Рескидда ликовала.
Внешние стены распахнули врата Акрит и врата Акридделат, внутренние - врата Ликрит Железноликой и Главные врата, стража разогнала уличных торговцев с их легкими лотками; нити аллей, протянутые от врат к площадям, обронили цветастые бусины лавчонок и стали величественны. На стенах, балконах, террасах толпились люди и, в ожидании, от безделья кричали и пели. Отчаянные лезли на выгнутые спины арок; оттуда, с узкого ската, обляпанного птичьим пометом, любоваться им предстояло разве навершиями шлемов, но наградой редкой отваге становилась приязнь светлокудрых дев.
Брусчатку Аллеи Цариц уже во много слоев устлали быстро вянущие на жаре цветы. Смотрители улиц непрестанно жгли благовонный камыш в больших казенных курильницах, но конский дух был неистребим, и только острый запах дыма и дубильного раствора, распространяемый верховыми драконами, соперничал с ним.
Казалось, странная эта смесь ароматов проникает даже сюда, в храм.
Джесет Четвертая, царица Рескидды, стояла в самом сердце города, в кумирне кафедрального собора, перед зеркалом, в чьей зыбкой глуби плескалось многоцветье ликующих площадей.
Кумирня была большой пустой комнатой; пожалуй, нечисто выметенной, - царица, прирожденная хозяйка, жалостно морщилась, отрывая взгляд от начародеенного стекла. Было обидно за богинь. Младшая Мать вновь отчитала бы ее, повторив, что эманации вечной сущности не воплощаются в мозаиках и не живут в кумирнях, но Джесет предпочитала других богинь. Детских; тех, о которых все еще любила сказки. Немилостивая Мать Рескит, на златом троне парящая среди облаков, Ласковая Дочь Арсет, идущая по караванным тропам и пыльным городским переулкам… Слово «эманации» напоминало о месячных недомоганиях.
Разряженные толпы текли и текли к Аллее Цариц. Вдали, над внешним кольцом стен, поднималась последняя игрушка Университета – воздушный шар.
Зеркало услужливо приблизило вид.
Обладатель шара явно поднялся в воздух не только кичиться дорогой забавой. Рослый молодец, ловко управляясь с печкой, завис между двумя сторожевыми башнями, на которые в обход всех уставов пустили зевак, и напряженно вглядывался в раскаленное желтое марево.
Он резко повернулся, чуть не вывалившись из корзины, замахал вниз красным платком, и тут же пронзительный, но сладкий звук знаменитых горнов рескидди донесся до королевы без всякой магии.
Джесет прерывисто вздохнула. Конечно, она рада, что не придется дышать пылью и мучиться от зноя; конечно, она не ревнует к престолонаследнице, выезжающей сейчас на площадь перед собором – туда ведет Аллея Цариц, туда, несомая воеводой, грядет живая Победа, – дочка, должно быть, уже вся взмокла в пышном облачении истефийских шелков. Хотя облачение положено ей, Джесет, а наследница гарцует верхом в полном женском лучном доспехе.
Это значительно жарче.
Джесет отвернулась.
С высокой стены на нее глянула Немилостивая Мать.
Поздний вечер. Залу малой библиотеки наполняет свечение, текущее из трех родников: танцуют языки пламени в камине, жемчужно изливается хрустальный бокал с начародеенной водой, ровно горит газовый рожок.
У храма нет типографии; если монахи теперь переписывают тексты, то лишь для себя, воспитывая терпение или размышляя. На двенадцати томах Легендариума стоят отметки университетского издательства.
Первым Рескит создала Солнце.
Книга тяжелая, металлические вкладки в переплете делают ее еще тяжелей. У восьмилетней престолонаследницы Джесет затекли колени. Прежде ей не дозволялось брать в руки Легендариум, хотя воспитатели говорили, что в книжках со сказками написано ровнехонько то же самое. Джесет не любит читать, но ей исполнилось восемь: теперь можно входить в храм, учиться магии и брать взрослый Легендариум. Ничего из этого ей не хочется, но надо же попробовать, что такое быть на треть взрослой.
Первым Рескит создала Солнце.
Тысяча дочерей и тысяча сыновей была у Великой Матери, и девять ликов, и бессчетное число рук и глаз. Все извела она из себя, была сама и не нуждалась в ином.
Мелко-мелко снизу написаны комментарии и примечания. Читать их у Джесет нет сил. Она и знать не хочет о мистическом смысле, системе иносказаний и раздетой, как хворый перед врачом, старой эзотерике. Что за глупая фраза «была сама»? Дальше…
Только дети ее томились; и нежа детей своих, Рескит создала Солнце. Они играли в Солнце и были радостны.
Царевна, с натугой читая, машинально расчесывала щиколотку и сковырнула корочку со ссадины. По ноге бежит кровь. Джесет заскулила от страха; но любой слуга донесет матери о ее слабости, - и мать вновь целый день будет в упор не видеть Джесет. Что может быть позорней для царевны-рескидди, чем бояться крови… Всхлипывая, она налепила на ногу лист писчей бумаги. Лист побурел, но кровь больше не течет.
Нежа детей своих, Рескит создала золото. Было много золота в обители Рескит, и дети ее играли с ним.
Никогда, никогда мать не дарила Джесет игрушек. Позавчера ей исполнилось восемь: это был страшный день, полный муки, как всякий день рождения царевны. Ее посадили на боевого коня, первого друга высокородной воители, конной лучницы... Не легконогий хотохорский скакун, - нет, это был зверь рескиддских кровей, отпрыск рода лошадей-хищников, которые, потеряв всадника, сами начинали убивать людей и коней врага.
Джесет так обмерла в седле, что не могла дохнуть.
После же Рескит создала песок; песок лег пустыней и лег степью. Было много песка. Дети Рескит играли им и были радостны.
Сначала матери пришлось по душе то, как спокойна царевна. Но стоило царице отпустить повод, - конь шелохнулся, и Джесет в глубоком обмороке повалилась набок. Ее успели подхватить, и она не ушиблась, только ободрала ногу.
«Кровь Арсет! - богохульствовала царица ввечеру, когда Младшая Мать приехала со службы - готовить царевну к первой инициации. – Кровь Арсет! Я рожала ее под колесницей во время похода. Ее баюкали боевыми песнями. Почему эта девка мочится от страха при виде оружия?»
Младшая Мать не ответила.
Джесет слушала под дверью.
Рескит, создавшая солнце, золото и песок, имела тысячу дочерей и тысячу сыновей. Все они играли и были радостны в своих играх, и Рескит была радостна ими. Однако песок не сохранял формы; золото сохраняло форму, но не имело жизни; солнце сохраняло форму и было полно жизни, однако оставалось вечно неизменным. И Арсет наскучили игры.
Неправда, в сказке говорилось по-другому… Строки Легендариума - тяжкие и сухо-железные, как удары подков о брусчатку. Читать скучно: Джесет сидит, тупо разглядывая многообразие шрифтов на странице и вспоминает подслушанное.
«У нее в роду сто завоевательниц!» - крикнула царица непонятно кому.
«Кто ее отец?» - нарушила тишину Младшая Мать.
«Йеркаан Хотохорский! - Джесет впервые услышала это имя, - Йеркаан, убивший десять тысяч врагов! Йеркаан!..»
«…чья мать – родная сестра твоей матери, - докончила священница. – Рескидда, Хотохор, Истефи, возьми великие царства или малые вотчины, - все царские и княжеские роды, придерживающиеся святой веры, находятся друг с другом в слишком близком родстве. Породистые животные болезненны».
Когда Арсет наскучили игры, она отделилась от прочих. Когда она отделилась от прочих, у нее пришла кровь. И в ее крови была сила и была воля. И она сотворила человека. Но, поскольку Арсет не была сама и нуждалась в ином, она сотворила человека из песка, солнца и золота.
Бездумно прочитав это, царевна вспомнила, что в сказке Арсет просто обрезалась одной из золотых игрушек. Что значит «пришла кровь»? Ножками? Почему «у нее», а не «к ней»? Даже любопытство было вялым и тупым: не хотелось звать, спрашивать, узнавать…
«Вырождение?» - тихо и безнадежно спросила царица. Джесет не думала, что голос матери может так звучать.
«Еще нет».
Изображение Немилостивой Матери смотрело так же строго, как смотрела на Джесет Четвертую Джесет Третья.
Царица глянула в зеркало.
Нестерпимое солнце извергалось с бледного небосвода. Рескидди любили сочный синий и живой зеленый цвета, но стены города, в отличие от стен домов, не украшали мозаичные картины; шлифованные плитки из твердых и светлых пород камня отражали чистое сияние Матери Солнца.
Триумфальное шествие приблизилось к вратам Акрит.
Согласно традиции, победоносные войска пройдут вратами, именованными в честь тех, чьим делом была война: им предстояло пересечь полгорода по Аллее Цариц, огибая древнюю стену, чтобы вступить во внутренний предел через врата Ликрит. Но распахнутыми пребудут и врата Акридделат, арсеитской святой, и Главные врата, жила торговли.
Первыми гарцевали конные лучницы, главная военная сила рескидди; их луки, натертые золотой мазью, ярко сверкали, и сверкали улыбки всадниц. Все жены боя происходили из дворянских или богатых торговых семей: умение стрелять со скачущего коня требовало постоянных упражнений, кроме того, лучнице нужна была дорогая, опасная и негодная в другую работу хищная лошадь.
Лезвие меча и его рукоять: много ли навоюешь яблоком черена, но и за полотно клинка не взяться рукой. Следом за смертоносными девами рескидди громыхала тяжелая копейная конница: отцы, братья и мужья.
Дальше плелся одинокий дракон с прибинтованными крыльями: униженный зверь покорно топал, с непривычки все время забирая вбок, и жалобно чихал, шумным сопением тревожа пыль мостовой. Поводья держала главная войсковая священница; Джесет не различала знаков на ее платье, но окормлять армию в походе могла не менее чем Средняя Сестра. В седле за нею возвышался безоружный и бездоспешный мужчина могучего сложения. Джесет узнала его, хотя и страдала неприличной царице забывчивостью. Арсен, маг. Брат ее покойного мужа.
Зеркало показало, как вблизи дракона утихают крики, люди перестают толкаться и налегать друг на друга. Лес поднятых рук, пальцев, сложенных молитвенным знаком…
И за теми, кто освящал поход, на расстоянии трех повозок следовала лошадь воеводы.
В мире не было воды, и человек умер, и стал злым духом. Арсет заплакала, и ее слезы стали соленой водой. Она вновь сотворила человека, но вода была солона, и он умер, став злым духом. Тогда Арсет погрузилась в раздумья и, поразмыслив, создала пресную воду с прохладой, и деревья с тенью, и рыб, и животных. Но все это высохло и умерло, ибо в мире не было ночи. Злые духи кружили бури и хохотали. Арсет прогнала злых духов. Она призвала силу своей крови и создала мир, где может жить человек. Для этого она затмила солнце. И была ночь. Был день Рескит и стала ночь Арсет. И Рескит была гневна.
Царица Джесет гневна, и в гневе своем куда страшнее Немилостивой Матери. Царевна стоит перед ней, маленькая, щуплая, трясущаяся, как кустик тамаринда перед сирокко. Постаревшая мать раздалась вширь, но под обвисшей кожей не жир, а мускулы, и медные глаза Джесет кажутся раскаленными докрасна.
«Сама-то ты чего хочешь?» - сумрачно произносит царица.
Она устало развалилась на низком диване, но Джесет и в бою не более бывает грозна. Нижняя челюсть ее напряженно ходит из стороны в сторону, тошнотворный скрип ввинчивается в уши: к старости зубы царицы расшатались.
Царевна судорожно глотает. Ее сотрясает дрожь, ей жарко, она не чувствует тела и больше всего боится, что к ней вернется детский ночной порок.
«Н-н… н-нич…» - на выдохе, не думая, стонет она, охваченная надеждой жертвы – если отдать все, то отпустят.
«Дура», - утомленно говорит мать, и веки ее, давно покинутые ресницами, заслоняют нестареющее пламя глаз. – «Ду-ура!» - почти воет грозная Джесет, тряся головой. – «Ну за что мне это, богини?..»
Джесет-старшая смирилась с тем, что дочери не поднять ее стяг воеводы. Но Рескидда, самый просвещенный город под солнцем, открывала тысячу путей: Акридделат, царица и Младшая Мать одновременно, была канонизирована… ну ее к духам, святую! Царицы-законодатели, светочи наук и искусств, сами ученые, сочинительницы, маги, наконец…
Царевна оказалась безнадежно глупа.
Она не выказала никаких дарований, кроме способности к домашней магии, столь ничтожной, что и этому учить Джесет выходило бессмысленным.
Все, на что годилась царевна – помогать при кухарне, мести пол и шить платья куклам, которых обычаем полагалось торжественно сжечь после первой инициации, много лет назад.
Арсет спряталась, но злые духи указали ее Рескит. Рескит послала за ней огни и вихри. Арсет воздвигла горы и остановила их. Рескит взяла горы и бросила. Арсет создала океан и горы упали в океан. Рескит велела солнцу жечь и высушить океан. Но океан пролился дождем и стали облака, снег и туман. И Рескит больше не видела Арсет.
…куда убежать? Что сделать, чтобы никто больше не видел ее и ничего от нее не хотел?!
«Жаль», - сказала Младшая Мать. В ее кратком слове, как в глубоком и тихом «свят», завершающим службу, слились все песнословия круга: «мы сделали все, что могли», сказанное деканом медицинской кафедры, «нам горько сознавать…», недоговоренное магом-целителем, «что же теперь будет?», выдохнутое одной из Старших Дочерей.
Семь лет, прошедших от первой инициации до второй – немыслимо долгий срок. Младшая Мать тайно посылала на медицинскую кафедру Университета. Оттуда пришла аспирантка – удивительной красоты девушка, похожая на изваяние Арсет в кумирне, - быстро осмотрела царевну, щупая ее пальцами сильными и жесткими, как у лучницы. Потом ученая обернулась к Младшей Матери и равнодушно сказала что-то на чужом языке.
Верховная священница, окостенев лицом, медленно выпрямилась; трясущимися пальцами сжала переносицу.
«Царевна сможет родить?» - глухо спросила она.
«Если будет желание царицы, мы соберем консилиум, - ответила красавица. – В настоящий момент у науки есть средства…»
На золотом троне среди облаков парила Рескит. С ней были ее дети и злые духи. Они увидели людей. И дети Рескит стали играть с людьми, а злые духи – вредить им. Злые духи боялись Арсет, и люди стали молиться ей.
Царевна втянула носом сопли.
Медики поили ее какими-то пилюлями: от них ее груди набухли, как должно было случиться много раньше, в разных местах выросли волосы и наконец пришла кровь, что позволяло девушке-арсеитке считаться на две трети взрослой. Младшая Мать провела над царевной обряд второй инициации, но была печальна, а ученые доктора качали головами.
У царствующей Джесет не было других детей и не могло быть: рожая едва не на поле битвы, надменная поплатилась за любовь к кровопролитию. Джесет Третьей наследовала Джесет Четвертая.
Джесет Четвертой мог не наследовать никто.
…имя Младшей Матери было Акридделат: то же, что у древней святой.
«Мы будем молиться, - сказала Акридделат. – Успокойтесь, царица. И найдите подходящего молодого человека – умного, здорового, низкородного. Я бы посоветовала искать среди студентов или учеников магов. Ясно, что править будет принц-консорт, - есть редкая возможность выбрать хорошего правителя. Да будет милость Дочери».
Через два года Джесет выдали замуж.
Зеркало словно моргнуло: изображение потускнело, исказилось и вновь стало четким. Теперь оно показывало храмовую площадь, где престолонаследница Энгит, в посеребренном панцире и зеленой шелковой мантии, ниспадавшей до бабок коня, готовилась двинуться навстречу воеводе. Младшие Дочери вымели площадь чище кумирни. Свита была одета просто и строго, под стать госпоже; кто мог вытерпеть в жару доспехи, и в этом подражал царевне.
Джесет Четвертая оказалась единственным уродом в династии.
От братьев и сестер Арсет было больше вреда, потому что они не боялись Арсет. И иные люди молились им и умилостивляли их.
Джесет прерывисто вздохнула. Конечно, она рада, что не приходится дышать пылью и мучиться от зноя; конечно, она не ревнует к престолонаследнице…
Воевода нелепо выглядела на стройном тонконогом коне. Она была похожа на мешок муки в седле - толстая, низкорослая, сутулая, изнуренная жарой и долгим переходом, победительница явно хотела не пиров и триумфов, а в купальню и спать.
Когда мать умерла, Джесет плакала. За эти слезы самая суровая воитель не осудила бы ее, но царевна все равно заперлась – частью из привычки прятаться, частью затем, что плакала не от горя, а от несказанного, почти мучительного облегчения. Впервые успокоенная, она бездумно смотрела, как мать опускают в землю, как прободают ритуальным крюком яремную жилу ее любимого коня, как в склеп, возведенный над могилой, вносят золотые сосуды с благовониями и перед тем, как заложить вход, оставляют мертвой царице Рескидды ее меч и лук с колчаном стрел.
Джесет была, наконец, свободна.
И та, и другая Джесет.
Живая - расцвела.
Робкая затворница, она посмела требовать развлечений. Соколиные и драконьи охоты, скачки и поединки с гвардейцами не влекли ее, не повеселили бы юную Джесет и элегантные ученые споры, тем более – непонятные забавы магов. Но танцы и фейерверки – об этом она мечтала всю жизнь. Джесет плохо танцевала, но она почувствовала вкус к нарядам и бриллиантам, к любованию собой, такой величественной и сверкающей. Исен, женившийся на царском венце, стал поглядывать на нее иначе, чем с добрым равнодушием, и это подхлестнуло ее. Царица стала с наслаждением капризничать, воображая себя той прекрасной, которой позволено все, кричать на слуг, щедро рассыпать кары, и слуги, прежде жалевшие тихого птенца, озлобились.
Прошел год, и Младшая Мать сочла, что Джесет достаточно развлеклась.
Третьи же стали молиться Рескит. Но Матери нет дела до людей. Поэтому заступница их Арсет. Поэтому только арсеиты исповедуют святую веру.
Зеркало показало, как воевода въезжает под свод врат Ликрит.
Она не была уроженкой Рескидды, и звали ее варварским именем, несуразным и неженским. У себя на родине, в Ософе, она, верно, считалась бы недурна собой. Там ценили таких: пухлых, круглолицых, с широкими черными бровями и крупным алым ртом. Поджарые светлокудрые рескидди красоту понимали по-иному, но победоносную Иманаа любили совсем не за стати.
Лицо воеводы не выражало ничего.
Пешие воины, все как один плечистые бородачи, вышагивали за ее конем так, что Джесет почти видела, как сотрясается мостовая.
Дальше шли пленные.
Царица, часто моргая, - выпала ресница, - бродила слезящимся взглядом по их отупевшим лицам и грязным телам; в прорехах истрепанной одежды сквозила не кожа, а бурая корка из песка, пота и крови. Обильные татуировки изобличали язычников. Богомольная Джесет почувствовала глубокое отвращение.
Так, внемлите, есть арсеиты, чья свята вера; есть еретики-рескиаты. Прочие же, кто жертвует мишуре, есть заблудшие или же злонамеренные, и предназначение их как у скотов.
Зеркало, точно наделенное разумом, избирало места, где совершалось наиважнейшее. Пленных захлестнула серая вода; из стеклистого марева выступил горельеф, спустя миг обретший почти телесную подлинность: Энгит со свитой.
По обычаю, встречать воеводу должна была только царица – если сама она не предводительствовала войсками. Но Джесет, как ни бились с ней знатоки ритуалов, так и не запомнила все надлежащие обращения; по чести, она просто боялась толпы. Дочь с готовностью заняла ее место. Энгит едва ли не со второй инициации, пришедшей как по часам через четыре года после первой, правила вместо Джесет. От бабки царевна унаследовала жесткий нрав и воинственность, от отца - умение отказываться от собственного честолюбия ради честолюбия государственного: Энгит не отправлялась в походы, решительно заперев себя самое в цветниках Рескидды – для докладов и законоуложений.
Иманаа воевала лучше.
Джесет вздохнула. Пока Исен был жив, ей не было так плохо. Все-таки глупая женщина при муже – это не то, что глупая женщина сама по себе.
С годами она научилась жить невеликим умом. Она слушалась мужа и Акридделат, не просила многого и рожала дочерей. Двадцатидвухлетняя Энгит обещала Рескидде возвращение славной эпохи древних воителей, девятнадцать было Ликрит, возлюбленной магии, пятнадцать – Керисет, задумавшей учиться на архитектора. Царице хотелось родить мальчика, но – не вышло.
Она могла гордиться дочерьми. Мужем. Цветущей страной.
…злобная, кислящая зависть выгрызала душу. Царице суждено было навсегда остаться блеклым номером в ряду Джесет.
Иманаа, толстую черномазую ософку, песенники называли Рескидделат.
Щитом Рескидды.
Джесет вновь посмотрела в зеркало: чародейный свет стал резок, словно неживое стекло окликало царицу. Возможно, так и было: наговаривала его сама Младшая Мать, обладавшая немалой магией.
Воевода, обогнав грустного дракона и собственную гвардию, выехала на площадь. Они с Энгит спешились одновременно. Зеленый плащ престолонаследницы заплескался, как знамя духов плодородия, и, чрезмерно длинный, рассчитанный на всадника, был непринужденно подхвачен золотой пряжкой.
Энгит обожала Иманаа. Энгит была влюблена в Иманаа.
Энгит, к несчастью, раньше дала бы четвертовать себя, чем зачала, совокупившись с мужчиной. Младшая Мать надеялась, что с годами она сможет принудить себя к браку, но подруга Энгит из медиков, смеясь, обещала наколдовать царевне хорошую дочку. Каким образом – Джесет даже не пыталась понять. Ее собственная плодовитость в свое время была заботой Младшей Матери, и Энгит тоже предстояло иметь дело с нею.
Иманаа в свои годы тоже оставалась нерожухой, но не оттого, что предпочитала женщин. Она, ософка, пятнадцать лет жила рабыней в гареме и равно ненавидела оба пола.
Она, казалось, вообще ни от чего не получала удовольствия. Иманаа спала одна, не имела друзей, не переносила вина и курений, не понимала искусства, не питала особой любви к соколам и драконам, не отличалась честолюбием, и даже победоносные походы были для нее только жарой, поносом и стертой кожей.
Только однажды Иманаа видели хохочущей от счастья: когда горел ее родной город. Ософ, где отец Иманаа насмерть забил свою наложницу, изнасиловал возле еще теплого трупа дочь-подростка, а потом велел ей отмывать с пола и стен материнскую кровь. Он был очень набожным человеком, ее отец, он любил послушание и опрятность. Рескидделат убивала его неделю.
Рескидди созданы из песка, солнца и золота, но Иманаа ненавидит желтый цвет. Поэтому премудрая Энгит, заметив некогда, что глаза воители смягчаются, когда она смотрит на зеленое, неизменно облачается в листву и изумруды; даже природный серый цвет глаз сменила, заплатив магам втридорога...
Она подходит к Рескидделат, чтобы чествовать ее, и толпа взрывается криком любви.
Вот они, две, друг другу под стать: военачальник и правитель, сухая кость и женоложица.
Джесет на мгновение почудилась в груди ненависть к собственной дочери.
…горький стыд.
Недолгое время еще постояв перед брызжущей красками картиной, царица отвернулась и медленно пошла к створу дверей, инкрустированных перламутром и костью.
Она заранее пообещала себе, что не станет больше смотреть на изображение Рескит, но намоленный чертог обладал собственной волей, - взгляд Немилостивой Матери, упершийся в спину царицы, ощущался явственно и паляще.
Ужасал.
За шестьсот лет, прошедших с основания города, никогда Рескидда не была так богата, могущественна, победоносна и красива.
1.08.04