Апрель закончился, начался май. И город, словно опомнившись, поднялся на дыбы. Всего шесть дней осталось до открытия грандиозной Всемирной выставки 1889 года. В громадных выставочных залах из стекла и бетона шли последние приготовления. Все отели полнились гостями со всего мира, стекавшимися в Париж, словно паломники в Мекку. Туристы были везде: в кафе, ресторанах, танцевальных залах, на улицах, площадях, в парках и скверах. Весь город словно раздулся от важности.

Париж снова стал центром мира.

Но, пока все вокруг отсчитывали дни, оставшиеся до шестого мая, официальной даты открытия выставки, Гаррет тревожно отсчитывал часы до грандиозного приема, который был назначен на третье мая. Прием должен был состояться в павильоне Мэйсон Колдуэлл, строительство которого завершили лишь наполовину. У Мэйсон не осталось иллюзий по поводу мотивов Гаррета. Но пусть он делал все это отнюдь не ради нее, в таланте импресарио ему не откажешь. Он говорил ей о том, как важно «украсть немного грома» у более масштабных художественных экспозиций, которые вот-вот должны были открыться неподалеку от их павильона, привлечь внимание сильных мира сего к их «детищу» и перенаправить в нужную им сторону поток спонсорской помощи. В Париже всегда было рискованно проводить мероприятия на открытом воздухе весной – погода французской столицы капризна. Однако, на сей раз, погода выступила их союзником. На Париж опустился чудесный майский вечер, небо было ясное, без намека на угрозу дождя. Цветные японские фонарики были развешаны по периметру участка, отведенного под павильон. Оркестр играл Моцарта и Гайдна. Под шатром столы ломились от яств и шампанского. Официанты в красных фраках выстроились в ряд, готовые выполнить любую прихоть гостей, которые усилиями Ричарда представляли собой самые сливки парижского общества. Здесь были люди, обладавшие значительным влиянием в мире культуры, финансов и политики. Присутствовали тут и критики, и торговцы от искусства, и меценаты. Принц Уэльский и президент Карно тоже были в числе приглашенных. Но главным на этом приеме были картины. Картины расставили вдоль периметра ограждения так, чтобы любой желающий мог вдоволь налюбоваться каждой из них.

Ричард был на редкость общителен. К тому моменту как гости начали собираться, он на все сто включил свое необыкновенное обаяние. Он лично встречал каждого – сама любезность и гостеприимство, представлял гостей друг другу, представлял гостям сестру художницы. Шампанское лилось рекой, приятно звучала музыка, дул легкий ветерок. Ричард подходил к наиболее значительным фигурам из числа гостей, рассматривающих картины, обсуждал с ними достоинства полотен. Его красноречие было таким непринужденным, что никому и в голову не могло прийти, что он лишь набивает картинам цену. Он пояснял некоторым гостям художественную ценность шедевров, то место, что они непременно займут в истории, и почему они заслуживают отдельного павильона.

Собрание было блестящим. Актрисы и дамы полусвета мешались с акулами бизнеса и промышленными королями. Тут были итальянские аристократы и нувориши из Америки, сколотившие состояния на торговле крупным рогатым скотом. Тут были владельцы африканских алмазных месторождений, критики, драматурги, поэты, салонные художники и скульпторы, путешественники, армейские генералы и изобретатели, чьи труды предстояло явить миру грядущей ярмарке. Беседа текла легко, живо. Реплики блистали остроумием и мудрыми наблюдениями. Во всем чувствовалось приятное возбуждение – предвкушение грандиозного события. И над всем этим возвышалась Эйфелева башня – восьмое чудо света, увитая электрическими гирляндами, мерцавшая, словно маяк в ночи. Наблюдая за всем этим волшебным действом, за Ричардом, слушая его речи, в которых звучало столь искреннее преклонение перед работами Мэйсон Колдуэлл, Мэйсон хотелось ущипнуть себя, чтобы напомнить о том, что на самом деле это всего лишь ход в его игре. А главной целью его плана остается одно – захлопнуть капкан.

«Ах, ты, подлец. Ты думаешь, я не вижу тебя насквозь? Не понимаю, зачем ты все это делаешь? Не знаю, что трудишься ты лишь ради себя любимого? Потому что чем более знаменитой ты сделаешь меня, тем больший успех ждет тебя, когда ты сорвешь с меня маску. Ну что же, ты, верно, считаешь, что вечер тебе удался. Но, если повезет, я тоже сделаю тебе сюрприз!»

И ждать сюрприза пришлось недолго, всего несколько минут. Высокий светловолосый мужчина аристократической дружности с резкими чертами лица появился у входа.

Граф Дмитрий Орлов.

И когда он присоединился к гостям, улыбаясь и раскланиваясь с прочими приглашенными, Мэйсон коварно усмехнулась в предвкушении скандала. Два тигра в одной клетке. Теперь ей лишь оставалось отойти в сторону и наблюдать. Посмотрим, что полезного она может добыть для себя в этой схватке.

Ричард никак не ожидал прихода Орлова. Он был где-то на другом конце огороженной территории, беседовал с Эмилем Золя. Сколько времени понадобится Ричарду, чтобы заметить новое лицо среди всей этой толпы?

И, как оказалось, почти нисколько. Каким-то звериным чутьем он угадал, что случилось непредвиденное, замолчал на середине предложения, обернулся, заметил Орлова, и в мгновение ока взгляд его из любезно-услужливого превратился в откровенно злобный.

Мэйсон наблюдала за происходящим с тонкой усмешкой. Что он станет делать?

С перекошенным от ярости лицом Ричард пулей бросился Орлову. Мэйсон подошла поближе, чтобы ничего не упустить…

Орлов заметил его приближение. Насмешливо приподняв уголки губ, он сказал, пряча усмешку в усы:

– Ба! Хозяин вечеринки Ричард Гаррет собственной персоной!

– Что вы здесь делаете? – прорычал Ричард.

– Как что? Мой дорогой друг, я получил приглашение.

– Я не стал бы приглашать вас даже на ваши собственные похороны.

Несколько гостей почувствовали назревающий скандал и повернули головы, чтобы посмотреть представление. Мэйсон воспользовалась этими гостями как удобным укрытием, из-за которого она могла наблюдать происходящее, не будучи уличенной в излишнем любопытстве.

– Но я действительно получил приглашение. – С этими словами Орлов извлек из кармана карточку с приглашением, ту самую, что отправила ему Мэйсон.

Гаррет лишь мельком взглянул на предъявленный пропуск.

– Не знаю, как вы его раздобыли, и мне, если честно, все равно. Но для вас же будет лучше, если вы немедленно отсюда уйдете.

Гаррет повысил голос и тем самым привлек к себе дополнительное внимание.

– Мой дорогой коллега, я не собираюсь отсюда уходить. Я сгораю от нетерпения: очень хочется посмотреть на картины, о которых так много говорят. Возможно, мне даже захочется некоторые из них приобрести.

Ричард стоял с каменным лицом.

– Даю вам ровно одну минуту на то, чтобы исчезнуть с моих глаз.

– А что, если я проигнорирую ваше ультимативное требование?

– Я вас сам вышвырну.

Орлов засмеялся.

– И сваляете дурака перед всеми этими завсегдатаями салонов? Устроите публичный скандал? Закатите сцену на приеме, на котором рассчитывали собрать средства? Я так не думаю.

– Вы считаете, что я не стану устраивать сцен? – вспылил Ричард. Едва договорив фразу, он размахнулся и закатил Орлову пощечину.

Толпа ахнула, когда Орлов пошатнулся, едва не упав на тех, кто был ближе к нему. Реакция у Мэйсон была примерно та же, что и у остальных членов высокого собрания. Она никогда не видела Ричарда разъяренным. Он буквально дрожал от гнева и ненависти. Гости попятились. Ричард распугивал народ своим видом.

– Полагаю, вы потребуете от меня сатисфакции? – проредил он сквозь зубы. – Готов дать ее в любое время и в любом месте по вашему выбору. Выбор оружия тоже за вами. На чем вы предпочитаете драться, Орлов?

Русский отряхнулся, выпрямился и вновь насмешливо улыбнулся:

– О, мой друг, я непременно получу сатисфакцию. Но сделаю это в свое время, и способ ее получить тоже выберу свой. И, я думаю, я не стану задерживаться на вашей маленькой сходке, поскольку необходимости в том, чтобы увидеть картины сегодня, у меня нет. У меня будет достаточно времени, чтобы ими полюбоваться, когда я стану их брокером.

Ричард бросился следом за Орловым, схватил его за полы пиджака и яростно его тряхнул. Приблизив к нему лицо, он прошипел:

– Послушай меня, сукин ты сын! Я убью тебя, если ты близко подойдешь к этим картинам!

Толпа пришла в движение, и вперед вышел Хэнк Томпсон.

– Все, мальчик мой, довольно. Держи себя в руках. Ты что, забыл, где находишься?

– Если его отсюда не уберут, клянусь Богом, я его убью!

Орлов, в конце концов, потерял терпение:

– Эй ты, прыщ британский, ты мне за это заплатишь. Я знаю, как тебя достать.

Хэнк оттеснил Ричарда от Орлова, крикнув русскому:

– Тебе, парень, и впрямь лучше отсюда убраться подобру-поздорову, пока еще можешь идти на своих двоих. А то ведь вынесут, смотри. – А для зрителей Хэнк добавил: – Ничего не случилось, господа. Просто два молодых бычка решили пободаться. Бывает. Ничего особенного.

Толпа начала понемногу рассасываться. Люди перешептывались, обмениваясь мнениями об увиденном. Предлагали свои версии возникновения конфликта. Мэйсон слышала, как женщина у нее за спиной вздохнула, обмахиваясь веером.

– Боже, как это занимательно. Я никогда ничего подобного не видела. И этот англичанин… Ах, как бьется сердце…

– Я в восторге, – вторила ей ее спутница.

Мэйсон наблюдала за тем, как Хэнк что-то тихо говорит Ричарду, успокаивая его. Она подождала, пока Хэнк отойдет, затем взяла бокал шампанского и принесла Гаррету.

– Вот так сцена.

Она видела, что Ричард еще не вполне справился с приступом гнева, но он уже почти сумел взять себя в руки.

– Приношу свои извинения. Боюсь, что этот инцидент не слишком способствовал сборам, но так уж вышло. Этот человек для меня – все равно, что красная тряпка для быка. Представить не могу, как он раздобыл приглашение.

– Почему ты так его ненавидишь?

– Он подлец. Выдает себя за ценителя искусства, за аристократа, а на самом деле он сколачивает деньги, выступая брокером краденых произведений. Как только где-то в мире случается кража картины, вор знает, что он сумеет сбыть ее в Россию через графа Орлова. Даже для законно приобретенной картины нет хуже судьбы, чем оказаться у Орлова.

Он продаст ее кому-то из русской знати, что понятия не имеет о музеях, и там она сгинет навсегда. Орлов в моих глазах воплощает все то плохое, что есть в мире искусства, и я его презираю.

Гаррет говорил с такой страстью, с таким неподдельным чувством, с такой болью, что Мэйсон вдруг стало стыдно. Она спровоцировала эту сцену, чтобы узнать что-то ценное для себя о прошлом Ричарда, но то, что она невольно причинила ему боль, не принесло ей радости. И она не узнала ничего нового.

Этот случай лишь ослабил ее иммунитет против него.

Мэйсон отвернулась. Она должна побороть в себе это чувство. Если она станет его идеализировать, если будет видеть в нем лучшее, то сердце ее не устоит.

Она должна уничтожить на корню те нежные чувства, что к нему питала.