата Нью-Йорк стала главной новостью, попав на первые полосы всех газет, после того как местный полицейский сержант случайно узнал о закрытом приеме, куда пускали только по приглашениям. Полиция выставила кордоны на дорогах, и представители мафиозных кланов, съехавшиеся со всех уголков страны, попытались спастись бегством. Одни выскакивали из машин и бежали в лес, другие нашли убежище в особняке хозяина вечеринки, оптового торговца пивом Джозефа Барбары. В ходе облавы удалось задержать и опознать свыше шестидесяти гангстеров, у многих оказались при себе огромные суммы наличными. Список украсили имена знаменитых персонажей, давно занимавших почетное место в «галерее славы» мафии: Джозеф Бонанно, Джозеф Профачи и Вито Дженовезе. ФБР в операции не участвовало, оставаясь в стороне.

Два года спустя, 8 декабря 1959 года, состоялась более крупная сходка недалеко от Бостона, в городе Вустер, штат Массачусетс. Около ста пятидесяти влиятельных мафиози незаметно съехались в город, собрались в центральном отеле, провели ночью совещание, а затем исчезли на рассвете, так и оставшись незамеченными. Журналисты, аналитики и многие эксперты-криминологи увидели в этих собраниях доказательство существования организованной преступной сети, опутавшей страну, «невидимой власти», которая устанавливает собственные законы, определяет политику и решает на сходках спорные вопросы. Но Гувер отмахнулся от этих выводов, назвав их пустыми домыслами газетчиков, падких до сенсаций.

Лишь после того как в 1960 году Роберт Ф. Кеннеди занял пост генерального прокурора США, Федеральное бюро расследований начало наконец медленное, но неуклонное наступление на так называемого «внутреннего врага». К тому времени, как в 1963 году один из членов клана, Джозеф Валаки, вошел в историю, впервые нарушив круговую поруку и дав свидетельские показания против мафии на публичных слушаниях в Конгрессе, ФБР уже официально объявило войну коза ностра. В Бостоне Деннис Кондон и Пол Рико вместе с горсточкой других агентов создали первый в городе отдел по борьбе с организованной преступностью.

Пока агенты обшаривали город, пытаясь определить зоны влияния и мощь подручного «крестного отца» мафии Новой Англии Дженнаро Анджуло, министерство юстиции США в Вашингтоне, возглавляемое Кеннеди, трудилось над созданием законодательного инструмента – оружия в новой общенациональной битве.

В 1961 году Конгресс по инициативе Кеннеди принял закон, возводящий значительную часть криминальной деятельности мафии в ранг федерального преступления. Пересечение границ штата с целью вымогательства подпадало отныне под федеральную юрисдикцию; случаи рэкета, взяточничества, организации азартных игр и перевозок игорного инвентаря за пределы штата, которые прежде расследовались на местном уровне, оказались теперь в сфере компетенции федеральных органов правопорядка.

Позднее, в 1968 году, Конгресс утвердил сводный закон «О контроле над преступностью и безопасности на улицах», расширивший полномочия правоохранительных структур в борьбе с мафией. В третьем разделе этого документа определялся порядок получения разрешения суда на организацию электронного наблюдения за членами организованных группировок. Новый закон нарушал право граждан на неприкосновенность частной жизни, однако правительство сочло подобную меру оправданной, рассматривая ее как своего рода вынужденный компромисс между свободой личности и властью государства, стоящего на страже правопорядка. Попытки силовых ведомств проникнуть в тайны мафии и уничтожить подпольную сеть могли увенчаться успехом лишь с помощью скрытых камер и прослушки. В конечном счете ФБР начало успешно применять так называемые жучки, что помогло раскрыть ряд тяжких преступлений и привлечь к ответственности главарей мафии во многих крупных городах Соединенных Штатов, включая Бостон.

В 1970 году был принят нормативный акт, ставший самым действенным оружием властей в битве с коза ностра. Закон «Об организациях, связанных с рэкетом и коррупцией» получил название Статут РИКО. В восьмидесятые годы почти во всех крупных судебных процессах против мафии обвиняемым вменялось нарушение этого акта. Впервые рэкетирскую деятельность стали классифицировать как федеральное преступление, за которое предусматривалось серьезное наказание – солидный тюремный срок. Если следственным органам удавалось доказать факт организованной преступной деятельности, то есть показать, что гангстер замешан в нескольких федеральных преступлениях, вступал в действие безжалостный закон РИКО. Тяжесть наказания, предусмотренная статутом, заставила преступный мир отнестись к нему серьезно. Те времена, когда обвиняемый по делу о подпольном игорном бизнесе или ростовщичестве мог отделаться небольшим сроком, ушли в прошлое, теперь ему грозило не менее двадцати лет.

В 1970-е годы появились целевые группы по борьбе с организованной преступностью. В основу при создании региональных целевых групп легла здравая идея объединить ресурсы различных силовых ведомств – Федерального бюро расследований, Налогового управления США, Управления по борьбе с наркотиками, органов местной полиции, а позднее и прокуратуры. Эти ударные группы возглавили священную войну. Сплотившись, они выступили единым фронтом против общего врага – мафии.

Но, несмотря на ужесточение мер, исход крестового похода решался на улицах городов, и самым надежным боевым оружием агентам ФБР служили источники в преступной среде.

«Раскрытие любого преступления на девяносто девять процентов зависит от показаний людей, рассказывающих, что произошло, – заметил как-то Джон Коннолли в одном из радиоинтервью. – Я хочу сказать, информаторы – наш главный ресурс. Так всегда считали руководители ФБР».

Действительно.

«Без осведомителей мы ничто», – заявил Кларенс М. Келли в 1972 году, когда его назвали преемником недавно скончавшегося Эдгара Гувера. Это объяснялось просто: полиция не вездесуща и власть ее не безгранична; детективы не могут в ходе расследования обыскать и допросить всех подозреваемых и возможных очевидцев. Бесценную помощь в сборе недостающей информации оказывают осведомители – «глаза и уши» спецслужб. Ставка на негласные каналы – попытка силовых структур расширить пределы своей власти, установленные законами США.

Как любой агент, служивший в бюро в семидесятые годы, Джон Коннолли хорошо знал, сколь огромное значение придают в ФБР конфиденциальному сотрудничеству. «Вербуйте информаторов – они приведут вас к славе» – эту прописную истину вдалбливали в головы зеленых новичков еще в академии ФБР, в Куантико, штат Виргиния. Позднее, с началом службы, молодые агенты убеждались сами, что на сотрудников, сумевших склонить «доверенное лицо» к содействию, смотрят в бюро как на чудотворцев. Ведомственные инструкции ФБР недвусмысленно наделяют куратора более высоким статусом. Создание собственного эффективного «негласного аппарата» считается высшим достижением в работе агента и «служит источником глубокого удовлетворения, как результат успешной деятельности и весомый вклад в решение стоящих перед бюро задач». В сравнении с казенной сухой прозой остальной части пространного циркуляра ФБР «Руководящие принципы следственной и оперативно-розыскной деятельности», вдохновенный язык этого пассажа, призванного воодушевить сотрудников бюро на вербовку осведомителей, поражает воображение. Для установления отношений конфиденциального сотрудничества, уверяет руководство, «агент помимо необходимых навыков следственной работы должен обладать особыми качествами; его проницательность, здравомыслие, гибкость, находчивость и выдержка подвергаются серьезному испытанию». Работа с информатором требует от куратора «преданности делу, полной самоотдачи и известной изобретательности. Успех агента обычно зависит от силы его характера и умения находить выход из любого положения». Не каждому сотруднику ФБР по плечу подобная задача. Но став куратором, агент может достигнуть нескольких целей одновременно: добиться успеха в следственной работе, произвести впечатление на начальство и поднять собственный престиж на небывалую высоту. Курсант академии усваивает непреложную истину и окончательно утверждается в ней, придя работать в офис бюро: негласное сотрудничество – основа основ, на него делается главная ставка.

Едва ли не единственное предостережение в потоке пустословия, изливающегося со страниц руководства, отражает одержимость бессменного директора Эдгара Гувера репутацией бюро в глазах общественности. «Агенты ФБР помимо всего прочего должны беречь честь мундира» – эта директива касается работы с осведомителями из преступной среды. Кураторам следует заключать договор с информатором и оплачивать его услуги, лишь «удостоверившись, что сотрудничество с потенциальным источником не повлечет за собой осложнений и не бросит тень на бюро».

В начале 1976 года Балджер известил Коннолли о деловой встрече гангстеров из «Уинтер-Хилл» и членов итальянской мафии – Ларри Дзаннино и Джо Руссо. В марте того же года Уайти сообщил, что младший босс Анджуло послал своего эмиссара в Сомервилл, «пытаясь установить контакт со Стиви Флемми». Затянувшееся «ухаживание» мафии за Флемми укрепляло связи между двумя криминальными группировками, играя на руку ФБР. Балджер добавил, что прошел слушок, будто главарь банды Хауи Уинтер собирается встретиться с Анджуло, а потом и с самим «крестным отцом» Патриаркой, чтобы «наладить прочные отношения». Позднее в том же году Балджер рассказал Коннолли, что гангстеры договорились с коза ностра о линиях ставок, чтобы их букмекеры работали сообща.

Благодаря тесным связям с Анджуло, Дзаннино и остальными мафиози, Флемми играл ключевую роль во всех встречах Балджера с Коннолли. Все, что удавалось узнать, он сообщал Уайти, а тот передавал куратору. Свои отчеты Балджер уснащал яркими деталями и пикантными подробностями из жизни криминалитета: кто с кем встречался, кто на кого затаил злобу, кто кого задумал «завалить». К примеру, он рассказал Коннолли, что один из влиятельных членов мафии симулировал сердечный приступ, чтобы избежать вызова в суд. В апреле 1976 года Балджер упомянул об убийстве, желая отвлечь внимание от одного боевика, работавшего на него, Ника Фемиа. Он сказал Коннолли: «Пэтси Фабиано заказали, но завалил его не Фемиа. Ник тут ни при чем». Несмотря на настойчивые уверения, что не станет доносить на ирландцев, Балджер постоянно снабжал Коннолли сведениями о гангстерах из Южного Бостона, промышлявших аферами на скачках.

Поставляемая им информация зачастую оказывалась весьма полезной, но сокрушить клан Анджуло не могла. Большей частью Балджер передавал слухи, бродившие в бандитских кругах, и почти всегда преследовал своекорыстные цели. Нередко достоверность его сообщений вызывала сомнения, но Коннолли никогда их не оспаривал. Напротив, точно так же, как до него Рико, он подшивал к делу отчеты, которые помогали отвести подозрения от Балджера и его банды.

Пол Рико и Деннис Кондон, уже немолодые агенты со стажем, принадлежали к первому в городе поколению федералов – борцов с коза ностра. В конце шестидесятых годов они, подобно своим коллегам во всех крупных городах Америки, рьяно взялись за работу, собирая по крохам сведения о всесильной мафии, о которой в бюро мало что знали. Агентам приказали добыть информацию, и как можно скорее. Одним из наиболее действенных методов тогда справедливо считалось электронное наблюдение, хотя, самовольно используя прослушку, агенты обходили, а то и грубо нарушали закон.

В больших городах по всей стране фэбээровцы на свой страх и риск проникали в кабинеты мафиози и устанавливали там микрофоны. Нередко нелегальные прослушивающие устройства крепились под крышкой письменного стола или за батареей. Старательно замаскированные провода тянулись к передатчику, а агенты, сидя в укрытии неподалеку, записывали разговоры гангстеров. В Чикаго с помощью жучка, установленного в ателье портного, где обосновался мафиози Сэм Джанкана, прослушивание велось на протяжении пяти лет, с 1959 по 1964 год. В Провиденсе, штат Род-Айленд, сотрудники ФБР перехватывали и фиксировали разговоры «крестного отца» мафии Новой Англии Реймонда Патриарки. В Бостоне агенты Кондон и Рико в составе следственно-оперативной группы оборудовали жучками кабинет владельца ночного клуба «Джейс лаундж» – подвал, где часто проводил деловые встречи младший босс коза ностра Дженнаро Анджуло.

В те беспокойные дни отчаянной погони за неуловимым врагом ФБР случалось прибегать к сомнительным приемам, порой глупым, а подчас откровенно грубым. Однажды вечером в Нью-Йорке гангстер, за которым велась слежка, подцепил двух девиц и отправился в мотель. Агентам надоело «пасти» объект, и, желая поскорее вернуться домой, они прокололи шины его автомобиля в надежде, что это заставит ловеласа остаться в мотеле. Бывало, фэбээровцы запугивали подозреваемых, являясь к ним домой и учиняя допрос родственникам и друзьям. Возможно, с помощью жесткого давления ФБР рассчитывало получить драгоценную информацию, но яростный натиск служил заодно и средством устрашения.

Куда более серьезный случай произошел в Янгстауне, штат Огайо. Благодаря нелегальной прослушке удалось узнать, что готовится убийство одного из сотрудников ФБР, с которым мафия давно хотела свести счеты. С одобрения Гувера немедленно собрали около двадцати агентов, самых крепких и отчаянных парней из ближайших отделений бюро. Их отправили в Янгстаун на личную встречу с боссом мафии. Ворвавшись в пентхаус мафиози, федералы устроили там форменный погром. Перед тем как покинуть дом, они предупредили, что сотрудников бюро лучше не трогать.

Подобные методы применялись ФБР до 1968 года, когда принятый Конгрессом закон установил правовые основания для электронного наблюдения. Сведения, полученные за счет незаконных вторжений в частные владения и несанкционированного применения подслушивающих устройств, не могли быть использованы в суде, но жучки сыграли свою роль, оказавшись бесценным источником информации. ФБР удалось за короткий срок изучить своего врага. В итоге федералы составили список из двадцати шести «мафиозных городов» Америки. Бостон вошел в их число.

Делая ставку на негласное сотрудничество с осведомителями «из высшего эшелона», бюро сознавало и, более того, благосклонно принимало тот факт, что его источники активно вовлечены в криминальную деятельность. Это и определяло их принадлежность к избранной касте. Они были преступниками, связанными с коза ностра. Заключая сделку с Уайти, ФБР вполне отдавало себе отчет в том, с кем имеет дело. Игорный бизнес и ростовщичество, приносившие Балджеру доход, входили в условия соглашения. Оставалось неясным, как быть с другими преступлениями. И что же случилось дальше?

В конце пятидесятых годов ФБР установило правила, регламентировавшие вербовку осведомителей и их курирование. В последующие годы эти нормы пересматривались и совершенствовались, особенно во второй половине семидесятых, когда генеральный прокурор США Эдвард Х. Леви поручил министерству юстиции ограничить работу ФБР с информаторами жесткими правовыми рамками. Изданные министерством положения вошли впоследствии в служебные инструкции бюро. К концу десятилетия ФБР указывало в своих отчетах, что на него активно работают 2 847 осведомителей, приписанных к 59 отделениям. Кто знает, сколько из них принадлежало к элитарному «высшему эшелону»?

В работе кураторов служебные инструкции ФБР считались основой основ, альфой и омегой. К примеру, агенту предписывалось, устанавливая контакт с информатором, оценить, насколько надежен данный источник, и определить возможности использования различных мотиваций к сотрудничеству. Свои соображения куратору предлагалось изложить в «Отчете о пригодности». В качестве возможных мотиваций рассматривались деньги, месть и желание добиться конкурентного преимущества над другими гангстерами. Если ФБР удавалось ослабить конкуренцию в преступном мире, осведомитель безусловно оказывался в выигрыше.

Особое место в положениях министерства занимал раздел «предостережений», о которых агенту полагалось регулярно напоминать своим информаторам, чтобы договор о сотрудничестве не превратился в удобную ширму, а то и попросту в «крышевание». Осведомителю не следовало считать себя сотрудником ФБР или ожидать, что бюро защитит его от ареста и судебного преследования за совершенные преступления. Более того, информатора предупреждали о недопустимости любого правонарушения, связанного с насилием, включая планирование преступления и подстрекательство к его совершению.

Служебные инструкции включали и строгие «ограничительные директивы», призванные оградить агента от попыток его скомпрометировать или, хуже того, коррумпировать. Уделяя серьезное внимание контролю безопасности конфиденциального сотрудничества, юридическое ведомство признавало величину риска, связанного с тесными контактами агентов с преступным сообществом. Министерские положения подчеркивали особую важность «взвешенных оценок» и «пристального надзора» за работой сотрудников ФБР с лицами, привлеченными к негласному содействию, главным образом для того, чтобы «сами государственные органы не оказались виновными в нарушении закона». Во исполнение требований министерства за работой куратора с завербованным им осведомителем должен был наблюдать другой агент ФБР. Чтобы убедиться, что ситуация не вышла из-под контроля, а удерживается в строгих рамках законности, проверяющему – сотруднику того же отдела, что и куратор, надлежало периодически встречаться со «сладкой парочкой» и пристально следить за их «любовными играми». Отчеты осведомителя полагалось скрупулезно проверять, оценивая достоверность и точность. Агентам категорически запрещалось поддерживать неформальные отношения или деловые связи со своими «подопечными». И разумеется, на обмен подарками было наложено табу.

На бумаге положения министерства выглядели безупречно и казались неприступной стеной между миром криминала и Федеральным бюро расследований, но в реальности они оставляли достаточно пространства для маневра. Хотя законом особо оговаривалось, что информаторы ФБР не могут быть вовлечены в преступную деятельность, в другом параграфе допускалось, что осведомитель «с санкции бюро» вправе нарушить закон, если «ФБР сочтет, что подобное нарушение необходимо для получения информации, направленной на обеспечение интересов правосудия». Директивы призывали сотрудников бюро не злоупотреблять этой лазейкой, однако решение об участии осведомителя в противоправных действиях принимали федеральные агенты на местах, такие как Джон Коннолли, Пол Рико и Деннис Кондон. Главное управление ФБР в Вашингтоне слабо контролировало региональные отделения; бюро выдавало «индульгенции на преступление», не согласуя свои действия с кем-то извне, в частности – с экспертами министерства юстиции. Отчета от него никто не требовал. Подобные вопросы относились к компетенции ФБР и считались внутренним делом. Уступая доводам руководства бюро, Леви и другие чиновники министерства согласились, что это единственно возможный способ сдержать «священную клятву» федерального агента – обеспечить конфиденциальность сотрудничества информатора с ФБР. Внешний контроль увеличивал риск, что личность осведомителя будет раскрыта, тогда как в основе работы бюро лежал принцип неразглашения информации. Негласному источнику изначально обещали «сделать все возможное, чтобы сохранить полную конфиденциальность его отношений с ФБР».

Джона Коннолли вполне устраивало это условие, ведомственная вариация клятвы верности, знакомой всякому, кто вырос на улицах Саути: «Никогда не отворачивайся от друзей и всегда держи данное слово». Но Саути это одно, а ФБР – другое. Хотя кураторы пользовались значительной свободой маневра и не мешали информаторам укреплять свои позиции в преступном мире, служебные инструкции требовали, чтобы федеральный агент уведомил министерство юстиции, если вдруг станет известно, что его осведомитель замешан в «несанкционированных» преступлениях, не имеющих отношения к сделке с ФБР, особенно в насильственных действиях. «Агент не должен ни при каких обстоятельствах пытаться скрыть правонарушение, совершенное одним из его информаторов» – это предписание считалось краеугольным принципом работы бюро. Узнав о преступлении, ФБР оказывалось перед выбором: сообщить о нем в другое правоохранное ведомство, что повлечет за собой расследование, или доложить в прокуратуру и совместно решить, возможно ли закрыть глаза на «внеплановое» преступное деяние, учитывая особую ценность информатора. В любом случае бюро приходилось действовать. Прежде всего оценить статус осведомителя, а затем приоткрыть плотную завесу таинственности, всегда окружавшую эту могучую неприступную крепость: вынести сор из избы.

Но правила хороши тогда, когда они исполняются. В Бостоне Пол Рико уже наглядно показал, как вертеть законом по своей прихоти или попросту его не замечать. Казалось, бостонские агенты принимали во внимание лишь тот параграф, что пришелся им по вкусу: «Успешная реализация программы конфиденциального сотрудничества с информаторами из верхушки преступного сообщества требует от федеральных агентов активных действий и творческого подхода». При желании от остальных правил можно отмахнуться, посчитали сотрудники бостонского отделения.

Разумеется, подобное происходило не только в Бостоне. Везде и всюду агенты-оперативники учились ловко лавировать, продираясь сквозь дебри предписаний, старались следовать инструкциям, давая при этом своим осведомителям как можно больше свободы, и все ради того, чтобы поток информации не иссякал. Силовые ведомства не подчиняются даже законам всемирного тяготения, устанавливая собственный порядок, что и привело к разрыву между теорией и реальностью. В семидесятые годы ФБР активно сотрудничало с осведомителем из ку-клукс-клана, куратор стряпал свои отчеты, ловко латая прорехи. Как выяснилось позднее, работая на ФБР, «рыцарь невидимой империи» Гари Томас Роу совершил целую череду преступлений, включая убийство. В бюро об этом знали, но закрывали глаза на «вольности» куклуксклановца, оберегая ценный источник. Федералы вели рискованную игру.

История Стиви Флемми – показательный пример несовершенства системы. В 1966 году Стрелок подробно поведал агенту ФБР, как жестоко избил одного мелкого мошенника, вовремя не вернувшего долг. Жертве пришлось наложить «не меньше сотни швов» на голову и лицо, если верить написанному Рико отчету об этом инциденте. Однако составлением бумаги все и закончилось: агент ничего не предпринял. В 1967 году Флемми часто рассказывал Рико о своей подпольной футбольной лотерее и о махинациях с билетами – о взлетах и падениях, когда деньги текли рекой или сочились тонким ручейком. В 1968 году Стиви делился откровениями об «акульем промысле», описывая, как пускал в оборот казну Ларри Дзаннино. Флемми брал у Дзаннино ссуды под один процент в неделю и давал их в рост под пять процентов в неделю, что обеспечивало ему годовую прибыль в 260 процентов. Он даже прозрачно намекал, что убил братьев Беннетт, но Рико, казалось, затыкал уши, не желая ничего слышать. Ведь агент не только пообещал Флемми, что ФБР не станет использовать сведения о его подпольной лотерее и ростовщичестве, но и дал слово в нарушение всех законов защитить его от других правоохранительных ведомств. Разумеется, Стиви с полным основанием мог считать себя избранным.

Достойным последователем Рико стал Джон Коннолли.

Уладив дело Грина, Коннолли полагал, что может вздохнуть спокойно, извлекая все возможные выгоды из сотрудничества с Балджером и Флемми, но тут возникла новая помеха. На этот раз два предпринимателя из местной компании под названием «Нэшнл мелотоун», специализирующейся на установке и обслуживании торговых автоматов, обратились в ФБР с жалобой на грубые хищнические методы, применяемые их конкурентами, Балджером и Флемми. Гангстеры шли напролом в погоне за наживой. Запугивая владельцев баров и магазинов на окраинах Бостона, они требовали, чтобы те заменили торговые автоматы «Мелотоун» машинами фирмы, подконтрольной рэкетирам.

Компания обратилась в ФБР за помощью. У владельцев были все основания требовать расследования. В 1976 и 1977 годах Флемми с Балджером и еще двумя подельниками из банды «Уинтер-Хилл» прочесывали окрестные бары и кафе, высматривая, где можно установить свои автоматы. «Джим искал места в Южном Бостоне, – уточнил Флемми. – А я в Роксбери и Дорчестере».

Балджер с Флемми сообщили «торговым представителям» своей фирмы, куда следует нанести визит, и те обошли заведения, доходчиво объясняя владельцам, почему тем следует заменить автоматы. Их доводы звучали весьма убедительно благодаря беспроигрышному приему, популярному в преступном мире. «Они называли наши имена», – признался Флемми.

Дело «Мелотоун» передали куратору гангстеров, Джону Коннолли.

Посовещавшись с Балджером, Коннолли устроил встречу с хозяевами пострадавшей компании, чтобы объяснить им жестокую правду жизни. Агент сказал, что фирма, конечно, может возбудить иск против Балджера и Флемми, это ее законное право. Но хорошо ли подумали владельцы «Мелотоун»? Представляют ли они, на что идут? Понимают ли, что значит свидетельствовать против гангстеров? Готовы ли разрушить собственную жизнь и подвергнуть опасности своих близких? «Он нарисовал им самую мрачную картину», – рассказывал позднее Флемми.

Коннолли предупредил представителей фирмы, что их жизнь, возможно, находится под угрозой. «Если они захотят возбудить судебный процесс, ФБР охотно их поддержит, сказал Коннолли, – вспоминал впоследствии Флемми. – Но тогда их придется включить в программу защиты свидетелей, потому что с нами шутки плохи».

Суровые наставления федерального агента привели к желаемому результату. Владельцы «Мелотоун» вскоре, по выражению Флемми, «пошли на попятную». Джон Коннолли даже предложил предпринимателям компромисс. Он обещал договориться с Балджером и Флемми, чтобы те немного потеснились. «Там была одна спорная точка, – рассказал Флемми. – Мы убрали свой автомат. Они поставили свой. Больше проблем не возникало».

Нет ущерба – нет и дела. Все хорошо, что хорошо кончается.

Это был необычный ход, но Коннолли сказал себе: почему бы и нет? Он успешно провел переговоры и уладил спор полюбовно – стороны заключили что-то вроде мирового соглашения. Никто не пострадал. Жалобу отозвали, и ФБР не пришлось расследовать случай рэкета. Вдобавок, что немаловажно, у службы внутреннего контроля больше не было причин проявлять пристальное внимание к работе бостонского отделения с осведомителями Балджером и Флемми. И разумеется, отпала надобность извещать о случившемся главное управление ФБР. О прописанном в законе требовании, которое обязывало агента докладывать о преступной деятельности информатора, даже не упоминалось. Коннолли нашел способ защитить своих осведомителей.

«Он не хотел видеть нас на скамье подсудимых», – пояснил Флемми. Политика и уклад бюро предоставляли Коннолли достаточно возможностей для маневра. Он мог вдохновенно рассуждать о служебных инструкциях, продолжая при этом гнуть свою линию.

В начале февраля 1976 года, спустя пять месяцев после того, как Уайти Балджер заключил сделку с ФБР, Коннолли удалось повысить его в ранге, возведя в статус осведомителя из высшего эшелона. Повзрослевший мальчишка из Саути стал куратором двух особо ценных информаторов. Флемми, известный прежде под кодовым именем Джек из Южного Бостона, получил новое – Сегун. Балджер стал именоваться Чарли.

Однако на роскошном фасаде начали появляться трещины – крохотные, но все же трещины. «Коннолли мнил себя на редкость важной персоной», – вспоминал позднее Роберт Фицпатрик, агент со стажем, занимавший должность заместителя руководителя бостонского отделения ФБР в начале 1980-х годов. Коннолли всегда крутился рядом с журналистами, политиками и фэбээровским начальством. Если нужно было достать билеты на матч «Ред Сокс», обращались к нему. Временами он пренебрегал обязательной утренней процедурой и не расписывался в регистрационном журнале. Изменилась его манера держаться, он, казалось, проникся сознанием собственной значимости. Коннолли все больше походил на ловкого продавца, который искусно изображает неподдельный интерес, но в действительности слушает вас вполуха. Он в совершенстве овладел искусством притворства, и это умение со временем стало его визитной карточкой.

Вероятно, он перерос свой брак, и тот стал ему тесен, как старые школьные туфли. Джон и Марианна Коннолли расстались в начале 1978 года. Джон немедленно перебрался в Куинси, сняв квартиру всего в нескольких кварталах от того пляжа, где несколько лет назад лунной осенней ночью состоялась его памятная встреча с Балджером. Квартира располагалась почти напротив кондоминиума на Луисбург-сквер, где Балджер проводил время с Кэтрин Григ, младшей из двух его подружек. Но для Коннолли Куинси был лишь временным пристанищем, а не пунктом назначения. Агент подумывал о том, чтобы вернуться в Саути.

У Фицпатрика, одного из руководителей бостонского отделения ФБР, появились кое-какие подозрения после беседы с Балджером и Коннолли – служебные инструкции предписывали периодически проводить подобные встречи, чтобы контролировать работу куратора с осведомителем.

«Я позволил ему нести всякий вздор», – рассказывал позднее Фицпатрик, вспоминая, как Балджер мгновенно перехватил инициативу в разговоре. Уайти заговорил о тяжелой атлетике, которая помогала ему сохранять прекрасную форму.

«Он много болтал. И без конца хвастался – да, я назвал бы это хвастовством. Расписывал, какой он сильный, вспоминал, чем занимался в тюрьме. Разглагольствовал о своих корнях. О Саути. В целом у меня сложилось ощущение, что он пытался произвести на меня впечатление».

После встречи Коннолли сказал своему начальнику: «Ну разве он не мировой мужик? Парень что надо, верно?» Фицпатрик навсегда запомнил эту фразу. Балджер, кровавый убийца, рэкетир, ростовщик и наркоторговец – «мировой мужик»? Шеф Коннолли промолчал.

Кое-кого из сотрудников бостонского отделения одолевали сомнения, и в декабре 1977 года руководство бюро нашло решение, сменив главу отдела по борьбе с организованной преступностью. Теперь у Коннолли появился новый начальник. Агент Джон Моррис, заслуженный ветеран с безупречным послужным списком, образец неподкупности, как нельзя лучше подходил для этой роли. По замыслу руководства, он должен был служить противовесом не в меру ретивому и ушлому агенту Коннолли.

Они составляли довольно странную пару. Один высокий – другой коротышка. Живой, компанейский Коннолли, яркий пижон, любитель порисоваться, – и молчаливый, сдержанный Моррис, незаметный, простоватый с виду, типичный уроженец Среднего Запада. Коннолли, свободный как ветер, кочевал с места на место, нигде надолго не задерживаясь. Моррис, человек женатый, жил с семьей в пригороде и часто добирался до офиса вместе с Деннисом Кондоном. Он считался знающим, умелым руководителем, а в работе с документами проявлял добросовестность – его отчеты отличались скрупулезной точностью и основательностью.

Однако со временем обнаружилось, что Моррис отнюдь не является образцом для подражания, скорее наоборот. Фэбээровское начальство совершило страшную ошибку. Неразговорчивый усердный служака Джон Моррис отнюдь не походил на мужественного борца, способного противостоять тому, что назревало в бостонском отделении ФБР. Союз Коннолли с Балджером и Флемми оказался не по зубам не только Моррису и последующим начальникам отдела, но и всем силам бюро.

 

Глава 5. Тройной куш

Третий заезд на ипподроме «Суффолк-Даунс» должен был пройти по заранее намеченному сценарию. Гангстеры «Уинтер-Хилл» в Сомервилле с нетерпением предвкушали исход скачек. По примеру Хауи Уинтера, Уайти Балджера и Стиви Флемми они поставили тысячи долларов и в тотализаторе ипподрома в Восточном Бостоне, и у букмекеров.

Самое время расслабиться и наслаждаться жизнью.

Но что-то пошло не так. Жокей, которому заплатили восемьсот долларов за услуги, начал вдруг своевольничать. Вместо того чтобы придержать лошадь, он во весь опор помчался к финишу. Ставки были уже сделаны, и деньги пропали. Хауи Уинтеру это не понравилось.

После заезда жокей покорно явился на тайную встречу в заднюю комнату ресторана в Сомервилле. Там его уже ждали Уинтер с одним из своих костоломов и посредник, который договаривался с жокеем, Энтони Чулла, известный как Толстяк Тони. Хауи Уинтер решил вести дела с Чуллой, рассчитывая делать большие деньги на конных скачках по всему Восточному побережью. Толстяк Тони, признанный мастер по части афер на скачках, внешне напоминал громадный пивной бочонок. Он отличался могучим ростом в шесть футов четыре дюйма и весил аж двести тридцать фунтов.

Взбешенный Уинтер сразу перешел к делу: «Ты понимаешь, что взял мои деньги и позволил своей лошади выиграть?»

Жокей заметно нервничал. Он попытался отшутиться, но ответ прозвучал дерзко. Прежде чем он успел закончить фразу, костолом Билли Барноски взмахнул дубинкой и ударил его по голове. Затем подскочил Уинтер и нанес удар в лицо.

Жокей попробовал исправить положение. Бормоча извинения, он предложил впредь придерживать лошадей бесплатно. Уинтер задумался. Гангстеры намеревались прикончить отступника и выбросить тело на скаковой круг «Суффолк-Даунс». Труп стал бы красноречивым посланием в назидание всякому, кто вздумал бы ослушаться.

Но Уинтер решил, что достаточно будет избить жокея. Возможно, проигрыш на скачках в середине октября 1975 года означал лишь, что день выдался неудачным. В конце концов, подобное случалось не часто. По оценкам федеральной прокуратуры, мошенничество на скачках, осуществляемое на территории восьми штатов, принесло банде и Энтони Чулле более восьми миллионов долларов дохода. Хауи мог себе позволить проиграть в одном заезде.

Коннолли всегда заботился, чтобы в бостонском отделении ФБР как можно меньше знали о криминальных делах Балджера и Флемми. Считалось, что эта парочка занимается игорным бизнесом и ростовщичеством, чтобы поддерживать свое реноме в преступном мире. Но правда заключалась в том, что круг занятий Балджера и Флемми этим не ограничивался, в него входил и рэкет во всех его формах, и махинации на скачках.

Схема была несложной. С помощью подкупа и угроз Чулла добивался, чтобы та или иная лошадь, обычно фаворит, проигрывала скачку. В зависимости от жокея и лошади сумма взятки варьировалась от восьмисот до нескольких тысяч долларов. Тем временем подручные Уинтера ставили на лошадей, чьи шансы на успех оценивались невысоко. Обычно делались ставки на победителя, на призовое место или на «показ» – приход к финишу в первой тройке, а также на различные комбинации ставок с высоким коэффициентом выигрыша, к примеру: в ходу была трифекта – ставка на трех участников одного забега с указанием последовательности, в которой они финишируют. Гангстеры промышляли повсюду, имея дело с букмекерами в Бостоне и окрестностях, а также в пригородах Лас-Вегаса. Иногда подстроить исход скачек не представляло труда. Например, на ипподроме «Поконо-Даунс» в Нью-Джерси число участников заезда на скачках часто бывало невелико. Чулла подкупал трех жокеев из пяти, а затем наблюдал, как стекаются деньги.

Что до Чуллы, тот вынужден был работать на банду. Ему не оставили иного выбора. Сын торговца рыбой, Чулла вырос в Бостоне и в детстве часто ходил с отцом на ипподром. Он начал мошенничать на скачках, когда ему едва исполнилось двадцать. Тони орудовал на ипподромах Массачусетса и Род-Айленда, подкупая жокеев или давая допинг лошадям. В конце 1973 года тридцатилетний жулик совершил ошибку, одурачив букмекеров, связанных с Хауи Уинтером. Главарь гангстерской банды обнаружил, что его надул молодой Чулла. Уинтер решил потолковать с Толстяком Тони.

Встреча состоялась в Саут-Энде, в Бостоне, в ресторанчике «Чандлер», владелец которого платил банде Хауи дань. «Уинтер знал, что я поставил у его букмекера Марио в договорном заезде, – вспоминал впоследствии Чулла. – Выигрыш составил шесть тысяч. Он сказал, что по моей вине потерял некую сумму и что я должен возместить ущерб, а не то меня ждут крупные неприятности».

К концу беседы за угрозами последовало деловое предложение. Вскоре Чулла с Хауи встретились в Сомервилле. Состоялся еще один разговор. Немного позднее, все в том же 1973 году, они условились о встрече в автомастерской Хауи «Маршалл моторс». На этот раз Уинтера сопровождало его ближайшее окружение, включая и Балджера. Партнеры договорились об условиях и обсудили детали. Каждая из сторон вносила «весомый вклад» в общее дело к очевидной обоюдной выгоде – в выигрыше оказывались все. Чулла в мире скачек чувствовал себя как рыба в воде. Он давно варился в этом котле и отлично знал ипподромы, жокеев и лошадей. Уинтер брал на себя букмекеров. Вдобавок он и его подельники купались в деньгах и могли играть по-крупному, что они и собирались делать. К тому же, что немаловажно, мускулистые боевики из «Уинтер-Хилл» обеспечивали безопасность предприятия на случай, если какому-нибудь букмекеру, сообразившему, что его провели, вздумалось бы отомстить.

Начиная с июля 1974 года Чулла и банда Уинтера успешно промышляли махинациями на скачках по всему Восточному побережью: на ипподроме «Суффолк Даунс» в Восточном Бостоне, в Салеме, штат Нью-Гэмпшир (ипподром «Рокингем»), в Линкольне, штат Род-Айленд (ипподром «Линкольн Даунс»), в Плэйнс Тауншип, Пенсильвания (ипподром «Поконо»), в Гамильтон Тауншип, Нью-Джерси (ипподром «Атлантик-Сити»), в Черри-Хилл, Нью-Джерси (ипподром «Гарден-Стейт») и много где еще.

Но позднее дело приняло скверный оборот. Один жокей из Нью-Джерси начал сотрудничать с полицией. Толстяка Тони арестовали, привлекли к суду и почти на шесть лет поместили в тюрьму штата. Но Тони пришлась не по вкусу тюремная жизнь. К концу 1976 года у него тоже развязался язык. Полиция Нью-Джерси привлекла к делу ФБР, и в начале 1977 года Толстяка внезапно выпустили из тюрьмы, включив в программу защиты свидетелей. В обмен на смягчение наказания Чулла согласился выступить в роли ключевого свидетеля обвинения и выложил федеральным агентам все о своих связях с бандой Хауи Уинтера, о регулярных встречах в «Маршалл моторс» с молодчиками из «Уинтер-Хилл», о Балджере и о Флемми, который в 1974 году вернулся в Бостон из Монреаля.

В начале 1977 года до Бостона еще не дошли слухи о том, что жизнь Чуллы сделала крутой поворот. Хотя агентов местного отделения ФБР и привлекли к расследованию, но Коннолли не входил в их число. Отдел по борьбе с организованной преступностью возглавил Джон Моррис. Коннолли еще не располагал необходимыми рычагами влияния на начальство, чтобы в случае чего позаботиться о своих осведомителях. Вдобавок ничто не предвещало угрозы его бесценным информаторам, и он даже не предполагал, что в скором будущем придется разваливать следствие. Дело о мошенничестве на скачках поступило в отделение ФБР штата Массачусетс, и лишь затем его отправили в Бостон. Коннолли оказался беспомощен перед надвигающейся катастрофой. Он ничего не мог предпринять. Способ, столь удачно сработавший, когда речь шла о компании «Мелотоун», на этот раз явно не годился.

Федерального агента, занимавшегося работой со свидетелем, звали Том Дейли. Его офис находился в пригороде Лоуэлла, штат Массачусетс. Впоследствии Дейли тесно сойдется с Коннолли, пока же он готовил Чуллу к выступлению на судебном процессе против Хауи Уинтера и его банды. Положение осложнилось еще больше, когда на сцену выступил Джон Моррис, которому теперь предстояло осуществлять надзор за Коннолли. ФБР не могло продолжать сотрудничество с осведомителями, оказавшимися фигурантами крупного процесса. Таким образом, Моррис распорядился прекратить контакты с информаторами из высшего эшелона. «Конфиденциальное сотрудничество с Балджером в настоящее время прекращено, – писал Моррис в докладной записке, – поскольку продолжение может в ближайшем будущем повлечь за собой юридические трудности». У Коннолли не оставалось иного выбора, кроме как подписать и отослать в главное управление ФБР в Вашингтоне, соответствующий рапорт от 27 января 1978 года приобщив копию к досье Балджера, как того требовала должностная инструкция.

Неужели «любовный танец» так внезапно оборвется?

Ну нет. Моррис с Коннолли кое-что задумали.

В действительности январская докладная записка знаменовала собой начало новой эпохи – эры творческого подхода к составлению документов, который взяли на вооружение Моррис с Коннолли, работая с досье Балджера и Флемми. По сути их отчеты были полностью сфабрикованы. Возможно, внешне Моррис производил впечатление делового, рьяного служаки: сдержанность, бесстрастность, субтильное сложение и тонкогубое лицо делали его похожим на книжного червя, ревностного блюстителя правил, однако под этой личиной скрывался совсем другой человек. Глядя на удачливых выскочек вроде дешевого позера Коннолли или его предшественника, седовласого Пола Рико, Моррис чувствовал себя уязвленным, словно спортивный администратор, завидующий блестящим игрокам, которым удалось выбиться в звезды. Вскоре после перевода в Бостон в 1972 году он даже попытался доказать, что тоже не лыком шит.

Моррис бился над расследованием трудного дела о ростовщичестве и не слишком далеко продвинулся, пытаясь склонить к сотрудничеству одного гангстера по имени Эдди Миани. Ничего не добившись в приватных беседах, Моррис с двумя другими агентами однажды ночью прокрался к дому Миани и забрался под его машину. «Это был провод с капсюлем-детонатором, – рассказывал позднее Моррис. – Все выглядело так, будто к автомобилю пытались прикрепить взрывное устройство». Сделав свое дело, агенты анонимно позвонили в местное отделение полиции и сообщили, что какие-то неизвестные крутились возле машины Миани. Полицейские прибыли на место, подняли Миани с постели и показали ему обезвреженную бомбу. На следующий день Моррис снова наведался к гангстеру. «Видишь, я же говорил, твои дружки пытаются тебя убить, – заявил он. – Не глупи. Пойдем лучше с нами. ФБР – твоя единственная надежда».

Миани велел агенту проваливать, и грязная уловка с бомбой так и осталась тайной. Но однажды нарушив закон, Моррис ощутил вкус вседозволенности и с годами развил в себе известную «гибкость», так что к тому времени, как встать во главе отдела по борьбе с организованной преступностью, они с Коннолли уже были под стать друг другу. В сравнении с поддельными бомбами подтасовка документов ФБР казалась невинной шалостью, после дела о мошенничестве на скачках Коннолли и его начальник с легкостью стряпали любые фальшивки.

Так, в 1978 году Моррис указал в докладной записке, что Балджер больше не является информатором ФБР, однако Уайти так и не узнал о мнимом изменении своего статуса, и Коннолли продолжал встречаться с ним как ни в чем не бывало. Более того, Моррис откровенно солгал в последующем рапорте, заявив, что в период расследования дела о мошенничестве на скачках Коннолли «прекратил все контакты» с осведомителем. Это не соответствовало истине. Позднее, в 1980-е годы, конфиденциальное сотрудничество с Флемми официально не поддерживалось в течение трех лет. Однако Стиви никто об этом не сказал, и за эти три года Коннолли составил сорок шесть отчетов о беседах с гангстером, якобы вычеркнутым из списков осведомителей ФБР. Во встречах с Флемми в то время принимали участие и другие агенты. Никто из руководства бюро не потребовал от Коннолли или его коллег объяснений, на каком основании те общаются с информатором, досье которого закрыто. Поскольку документы были в порядке, сложившееся положение вещей всех устраивало, и вопросов никто не задавал.

Что же до Морриса, в то время его куда больше занимали собственные карьерные устремления, нежели какое-то дело о мошенничестве на скачках. Честолюбивый начальник отдела по борьбе с организованной преступностью задумал поручить своим подчиненным разработку плана операции, которую пока не удалось осуществить ни одному полицейскому ведомству: установить жучок в офисе Дженнаро Анджуло в Норт-Энде. Пока же Моррис был полностью поглощен другим делом.

Речь шла о серии ограблений грузовиков в Новой Англии. Совместная операция, проводимая бостонским отделением ФБР и полицией штата Массачусетс, получила кодовое название «Лобстер». В ней принимали участие десятки фэбээровцев и полицейских. Ключевая роль в операции принадлежала агенту ФБР под прикрытием Нику Джантурко, сотруднику нью-йоркского отделения бюро, внедренному в банду под именем Ник Джарро. Его привлекли к участию, чтобы свести к минимуму вероятность, что агента узнает кто-то из местных гангстеров. Кандидатуру Джантурко предложил Коннолли. Агенты трудились в одном отделе в те времена, когда Джон проходил службу в «Большом яблоке», и с тех пор оставались друзьями.

Джантурко обосновался в бостонском районе Гайд-парк на товарном складе площадью в десять тысяч квадратных футов, оснащенном прослушивающей аппаратурой и камерами видеонаблюдения. ФБР и полиция штата арендовали помещение в одном из соседних домов, там находился «центр слежения», где шла работа с видеокамерами и микрофонами. Всего в нескольких кварталах от склада в другой арендованной квартире располагался командный пункт.

Джантурко завязал отношения с крупной шайкой налетчиков в середине 1977 года, выдавая себя за скупщика краденого. Многие из грабителей промышляли в Бостоне, в районе Чарльзтаун. Ассортимент похищенного поражал разнообразием. Среди товаров, конфискованных благодаря Джантурко, были мука, спиртное, принадлежности для бритья, мебель, наборы инструментов, пиво, лыжные куртки, спортивные костюмы и прочая одежда, строительное оборудования, сигареты, кофе, а также микроволновые печи. Пятнадцать месяцев спустя, осенью 1978 года, руководители Джантурко в Бостоне рапортовали в Главное управление ФБР, что 31 октября станет, возможно, днем окончания операции. К тому времени удалось изъять похищенных товаров на сумму в 2,6 миллиона долларов.

Пока Моррис занимался операцией «Лобстер», Коннолли проводил встречи с Флемми, и во время одной из бесед два самостоятельных дела неожиданно объединились. «До меня случайно дошел один слушок, – рассказал Флемми. – Мой приятель говорил, что знает некоего скупщика, который берет все. Дескать, к этому парню свозят целыми вагонами краденый товар. Мои дружки давно присматривались к нему – думали навестить, ведь он ворочает большими деньгами. Но решили пока ничего не предпринимать – вдруг барыга с кем-то связан. Вот приятель и заговорил со мной о том парне. Просил узнать, не прикрывает ли его кто. Потому что ребята готовы действовать, но не хотят огрести неприятности».

Позднее Флемми уверял, будто тогда понятия не имел, что тем скупщиком был федеральный агент под прикрытием, близкий друг его куратора. Всерьез встревожившись за Джантурко, Коннолли тотчас позвонил ему, чтобы предостеречь.

«Мистер Коннолли застал меня дома, – вспоминал потом Джантурко. – Он спросил, не собираюсь ли я встретиться с парнями из Чарльзтауна».

Ник подтвердил, что действительно договорился с бандитами о встрече тем же вечером на складе.

«Коннолли велел не ходить, – признался он. – Потому что те парни задумали меня убить». Для Джантурко, измученного долгими месяцами работы под прикрытием, новость стала настоящим потрясением. Он устал жить с оглядкой, быть постоянно настороже, прикидываясь Ником Джарро, скупавшим краденое в Гайд-парке, и оставаясь при этом федеральным агентом, примерным семьянином, заботливым мужем и отцом. Он не пошел на встречу, а в дальнейшем не раз повторял, что бесконечно благодарен Коннолли за предупреждение.

Коннолли не упомянул об этом эпизоде в своем отчете, как не уведомил о случившемся и двух агентов ФБР и полицейских, руководивших операцией «Лобстер» и отвечавших за безопасность Ника Джарро. Он доложил обо всем Моррису, причем полученные от Флемми сведения искажались в процессе пересказа, как в детской игре в «испорченный телефон». Предполагаемое вымогательство превратилось в угрозу убийства. Чем больше Коннолли с Моррисом говорили о происшедшем, тем сильнее сгущали краски, рисуя полную драматизма картину кровавого ночного побоища, которое удалось предотвратить, сохранив жизнь федеральному агенту. Эта история весьма убедительно доказывала важность негласного сотрудничества с Балджером и Флемми. «Случайный слушок», переданный осведомителем, как говорится, попал в десятку, став надежным аргументом необходимости сделать Коннолли и Моррису все возможное, чтобы сохранить Балджера и Флемми для ФБР.

К концу 1978 года над головами агента ФБР Коннолли и его начальника сгустились тучи, предвещая страшную бурю – процесс о мошенничестве на скачках. Вместо того чтобы развалиться, дело, построенное на показаниях ключевого свидетеля, Толстяка Тони Чуллы, набирало обороты. В последнее время Хауи Уинтеру и его банде пришлось выдержать немало ударов, и самый жестокий нанес Чулла. Суд штата признал Уинтера виновным в вымогательстве, тот отбывал срок в тюрьме Массачусетса, пока Толстяк Тони разливался соловьем перед Большим жюри федерального суда в Бостоне. Однако перед тем как оказаться в тюрьме, Хауи успел навестить подручного босса мафии Дженнаро Анджуло и занять у него более двухсот тысяч долларов – причиной послужила череда крупных потерь на скачках в Новой Англии.

В номере «Спортс иллюстрейтед» от 6 ноября 1978 года вышла обширная статья о Чулле и его преступной жизни. На обложке красовалась фотография «мастера махинаций на скачках». Журнал заплатил новоиспеченному свидетелю обвинения десять тысяч долларов за большое интервью, в котором упоминалось о расследовании, проходившем в это время в Бостоне. Пока же Толстяк Тони выступал ключевым свидетелем на судебном слушании в городке Маунт-Холли, штат Нью-Джерси, давая показания против девяти жокеев и тренеров. Дело, разбираемое в местном суде, было для него своего рода генеральной репетицией приближавшегося бостонского процесса.

Все это не на шутку тревожило Джона Коннолли. Но заботила его не судьба Хауи Уинтера, а будущее Балджера и Флемми. В известном смысле суд в Нью-Джерси не представлял непосредственной угрозы для бостонских гангстеров. На процессе разбирались обвинения только против жокеев. Но участие Чуллы в слушаниях в Нью-Джерси сильно осложняло жизнь Коннолли и его «подопечным». Свидетельствуя против жокеев, Чулла впервые поведал широкой публике о том, как работает схема мошенничества на скачках. Пока Коннолли жонглировал показаниями Флемми, которые, возможно, помогли уберечь от большой беды агента под прикрытием Ника Джантурко, Толстяк Тони представлял суду подробнейший отчет о расстановке сил в махинациях, принесших бостонским гангстерам миллионы долларов. В какой-то момент Чуллу попросили назвать его подельников в Бостоне. Вначале тот изобразил нерешительность, выдержал долгую паузу, словно актер перед ключевым монологом.

– Ваша честь, я назвал их имена, когда давал показания Большому жюри федерального суда. Не знаю, вправе ли повторять их здесь, на открытом слушании.

На судью не произвели впечатления моральные терзания Толстяка Тони.

– Сейчас вы здесь, – возразил он, приказав Чулле назвать его главных партнеров в Бостоне.

Отступать было некуда, и на этот раз Чулла не стал колебаться.

– Приятели, с которыми мы работали сообща, – начал он. – Одного из них зовут Хауи Уинтер. Другого – Джон Марторано, М-а-р-т-о-р-а-н-о. Еще был Уайти Балджер. И Стивен Флемми.

1978 год близился к концу, федеральное расследование дела о мошенничестве на скачках вступило в завершающую фазу, прокуратура готовилась предъявить обвинения подозреваемым. Джон Коннолли и Джон Моррис решили, что должны что-то предпринять, хотя показания Чуллы под присягой в другом штате и усложнили задачу, сузив пространство для подковерных игр.

Прежде всего Коннолли и Моррис тайно встретились с Балджером. Встреча носила неофициальный характер. О последующем совместном совещании в январе 1979 года федеральные агенты также не стали упоминать ни в отчетах, ни в докладных записках. Коннолли и Моррис навестили Балджера в его квартире в Южном Бостоне, чтобы обсудить дело, построенное на показаниях Чуллы. «Мы думали, что нам вот-вот предъявят обвинения», – говорил потом Флемми о тех беспокойных январских днях.

Балджер занял твердую позицию, заявив, что они с Флемми не имеют никакого отношения к махинациям на скачках: Чулла хитрит. Обвинение пошло на поводу у лгуна.

Заверения Балджера не стали сюрпризом для федеральных агентов, в них не было ничего нового и оригинального. Лица, замешанные в криминале, всегда настаивают на своей невиновности. Моррис мог бы подстраховаться и проявить жесткость, настояв, чтобы Балджер с Флемми дали письменные показания под присягой. Это представило бы ФБР в более выгодном свете. Если бы в дальнейшем появились доказательства, что Балджер солгал, осведомители предстали бы перед судом как минимум по обвинению в лжесвидетельстве.

Но Моррис не собирался отправлять Балджера с Флемми в эту мясорубку. «Мне даже мысль такая в голову не приходила, – признался он позднее. – Балджер был нежной телячьей вырезкой, а не грубой говяжьей шеей, которая годится только на фарш». Моррис с Коннолли полностью одобрили позицию Уайти – его слово против слова Чуллы – и пообещали заняться этим делом, добившись встречи с генеральным прокурором штата, Джеремайей Т. О’Салливаном.

Услышав, что агенты за него заступятся, Балджер заметно приободрился. Он тотчас заверил Флемми, что им помогут выпутаться. «Джон Коннолли сказал, что нас отмажут и до обвинений дело не дойдет». Стиви его слова показались небесной музыкой.

Пару дней спустя Моррис с Коннолли вышли из своего офиса, расположенного в деловой части города, в федеральном здании имени Джона Ф. Кеннеди, и, миновав несколько кварталов, устремились к зданию суда – башне Джона У. Маккормака на Пост-офис-сквер, где на верхнем этаже находился кабинет генерального прокурора штата. О’Салливана отнюдь не обрадовало, что приходится обсуждать подобный вопрос, когда игра уже в разгаре. Честолюбивый прокурор, все еще холостяк на середине четвертого десятка, почти все время посвящал работе. Многие адвокаты, столкнувшись с ним в суде, считали его ханжой и фанатиком, но для коллег в прокуратуре он был непримиримым борцом с преступностью, правда, чрезмерно требовательным и напрочь лишенным чувства юмора. Он вырос в небольшом доме в пригороде Кембриджа, окончил Бостонский колледж, а затем школу права Джорджтаунского университета и решительно прокладывал себе дорогу, прореживая ряды местных преступных группировок, стремясь к главной своей цели – искоренению коза ностра.

Когда Моррис с Коннолли явились к нему в офис, обвинение уже вносило завершающие штрихи в дело о мошенничестве на скачках. Балджеру и Флемми действительно грозил арест, как и еще двум дюжинам фигурантов. Расследование, занявшее два года, подошло к концу, прокуратура готовилась предъявить обвинения подозреваемым, до заветного часа оставались считаные дни. Федеральные агенты выбрали не лучшее время, чтобы просить об одолжении.

Моррис и Коннолли представления не имели, насколько велика угроза – что рассказал Чулла о Балджере и Флемми. Но О’Салливан знал. Во время обстоятельных бесед с агентом Томом Дейли в Сакраменто, штат Калифорния, перед тем как предстать перед Большим жюри, и позднее, на слушаниях в федеральном суде Чулла выступал весьма последовательно и убедительно. Он подробно описал, как Уинтер и шесть его главных сообщников – Джон и Джеймс Марторано, Джеймс Балджер, Стивен Флемми, Джозеф Макдоналд и Джеймс Симз – делили выручку. «Половина доходов доставалась Хауарду Уинтеру и шести его подручным, которых я уже назвал. Четверть отходила мне и оставшиеся двадцать пять процентов – моему подельнику, Уильяму Барноски». Поведал Чулла и о том, как распределялись обязанности: «Мистер Уинтер сказал, что он и его партнеры предоставят финансы и позаботятся о ставках в подпольных букмекерских конторах. Они отправят своих людей на ипподромы в разных частях страны. Сбор денег с букмекеров тоже будет лежать на них».

Самое неприятное, Чулла прямо заявил, что Балджеру с Флемми отводилась в преступной схеме не последняя роль. «Я мог бы прижать их к ногтю», – утверждал он. Балджер с Флемми не накачивались вместе с Чуллой и остальными гангстерами выпивкой и кокаином – вечеринки проходили без них, но когда речь заходила о деле, эти двое всегда оказывались рядом. «Случалось ли нам вместе поразвлечься? Расслабиться после тяжелого дня? Поехать вместе в Саути? Нет, – пояснил Чулла, говоря о Балджере. – Но ему и Стиви деньги перепадали всегда».

Визит к О’Салливану был чистой воды аферой: агенты не могли обсуждать дело Балджера с прокуратурой без санкции Главного управления ФБР. Вдобавок информация о личности осведомителя держалась в строжайшей тайне, разглашение ее даже перед прокурором грубо нарушало правила бюро. Но это не остановило Морриса и Коннолли. Они рассказали О’Салливану о соглашении с Балджером и Флемми, нарушив гарантию анонимности источника.

«Мы пошли к прокурору и сказали, что наши парни отрицают свое участие в мошенничестве, – признался позднее Моррис. – Прежде всего, они тут ни при чем».

Что немаловажно, агенты затронули тему, милую сердцу ревностного блюстителя законности. Зная, чем можно заинтересовать прокурора, они упомянули о Дженнаро Анджуло. «Мы объяснили О’Салливану, что у этих ребят большие возможности. Они помогают решить главную нашу задачу – выйти на мафию». Агенты попросили прокурора принять во внимание эти факты и не привлекать Балджера с Флемми к ответственности.

Прокурор не стал допытываться, откуда у фэбээровцев столь твердая уверенность в невиновности своих подопечных – поверили ли они гангстерам на слово или провели расследование, подтверждавшее непричастность Балджера с Флемми к махинациям на скачках. Моррис знал: О’Салливан должен быть уверен, что на слушании не всплывут неожиданные факты, способные развалить всю его работу. Позиция обвинения строилась на показаниях ключевого свидетеля. Доверие к Толстяку Тони решало исход дела в суде, и вот Балджер с Флемми собирались объявить его лжецом. Поставить свое слово против слова Чуллы.

О’Салливана изрядно раздосадовало, что агенты так долго тянули с визитом, однако он внимательно выслушал их доводы и пообещал сообщить о своем решении в самое ближайшее время. «Он сказал, что все обдумает, – вспоминал впоследствии Моррис. – Прокурор отнесся сочувственно к нашему предложению, но хотел обсудить его с Томом Дейли, который вел дело».

Моррис и Коннолли ушли от О’Салливана приободренные. Такое случалось и прежде. Информаторам ФБР удавалось избежать уголовного преследования в обмен на определенные услуги в будущем – и подобная практика вполне оправданна, ибо в итоге правосудие оказывается в выигрыше. В действительности, рассчитывая выторговать поблажку для своих осведомителей, агенты делали ставку на самый главный свой козырь. Они постарались убедить О’Салливана, что гангстеры представляют несомненную ценность для прокуратуры, поскольку могут помочь в формировании обвинения против самого Дженнаро Анджуло. К тому же Балджер и Флемми не были главными фигурантами дела о мошенничестве на скачках. Основным обвиняемым считался Хауи Уинтер. В его махинациях осведомителям ФБР отводилась роль второстепенная – идеальная позиция для негласного сотрудничества с бюро. Никто не мешал О’Салливану исполнять свой долг, безжалостно круша банду «Уинтер-Хилл», от него требовалось лишь пощадить двух лейтенантов гвардии Уинтера, позволить им выкарабкаться из-под обломков.

Несколько дней спустя О’Салливан письменно уведомил Морриса, что Уайти Балджеру и Стиви Флемми не будут предъявлены обвинения. Неожиданный поворот в деле у многих вызвал недоумение: как могло случиться, что прокуратура не сумела собрать достаточных доказательств причастности к мошенничеству Балджера и Флемми – записей телефонных разговоров и квитанций из отелей, которые подтвердили бы правдивость показаний Чуллы, ведь с другими фигурантами осечек не возникло. Но происшедшее посчитали попыткой прокуратуры прикрыть собственные огрехи, допущенные в ходе следствия, и поднявшиеся было разговоры вскоре утихли. Моррис поспешил передать хорошие новости куратору Балджера, и тот остался весьма доволен. Позднее Коннолли вспоминал свой разговор с О’Салливаном: «Он надеялся, что Балджер с Флемми оценят этот жест по достоинству, как и ФБР, потому что понимал: мы слишком долго тянули, прежде чем раскрыть имена своих информаторов». Как оказалось, у обвинения имелись доказательства виновности Балджера и Флемми. «Чулла сдал их со всеми потрохами, выступив перед Большим жюри», – признал Коннолли.

Однако за все в этой жизни приходится платить. Толстяк Тони пришел в бешенство: «Они решили меня одурачить. О’Салливан начал плести откровенную чушь, будто Стиви ушел от обвинений, потому что немного перебрал ламбруско. Потом заявил, что они не могут увязать кое-какие даты. Я им сказал: к черту всю эту лажу!» Чулла рассказал, как Балджер с Флемми «пасли» букмекеров, убеждая их принимать ставки на договорные заезды. Потеряв крупные суммы, букмекеры попадали в долговую зависимость от банды «Уинтер-Хилл». «Уайти был в игре с самого начала», – настаивал Чулла. Объяснения О’Салливана его не убедили: «Что-то здесь не сходится, не надо делать из меня болвана. Как этим парням удалось выкрутиться? Они же были в доле. Почему их отпускают, если я вел с ними дела напрямую?» О’Салливан продолжал отвечать уклончиво, но кураторы Чуллы из ФБР в конце концов сказали ему правду.

«Им пришлось, потому что я просто взбесился, черт возьми! – Для Чуллы речь шла не о справедливости, а о самосохранении. – Чем больше этих парней останется гулять на воле, тем вероятнее, что меня прикончат», – объяснил он.

Вернувшись в ФБР с добрыми вестями, О’Салливан, по словам Коннолли, потребовал, чтобы Балджер с Флемми и думать не смели о сведении счетов с Чуллой. «Прокурор сказал, что их не привлекут к суду по делу о мошенничестве на скачках при условии, что они дадут слово не пытаться выслеживать Энтони Чуллу, Толстяка Тони».

Но Чуллу это не убедило и не успокоило: «Мне не понравилось, как обернулось дело со Стиви и Уайти, но пришлось это проглотить. Вот как все было».

Несколько недель спустя произошло событие, которого все с нетерпением ждали: фигурантам нашумевшего дела предъявили обвинения. Это случилось в пятницу, второго февраля 1979 года, новость появилась на первых полосах двух городских ежедневных газет.

Прокуратура собиралась привлечь к суду двадцать одного фигуранта, включая сорокадевятилетнего Хауарда Т. Уинтера и почти всех его подручных из банды «Уинтер-Хилл», а также трех администраторов казино из Лас-Вегаса, трех жокеев и двух владельцев лошадей. Однако полиция смогла задержать не всех. Балджер и Флемми, узнав от Коннолли о готовящихся арестах, успели принять кое-какие меры. Они вовремя предупредили Джона Марторано, чтобы тот успел покинуть город, и сообщили Джо Макдоналду, пребывавшему в бегах, что у него возникли новые трудности. «Поскольку нам с мистером Балджером стало известно, что обвинения вот-вот предъявят, мы смогли предупредить ребят, – признался Флемми. – Марторано сбежал, а Макдоналд залег на дно».

Балджер и Флемми благополучно избежали судебного преследования. Обвинительное заключение насчитывало более пятидесяти страниц, однако имена осведомителей ФБР упоминались лишь в двухстраничном приложении – списке из шестидесяти четырех «соучастников преступной схемы, которым не были предъявлены обвинения». В них фигурировали Джеймс Балджер, проживавший в Южном Бостоне, и Стивен Флемми, место жительства неизвестно. «Выигранные деньги, – писал О’Салливан, – делили между собой обвиняемые Хауард Т. Уинтер, Джон Марторано, Джеймс Марторано, Джозеф Макдоналд, Джеймс Л. Симз и другие».

Балджер и Флемми превратились в пару призраков.

Наступило лето, и Джон Моррис решил устроить у себя вечеринку. Жил он в окрестностях Бостона, в тихом зеленом городке Лексингтон, штат Массачусетс, в спальном районе, название которого навеки вписано в историю Америки. Моррисы поселились недалеко от того места, где в 1775 году произошло одно из первых сражений войны за независимость. Скромный домик в колониальном стиле стоял по соседству с улицами, носившими имена великих американцев, таких как Хэнкок и Адамс.

Моррис задумал собрать узкий круг гостей. Приглашение получил и Коннолли – на самом деле идея вечеринки принадлежала ему. Ждали также Ника Джантурко, который к тому времени уже не работал под прикрытием, благополучно вернувшись к жене и детям. В короткий список приглашенных хозяин включил и особых гостей – Уайти со Стиви.

Дома Моррису пришлось выдержать настоящую бурю, что нередко случалось за годы его брака, зато на службе все складывалось блестяще. Моррису и остальным было что праздновать. Агенты ФБР чувствовали себя на седьмом небе от счастья. Они помогли Балджеру с Флемми избежать обвинения. Судебный процесс по делу о махинациях на скачках шел полным ходом, и Тони Чулла со свидетельской трибуны громил Уинтера в пух и прах. Вдобавок дело об ограблениях грузовиков – операция «Лобстер» – благополучно завершилось. Пятнадцатого марта подозреваемым предъявили обвинения, о чем писали все газеты. Казалось, агенты сорвали тройной куш: поставив на победителя, на призовое место и на «показ».

Заключив соглашение с генеральным прокурором штата О’Салливаном, Моррис и Коннолли позаботились оформить документы соответствующим образом. Четвертого мая Моррис передал по телетайпу в Главное управление докладную записку, сообщив, что конфиденциальное сотрудничество с Балджером «возобновлено, поскольку источник в настоящее время способен предоставлять ценную для бюро информацию». Гроза миновала. Неделю спустя Моррис и Коннолли отослали еще один рапорт с подробным обоснованием предпринятого шага. В январе сотрудничество с Балджером было прекращено, писал Моррис, «не вследствие непродуктивности, но в силу того, что источник оказался объектом расследования бюро. Учитывая статус источника в означенный период, было принято решение о прекращении контактов с ним вплоть до окончания расследования. В настоящее время расследование завершено, подозреваемым предъявлены обвинения».

А главное, подчеркивали бостонские агенты, Балджера не привлекли к судебной ответственности. «По словам представителя обвинения, источнику не инкриминированы какие бы то ни было правонарушения, влекущие за собой судебное преследование. В соответствии с вышеизложенным, мы сочли целесообразным возобновить контакты с источником, который по-прежнему изъявляет готовность сотрудничать». Агентов не смущало, что состряпанные ими рапорты насквозь лживы. Моррис ни словом не упомянул о своих кулуарных беседах с прокурором.

«Руководство бостонского отделения считает, что источник в силу занимаемого им высокого положения представляет особую значимость для данного региона, принадлежа к числу наиболее ценных негласных сотрудников», – заключил Моррис. Позднее он говорил, что исполнил панегирик Балджеру по настоянию Коннолли, который добивался, чтобы его подопечному вернули звездный статус «осведомителя из высшего эшелона». Морриса не заботило, как будут называть Балджера, лишь бы тот поставлял ФБР нужную информацию. Но Коннолли придавал этому вопросу исключительное значение. «Информатор высшего ранга добавлял ему очки, – объяснил Моррис. – Иными словами, это отражение его работы. Уровень осведомителей, которых он курирует, показывает, чего стоит он сам». Вожделенный ярлык отражал скорее непомерно развитое чувство собственной значимости агента Коннолли, не имея отношения к работе бюро с Балджером. «Это не важно, как бы их там ни называли», – заявил Моррис, говоря о рангах осведомителей ФБР. Но Балджера действительно довольно быстро восстановили в прежнем «звании».

Так что Моррис и его гости могли бы найти немало поводов для тоста. Кроме того, близился день рождения Балджера. Третьего сентября ему должно было исполниться пятьдесят. Моррис уделил особое внимание выбору блюд и напитков. Он считался тонким ценителем и знатоком вин. Балджер с Флемми имели возможность в этом убедиться. В дальнейшем на подобные вечеринки они всегда приносили Джону дорогие напитки, а позднее даже дали федеральному агенту прозвище Винцо.

Собравшись вместе, они обсуждали все выгоды и преимущества своего нового положения. Взять, к примеру, Ники Джантурко. Он, возможно, был бы мертв, если бы не союз, заключенный Коннолли с Балджером и Флемми. В известном смысле, благодаря делу о мошенничестве в их счастливом семействе даже случилось «прибавление» в лице прокурора О’Салливана. Коннолли говорил впоследствии, что вмешательство О’Салливана добавило еще один слой к непробиваемой броне, окружавшей сделку ФБР с Балджером. Казалось, прокурор узаконил особый статус Уайти и Стиви, раз и навсегда освободив их от уголовной ответственности. «В первые несколько лет наших контактов с Балджером и Флемми полного понимания не было. Оно пришло после дела о мошенничестве на скачках, после моих переговоров с Джерри О’Салливаном», – скажет позднее Коннолли.

Хотя не существовало ни единого официального документа, который утвердил бы иммунитет двух осведомителей ФБР, наложив запрет на судебное преследование особо ценных источников информации, Коннолли это не заботило. Ему удавалось решать все вопросы при помощи тайных переговоров, подмигивания и языка жестов. А главное для честолюбивого агента из Южного Бостона – его слово имело теперь особый вес. Дабы представить союз с гангстерами в наиболее благоприятном и выгодном для себя свете, агенты начали изображать Балджера и Флемми как уцелевших бойцов разгромленной банды «Уинтер-Хилл». Джон Коннолли любил повторять, что у его осведомителей всего лишь «банда на двоих».

Если бы это было так. Балджер и Флемми не сидели сложа руки, предаваясь лени и безделью. Недосягаемые для радаров ФБР, они бо́льшую часть 1979 года продолжали вести прежнюю жизнь, чувствуя себя полновластными хозяевами собственной судьбы. Балджер обнаружил талант великого кукловода, дергая за ниточки одновременно и ФБР и коза ностра.

В начале года у них состоялась встреча с Дженнаро Анджуло в номере отеля «Холидей инн» в Сомервилле. Младший босс мафии пожелал обсудить долг в двести с лишним тысяч долларов, который Балджер с Флемми унаследовали от своего поверженного главаря, Хауи Уинтера. Анджуло собирался обговорить проценты и установить сроки выплат. Балджер сумел отделаться от него, пожаловавшись на трудные времена из-за расследования по делу о мошенничестве на скачках. Они с Флемми даже умудрились покинуть отель с пятьюдесятью тысячами в кармане, которые Анджуло вручил им в качестве жеста доброй воли. Друзья ушли посмеиваясь, и неспроста: они знали, что ФБР уже тайно обшаривает Норт-Энд, подбираясь к логову мафии. Действительно, несколько месяцев спустя до них дошли слухи, что Анджуло рвет и мечет, обнаружив две скрытые камеры слежения, направленные прямо на его офис по адресу: Принс-стрит, 98. Балджер знал, что камеры принадлежат ФБР. Он хорошо понимал: если федералам удастся в конце концов сдержать слово и накрыть мафию Норт-Энда, им с Флемми не придется ломать голову, как вернуть долг в двести тысяч долларов. Балджер с удовольствием рассказал Коннолли о припадке ярости у Анджуло.

В жизни бостонского преступного мира наступило время больших перемен. Когда Моррис собирал гостей на вечеринку, банда «Уинтер-Хилл» уже вышла из игры. Балджеру и Флемми больше не было надобности выступать в роли чьих-то подручных, и Уайти начал карабкаться наверх. Теперь он сам метил на место криминального босса. Из Сомервилла он вместе со Стиви перебрался в Бостон, на новое место неподалеку от крытой арены «Бостон-Гарден», домашней площадки «Селтикс» и «Брюинз». Но самым крупным изменением, безусловно, стал новоизобретенный подход Балджера и Флемми к ведению дел. Возможно, Дженнаро Анджуло доставляло удовольствие управлять подпольным игорным бизнесом самому, посвящая этому бо́льшую часть времени. Хауи Уинтер тоже предпочитал контролировать все сам. В противоположность им Балджер с Флемми задумали неожиданный ход, который не только освободил их от рутинных обязанностей, но и позволил отгородиться от органов правопорядка. Они решили заставить ростовщиков и содержателей игорных притонов платить им мзду за право вести дела: обложили своего рода налогом. Словно компания-эмитент кредитных карт, они взимали определенный процент с каждой транзакции и, выступая в роли управляющих директоров корпорации, собирали выплаты наличными. Эта блестящая стратегия в самое короткое время доказала свою эффективность, вскоре уже сам Дженнаро Анджуло с ноткой восхищения в голосе называл парочку «свежеиспеченными миллионерами».

В 1979 году Балджер и Флемми начали теснить независимых букмекеров, объясняя им новые правила игры. К примеру, Балджер взял в оборот одного из самых ловких и продувных спортивных букмекеров в округе, Бартона Л. Кранца по прозвищу Чико. Эту парочку связывала одна давняя история. Когда-то Уайти угрожал убить Кранца из-за восьмидесяти шести тысяч, которые тот задолжал одному из букмекеров Хауи Уинтера. Кранц даже не пытался сопротивляться и вскоре начал исправно выплачивать Балджеру и Флемми по семьсот пятьдесят долларов каждый месяц. Вместе с другими букмекерами, число которых неизменно росло, Чико продолжал платить гангстерам почти до самого конца 1990-х годов. К тому времени сумма ежемесячных поборов с Кранца поднялась до трех тысяч.

Кипучая деятельность Уайти и его партнера не укрылась от бдительного ока ФБР. Из показаний других осведомителей стало известно, что Балджер с Флемми поприжали букмекеров и ростовщиков. В июне, незадолго до того как Моррис устроил у себя вечеринку, некий информатор сообщил ФБР, что «Уайти Балджер и Стиви Флемми побывали в Челси, чтобы вытрясти деньги из местных независимых букмекеров». Один из конфиденциальных источников даже донес Моррису, что Балджер с Флемми обложили данью наркоторговцев.

Но Моррис с Коннолли, как и все бостонское отделение ФБР, казалось, не хотели ничего слышать. Связь с Балджером и Флемми одурманила их, словно наркотик, вызвав привыкание, которое очень скоро переросло в пагубное пристрастие. Собравшись на обед в доме Морриса в Лексингтоне, гости наслаждались жизнью. Десятилетие близилось к концу, и честолюбивые агенты, стоя на вершине рядом со своими бесценными информаторами, озирали с высоты город, им рисовались заманчивые перспективы стремительного карьерного взлета.

Они замечали лишь то, что хотели видеть. Их объединяла твердая убежденность, что будущее принадлежит им. Они скормят мафию чудовищам, чьи имена – Главное управление ФБР, пресса и общественное мнение, вернее, фантазии публики. Не важно, как они этого добьются, к каким методам прибегнут, если им удастся добиться цели. А впереди их будет ждать слава.

Моррис тепло приветствовал своих гостей. Летняя вечеринка стала первой в длинной череде подобных пирушек. «Это была скорее дружеская встреча», – вспоминал впоследствии хозяин дома. Легкая непринужденная беседа в тесном уютном кругу создавала ощущение, что все собравшиеся принадлежат к особой касте, что игровое поле Бостона принадлежит им. Моррис был далеко не единственным должностным лицом, которому в итоге пришлось признать, что в этот самый миг правила оказались отброшены навсегда. В бостонском отделении ФБР творилось нечто очень странное, явно не укладывавшееся в рамки официальных отношений между агентами и их информаторами. Моррис откупорил вино и наполнил бокалы. Как оказалось, Балджер принес с собой подарок – знак внимания, показавший, что гангстеру не чуждо чувство юмора. Он подарил агенту ФБР Нику Джантурко деревянный игрушечный грузовичок – напоминание о работе под прикрытием в ходе операции «Лобстер», связанной с ограблениями грузовиков.

«В этих отношениях не было и тени враждебности», – вспоминал потом Джантурко. Ничто не омрачало веселья друзей.