Опера составляла славу Парижа, часто ее называли лучшей оперной сценой мира. Чарлз Гарнье, архитектор здания, хотел создать «памятник искусству, роскоши и удовольствия» и сумел претворить задумку в жизнь. С момента открытия в 1875 году Опера исправно служила высокой цели, отменно выполняя поставленные перед ней задачи. Мэйсон никогда там не была – для бедного художника поход в оперу был непозволительной роскошью. Почему бы не воспользоваться случаем и не совместить приятное с полезным? А заодно проверить, сработает ли в подходящей обстановке тайное оружие мадам Тулон?

«Опера-Гарнье» располагалась как раз между «Лё-Гранд-Отелем» и Жокейским клубом, под боком у Ричард и Мэйсон. Одетый щеголем, в цилиндре и фраке, Ричард поел за Мэйсон в Жокейский клуб, и до Оперы они дошли пешком. Он шел в Оперу не по своей воле, но, будучи джентльменом, вел себя вежливо. Он подвел Мэйсон к парадному подъезду, и они влились в поток нарядно одетых буржуа: дамы в вечерних платьях из шелка и атласа пастельных тонов, сверкающих драгоценностями; мужчины в котелках с тросточками. Изысканно декорированное фойе представляло собой интересную эклектику барокко и неоклассического стиля. Картины в дорогих рамах, роскошные статуи, привратники в золоченых ливреях – все это заставляло Мэйсон чувствовать себя Золушкой на балу. Они поднялись по величественной лестнице на второй уровень, и Мэйсон заметила расположенные по дуге открытые деревянные двери, ведущие в ложи, нависающие над партером и сценой.

– Наша ложа здесь, – сказал Ричард, указав прямо перед собой.

Они вошли в небольшой вестибюль со стенами и потолком, обитыми красным жаккардовым шелком. Вдоль боковых стен стояли подбитые конским волосом и обтянутые красным бархатом скамейки, на стене висели золоченые крючки для пальто. За малиновой бархатной портьерой начиналась собственно ложа. Мэйсон огляделась и осталась весьма довольной увиденным. Их ложа была центральной, как раз напротив сцены. В отличие от остальных лож, разделенных всего лишь перегородками, эта ложа располагалась между двумя орнаментированными колоннами, которые полностью скрывали Мэйсон и Ричарда от посторонних глаз.

Публика заняла свои места, и оркестр начал настраивать инструменты. Тем временем Ричард немного рассказал Мэйсон о том, что им предстояло лицезреть.

– «Аиду» написал итальянец Джузеппе Верди, и это произведение мне нравится больше других его сочинений. Действие происходит в Египте во времена фараонов. Аида – красивая эфиопская рабыня, попавшая в рабство как военный трофей, любима Радамесом, великим египетским генералом. Аида любит Радамеса, но беда в том, что его любит еще и дочь фараона Амнерис. Отсюда и конфликт. Опера показывает, как сильно усложняется жизнь, когда люди отдаются страстям.

Мэйсон улыбнулась про себя. Не слишком тонкий намек. Но пусть себе потешается. Пусть отказывает себе в том, чего ему так хочется. Сегодня она растопит лед, и будь что будет.

– Я даже не смела мечтать, что мы будем… будем совсем одни в этой огромной ложе, – как бы невзначай заметила Мэйсон. – Здесь так уютно, так укромно, я бы сказала. Здесь можно делать что угодно, и никто не узнает. Неудивительно, что люди из высшего общества так любят этот театр. Какое прекрасное место для… невинных шалостей.

Ричард взглянул на Мэйсон с сардонической усмешкой. Он очень хорошо понимал, что она пыталась сделать, и демонстративно сменил тему:

– Надеюсь, манеры Хэнка вас не шокировали. Он ведет себя как безграмотный фермер, но на самом деле более умного человека я не встречал, да и более благородного в определенном смысле. Я очень рассчитываю на то, что вы примете его предложение. Большего вы не смогли бы сделать для Мэйсон.

– Я не знаю, – с коварной улыбкой протянула она. – Возможно, мне нужна некоторая стимуляция.

В этот момент дирижер поднял палочку, и оркестр заиграл увертюру, свет медленно гас. Темнота вкупе с его близостью действовала возбуждающе. Нежные и сочные звуки музыки ласкали слух. Мэйсон наклонилась к Ричарду и шепнула:

– Вы не находите, что здесь слишком жарко?

Он с опаской взглянул на нее, и глаза его заблестели. В них отражался свет сцены.

Мэйсон достала из сумочки маленький флакон духов, растерла две капельки за ушами, на запястьях и капнула в вырез декольте, как учила ее мадам Тулон. Затем Мэйсон вытащила веер, раскрыла его и начала махать им в направлении Ричарда.

Искоса она наблюдала за ним. Занавес поднялся над египетской пустыней. Радамес вышел на середину сцены, чтобы пропеть арию о своей любви к Аиде. Как раз в этот момент Ричард учуял запах духов и вытянулся в струнку, сидя в своем кресле. Но когда дразнящий аромат окружил его, он встал и передвинул кресло в сторону на несколько дюймов от кресла Мэйсон, пробормотав при этом:

– Тут действительно довольно душно.

Мэйсон никак не отреагировала на эту демонстрацию. Она лишь продолжала лениво обмахиваться веером, нагнетая аромат в его сторону. Тем временем на сцене появилась Амнерис и стала петь, обращаясь к Радамесу. Через некоторое время к ней присоединилась Аида. И вот, пока все трое пели о своих чувствах друг к другу, Мэйсон пододвинула кресло поближе к Ричарду. Теперь отступать ему было некуда – он был зажат между Мэйсон и колонной.

Мэйсон дала Ричарду время привыкнуть к своему положению – пока Радамес вел свои армии на войну с Эфиопией, а Аида, разрываясь между любовью к своему врагу и к своей стране, обращалась к богам, умоляя их помочь то одной стороне, то другой.

Не в силах сдержать эмоции, Мэйсон положила ладонь на ногу Ричарда и наклонилась к нему, прошептав на ухо:

– Это великолепно. Я так вам благодарна за то, что вы меня сюда привели.

Ладонь ее так и осталась на ноге Ричарда. Мэйсон рассеянно и нежно принялась массировать ее, двигаясь заодно с музыкой, ощущая бегущие по спине мурашки.

Ричард сердито схватил руку Мэйсон и с силой сжал в своей. Затем резко убрал ее руку, опустив ее на колени Мэйсон, но та расслабила пальцы, словно и не придала значения его отпору. Однако прикосновение его руки, такое эмоциональное, довольно сильно ее возбудило. Дыхание ее ускорилось, и Мэйсон почувствовала, что ей становится жарко… везде.

Она снова наклонилась к Ричарду и положила голову ему на плечо.

– Извините, – тихо прошептала она в ложном раскаянии. – Вы меня прощаете?

Мэйсон почувствовала, что Ричард весь ушел в себя в попытке создать дистанцию между ними, не устраивая сцен. Она чувствовала, что внутри он весь кипит от ярости. Борется с собой, пытаясь взять себя в руки, пытаясь справиться с растущей злостью на нее, ведущую наступательные маневры в условиях, когда он не мог ответить ей адекватно. Но главный бой он вел с бесконтрольно разраставшейся похотью.

– Что я могу с собой поделать, если вы заставляете меня слабеть от желания? – жарко дыша ему в ухо, спросила Мэйсон, а затем лизнула его в мочку уха.

И тогда воздух в ложе сгустился, заряженный энергией самого грубого, самого первичного свойства. Мэйсон испытала шок, словно в нее ударила молния. Она чувствовала, как этот заряд прошел сквозь него и вошел в нее. Желание, что излучал его взгляд, завораживало.

– Вы играете с огнем, – предупредил Ричард.

– В самом деле?

Мэйсон провела ладонью по его груди, вниз, к застежке рубашки, и почувствовала, как Ричард напрягся еще сильнее. Глаза его вспыхнули, он приказывал ей остановиться. Но Мэйсон уже зашла слишком далеко. Она вся истекала соками, она чувствовала себя дерзкой и беспечной. И опасность лишь придавала пикантности ситуации.

– Не делайте этого, – сказал Ричард.

Она отважно улыбнулась в ответ. И эта улыбка была стара, как мир. То была улыбка всех искусительниц, сознающих свою власть. Тех, что знают, что самый стойкий мужчина не устоит перед ними.

Мэйсон бросила взгляд на Ричарда и увидела, что глаза его закрыты, а зубы сжаты. Нежные звуки музыки, дразнящий аромат ее духов, ее близость – все это рушило с таким трудом выстроенную оборону. Мэйсон медленно продвигалась вниз, дюйм за дюймом, затем пробежалась пальцами по животу Ричарда и почувствовала его дрожь. Пьянящий аромат ее духов дурманил их обоих.

И тогда она прикоснулась к его члену под одеждой.

Он был таким твердым, таким жестким, что казался сделанным из стали. Вот оно – доказательство его проигрыша. Он был крепок как бетон.

Рука Ричарда сжала руку Мэйсон. Она подумала, что он отведет ее в сторону, но он удерживал ее на месте, прижимал к себе, и глаза его были закрыты, и на лице была гримаса, похожая на гримасу боли.

Член набухал под ее пальцами, он жаждал освобождения. Мэйсон чувствовала трудное и хриплое дыхание Ричарда и поняла, что дышит так же.

И вдруг Ричард открыл глаза и бросил на Мэйсон тяжелый злобный взгляд. Рука его сжалась поверх ее руки. Он поднял ее руку, продолжая сжимать ее в своей, пока Мэйсон не вскрикнула от боли. Не отпуская ее руки, Ричард приблизил губы к ее уху и прорычал:

– Ладно! С меня хватит!

– Что? – спросила Мэйсон, вздрогнув.

– Ты победила. Я дам тебе то, что ты хочешь.

Ричард резко встал, потянув ее за собой, буквально сорвав с кресла. Кресло упало на пол, но громкие аккорды заглушили шум падения. Ричард затащил Мэйсон в проход ложи и прижал спиной к обитой шелком стене. Затем рывком задвинул портьеру, и они погрузились в почти полный мрак, если не считать узкой полоски света, прорывавшейся в просвет между портьерами.

Ричард набросился на Мэйсон, больно схватил за обнаженные плечи и рывком привлек к себе.

– Ты этого хочешь? – спросил он и стал целовать жадно и грубо, вжимая Мэйсон в стену, наваливаясь на нее едва не всем своим весом. Язык его обшаривал недра ее рта, и сердце Мэйсон бешено стучало, она чувствовала, что течет. Всю свою ярость, всю неудовлетворенность Ричард вложил в этот натиск.

Затем он поднял голову. У Мэйсон кружилась голова. Не зная, смогут ли ноги удержать ее, она жалась к стене. Ричард рывком опустил лиф ее платья, обнажив грудь. Взяв один сосок в рот, другой он начал массировать ладонью. Мэйсон откинула голову и застонала, полностью отдавшись захватывающим ощущениям. Она праздновала победу, но женский триумф растворялся в нарастающей страсти.

Ричард обхватил голову Мэйсон ладонями и поцеловал ее в губы так крепко и так мастерски, что у Мэйсон подкосились ноги.

– Ты этого хотела? Узнать, что ты со мной делаешь? Узнать, что ты сводишь меня с ума?

– Да, – выдохнула она, вне себя от счастья.

– Тебя это развлекает? Тебе нравится мучить меня? Смотреть, как я корчусь? Мучить меня этим… запахом, который разъедает мой мозг. Знать, что мне стоит лишь взглянуть на тебя, как я возбуждаюсь? Знать, что я не сплю ночами, желая тебя, что ты как лихорадка у меня в крови? Ты это хотела услышать?

– О да! – выдохнула Мэйсон.

– Тогда получай что хочешь, и пошло все к дьяволу.

Он рывком опустил ее на колени. Потом рывком расстегнул брюки, взял член в руку и толкнул к губам Мэйсон, требуя впустить его, затем проник внутрь. Плоть Ричарда была такой большой, что Мэйсон едва не подавилась. Но Ричард не останавливался. Сжимая в ладонях ее голову, он стоял над ней, словно бог.

Вкус его плоти был божественным. Скользя внутрь и наружу, Ричард направлял голову Мэйсон так, как хотел. Власть его над ней была абсолютной. Становясь еще тверже и больше, член заполнял ее рот целиком, доставая до горла. Стоя перед Ричардом на коленях, Мэйсон ощущала себя одновременно и беспомощной, и всесильной, она словно молилась на него, но в молитве возносилась сама. Она упивалась его вкусом, текстурой, которую ощущала языком. Она слышала нарастающий шквал музыкальных аккордов, воспринимая их как нечто органично вплетающееся в то, что происходило с ней.

Освободившись, Ричард взял Мэйсон за плечи и поднял с колен. Она покачнулась, и Ричарду пришлось придержать ее, чтобы не дать упасть.

– Ты этого хотела? – повторил он.

Мэйсон открыла глаза и увидела его муку в полусумраке ложи.

– Я хотела только одного – чтобы ты меня любил, – честно и неожиданно для себя призналась она.

Ричард выглядел совершенно потрясенным. Он долго смотрел на Мэйсон в упор, и в глазах его отражались противоречивые чувства, терзавшие его. Затем неожиданно он привлек ее к себе и обнял.

– Прости меня, – взмолился он. Мэйсон немного отстранилась.

– О, Ричард, тебе не за что просить прощения.

Взгляд его потеплел. Он поцеловал ее, на этот раз нежно, так нежно, что Мэйсон почувствовала, как сердце ее переполняет любовь. И когда хор в 400 голосов запел гимн древним богам, Ричард сказал:

– Посмотрим, смогу ли я искупить вину.

Он осторожно уложил Мэйсон на бархатную кушетку, заботливо целуя, лаская, чтобы сделать ей приятное. Она таяла под его поцелуями. С умелой и расчетливой неторопливостью, призывая на помощь все свое мастерство в искусстве любви, Ричард довел ее до блаженства. Откинув юбки, он ласкал ее там, где она стала влажной и липкой. Его умелые пальцы находили именно те точки, от прикосновения к которым Мэйсон выгибалась навстречу его руке. И затем, когда он знал, что она готова и не может более ждать ни секунды, он вошел в нее так медленно, так любовно-нежно, что Мэйсон захотелось плакать. Хор пел, и эта песня втекала в нее, проходила сквозь нее, и она впустила Ричарда в себя, и они слились телами и губами. Двигаясь вместе с ним под музыку, поднимаясь и падая вместе с аккордами, Мэйсон воспринимала их соитие как нечто непереносимо красивое. Теперь она забыла о своей победе, теперь все игры были заброшены перед лицом того чуда, что дарило ей его тело.

Они вместе дошли до высшей точки наслаждения как раз в тот миг, когда голоса певцов достигли оглушительного крещендо. Они парили над землей. Они купались в наслаждении, в котором так долго себе отказывали…

Они все еще продолжали лежать в объятиях друг друга, когда голоса стихли. Затем стихла и музыка. И тогда раздались оглушительные аплодисменты. В свете случившегося у обоих было такое ощущение, словно публика аплодировала лично им.

Ричард приподнялся, вспомнив, как и Мэйсон, о том, где они находятся. Она заметила озорной огонек в его глазах, и оба одновременно рассмеялись.

Но он быстро перестал смеяться.

– С тобой все в порядке? – серьезно спросил Ричард.

– В порядке – слишком слабо сказано.

– Я не обидел тебя?

– Обидел? – Мэйсон погладила его по щеке. – Ты меня потряс.

Она заметила в его глазах нечто похожее на благодарность, после чего Ричард наклонился и нежно поцеловал ее в губы.

Они слышали, как встают зрители, как выходят на первый антракт. Глуповато улыбаясь, они поднялись, стали поправлять одежду и, заметив смущение друг друга, снова засмеялись.

– Не могу понять почему, – игриво сообщила Мэйсон, – но мне ужасно хочется пить.

Он усмехнулся и приложил палец к ее губам:

– И я представить не могу, с чего бы это. Пойдем, я возьму тебе что-нибудь выпить.

Они вышли из ложи, и толпа вынесла их в коридор, а оттуда в большой зал. Большой зал представлял собой четырехугольное помещение примерно двадцать футов длиной со стеклянными окнами, выходящими на авеню Опера, тянущуюся до самого Лувра. Большой зал был оформлен на манер Зеркального зала в Версале, но моделью для росписи потолка послужила Сикстинская капелла в Риме.

– Оставлю тебя здесь, а сам принесу чего-нибудь выпить, – сказал Ричард.

Оставшись в одиночестве, Мэйсон почувствовала себя несколько неуютно. Вокруг нее были сплошь сливки парижского общества. Все здесь друг друга знали, непринужденно болтали, приветствовали друг друга – только она была всем чужая. Но Мэйсон находила утешение в своей маленькой тайне. Еще не остыв от того, что только что произошло в ложе, Мэйсон, улыбалась про себя и думала: «Если бы они только знали, чем мы сейчас занимались!»

Постепенно гул голосов стал приглушеннее. Женщина, стоявшая поблизости, сказала своему спутнику:

– Дорогой, это, случаем, не герцогиня Уимсли? Очень скоро это имя прошелестело по толпе, повторяемое на разные лады.

– Говорят, она самая красивая женщина в Англии.

– И муж ее богат, как Крез.

– Я слышал, что принц Уэльский от нее без ума.

– Боже, какой изумительный цвет лица!

Побуждаемая любопытством, Мэйсон протиснулась сквозь толпу, чтобы увидеть ту, которая вызвала такой фурор.

В центре зала стояла небольшая группа людей. Возле них образовалось пустое пространство. Мэйсон не составило труда догадаться, кто в этой компании та самая герцогиня. Герцогиня действительно была потрясающе красива. Изящные черты лица, роскошные каштановые волосы, сливочный цвет лица, наряд из белого атласа, расшитый настоящим жемчугом – все в ней говорило о богатстве и ухоженности. Герцогиня двигалась с непринужденной грацией истинной аристократки, но снобизма в ней не было: она улыбалась своим спутникам с той теплотой и непринужденностью, которая всем помогала чувствовать себя с ней раскованно.

Мэйсон подошла поближе к герцогине, чтобы лучше ее рассмотреть, но вспомнила про Ричарда и поспешила вернуться туда, где он ее оставил, отправившись за напитками. Она успеет как раз вовремя: Ричард шел к ней с двумя бокалами шампанского в руках. Свет зажегся и погас, сигнализируя о начале следующего акта. Мэйсон одарила Ричарда лукавой улыбкой.

– Ужасно хочется узнать, что для нас приготовил второй акт.

Он согрел ее взглядом.

Но как раз в тот момент, когда они с Ричардом выходили из фойе, судьба свела их с той группой, за которой успела понаблюдать Мэйсон. Головокружительная красавица герцогиня взглянула на них и вдруг тихо воскликнула:

– Ричард!

Мэйсон почувствовала, как напрягся Ричард. Подняв на него глаза, Мэйсон увидела, что от умиротворенности его не осталось и следа. Она не могла понять, какая именно из эмоций нашла отражение у него на лице, но в том, что на приветствие герцогини Ричард отреагировал весьма эмоционально, сомнений не было.

– Эмма, – веско произнес он.

Они знают друг друга? Ричард и та английская Грация? Мэйсон сразу стало как-то не по себе.

– Как приятно увидеться вновь, дорогой, – сказала женщина, которую Ричард назвал Эммой. К ней вернулось прежнее самообладание. – Что привело тебя в Париж?

– Я думаю, вам это известно, – с нажимом в голосе сказал он. Мэйсон знала, что означает этот тон. Он пытался справиться со своими эмоциями. Он выглядел так, словно готов был ударить эту женщину.

«Что же было между ними? И что за кошка между ними пробежала?»

– Только не говори мне, что это сестра, – сказала Эмма.

Они перегородили выход, но никто не пытался их оттеснить.

Мэйсон ждала, пока Ричард представит их друг другу. Не дождавшись от него такой любезности, Эмма представилась сама:

– Меня зовут Эмма. Фамилия у меня Фортескью-Уинтроп-Смит. Я знаю, что выговорить это невозможно. Поэтому предпочитаю, чтобы вы звали меня просто Эмма.

Мэйсон пожала протянутую руку. Кисть была узкой и невероятно гладкой.

– Эми Колдуэлл.

– Вы меня поражаете, – язвительно заметил Ричард. – Мне казалось, что вы предпочитаете, чтобы все звали вас исключительно «ваша светлость».

Эмма улыбнулась:

– Это не относится к старым друзьям.

– Кажется, мы мешаем движению. Нам лучше посторониться.

Но еще до того, как Ричард успел отойти в сторону, Эмма положила руку на его кисть.

– Ты хорошо выглядишь, Ричард.

– И вы, – сказал он холодно, – выглядите так, словно имеете все, что заслуживаете.

Эмма отвела глаза в сторону, но Мэйсон заметила во взгляде герцогини боль. Однако улыбка герцогини была все такой же лучезарной и любезной.

– Я остановилась в доме моей близкой подруги, на ее вилле Галлери, пока та отдыхает на Капри. Вы могли бы как-нибудь навестить меня. Вспомнили бы старые добрые времена.

– Я думаю, вы знаете, что этого не будет. Герцогиня гордо вскинула голову.

– Ну что же, если вы передумаете, приглашение остается в силе. Желаю приятно провести время. И, Эми, я уверена, что мы еще увидимся. Возможно, очень скоро.

На пути к ложе Мэйсон спросила:

– Как это все понимать?

– Статья в «Лондон таймс», должно быть, заставила ее выйти из тени.

– Что ты имеешь в виду?

Ричард взглядом предупредил Мэйсон, чтобы та говорила тихо.

– Она приехала за картинами вашей сестры. И сделает все, чтобы их раздобыть. Сделай мне одолжение, ладно? Старайся любой ценой ее избегать.

– Почему?

– Потому что ее муж – коллекционер. Если картины окажутся у него, их никто больше не увидит. Завтра или послезавтра она явится к тебе, будет осыпать тебя любезностями и сделает заманчивое предложение. Но ей ни в чем нельзя доверять. Поэтому не встречайся с ней. Не говори с ней. Старайся держаться от нее как можно дальше.

Ричард свернул в сторону лестницы, идущей вниз.

– Куда ты идешь? Наша ложа в другой стороне.

Он посмотрел на нее виновато, но Мэйсон видела в глазах его злость.

– Я провел замечательный вечер, Эми, но я думаю, с нас достаточно оперы на одну ночь.

Мэйсон пошла следом за Ричардом. Она не понимала, что произошло в фойе. Но она точно знала две вещи: Ричард и эта Эмма Фортескью-Уинтроп-Смит имели общее и очень бурное прошлое, и эта головокружительной красоты герцогиня до сих пор была в него влюблена.