Сцена первая

У дома, как в части первой. Жаркий воскресный день два месяца спустя. Эбби, в лучшем своем наряде, сидит на крыльце в кресле-качалке. Разморенная жарой, она вяло качается и тупо водит перед собой скучающими, полузакрытыми глазами.

Ибен высовывает голову из окна спальни. Он настороженно оглядывается, пытаясь увидеть или расслышать, есть ли кто ни крыльце, но, хотя он всячески старается не шуметь, Эбби почуяла его движения. Она перестает качаться, лицо ее делается оживленным, исполненным вожделением, она сосредоточенно ждет. Ибен как будто ощущает ее присутствие; отгоняя мысли о ней, он делает злое лицо и плюет с преувеличенным презрением – а затем скрывается в комнате. Эбби ждет, затаив дыхание, и со страстным нетерпением прислушивается ко всем звукам внутри дома. Ибен выходит наружу. Их взгляды встречаются. Он отводит глаза, смущенно отворачивается и с негодованием захлопывает дверь. При этом жесте Эбби дразняще смеется: ей забавно, однако в то же время она задета и раздражена. Злобно оскалясь, он широкими шагами сходит с крыльца на дорожку и, проходя мимо Эбби, подчеркнуто ее игнорирует. На нем праздничный костюм, он при полном параде, умытое с мылом лицо лоснится. Эбби в качалке подается вперед, глаза ее стали жесткими и сердитыми, и когда он проходит мимо нее, она издает ехидный, глумливый смешок.

Ибен (свирепо к ней поворачивается, он задет). Ты чевой-то кудахчешь?

Эбби (торжествующе). Над тобой.

Ибен. А что во мне такого?

Эбби. Уж больно ты гладкий – совсем как премированный бык.

Ибен (презрительно). Сама-то не ахти какая красуля.

Они смотрят друг другу в глаза, не отрываясь, он – сам того не желая, она – с жаркой властностью. Их физическое влечение делается осязаемым началом, трепещущим в горячем воздухе.

Эбби (мягко). Ты не хочешь это сказать, Ибен. Может, полагаешь, будто хочешь, но это не так. Да ты и не можешь. Это супротив естества, Ибен. А ты с естеством твоим сражаешься с того самого дня, как я сюда приехала – все хочешь уговорить себя, что я, по-твоему, некрасивая. (Издает тихий, влажный смешок, не отводя взора от его глаз. Пауза; ее тело чувственно извивается, говорит она еле слышно, полная истомы.) А до чего же солнце припекает. Ну, так вот и чуешь, как оно в землю вжигается… Естество… От него все из земли и растет… делается все больше да больше… и внутри у тебя горит, и самой охота расти, пока чем-нибудь иным не сделаешься… пока ты с ним одним не сделаешься… и оно – твое… но и ты – его… и оно тебя делает больше да больше… на манер дерева… на манер вот этих вязов…

Она снова смеется – мягко, не отводя взора от его глаз. Вопреки себе, он делает шаг в ее сторону.

Естество тебя одолеет, Ибен. Уж лучше тебе это признать – раз и навсегда.

Ибен (смятенно, пытаясь стряхнуть с себя ее чары). Услыхал бы тебя папаня… (Возмущенно), Да ты из его, черта старого, такого идиёта сделала!..

Эбби (смеется), Нну – а нешто не легче тебе стало после того, как он умягчился?

Ибен (с вызовом). Нет. Я с ним борюсь – и с тобой борюсь – ради маманиных правов на ейный дом! (И это разрушило ее чары. Он смотрит на нее со злобой,) И я тебя раскусил. Ты меня и на самую малость не околпачишь. Ты все тут нацелилась пожрать, присвоить. Нну, так увидишь – велик я для тебя кус, не прожуешь! (С презрительной ухмылкой отворачивается от нее.)

Эбби (пытаясь вернуть свою власть, говорит обольстительно). Ибен!

Ибен. Отвяжись! (Собирается уходить.)

Эбби (более повелительно). Ибен!

Ибен (остановился, говорит с неприязнью). Нну, чего тебе?

Эбби (пытается скрыть растущее волнение). Ты куда?

Ибен (со злонамеренной небрежностью). Да так – прогуляться чуток по дороге.

Эбби. В село?

Ибен (легко). Может, и в село.

Эбби (взволнованно). К этой самой Мин?

Ибен. Может, и к ней.

Эбби (слабо). Чего это ради ты на нее время тратишь?

Ибен (мстительно ухмыляясь). Ты ведь сама сказала, что супротив естества не попрешь! (Смеется и опять направляется прочь.)

Эбби (взрывается). Она старая уродина!

Ибен (издевательски). Уж покрасивше тебя!

Эбби. Да с ней каждый негодный пьянчужка в округе…

Ибен (желая оскорбить). Может, оно и так – да она все ж таки лучше тебя. По крайности, ничего не скрывает.

Эбби (разъяренно). Да как ты смеешь сравнивать…

Ибен. Она хоша бы не юлит, не старается мое добро присвоить.

Эбби (исступленно старается посильнее уязвить его). Твое? То бишь мою ферму?

Ибен. То бишь ферму, за которую ты продалась, как все шлюхи непотребные продаются – мою ферму!

Эбби (задета за живое – свирепо). Не доживешь ты до того дня, когда тебе на ней хоть один вонючий сорняк достанется! (Истошно заорала.) Пошел с глаз моих долой! Ступай к своей паскуде, позорь отца своего и меня! Да он тебя отсюда кнутом прогонит, стоит мне только захотеть! Ты и живешь-то здесь только потому, что я тебя терплю! Пошел! Видеть тебя не хочу! (Задыхается и злобно смотрит на него.)

Ибен (смотрит на нее так же злобно). А я – тебя!

Ибен поворачивается и размашистыми шагами уходит по дороге. Со стороны коровника появляется старый Кэбот. Жесткое, угрюмое выражение лица его изменилось. Каким-то странным образом он словно смягчился, подобрел. Глаза его обрели странную, несвойственную ему мечтательность. И при этом в нем нет и намека на физическую слабость – напротив, он как будто поздоровел и помолодел. Эбби видит его и с нескрываемым омерзением отворачивается.

Кэбот (мягко). Опять с Ибеном полаялись?

Эбби (кратко). Нет.

Кэбот. Уж больно вы громко разговаривали. (Садится на краю крыльца.)

Эбби (огрызается). А слышал, так нечего и спрашивать.

Кэбот. Да слов-то я не расслышал.

Эбби (с облегчением). Нну… да в общем, так, чепуха.

Кэбот (после паузы). А Ибен – чудной.

Эбби (с горечью). Весь в тебя!

Кэбот (странно заинтересован). Ты так полагаешь, Эбби? (После паузы, в раздумье.) Мы с Ибеном все время ссорились. Терпеть его не могу. Ужастенно он слабый – в мамашу.

Эбби (презрительно). Вот именно: слабый – вроде тебя!

Кэбот (как будто не слышал). Может, я с ним чересчур круто обходился.

Эбби (глумливо). Нну… теперь ты сам слабодушным делаешься – мякиш да и только. Ибен это и говорил.

Кэбот (лицо его мгновенно делается угрюмым и зловещим). Ибен говорил? Нну, лучше ему не испытывать меня, а то скоро узнает…

Пауза. Эбби сидит, по-прежнему отвернувшись. Он постепенно смягчается, смотрит в небо.

Красиво, правда?

Эбби (резко). Не вижу ничего красивого.

Кэбот. Я про небо. Там вроде бы поле, а земля на ём теплая.

Эбби (саркастически). И там собираешься недвижимость купить? (Презрительно хихикает.)

Кэбот (странно). А хотел бы я там обзавестись жильем. (Пауза.) Я, Эбби, старею. Созрел, ровно плод на ветке.

Пауза. Она в недоумении смотрит на него. Он продолжает: А в доме завсегда тоскливо и холодно – даже ежели снаружи страшенная жара. Ты это приметила?

Эбби. Нет.

Кэбот. Зато в коровнике тепло – приятно пахнет и тепло – с коровами. (Пауза.) А коровы – чудные.

Эбби. Вроде тебя?

Кэбот. Вроде Ибена. (Пауза.) Я вроде бы с Ибеном примиряюсь – вот как с матерью евоной примирился. И слабость евоную начинаю переносить, совсем как с ею. Я бы его, почитай, полюбил – не будь он таким дурындой! (Пауза.) Видать, это старость.

Эбби (равнодушно). Нну – ты ведь еще не помер.

Кэбот (взвился). Нет уж, будь уверена, не помер – черта с два – я здоровый, крепкий, что твоя орешина! (Затем говорит расстроенно.) Но после того, как пойдет восьмой десяток, Господь Бог упреждает, чтобы ты готовился. (Пауза.) Потому у меня Ибен из головы и не выходит. Таперя, когда евоные грешники-братцы отправились прямиком в преисподнюю, у меня один Ибен и остался.

Эбби (обиженно). А я? (Взволнованно.) С чего бы это Ибен тебе вдруг полюбился? И почему ты про меня не говоришь? Нешто я тебе не законная жена?

Кэбот (просто). Ага. Жена. (Пауза. Он с вожделением смотрит на нее, глаза его делаются алчными – и внезапно он хватает ее за руки, крепко их сжимает и странно, как бродячий проповедник, декламирует.) Ты – мой нарцисс Саронский! О, ты прекрасна, глаза твои голубиные, как лента алая – губы твои, два сосца твои, как двойня молодой серны, живот твой – круглая чаша, чрево твое – ворох пшеницы…

Осыпает ей руку поцелуями. Она как будто это не замечает, смотрит прямо перед собой жесткими и гневными глазами, а затем рывком выдергивает руки.

Эбби (резко). Стало быть, ферму ты оставишь Ибену?

Кэбот (поражен). Оставлю? (Враждебно и угрюмо.) Никому я ее не отдам!

Эбби (безжалостно). С собой не возьмешь.

Кэбот (на миг задумался, а потом с неохотой говорит). Пожалуй, что и не возьмешь. (После паузы, по-странному страстно.) Но кабы я мог, то, клянусь Предвечным, взял бы! И кабы мог, то когда стал бы помирать, поджег бы ее да поглядел бы, как она гореть будет: и дом этот, и кажный колос пшеницы, и кажное дерево – все, до последнего клочка сена! Сидел бы я и знал, что все это вместе со мной помирает и никому ни крохи моего не достанется – того, что я из ничего сотворил моими потом-кровью! (Пауза, после которой он говорит со странной нежностью.) Только не коров. Их я отпустил бы.

Эбби (резко). А меня?

Кэбот (со странной улыбкой). И тебя отпустил бы.

Эбби (в ярости). Ничего себе, отблагодарил за то, что я женой тебе стала: к Ибену подобрел, а меня так на все четыре стороны!

Кэбот (поспешно). Эбби! Ты же знаешь, я не это…

Эбби (мстительно). Уж дай тебе сказать кое-что насчет Ибена! И куда же это он пошел? К этой мрази, к Мин! Я не хотела его пускать. И тебя позорит, и меня позорит – да еще в воскресенье!

Кэбот (слегка виновато). Грешник он, таким уж уродился. Сердце ему похоть гложет.

Эбби (совершенно вне себя от ярости, мстительно до исступления). И ко мне у него похоть! Можешь ты это чем-нибудь оправить?

Кэбот (ошеломленно смотрит на нее и после мертвой паузы говорит). Похоть… к тебе?

Эбби (с вызовом). Хотел меня полюбовницей заделать, когда ты услыхал, как мы ругаемся.

Кэбот (ошеломленно смотрит на нее, потом на лице его появляется выражение ужасной ярости, и он рывком вскакивает, причем его с ног до головы трясет). Вот как Бог свят – я его порешу!

Эбби (теперь она перепугана за Ибена). Нет! Нет!

Кэбот (в бешенстве). Возьму дробовик да мозги его хилые выпущу – так, что до верхушки этих вязов долетят!

Эбби (обхватывает его). Нет! Эфраим!

Кэбот (грубо ее отшвыривает). Ей-Богу, порешу!

Эбби (успокаивая его). Послушай, Эфраим. Ничего такого уж дурного не было, просто дурачился парнишка, он это несурьезно – так, шутковал, дразнился…

Кэбот. Тогда чего ж ты говорила – «похоть»?

Эбби. Видать, это сильнее вышло, чем я думала. Да я и осерчала, потому как ферму ты ему хочешь оставить.

Кэбот (тише, но все еще мрачно и жестоко). Нну, коли ты этим будешь довольная, то я его отсюдова кнутом прогоню.

Эбби (берет его за руку). Нет! Про меня не думай! И гнать его не надо. Это неразумно. Кто тебе тогда на ферме пособит? В округе никого нету.

Кэбот (обдумав ее слова, одобрительно кивает). А есть у тебя голова на плечах. (И – раздраженно.) Нну, пущай остается.

Садится на край крыльца, она – рядом с ним. Он презрительно бормочет:

Зря я так взъерепенился – из-за этого теленка безмозглого. (Пауза.) Но дело-то вот в чем. Какой мой сын тут на ферме останется, когда Господь меня к Себе призовет? Симеон и Питер отправились в преисподнюю, а Ибен – за ними вослед.

Эбби. Останусь я.

Кэбот. Ты – всего-навсего баба.

Эбби. Я тебе жена.

Кэбот. Жена – это не я. А сын – это я, моя кровь. Мое пущай моему и достанется. И тогда оно все по-прежнему будет моим, хоша бы я и лежал в земле. Ясно?

Эбби (смотря на него с ненавистью). Ага. Ясно. (Она делается очень задумчивой, лицо становится жестким, она с хитростью изучает Кэбота.)

Кэбот. Старею я – дозрел, ровно плод на ветке. (И внезапно, с принужденной уверенностью.) И все ж таки я и таперя еще крепкий орешек – и много лет буду таким! Клянусь Предвечным, я молодым в любой день года на любой работе нос утру!

Эбби (вдруг). Может, Господь и нам с тобой сына даст.

Кэбот (поворачивается и взволнованно, не отрываясь, смотрит на нее.) То бишь… сына… мне и тебе…

Эбби (улыбается, улещивая его). Ты ведь еще мужчина хоть куда, ведь правда? Не так-то уж это невозможно, а? Нам-то это известно. Ну чего ты так глядишь? Нешто прежде об этом не думал? А я так все время думала. Ага – и молилась.

Кэбот (лицо его исполнено ликующей гордости, он говорит как бы в некоем религиозном экстазе). Молилась, Эбби? О сыне? О нашем?

Эбби. Ага. (С угрюмой решимостью.) Я сына хочу – теперь.

Кэбот (взбудораженно сжимает ей руки). Это будет мне благословение Господне, Эбби, благословение Господа Всемогущего – мне – на старости лет – одинокому! Тогда, Эбби, ничего не будет, что бы я для тебя ни сделал! Только попроси – все, чего пожелаешь!

Эбби (перебивая). А ферму тогда мне оставишь – мне и ему?

Кэбот (неистово). Да, говорю тебе, все сделаю, что ни попроси! Честное благородное! Чтоб мне вечно в аду гореть, коли не сделаю!

Опускается на колени и заставляет ее тоже стать на колени.

Помолись Господу сызнова, Эбби! Нынче – день субботний! А я – с тобой! Молитва – хорошо, а две – лучше! «И вспомнил Бог о Рахили и услышал ее Бог, и отверз утробу ея!» И вспомнил Бог про Эбби! Молись, Эбби! Молись, и пущай Он услышит!

Бормоча, он склоняет голову. Она притворяется молящейся, но при этом бросает на него взгляд, полный презрения и торжества.

 

Сцена вторая

Около восьми вечера. Видны обе спальни на верхнем этаже. В комнате слева Ибен сидит на краю своей кровати. Из-за жары он снял с себя все, кроме исподней рубахи и штанов. Он бос. Сидит он лицом к публике, опустив подбородок на ладони, и подавленно размышляет с выражением отчаяния на лице.

В другой комнате Кэбот и Эбби сидят рядом на краю кровати, старой, под балдахином, с периной. Оба в ночных рубахах. Он все еще в странном взволнованном состоянии, в которое был ввергнут мыслью о сыне.

Обе спальни тускло освещены мигающими сальными свечами.

Кэбот. Ферме надобно сына.

Эбби. Мне надобно сына.

Кэбот. Ага. Иногда ты – это ферма, а иногда ферма – это ты. Потому-то я, бобыль, к тебе и льнул. (Пауза. Он кулаком ударяет себя по колену.) Мне и ферме надобно произвести сына!

Эбби. Давай-ка лучше спи. А то все у тебя путается.

Кэбот (с нетерпеливым жестом). И ничего подобного. Голова у меня ясная, как стеклышко. Ты меня толком не понимаешь, вот в чем дело. (Безнадежно уставился в пол.)

У себя Ибен встает и взволнованно ходит взад и вперед по комнате. Эбби это слышит. Глаза ее сосредоточенно, внимательно обращены к стене, разделяющей спальни. Ибен останавливается и пристально смотрит. Их жаркие взоры как будто встречаются, пройдя сквозь стену. Он бессознательно протягивает к ней руки, она привстает. Затем он очнулся, вполголоса обругал себя и бросился ничком на кровать: сжатые кулаки – над головой, лицо – в подушке. Эбби слегка вздохнула, ее напряжение спадает, но глаза по-прежнему прикованы к стене. Она со всем доступным ей вниманием вслушивается, не шевельнулся ли Ибен.

Кэбот (внезапно поднимает голову, смотрит на нее и презрительно говорит). Да и поймет ли меня вопче кто-нибудь, хоша мужеского, хоша женского полу? (Качает головой.) Нет. Сдается мне, так и не поймут.

Оборачивается. Эбби смотрит на стену. Затем, видимо, не в силах оставить свои мысли невысказанными, он, не глядя на жену, протягивает руку и стискивает ей колено. Она резко дергается, смотрит на него, видит, что он за нею не следит, и опять сосредотачивается на стене, не обращая внимания на его слова.

Слухай, Эбби. Когда я сюда заявился полсотни с гаком лет назад, мне было всего двадцать, и таких сильных да выносливых ты, почитай, и не видала: в десять раз сильней Ибе-на и в пятьдесят – выносливей. А земля тут была – сплошь камни! Когда я купил ее, все надсмехались. Потому как не знали то, что знал я. Уж коли ты пшеницу заставишь расти на камнях, стало быть, Бог в тебе жив. А у их кишка тонка. Они полагали, будто Бог – Он легкий. Смеялись. Ну, так больше не смеются. Иные померли тут. Иные подались на Запад и померли там. И все в земле, потому как за легким Богом шли. А Бог – он не легкий. И заделался я жестким. Обо мне то и знай сказывали, что я, дескать, жесткий, ровно бы жестким быть – грех, так что в конце концов я им возьми да скажи: нну, тогда я, разрази меня гром, и впрямь жестким буду – и поглядим, как это вам по вкусу придется! (Внезапно.) Но единожды и я слабости поддался. На третий год, как тут поселился. Не выдержал, ослабел, в отчаянье впал – до того много было камней. А тут подобралась компания – на Запад идти. Ну, и я с ними. Идем, идем. И пришли на широкие луга, на равнины, а земля черная, богатая – золото, да и только. И ни камушка. Все оченно даже легко. Знай паши да сей, а там кури себе трубку да гляди, как зеленя всходят. Я бы мог богачом заделаться, да чтой-то у меня внутрях борется со мной да борется, – а глас Господен и рек: «Это Мне всего ничего. Ты домой возвертайся!» Испужался я да дернул назад, а надел да урожай так там и оставил – владей, кто хочет! Ага. Так-таки и бросил то, что мне по праву принадлежало! Бог – Он трудный, жесткий, а не легкий! Бог – Он в камнях! На сем камне Я создам Церковь Мою – из камней, и буду в них! Вот что Он Петру сказал! (Тяжело вздыхает. Пауза.) Камни. Я их подбирал да стены из них делал. Все годы жизни моей можешь по этим камням прочитать: что ни день, то и камень, лазал я по холмам, то вверх, то вниз, огораживал поля мои и то, что вырастил на них из ничего, по воле Господней, яко слуга десницы Его. Нелегко это было. Тяжкое было послушание, и жестким Он меня ради этого сотворил. (Пауза.) А одиночество мое росло да росло. И женился я. Родила жена Симеона да Питера. Хорошая была. Работала усердно. Двадцать лет мы женаты были. И ни чуточки она меня не понимала. Подмогой мне была, а в чем, так ей было и невдомек. И завсегда я одиноким оставался. Померла. После этого я какое-то время перестал унывать. (Пауза.) Я и счет годам потерял. Недосуг было их считать, на кой такая дурость? Сим и Питер помогали. Ферма росла. И все – мое! Как, бывало, об этом подумаю, то и одиночества не чуйствую. (Пауза.). Только думать об одном и том же денно и нощно нельзя. И я сызнова женился – на матери Ибена. Ейные родные со мной в суде тягались насчет моих правов на ферму – на мою ферму! Родила она Ибена. Красивая была – да мягкая. Жесткой быть старалась. Не могла. И меня она совсем не понимала, и вопче ничего не понимала. Одиноко с ней было, тоскливее, чем в аду. Прожили мы шестнадцать лет с чем-то, и померла она. (Пауза.) Я с ребятами жил. А они меня ох как ненавидели, потому как я жесткий. А я их ненавидел, потому как они слабые. И ферму они хотели заиметь, а что это значит – не понимали. Было это мне горше полыни, вот я и озлился. Это меня и состарило – что они мое пожелали. И вот нынешней весной был мне зов – глас Господа в пустыне моей, в одиночестве моем: идти, искать и найти! (Со странной страстностью поворачивается к ней.) Искал я и нашел – тебя! Ты – мой нарцисс Саронский! Глаза твои…

Она повернула к нему ничего не выражающее лицо, глаза, полные неприязни. Какой-то миг он пристально смотрит на нее, затем резко спрашивает:

Тебе из моих слов что-нибудь понятно сделалось?

Эбби (растерянно). Может, и сделалось.

Кэбот (отталкивает ее от себя, говорит гневно). Ничего ты из моих слов не понимаешь – и во веки веков не поймешь. (Тоном холодной угрозы.) Коли ты во искупление не родишь мне сына…

Эбби (обиженно). Я ведь молилась?

Кэбот (с горечью). Так еще помолись – чтобы понимать!

Эбби (с затаенной угрозой). Будет у тебя от меня сын, обещаю.

Кэбот. Это как же ты можешь обещать?

Эбби. А я, может, ясновидящая. Может, я будущее предвидеть могу. (Странно улыбается.)

Кэбот. А пожалуй, можешь. Порой меня от тебя дрожь пробирает. (Содрогается.) Холодно тут. Неуютно. Какие-то твари по углам тычутся. (Натягивает штаны, заправляя в них ночную рубашку, а затем сапоги.)

Эбби (удивленно). Ты куда?

Кэбот (странным тоном). Туда, где спокой, где тепло, – в коровник. (С горечью.) С коровами-то поговорить можно. Они меня понимают. И меня, и ферму понимают. Я у них спокой найду. (Поворачивается к двери.)

Эбби (с некоторым испугом). Тебе неможется?

Кэбот. Зрею. Зрею, ровно плод на ветке.

Поворачивается и уходит, сапоги его грохочут на лестнице. Ибен рывком садится, прислушивается. Эбби слышит его движения и опять, не отрываясь, смотрит на стену. Кэбот выходит наружу из-за угла, становится у ворот и, моргая, смотрит в небо. Мучительно воздымает руки.

Кэбот. Боже Всемогущий, воззови из тьмы!

Прислушивается, как бы в ожидании ответа. Затем руки его быстро опускаются, Кэбот качает головой и медленно, тяжелой походкой удаляется в сторону коровника. Ибен и Эбби пристально смотрят друг на друга сквозь стену. Ибен тяжело вздыхает, Эбби ему вторит. Оба страшно нервничают, им не по себе. Наконец, Эбби встает, прижимается ухом к стене и слушает. Он как будто видит каждое ее движение и решительно застывает на месте. Эбби, словно влекомая некоей силой, твердо выходит из спальни. Его взгляд следует за нею. Затем, пока дверь его спальни тихо открывается, он отворачивается и ждет в неподвижном напряжении. Секунду Эбби стоит, смотря ему прямо в глаза, со взором, горящим от вожделения. Затем с легким вскриком подбегает к нему, обхватывает ему шею, после чего откидывает ему голову назад и осыпает поцелуями. Сначала он тупо ей подчиняется, затем сам обхватывает ее шею и возвращает ее поцелуи, но наконец, внезапно вспомнив о своей ненависти, вскакивает на ноги и отшвыривает ее от себя. Они стоят неподвижно, задыхаясь, подобные животным.

Эбби (наконец мучительно заговорила). Зря ты это, Ибен, зря – я бы счастье тебе дала!

Ибен (грубо). Не хочу я счастья – от тебя!

Эбби (беспомощно). Хочешь, Ибен! Хочешь! Чего ты неправду говоришь?

Ибен (злобно). Ненадобна ты мне, говорю тебе! Видеть я тебя не могу!

Эбби (с неуверенным, встревоженным смешком). Нну, я тебя, как-никак, целовала, а ты меня – в ответ, и губы у тебя горели, уж об этом-то не спорь! (С напором.) Ежели тебе все равно, то почему ты меня целовал в ответ, почему у тебя губы горели?

Ибен (утирая губы). Это мне было ровно отрава. (Издевательски.) Когда я тебя целовал в ответ, то, может, о другой думал.

Эбби (исступленно). О Мин?

Ибен. Может, и о ней.

Эбби (испытывая муки). Ты к ней ходил? Вправду ходил? А я-то думала, что, может, и нет. Это ты поэтому меня сейчас отпихнул?

Ибен (спрезрительной ухмылкой). А коли так?

Эбби (в ярости). Поганый же ты кобель, Ибен Кэбот!

Ибен (угрожающе). Но-но, со мной так разговаривать нельзя!

Эбби (с пронзительным смехом). Ах, вот оно как! Или ты решил, будто я в тебя влюбившись – в такого-то хлюпика! Держи карман! Ты мне только для одного нужен – и я этого добьюсь, потому я сильнее тебя!

Ибен (враждебно). Я и знал, что тебе одно лишь и надобно – все тут слопать!

Эбби (дразня). Может, и так!

Ибен (в ярости). Пошла вон из моей комнаты!

Эбби. Это моя комната, а ты – всего-навсего батрак!

Ибен (угрожающе). Пошла вон, покудова живая!

Эбби (с полной уверенностью). Ничуточки я не испужалась. Ты ведь меня хочешь, правда? Да-да, хочешь! А сынок твоего-то папаши то, что хочет, не убьет! Ишь, глаза-то у тебя какие! В них похоть, они по мне горят-сгорают! А губы? Трясутся, хотят меня целовать, а зубы – кусать!

Теперь он за нею наблюдает, во власти жутких чар. Она разражается сумасшедшим, торжествующим смехом.

Дом этот я своим сделаю! В ём одна лишь комната покуда не моя, да этой ночью и она моею станет. Пойду-ка зажгу в ей свет. (Насмешливо ему кланяется.) Не соизволите ли вы за мной поухаживать в лучшей гостиной, мистер Кэбот?

Ибен (крайне растерянный, уставился на нее, говорит тупо). Не смей! Гостиную не отпирали с тех пор, как маманя померла! Там ейный гроб стоял! Не смей…

Но глаза ее до того жгуче впились в его глаза, что воля его как будто оказалась испепеленной ее волей. Он беспомощен, его качнуло в ее сторону.

Эбби (держит его взгляд на приколе своего и вкладывает в слова всю свою волю, пока пятится к двери). Жду тебя вскорости, Ибен.

Эбби уходит. Какое-то время Ибен смотрит ей вслед, двигаясь к двери. В окне гостиной загорается свет.

Ибен (бормочет). В гостиной? (Это, видимо, вызывает определенные ассоциации, потому что он возвращается, надевает белую рубашку, воротничок, автоматически завязывает наполовину галстук, берет шляпу, стоит босой, растерянно оглядываясь по сторонам, и недоуменно бормочет.) Маманя! Да где же ты?

И медленно направляется к двери.

 

Сцена третья

Через несколько минут. Открывается гостиная, мрачная, гнетущая комната, подобная склепу, в котором хоронят заживо. Эбби сидит на краю набитого конским волосом дивана. Она зажгла все свечи, и комната предстает во всем своем законсервированном уродстве. С Эбби произошла перемена. Теперь она охвачена ужасом, готова убежать.

Дверь отворяется, входит Ибен. На его лице написана смятенная одержимость. Он стоит уставясь на нее, босой, с безвольно повисшими руками, и держит шляпу.

Эбби (после паузы, с нервной, «светской» учтивостью). Ты не присядешь?

Ибен (тупо). Ага.

Автоматически, аккуратно кладет шляпу на пол возле двери и напряженно садится рядом с Эбби на край дивана. Оба неподвижны и смотрят прямо перед собой глазами, полными страха.

Эбби. Когда я сюда вошла – впотьмах – тут вроде что-то было.

Ибен (просто). Мать моя.

Эбби. Я и сейчас чувствую… что-то.

Ибен. Это мать моя.

Эбби. Попервоначалу я перепужалась. Так и подмывало закричать да убечь. А теперь ты пришел и оно вроде бы ко мне смягчилось, подобрело. (Обращаясь в пустоту – странно.) Спасибо.

Ибен. Мать завсегда меня любила.

Эбби. Может, понимает, что я тебя люблю. Может, потому и подобрела.

Ибен (тупо). Не знаю. Я бы думал, что она тебя ненавидеть будет.

Эбби (уверенно). Нет. Чую, ненависти ко мне больше нету.

Ибен. Ненавидеть за то, что ты место ейное заняла – тут, в ейном доме, сидишь в гостиной, где гроб ейный стоял… (Внезапно останавливается, в отупении уставясь перед собой.)

Эбби. Ты чего, Ибен?

Ибен (шепотом). Маманя вроде бы не хочет, чтобы я тебе напоминал.

Эбби (взволнованно). Чуяла я, Ибен! Она ко мне добрая! У ей ко мне вовсе нету недоброхотства за то, о чем я знать не знала и поправить не могла!

Ибен. У мамани к нему недоброхотство.

Эбби. Нну, и у всех нас тоже.

Ибен. Ага. (С жаром.) А уж у меня-то еще какое!

Эбби (берет его за руку и похлопывает по ней). Нну, нну… Ты об нем не думай, не серчай. Ты о матушке своей подумай, потому как она к нам добрая. Расскажи мне про матушку, Ибен.

Ибен. Да нечего особо рассказывать. Добрая она была. Хорошая была.

Эбби (одной рукой обнимает его за плечи, чего он как будто не замечает – страстно). Я с тобой буду хорошая да добрая!

Ибен. Иногда она пела.

Эбби. Я тебе петь буду!

Ибен. Это ейный дом. Это ейная ферма.

Эбби. Это мой дом! Это моя ферма!

Ибен. Он у ей все оттягал. Она была мягкая, слабая. Он ее не ценил.

Эбби. И меня не ценит!

Ибен. Он жестокостью своей ее убил.

Эбби. И меня убивает!

Ибен. Она померла. (Пауза.) Иногда она мне пела. (Разражается рыданиями.)

Эбби (обнимает его обеими руками – с буйной страстью). Я тебе петь буду! Я за тебя помру! (Несмотря на ее всепоглощающее вожделение к нему, в ее поведении и голосе сквозит искренняя материнская любовь – ужасающая смесь похоти и материнской любви.) Ты не плачь, Ибен! Я тебе заместо матери буду! Чем она была для тебя, я стану! Дай, я тебя поцелую, Ибен!

Поворачивает его голову к себе. Растерянный, он притворно сопротивляется. Она нежна.

Да ты не пужайся! Я тебя по-чистому поцелую, Ибен – совсем как мать, а ты меня как мой сын, мой мальчик, когда перед сном прощаешься! Поцелуй меня, Ибен.

Они сдержанно целуются. Внезапно ее обуревает бешеная страсть. Она похотливо целует его – снова и снова, – а он обхватывает ее и возвращает ей поцелуи. Внезапно, как в спальне, он бешено вырывается и вскакивает. Он весь дрожит, обуянный странным ужасом, Эбби со свирепой мольбой протягивает к нему руки.

Нет, Ибен, не бросай меня! Да ты нешто не видишь, до чего этого мало – любить тебя по-материнскому, – нешто не видишь, что кроме этого должно быть больше, куда как больше, во сто раз больше – чтобы я была счастливая, чтобы ты был счастливый?

Ибен (к той, чье присутствие ощущает). Маманя! Маманя! Чего тебе? Что ты хочешь мне сказать?

Эбби. Хочет сказать, чтобы ты меня любил. Она знает, что я тебя люблю, что я буду к тебе добрая. Ты это нешто не чуешь? Не понимаешь? Она велит мне любить тебя, Ибен!

Ибен. Ага. Я чую… может, она… только… невдомек мне, почему… когда ты все, что ей принадлежит, себе забрала… тут, у ей в доме… в гостиной, где фоб…

Эбби (яростно). Она знает, что я тебя люблю!

Ибен (лицо его внезапно озаряется свирепой, торжествующей улыбкой во весь рот). Ясно! Ясно, почему. Это она ему в отместку, чтобы ей в гробу спокойно лежать!

Эбби (исступленно). Всем нам Бог отомстит! Да нам-то плевать! Я люблю тебя, Ибен, Бог ведает, люблю! (Простирает к нему руки.)

Ибен (бросается на колени у дивана, хватает ее, даваяполную волю своей дотоле подавляемой страсти). И я тебя люблю, Эбби! Таперя и сказать можно! Как ты приехала, я кажный час помирал – до того желал тебя! Люблю тебя!

Их губы сближаются в поцелуе, яростном до боли.

 

Сцена четвертая

У дома. Только что рассвело. Парадная дверь справа отворяется, из нее выходит Ибен и, обогнув угол, идет к воротам. Он как будто изменился. На нем рабочая одежда. На лице у него – смелое, уверенное выражение, он улыбается про себя с явным удовлетворением. Когда он приближается к воротам, окно гостиной отворяется, ставни распахиваются, и Эбби высовывает голову наружу. Волосы ее в беспорядке разметались по плечам, лицо раскраснелось, она смотрит на Ибена томными, нежными глазами и ласково зовет.

Эбби. Ибен!

Он оборачивается, она игриво говорит:

Поцелуй еще разок, покуда не ушел. Я весь день по тебе скучать буду.

Ибен. А я – по тебе, уж будь благонадежна!

Подходит к ней. Они целуются несколько раз. Он со смехом высвобождается.

Ну, вот. Не будет ли? Не то для другого разу не останется.

Эбби. Да я их тебе мильён припасла! (С легким волнением.) А ты меня и вправду любишь, Ибен?

Ибен (подчеркивая каждое слово). Ты мне по душе больше, чем любая другая, кого знал! Как перед Богом!

Эбби. По душе – это не любовь.

Ибен. Нну, стало быть, люблю. Таперя ты довольная?

Эбби. Ага, довольная. (Улыбается ему с обожанием.)

Ибен. А мне так пора в коровник. Старый хрыч, не ровен час, чего подумает да и подползет.

Эбби (с уверенным смешком). И пускай. Уж я-то его завсегда вокруг пальца обведу. А тут я ставни затворять не буду, впущу солнце да воздух. Полно уж этой комнате мертвой быть. Теперь она моей комнатой будет.

Ибен (хмурится). Ага.

Эбби (поспешно). Мы ведь ночью-то ее нашей сделали, правда? Мы ее оживили – любовью нашей.

Пауза.

Ибен (со странным выражением глаз). Маманя в могилу возвернулась. Таперя может спать.

Эбби. Да почиет в мире! (Затем, с нежным упреком.) Не след бы тебе о печальном говорить – этим-то утром.

Ибен. Да это само собой в голову пришло.

Эбби. И не надо.

Он не отвечает. Она зевает.

Нну, пойду соснуть малость. Скажу старикану, что неможется мне. Пускай сам поснедать готовит.

Ибен. А он – вон, из коровника идет. Ты лучше в порядок себя приведи да ступай наверх.

Эбби. Ага. Ну, прощай пока. Не забывай.

Посылает ему воздушный поцелуй. Он ухмыляется, затем распрямляет плечи и уверенно ждет отца. Слева медленно входит Кэбот, с неопределенным выражением лица смотря в небо.

Ибен (весело). С добрым утречком, папаня. Днем да звезды считаешь?

Кэбот. Хорошо, правда?

Ибен (оглядываясь по сторонам как собственник). Да, ферма куда как хороша.

Кэбот. Я про небо.

Ибен (с ухмылкой). А тебе откудова знать? Твои-то глаза так далеко не видят. (Это его забавляет, он хлопает себя по бедру и смеется.) Хо-хо! Вот это сказанул!

Кэбот (с угрюмым сарказмом). Ишь, какой бойкий! Где же это ты нализаться успел?

Ибен (добродушно). Ничего не нализаться. Просто жить хорошо. (Внезапно протягивает руки и очень серьезно говорит.) Мы с тобой квиты. Давай руки друг другу пожмем.

Кэбот (подозрительно). Да чтой-то с тобой?

Ибен. Нну, тогда не надобно. Может, оно и к лучшему. (Секундная пауза.) Что со мной? (Странно.) Ты нешто не слышал, как она проходила – обратно в могилу шла?

Кэбот (тупо). Кто?

Ибен. Маманя. Таперя она может отдыхать, спать спокойно. Она с тобой квиты.

Кэбот (сбит с толку). Это я отдыхал. Хорошо поспал – с коровами. Уж они-то спать мастерицы. И меня учат.

Ибен (внезапно опять повеселел). Молодцы коровы! Нну, тебе лучше приниматься за работу.

Кэбот (ему по-мрачному забавно). Командовать мной вздумал, теленок ты этакий?

Ибен (смеется). Ага. Командовать. Ха-ха-ха! Поглядим, как тебе это покажется. Ха-ха-ха! А я в этом курятнике первый петух. Ха-ха-ха!

Кэбот (презрительно смотрит ему вслед). С придурью.

Весь в мамашу. Тик в тик. (С отвращением плюет.) Так дураком на свет и уродился! (И вскользь.) Нну, а я так оголодал. (Идет к двери дома.)

Занавес