Солнце безжалостно било мне в глаза. Солнце было жарким, но равнодушным, словно объятия тысячедолларовой проститутки. Я лежал в шезлонге во дворе собственной виллы, перед нежно плещущимся бассейном, дно которого по моему заказу выложили разноцветной керамикой. Композиции представляли собою малоизвестные эротические сюжеты из античной классики, поэтому, окунаясь время от времени в бассейн, я лицезрел пышнотелых вакханок, мускулистых полубогов и уродливых фавнов с гипертрофированно увеличенными фаллосами.

Рядом с шезлонгом располагался изящный столик на колесиках. Если верить продавцу антиквариата, именно эту вещицу подкатывали к Жаклин Кеннеди, когда она в объятиях любвеобильного греческого миллионера пыталась избавиться от воспоминаний о раздробленной голове первого мужа. Не знаю уж, что пила Жаклин, но на моем столике я пожелал видеть ведерко со льдом, в котором охлаждались джин и тоник. Настоящий джин и настоящий тоник. Через каждые полчаса к столику подходил слуга по имени Поль — ничем не примечательный француз с графским титулом — и тщательно смешивал мне новую порцию. Я потягивал ее через соломинку, увлажненную лимонным соком.

За моей спиной поблескивала на солнце затемненными окнами вилла. Моя вилла. С аккуратным двориком, колоннами при входе и огромным гаражом. Признаюсь, без Свина я долго не мог выбрать то, что хотел. Одна вилла казалась мне слишком маленькой, в другой был плохой вид на море. Рядом с третьей по соседству жили соотечественники с явным уголовным прошлым. А это значит, что вместо бассейна пришлось бы держать постоянно пребывающую в боевой готовности БМП с полной комплектацией и экипажем в придачу.

Когда я уже совсем отчаялся найти подходящий вариант, то вспомнил совет Свина: выбирать надо не то, что ты желаешь, а то, что само идет в руки. И не важно, о чем разговор: о недвижимости, спортивном автомобиле или банальном одеколоне. Если обстоятельства складываются так, что вещь преследует тебя, — значит, она энергетически влюбилась в твою персону и вам вместе будет хорошо.

Я воплотил принцип Свина в жизнь — и сразу же получил то, о чем мечтал. Мое будущее жилище выставлялось на продажу довольно долго, однако никто так и не решился на покупку.

Вилла соответствовала всем представлениям о шике, как их понимали в тридцатые годы прошлого века: позолоченные дверные ручки, просторные комнаты с большими окнами, огромный бассейн и обилие лепнины. Казалось, любой ценитель антиквариата должен отхватить такое сокровище с руками. Но ценители предпочитали либо совсем архаичные постройки, либо что-нибудь поновее. Скажем, шестидесятническую округлость или помпезность семидесятых. Да и жил в этой вилле простой чиновник, наворовавший в свое время денег на государственном посту. Поэтому вилла не могла похвалиться историями. Здесь не останавливался Кларк Гейбл, не развратничала Джоан Кроуфорд. Да что там, даже нога мало-мальски известного нациста не окуналась в нежную гладь бассейна. Вдобавок здание изрядно обветшало и требовало серьезных вложений по электрике' и системам жизнеобеспечения. Поэтому вилла долго натирала глаза в каталоге продаж. До тех пор, пока не появился я. Первоначально риелтор даже не обращал моего внимания на этот объект, предпочитая расхваливать современные кубики с раздвижной крышей и домашними кинотеатрами. Но я почему-то запомнил название виллы. И оно постоянно всплывало в моей голове. А однажды, когда мы с риелтором возвращались с просмотра очередного объекта, водитель проколол шину. Пока ставили запаску, я вышел размяться и увидел перед собой знакомую картинку из каталога. Я попросил риелтора показать мне виллу. И когда вошел в ее дворик, уже знал, что поиски недвижимости для меня закончились.

Меня не смущали вложения: Ангел сдержал слово, и я получил документы об отставке, помеченные задним числом. В них, правда, указывалось, что я не имею права появляться в России. Зато на мой счет была перечислена очень приличная сумма. И поскольку Россия ассоциировалась у меня с десятилетней службой в Отделе, я не очень переживал и с энтузиазмом принялся обустраивать свою жизнь в солнечном раю.

Я был образцовым покупателем, без претензий и вредных вопросов, сопровождающих обычно приобретение недвижимости. Дух умершего в этих стенах чиновника меня не беспокоил. Может, он и добыл средства на постройку виллы неправедным путем, ну так и я тоже не Нобелевскую премию получил. И каких-либо трений с привидением, если таковое вздумало бы появиться, у нас возникнуть не могло. Что же касается истории, точнее, полного отсутствия таковой, то меня это не волновало. К Джоан Кроуфорд я относился спокойно: мертви бджолы не гудуть, мертвые женщины не возбуждают…

Итак, я оплатил покупку, а затем немедленно нанял строительную фирму, которая в самые короткие сроки и за двойную плату начинила мое жилище самой современной электроникой и бытовой техникой. Я сам выбирал джакузи, чтобы она не нарушала своим видом интерьер.

После месяца хлопот по благоустройству виллы наступило вожделенное затишье. Я занял уже упоминавшееся мною место в шезлонге и растворился в буднях рантье: спокойных и тихо журчащих, словно пузырьки джакузи на минимальной мощности.

Распорядок дня разительно отличался от темпа, в котором мне приходилось жить раньше, во время службы в Отделе. Теперь я просыпался не ранее одиннадцати утра. Неспешно делал зарядку в тренажерном зале и еще более неспешно завтракал. Затем наступал черед просмотра новостей по спутниковому телевидению: не интереса ради, а так, для общего развития. После чего я заваливался в шезлонг и жарился под ласковым солнцем, потягивая свой джин-тоник. Ближе к вечеру я обедал и играл с Полем в теннис или в компьютерные игры. Когда солнце спадало, надевал дорогой костюм и отправлялся в ночной клуб с девочками. Засыпал, усталый и разморенный, около двух часов ночи. И так каждый день…

Я многого ожидал от такой жизни. В первую очередь— покоя, освобождения от тревог, наслаждения каждым лучом солнца, каждым глотком джин-тоника. Но произошло что-то непонятное. Вроде все было: и покой, и солнце, и безмятежность. А вот наслаждение куда-то подевалось. И счастье — тоже. Я чувствовал, как в солнечном сплетении день ото дня набухает какой-то твердый противный ком. Может, это была изжога от джин-тоника. Может… Но в голову помимо воли закралась подленькая, невыразимо устойчивая мысль, что меня обманули.

Я спасался, как мог. Я менял одежду каждый день. Я покупал новые спортивные автомобили. Я даже съездил в Барселону и ознакомился с экспонатами музея Сальвадора Дали. На какое-то время это меня отвлекло. Однако затем недовольство возвращалось опять, солнечное сплетение дрожало от тяжести, и я снова чувствовал себя обманутым.

Дольше всех меня развлекали девушки. С самого начала я положил себе следовать одному простому правилу: никаких чувств. Только в таком случае можно быть свободным от волнений, переживаний, предательства — в общем, всех тех побочных продуктов, которые вредными пираньями сопровождают неуклюжую тушу романтики в океане жизни.

Никаких чувств. Каждый вечер — новый клуб и новое знакомство. Женщин здесь было много, как местных, так и приезжих. Вообще солнце и море всегда подталкивают слабый пол в постель. А я, вдобавок ко всему, был одет в дорогие шмотки и разъезжал на сверкающих лаком авто стоимостью не менее двухсот тысяч долларов каждый. Демон-искуситель из модного бутика, одним словом. Так что отказов я не получал. Знакомство, улыбка, угощение мартини, протокольный танец, а затем — двести двадцать по пустынной ночной трассе и изматывающе-сладкий марафон на огромной кровати. Недели через две мне все это надоело: именно из-за своей однообразности и предсказуемости, я полагаю. Конечно, почти все мои гостьи норовили оставить мне визитку, а некоторые писали свои телефоны губной помадой в разнообразных местах, самыми избитыми из которых были зеркало в ванной и моя платиновая кредитка. Но я никогда не звонил, потому что знал: все случится так же, как и вчера. Ну, может, она наденет другое белье для разнообразия… К тому же повторные встречи могут спровоцировать появление чувств. А я, впервые за десять лет, свято следовал установленному мною правилу. Никаких чувств — и точка…

Пресытившись клубами, я совсем обленился и завел маленький домашний гарем. Придирчиво изучал кандидаток и выбрал наконец представительниц разных темпераментов. Мою первую временную жену звали Ирма — высокая блондинка с натуральным бюстом четвертого размера. Она приехала из Швеции: решила отдохнуть полгодика после окончания университета. Со второй девушкой — миниатюрной черноволосой Паолой — я познакомился в рыбном ресторане, где она работала менеджером. Третью — афроамериканку Ноэль с толстыми губами и кошачьим темпераментом — я встретил на презентации какого-то сигарного бутика.

Всем девушкам было около двадцати лет, и все они согласились жить со мной без малейших колебаний. Я не понимаю, почему западный мир так зависит от психоаналитиков. Ведь сущность любого психоанализа — борьба с воспоминаниями. А девушки вели себя так, как будто воспоминания — всего лишь дискета, которую по истечении срока можно вынуть из компьютера и выбросить в мусорное ведро. Они не были проститутками (Ирма и Ноэль, во всяком случае, точно не были), однако согласились круглосуточно удовлетворять мои эротические фантазии за бесплатное жилье, еду и четыре тысячи долларов наличными в месяц. Ирма таким образом копила на новую «вольво». Ноэль откладывала деньги на пластическую операцию: девушка мечтала стать моделью и затмить Наоми Кемпбэлл. Что же касается Паолы, то она помогала младшему брату открыть собственный ресторанчик для туристов: заведение обещало стать семейным бизнесом.

Ну вот, я развлекался, как мог, благо запретов в этих юных головках не существовало вовсе. Групповые игрища, женский дуэт, соло, ролевые игры, мягкий и жесткий ЭсэндЭм, видеосъемки, фотосессии — все, что угодно. В любой день недели, в любое время суток. Девушки очень старались. Претензий предъявить я не мог, хотя и чувствовал, что они относятся ко мне как к выгодной работе. Когда все это закончится, каждая вернется в мир, который ее действительно интересует. Ирма купит свою «вольво», устроится менеджером в какой-нибудь концерн, выйдет замуж, родит двух белоголовых ребятишек и будет скрупулезно выплачивать кредит за аккуратненький коттедж. Ноэль подкорректирует слишком грубые скулы, накачает силикона в грудь и станет ходить по подиуму. Если повезет — действительно переплюнет Наоми Кемпбэлл. Паола же откроет свой ресторанчик, наденет пестрый национальный передник и будет до хрипоты торговаться с поставщиками, выбивая дополнительные скидки на оливки и лобстеров. А меня они забудут. В этом я не сомневался. Просто достанут из памяти дискету, на которой записаны я, моя вилла и все, что здесь творилось, бросят на асфальт и прихлопнут каблуком. И будут образцовыми членами общества, верными женами и заботливыми матерями. Немного смущает, верно? Но, с другой стороны, таковы правила, которые я сам установил. Впрочем, вскоре мне надоели и мои правила тоже.

Очередной сюрприз великой шутницы жизни. Я так стремился к покою, так мечтал о непрекращающемся наслаждении… А когда получил то, что хотел, почувствовал, что это меня не радует.

Скверная ситуация. Я не знал, стоит ли мне искать выход. Его ведь ищут из безвыходных положений, а у меня, наоборот, все было хорошо. Единственное, о чем я скучал, так это о Свине. Да-да, о толстой розовой туше, непрестанно матерящейся, жующей чипсы и сочиняющей рассказы в порнографический журнал. Не знаю, откуда взялась эта тоска. С точки зрения общепринятой морали симпатизировать Свину я не мог. Большой грешник в прошлой жизни и существо с весьма сомнительными моральными устоями в текущей, он не сделал ничего великого. Не построил дом, не вырастил дерево. Даже последние слова в своей жизни Свин произнес не возвышенные, как полагается, а просто выругался от души… Мы помогали людям, это верно. Но, опять-таки, из корыстных побуждений. Как относился Свин ко мне? Я не знал. Иногда он бывал очень груб, иногда трепал мне нервы. Большей же частью он прикрывал мою шкуру, хотя тут надо оговориться: мой успех означал его успех, а мое поражение — его поражение. Просто два сотрудника, и все. Ничего личного.

Но я скучал. Иногда мне даже снилось, как распятое тело моего офицера висит где-то в облаках, в какой-то соседней реальности. Он проходит все круги очищения, ему задают провокационные вопросы, И он отвечает — паинька паинькой. Он не дерзит, не сморкается, сдержан на язык. Ведь он хочет попасть на реинкарнацию в свою благополучную рязанскую семью. И вырасти прилежным парнем, по уши влюбленным в информационные технологии. И сделать карьеру, и основать корпорацию, и стать самым богатым и знаменитым…

Хочет ли? — проснулся я однажды ночью от холодного обжигающего вопроса. За окнами нежилась теплая ночь. Рядом посапывали Ирма и Ноэль. Тоже две временные сотрудницы. Тоже ничего личного. Но, окинув взглядом безупречные фигурки девушек, я подумал, что их нельзя сравнить со Свином. Я понял, что в наших с ним отношениях было нечто большее, чем выгода. Я встал с кровати и подошел к окну. С моря дул прохладный ветерок. Все было тихо и спокойно. И вот посреди этой идиллии меня внезапно скрутил спазм. Я упал на паркет из красного дерева, чувствуя, как моя голова раскалывается от нестерпимой боли. Откуда-то снизу, из живота, поднималась мощная волна, несущая страх, нетерпение и разочарование. Ужасные ощущения. Но это была моя волна, мое глубинное желание. И я слишком хорошо понимал это, чтобы сопротивляться.

Мне становилось все хуже и хуже. Сердце билось учащенно, резкими толчками, в сумасшедшем ритме. Перед глазами поплыла мозаика багровых пятен. Тело покрыл липкий холодный пот. Я понял, что еще чуть-чуть — и мне станет совсем плохо. И еще я понял, что должен повернуться лицом к своей проблеме, своему страху, своей боли. Я должен задать себе вопрос и должен ответить на него.

Когда я понял это, мне стало легче. Багровые пятна исчезли. Сердце начало успокаиваться. Я встал на четвереньки, затем поднялся с пола. В этот миг голову осенило чем-то холодным, ярким, свежим. Я понял, что мне надо делать. Я осознал, чего я хочу. И это принесло мне спокойствие и радость.

Я схватил бутылку минералки и жадно приник к горлышку. Затем громко рассмеялся. На кровати кто-то зашевелился: сонная Ирма подняла взлохмаченную белую голову от подушки и вежливо поинтересовалась, не надо ли сделать мне минет. Я сказал, что не надо, и велел девушке спать дальше. Затем вышел на улицу, уселся в шезлонг и долго смотрел на ночное небо. Здесь оно было теплым, бархатистым. Но я вспоминал совсем другое небо. Наше со Свином небо, под которым мы трудились в поте лица целых десять лет, рисковали жизнью, попадали в передряги. В голове всплывали все новые и новые воспоминания. Крушение поезда «Москва — Приморск», перестрелка в казино, смерть Священника, сражение в пионерском лагере. В этих воспоминаниях таилось много боли. Но в них же обитала радость и счастье. Так, наверное, чувствует себя старый солдат, узнавший, что война, на которой он пролил много крови, была захватнической и несправедливой. Пусть несправедливой! Но то, что он пережил, из головы выкинуть нельзя. Более того, им можно гордиться. И любить.

Воспоминания успокоили меня настолько, что я даже заснул, с блаженством ощущая незнакомую мне доселе легкость в области солнечного сплетения.

Утром я с аппетитом позавтракал, позвал всех трех девушек к себе и выписал им чеки на суммы, значительно превышающие оговоренные ранее. Ирма теперь могла купить не какую-нибудь «вольво», а вовсе даже и «ягуар» последней модели. В глазах Паолы я заметил мельтешение цифр: получив чек, она сразу же стала прикидывать, какой ресторан лучше приобрести. Ноэль немедленно связалась по телефону с клиникой пластической хирургии и отправила им по факсу постер Легации Касты, выдранный из глянцевого журнала.

Процесс вручения чеков сопровождался такими восторженными визгами, что прибежал охранник с соседней виллы. Я отослал его прочь, а затем объяснил девушкам, что это — подарок за их безупречную службу и что теперь нам надо расстаться навсегда. Они не опечалились, хотя и предложили устроить прощальную оргию. Я отказался. Поль вызвал такси. Ирма на прощание все-таки затащила меня в ванную и сделала то, что она собиралась сделать ночью. На том и расстались.

Проводив такси, я велел Полю связаться с риелторской компанией. Сотрудник компании откликнулся оперативно, с профессиональной приветливостью. Я предложил ему подыскать арендаторов, а арендную плату, за вычетом комиссионных, перечислять на указанный мною счет.

Решив все вопросы с риелтором, я собрал вещи первой необходимости, простился с Полем и поехал в аэропорт. По пути я попросил у водителя карманный календарь и произвел кое-какие расчеты. С момента атаки «Стоящих рядом» на пионерский лагерь прошло восемьдесят восемь дней. Таким образом, Свин пробудет в карантине еще два дня. Он сможет вернуться на землю, если захочет. Сотрудники Отдела, служившие в нечеловеческих телах, имели данную привилегию. Правда, тело у них в таком случае останется то же самое. Я отдал календарь водителю и улыбнулся…

Покупая билет, я позволил себе вольность: вместо одного места приобрел весь первый класс. Так и летел один-одинешенек, благосклонно принимая суетливую услужливость стюардесс. На сердце было легко. Я даже запел какую-то песню и придумал свежий сюжет для Кристины А.

Москва встретила меня, как и полагается, стылым ветром и слякотью. Надо признать, что благословенные времена, когда зимой трещал мороз, а летом нестерпимо пекло солнце, безвозвратно канули в прошлое. Парниковый эффект, что и говорить… Правда, удивительно, что эффект этот действует только в одной, конкретно взятой стране. Но я чувствовал себя так хорошо, что не стал пенять даже на парниковый эффект.

Наш дом встретил меня темными окнами. Я понял, что сюда никого не поселили. Немудрено: Отдел расформирован, а эсэсовцы привыкли жить в более комфортных условиях. Я открыл дверь, прошел по комнатам. Кое-где еще валялись пустые пачки сухариков и сигарные банты. Сердце защемило от воспоминаний. Я вышел во двор и уселся на скамеечке рядом с жаровней, на которой мы со Свином в летнее время жарили шашлыки из осетрины. В лицо бил влажный холодный ветер. Я закурил сигарету и с наслаждением подставил ветру лицо.

— Радуешься? — раздалось за моей спиной.

Я обернулся и увидел Ангела. Он примостился на ступеньках крыльца, положив крылья на перила.

— Радуюсь, — подтвердил я.

— Это хорошо, — вздохнул Ангел, — жизнь мила, только когда в ней присутствует радость, хотя бы эпизодически.

Я согласился.

— Зачем приехал? — спросил меня Ангел, отстраняясь от табачного дыма, который ветер нес ему в лицо.

— А ты не знаешь?

— Знаю, — вздохнул Ангел и замолчал.

— Как у тебя дела, получил новое назначение? — решил отвлечь его я.

— Лучше не рассказывать, — махнул крылом Ангел, — Служба Справедливости совсем не дает прохода.

Я скептически ухмыльнулся. Ангел не умел врать. Он сказал правду: эсэсовцы достали его, это верно. Но я не заметил печали в его глазах. Значит, мои догадки оказались верными.

Ангел поправил свои длинные волосы и уставился на меня немигающим взглядом.

— Что ты собираешься делать?

— Хочу предложить тебе свои услуги.

— С чего ты взял, что меня интересуют твои услуги?

— Брось, не притворяйся, — позволил себе фамильярность я. — Отдел ведь продолжает существовать, верно?

Он поколебался, затем сдержанно кивнул.

— Как ты догадался?

— Очень просто. Наше последнее задание.

— Что ваше последнее задание?

— Если бы Отдел был простой бюрократической структурой, вы никогда не преступили бы правила, Зачем? Сверху поступил приказ о прекращении деятельности. Значит, надо ее прекращать, и точка. Но вы, — ты и твое начальство, — направили нас на задание. Почему? Потому что вам была небезразлична судьба «Обломков». Ведь вы делаете то, что считаете нужным, презирая формальности, правила и запреты. Я прав?

— Возможно, — задумчиво протянул Ангел.

— В любом случае у вас есть цель. Это радует.

— Почему?

— Потому что у меня теперь тоже есть цель. И наши цели совпадают.

Мы помолчали. Я закурил новую сигарету.

— Ты хотел бы снова работать со Свином? — нарушил молчание Ангел.

— Да, — коротко ответил я. — Надеюсь, и он тоже.

— Но ведь ты ненавидел свою службу…

— Ненавидел, потому что был обязан. А сейчас я свободен. И я хочу делать то, что умею.

Ангел выдержал паузу, наблюдая, как ветер играет перьями его крыльев.

— Условия несколько изменятся. Поскольку мы теперь — подпольная контора, места встречи придется постоянно менять. Условия оплаты, правда, останутся те же. Но придется постоянно скрываться от эсэсовцев.

— Я согласен.

— Хорошо, — поднялся с крыльца Ангел. — Я рад видеть тебя снова. Правда, рад. Вообще вы молодцы, ребята. Ты, Свин, Варшавский, Модель… Знаешь, эсэсовцы были очень удивлены, когда все сотрудники Отдела отказались на них работать. Все, понимаешь? Даже Локки, чего я от него, признаться, не ожидал.

— Разрушать веру — это как наркотик, — подошел к Ангелу я. — Попробуешь один раз — и не сможешь остановиться до конца дней.

— Мы разрушаем не веру, — вздохнул Ангел. — Мы просто разбиваем вредные иллюзии… Ну ладно, мне пора…

— Подожди! — крикнул я, опасаясь, что он вот-вот исчезнет. — Как насчет Свина?

— А что «насчет Свина»? — удивился Ангел.

— Мой старший офицер тоже хочет вернуться к работе.

— Откуда ты знаешь? У тебя же нет экстрасенсорных способностей…

Я улыбнулся и посмотрел Ангелу в глаза.

— Зато у меня есть сердце.

— Это хорошо, когда есть сердце, — ответил на мою улыбку Ангел и стал медленно растворяться в воздухе.

Его тело засияло ярко-голубым светом, идущим изнутри. После непродолжительного сияния свет стал медленно угасать. Ангел поднялся в воздух. Еще мгновение— и от него осталась одна яркая вспышка. Но она не исчезла. Наоборот, стала переливаться всеми цветами радуги. Когда в палитре стал преобладать красный, раздался громкий хлопок, отдаленно напоминающий раскат грома. Мне показалось, что небо разверзлось. Образовавшееся на секунду отверстие с шумом выплюнуло на землю Свина.

Мой старший офицер плюхнулся в лужу возле жаровни, подняв фонтан брызг. Я бросился к нему и помог подняться на ноги.

— Блин! Ну почему именно в лужу? — удрученно хрюкнул Свин, поводя рылом из стороны в сторону. — Не могли, что ли, материализовать меня на диван?

Он был бледен и тощ. Глаза ввалились и покраснели. Рыло покрывала жесткая щетина. На коже появились пигментные пятна. Да, два месяца полной неподвижности не прошли для него даром…

— Два месяца и двадцать семь дней, — поправил меня Свин, сразу же принявшийся за старое и мгновенно просканировавший мою ауру. — У нас осталась водка?

— Сейчас поищем, — улыбнулся я, после чего взял Свина на руки, отнес его в дом, положил на диван и обмотал клетчатым шерстяным пледом. Свин в нем походил на новорожденного: этакий большой пакет с торчащими из капюшона ушами и сухим молочно-розовым пятаком.

Я нашел в баре початую бутылку «Абсолюта», наполнил, не церемонясь, большую чашку и поднес ее моему офицеру. Он с шумом опорожнил тару, сморщился и, разухабисто хрюкнув, потребовал еще. Потом выпил и я: за возвращение и воссоединение. Свежих продуктов в холодильнике не было, консервы открывать не хотелось, поэтому в качестве закуски мы задымили сигарами, которые я предусмотрительно захватил с собой из Испании.

— Дом, милый дом… — протянул Свин, выпуская колечки дыма к потолку.

— Почему ты вернулся? — спросил его я.

— Ну, просто вернулся, и все… — не захотел вдаваться в объяснения Свин, но потом все же добавил: — Знаешь, в рязанскую семью кое-кто прошмыгнул вперед меня. К тому же Чадов все-таки настучал своему руководству про Римму… Они сообщили Комиссии по распределению, и меня хотели реинкарнировать в Занзибар. Милая интеллигентная семья преподавателей наречия тонга-момба для неимущих ребятишек… Уф!.. Представляешь, моей матерью стала бы чернокожая училка! «Свидетельница Иеговы» к тому же…

Я признал, что представить подобной жизненной коллизии не могу.

— Вот и я про то же, — хрюкнул Свин. — Налей-ка еще водки…

Мы выпили еще. И еще. Поэтому не заметили, как дверь в зал открылась и на пороге появился Чадов. Он постоял какое-то время и громко кашлянул, чтобы обозначить свое присутствие.

— Надо же, — скривился Свин, узрев нашего гостя. — Комиссия по распределению все-таки испортила мне настроение напоследок. Из неба — в лужу, из радости— в дерьмо…

— Здравствуйте, — с достоинством поклонился Чадов.

Он был одет в черный кожаный плащ, по полам которого стекали дождевые капли. В руках эсэсовец держал пистолет.

— А где же твой клеврет? — удивился я.

Чадов поджал губы и ничего не ответил.

— Ты не знаешь? — спросил меня Свин.

— Не знаю о чем?

— Гек погиб в лагере Заслонова. Помнишь, Катя пальнула из гранатомета? Так вот, вместо вертолета она угодила прямехонько в окно комнаты, где наши «добрые знакомые» допивали свой кофе, безучастно наблюдая за вашими попытками спастись от воды и от «Стоящих». Чуку, правда, повезло, поскольку он в это время вознамерился отлить и подошел к двери. Так что его только зацепило. А вот Геку пришлось туго.

— Если бы не вы двое… — сквозь зубы произнес Чадов. Только сейчас я заметил, что его руки покрыты едва затянувшимися рубцами от ожогов.

— Ладно, — примиряющее хрюкнул Свин, — прими наши соболезнования… Чем обязаны?

Чадов прошел в комнату и уселся в кресло.

— Я должен арестовать вас за нарушение устава. Офицеру Цветкову, согласно условиям выхода на пенсию, строжайше запрещено появляться в России. Что же касается вас, офицер Свин, то вы вообще вне закона. Наше руководство хочет разобраться, почему вы прервали процесс очищения от грехов и отказались от предложенной вам реинкарнации.

— Потому что в семью, которую я себе давно присмотрел, воплотился твой дружок Геков! — рявкнул Свин.

— Ой ли? — не поверил Чадов.

Свин возмущенно хрюкнул и выпростался из пледа. Он хотел еще что-то сказать, но остановился. Я скорее почувствовал, чем увидел, что в его голове идет процесс осмысления.

— Так почему вы прервали процесс очищения от грехов, офицер Свин? — повторил свой вопрос Чадов.

На его лице не было и тени глумливости. Мне даже показалось, что он ожидает ответа больше, чем я. Свин, между тем, закончил стучать полушариями мозга друг об друга, откашлялся и вкрадчиво начал:

— Значит, ты спрашиваешь, почему я решил остаться в этом теле еще на несколько лет? Ладно, я отвечу. Но прежде ты ответь мне на один вопрос. Ты любил Гека?

— Что?! — устало поднял брови Чадов.

— Не строй из себя школьника… Ты сканировал наши ауры — я сделал то же самое. У тебя там ясно видно, что к Гекову ты относился не просто как к товарищу по работе. Да и он к тебе тоже.

— Как много нам открытий чудных… — начал я, но Свин сурово посмотрел на меня, и я понял, что мне лучше замолчать.

— Ты любил его, — продолжал Свин, — а он любил тебя. И вы оба мечтали об одном.

— Между нами ничего не было, — хмуро произнес Чадов.

— Не было, — согласился Свин. — Хотя вам очень хотелось. Но вы боялись признаться друг другу в своих чувствах. Потому что они противоречили правилам Службы Справедливости.

— Все правила Службы Справедливости разумны, логичны и соответствуют законам Вселенной, — заученно отбарабанил Чадов.

— Верно. Они разумны, логичны и соответствуют. Но они не смогли дать тебе счастье. И Геку — тоже. Так вот, я отвечаю тебе на твой вопрос. Я прервал свой процесс очищения, потому что хочу счастья. Здесь и сейчас, а не в будущей жизни. Согласен, мой поступок неразумен и нелогичен. Я сделал так просто потому, что захотел, потому, что чувствовал, что это принесет мне счастье. Я наплевал на правила — ну и бес с ними! Я сам себе правило. Может, я ошибаюсь. Но если я ошибаюсь, а буду счастливым — то и пусть ошибаюсь! Полагаю, подобным образом думал и офицер Цветков, когда принимал решение оставить Испанию и вернуться в Россию. Тебе все понятно?

Чадов глубоко вздохнул и, глядя в пол, произнес:

— Офицер Свин, офицер Цветков, вы арестованы. Станьте, пожалуйста, к стене и положите руки на голову. Через пять минут сюда подъедет дежурный патруль Службы Справедливости и заберет вас.

Свин спрыгнул с дивана и громко выпустил воздух из кишечника.

— Иметь хотел я твой патруль… Мы уходим.

— Вы не можете уйти! — крикнул Чадов. — Вы арестованы!

— Мы уходим, — подтвердил я, поднимаясь с кресла.

— Я буду вынужден применить оружие, — прохрипел Чадов.

Я подошел к открытой двери. Свин простучал копытами о паркет и стал рядом со мной. Сзади раздался скрежещущий звук: Чадов взвел боек своего пистолета и направил дуло нам в спину.

— Предупреждаю последний раз! Еще один шаг — и я начну стрелять!

— Знаешь, — задумчиво сказал Свин, — эта ситуация больше нужна тебе, чем нам. Ты всю жизнь следовал правилам. И остаток ее проживешь тоже по правилам. Но они тяготят тебя. И тебе хочется, очень хочется увидеть, можно ли нарушить правила и быть счастливым. Поэтому мы нужны тебе живыми — хотя бы для того, чтобы ты смог понять себя. Поэтому ты не выстрелишь.

— Выстрелю! — сипло произнес Чадов, и я уловил в его голосе нотки сомнения.

— Не выстрелишь…

Свежий ветер бил мне в лицо, обдувал рыло Свина. Мы заглядывали в лицо новой жизни: неведомой, пугающей, но прекрасной. В затылок же нам смотрело дуло пистолета. Свин посмотрел на меня и осклабился:

— В этом весь кайф, верно?

— Все только начинается, — кивнул я.

Мы набрали в легкие воздух и шагнули в распахнутую дверь…

Январь 2005 г.