Гаррет рывком сел в кровати. Сердце его бешено билось, по лбу стекал пот. В комнате было очень темно и так тихо, что он слышал звуки своего сбивчивого дыхания. Что происходит?

Ночной кошмар.

Он быстро зажег настольную лампу и потянулся за книгой с цветными репродукциями, которую постоянно держал на тумбочке. Он открыл ее на странице с репродукцией натюрморта Шардена: серебряный кубок, чаша и ложка, на столе фрукты. Гаррет заставил себя погрузиться в созерцание умиротворяющей картины, и действительно немного успокоился.

Эти ночные кошмары были его проклятием. С детства они приходили к нему раз в неделю, иногда реже. Детали могли меняться, но, по сути, кошмар был один и тот же. Гаррет чувствовал себя заключенным в темноте, душной черноте, тесной и жуткой. Скрыться было некуда, и из этой непроглядной тьмы веяло ужасом. Этот невидимый ужас утягивал его за собой в темноту. И вдруг в отдалении загорался голубой свет – такой яркий, такой чистый. Он знал – там выход из мрачной темницы. Но, как ни старался дотянуться до него, свет становился все слабее, и, когда он уже выбивался из сил в потугах выбраться из мрака, свет исчезал совсем. Черный ужас накрывал его. И тогда Гаррет просыпался.

Но страх не уходил. Пока Гаррет не включал свет и не находил что-то красивое – репродукцию картины или скульптуры, на которой мог бы отдохнуть взгляд. Чтобы успокоиться и вернуться к реальности.

Ричард откинул простыню, спустил ноги на пол и нагой встал с постели. Подойдя к умывальнику, он взял кувшин с водой и, высоко подняв его, полил себе на голову. Прохладная вода прогнала остатки кошмара, слегка охладила пылающий лоб. Гаррет намочил плечи и грудь, пригладил ладонью намокшие волосы. Затем он вернулся к кровати, лег, раскинув руки, и попытался расслабиться.

Постепенно он начал приходить в себя. Итак, он в Париже. В «Лё-Гранд-Отеле». В номере люкс. И позади у него весьма необычный день. И это случилось с ним как раз тогда, когда он решил, что ничего выдающегося жизнь для него не готовит.

Его попросили прийти взглянуть на картины Колдуэлл и понаблюдать за тем, что будет происходить на показе. Честно говоря, он не надеялся увидеть ничего особенного, но его ждал сюрприз.

Гаррет все еще не составил определенного впечатления обо всем этом. Но сейчас, лежа в постели и вспоминая события прошедшего дня, он все больше утверждался в мысли о том, что вчерашнее событие открывает перед ним громадные возможности.

Потом он подумал о женщине и ощутил некоторое шевеление в области причинного места. Мэйсон тоже стала для него сюрпризом. Боже Всемогущий! Он всего лишь хотел немного пофлиртовать с ней. Но ситуация вышла из-под контроля и вылилась в нечто такое, чего еще не было в его жизни. Самый запоминающийся, так сказать, плотский, опыт. Она разбудила в нем зверя, затронула в нем такие чувства, которым он не мог подобрать определения. Она бросала ему нешуточный вызов. С ней надо быть поосторожнее.

Может, он поступил неразумно? Пожалуй, да. Так почему же он так поступил? Очевидно, потому что она сказала, что уезжает, и он не захотел упускать ее. Как бы там ни было, в его руках оказалось сокровище, доставшееся ему даром. Но так не бывает. Гаррет еще раз напомнил себе о том, что с Мэйсон следует быть осторожнее.

«Ну вот, я сделал то, что сделал. И что же дальше? Надо принять решение по нескольким вопросам сразу».

Гаррет лежал, закинув руки за голову, неспешно обдумывая то, чему свидетелем стал днем. Но о серьезных вещах как-то не думалось, мешали эротические воспоминания о безумной прогулке в карете, и Гаррет сдался.

И вдруг у него возникла идея. Идея весьма амбициозная. Дерзкая до скандальности. Такая дерзкая, такая возмутительная, что он поначалу не воспринял ее всерьез. Но она не отпускала. Воплощение замысла потребует от него терпения, расчетливого планирования каждой мелочи, потребует напряжения всех сил – профессиональных и душевных. Но если только у него получится… Если только…

Гаррет встал и накинул халат. Он испытывал удовлетворение сродни удовлетворению художника, озаренного вдохновением.

Гаррет прошел к двери, ведущей из спальни в гостиную, настежь распахнул ее. Сквозь щель, оставшуюся между задернутыми гардинами, в комнату струился серебристый свет. Этот неяркий свет разгонял мрак, позволял видеть контуры обстановки гостиной, отличающейся изысканным вкусом. Гаррет раздвинул портьеры, и комнату залило золотистое сияние. Напротив отеля располагался освещенный фасад «Оперы». Его люкс был на одном уровне с золочеными ангелами, украшавшими купол «Опера-Гарнье», и широкое окно от пола до потолка создавало ощущение, словно ангелы витают прямо у него перед глазами.

Гаррет постоял у окна, любуясь ангелами, которые словно специально слетелись к нему этой ночью. Затем он подошел к буфету, налил себе бренди и, пододвинув стул к окну, сел и стал смотреть на ангелов.

Всю оставшуюся ночь он провел возле этого окна, медленно потягивая бренди. В уме у него понемногу начал складываться восхитительный план.

Мэйсон проснулась на следующее утро с ощущением счастья и в гармонии с миром. Чувство было настолько необычным, что она в первый момент даже не поняла, откуда оно взялось. Это шоу с картинами… Этот переполох… Суета вокруг картин… и он, Ричард Гаррет.

Она потянулась, мечтательно улыбаясь, вся в приятной неге. Закутавшись в пуховое одеяло, Мэйсон позволила себе еще немного поваляться и порадоваться тому подарку, что неожиданно преподнесла ей судьба.

Эта нега, эта роскошь, что окружала ее в номере, способствовала приятной расслабленности. Люкс Фальконе располагался на двух уровнях: удобная гостиная и спальня в мезонине, как раз над гостиной. Полосатая, цвета клюквы и спелой сливы, обивка стен создавала прекрасный фон для мебели глубокого каштанового и серо-зеленого цветов. Стены украшали портреты прославленных скакунов – призеров скачек.

Но для Мэйсон самым необычным аспектом стремительной перемены участи явилось то, что судьба поместила ее как раз напротив «Лё-Гранд-Отеля» и живущего в нем Ричарда Гаррета. Словно по заказу.

Она услышала, как внизу повернулся ключ в замке, и села в кровати. Затем раздался голос Лизетты:

– Спасибо, мой дружок. Молодой мужской голос ответил:

– Что вы, мадемуазель Лизетта, для меня счастье оказать вам услугу. Я столько раз наслаждался вашими выступлениями в цирке.

– Вы просто душка, – сказала Лизетта. – Это вам за беспокойство.

– О нет, мадемуазель! Я не могу ничего от вас принять. Встреча с вами – это уже подарок.

– Я здесь, наверху! – крикнула Мэйсон, услышав, что закрылась дверь.

– Все еще в постели? – Через мгновение Лизетта была уже на середине крутой винтовой лестницы.

Она посмотрела на Мэйсон, лежавшую в кровати с закинутыми за голову руками и с довольной улыбкой на лице.

– Я лентяйка, – со вздохом заявила Мэйсон.

– Куда ты исчезла вчера? Я повсюду тебя искала, но так и не нашла. А потом мне пришлось пойти на работу.

Мэйсон снова с наслаждением потянулась:

– Меня похитил Аполлон.

– Какой именно?

– Ты меня разве с ним не видела? С высоким англичанином? Не представляю, как ты могла его не заметить. На его фоне любой другой мужчина похож на Тулуз-Лотрека.

Лизетта сдула прядь, упавшую на глаза.

– Я только Даргело и видела. Снова этот позор на мою голову. В общем, все, как всегда. – Лизетта села на кровать рядом с Мэйсон. – А теперь расскажи мне, что он собой представляет.

– Я уже говорила. Настоящее божество.

– Но как зовут твоего бога?

– Его зовут Ричард Гаррет.

– И кто такой этот Ричард Гаррет?

– Не знаю. Он имеет какое-то отношение к миру искусства. Но, Лизетта, ему нравятся мои картины. Он их понимает.

Лизетта перевернулась на живот и пристально посмотрела на подругу.

– Но я не думаю, что его любовь к твоим картинам – причина той улыбки, что не сходит с твоей физиономии, мой дружок.

– Нет! Он меня соблазнил! Мне было так хорошо!

– Соблазнил? – Лизетта подперла ладонями подбородок. – Расскажи мне!

Мэйсон села в кровати. Она была слишком возбуждена, чтобы продолжать валяться в постели.

– Ты помнишь, как это было тогда, когда я только приехала в Париж и хотела отведать жизни богемы? Ты помнишь этих самодовольных художников, с которыми ты меня знакомила? Так вот: с Ричардом ничего подобного не было. Ричард Гаррет ворвался в мою жизнь как рыцарь на белом коне и унес меня туда, куда я и не мечтала попасть. Короче, он наглядно продемонстрировал мне то, чего я так долго была лишена. И вот это действительно странно. В ту ночь в реке, когда я думала, что вот-вот утону… я вдруг представила себе мужчину, которого никогда не знала. Было так, словно я его звала, словно заклинала его появиться. И вот он явился ко мне как по заказу. Материализовался из воздуха. Словно судьба услышала меня и решила исполнить все мои желания разом. Слушай, ущипни меня, а то я подумаю, что мне все это снится. Лизетта рассмеялась.

– Он был так хорош, да?

– Не только в этом дело. Ну, он действительно был хорош. Не просто хорош, он – он потрясающий! Но тут есть еще кое-что. Он верит в меня! Слышала бы ты его отзывы о моих работах. Когда он говорит обо мне, я вижу себя его глазами. Я вижу себя такой, словно все, что было во мне плохого, исчезло. Он заставляет меня чувствовать, что все, что со мной произошло, случилось не просто так, что все со мной произошедшее сделало меня той, кем я сейчас являюсь. Может, мне в жизни встретился кто-то, достойный того, чтобы я его полюбила. Это такое великолепное чувство, Лизетта, что я сама не знаю, что с ним делать.

– Так ты влюбилась?!

– Влюбилась? – Мэйсон подумала и поняла, что Лизетта попала в точку. – Наверное, я и правда влюбилась.

– Дружок, я рада за тебя. Однако у тебя есть небольшая, но досадная проблема, знаешь ли.

– Какая проблема?

– Он принимает тебя за твою сестру. Мэйсон усмехнулась:

– Да уж, проблема есть.

– И как ты намерена с этим быть?

– Я собираюсь рассказать ему правду.

– И… Тебе не кажется, что это может создать другую проблему? В конце концов, ты его обманула.

– Он в таком восторге от моих картин… Он будет счастлив узнать о том, что я жива.

– Тебе виднее. Но будь осторожна, когда надумаешь сообщить ему эту восхитительную новость. Ты ведь не хочешь, чтобы он почувствовал себя дураком.

– Спасибо за совет. Сегодня днем мы собираемся на прогулку. Он хочет показать мне Монмартр, провести экскурсию по «миру Мэйсон». Если я не сообщу ему правду до этой прогулки, он и в самом деле окажется в дурацком положении, когда я обрушу на него правду. Поэтому я должна сказать ему правду прямо сейчас. – Мэйсон теребила простыню, лихорадочно размышляя: – Я знаю, как быть! Но ты должна мне помочь.

Лизетта села.

– О нет.

– Ты же знаешь мужчин. Вот что мы с тобой сделаем: мы пойдем завтракать. Мы отправимся в «Кафе де ла Пэ»…

– «Кафе де ла Пэ»! Да это самый дорогой ресторан в Париже!

– Я знаю. Но мы спишем все на Фальконе. Уж эту малость он может для нас сделать. У меня сегодня праздничное настроение. И, пока мы с тобой будем пировать, ты могла бы помочь мне найти нужные слова, чтобы сказать ему правду.

Но, когда подруги спустились в фойе, их праздничное настроение несколько поблекло. Лизетта схватила Мэйсон за руку при виде представительного седовласого мужчины, который только что вошел в вестибюль и оглядывался с таким видом, словно оказался здесь впервые.

– В чем дело? – шепотом спросила Мэйсон.

– Вон тот мужчина – инспектор Дюваль из Департамента безопасности. Этого хлыщ наводит страх на всю округу.

– Полицейский?

– Да, причем тот, кого лучше не пускать по своему следу.

И как раз в этот момент инспектор заметил девушек. Любезно улыбаясь, он подошел к ним.

Лизетта крепче вцепилась в руку Мэйсон.

– Чего он от нас хочет? – пробормотала она.

Однако ничего угрожающего в манерах сыщика не наблюдалось. С виду он был похож на доброго дедушку. Дюваль снял шляпу и слегка поклонился:

– Полагаю, имею честь обратиться к мадемуазель Эми Колдуэлл из Америки? – Инспектор говорил на английском. С акцентом, но бегло.

– Да – настороженно ответила Мэйсон.

– Я решил, что это вы, поскольку увидел вас в обществе подруги вашей покойной сестры. Позвольте представиться: Оноре Дюваль, сотрудник Префектуры полиции. Я пришел, чтобы от имени всех французов выразить вам соболезнование в связи с кончиной вашей сестры. Если вам понадобится моя помощь, я надеюсь, вы обратитесь ко мне.

Мэйсон кожей чувствовала исходящее от Лизетты напряжение, хотя та стояла у нее за спиной. Мэйсон улыбнулась и сказала:

– Благодарю вас, инспектор, но я не думаю, что в моем визите к вам возникнет необходимость. Друзья моей сестры оказались необыкновенно щедры и всячески помогают мне пережить этот трудный период.

Дюваль пристально посмотрел на Мэйсон, словно изучая. И только тогда Мэйсон заметила, какой острый у него взгляд – взгляд профессионала. Похоже, привык подозревать каждого, не упуская ни одной мельчайшей детали.

Несколько неловких мгновений Дюваль молчал. Лизетта еще сильнее надавила на руку Мэйсон, давая понять, что пора сматываться.

Но вдруг полицейский спросил:

– Вы не позволите мне задать вам один не слишком деликатный вопрос?

– Разумеется, – с застывшей улыбкой ответила Мэйсон. – Спрашивайте все, что хотите.

Взглядом он скользнул по кокетливому платью Мэйсон.

– В вашей стране не принято носить траур по усопшему члену семьи?

Об этом Мэйсон как-то не успела подумать заранее. Надо было срочно найти адекватный ответ.

– Вообще-то у нас в стране не так строго придерживаются традиций как здесь, в Европе. К тому же моя сестра терпеть не могла черное. Она считала черный цвет оскорблением всем прочим цветам радуги. Если вы внимательно посмотрите на ее картины, то увидите, что она не пользовалась черной краской. И ей бы не понравилось, если бы я носила платье того цвета, который она презирала.

Дюваль ничего не отвечал. Неловкость нарастала.

Наконец он спросил:

– Можно мне поделиться с вами личными ощущениями?

– Пожалуйста.

– Мадемуазель, за прошлый год мой отдел расследовал двести четырнадцать самоубийств, совершенных в Париже. И во всех случаях, за исключением четырех, самоубийцы оставляли предсмертные записки или произносили что-то напоследок для тех, кто мог их услышать. Мне кажется весьма странным то, что ваша сестра, которая всю свою жизнь посвятила самовыражению, покинула этот мир молча… Не оставила никаких распоряжений относительно картин, которые так любила. Все это мне кажется весьма противоестественным.

У Мэйсон на затылке зашевелились волосы. Собравшись с духом и призвав себя сохранять спокойствие, она сказала:

– Инспектор, я могу лишь согласиться с вами и сказать, что моя сестра была необычной во всем.

– Верно-верно. Художники живут в собственном мире. Надеюсь, я не слишком вас растревожил своими неуместными наблюдениями?

– Вовсе нет, инспектор. Я благодарна вам за интерес. Дюваль галантно поцеловал руку Мэйсон:

– Позвольте заверить вас, мадемуазель, что, если смерть вашей сестры окажется не тем, чем ее считают, я это выясню. И, если самоубийства не было, я заставлю того, кто пустил этот слух, ответить перед законом в полной мере. Обещаю, мадемуазель.