И вдруг, за каких-нибудь тридцать минут, жизнь Ринда резко переменилась.

Его труду по археологии — можно сказать, незаконнорожденному, но взращенному с нежностью ребенку — недоставало лишь окончательной редакции и личных наблюдений; что же касается отъезда в Египет, оставалось только получить официальное подтверждение. Сэр Гарднер обрушил на молодого человека безудержный поток сведений, правда, почти все они относились к практической стороне путешествия и научных исследований. Поэтому, когда события — при самых неожиданных обстоятельствах — приняли крутой поворот, для Ринда было бы вполне простительно в самую неподходящую минуту утратить хладнокровие. Однако, к стыду своему, шотландец уже настолько свыкся с навязанной ему ролью, что научился владеть собой даже в тех случаях, когда его заставали врасплох.

Это произошло в один приятный летний вторник. Сэр Гарднер, отпустивший кухарку на поминки, сам хлопотал у плиты, поджаривая так называемый «омлет по-фивски» из доброй дюжины яиц от соседских голубей.

— Благодарю, но я этого есть не стану! — упрямо заявила Каролина Лукас и сморщила нос.

— Вы же проголодаетесь.

— Ничего, мне полезно.

— Знаете, чтобы составить мнение, нужно сначала попробовать.

— Некоторые вещи, — парировала гостья, — и пробовать незачем.

Сэр Гарднер усмехнулся.

— Вообще-то, это для нашего Алекса. Ему пора привыкать к подобной пище: что, если поблизости не окажется продуктового рынка?

Шотландец сидел поодаль и делал вид, будто поглощен изучением арабского разговорника из «Руководства для путешественников». Стоило сэру Гарднеру и Каролине затеять шутливую перепалку, как он спешил удалиться с поля боя, чтобы не вмешиваться. Несмотря на все различия между ними, эти двое смотрелись на удивление гармонично, словно верные партнеры по фехтованию; насмешники упивались игрой, усердно избегая намеков на влюбленность. Вероятно, ее и не было, в том безумном смысле, какой обычно придают этому слову. Зато между ними возникло нечто более долговечное, утвержденное на неизбывной нежности и солнечном настроении, которыми двое людей, свободных от общественного давления и глупых предрассудков, одаривали друг друга, не заботясь о том, как их поймут окружающие.

Каролина повернулась к Ринду.

— Алекс, а вы увидите Фивы?

Тот пожал плечами.

— Я пока что ни в чем не уверен.

Гостья с обожанием посмотрела на своего кавалера.

— Представляете, сэр Гарднер жил прямо среди гробниц. Он даже спал, как мумия.

— Думаю, — сказал археолог, — что гробница великого визиря при Тутмосе Третьем по-прежнему в неплохом состоянии. И если понадобится, готова принять на ночлег нового постояльца. А не только новую стайку голубей.

Шотландец кивнул.

— С удовольствием загляну, если окажусь в тех краях.

— Не сомневайтесь, окажетесь. И по-моему, даже гораздо дальше… — Помешивая омлет, сэр Гарднер проницательно взглянул на Ринда. — Вы же охотитесь за «красным человеком», я прав?

Тот, к кому он обращался, не вздрогнул, не побледнел и, в общем, никак не выразил изумления. Разве что не удержался и сжал губы.

— «Красный человек»?..

Хозяин дома продолжал помешивать еду.

— …Кажется, я что-то такое слышал.

— Слышали? — покосился на него сэр Гарднер. — Навряд ли. Я так называю портреты древних египтян. Красный с давних пор считается самым естественным цветом для человека.

— А, — протянул Ринд, сделав над собой усилие, чтобы не залиться краской в подтверждение последних слов собеседника. — Я-то думал… думал, что вы имели в виду «красного человека» Наполеона… Пророка под маской… l'Homme Rouge.

Сэр Гарднер поднял бровь.

— Ну, мистика, с которым он повстречался в Египте. Его еще упоминали Скотт и Бальзак.

— Мальчик мой, — улыбнулся археолог, переворачивая омлет, — эти джентльмены славились богатой фантазией. Нет, я говорю о фигурах, изображенных на стенах египетских зданий. Вот истинное сокровище, от которого замирает сердце. Между прочим, египтяне считали красный цветом само й жизни.

— Подобно грекам и ассирийцам, — вставила Каролина. — И прочим народам древности.

— Моя милая розочка, — просиял сэр Гарднер, — как и я, без ума от красок.

— О, краски, — подхватила та, — пища для взгляда!

— Согласен, — с радостью поддакнул археолог и встряхнул сковородку. — Да, но я что-то не помню, — прибавил он, переводя глаза на свою подругу, — угощалась ли ты моим зонтиком?

— Тот самый зонтик? Боже, я думала, это миф.

— Тогда и я тоже миф, — рассмеялся сэр Гарднер и повернулся к Ринду. — Он в кабинете; Алекс, вы не могли бы его принести?

— Из вашего кабинета?

Молодой человек и на этот раз поборол изумление. В последнее время комната отпиралась так редко, что и сам хозяин почти не ходил туда, словно смущаясь ее неприкосновенностью.

Однако теперь сэр Гарднер вел себя как ни в чем не бывало.

— Держите… — проговорил он, шаря свободной рукой в кармане. — Вы же знаете, где он лежит?

— Я помню.

Молодой человек принял ключи, недоверчиво посмотрел на знаменитого археолога, старательно перчившего омлет, и покорно удалился. Оказавшись один в священной комнате, Ринд увидел плотно заставленные книжные полки. Может быть, стоит немного порыться в книгах? Он почти слышал, как Гамильтон умоляет об этом… И все-таки, разыскав в полумраке футляр, достал оттуда легендарное сокровище и спустился по лестнице, оставив дверь слегка приоткрытой.

На кухне зонтик расцвел, восхитив Каролину красочной вспышкой. Однако сэр Гарднер уже не просил Ринда вернуть диковину на место, а попросту отложил в сторонку, чтобы подать омлет (весьма заурядное блюдо, когда бы не перец), велеречиво распространяясь о гармоничных цветах Египта.

— В Каире, знаете ли, встречаются такие утонченные сочетания… Хотя даже там в наше время все чаще увидишь зеленые пятна в угоду местным покупателям. — Сэр Гарднер пренебрежительно фыркнул. — Избыток зеленого — первый признак фальшивки.

После обеда Ринд притворился, будто ушел к себе в комнату, в то время как сэр Гарднер позвал Каролину на задний дворик дома (хотел похвастать перед ней новым фокусом, которому научил Наполеона), прислонив забытый зонтик у двери кладовой. Молодой человек задумался: не наведаться ли в кабинет снова, на сей раз — тайком? Успеет ли он? Не пропустит ли шаги воркующей парочки по лестнице? Сумеет ли оправдаться, сказав, например: «Знаете, я просто хотел вернуть на место зонтик, и вот…»

В этот миг он услышал залихватский свист, обращенный к терьеру, но вскоре перешедший в мелодию «Сэр, берегите курочек от лиса», — и решился пойти на риск. Взяв зонтик под мышку, Ринд проворно зашагал вверх по не застеленным коврами ступеням, из коих ни единая чудесным образом не заскрипела. Затаив дыхание, толкнул дверь кабинета и, словно испуганный кот, метнулся в сумрак. Свист оборвался; Ринд едва не ринулся наутек, но тут же успокоился, когда со двора донесся жизнерадостный мотив «Зеленых рукавов». Молодой человек потянулся к полкам, еще не зная, с чего начать, однако понимая: время не ждет и разбираться некогда. Он отложил диковину сэра Гарднера в сторону, осторожно вынул первый из секретных дневников и распустил завязки, после чего с колотящимся сердцем распахнул обложку «под мрамор».

Взгляду предстало множество самых причудливых знаков: колонны, буквы, верблюды, горный пик, бесчисленные иероглифы, пчелы, соколы, ибисы, змеи, бык… И зонтик? Ринд не поверил своим глазам: может быть, перед ним какое-то растение? Стилизованный гриб?

Не так-то легко было разобраться среди мешанины разнообразных рисунков, тем более в полутьме. Веселый свист не умолкал. Шотландец переместился к окну, отдернул портьеру и хотел уже поднести запретную папку к глазам, когда хлынувшие в комнату лучи высветили у стены безмолвную фигуру… «красного человека»?

Даже в такую минуту Ринд не вздрогнул, не вскрикнул от изумления, но преисполнился жгучего стыда и окаменел.

Опираясь на свою трость, сэр Гарднер Уилкинсон стоял среди блестящей на свету растревоженной пыли. Глаза его мерцали, а на губах играла снисходительная улыбка.

— Не правда ли, — произнесен, — чудесно встретить женщину, которая свистит как извозчик? И при этом ведет себя как настоящая леди?

— Наполеон, подобно всем великим терьерам, — рассуждал археолог, едва поспевая за псом, который увлекал его вперед по сумеречным улицам, — всегда рвется в бой.

Перепуганный Ринд не услышал шутки.

— Сэр Гарднер, простите… Могу сказать одно: меня связывали определенные обязательства…

Конечно, это не оправдание… Разве тут оправдаешься?..

— Не городите чепухи, мой мальчик.

— Меня принудили к обману… Знаете, сам я не склонен… Эта неискренность… она столько раз… отравляла меня…

— Не стоит извиняться. Лучше не говорите ничего, а то я разочаруюсь. Верность и честь — бывают люди, для которых эти слова — пустой звук, но вы не из их числа. Полагаю, вы дали кому-то обещание. Не так ли?

— Ну да.

— Высокопоставленному лицу?

— Можно сказать и так.

— Случаем, не ее величеству?

Ринд тяжело вздохнул.

— Ей лично.

— Неужели лично? Вот это честь, мой мальчик. Я был уверен только в том, что вы отчитываетесь перед сэром Гамильтоном. Естественно, ради блага Британской империи.

Молодой человек окончательно растерялся.

— И давно вы все знаете?

— С тех пор, как получил ваше первое письмо. Нет, раньше. С тех пор, когда увидел, как вы с ним прячетесь у входа в табачную лавку.

Шотландцу вспомнился тот мглистый день.

— Уже тогда?

— Разумеется. У. Р. полюбил там укрываться, как только я переехал на Йорк-стрит. Если не он, то кто-нибудь из его соглядатаев. А между прочим, место прекрасно просматривается из окна кабинета.

— Соглядатаев? — Лишний раз убедившись, что он — только винтик в огромной системе, Ринд отчего-то почувствовал себя обманутым. — Сколько же их у Гамильтона?

— Трудно сказать. Он следит за мной вот уже двадцать пять лет. В Лондоне, Каире, в Риме… Даже как-то спокойнее, когда за тобой повсюду наблюдают глаза соотечественников… А впрочем — только не оборачивайтесь — и за вами тоже.

Ринд напрягся.

— Прямо сейчас?

— Думаете, вы для них вне подозрений?

— За нами, что, правда наблюдают?

— Естественно.

— Но разве… — Шотландец судорожно подыскивал возражение. — Разве я сам не шпион?

— К сожалению, У. Р. не расположен всецело доверять вам.

Молодой человек задумался над его словами — и вновь устыдился.

— Кажется, в этом он прав.

— Не корите себя, мой мальчик. В любом случае, на вашу роль трудно было найти более достойного джентльмена.

Собеседники вышли на Нью-роуд. Вокруг сновали двухколесные экипажи, мелкие служащие спешили по домам.

— Именно ваше благородство, — продолжал археолог, — вкупе со скромностью и поможет вам в один прекрасный день приблизиться к чертогу.

— К чертогу?

Ринд по привычке попытался скрыть удивление (все-таки сэр Гарднер впервые заговорил о великой тайне), но потом сообразил, что может не скрывать своих чувств.

— К чертогу вечности? — с жаром воскликнул он и, заставив себя приглушить голос, прибавил: — Значит, он существует? На самом деле?

— Ну конечно существует.

— И вы… вы его видели?

Сэр Гарднер мимоходом оттащил Наполеона от вращающегося колеса экипажа.

— Видел, и, вероятно, чаще любого из англичан.

У Ринда чуть было не подкосились ноги.

— И… каков он? Я ведь могу спросить? Что там?

— Обычно, — промолвил сэр Гарднер, — чертог сам говорит за себя.

— Но… как же лицо Бога? Тайны вечности?

— Все это лучше увидеть собственными глазами… И вы увидите. Я как никогда уверен в этом. Хотя, разумеется, не мне решать, достойны вы или нет.

— А как… — Ринд обошел торговца спичками. — Как я узнаю?

Археолог улыбнулся.

— Спросите себя, когда заглянете в очи Сфинкса.

В Риджентс-парке Наполеон, едва освободившись от поводка, помчался знакомиться с огромным мастифом. Внезапно налетевший ветерок заставил шептаться листву на верхушках деревьев; гуляющие дамы схватились за свои шляпки, а где-то неподалеку расчирикались воробьи. Сэр Гарднер несколько раз облегченно вздохнул и промокнул лоб. Ринд зачарованно смотрел в вечернее небо, благоговейно размышляя об открывшихся перед ним возможностях.

— Нужно еще решить, что я скажу Гамильтону, — вдруг произнес он.

— Разумеется, только правду, — ответил сэр Гарднер, убирая носовой платок обратно в карман. — Что я наконец-то признал существование чертога. Однако ни словом не обмолвился, где его нужно искать.

— И где же его искать?

— В Египте. Где-то там.

— Под Сфинксом?

— Занятная идея. Знаете, между лапами Сфинкса действительно спрятан чертог, только совсем не тот.

— Тогда в копях Клеопатры?

Сэр Гарднер усмехнулся, но не стал отвечать прямо.

— Все начинается и все заканчивается в Египте. Чертог привлечет вас к себе, так же как он в последнее время привлек многих — слишком многих. Вы сами отыщете путь. Поверьте мне, непременно отыщете.

— А Гамильтон, — проговорил шотландец, наблюдая за тем, как терьер поливает юное деревце, — он не нашел дороги?

— У. Р. не совсем подходил для этого. Трудно вам объяснить, каких именно качеств ему не хватает. Вроде бы есть у него и верность, и способность ценить прекрасное. Прошу вас, поймите правильно: это весьма почтенный джентльмен, преданный тем, кому служит. Больно вспоминать, как часто я и некоторые другие безвинно мучили его — и только за излишнее упорство, что, разумеется, мало нас извиняет… И все-таки это не самый скромный человек на свете — уверен, вы понимаете, о чем я, — и этого одного достаточно, чтобы исключить его из рядов посвященных.

— А как же, — начал Ринд, припомнив гамильтоновские списки людей, якобы посетивших чертог, — Ричард Лепсиус, экстравагантный пруссак?

— Он изрядно потрепал мне нервы, — признал сэр Гарднер. — Размах экспедиции, сам источник спонсорских денег… Я бросил все дела и ринулся в Египет, чтобы потолковать с этим Лепсиусом, заморочить его и по возможности направить на ложный путь. Однако в конце концов мне открылся человек глубоко смиренный, несмотря на нелепую браваду. И я не ошибся. Честь его возобладала, и тайна осталась тайной.

— Ну а Денон?

— О, Денон, — восторженно подхватил археолог. — Дамский угодник, денди, салонный остряк… И опять-таки, человек, не раз доказавший свою гуманность на деле. Затеявший сбор помощи жертвам землетрясения в Калабрии, проливавший слезы над полями сражений, сокрушавшийся о строителях пирамид и заявлявший, что ни в одном из рабочих нельзя видеть лишь орудие… Таков был Денон, лицезревший чертог вечности.

— Вы с ним когда-нибудь встречались?

— Не могу сказать точно. Кажется, я однажды видел его издалека — бредущим по берегу Сены, в полосатом жилете и сюртуке бутылочного оттенка… Тогда, в тысяча восемьсот девятнадцатом году, ему было глубоко за семьдесят. Один знакомый даже предположил, что и мне бы стоило поучиться под началом этого благородного старика: он проявлял великодушную щедрость к любому, кого считал достойным. Однако в то время Египет почти не занимал меня, да и самого Денона я знал просто как писателя, увлеченного этой страной, не более. Лишь по прошествии многих лет я оценил его по-настоящему, как цельную и мужественную личность, но, сами понимаете, его уже не было среди нас.

— Хорошо, а Наполеон Бонапарт? — не отступал Ринд. — Он тоже воплощение скромности?

— Точнее — человек своих принципов.

— Но видевший чертог? Или хотя бы познавший его тайны?

— По крайней мере он сам так считал.

— Ему же открылось грядущее? Из уст «красного человека» — этой таинственной фигуры?

— Открылось… Или, может быть, лишь показалось.

Ринд замолчал; он чувствовал себя так, словно наконец пробился через запертую дверь — и обнаружил за ней непроницаемую стену.

— Боюсь, я стал слишком туманно выражаться, — улыбнулся сэр Гарднер. — Прошу вас, помилуйте. Тайна чертога принадлежит могучей силе, которая существует вот уже много столетий, однако со времен Наполеона ее разгадка висит на волоске: чье-нибудь неосторожное слово, минутная слабость может все погубить. Кстати, подозреваю, что вы последний из иноземцев, кому дозволят насладиться красотами чертога, последний из принятых в братство Вечности, — прибавил он и свистом подозвал Наполеона.

— А если я поделюсь тем, что узнаю, с ее величеством? — спросил Ринд. — Останусь ли я членом вашего братства? Или вынужден буду молчать до скончания дней?

— Не хотелось бы путать вас еще сильнее, — промолвил сэр Гарднер в наступающей тьме, — но, дорогой мой Алекс, думаю, вы сами убедитесь: одно другому не мешает.

По дороге на Йорк-стрит они остановились перед безупречно вымытой витриной магазина гравюр и эстампов якобы с целью полюбоваться египетскими литографиями Давида Робертса — «Карнакский двор» и «Медник на восточном базаре», а в действительности — чтобы понаблюдать за преследующим их соглядатаем.

— Видите? — сказал археолог, указывая на отражение в стекле.

Прищурившись, Ринд различил под газовым фонарем силуэт человека, одетого как моряк и не спускающего глаз с обоих собеседников, и вдруг заметил:

— А мне его почему-то жалко.

— С чего бы?

— Как же… Столько усилий, и все впустую.

— Умылся, причесался, а гости возьми да и не приди? — усмехнулся сэр Гарднер и тронулся дальше. — Жалость к преследователю — одно из редчайших достоинств. Алекс, мой мальчик, вы сами — сокровище, каких не сыскать в Египте. Почти не сыскать.

Знойным августом тысяча восемьсот пятьдесят пятого года королева Виктория решила нанести ответный визит Наполеону Третьему, посетившему ее три месяца тому назад.

Венценосную особу встречал роскошно украшенный Париж. Из резиденции, где остановилась королева, ее с эскортом препроводили на торжественное представление в «Опера Франсез», в собор Нотр-Дам, затем в Лувр и, самое примечательное, в часовню Святого Джерома Дома инвалидов, где под пурпурным бархатом и золотыми пчелами был выставлен гроб Наполеона, извлеченный из могилы на острове Святой Елены в тысяча восемьсот сороковом году. Здесь, после долгого торжественного молчания, Виктория опустила руку на плечо своего наследника, принца Уэльского, и приказала ему «преклонить колени перед великим Наполеоном». В этот самый миг, если верить надежным источникам, за окном зашипела и разорвалась шаровая молния, наполнив священные стены сиянием и заставив каменный свод содрогнуться от грома.

— Но именно во дворце Тюильри, где в настоящее время ведется серьезная реставрация, — рассказывал Гамильтон Ринду, — ее величество ждал наиболее любопытный сюрприз. Понимаете, во время строительных работ на чердаке среди прочих исторических предметов вроде государственных бумаг были обнаружены: золотая табакерка, багровый плащ и серебряная маска; новый император назвал находку «одеждами „красного человека“», в которые самолично облачился тем же вечером на костюмированном балу.

— L'Homme Rouge? Он так и сказал?

— Император признался, что взял их из сундука с другими масками, так что происхождение теперь уже трудно установить, однако ее величество легко поверила предъявленным доказательствам, поскольку она уже знакома с легендой о «красном человеке»… Кстати, юноша, сэр Гарднер упоминал о нем?

Не привыкший врать, Ринд решил обойтись полуправдой.

— Он только сказал, что стены Египта полнятся «красными людьми».

— Еще один невнятный намек. Может быть, он соблаговолил объяснить вам, где скрыт чертог?

— Разве что в невнятных намеках, — выдавил шотландец.

— Сэр Гарднер не давал вам каких-либо особенных указаний насчет маршрута?

— Он только велел как можно тщательнее следовать по пути Денона.

— А копи Клеопатры? Что-нибудь в этом роде?

— Нет.

— Имена, адреса в Каире? Хоть что-то?

— Ничего, — честно ответил Ринд.

Гамильтон призадумался.

— Да, это так на него похоже. Не удивлюсь, если вы получите указания, уже поднимаясь на борт парохода. На этот случай надо будет придумать способ связи перед самым отплытием.

— Конечно.

— А пока советую вам держать нос по ветру. Любое незначительное замечание может стать ключом к разгадке. Какая-нибудь невзначай предложенная книга — содержать секретные указания. «Знакомый» проводник или погонщик верблюдов — оказаться членом их треклятого братства. А то и «красным человеком».

— Буду иметь в виду, — заверил Ринд, не покривив душой.

Они обернулись на залитый предзакатным солнцем фасад музея, на сияющий во всем своем медном блеске купол читального зала. Около года здание провело в заточении, под чудовищной массой из арочных ферм и лесов; теперь, когда этот наружный скелет убрали, когда рабочие разошлись и неумолчный перестук остался в прошлом, музей чем-то напоминал дитя, только что родившееся на свет, с глазами, полными самых радужных надежд. Однако на Ринда, уже давно привыкшего к неуюту читальни, зрелище вдруг нагнало печальные мысли, едва ли не острую телесную боль разлуки. Увидит ли он когда-нибудь это место снова?.. На Гамильтона снизошло философское настроение.

— Как однажды сказал Бонапарт, все, что мы делаем на этом свете, скоро забудется, жить будет только имя, которое мы оставим истории. Вам выпала необычайная возможность прославиться и получить все заслуженные награды. Скажу как на духу: не всем, далеко не всем достается такая судьба. На это просто нельзя смотреть спокойно.

Ринд молча кивнул.

— Можете мне не верить, юноша, — проговорил Гамильтон сквозь зубы, — но я в восторге от вас и ваших достижений.

Шотландец издал неопределенный звук.

— Это правда, — не унимался собеседник, — истинная правда.

И, словно только что подумав об этом, прибавил:

— Кажется, здесь мы с сэром Гарднером очень похожи.

Ринд посмотрел на голубей, лениво кружащих над куполом.

— Рано или поздно, — продолжал Гамильтон, — он предложит вам вступить в братство.

— Что вы, он даже не намекал, — через силу солгал молодой человек.

— И тем не менее. — Старик смерил его многозначительным взглядом. — Это произойдет, не сейчас, так позже. Но я полагаюсь на вашу честь и порядочность. Вы — лучший из тех, на кого мог пасть мой выбор. Какие бы силы на вас ни давили, я верю, что вы устоите.

— Польщен доверием.

— В час искушений думайте о ее величестве. О Британской империи. А если ничто не поможет — вспоминайте меня. Мне осталось жить год, в лучшем случае, два. Но не могу же я сойти в могилу побежденным рукой сэра Гарднера и Денона. Не могу. Надеюсь, что вы меня не подведете.

В последнее время Гамильтон привык — по поводу и без повода — поминать близость собственной смерти, однако теперь, разглядывая его при печальном закатном свете, Ринд понял, что старик и впрямь похож на тонкую паутинку — точно так же, как иногда и он сам. Оказавшись буквально меж двух огней, не видя перед собой подлинно честного исхода и не утешая себя отговорками, молодой шотландец все же исхитрился придумать двусмысленный ответ:

— Действительно, я не хочу никого подводить.

И, символически пожав Гамильтону руку на прощание (им еще предстояло встретиться, чтобы обсудить расходы на дорогу), поспешил удалиться.

Остаток сентября он готовился к экспедиции — совершал прогулки, постепенно увеличивая нагрузку, посещал бани, питался бульоном и кашами, спал по-спартански, а в основном — занимался делами, которые предшествуют любому серьезному путешествию: послал несколько важных писем, составил завещание, выправил новый паспорт, запасся достаточной суммой валюты, тем временем постепенно приучая себя к мысли о разлуке с привычным ему миром: уютное кресло, надежный камин, кухонная печь, почтовый ящик… И кроме того, под присмотром опытного в таких делах сэра Гарднера собирал все, что могло понадобиться для шестнадцатидневного плавания на пароходе и остановки в Египте на неопределенный срок, а потом аккуратно сложил необходимое в большую дорожную сумку.

— Боже мой! — воскликнул археолог, привыкший странствовать с багажом, которого хватило бы на небольшой солдатский полк. — А где остальные вещи?

— Все здесь, внутри.

— Быть этого не может. Я дал вам аптечку, где она? И трость с вкладной шпагой?

— В сумке.

— Хорошо, а складной стул? Москитная сетка? Непромокаемые простыни?

— Все здесь.

— Вы что, фокусник? Да как эти вещи могли уместиться в подобной…

— Знаете, сэр Гарднер, я бы с радостью продемонстрировал, но боюсь дотрагиваться до сумки: кажется, она в любую секунду может устроить нам извержение Везувия.

Археолог расхохотался.

— Стало быть, не любите обременять себя лишним имуществом?

— Вероятно, я таким образом учусь находить прекрасное в простоте.

Сэр Гарднер одобрительно хмыкнул.

— А как же наклейки с указанием маршрута? Поверьте на слово: отправляя багаж без маркировки, вы прямо-таки напрашиваетесь на то, чтобы его послали не туда.

Ринд пожал плечами.

— Ну а вы что предлагаете?

В ответ археолог достал из кармана кусочек мела и, склонившись над сумкой, сплошь разукрасил ее размашистыми надписями: «КАИР». Затем поднялся с покрасневшим от натуги лицом и предложил шутливый тост:

— За победителя!

— За победителя! — эхом откликнулся Ринд.

Молодой человек достаточно разобрался в начатках арабского языка, чтобы понять соль: «al-Quahira», или Каир, переводится как «Победитель». И как он раньше не замечал в этом названии своеобразного пророчества?