В назначенное время и место, Фархад Абу-Салим прибыл в сопровождении своего молодого друга, Темиш-паши. С десяток проворных рабов несли носилки наместника, впереди которых бежали двое глашатаев-скороходов, требуя дорогу и громко объявляя народу, что наместник Абескунской низменности, защитник ислама и поборник справедливости, достопочтимый Фархад Абу-Салим решил оказать великую милость жителям города и проехаться по улицам Семендера. Люди падали ниц. Зазевавшихся горожан глашатаи нещадно лупили плетьми, вызывая у непокорных смирение. Сзади носилок шла личная охрана наместника. Около двадцати стражников, в начищенных до блеска доспехах, на которых играли блики лучей стоявшего в зените солнца, своим суровым видом и страшными секирами, внушали уважение и страх добропорядочным жителям Семендера и гостям города.

Люди в смирении лежали у ног Фархада, воздавая ему хвалу вслух, а что творилось у них на душе, о том наместник только мог догадываться. Он не очень мучил себя этим вопросом, для него, как человека власти, важнее всего была лицевая сторона медали. Погруженный в свои мысли, он думал о том, как бы завладеть золотом хазар и ничего не дать взамен. Фархад ни, словом не обмолвился за всю дорогу с Темиш-пашой. Витая в заоблачных далях своей давней голубой мечты, Фархад Абу-Салим видел себя со стороны не наместником провинции, входящей в состав Ирана, а грозным шахом, который своим именем единовластно правит Абескунской низменностью.

В мечтах и мыслях путь подошел к концу и на окраине базара на небольшом пяточке между синагогой и лавкой торговца пряностями Гасана, Фархад Абу-Салим приказал рабам остановить носилки. Выйдя наружу под полуденный зной из-под тени балдахина, скрывавшего их от лучей нещадно палящего летнего солнца, Фархад и Темиш-паша окинули взглядом пространство. Вокруг не было ни души, если не считать хозяина лавки, который, увидев наместника, упал на колени и низко склонил голову в знак почтения, читая молитву и восхваляя величие и могущество Фархада.

– Встань! – Властно приказал Темиш-паша.

Тот встал с колен, продолжая испуганно причитать почести, желая многих лет жизни и процветания роду великого наместника.

– Ты смеешься надо мною, сын паршивой вислоухой собаки, разве ты не знаешь, что у меня нет наследника по мужской линии?

Фархад Абу-Салим выхватил плеть из рук глашатая и в гневе несколько раз ударил Гасана. Тот снова упал на землю, закрутился под ударами и отчаянно начал оправдываться, выводя тем самым наместника из себя. Удары посыпались один за другим, от боли, Гасан, свернулся в клубок, пытаясь как-то прикрыть лицо.

– Фархад, ты привлекаешь внимание людей, у нас с тобой совсем другая цель, излишнее людское любопытство не на руку нам.

Темиш-паша перехватил, занесенную для очередного удара, руку наместника. Фархад с ненавистью посмотрел на Темиша, однако его разум внял словам, он остановился и бросил плеть на землю. Вокруг все было тихо, если не считать причитаний несчастного Гасана. Люди занимались своими делами и делали вид, будто не замечали необузданного гнева наместника.

– Вставай, пес поганый! Не проходил ли здесь купец Аарон со своими друзьями? Отвечай?

Вытирая кровь с разбитого лица, Гасан отрицательно замотал головой.

– Странно, что ты их не видел, может они в синагоге? Темиш, возьми людей и посмотри там.

Темиш бросился выполнять приказ наместника. Стража забарабанила в ворота, и после того, как они открылись, ворвалась внутрь. Перевернув все, вверх дном, они не нашли никого, кроме старого раввина, который на все вопросы задаваемые Темишем отвечал:

– Не знаю, не видел, не слышал!

Осмотр синагоги не дал результата. Темиш вернулся к наместнику с пустыми руками.

– Ну что же, похоже, над нами пошутили проклятые иудеи, – задумчиво произнес Фархад Абу-Салим.- Ты, Темиш, возьми несколько стражников и отправляйся к дому Аарона, схвати его и волоки этого шутника в Анжи-крепость, я буду тебя ожидать там.

Темиш кивнул головой, подал сигнал четверым стражникам следовать за ним и уже был готов выполнять поручение наместника, но цокот копыт, который послышался из-за поворота узкой соседней улочки, остановил его прыть. Через мгновение, из-за угла, взору всех присутствующих, предстал старый хромой ишак, через шею которого были переброшены два небольших, но тяжелых кожаных мешка. Осел тяжело шел в их сторону, припадая на правую заднюю ногу, он протяжно издавал: "Ио, Ио, Ио…", понукаемый мальчишкой погонщиком. Следом за ишаком шел иудейский мудрец, опирающийся на дорожный посох, и гордый хазарский тархан.

Глупое животное, завидев на дороге сборище людей, упрямо остановилось, село на пятую точку, поджав под себя хромую ногу, и издало протяжный противный крик. Мальчишка, пытаясь поднять его, стал бить ишака хворостиной по облезлым бокам, но вовремя подоспевший Завулон остановил его:

– Не тронь животное Иаков, разве ты не видишь, что глупая скотина, во всем подражая нам людям, приветствует, таким образом, будущего великого хана, а ты пытаешься ей помешать. Доброму иудею всегда подобает выказывать смирение перед своим господином. Старый ишак мудрее тебя, мальчик, так склони же голову побыстрее, чтобы не вызвать гнева наместника Абескунской низменности, а то он, чего доброго, посчитает тебя глупее старого облезлого осла.

Иаков, послушав совета мудреца, в почтении упал на землю рядом с ишаком, а Завулон и Изобар, низко поклонились Фархаду, оставаясь при этом на ногах.

– У тебя слишком длинный язык, мудрец, но я милостиво прощаю твои колкие речи, – грозно молвил недовольный Фархад, – давай вернемся к теме того разговора, из-за которого мы тут все собрались. Привез ли ты обещанное золото?

– Конечно! Разве твои глаза не видят его, о великий хан, поперек спины этого славного животного висит груз, который только и ждет момента, чтобы поскорее перекочевать в закрома твоей необъятной казны. Однако хотелось бы сначала получить твой кинжал с "Оком кагана" и тогда, наша сделка состоится.

– Скажи мне, мудрец, зачем тебе понадобился этот камень?

– Это не твоя забота, Фархад Абу-Салим! Мы с тобой условились об обмене, золото тебе, а камень нам и при этом ты дал свое слово.

– А если я не сдержу его? Что мешает мне отдать приказ своим людям забрать мешки и ничего не дать вам в замен?

– Зря ты так! В этом случае наша сделка не состоится. Ты не получишь ничего кроме старого хромого ишака!

Завулон поднял голову к солнцу, быстро пробормотал что-то на непонятном языке, с негодованием посмотрел на наместника, сплюнул на землю и бросил посох прямо перед мордой осла. Не удерживаемое никем животное, в испуге поднялось с земли и хотело уже дать деру, но Темиш-паша выскочил вперед, схватил его за повод и со всей силы огрел его своим увесистым кулаком промеж длинных ушей. От сильного удара по голове, старый драный ишак притих, упал обратно на пятую точку и словно потеряв последние остатки природного инстинкта самосохранения, смерился воле Темиша, обводя пространство вокруг себя мутным взглядом вылезших из орбит старых подслеповатых глаз.

– Взять их! – отдал распоряжение страже, Фархад Абу-Салим.

Солдаты мгновенно выполнили приказ наместника, скрутив, обоим упрямым иудеям, руки за спиной. Темиш-паша аккуратно развязал завязки одного из мешков, висевших на спине ишака, и запустил туда дрожащую от жадности руку. Вместо привычного холода и звона благородного металла, его пальцы наткнулись на что-то непонятное. Это нечто, издавало при перемешивании и зачерпывании неприятный, глухой звук. Темиш-паша ухватил из мешка полную пригоршню содержимого и извлек на свет. Вместо ожидаемых золотых монет, взору собравшихся предстала горсть мелкой речной гальки. Разочарование Фархада и Темиша было столь велико, что они на миг потеряли дар речи. Темиш-паша разжал пальцы и все содержимое, с глухим стуком, упало и ударилось оземь. Не веря своим глазам, Темиш-паша выхватил из-за пояса кинжал и распорол весь мешок с низу до верху. На землю посыпалась очередная груда мелких камней, а среди них, поблескивала одна золотая монета. Темиш распорол и второй мешок, но результат был тот же. По бокам старого осла выросли две кучки из мелкой гальки, которые украшали две золотые монеты. Трясущимися уже не от жадности, а от безудержного гнева руками, Темиш-паша подобрал монеты, внимательно осмотрел их, а затем протянул Фархаду. Тот в недоумении взял их, зажал между указательными и большими пальцами в обеих руках, бросая глупый взгляд то на монеты, то на кучки гальки, то на иудеев. Так и не поняв, что произошло, наместник изумленно произнес, обращаясь к Завулону:

– Что это, мудрец?

– В одной руке, Фархад, ты сейчас держишь остатки своей совести, а в другой, остатки разума. Внимательно посмотри на них, к великому сожалению это то, что у тебя осталось!

– А где же обещанное золото, мудрец?

– Ты еще не понял, Фархад, что все золото твоя жадность превратила в камни. Вели пересчитать их своим людям, и ты убедишься, что их здесь ровно три тысячи без двух золотых монет.

– Ты, что, издеваешься надо мной? – в гневе закричал наместник.- Ты, Темиш, этих двоих волоки в Анжи-крепость и отправь людей к купцу Аарону. Пусть его тоже приведут ко мне, а заодно и перевернут весь его дом.

Фархад Абу-Салим резко повернулся, уселся в носилки и отдал приказ рабам:

– Живо несите меня назад, да поторопитесь, а не то велю с вас живьем содрать шкуру!

******

Место, куда стража приволокла и бросила связанными, по приказанию наместника, Изобара и Завулона, находилось в северной стороне Анжи-крепости и примыкало прямо к крепостной стене. К великому удивлению обоих узников их не швырнули в общий зиндан, как полагалось, а поместили в отдельное узилище, которое располагалось в подвале смотровой башни. В плане, эта башня представляла собой квадрат, десять на десять метров, и в высоту составляла около двадцати метров. По всей видимости, башня была построена еще во времена владычества хазар, так как ее макушка представляла собой не обычный для архитектуры мусульманских городов того времени купол минарета, а заканчивалась небольшой открытой смотровой площадкой с установленной на ней небольшой метательной баллистой. Деревянные балки и опоры поддерживали крепкую восьмиконечную крышу, которая защищала это древнее сооружение от дождей и ненастий. Солнце вставало над Семендером именно со стороны этой башни, поэтому стража на ней привыкла к яркому солнечному свету по утрам.

Эту угрюмую смотровую башню Анжи-крепости, жители Семендера называли по-разному. Одни называли ее вратами колодцев, из-за подземелий у входа в башню, в которых содержались заключенные. Другие прозвали ее башей правосудия за то, что несколько поколений наместников Абескунской низменности, творили за ее стенами акты справедливости. Но большинство жителей города называли ее башней Альгамбра, что в переводе с арабского языка означало красная башня. Вероятней всего, это название произошло от цвета высушенной солнцем глины и кирпичей, из которых и была построена смотровая башня. Правда, некоторые, кому довелось побывать в ней и вернуться назад в Семендер, уверяли обратное. Те счастливчики, которые вернулись оттуда живыми и невредимыми, доказывали, что название Альгамбра, башня получила из-за длинной темной лестницы ведущей наверх, которая освещалась светом красного пламени все время горевших факелов.

У входа, башня Альгамбра, имела большую подковообразную арку, которая находилась внутри неправильного четырехугольника, выложенного из камней, над сводчатой перемычкой которой, внимательный глаз мог разглядеть вырезанную в каменном углублении руку. Одни считали, что эта рука отводила дурной глаз от правителей города, другие считали ее символом Корана, так как пять пальцев представляли собой пять основных заповедей ислама: Единство Бога, молитву, пост в священный месяц, благотворительность и паломничество в Мекку.

Фархад Абу-Салим, вернулся в Анжи-крепость в подавленном и поганом настроении. Злость и негодование кипели в его душе.

– Как это так, эти иудеи провели меня вокруг пальца и посмеялись над моим величием. Ну, ничего, это им с рук так просто не сойдет. Мой палач уж постарается на славу и выбьет из них сведения, где они припрятали золото. Он из них всю душу вытрясет, не было такого случая, чтобы кто нибудь не заговорил, – про себя размышлял он.

Жаждая мести, Фархад велел рабам нести носилки не как обычно во дворец, а к арке башни Альгамбра. Едва ступив на землю, не обращая внимания на приветствие стражи, он направился наверх, в святая святых, в мрачную комнату, расположенную под самым куполом башни, где он, как и его предшественники на протяжении нескольких веков, творил правосудие над своим народом.

Смотровая башня Альгамбра, имела одну большую просторную комнату с четырьмя большими восьмиугольными окнами, выходящими на четыре стороны света. Наверх башни, и в правду, вела узкая темная лестница, освещенная красным светом горящих факелов, по которой, сейчас поднимался Фархад. Проделав весь путь без остановки, на одном дыхании, он добрался до входной двери в зал правосудия, вход в который находился между северным и восточным окном. Тяжело дыша, Фархад Абу-Салим, толкнул рукой дверь и вошел внутрь.

Посреди комнаты стоял большой овальный стол, заваленный свитками, наполовину исписанными текстами на персидском языке. Под пергаментными свитками можно было обнаружить несколько книг в кожаных переплетах. Тут и там, на столе, валялись различные вещицы и никому не нужные мелочи. Перед столом стоял массивный стул, больше похожий на деревянный трон. Если бы в эту залу башни Альгамбра, попал бы посторонний, ничего не знающий человек, то он бы, наверняка подумал, что место за столом на стуле-троне, должен занимать какой-то восточный чародей, но не никак не наместник провинции Иранского падишаха.

Фархад Абу-Салим тяжело опустился на стул и положил руки на поверхность стола. В комнате было прохладно. Мрачные, толстые стены старой башни никогда не прогревались до нужной температуры даже летом, а темные окна, закрытые мутной слюдой, не пропускали достаточно света.

– Эй, кто там есть в низу? – громко прокричал Фархад.

На лестнице послышался тихий шорох шагов и через пару минут в залу вошел векиль Абдурахман.

– Мой господин, – молвил он, – как только я узнал, что вы прибыли в крепость и сразу направились сюда, я сразу поспешил к вашей милости. Не угодно ли вам чего-нибудь?

– Угодно! Вели принести и растопить жаровню с углями, а то здесь что-то прохладно после дневного городского зноя. Да вот еще что, как только вернется Темиш-паша, пусть сразу идет сюда.

– Будет исполнено, мой господин, – векиль поспешно удалился, оставляя Фархада наедине со своими мыслями.

– А, что, если золота вообще не существует? Вдруг это все выдумки иудеев, для того, чтобы завладеть "Оком кагана". Тогда получается какая-то ерунда. Они не настолько глупы и прекрасно понимают, что без золота я не отдал бы им "Ока кагана". По всему выходит, что выкуп где-то рядом. Раз золото в городе, то я обязательно его найду!

Его размышления, на эту тему, были прерваны появлением рабов, которые несли за собой жаровню с горящими углями. Следом за ними, вновь, появился векиль.

– Темиш-паша сейчас поднимется к вам, мой господин, он пошел переодеться. Желаете еще чего-нибудь? – угодливо спросил Абдурахман.

– Позови моего палача, Мамеда, и вели страже привести сюда этих двоих иудеев, которых доставили в башню незадолго до моего приезда.

– Будет исполнено!

Векиль снова удалился. Спускаясь по лестнице, хитрый Абдурахман, думал о том же, о чем и его хозяин. А именно, он тоже хотел завладеть тайной золота хазар и перехитрить и опередить при этом Фархада. Достигнув подножья башни и войдя в караульное помещение, он властно отдал распоряжение:

– Эй, вы, быстро ведите только что прибывших узников наверх к повелителю, он ждет, и пошлите за палачом, сердцем чувствую, что господин задаст сейчас хорошую трепку поганым иудеям.

Фархад Абу-Салим, сидел за столом, просматривал пергаментные свитки и как бы невзначай пытался сосредоточиться, читая доносы. Однако слова текстов не лезли в голову. С досады, Фархад бросил очередной свиток на стол. В этот момент, он боялся признаться самому себе, что сейчас готов поверить во что угодно. Еще неделю назад он жил своей обычной жизнью, не помышляя ни о чем, но теперь, все вдруг резко переменилось, и думать и жить как прежде, стало невмоготу. С тех пор, как иудеи посеяли семена сомнения в его душе, наместник потерял покой. В голове сидела только одна мысль, страшная мысль, дикая мысль, державная мысль! От этой мысли, Фархаду, хотелось беззвучно кричать:

– Я великий шах, я сам себе государь и хозяин! – но другой, неведомый голос, словно издеваясь над ним, постоянно шептал в ухо: – Замолчи шут! Без золота ты никто!

Входную дверь бесцеремонно пнули ногой снаружи и в зал правосудия, словно вихрь, ворвался Темиш-паша, который со страшной злобой в голосе, прорычал с порога:

– Купец Аарон исчез вместе со своей семьей. Он, словно, провалился сквозь землю. Его дом и торговые лавки перевернули снизу до верху, но не нашли ни единого драхма. Ума не приложу, куда они могли спрятать это проклятое золото.

От удивления, Фархад, приподнял брови. Какая-то часть его подсознания, давно говорила ему, что золото хазар должно быть в доме Аарона, но слова Темиша положили конец его мечтам. Оставался только один выход, пытать захваченных на базаре иудеев.

– Я уже распорядился и послал за палачом. Узников сейчас приведут, – с досадой произнес он.

Темиш кивнул головой в знак согласия.

– Это правильно! Не потрошить же всех их соплеменников в Семендере. Казна совсем пуста, так, чего доброго, останемся вообще без налоговых поступлений.

На лестнице послышались тяжелые шаги и в зал, с низким поклоном, вошел могучий гигант, а следом за ним, трое стражников ввели связанных Завулона и Изобара.

– А вот и наши шутники, – потирая руки от предвкушения интересного зрелища, произнес Фархад. – Сейчас мы узнаем, куда подевалось золото.

Смуглый гигант, с кривым мечом на боку, заулыбался. Словно лошадь, он оскалил крупные белые зубы в довольной усмешке, которая была вызвана предстоящей работой. Глядя на палача, Фархад Абу-Салим, вздохнул с некоторым облегчением. Никому еще не удавалось сохранять язык за зубами, когда за свою работу принимался, искусный в своем деле, Мамед.

– Пожалуй, начнем! Давай-ка, Мамед, с этого, – наместник указал пальцем на Изобара, – я буду задавать ему вопросы, а мудреца оставим пока на десерт.

Схватив за волосы, Изобара, Мамед подсечкой сбил его с ног и поставил на колени перед наместником. Свободной рукой палач вытащил из-за пазухи шелковый шнурок, накинул его на шею жертвы, и приступил к работе.

Лицо тархана, постепенно принимало багровый оттенок, глаза вылезли из орбит, а слюна, струйками полилась изо рта, стекала на подбородок, от чего густая борода Изобара быстро намокла. Мамед действительно знал свое дело. Не давая жертве быстро задохнуться, он искусно сдавливал шелковым шнуром горло, стараясь как можно больше причинить страданий. Фархад подал знак палачу приостановить пытку, пока еще тархан не потерял сознания.

– Ну, что, упрямый ишак, будешь говорить, куда спрятали золото?

Изобар молчал. Уплывающее сознание медленно возвращалось назад в тело и он, жадно хватал воздух раскрытым ртом.

– Молчишь строптивец? Ты, вроде, из рода Ашинов, насколько я знаю? Сейчас я тебе напомню, как в былые времена посвящали в каганы. Да ты и сам, наверное, знаешь, как это у вас раньше делалось. Сейчас я дам команду Мамеду, он тебя снова придушит до того состояния, когда ты потеряешь сознание, а затем вновь приведет в чувство. Что там у вас полагалось спрашивать, вроде как, сколько лет будешь царствовать? Хотя я знаю ответ наперед, тебе никогда не стать каганом хазар, поэтому лучше подумай, если хочешь еще пожить.

Изобар сплюнул на пол, отказываясь говорить.

– Давай, Мамед, а я пока побеседую с мудрецом.

Палач снова приступил к своей черной работе, а наместник, хитро улыбаясь, обратился к Завулону:

– Скажи мне, мудрец, неужели тебе не больно смотреть, как страдает твой соплеменник? Эта же участь ожидает и тебя, но я милостив и могу подарить вам жизнь и свободу, если вы вернете мне мое золото!

– С чего ты решил, Фархад Абу-Салим, что оно твое? Ты не сдержал своего слова, почему мы должны верить тебе вновь?

– У вас нет выбора! Все, что есть в этом городе, принадлежит мне, даже ваши несчастные жизни. Расскажи мне, все что знаешь, а не то, я снова и снова буду пытать и мучить вас, да так, что даже камни, из которых сложена эта башня, заплачут от жалости! Что ты молчишь? Отвечай?

– Тебе не понять меня, Фархад. Дело в том, что сейчас пришло время, для моего народа, и есть такая возможность снять с себя цепи и уйти из униженного рабского положения, уйти из чужого ненавистного стада, гонимых сквозь тьму невольников, на алтарь чужого Божества. И когда это произойдет, наш народ, любыми силами и средствами, построит свою государственность под любым знаменем, которое в скором времени придет на твои земли, Фархад! Мы не боимся смерти. Ты можешь убить нас, но знай, это время, уже не за горами!

Наместник, словно ужаленный, вскочил со своего стула-трона, подлетел к Завулону и наотмашь ударил его рукой:

– Негодяй! Для начала я велю палачу вырвать твой поганый язык и скормлю его паршивым собакам, а потом, Мамед, станет рвать на кусочки твое тело раскаленными щипцами и тогда я узнаю всю правду.

– И тут ты ошибаешься, Фархад, – Завулон иронично рассмеялся, – если твой палач вырвет мне язык, тогда ты уж точно не узнаешь, где хранится золото!

От услышанного, Фархад, пришел в такую ярость, что принялся выполнять работу за палача. Он наносил удары по лицу и телу несчастного Завулона с такой ритмичностью и силой, что бедный, связанный узник, уже через несколько минут потерял сознание, и если бы, Темиш-паша вовремя не вмешался и не остановил Фархада, то тот, наверняка бы убил Завулона.

– Остановись, Фархад, всему есть свое время. Гляди, кажется, тархан приходит в себя?

Хватая воздух ртом, слово рыба, вытащенная из воды на берег, Изобар, медленно возвращался из небытия к печальной действительности, обводя окружающее пространство, налитыми кровью от напряжения белками глаз. Пытаясь выместить на ком-то свой необузданный гнев, Фархад, подошел к нему:

– Говори, сын плешивой собаки, где золото?

Несмотря на пережитые страдания, Изобар с ненавистью посмотрел на своего мучителя. Едва заметная ухмылка, в уголках плотно сжатых губ, промелькнула на его лице. Выдержав ответный, грозный взгляд наместника, он тихо произнес:

– Да будет проклят на веке тот, кто предаст завет предков и наденет на себя ярмо раба!

Фархад Абу-Салим задрожал от злости. Неописуемый гнев переполнил чашу терпения. Нервы сдали, не выдержав, он выхватил шелковый шнурок из рук палача, накинул его на шею Изобара и, забывая про все на свете, принялся, с остервенением, душить его. Когда Темиш-паша все же оттащил Фархада, было уже поздно. Бездыханное тело тархана лежало у их ног.

– Эй, там, внизу, – в ярости заревел Фархад.

На его зов, тотчас явился векиль.

– Что угодно, мой господин?

– Принеси хмельного арака, да побыстрее.

– Мой господин, я не ослышался? – удивленно задал вопрос Абдурахман.

– Я сказал арака, или ты плохо слышишь. Если так, то я поручу тебя Мамеду, он живо тебя вылечит и прочистит за одно уши!

Векиль побледнел от страха и бегом бросился выполнять распоряжение наместника. Тем временем, Завулон пришел в себя, поднялся с помощью Мамеда с пола и с грустью взирал на эту сцену. Фархад Абу-Салим подошел к нему. Его внимание привлекла поблескивающая на груди Завулона золотая звезда Давида. Он схватил талисман правой рукой и с силой рванул на себя. Звенья цепи не выдержали мощного рывка, одно из колец дало слабину, и звезда Давида оказалась в руках у наместника.

– Это единственное, что тебе достанется на память о нас, не считая старого хромого ишака, – с видом скорби и боли, тихо молвил Завулон.

Фархад вновь задрожал, его лицо исказилось гримасой ярости. Сдерживая свой пыл и пытаясь как-то унять гнев, он с силой, швырнул от себя звезду Давида. Пролетев через весь зал правосудия, золотое украшение ударилось о стену, отрикошетило и упало в жаровню с раскаленными углями. Увидев это, Завулон упал на колени и принялся молиться:

– Тебе, мудрому, вечному, милосердному, взываю, Тебя славлю во веки, Тебя, позволившего мне смиренно стоять перед Тобой и войти в священное братство Великой Тайны. Пусть Божественная благодать Твоя снизойдет на мою голову и даст мне мудрость не оступиться в час испытаний, но пусть имя мое будет примером и ум мой будет находиться в присутствии святых праведников…

В этот миг, зал правосудия, неожиданно окутался густым, липким туманом. Всем присутствующим стало тяжело дышать. Темиш-паша, хватаясь за горло, в страхе бросился бежать но, столкнувшись с векилем Абдурахманом в дверях, упал, и сильно ударился головой о стену. Туман не рассеивался, а наоборот, становился все гуще и гуще. Не понимая что, происходит, Фархад Абу-Салим, в ужасе попятился назад, но стоящий по середине зала стол преградил ему путь. Этот туман, проникая внутрь с каждым вдохом в грудь Фархада, окутывал его душу холодным липким страхом. В этот миг, угрызения совести, странным образом, посетили Фархада, а в голове пронеслись страшные мысли, и вспомнился жуткий вчерашний сон.

– Что происходит? Зря я нарушил свое слово. Вчера, во сне, Иблис предупреждал меня, "не бей собаку, потеряешь друга". В наказание за мой поступок, этот проклятый иудейский мудрец, навел на меня свои грязные чары!

От сознания всего этого, Фархад Абу-Салим, упал на колени и стал горячо молиться, взывая к Всевышнему о милости. После первых слов молитвы, туман стал немного редеть и между южным и восточным окном, на стене, возникла панорама, с которой, ангелы в блестящих одеждах, с укоризной взирали на происходящее. В неописуемом ужасе, Фархад Абу-Салим, закрыл глаза, еще глубже погрузился в молитву, забыв обо всем. Сколько прошло времени, он не помнил, но очнулся тогда, когда Темиш-паша коснулся рукой его склоненной, в молитвенном экстазе, спины. Фархад встрепенулся и пришел в себя. Все было, как и прежде. Тот же стол, заваленный пергаментными свитками, громоздкий стул-трон, в неразберихе кем-то опрокинутый и лежащий на боку, труп тархана на полу, испуганные лица Темиш-паши, Мамеда и Абдурахмана, только Завулон почему-то лежал без признаков жизни у восточного окна, в полушаге от жаровни.

– Посмотри, Мамед, жив ли он, – испуганно спросил наместник.

Палач подошел к телу и пощупал пульс на шее Завулона. Убедившись, что тот жив, он произнес:

– Хвала Аллаху! Живуч, пес поганый!

– Позовите стражу, пусть они бросят чародея в подвал, да не в общий зиндан, а в отдельный. Его не трогать, до особого моего распоряжения, но глаз с него не спускать, – произнеся на одном дыхании свою речь, наместник поспешил быстро удалиться из башни Альгамбра.

******

Очнувшись в темной, сырой яме, Завулон мучительно пытался вспомнить, что же произошло ранее. Мысли сбивались и путались в голове, пульсирующая боль в висках и телесные физические страдания, от полученных побоев, мало способствовали работе мысли. Кое-как сосредоточившись, он, эпизод за эпизодом, восстанавливал картину прошедших событий. В итоге, кадры из недавно прожитого, сложились в единое целое. По-всему выходило, что он, Завулон, застрял в этой проклятой, вонючей яме на веке. Пересилив телесную боль, он поднялся с постилки из жухлой соломы и осмотрелся вокруг. Яма, в которой он находился, представляла, по сути, колодец, метра три в диаметре. Тусклый свет, пробивавшийся через решетку сверху, едва доставал до дна. Завулон поднял голову и посмотрел на решетку. Высота, до которой, составляла три человеческих роста. Полюбовавшись, на тусклый свет, Завулон начал внимательно исследовать стены по периметру. По-всему выходило, что зиндан был выдолблен в грунтовом слое твердого ракушечника.

Завулон, вновь, сел на солому, обхватил гудящую голову руками и начал усиленно размышлять, над тем, как выбраться из создавшегося положения:

– Не зная, где я нахожусь, подкоп вести бесполезно. Это займет много времени и сил, притом, грунт из выдолбленного туннеля здесь нигде не спрячешь, сразу станет заметно. Времени у меня, скорее всего, нет. Через день другой, наместник справится со своим внутренним страхом, и тогда, с новой силой возьмется за меня. Тархан мертв, а Аарон ждет меня в условленном месте. Если нет возможности бежать от сюда, тогда обязательно должен существовать другой, какой-то выход.

Завулон усиленно размышлял, пытаясь нащупать спасительную нить. Он, наподобие утопающего, готов был цепляться за любую соломинку. В размышлениях прошло несколько дней, но ничего путного на ум не шло. Спасительная соломинка, появилась неожиданно, вернее ее протянул тот, от кого Завулон никак не ждал помощи. В темной, сырой яме зиндана, несчастный узник уже потерял счет времени, понятие о котором, из-за отсутствия дневного света, складывалось из того, как часто его кормили, спуская вниз, в корзине на веревке, воду и пресную лепешку. Отчаяние заживо погребенного, полностью завладело его сознанием, а тупая пустота от безысходности, наполняла его душу. И когда, решетка поднялась в очередной раз, и сверху сбросили веревочную лестницу, привыкший к одиночеству и темноте, начинающий потихоньку сходить с ума узник, не сразу придал этому значение.

Яркий свет от горящего факела, резко ударил по глазам, привыкшим к мраку. Завулон прищурился, приподнялся на правой руке, опираясь на пол, застеленный прогнившей соломой, и посмотрел наверх. Оттуда, по веревочной лестнице, к нему вниз, спускался человек, держащий в свободной руке этот источник света, который так больно бил по глазам. Спустившись вниз, нежданный посетитель, укрепил факел в специальной нише, выдолбленной в стене, осмотрелся вокруг, и тихо задал вопрос:

– Эй, ты живой?

Завулон поднялся с соломенной кучи и, прикрывая глаза ладонью правой руки от яркого света, внимательно оглядел нежданного посетителя:

– Ничего особенного, – подумал он, – чуть выше среднего роста, умное волевое лицо, белая закрученная чалма, чарыки на ногах, расшитые серебряными нитями с задранными к верху носами, наверное, обычный чиновник из окружения наместника. Интересно, чего ему от меня надобно? Если он пришел по приказу своего господина, то стража подняла бы меня сразу наверх. Тут что-то не так, у него ко мне есть определенный интерес, да и лицо его мне знакомо, я его где-то определенно видел?

– Меня зовут Абдурахман, я векиль великого наместника Абескунской низменности, Фархад Абу-Салима, защитника ислама и поборника справедливости! Однако, я пришел к тебе не по воле моего господина. Я хочу поговорить с тобой, как умный человек с равным себе. Тебе не откажешь в уме, иудейский мудрец, и я уважаю тебя за это. Хоть ты и напугал моего господина, но дни твои будут сочтены, как только его страх иссякнет. Тебя ждет неминуемая смерть, и я, и только я, смогу тебе предложить помощь.

– Вот как? И чем я обязан такой милости? – удивленно задал вопрос Завулон.

– Я не стану темнить и скажу правду. Ты, наверняка, знаешь, где спрятаны сокровища хазар. Ты, мудрец, не настолько глуп, чтобы гнить заживо в этой яме. Открой мне тайну, и мы вместе сможем воспользоваться богатством твоих соплеменников, покинем эту страну и заживем как ханы. Я человек слова, в отличие от своего хозяина. Если ты поможешь мне, то я отвечу тем же. Выбирай, либо ты сейчас со мной, либо завтра тебя ждет палач Мамед и ужасная смерть в итоге.

В голове Завулона вмиг созрел долгожданный, рискованный план. Немного подумав, для приличия, и взвесив все за, он ответил:

– Хорошо, Абдурахман! Я отдам тебе золото, но только ты должен обещать мне, что я обрету свободу!

– Я ручаюсь за это, как только я обрету желанное, мы тотчас покинем Абескунскую низменность, и тогда, мы окажемся вне власти Фархада.

– Тогда принеси мне поесть чего-нибудь сытного. Мне нужно набраться сил, а завтра, с утра, мы должны попасть в город.

– Ты получишь все, что требуешь. Утром я приду за тобой и принесу чистую одежду, и мы вместе покинем Анжи-крепость.

******

К утру следующего дня, векиль Абдурахман, все-таки, принял окончательное решение, покинуть своего господина. Соблазн был так велик, а искушение так сильно, что он решился на измену. Прихватив с собой чистую одежду для Завулона, он покинул Анжи-дворец и направился в сторону молчавших колодцев. Стража первого рубежа пропустила его беспрекословно, но на втором участке охраны, у самой темницы, его остановили.

– Именем, наместника Абескунской низменности и моего господина, приказываю вам, вывести из зиндана пленного иудейского мудреца и передать его мне, под мою ответственность. А так же, я требую охрану из двух воинов, для сопровождения узника в город.

Начальнику караула, не показались сомнительными слова векиля, он поверил ему, и через некоторое время, Завулона достали из темницы. Щурясь от яркого света, он вдыхал полной грудью воздух свободы. Векиль протянул ему чистую одежду, которую тот принял с едва заметной ироничной улыбкой, но впрочем, ее вряд ли кто заметил. Быстро переодевшись в чистое, под надежной охраной, Завулон покинул стены Анжи-крепости и направился в сторону городского базара.

Чайхана Исаака пользовалась хорошей репутацией у посетителей, но в это летнее утро их попросту не было. Исаак сидел в безделье под старым платаном, отгоняя мух от вазы, наполненной до краев восточными сладостями. Он очень удивился, когда в его заведение зашел векиль Абдурахман, но его удивление еще больше усилилось и сменилось изумлением, когда следом за ним, показалась стража, которая вела за собой Завулона со связанными спереди руками. Исчезновение Аарона с семьей и арест его гостей, не остался незамеченным в Семендере. В беседах, жители города много чего говорили по этому поводу, выражая сочувствие общине иудеев, но Исаак, как хранитель сокровищ, знал всю правду. Закон "Галаха" предписывал молчать, поэтому, визит векиля и связанного Завулона, посеял в душе старого иудея нехорошие сомнения. Однако он не подал виду, низко поклонился, и с раболепством, начал свою приветственную речь:

– Хвала Всевышнему, что он направил стопы ваших ног, достопочтимый Абдурахман, в мое убогое заведение! Чем я заслужил такую милость?

– Мы к тебе, Исаак, по делу, – ответил векиль.

– Какие могут быть дела, когда у меня в доме такой дорогой гость! Прошу вас, присаживайтесь и отведайте того, чего пожелает ваша душа. Все, что есть у меня, недостойного, в вашем полнейшем распоряжении.

Распинаясь в хвалебных комплиментах к гостю, Исаак усадил векиля за достархан под платаном и, продолжая заискивать и раскланиваться, кликнул слуг:

– Эй, вы, несите все самое лучшее, что только у меня есть. Хвала Всевышнему, он подарил мне сегодня самого дорогого посетителя, человека, которому нет равных во всем Семендере, кроме, пожалуй, самого наместника!

Успокоенный приятной обволакивающей лестью, Абдурахман, уселся на ковер под старым деревом. Он снял с головы чалму и начал поглаживать голову, проводя рукой по плешивой макушке.

– Пожалуй, я выпью холодного шербета, денек сегодня выдался знойный.

– Прошу вас, отведайте моего дивного молодого ягненка, с тушеным урюком, черносливом и изюмом.

– Нет, нет, в другой раз. Вели подать чего-нибудь попить своему соплеменнику, он изнывает от жажды, и так просил меня зайти на минутку к тебе, словно не пил несколько дней.

– Позволю себе полюбопытствовать, достопочтимый Абдурахман, что натворил этот человек, он вроде иудей? В чем его вина?

– Этот человек имел глупость не угодить самому наместнику, в этом-то и все его преступление.

– Тогда поделом этому паршивому псу, если он хочет пить, то пусть пьет воду из колодца, она холодная и прозрачная. Люди говорят, что она самая вкусная в городе.

Исаак подошел вплотную к Завулону, и отвел его подальше от стражи, на ходу приговаривая:

– Вот тебе колодец, пей, сколько влезет. Ведро и веревка на месте.

Когда разделяющее расстояние было достаточным, чтобы постороннее ухо не смогло бы уловить смысл сказанного, Завулон тихо прошептал:

– Помоги мне! Я хочу скрыться в колодце, надави незаметно на рычаг!

Исаак понял все. Оставив Завулона, он направился к старому платану, громко приговаривая на ходу:

– Для такого злодея даже воды жалко. Такие как он, только позорят нашу общину.

Подойдя к дереву, он незаметно для всех привел в действие секретный механизм.

Никто не обращал внимания на Завулона, потому что бежать ему было некуда. Векиль, отвлекаемый хозяином, сидел за достарханом и вкушал холодный щербет. Двое стражников, дорвавшись до дармового угощения, потеряли бдительность и упустили узника из поля зрения. Дождавшись подходящего момента, Завулон скинул вниз деревянное ведро с привязанной к нему длинной веревкой, и нажал на высеченную, на камне шестиконечную звезду. Вода стремительно стала уходить в бездну, обнажая таинственный туннель. Завулон оглянулся и посмотрел по сторонам. Никто не обращал на него внимания. Ухватившись связанными руками за веревку, он бросился вниз, стараясь приостановить стремительное падение, крепко приживая к телу канат внутренней частью бедер.

Первым на исчезновение пленника обратил внимание векиль. Он сердцем чувствовал подвох со стороны Завулона, и его худшие опасения оправдались. С громким воплем отчаяния, он бросился к колодцу, но внизу, к тому времени, лишь болталась пустая веревка. Выполняя приказ Абдурахмана, один из стражников полез вниз. Не успел он добраться до бокового туннеля, как мощный поток воды, резко пошел вверх, закружил его в водовороте и потянул на дно колодца. Через миг, вода приняла свой обычный уровень. Какое-то время все было спокойно, но затем, на поверхности пошли пузыри, и через пару минут всплыло тело утонувшего стража.

Векиль в ужасе схватился за голову. Черные мысли одна за другой, чередой пронеслись в голове:

– Что делать? Как теперь вернуться во дворец?

Мысленно, Абдурахман, был готов к тому, чтобы покинуть пределы Абескунской низменности и выйти, таким образом, из-под юрисдикции наместника, но с долгожданным золотом. А теперь, не имея последнего, приходилось бежать от гнева Фархада, без ничего, с пустыми руками.

Пока из воды вытаскивали тело, под душещипательные причитания старого Исаака, которые сводились к тому, что теперь, его заведение будет обязательно разорено, из-за того, что в самом чистом колодце города, утонули два человека, одного выловили, а труп другого, остался гнить на глубоком дне.

Векиль Абдурахман, стараясь быть как можно незамеченным, быстро покинул чайхану. На случай внезапного отъезда из Семендера, он заранее собрал вещи, и теперь, выйдя за городские ворота, он нещадно гнал лошадь, под палящим солнцем Абескунской низменности. Стараясь как можно быстрее покинуть пределы равнины, он держал свой путь в Ширван, где как он считал, его не настигнет гнев Фархад Абу-Салима.