1

Майор налоговой полиции Никита Орел вышел из здания суда, расположенного на Баррикадной улице. Настроение у Никиты было отвратительное. На улице стоял раскаленный июньский день, в воздухе висел тяжелый смог от стоявших в пробке машин и к тому же отовсюду летел и норовил залезть в глаза и нос мерзкий тополиный пух. Бросив вокруг неприязненный взгляд, он направился к припаркованной на противоположной стороне улицы машине.

На суд ему пришлось явиться при полном параде, то есть в костюме, так что теперь, весь этот жаркий летний день, предстояло чувствовать себя идиотом. Никита подошел к своей кляче, как он называл темно-синюю «шестерку», и открыл дверцу. Из машины пахнуло, как из духовки. Ну вот, еще и это… Утром он оставил машину в тени, но теперь солнце добралось и сюда…

Никита сел за руль и открыл окно. Вместо освежающего ветерка в машину ворвалась белая тополиная гадость. Он включил радио и начал выруливать из своего закутка. «Тополиный пух, жара, июль…» – надрывался приемник. Какой, к черту, июль! Хоть бы знали, придурки, когда он бывает, этот тополиный пух…

День у Никиты не заладился с самого утра. Началось с того, что сломался электрический чайник. Хрен его знает, что там с ним приключилось. Ему-то все равно, в чем воду кипятить, но мать расстроилась. Ее можно понять – чайник был чуть ли не единственной современной вещью в доме, вся остальная обстановка в доме самая что ни на есть спартанская. А впрочем, так и должно быть, усмехнулся Никита, как же иначе. Сапожник должен, просто обязан быть без сапог, ну а сборщик налогов – без денег! Это непреложный закон жизни.

Да, у всей этой сволочи, этих так называемых бизнесменов, есть повод над ним, Никитой Орлом, смеяться. И правильно! Чего ради он бегает за ними, выслеживает, ловит, пополняет казну государства?.. Как это громко звучит: «Пополнять казну государства!» И как глупо… На кой черт он служит этому государству, которому нет никакого дела до своего слуги? И зачем служить государству, которое не желает платить даже мало-мальски пристойную зарплату? А что? Может, бросить все к черту, наняться в охрану к крутым бандитам и начать закрывать своим телом их мерзкие жирные хари, как Матросов амбразуру? Как ни противны эти люди, но зато это даст возможность хорошо одеваться и питаться и еще ездить отдыхать на Канары… Свинская жизнь, свинские мысли…

В неудачные дни вроде сегодняшнего подобные мысли возникали у Никиты сами по себе. Они лезли в голову с той же навязчивостью, с какой лез в глаза тополиный пух. И средство от них было такое же, как и от пуха, – надо было просто подождать, когда пройдет отпущенное им время, и мысли эти кончатся сами по себе. Так же, как и тополиный пух. Потому что, как бы ни ругал Никита свою работу, он знал, что иначе жить не может и не будет. Ведь кто-то должен ловить вора за руку и пополнять казну государства? Должен, иначе наступит беспредел… И еще в глубине души Орел знал, что охранять ублюдков он не будет никогда. Он может служить, как это ни звучит высокопарно, только чистым идеям, пусть нынче такие и не в моде. Да, если хотите, дело даже и не в чистоте идей. Просто ему нравится его жизнь. Ему нравится решать задачи, и не просто задачи – сверхзадачи. Он готов сутками не спать и не есть, вычислять и рассчитывать, кто и зачем, а потом сутками выслеживать добычу и ловить. Он – охотник, и если уж на то пошло, и Канары, и большие деньги ему ни к чему. Что там хорошего? Лежать кверху брюхом и смотреть на небо? Сдохнешь от скуки. Он любит свою работу и ни на что ее не променяет…

Только вот почему он должен корячиться за такую жалкую зарплату? И почему именно он?.. Машина опять стояла на перекрестке, и опять лез в лицо тополиный пух. Никита закрыл окно…

В налоговую инспекцию Никита Орел пришел из МУРа. Его позвал туда его нынешний шеф, полковник Владимир Владимирович Дуров по кличке Дед. Они вместе ловили бандитов, и, когда Дуров предложил Орлу новую работу, Никита решил, что Дед сбрендил. Что он будет делать в этой налоговой полиции? Копаться в бумагах и выискивать арифметические ошибки бухгалтеров? Но Дед обещал, что работа будет интересная и уж точно ничем не будет отличаться от их прежней муровской.

Работа действительно оказалась неплохая. Вот только доказывать виновность преступников здесь было куда сложнее, чем в МУРе. В результате крючкотворства юристов, готовых за большие деньги спасать от правосудия кого угодно, многие воры выходили из воды сухими. Да и с законодательством была такая неразбериха, что не приведи бог. И к тому же никто не любил налоговую. Не только крутые воротилы, но и простые налогоплательщики. Никита столько раз видел кислые рожи при словах «налоговая полиция». Но со временем он привык. Менты ведь тоже не пользовались популярностью у населения, хотя отдавали все силы на благо и во имя этого самого населения. А впрочем, население право. Кто будет любить организацию, которая будто бы собирает деньги, чтобы платить из них пенсии и зарплаты. Ну и где они, эти самые пенсии и зарплаты? Неужели вот эти жалкие крохи?..

Была и еще одна вещь, которая, как понимал Никита, лежала в основе этой нелюбви народа к ним, силовым органам. Народ – он так устроен, что всегда хочет видеть, как зло будет наказано. Народ всегда ждет, что вора в наручниках прямо из зала суда отведут в тюрьму. А вот этого-то очень часто и не происходило. И ничто так не бесило Никиту, как слишком частая невозможность доказать на суде, что вор должен сидеть в тюрьме.

Так случилось и сегодня. И это, в общем-то, и было причиной его теперешнего плохого настроения.

Сегодня в суде рассматривалось дело одного жулика-банкира по фамилии Пилюгин. Человек с такой жалкой фамилией прославился тем, что, пользуясь разнообразными хитрыми махинациями, перекачивал деньги за бугор. По общему мнению отдела розыска, эти махинации были слишком оригинальными для его интеллектуальных возможностей. Не меньшую известность Пилюгину принесла и крутая неуплата налогов.

Пилюгина отдел розыска пас долго, весь отдел, начиная с Орла и кончая самым младшим сотрудником группы Женей Калинкиным по прозвищу Джексон. В конце концов нашли все же парочку зацепок, взяли банкира за хобот и посадили. И вот теперь в главном офисе налоговой полиции на Маросейке все ждали результатов и надеялись, что излишне активный предприниматель проведет на нарах хотя бы пару годков за свои прегрешения.

Но на суде все обернулось хуже некуда. Дело было отправили на доследование, а судья, изменив меру пресечения, отпустил Пилюгина прямо из зала суда под подписку о невыезде. Судя по всему, оригинальность махинациям банкира Пилюгина придавал кто-то другой…

Никита притормозил и мысленно выругался. На улице возле комплекса зданий Федеральной службы налоговой полиции России, находящегося по небезызвестному адресу – Маросейка, 12, места для парковки не было. И Никите пришлось поставить свое не первой молодости средство передвижения в Старосадском переулке, чуть ли не у здания Исторической библиотеки, где всегда были толпы готовых на любую пакость студентов. Пару месяцев назад эти интеллектуалы написали на дверце Никитиной машины самое известное российское слово. И ведь опять напишут…

Он вошел в здание налоговой полиции. Небрежно махнув удостоверением перед носом прапорщика, через переход, соединяющий представительское здание с основным четырнадцатиэтажным рабочим корпусом, отправился прямиком к лифту.

Через пару минут Никита шел по коридору восьмого этажа. До двери с табличкой «Отдел розыска», под которой сейчас висела другая, накорябанная чьей-то рукой на куске картона: «Уголок Дурова».

– Опять Джексон! – хотел было возмутиться Никита, но, взглянув еще раз на картонку, понял, что сердиться на Джексона нет никакой возможности. Он набрал код на цифровом замке и вошел внутрь.

В пустой короткий коридор выходило с десяток дверей. Никита секунду-другую постоял, прикидывая, с чего бы начать, и затем решительно направился к двери в глубине коридора. Открыл он ее без стука.

 

2

Это была приемная, которая вела в кабинет шефа, того самого Деда, как за глаза все они, сотрудники оперативного отделения, называли полковника Дурова – начальника отдела розыска.

Владимир Владимирович был невысокий, плотный человек лет пятидесяти. Поверхностному наблюдателю было бы сложно описать Деда подробнее, а то и вообще невозможно. Бывший муровец, классный сыскарь, по внешности Дед мог вполне сойти за слесаря-сантехника, хотя на каком-нибудь светском приеме способен был совершенно преобразиться и дать фору любому графу, не говоря уже о новых русских…

Шефа в отделе горячо любили и относились к нему с какой-то скрытой нежностью. Дуров никогда не давал своих подчиненных никому из начальства в обиду, хотя самолично спускал с провинившихся три шкуры. Но делал он это один на один.

В крохотной приемной стучала по клавишам компьютера секретарь Деда Надя Соколова. Она подняла голову от клавиатуры и улыбнулась Орлу.

Рядом с Надей на стуле примостился молодой человек. На вид ему было лет двадцать восемь – тридцать. Вид вполне интеллигентный, умные серые глаза, костюмчик стильный, симпатяга, Ален Делон, по-другому не скажешь. Один из тех, за которыми девушки стаями должны бегать.

Орел не любил красавчиков. Личный жизненный опыт Никиты говорил о том, что все они, как правило, с хо-орошей гнильцой. И хотя сидевшего в Дедовой приемной молодого человека Никита никогда раньше не видел, он нисколько не сомневался, что его соображения насчет гнильцы относятся и к нему, целиком и полностью.

– Надя, Дуров на месте? – спросил он.

– У себя, Никита Сергеич, – улыбнулась в ответ Надя. – Ждет. Уже несколько раз вас спрашивал.

Орел постучал в дверь кабинета и вошел.

Кабинет Деда разительно отличался от любого кабинета во всем четырнадцатиэтажном здании. Каждый, кто переступал его порог, сразу чувствовал дыхание иной эпохи. Среди подчиненных даже ходили анекдоты, что мебель Дед вывез из кабинета Сталина. Стол, обитый зеленым сукном, зеленая лампа. Впрочем, то же самое Орел видел и в кабинете Деда на Петровке. На стене, как и там, висел все тот же портрет Феликса Эдмундовича Дзержинского, который Дед не убирал никогда, даже когда вся страна дружно сносила памятники, когда-то воздвигнутые этому человеку.

Дуров, не прерывая разговора по телефону, сделал Орлу знак заходить и садиться. Никита послушно плюхнулся на стул и замер, ожидая, когда у полковника дойдет очередь и до него. Наконец Дуров положил трубку, однако глаза на Никиту поднял не сразу. Он бегло просмотрел какую-то бумагу, сделал на ней пометку, перевернул бумагу по старой муровской привычке текстом вниз и только тогда хмуро сказал:

– Ну, что там на суде? Порадуй старика.

– А ты, Владимир Владимирыч, угадай с трех раз, – не менее мрачно предложил Орел.

Обращаться к Деду на «ты» было личной привилегией Орла. Он заслужил ее, проработав с ним бок о бок восемь лет еще на Петровке. Каждый раз, когда они оставались наедине, Никита активно ею пользовался.

– Ты что, Кощей Бессмертный, а я Иван-дурак? Излагай давай, – буркнул Дед.

И Никита начал рассказывать, сбросив привычную для него маску невозмутимости. Все равно бесполезно, Деда на мякине не проведешь.

– Короче, дело отправлено на доследование. Видел бы ты довольную рожу адвоката. Отпустили этого гада прямо из зала суда домой – праздновать победу. Только подписку о невыезде взяли. Две минуты – и нет никакого дела! – в сердцах сказал он. – А Пилюгин, сволочь, прямо в глаза мне смотрел и скалился! Много бы я отдал, лишь бы узнать, кто этого Пилюгина в городской думе прикрывает!

– Что ты несешь? – проворчал полковник. – Какая на хрен дума? Он же не Мавроди. Обычный жулик средней руки…

– А ты что думаешь, не прикрывают? Что, по-твоему, это судья оказался такой добренький? – возмутился Никита.

– Остынь, остынь. Никто его не прикрывает. Туфта это все. Мелкий жулик. Либо связи в прокуратуре, либо еще проще – адвокат хороший попался. Вот последнее – скорее всего. Зацепку хороший адвокат всегда найдет, тем более что мы и сами не без греха. Так что успокойся, чего после драки кулаками-то махать. Сами не доделали дело, сами теперь и будем свое дерьмо расхлебывать. Всем сейчас начальство накидает банок. И тебе, и мне, и следакам. Да-а, наслесарили…

 

3

Дед помолчал, вертя в пальцах ручку, и сказал:

– Ладно, слезами горю не поможешь. У меня в приемной парень сидит, прикинутый такой, видел?

– Видел. А что?

– Ты все плакался, что у тебя в КОБРЕ (команда быстрого реагирования) людей не хватает? Ну так получай обещанное пополнение. Сначала посмотришь на него, пообщаетесь. Если он тебе подойдет, то пополнишь свою группу.

– А откуда он, такой красивый-то? – осторожно спросил Никита. – Для опера слишком чистенький какой-то. Из ГУЭПа, что ли?

Дуров ухмыльнулся:

– Щас! Из «конторы».

Некоторое время Никита ошарашенно молчал. Потом встал и склонился перед Дедом в старорусском поклоне, приложив руку к груди.

– Ну, блин, спасибо, барин, – проникновенно сказал он. – Ну уважил так уважил! Мне для полного счастья не хватало как раз чекиста. Ты что, шутишь, Владимирыч?! Мне опытные оперы нужны, а не кабинетные мальчики с горячим сердцем, холодной головой и чистыми руками! Или хотя бы один опытный опер, на которого я мог бы часть своих дел скинуть. Что он у меня будет делать, этот фээсбэшник? Шпиенов ловить?

– Работать.

– Тухлятина это будет, а не работа. Это кто ж нам такую подлянку подложил?

– Замначальника управления, – ухмыльнулся Дуров.

– Шапорин? Понятно. Сам из «конторы» и нам такого же сосватал. Рыбак рыбака…

– Можно подумать, что я, когда про это узнал, от счастья зарыдал, – перебил его стенания Дед. – Ничего. Парень, судя по всему, умный, еще неизвестно, по каким причинам он оттуда свалил. Поднатаскаешь его потихоньку, обломаешь. Но только смотри у меня! Чтобы без всяких там штучек-дрючек, а то знаю я тебя. Замордуешь парня, а мне потом отвечать.

– Да когда я кого из своих мордовал? – возмутился Орел.

– А кто Калинкина на третий день службы отправил в наш медпункт к Леночке сдавать сперму на анализ? Якобы для последующего агентурного внедрения в подпольный бордель? – ехидно уставился на своего заместителя Дед.

– Да Женька меня тогда просто неправильно понял! – попытался отмазаться Никита.

Вообще-то в КОБРЕ новичков обязательно разыгрывали – такая уж была традиция. Проверка на вшивость. Такие проверки сразу показывали, кто есть новичок – свой человек или чужак.

– «Неправильно понял»! Молчи уж, – сказал полковник и нажал кнопку селектора. – Надя, пригласи ко мне Русанова.

Открылась дверь, и модник-симпатяга вошел в кабинет.

– Разрешите, товарищ полковник? – спросил он.

– Проходи, садись, – сказал Дед. – Знакомьтесь. Капитан налоговой полиции Дмитрий Андреевич Русанов. Ранее – ФСБ, контрразведка. Направлен к нам сразу после курсов переподготовки.

Никита посмотрел на невозмутимого красавчика и сказал:

– Понятно. А меня зовут Никита Сергеевич, фамилия наша Орел. Я – бывший мент из МУРа. А теперь майор налоговой. Тридцать четыре года от роду, разведен, не был, не привлекался и тэ дэ и тэ пэ.

– Ну вот и познакомились, – буркнул Дуров и обратился к Никите: – Капитан Русанов будет работать непосредственно под твоим чутким руководством. Вводи его в курс своих дел. Познакомь с доблестным коллективом. Все.

Дед демонстративно (дескать, валите отсюда сами знаете куда) потащил к себе телефон, и Орлу с Русановым оставалось только выкатиться из кабинета.

 

4

Выйдя из приемной, Орел направился ко второй двери слева, на которой красовалась табличка: «Заместитель начальника отдела розыска Орел Никита Сергеевич».

Действительно, официально майор Орел значился заместителем Дурова по текущей отчетности, а на деле же он возглавлял секретное подразделение налоговой полиции, которое было создано совсем недавно. Основную часть подразделения составляло аналитическое ядро из шести человек, каждый из которых был лучшим в своей области специалистом – розыск, наружное наблюдение, или «наружка», техническое обеспечение, экономический анализ, финансовая сфера и психология.

Члены команды быстрого реагирования скрывались под масками секретарей, бухгалтеров или просто помощников Орла, но все, отлично разбираясь в сыскном деле, занимались особо сложными делами.

Саму комнату местный юморист Женька Калинкин, он же Джексон, обозвал «террариумом». И это название как-то сразу прижилось, потому как комната и вправду слегка напоминала террариум: стена напротив двери была почти целиком стеклянной, как это было модно в шестидесятые годы. Поэтому сотрудники перегревались летом и мерзли зимой. Окна «террариума» выходили на Маросейку. Из них видны были купола церкви бессребреников Косьмы и Дамиана, что служило поводом к частым шуткам и подначкам, учитывая специфический профиль ведомства.

Во всю правую стену «террариума» располагались стеллажи, заставленные папками, книгами и заваленные бумагами. На единственной стене, не загороженной мебелью, висели фотографии. Центром этой композиции был большой, исписанный фломастерами планшет, на котором были прикреплены кнопками разноцветные листочки бумаги с разнообразными заметками. Кроме того, в комнате достаточно свободно стояли пять разномастных письменных столов с компьютерами, принтером и телефонами.

Русанов удивленно осматривался. Наибольший интерес у него вызвала здоровенная боксерская груша, висевшая в левом углу, почему-то рядом с ксероксом. То ли груша была просто украшением интерьера, то ли били по ней чрезвычайно редко.

Грушу притащил из дома капитан Платонов, он же Платоша. Притащил для очередного розыгрыша, и, надо сказать, на грушу полдня пялился весь отдел. А в результате она так и осталась висеть и, мало того, пришлась к месту. Свой стол Платоша расположил прямо тут же. Рядом с грушей. С тех пор это место, с легкой руки Джексона, так и стало называться – «подгрушник».

Угол комнаты за спиной Платоши и до следующего стола был выгорожен стеклянной перегородкой до потолка. В перегородке выделялась стеклянная же дверь, занавешенная изнутри шторой-жалюзи. Это, собственно, и был кабинет Никиты Орла, который сотрудники прозвали «гнездовьем».

Осмотревшись, Русанов перевел взгляд на Никиту, который не без ехидства наблюдал за реакцией новичка.

Сегодня был тот редкий день, когда все бойцы находились на месте. Орел коротко представил своим сотрудникам Русанова, и ребята по очереди назвались, пожимая новичку руки.

– Иван Поливайко, бывший капитан ГУЭПа, – пробасил оказавшийся ближе всех к новичку здоровяк.

В КОБРЕ Иван проходил под прозвищем Батька Ведмедь или просто Батька. Несмотря на внушительные габариты и лицо деревенского кузнеца, он классно разбирался в финансовых махинациях, а также отвечал в подразделении за наблюдением – «наружкой». В компании он был признанным экспертом по части английского, а иногда любил порассуждать и о немецкой филологии.

Его стол располагался как раз напротив входной двери между столами Кочкина и Ольги Муратовой. Но, учитывая специализацию Батьки, он все время пустовал. Любитель всяческих объявлений Джексон раздобыл где-то табличку, на которой значилось: «Трактир „У дикого Ведмедя“.

– Платонов Николай. Капитан. Бывший спецназ внутренних войск, – протянул Русанову руку неулыбчивый Платоша.

Платоша, кроме потрясающей физической подготовки, демонстрировал и не менее потрясающую подготовку в области анализа и прогнозирования экономики, что и было его «участком» в подразделении. Чаще всего его можно было застать у себя в «подгрушнике», где он, отключившись от суеты, создаваемой остальными членами бригады, корпел над бухгалтерскими отчетами. Иногда, «чтобы прочистить мозги», как сам он объяснял, штудировал понемногу записки какого-то француза в подлиннике. Но при случае с удовольствием демонстрировал и упомянутую выше блестящую физическую подготовку.

– Сергей Силович Кочкин, бывший муровец, ныне майор налоговой.

Кочкин был первоклассным психологом. Объяснить мог кому угодно и что угодно. Помимо этого, все постоянно подшучивали над ним за его пристрастие к кактусам и к итальянскому языку. Джексон, в частности, говорил, что Кочкин прощупывает у них у всех психологические процессы и совместимость, а также вырабатывает у кактусов итальянский прононс. Целая коллекция этих растений располагалась на окне и, в отличие от сотрудников, почему-то не мерзла.

– Ольга Владимировна Муратова, бухгалтер.

Ольга – главный финансист КОБРЫ – была по природе организатором. Пожалуй, только благодаря ей в «террариуме» царил относительный порядок. Она любила, чтобы все лежало на своем месте, чтобы никто, кроме Кочкина, не приближался к его кактусам, чтобы вовремя доставлялись пирожки, а у Орла в кофеварке всегда была вода.

Группа безоговорочно считала Ольгу ангелом-хранителем порядка. Всегда безупречно одетая, с модным маникюром, она отличалась особым изяществом и столь же изящной в меру экстравагантностью. Нельзя было сказать, что в Ольге души не чаяли или что по ней сох весь отдел. Она была равноправным членом КОБРЫ. Ей был отведен самый полированный стол в отделе на самом лучшем месте – не далеко и не близко от окна, рядом со стеллажами. Вездесущий Джексон и тут не удержал свои шаловливые ручки, прибил к нему табличку: «Ангел».

– А я Женя Калинкин, тоже раньше в МУРе служил. Теперь вот старлей с Маросейки, – представился Джексон, последним пожимая руку Русанову.

Неунывающий легендарный Джексон отвечал в КОБРЕ за техническое обеспечение. Имелись в виду не только компьютеры, но и всякая хитрая аппаратура – прослушивание, просматривание. Мало того что он знал, где что достать, но и соображал, как это собрать и разобрать, а может быть, даже усовершенствовать. Его-то как раз и отправил в свое время Никита в медпункт сдавать сперму.

Джексон сидел слева от входа. Его стол был развернут так, чтобы было видно всех сотрудников. Для обозначения своего места Джексон неведомо откуда выудил металлическую табличку с надписью: «При-вратникъ». Редких посетителей отдела особенно умилял твердый знак. Как и всякий член группы, он владел очень неплохо английским, а на остальных языках он мог попросить хлеба и спросить, где туалет.

– Ну вот. Познакомились – и ладненько, – сказал замначальника. – Новости потом, а пока мне надо с новеньким покалякать. Пошли в мое, так сказать, гнездовье, – кивнул он Русанову. – И не надо оглядываться с таким изумлением. Народу много, места мало.

 

5

Никита прошел в кабинет, сел за стол, приглашая Русанова присаживаться напротив.

Новичок невозмутимо посмотрел на него и сел. Орлу он не очень понравился. Слишком обаятельный, слишком понятливые глаза. Сразу видно, что умник. Жаль, очков нет. Были бы очки, был бы не умник, а очкарик. Гэбист паршивый. Наверное, образование отменное. Презирает нас всех, что университеты не заканчивали. Ну мы его умоем, если что. Никита включил кофеварку – подарок его бойцов на день рождения, – закурил и сказал:

– В общем, так, Дмитрий… Андреевич. – Он хлопнул рукой по столу. – Времени учить у меня особо не будет, и не надейся. Дел невпроворот, сам должен будешь все на ус мотать. У нас тут не твоя «контора», люди пашут по двадцать пять часов в сутки. Излагаю основное в двух словах. В нашем отделе розыска двадцать оперов. Все подчиняются непосредственно Деду, то бишь полковнику Дурову…

Русанов молчал. Орел выключил кофеварку, разлил кофе по чашкам, придвинул чашку собеседнику и продолжил:

– Но КОБРОЙ командую я. И перед Дуровым за все наши хитрые дела отвечаю тоже только я. А мы – теперь с тобой шестеро – и есть наша доблестная КОБРА, команда быстрого реагирования. Так сказать, крутые среди крутых, борзые среди борзых. Любимчики Деда. Естественно, по жизни любимых больше всего и трахают. Но нам, горемычным, не привыкать. И учти: с этого момента я, как командир КОБРЫ, твой царь и бог. Характер у меня хреновый, но ничего, привыкнешь. Если я скажу тебе – лети, то ты имеешь право задать только один вопрос: на какой высоте. Понятно выражаюсь?

Русанов слегка, уголками губ, усмехнулся.

– Не любите мою бывшую «контору»?

– Я умников не люблю, – сказал Никита.

– А я не червонец, чтобы всем нравиться, – парировал Русанов.

– Ну вот и договорились, – подытожил Никита. Неизвестно, чем бы закончился этот разговор, но тут заверещал звонок внутреннего телефона. Никита снял трубку. Молча выслушав короткое приказание, он повернулся к Русанову.

– Идем к Деду. – Орел встал и направился к двери. – Ушки держать на макушке, ничего не записывать, все запоминать. Вопросов не задавать, спрашивать буду только я. Подробности – письмом.

– Короче, товарищ майор, номер у меня шестнадцатый, кличка – Отвались, как говаривал незабвенный Глеб Жеглов? Правильно? – снова почти неприметно усмехнулся Русанов.

Мальчик показывал зубы. Ну что ж, хороший признак. Трусов и подхалимов Никита Орел не любил еще больше, чем умников.

– Правильно, – невозмутимо откликнулся Орел и добавил: – Кстати, Русанов. Во-первых, у нас на Маросейке уже есть официальный хохмач – Джексон. А во-вторых, на «вы», «товарищ» и по званию у нас принято только к верхнему начальству обращаться. И то только тогда, когда оно тебе по самые «не балуйся» вставляет. Пошли.

Дед с ходу взял быка за рога.

– Как у тебя продвигаются дела с «ювелирами», Никита? – спросил он, опершись локтями о стол.

– Не очень, Владимир Владимирыч, – честно ответил Никита. – Чувствую, что шибко там все неладно, но информации пока что кот наплакал. Роем.

– Хреново роешь, Орел. На ком дело висит? На мне, что ли? – Дуров открыл лежащую рядом с ним папку, достал сверху листок бумаги и протянул его своему заместителю: – Вот адрес. Срочно выдвигайтесь туда вместе с Русановым и тщательнейшим образом все проверьте. Повторяю, тщательнейшим. Это очень серьезно, Никита.

– А чей адресок-то? – Он вопросительно посмотрел на Дурова.

Дед укоризненно покачал головой:

– Не срисовал? Ай-ай-ай, а еще сыскарь… А ведь это напрямую касается «ювелиров». Адресок твоего старого знакомого, вице-президента «Самоцветов» господина Тарчевского. Нынче ночью он весьма эффектно покончил с собой. – Дед внимательно смотрел на подчиненного.

Никита чуть было не выматерился. Полковник понимающе качал головой.

– Такие вот приятные новости, – вздохнул он. – Совершил он все это дома. И скажи спасибо, что все разгребает там майор Белавин. Вы ведь вроде как раньше в друзьях ходили?

– Да мы и сейчас с Саней вроде как не в ссоре.

– Так вот. Тарчевский покончил с собой. И знаешь, чем он это мотивировал? – медленно продолжал Дед. – Он оставил записку, свалил все на тебя и твои методы работы. Сечешь, чем это грозит?

– Записку? – ошарашенно протянул Никита.

– Да, – кивнул Дуров. – Правда, твоего Саню, то бишь майора Белавина, что-то насторожило во всем этом деле. Так что поезжайте. И учти. Чем бы ты покойнику на самом деле ни досадил, это все равно вызов. И вызов не тебе, Никите Сергеевичу Орлу, – это вызов мне. Это вызов всем нам. Враг, как известно, не дремлет.

И полковник уткнулся в бумаги, давая понять, что аудиенция закончена.

 

6

Пока добирались до Поварской, Никита коротко изложил Русанову суть дела.

ЗАО «Самоцветы» было создано на базе тихо отдающей концы московской ювелирной фабрики. В советские времена фабрика специализировалась на изделиях из поделочных и полудрагоценных камней. Умные люди из руководства фабрики акционировали ее во времена дележа большого пирога, который почему-то назвали перестройкой.

Бывший директор почти обанкротившейся фабрики, а ныне президент ЗАО и новорусский миллионер Сан Саныч Бурмистров быстро реконструировал фабрику, реконструировал на те большие деньги, что приплыли из неведомых частных карманов, не исключено, что и бандитских. После чего ЗАО круто поднялось, разрослось, наплодило кучу дочерних фирм, стало соучредителем весьма крупного банка «Меркурий», не накрывшегося медным тазом даже во время последнего кризиса. И теперь «Самоцветы» занималось всем подряд – от производства недорогих украшений до продажи в Германию уральских самоцветов, получаемых по вышибленным через своих людей в правительстве квотам.

– Но дело, конечно, не в этом, – объяснял Никита. – Почему ими занялись мы? По нашим данным, львиная доля выручки от продаж продукции «Самоцветов» уходила налево, а потом эти денежки через подставные фирмы утекали за бугор. Ну и черный нал, как ты понимаешь. А это уже прямая наша, злых налоговых полицаев, забота. Один раз я уже устраивал проверку этих «Самоцветов» – меня там хорошо знают, в том числе и сам Бурмистров. Но мы так ничего и не нарыли, не считая мелочей. Так что пока у меня только предположения и смутные догадки. Мало информации, ох как мало. И вся она касается Тарчевского. А теперь он покончил с собой. Самоубийство, конечно, идеально вписывается в перечень признаков нашей нехорошей возни вокруг «Самоцветов», но хотелось бы мне знать, при чем здесь я… Ну вызвал я его пару раз в «контору», но… никаких эксцессов ни с той, ни с другой стороны.

Новичок слушал не перебивая и задал только один вопрос, но в самую точку:

– А тот, кто тебе поставляет информацию, он, поди, сидит внутри этой самоцветной шарашки?

– Ага, – улыбнулся Никита. – Это ты верно смекнул…

Больше вопросов не последовало. Это Никита оценил. Имя своего информатора он не выдал бы даже под пытками. Даже любимому начальству. И новичок этот, Русанов, судя по всему, ситуацию просек. И правильно. Сам в разведке работал, знает, что есть вещи, которыми интересоваться не следует.

 

7

Возле громадного, с размахом отреставрированного дома на Поварской улице густо стояли милицейские машины, «скорая» и толпа зевак. Чуть в стороне приткнулись две машины с телевизионщиками, которых милиция внутрь пока что не пускала.

– Надо же, уже пронюхали, шустрилы, – ухмыльнулся Никита, выходя из машины и глядя на кучкующихся у парадного молодых людей с камерами. – Демократия, едрена палка. А оперативные сведения расползаются, как вши.

Они направились к подъезду. Никита сунул под нос сержанту с автоматом в руках свое удостоверение и спросил:

– Майор Белавин наверху?

Тот утвердительно кивнул, и Орел с Русановым бодро поскакали в гости к покойнику.

Лифт остановился на шестом этаже. Едва только дверцы открылись, до Орла и Русанова долетели вопли.

– Говорю же, убили его! Я – свидетель. Я рядом живу! Кому, как не мне, все и знать. Он вчера собирался к врагам лететь, к немцам то есть, в Германию. Утром собирался. Я специально его все утро ждала, а он так и не вышел. Убили его, и все тут! Такой приятный мужчина. Всегда про погоду со мной, про здоровье…

Старушка соседка в ярко-малиновом платье наседала на рыжего молодого человека в джинсовом костюме, стоящего на входе. Было очевидно, что она уже давно нагружает его информацией. Парень выглядел как выжатый лимон.

– А вы что, тоже из милиции? – накинулась она на вновь прибывших.

– Тоже. – Никита решительно отстранил разговорчивую старушку.

– Нет, ну почему меня никто не слушает, убили его! – Она уцепилась за Русанова.

– Кто? – спросил Русанов.

– Дима, идем, – оглянулся Никита.

– Мужик из машины, – зачастила старушка. – Мужик в широком плаще, в шляпе и в темных очках.

– Это в теплую-то июньскую ночь в плаще? В темных очках ночью? – усомнился Русанов.

– А я-то о чем! Шпион он, этот… Рембо иль Бэтмен. Сидела я вечером, тихо уже, ночь наступила. Открыла окно и вижу: машина подъехала к дому. Не наша, не наших соседей. И вышел он – в плаще, в шляпе, в очках и рожу-то сверху совсем не видать.

– А номер машины?

– Да встал он не здесь, а подальше. Я даже бинокль взяла, не видно, хоть тресни.

– А марки какой?

– Да бог его знает. Не наша. Если б «Волга», я бы признала.

– А дальше?

– Дима, идем, – рассердился Орел.

– Сейчас.

– Так вот! Он к подъезду. Я стою, лифт слушаю. А он раз – и к нам на этаж. И точно к Тарчевскому.

– Сто процентов?

– Вот те крест.

– А ушел когда?

– А не знаю, милок. Я ждала, ждала. Не удержалась, заснула.

Орел был в бешенстве.

– Молодой человек, отведите старушку домой, пусть оформит показания в письменном виде, – сказал он рыжеватому. – Ты что, офигел? – обратился он к Русанову, когда бабка наконец исчезла.

– Свидетелей надо слушать.

– Мы с тобой здесь вообще-то совсем по другому делу.

– Извини, забыл, кто начальник, а кто дурак. Зато мы знаем теперь, что из себя представляет убийца.

– Ага, помесь Бэтмена с Рембо.

Никита хотел еще кое-что сказать об аналитических способностях бывших чекистов, но тут в дверях неожиданно появился майор Белавин.

– Здорово, Саня, – громко приветствовал его Никита.

– Здорово, предатель, – ответил тот.

Приятели обменялись рукопожатием.

– Утро у тебя, видать, бодрое? – Никита кивнул в сторону квартиры, куда рыжий увел старушку.

– Соседка, – возвел майор глаза к потолку. – Она же и в милицию первая позвонила. Мол, должен был сосед с утра в аэропорт поехать, а не поехал, она точно знает. Ну послали ее наши оперы, мало ли сумасшедших звонит. А в десять утра пришла этого Тарчевского домработница, старушка божий одуванчик, какая-то его дальняя родственница. Ну и увидела труп… Мы ее уже отпустили – плохо себя почувствовала. А вот соседка уходить не желает. Но ты ж сам понимаешь, понятые все равно нужны.

Майор Белавин был в штатском. Темные брюки, рубашка с короткими рукавами – все мускулы видны. На загорелом лице отчетливо выделялись шрамы. Добропорядочный обыватель, скорее всего, принял бы его за буйного с зоны. Никите же Белавин здорово напоминал знаменитого эсэсовского громилу Отто Скорцени, хотя на самом деле майор МУРа был добрейшим человеком, отцом троих пацанов-погодков и вообще старинным Никитиным приятелем.

– Что ж, выходит, нарисовался у нас с тобой совместный клиент? – проговорил Никита. – Знакомьтесь. Наш новый сотрудник, Русанов Дмитрий Андреич.

Мужчины обменялись рукопожатием.

– А чего это вы, ребята, при таком параде? У вас что, показ мод в отделении? – весело поинтересовался Белавин.

– Издеваешься, – мрачно выдавил Орел. – С утра в суд пришлось заехать, дело лопнуло, а теперь вот целый день мучаюсь. Заскочить переодеться времени не было. А у Димы – первый рабочий день. Сам понимаешь. Ладно, – поморщился он. – Показывай, что у вас тут…

– Смотри. Сначала вот это. – Белавин протянул Орлу запакованную в полиэтилен записку.

«Я не могу доказать свою невиновность. Все улики против меня. А мне не в чем оправдываться. В моей смерти прошу винить майора налоговой полиции Никиту Орла».

– Класс. – Никита немного помолчал. – Ясно,

что бред. Но зачем? Почерк сверяли?

– Конечно… Чем это ты его так достал, а, Орел?

– И ты туда же! Ничем я его не доставал. Ну был он у нас пару раз. Держался нагло, ничего не боялся. Знал, что концы спрятаны чисто. А вот зачем было убийце меня подставлять – вопрос…

– Убийцы не было.

– А мужчина в плаще?

– Ты что, Никита, наслушался-таки баек бабушки Ани? Ты ж бывший опер, должен знать, чего стоят такие показания. Тут чистое самоубийство. Эксперт проверял.

– Чего проверял-то?

– Как упал пистолет. Все точно. Упал, как и нужно.

– Ага, а убийца, значит, дурак. И должен был пяткой пистолет подтолкнуть не туда, куда надо!

– Чего ты взъелся?

– Кто-то кокнул твоего клиента, подставил меня, а вы сантиметры тут меряете – туда ли упал пистолет!

– Это наша работа. Тебе ли не знать: факты – упрямая вещь.

Никита вдруг опомнился, перешел на нормальный тон, даже улыбнулся. Ткнул друга пальцем в грудь и сказал:

– Мент поганый.

– А ты поганый сборщик налогов, – заржал в ответ Белавин. – От тебя только желание пропадает. А если честно, – сказал он вполне серьезно, – я сам не верю в самоубийство. Прямые улики подтверждают его, а косвенные полностью опровергают. Пойдемте.

 

8

Майор проводил своих гостей в кабинет, где вовсю пахала следственная бригада. Три окна, у одного из них стол. Напротив стола – – роскошный телевизор. Огромные напольные часы из красного дерева, на полу – мягкий ковер, пара картин на стенах.

– Ну что ж, – протянул, удовлетворенно кивнув головой, Никита, – достаточно простая обстановка, но от пола до потолка антикварная. За исключением телевизора. Даже непонятно, как это он решился такую модернягу сюда притащить.

И тут глаза Никиты округлились.

– Ни фига себе, сколько мышей! Да у него определенно был пунктик…

Он помолчал, с любопытством оглядываясь. Мыши самой разной фактуры и в самых разных позах располагались и в других местах.

– Ну вот, теперь понятно, почему он предпочитал все время к нам в «контору» ездить, а не на дому встречаться, – произнес Никита, обойдя всю мышиную экспозицию. – Тут бы я быстро скумекал, что Боря нуждается не столько в налоговом полицае, сколько в помощи психиатра…

Белавин, стоявший посередине комнаты, кивнул на полулежащий в кресле у окна труп бывшего вице-президента «Самоцветов». Возле трупа суетился судмедэксперт.

– На фирме мы народ еще не опрашивали. Дом работница сказала, что ничего необычного в последнее время не было. – Белавин пожал плечами. – Проплаты все вовремя, все вещи, как обычно, убраны. Никаких признаков надвигающегося кризиса… Соседка, – продолжал он, – вон слышала, что погибший вроде куда-то лететь должен был. Кстати, мы действительно нашли уложенную сумку, а вот ни билета, ни загранпаспорта пока что нет. Вот вам еще одна неувязочка. Хотя, он, конечно, мог их хранить и на работе.

– Или в сейфе.

Белавин поднял руку, призывая к терпению:

– Про сейф – отдельно. Видишь эту картину за его спиной? Там он и есть.

Майор подошел, отодвинул картину и показал на кодовую панель в боковой стене огромного кабинета, за креслом, на котором покоился умерший.

– Видишь? А сейф открыт. И абсолютно пустой, – повернулся он к Никите. – Случайно обнаружили. Что он мог там хранить – неизвестно. Может, сам чего достал и в стол сунул или на работу отвез… Но что-то там было.

– С чего ты взял?

– А с того, что я знаю, чего там точно не было – так это пыли. Вот если это убийство, а не самоубийство, тогда все понятно: вскрыли, ограбили.

– А следы взлома есть? – спросил Никита.

– Нет, – вздохнул Белавин. – Хотя, в общем, это еще предстоит проверить. Входные двери тоже вроде в целости и сохранности, внизу домофон…

– Не веришь в самоубийство? – Никита внимательно оглядывал комнату.

– Сомневаюсь. Но зацепок, я тебе говорю, ноль. Выстрел в висок – все правильно. – Белавин под нял руку к своему виску. – Никаких там неправильных углов. Или неправильных поз. Я, конечно, надеюсь на результаты вскрытия… Может, что всплывет. Хотя вряд ли. – Белавин кивнул на медэксперта. – Виталик у нас медик опытный. Раз говорит все чисто, значит, чисто. Пистолет упал ровно. Как должен был упасть, так и упал.

Никита подошел к столу и начал разглядывать лежащие на нем предметы. Почти пустая поверхность. Прибор для письменных принадлежностей, промокашка, пресс-папье, пара справочников по драгоценным камням.

– Предположим, это убийство, – он резко повернулся к другу. – Значит, что – он знал убийцу и сам впустил?

– Выходит, что так, – развел руками Белавин. – Но сейф? – Он кивнул на проем в стене. – Это что, хозяин только открыл сейф, а тут его и прижучили? В таком случае зачем изображали самоубийство? Обычное ограбление поздно ночью. Состряпать алиби – пара пустяков, и зачем так мудрить…

– А он наркоманом не был? – неожиданно подал голос Русанов, склонившийся над трупом.

Никита обернулся, посмотрел на новичка нехорошим взглядом:

– Кто? Тарчевский? Ты что, Дима, Маринину читаешь?

– У него на руке след укола, – спокойно сказал Русанов. – И, кажется, довольно свежий.

Никита с Белавиным подошли к трупу. Русанов показал на крохотную, еле заметную точку на сгибе правой руки покойника:

– Вот. Неясный, но след.

– Укололся всего один раз, и крыша того… шурша и не спеша? – недовольно спросил Никита.

– Ну крыша-то у него давно шуршала, – ответил Белавин, кинув выразительный взгляд на кабинетную часть коллекции мышей.

– А Тарчевский был правша или левша? – вновь,

к неудовольствию Никиты, встрял Русанов.

– Он был левоправша, – окрысился Никита. – Пистолет выпал из правой руки, и след от укола тоже на правой руке.

– Не бери в голову, – сказал Белавин. – Сходил человек к врачу, укололся от импотенции.

– Нет, укол ему сделали здесь. Человек в темных очках и плаще, – подытожил Русанов.

Никита с Белавиным переглянулись.

– Вы кого на работу берете? – спросил Белавин, словно не замечая стоящего рядом Русанова.

– Чувак из «конторы». До капитана дослужился. Вот шпиенов и ловит на каждом шагу, – ответил Никита, тоже делая вид, что Русанова здесь как бы нету.

– И ты его взял?

– Не смог отказать начальству.

– Начальство сменилось?

– Нет, Дед удружил.

– Стареет батяня.

– Нет, он молодцом, но тот, что над ним, – из ГБ.

– Ну, тогда вашей шарашке капец. – Тут Белавин повернулся к новичку: – Дима, на хрена твоему Бэтмену колоть клиента перед убийством? Укол от инфаркта перед смертью? Или вначале отравил, а потом застрелил? Чтобы спутать следы, а? Почему тогда еще не утопил к тому же?

Русанов угрюмо молчал.

– Ну, Дима, колись, чего тебе взбрело, – поддержал Белавина Никита.

– Ничего. Ты – начальник. Я – дурак.

– Да брось ты, мы же шутили. Кто шуток не понимает, тот у нас в КОБРЕ не приживается. Что ему могли колоть?

– Ну, что-нибудь типа «сыворотки правды» – скополамина, пентанала. Вкололи – и Тарчевский сам выложил шифр сейфа, – спокойно пояснил Русанов.

– Да, – сказал Никита, – Теоретически это, конечно, Дима, возможно, но люди, с которыми мы общаемся, просто воры и жулики, а не цэрэушники, поверь.

– Ну что там ему там вкололи – это мы проверим. – Белавин достал блокнот и сделал в нем пару пометок. – Но даже если это убийство, все равно зацепок у нас – ноль.

Никита вернулся к столу и еще раз посмотрел на след от укола, потом осмотрел всю руку.

– Слушай, Сань, а ты заметил, какое у него странное пятно на пальце? – обернулся он к другу.

– Ты не лучше своего нового сотрудника, Никита, – ухмыльнулся Белавин. – Уколы, пятна… Ну где там пятно?

Орел показал на указательный палец Тарчевского:

– Синяк – не синяк.

– Мог, конечно, и случайно удариться. – Белавин склонился над трупом.

– Указательным пальцем?

– Да, не похоже. Виталик, – обернулся майор к уже завершившему свою работу медэксперту, – что ты насчет этого пятна думаешь?

– Вряд ли от удара. Если только прижало что. Или кто, – отозвался Виталик, худощавый высокий человек.

– То есть если, например, ему дали в руку пистолет, а затем помогли нажать на курок, – снова встрял Русанов. – Да?

– Дима, отдохни, – одернул его Никита. – Он что, по-твоему, не сообразил бы, что происходит?

– А сыворотка?

– Опять ты за свое! От твоей сыворотки у него только некоторые участки мозга должны блокироваться. Хоть что-то он ведь все равно бы соображал!

Взгляд, которым Русанов ответил на этот его комментарий, Никите очень не понравился.

 

9

Вошли санитары. Уже окоченевший труп перевалили на носилки и повезли на Фрунзенскую. И тут в гостиной появился тот самый рыжеватый парень, которого Орел отправил успокаивать говорливую соседку. Причем появился он почему-то в дверях спальни Тарчевского.

– Александр Семеныч, – обратился он к Белавину, – можно вас?

Белавин удивленно воззрился на него:

– Откуда ты, прелестное дитя? И куда ты дел свою подопечную, Анну Михайловну?

– Она устала, товарищ майор. Легла отдохнуть. Сказала, допишет показания потом, без меня, – радостно сообщил парень. – Ну, я и сюда…

Повезло тебе, – усмехнулся Белавин. – Так что у тебя стряслось?

Непонятная радость на лице рыжеватого молодого человека переросла в настоящее возбуждение.

– Пойдемте, я покажу.

Он повел Белавина в соседнюю комнату. Следом потянулись и Никита с Русановым. А в след за ними перебралась в спальню и вся бригада.

Тарчевский был явно человеком с причудами. Мебель в теплых пастельных тонах, не менее дорогая, чем в кабинете. Комод, тумбочки, роскошная кровать, старинное зеркало, изящно вписавшееся в обстановку, несмотря на свою массивность. На почетном месте на подзеркальнике красовалась коллекция стеклянных мышей.

– Последовательный мужик, – прокомментировал Никита, глядя на стеклянное воинство. Затем перевел нетерпеливый взгляд на инициатора действия.

Рыжий тем временем подошел к комоду и на глазах у всех аккуратно открыл дверцу хитрого потайного ящичка.

Белавин тут же натянул резиновые перчатки и сунул руку в его нутро. На свет появился небольшой, туго перевязанный мешочек из плотного черного бархата. Вернувшись в кабинет убитого, Белавин развязал мешочек, и все трое склонились над столешницей, разглядывая кучку зеленых сверкающих камней, каждый величиной с ноготь мизинца или чуть больше.

– Похоже, про сейф те, кто грабил Тарчевского, знали. А вот о том, что могут быть и другие тайники, пожалуй, никто не догадывался. Интересно, сколько их по всей квартире? – хмыкнул майор.

– Можно? – подал голос долго молчавший после своих не пришедшихся ко двору выступлений Русанов.

Белавин молча кивнул. Русанов осторожно, двумя пальцами взял один из камешков, поднес к глазам, повертел, посмотрел на свет. Положил обратно в кучку.

– Ну удиви нас, – вздохнул Орел.

– Неограненные изумруды. Очень высокой чистоты и качества, – ответил тот. – Камни отечественные, скорее всего, с Балышевского рудника, что под Екатеринбургом. Есть там такое местечко, Балышево называется, рядом с Рефтинским водохранилищем.

– И откуда ты все знаешь? – ехидно спросил Орел.

– Пять лет назад я вел у нас в «конторе» дело о контрабанде драгоценных камней. Причем именно из Балышева. Нагляделся на них достаточно, наслушался заключений экспертов, сравнивал с другими образцами. Так что я практически на сто процентов уверен, что изумруды с Урала, и на девяносто пять – что они балышевские.

«Точно – умник», – подумал Орел. Белавин оживился, повернулся к рыжему оперативнику.

– Юрец, немедленно вези камни на экспертизу! – И спросил у Русанова: – А сколько все это добро может стоить?

Русанов Ненадолго задумался.

– Примерно под сто тысяч. Долларов, разумеется. А после огранки они станут дороже еще раза в два.

– Нет, вы подумайте, квартира какая, – снова появилась в дверях полная свежих сил соседка. Отдохнула, видимо, выпила что-то бодрящее – и в бой. – Как тут все продумано и удобно. Живут же буржуи. Жиреют на народном добре. – В руках она держала лист бумаги.

– Зато о погоде и о здоровье всегда спросят, – ехидно откликнулся Русанов.

– А че не спросить-то? Язык не отвалится. Вот если б он спросил: что вам, мол, из Германии привезти, Анна Михайловна, чтобы здоровью вашему лучше бы стало. Нет! Никогда, ничего. На одних своих мышей деньги тратил. Ни жены, ни детей, ни пролетариату помочь. Никудышный человек, одно слово. Вот, подробный отчет написала.

– И о Бэтмене тоже?

– О ком? А, об этом, что в плаще? Ну конечно, мужик хоть куда. Толстый такой, красивый.

– Вы ж говорили – тощим и незаметным.

– Я, только когда писала, поняла. Он – мститель, Зорро. За наши смешные пенсии – пулю буржуям в затылок! Так что он не может быть тощий и незаметный. Увидела бы – расцеловала.

– Анна Михайловна, вы вводите следствие в заблуждение. То он у вас такой, то сякой, – возмутился Белавин.

– А вам-то что за дело? Вы же вообще в него не верите. Не видела я ничего и не знаю. Слепая я, минус шесть. Без очков была. – Анна Михайловна гордо вышла из комнаты.

– Сочувствую тебе, Белавин, – сказал Никита. – Ладно, нам пора. Хватит путаться под ногами.

– Там ребята уже закончили с бумагами из письменного стола. Глянь, если надо, – сказал Русанов.

Никита бегло просмотрел бумаги.

– Ничего интересного. Выписки, конспекты, причем даже не по драгоценным камням. Только пара каких-то счетов…

– Пришлешь официальный запрос от своей лавки нашему начальству. Вышлю тебе копии всех изъятых здесь документов.

– Спасибо, Саня. Ты ж понимаешь, теперь у меня и впрямь появился интимный интерес к делам этой компании.

– Еще бы. – Белавин кивнул им на прощание и вернулся в роскошный кабинет Тарчевского.

Выйдя на лестничную площадку, Никита коротко, но весьма эмоционально выругался. Русанов вопросительно посмотрел на него.

– Понимаешь, напарник, о покойниках нельзя говорить плохо, но если у меня что и было по «Самоцветам», то только по этому сукину сыну Борису Тарчевскому.

Они вышли на улицу. Никита остановился и закурил.

– И приспичило ж ему ласты склеить! – Он раздраженно отбросил спичку. – Я разрабатывал именно его, второго человека в «Самоцветах». И надеялся, что рано или поздно эта птичка начнет сладко петь. А теперь, как понимаешь, он уже хрен что нам расскажет. А хотелось бы узнать, при чем тут изумруды. Мне, например, точно известно, что «Самоцветы» не имели ни официальной лицензии, ни квоты на продажу изумрудов. Ну и конечно, записка эта предсмертная… В общем, хреновые у меня предчувствия, напарник.

 

10

Возможно, настроение у Орла улучшилось бы, знай он, что президент «Самоцветов» Александр Александрович Бурмистров пребывал в состоянии ничуть не в лучшем. Смерть Тарчевского стала для него непоправимым ударом.

Формально Тарчевский последние годы был его подчиненным, вице-президентом фирмы. Однако подчиненным очень своеобразным, если учесть, что до этого Тарчевский много лет проработал в системе Драгмета, что его связи с большинством добывающих и обрабатывающих предприятий страны, а главное, знание им всех тонкостей разрешительной системы в области торговли ювелирной продукцией, ювелиркой, на жаргоне профессионалов, делали его лицом поистине незаменимым.

Особенно хорошо Тарчевский работал с немцами – вся германская сеть висела на нем. Его преемнику придется изрядно попотеть, чтобы войти в такое же доверие. Да и связи по Балышевскому комбинату тоже были на Тарчевском.

Да черт с ними, со связями. Все восстановится постепенно. И даже не сама смерть Тарчевского так нервировала Бурмистрова, а то, как она была обставлена. Сан Саныч ни на секунду не поверил в самоубийство. Не было в мире ничего такого, что могло бы довести самодовольного Борю до суицида. Записка же лишь свидетельствовала о том, что кто-то имеет на фирму Бурмистрова большой и крепкий фарфоровый зуб. И похоже, события этой ночи – только начало.

О предсмертной записке Тарчевского Бурмистров узнал от бабульки, прибиравшейся у него дома. И хотя менты ей строго-настрого запретили говорить кому-либо о том, что она узнала, с расстройства бабулька все позабыла и тут же выложила подробности разыскавшему ее Бурмистрову.

Лихо кто-то придумал, как отдать фирму на съедение шакалам-налоговикам! Теперь этому самому Орлову, придурку с птичьей фамилией, придется наизнанку вывернуться, а хоть что-то найти, чтобы оправдаться. А искать у них есть что. До Бориной смерти фирма прочно стояла на ногах. Все проверки налоговиков ничего не давали. Все было при Боре шито-крыто – не придерешься.

А эта смерть развяжет налоговикам руки. Будут ходить тут, вынюхивать, ждать, а вдруг что обломится. Будут действовать более нагло. И не будет рядом Бори, который так хорошо умел водить их за нос. А раз так, то эти шакалы вконец обнаглеют. Точно, шакалы! Бурмистрову очень понравилось это образное определение налоговой полиции. Люди, у которых нет сил, чтоб самим что-то создать, что-то урвать, сделать что-то мощное, разбогатеть, наконец. Вот и идут в налоговики, чтобы крутиться вокруг крупных хищников, ждать падали, подбирать остатки. Одно слово – шакалы.

Придется попридержать несколько партий с изумрудами, отправлять действительно дешевую бижутерию. Сплошные убытки. Ах Боря, Боря! Как подвел… С немцами об отсрочке не договориться. Фашисты – они точность любят. Что им до наших проблем?

Но кто? Кто подставил? Конечно, недоброжелателей у такой процветающей фирмы, как ихняя, должно быть море, но это кто-то свой – кто рядом, кто многое знает. Кто?..

«И где я ошибся? – думал Бурмистров. – Кому перешел дорогу?»

Он стал в очередной раз перебирать в памяти всех возможных недругов.

В свое время он вытащил «Самоцветы» из полной задницы, когда все в стране вдруг стало рушиться. Он акционировал фирму и реконструировал. Да, он брал кредиты, которые потом не отдавал, но не отдавал не кому-то, а государству. Он все делал так, как и другие, он просто спасал свое детище. И все делал правильно.

Бурмистров стал вспоминать, как пять лет назад он встретил однокашника Толика. Тот ехал к себе на Урал и очень обрадовался, когда узнал, что Бурмистров занимается ювелирным делом, что у него есть своя фирма.

– У меня там есть зам, – сказал Толик. – Неглупый малый. Едем с нами. Он покажет тебе настоящие камни. У, какой спец по камням.

Бурмистров подумал и поехал. Вот тогда-то он и оказался на изумрудном месторождении.

Заместитель Толика оказался действительно неглупым малым. Звали его Борис Тарчевский.

– «Нет цвета, который был бы приятнее для глаз, – цитировал Боря Плиния Старшего. – Ибо мы с удовольствием смотрим только на зеленую траву и листвие древесное, а на смарагды тем охотнее, чем в сравнении с ними никакая вещь зелени не зеленее». Вот, смотрите, это неограненный камень, – вел экскурсию Боря. – Ничего примечательного, правда? А теперь смотрите, какая красота, когда он огранен…

Бурмистров так и не забыл того своего самого первого увиденного ограненного изумруда. В Москву он вернулся совершенно потрясенным. Изумруды захватили его.

Он прочитал балладу Шиллера «Поликратов перстень», о правителе Самоса Поликрате, который был удачлив во всех своих начинаниях. Одержав очередную победу в битве, Поликрат решил умилостивить богов и швырнул в море бесценный перстень с резным изумрудом. Но на следующий день перстень был обнаружен в пойманной рыбе – боги не захотели принять жертву. После этого несчастья стали преследовать Поликрата. Он обидел камень, приносящий счастье. От подарка богов отказываться нельзя.

Бурмистров, в отличие от Поликрата, и не думал отказываться от свалившегося на него подарка. Он сразу же захотел получить лицензию на огранку и продажу изумрудов, но Боря сказал безапелляционно, что лицензию получать не надо. Бурмистрова удивило тогда выражение Бориного лица – как будто он был начальник, а Сан Саныч всего лишь глупый подчиненный. Но Тарчевский тут же понял ошибку и быстро исправился, сказав уже мягко и с грузинским, «сталинским» акцентом: «Ми пойдем другим путем. Если ви разрешите».

Потом Боря изложил свой простой и гениальный план, как они будут вставлять изумруды в дешевую бижутерию и гнать их на Запад. Бурмистров и раньше не был яростным сторонником исполнения законов, но размах замысла Тарчевского его поразил. Он хотел было открыть рот и спросить «а как?», но Тарчевский его предупредил.

– Директора шахты свалим, – весело сказал Боря. – Недовольством трудящихся и подозрениями на незаконный вывоз изумрудов за границу. Пусть народ бунтует, а ГБ разбирается, что да как. Ничего не найдут, и ладно. Главное – побольше шума. Директора свалят, а на его место народ изберет его нынешнего зама, который будет вселюдно кричать, что всегда выступал против старого руководства. Тарчевский посвятил тогда Сан Саныча во все тонкости пиаровских (тогда и слова-то такого никто не знал, Боря тут обогнал свое время) технологий оболванивания пролетариата; циничность этих методов даже и во сне не снилась мелкому бизнесмену Бурмистрову. Конечно, не все ему нравилось в плане Тарчевского, но бизнес есть бизнес, прибыли обещали стать чудовищными, и он, поколебавшись скорее для формы, согласился.

– А почему ты думаешь, что новый директор будет работать на нас? – спросил он Борю.

– Не думаю, а знаю, – просто ответил Тарчевский.

– Слушай, а как же Толик? – поинтересовался Бурмистров участью своего друга, который привез его сюда и познакомил со своим замом.

– Какой Толик? – сделал круглые глаза этот самый зам и хитро улыбнулся. – Скажите ему, что передумали работать с изумрудами, что это бесперспективно.

Бурмистров быстро забыл о Толике, о бедах пролетариата, за которого он сперва, в самом начале реформ, беспокоился. Он взял Тарчевского своим замом и свел его с руководством знаменитой немецкой фирмы «Рихтер Эдельштайн». При этом Тарчевский сразу же крайне понравился лично Рихтеру, что вызвало у Бурмистрова мысли о том, не кинет ли его Боря точно так же, как своего предыдущего шефа. Но вот прошло уже пять лет, и до вчерашнего жуткого события Сан Саныч ни разу не пожалел, что послушал тогда Борю Тарчевского. Ах, если бы не вчера…

Так что же случилось вчера? Кто так напакостил ЗАО «Самоцветы» и лично Сан Санычу Бурмистрову? И что вообще происходит в стране?..

 

11

Начальник службы безопасности фирмы «Самоцветы» Николай Рудин явился утром на работу в каком-то потрепанном виде. Он долго оправдывался, что вчера перепил и не мог поделить с кем-то какую-то бабу. Нашел время пить и бузить! Вообще-то в нормальной ситуации Бурмистрову было бы на это наплевать, но сегодня ему нужен советчик с трезвой головой, чтобы серьезно обсудить сложившуюся ситуацию.

Известие о смерти Тарчевского привело Рудина в состояние, близкое к шоку. По крайней мере, первый его ответ на вопрос Сан Саныча, что делать, было очевидной глупостью.

Рудин предложил приставить хвост к секретарше Тарчевского, Любе: а вдруг что и выяснится? Если бы не многолетняя четкая служба Николая в фирме «Самоцветы», Сан Саныч выгнал бы его за такое предложение, не задумываясь. Подозревать тишайшую Любу! Женщина, конечно, аппетитная, но ни в чем таком не замечена. Одна воспитывает сына, за место держится, как утопающий за соломинку. Работает четко. С Тарчевским личных отношений не имела.

Нет, нужно срочно что-то предпринимать, а у Рудина сегодня одни бабы на уме. Хорошо, что такие ситуации случаются редко, а в обычной жизни слуга он незаменимый. Завтра проспится и будет, как верный пес, служить хозяину, рыть сразу по всем направлениям, проверит всех и вся, доложит обо всем, поможет разобраться. Но это завтра, а Бурмистрову нужно сегодня! Черт! Почему все так?

Начальник службы безопасности Николай Рудин был действительно с утра потрепан. Но вовсе не потому, что, пил и дрался из-за женщин. И даже не потому, что как Раскольников, сочиненный ненормольным Достоевским, сильно переживал по убиенному вчера человеку. Было бы о чем переживать…

Вчера, когда в сером плаще и черных очках он вошел к Боре Тарчевскому, убил его, взял изумруды и пачки «зеленых», он уже считал себя богатым человеком. Он уже реально был тем, кем так давно мечтал стать. И надо же было случиться такому, что от мысли о богатстве бывший чекист так расслабился, что, выйдя из лифта и направляясь к двери своей квартиры, он совсем не обратил внимания на целующуюся несколькими ступеньками выше парочку. Рудин повернулся к ним спиной, открывая дверь, и тут же с ним случилось то же самое, что и с Тарчевским, когда тот повернулся спиной к нему, Рудину. Он, Николай Рудин, старый опытный чекист, которого столько лет учили никогда ни при каких обстоятельствах не поворачиваться спиной к кому бы то ни было, получил сильнейший удар по голове. Очнувшись через несколько минут, он чуть не сдох от навалившейся ярости и тоски. И серый бархатный мешочек с изумрудами, и пачки «зеленых» с портретами Франклина – все, все исчезло. Только ключ от кейса висел у него, Рудина, на носу. Оставайся, дескать, дядя, с носом.

«Что за парочка? Могли ли эти двое быть случайными грабителями?» – спрашивал себя Рудин. Он очень хотел в это верить. Но он не верил.

От кого они пришли? Где он, Рудин, сделал ошибку? Сделал ошибку, и опять у него ничего не получилось. Одно слово – неудачник.

Ночь была длинной. Заснуть после столь впечатляющих событий не было никакой возможности, и Рудин стал вспоминать свою дурацкую жизнь, в течение которой он, будучи классным специалистом, все делал правильно в мелочах, но всегда ошибался в главном.

Он много лет служил Отечеству под названием Советский Союз и был отличным контрразведчиком. Он ловил Отечеству шпионов и делал это так же самозабвенно, так же стараясь перевыполнить план, как это делали рыбаки, которые ловили Отечеству навагу или хека. Он плевал на все россказни недоделанных диссидентов, которые черпали свою премудрость из мутных «Немецких волн», о якобы мерзком облике «этого гнусного КГБ». Комитет государственной безопасности, или, как они, причастные этому тайному ведомству, сами его называли, «контора», был той самой организацией, которую он любил больше всего на свете и которую считал единственным защитником Родины. Менты давно скурвились, ни хрена не работали, только брали взятки; армия погрязла в дедовщине и совсем обессилела под руководством своих толстобрюхих генералов. И лишь КГБ, по мнению Николая Рудина, работал четко, чисто и безупречно.

Но как-то незаметно времена стали меняться, и недоделанные диссиденты вдруг оказались и в руководстве страны, и даже на больших должностях в «конторе». И непонятно стало, кто шпион: то ли тот, кого надо ловить, то ли тот, кто дает это задание…

Что-то кричали о двоемыслии при власти Советов. Но у Рудина-то были в ту пору четкие мысли. А вот по пришествии в страну перестройки двоемыслие стало необходимо как основное свойство захватившей власть нации, так думая Рудин. У него же, как у истинного русского, мысль могла быть только прямой и четкой: плохой вот этот, хороший тот. И поскольку все смешалось в его родном доме, и стало все непонятно, и страна начала рушиться, а сделать с этим Рудин ничего не мог, то он и прибегнул к обычному для русских страусиному методу засовывания головы в песок: он запил горькую.

Кто только не ругал русский алкоголизм! А стоит ли это делать? Что делал бы без водяры русский мужик? Ну разве что в петлю или с моста вниз. Ведь только глянь вокруг – ну е да разъе! – и президент опять для русского мужика ничего хорошего не сделал! А столько обещал, сука, когда выбирали. И воруют все! И сплошное, блин, говно кругом… Ну а коль так, то рука сама собой тянется к вилам. А вилы-то давно уж пропиты. Зато бутылка, слава богу, вот она! Всегда рядом, всегда припрятана. Выпьет мужик – и все хорошо, и все в кайф, ну и х… с ним – и с президентом, и с другим каким говном. Так что без пьянства нам ну никак!

 

12

Но вернемся к Рудину…

Как только провалил он по пьянке пару заданий, из «конторы» его выгнали. Но Николай расстраиваться не стал. Раз Отечество оказалось проституткой – чего его любить? И ушел в еще более основательный запой.

А между тем такие кадры, как он, оказались востребованными… Долго пасла его одна преступная группировка. Уж как им хотелось заполучить себе этого классного специалиста. Не удалось. Отвертелся от бандюков Рудин и устроился в довольно спокойную ювелирную фирму. Конечно, и там не все было чисто: обман государства, левые сделки, но Рудину было на это начхать. Отечества уже не существовало – так какие на хрен могут быть налоги? Все равно они идут в чьи-то грязные огромные карманы.

«Правды нет, Россия продана»! Рудин мог бы присоединиться к националистическим движениям, он разделял их мнения полностью, но методы этих движений были так убога! Ни тебе размаха, ни четкой организации. А уж что говорить про их лидеров – стыдно смотреть…

И он стал преданно служить Бурмистрову, президенту закрытого акционерного общества с простеньким названием, вроде того, что было у когда-то популярного ансамбля, – «Самоцветы». Потому что истинным призванием Николая Рудина было служение. Все равно кому – лишь бы служить. Кроме того, в службе Бурмистрову было гораздо больше смысла, чем в службе Отечеству. Бурмистров платил куда больше, чем это самое Отечество. И жизнь у Николая Рудина пошла совсем другая.

Из всех сотрудников «Самоцветов» не любил Рудин только Борю Тарчевского. И не только национальный признак здесь свою роль сыграл. Не нравился ему Тарчевский ни складом ума, ни манерой держаться. Все у этого Бори было не просто. Все не как у людей. Все как-то черт ногу сломит. Выпендреж на ровном месте. Бородка эта мефистофельская, весь его видок богемного психоаналитика, на хрена? Да хоть одних этих его мышей взять, этих мерзких тварей… Что он себе думает? «Ах, какой я загадочный и необыкновенный!» Да это любого нормального человека взбесит. Эстетство, блин! Хочу, чтоб все было красиво, сделайте мне красиво! Педрильство это, а не эстетство!

Вначале Рудин так и думал, что Тарчевский самый обыкновенный педрила. Ну как это, держать при себе в секретаршах такую красотку – Любашу и не иметь ее каждый день на рабочем столе? Тем более что баба одинокая, без мужика, сына растит, за место держится. Да пригрози ты ей увольнением – и имей сколько хочешь. Кто ее в этаком возрасте возьмет на такие-то бабки? Согласится, никуда не денется. Тем не менее у Тарчевского и в мыслях этого не было, всегда вел себя с Любой очень галантно, всегда восхвалял ее деловые качества, привозил подарки из Германии. Одним словом, позерство, выпендреж, эстетство и педрильство.

Однако, приставив как-то – так, из любопытства – к Боре хвост, Рудин выяснил, как тот удовлетворяет свои сексуальные потребности. И понял, к своему удивлению, что Тарчевский отнюдь не был голубым. Хотя и нормальным мужиком тоже не был.

Закончив Московский горный институт, Боря, как иногородний и прописки в Москве не имевший, должен был поехать по распределению в далекие от Московской кольцевой дороги места. Ждали его в сибирских горах залежалые руды. Томилось в недрах земли «черное золото», ожидая, когда его найдет начинающий молодой специалист. Но Боря, подсуетившись немного и кому-то приплатив, с кем-то договорившись, распределился в ближайшее Подмосковье на какой-то завод какого-то там горно-обогатительного оборудования.

Тут-то и встретил он в вонючей заводской столовой пошло размалеванную мощную молодую деваху – буфетчицу Сашу. Неизвестно, что напел ей тогда этот щуплый в то время парень, но Саша так полюбила его, что всю оставшуюся жизнь больше ни на кого смотреть не могла.

И прижил с ней Тарчевский ничем не приметного мальчика Яшу, не отличавшегося ни еврейским папашиным умом, ни пышной дебелостью матери. (Так рассказывали агентам Рудина Сашины соседки.)

И сразу же после рождения Яши Боря женился на москвичке Ирине Тарасовой. Это была интеллигентная и красивая девушка, к тому же необыкновенно сексапильная. Но никак не вставало на нее у Бори. Найдя много общих интересов и идеалов, молодые вначале старались не обращать внимания на Борино бессилие. Но жизнь берет свое, и уже через полгода Ирина заявила ему, что хочет развестись. Чтобы не смущать родителей Ирины, они пожили еще какое-то время дружной четой, а потом спокойно разошлись. При этом Боря, как интеллигентный мужчина, не претендовал на ее жилплощадь, а она, как интеллигентная женщина, не требовала его немедленной выписки, что ему и требовалось. Московская прописка в то время была голубой мечтой любого иногороднего.

Буфетчица же Саша, едва родив мальчика Яшу, узнала о скоропостижной женитьбе своего ненаглядного Бори. Конечно, вскоре Боря стал к ней наведываться, но жениться отнюдь не собирался. И стала тут Саша сильно припадать к бутылке. И к концу тысячелетия стала законченной забулдыгой и ничем не отличалась внешне от огромной армии появившихся в стране бомжих.

Мальчика же Яшу, когда ему исполнилось лет шесть, Саша отослала к матери в другой город ближнего Подмосковья и с тех пор его судьбой практически не интересовалась.

Так вот с этой-то буфетчицей Сашей и удовлетворял всю жизнь свои сексуальные потребности эстет Боря Тарчевский. Он держал Сашу в постоянном страхе, что больше никогда не придет, поэтому вел себя с ней как самое последнее дерьмо. Он запретил ей говорить Яше, кто на самом деле его отец. Да мальчик после шести лет жизни у бабки вряд ли уже мог вспомнить, кто его мать, что уж там об отце.

Денег он Саше не давал вообще, потому и ходила она зачуханная, с пропитой мордой. Трахая ее, Боря представлял себя родовитым русским дворянином, который, проходя мимо кухни, ненароком обнаружил там жирную кухарку. Странно, но эти фантазии и сама Саша почему-то не просто распаляли Борю – его потенция оказывалась на такой высоте, что сердце просто переполнялось гордостью за свои мужские достоинства. Тарчевский очень гордился своим воображением. Оно действительно у него было неуемное. Но черт его знает почему, в сексуальных утехах никакая иная картина не могла помочь его потенции, хоть он и перепробовал все, что возможно.

И Рудина настолько стошнило от всей этой свинской истории, что он даже не воспользовался ею, чтобы испортить Тарчевскому жизнь. Но как же ему было больно за неудавшуюся судьбу некогда пышно-телой русской женщины Саши! Так больно, что одновременно с мыслью о ней в душе его вскипала ярость за судьбу России!

Он не воспользовался этой историей, но ждал, когда Боря ошибется в чем-то другом. И дождался. Еще как дождался…

 

13

Некоторое время назад знаменитая немецкая ювелирная фирма «Рихтер Эдельштайн» устраивала традиционную презентацию своей новой коллекции. В этот раз руководство фирмы пригласило к участию в презентации своих российских партнеров из фирмы «Самоцветы», чтобы одновременно, по немецкой скупости и за те же деньги, отметить и круглую дату сотрудничества двух фирм – пятилетие со дня подписания первого контракта.

Презентация проводилась в Вальдорфском замке. Сооруженный одним из потомков Карла Великого, он уже давно стал исторической реликвией, превратился в легенду. Расположенный на пути между Франкфуртом и Гиссеном, замок повидал на своем веку немало великих событий и личностей. Многие пришельцы сложили под его стенами свои головы. Здесь было заключено немало исторических соглашений, определивших судьбы Европы.

Под бременем веков замок постепенно врастал в землю и понемногу разрушался, пока в предприимчивом девятнадцатом веке одному энергичному молодому человеку не пришла в голову замечательная мысль использовать его для организации разного рода памятных мероприятий.

Молодой человек прикинул, что можно неплохо заработать на любви обывателя потоптаться на обломках истории, на желании прислониться к теням великих предков. Почему бы, например, не дать обывателю возможности сыграть в старинном замке свадьбу своей дочери? И дело пошло. Да так успешно, что замок стали снимать не только для проведения свадеб. Крупные фирмы праздновали здесь свои юбилеи, проводили презентации.

За бизнесменами к замку потянулись политики. В сороковые годы здесь было подписано несколько крупных соглашений между германским и турецким правительствами. Сделки эти касались золота, хранились под большим секретом, но… от этого популярность замка еще более возросла. Считалось, что он приносит успех в коммерческих предприятиях. К тому же он был сравнительно мало поврежден в 1945 году и быстро восстановлен.

Однако к этому времени стоимость устраиваемых здесь мероприятий достигла таких цен, что вряд ли в Европе нашлось бы двадцать семейств, которые могли позволить себе сыграть здесь свадьбу. Теперь только правительство и очень крупные фирмы могли позволить себе устраивать в Вальдорфе политические приемы и презентационные мероприятия. Конечно, замок пришлось сильно перестроить, чтобы он соответствовал требованиям людей, которые привыкли управлять Европой. Но дело того стоило.

И вот теперь Королевский зал, изображение которого так часто появлялось в прессе в связи с тем или иным крупным событием, был подготовлен к очередному торжеству.

Презентации новых коллекций фирма «Рихтер Эдельштайн» проводила ежегодно в середине мая. Затраты по аренде огромного замка были впечатляющими, однако они окупались сторицей, так как здесь, во время презентаций, фирма заключала контракты со своими партнерами. Эти контракты кормили потом фирму в течение всего года. Именно этим и определялся состав приглашенных. Тут были и возможные, и реальные партнеры, великосветские дамы и киношная богема, модные кутюрье и представители телевидения и журналов.

Гости знали, что по традиции получат изысканные подарки и хорошо проведут время в очень престижном месте. Последнее было главным обстоятельством, заставлявшим людей ждать приглашения в замок. Получение подобного приглашения автоматически означало переход в более высокий социальный статус.

Руководство фирмы «Рихтер Эдельштайн» прибыло в замок накануне. Гости же начали съезжаться утром следующего дня. Прибыли и представители «Самоцветов». Их встречал сам владелец фирмы Карл Рихтер, седовласый, несколько обрюзгший господин лет семидесяти.

В свои семьдесят лет Рихтер добился многого. Основанная им ювелирная фирма работала как могучий, хорошо отлаженный механизм. Рихтер хорошо знал и любил свою работу – за красоту и за риск.

По оценкам коллег, он был удачливым бизнесменом, достаточно жестким, чтобы достичь желаемого, и достаточно искусным, чтобы эта жесткость не была видна. Он был, что называется, респектабелен. Да, пожалуй, это было главным в его имидже.

Никаких дурных связей, никаких нарушений общественного порядка, морали, никаких авантюрных сделок. С его именем не должны были связывать ничего дурно пахнущего. И только два-три человека из окружения Рихтера знали, на какой крови была выстроена эта респектабельность. Но в молчании этих людей Карл Рихтер был уверен даже больше, чем в своем.

Впрочем, он давно научился не думать о прошлом, от которого у него остался только очень хороший русский и знание России. Это позволило ему в период, когда в Германию хлынули потоки украинцев, чеченцев, немцев из России, избежать надувательских предложений, которыми вся эта шваль – так он воспринимал вновь прибывших – решила наживаться здесь. Кстати, некоторые его знакомые не сумели оценить опасность, им грозящую.

«Но это их трудности, – думал Рихтер, наблюдая свалившиеся на своих соотечественников беды. – Не страж я брату своему».

Рихтер самолично проводил делегацию «Самоцветов» в отведенные ей апартаменты замка. И пока они поднимались по деревянной скрипучей лестнице, расположенной в правой башне, пока шли по коридору, выбеленные стены которого были увешаны оленьими головами, Рихтер успел шепнуть Тар-чевскому по-немецки, что предстоит разговор. Судя по довольному виду партнера, разговор обещал быть не только интересным, но и приятным.

Борису Тарчевскому переводчик не требовался. Немецкий он знал достаточно хорошо. И это было известно в фирме. Сопровождавший же его в этой поездке Николай Рудин, по вечной гэбэшной привычке казаться как можно проще, свое знание немецкого скрывал, как и многое другое. Поэтому Тарчевский с Рихтером не могли даже предположить, что этот мрачный тип, с таким интересом разглядывавший сейчас оленьи рога, что-нибудь понял.

А ему даже и не надо было сейчас ничего слышать: просто он сейчас, стоя неподалеку от ведущих тихий разговор Тарчевского и Рихтера, своим гэбэшным нюхом мгновенно почувствовал: именно сегодня он узнает, что Тарчевский затевает в обход своего шефа.

Сравнительно недавно у Рудина возникли подозрения, что Тарчевский каким-то образом обманывает фирму. Как, откуда у него появилось такие подозрения – он точно сказать не мог. Но сейчас он наконец-то решился доложить о своих подозрениях Бурмистрову.

Делая вид, что проверяет апартаменты шефа по долгу службы, он дождался, когда они останутся наконец вдвоем. К удивлению Рудина, Бурмистров только посмеялся над его подозрениями. Сказал, что у Рудина развилась шпиономания, как рудимент его службы в Комитете госбезопасности. А когда он стал упорствовать, президент «Самоцветов» рассердился и даже повысил голос, дескать, знай, Коля Рудин, свое место.

Бурмистров вовсе не хотел его обидеть – просто он устал и больше всего в этот момент думал о предстоящем с дороги отдыхе. Подойди Николай к нему позже, Сан Саныч воспринял бы все это иначе. Впрочем, даже сейчас, рявкнув на Рудина, он тут же смягчился и разрешил тому прослушку Тарчевского. И так и не понял президент «Самоцветов», какую смертельную обиду нанес он своему главному преданному охраннику.

А Рудин вдруг сразу все осознал. Он – никто, всего лишь слуга. Он вспомнил, как Ельцин, когда это стало выгодно, без зазрения совести дал пинка под зад своему верному телохранителю, который в любой момент был готов отдать за него жизнь. И вот тут-то Рудин второй раз в жизни серьезно обиделся. Но если его первая обида была на родное Отечество, нечто не вполне конкретное, и ту обиду можно было только залить водкой, то вторая обида исходила от очень конкретного человека. И в момент ее возникновения этого человека можно было даже потрогать рукой. Поэтому и ответ на эту обиду представился ему вполне понятным и конкретным.

…Рудина разместили в другом крыле замка, отдельно от Тарчевского и Бурмистрова. Возражать он не стал. Пытаясь избавить Тарчевского от всевидящего глаза начальника службы безопасности фирмы, немцы сослужили Николаю Рудину добрую службу. Поселившись на безопасном расстоянии от гэбэшника, Боря тут же потерял бдительность, и это дало возможность Рудину установить в его комнатах прослушку.

 

14

Вечером, после презентации, Рихтер зашел в номер Тарчевского.

– Герр Борис, наконец-то мы можем поговорить. К делу?

– К делу так к делу, Карл. Ситуация такая. Я хотел бы поднять цены на изумруды, которые мы продаем моей любимой фирме «Самоцветы», – твердо сказал Тарчевский.

– Это интересно. – Рихтер на какое-то время задумался. – Но, Борис, оправдан ли этот риск? Господин Бурмистров может занервничать. Этот ваш мрачный Николай начнет копать и может докопаться до того, кто стал владельцем рудника. Скажи честно: тебе что, не хватает денег?

– Мы и так продаем изумруды слишком дешево. Если мы не поднимем цены, Бурмистров может решить, что рудником владеют лохи. И тогда ему может захотеться подмять добычу изумрудов под себя. А в этом случае он тоже может начать копать под меня… Мы поднимем цены всего на полтора процента. Это нормально.

Наступила пауза.

– Ну, на такую сумму можно и не поднимать. – Рихтер постукивал пальцами по подлокотнику. – Вы мало что выиграете, а риск большой. Давай уж на пять» – Он сделал шумный глоток виски.

– На пять много. – Тарчевский покачал головой. – «Самоцветы» могут не согласиться. Просто закажут директора. – При этих словах он провел большим пальцем по горлу. – И вся история.

– Хорошо. Давай поднимем на три.

– Договорились. – Тарчевский взялся за свой бокал. – Прозит!

– Прозит! Кстати, Борис, теперь о самом главном. – Рихтер еще больше подался вперед и заговорил совсем тихо: – Ко мне обратилась некая французская фирма. Она получила заказ на гарнитур, – он прикрыл глаза, – скажем так, для одного шейха. Я уже делал для этой фирмы несколько работ, и мы остались друг другом довольны.

Тарчевский слушал его очень внимательно.

– Естественно, – продолжал Рихтер все так же тихо и отчетливо, – придется отблагодарить потом кого надо. Не буду останавливаться на тонкостях. Ясно, желающих поучаствовать было много. Но мои люди достали эскизы. Благодаря этому я предложил именно то, что нужно. От тебя, герр Борис, – при этих словах он коснулся руки Тарчевского, – мне нужно пятьдесят камушков определенного вида. Гранить будут ваши. Своим эту работу я не доверю. Но сроки сжатые. Вот к этому числу, – он ткнул пальцем в календарь. – А теперь взгляни на эскизы. – Рихтер достал из портмоне бумаги и положил их перед Тарчевским. – Найдутся у тебя такие камушки?

Тарчевский озадаченно промычал нечто нечленораздельное. Он понимал, что стоимость заказа, полученного Рихтером, превосходила все, в том числе и самые дерзкие, его мечты. Поставив пустой бокал на стол, он, медленно откидываясь на кресле и кладя ногу на ногу, произнес:

– Боюсь, моим не успеть…

– Сколько? – не меняя позы, сказал Рихтер, цепко при этом глядя на собеседника.

– Что – сколько? – переспросил Тарчевский.

– Сколько надо, чтобы успели? – Взгляд Рихтера стал холодным и жестким. – Я слишком много выложил за заказ. Если понадобится – я готов сам прилететь в Москву и добиться его исполнения.

Тарчевский понимал, что столь крупный заказ позволит ему навсегда забыть, что есть такая страна Россия, и благополучно перебраться в любую точку земного шара, где его примут с распростертыми объятиями. Если на сегодняшний день он и был богат, то только для России. Для настоящей жизни на Западе его состояния было явно недостаточно. Заказ же Рихтера давал возможность стать богатым по любым западным меркам.

Но тут был довольно большой риск.

Та спешка, которую требовали условия заказа, могла свести на нет всю так долго выстраиваемую Тарчевским систему конспирации внутри фирмы, которой он гордился необычайно. Ведь ему удалось натянуть нос самому шефу службы безопасности Рудину, который так и не догадывался, у кого фирма «Самоцветы» покупает зелененькие камушки, которые потом переправляет в «Рихтер Эдельштайн», не догадывался, что их огранку делают прямо у него под носом!

Однако и цена, которую Рихтер был готов заплатить за этот риск, означала возможность плюнуть на всю эту конспирацию…

– Сделаю! – наконец бросил Тарчевский, решительно осушая свой бокал до дна.

– Ну вот и хорошо. – Портмоне с эскизами перекочевало из кармана немца в карман Тарчевского. – Дальше действуем по обычному плану.

Рихтер вновь наполнил бокалы.

– Кстати, не ты ли говорил, что хотел присмотреть себе дом? – спросил он Тарчевского. – Может, я пока поручу своему агенту подыскать тебе что-нибудь подходящее?

– Слишком много всего… – Тарчевский провел рукой по волосам. – С домом разберемся позже.

– Да, знаешь, как ее окрестили? – Рихтер задумчиво разглядывал на свет содержимое своего бокала.

– Кого ее?

– Диадему, разумеется.

– Как я могу это знать? – пожал плечами Борис.

– Ее назвали Ледяной диадемой, – ответил Рихтер.

– Ледяная диадема, твою мать, – выматерился прослушавший этот диалог Рудин. – Ну-ну, Боря. Так это, значит, ты владеешь рудником, который продает нам свои камушки. Молодец! И еще и подсмеиваешься над дураками Рудиным и Бурмистровым, которых обвел вокруг пальца. Еще и цены решил накрутить. Будут тебе и цены, и дворец за бугром, и диадема. Погоди. Не на того напоролся, Мефистофель хренов. На каждого Мефистофеля свой этот… Фауст найдется. Заплачешь кровавыми слезами…

Как и любой человек, вдруг неожиданно и внезапно узнавший, что его очень долгое время считали дураком, Николай Рудин был взбешен. Ему хотелось тут же пойти и придушить Борю Тарчевского. Но с не меньшей силой ему хотелось также пойти и придушить дурака Бурмистрова, который мало того что сам лопух, так еще и умных людей не слушает… Ничего, остынь, Никола, ты еще всем им покажешь…

На следующий день Рудин доложил Бурмистрову, что прослушивание ничего не дало, но разумно было бы его продолжить. А сам стал обдумывать план, как отнять у Бори ограненные изумруды, а фирму Бурмистрова подвести под монастырь. Он вдруг почувствовал, что может стать хозяином. С ролью слуги скоро будет покончено.

С поездки в Германию прошло две недели. Рудин ждал. И вот когда Тарчевский позвонил Рихтеру и сказал, что едет и везет то, что нужно, Рудин понял – настал его час. Он все делал по своему плану: и убийство Тарчевского было выполнено чисто и профессионально, и те самые камушки оказались у него в руках. Но увы, в замечательном плане возникли две большие дыры: во-первых, Боря вез далеко не все изумруды, во-вторых, целующаяся парочка отняла и их…

«Вот так, – вспомнил Рудин прочитанное когда-то выражение, – ты охотишься на бабочку, а сзади к тебе подкрадывается крокодил». Вот и сидит он теперь у разбитого корыта с разбитой башкой и гадает, кто этот самый крокодил…

Он лихорадочно процеживал, анализировал ситуацию. Люди, ударившие его по голове, не взяли пленку с записью «сим-сим…». Значит, они знают не все. Когда все уляжется, он, Николай, найдет эту потайную дверь в кабинете Тарчевского и возьмет оставшиеся изумруды. Тоже неплохая добыча. Теперь еще один аспект этого дела. За той самой потайной дверью есть еще и какие-то люди… Вообще все это похоже на какой-то бред – ведь этих людей кто-то должен кормить. Боря собирался улететь всего на два дня, стало быть, на какое-то время еда у этих людей есть… А значит, и у него есть время, чтобы выждать… Ну а с этими ублюдками, посмевшими стукнуть его в подъезде, он разберется. Конечно, он был не прав, решив все сделать сам. Надо было взять одного-двух парней из своей службы. Так было бы надежнее. Ну кинул бы им штук по двадцать – тридцать. Но зато б ни одна собака… Да только что уж после драки-то кулаками… Ладно, как вышло, так и вышло. Сейчас он приложит все силы, и неужели же qh, опытный гэбэшник, не выйдет на этих подонков?

 

15

Вернувшись с Поварской, Орел с Русановым застали какую-то радостную толчею у самой двери своего отдела.

– Вноси его, гада! – радостно вопил Джексон, руководя действиями Платонова и Кочкина, пытающихся впихнуть в комнату еще один стол – для Русанова. Дело оказалось далеко не таким простым, каким могло показаться со стороны. – Ага! – вопил Джексон. – Не хочет! Брыкается! Ногами цепляется, сволочь. Знает, что в этом отделе спокойно стоять не дадут… Вымя ему не заденьте! Садисты! Бросьте мучить животное, оно вас не хочет.

– Заткнись, придурок, – не выдержал Платоша. – Помог бы лучше.

– Не, я не могу. У меня болезнь: я сперва в голове все прикину, а потом уж тащу. Знаешь, Платоша, чем пчела отличается от человека или наоборот? Человек, он ведь, Платоша, хомо сапиенс. Сначала построит в мозгах себе план, а потом уж руками подключится. А ты, как пчела, без плана, так что тебе и до завтра стол не внести.

– Орел! – завопил Платоша при виде начальника. – Предлагаю уволить Джексона в связи с полным отсутствием его полезности в общественно значимом труде.

– Возражаю, – откликнулся Джексон. – Вношу встречное предложение. Отстранить от работы в отделе капитана Платонова до полного его превращения из пчелы в человека.

– Так, – сказал Никита. – Кончили базар! Не до шуток, ребята. Дел полно. Давай кончай, Джексон, с юмором и помоги мужикам внести стол.

Джексон, ни слова не говоря, ловко оттер Платошу в сторону, и стол очень быстро вошел в комнату.

– Это тебе, Платоша, не аналитический обзор. Тут мозгов надо куда больше, – самодовольно сказал Джексон.

– Какие там дела, шеф? – спросил Кочкин.

– Хреновые. Вот выпьем сейчас кофе с Димой и все расскажу.

Они прошли к Никите в кабинет. Пока закипал кофейник, Никита не произнес ни слова – он смотрел на Русанова и думал, что познакомился с этим гэбэшником всего несколько часов назад, но, несмотря на словесные стычки, уже привык к нему. Умник, конечно, лезет с дурацкими выводами, нос везде сует, но парень, сразу видно, надежный. Нет, что ни говори, а с напарником все же спокойнее. Одна голова хорошо, а полторы…

– Ты сколько учился на наших курсах? – прервал он молчание.

– Полгода, – ответил Русанов,

– Понятно. Это, конечно, стаж. Бухучет, банковское дело, финансы и так далее?

– Да.

Никита помолчал, подумал, все же спросил:

– А из ФСБ почему ушел?

– Скажем так, не сошелся во взглядах, – спокойно ответил Русанов. Не в первый раз ему задавали подобный вопрос, и отвечал он всегда одинаково.

– С боссами?

– Это допрос?

– Это здоровое любопытство начальства. Надо же знать, с кем будешь работать. А почему в физзащиту не пошел? У нас в «физиках» каждый второй из твоей «конторы».

– Так вышло, – пожал плечами Русанов.

– Ну ладно, не хочешь говорить – твое дело, – сказал Никита.

С этими словами он встал, подошел к стоящему в углу сейфу и вытащил из него толстую папку. Вернувшись в кресло, бросил ее на стол перед Русановым:

– Это дело «Самоцветов». Проштудируешь от корки до корки. Наизусть. Чтобы от зубов отлетало. Если что-то будет непонятно – спрашивай.

Орел слегка лукавил – непонятного ему самому в деле ЗАО «Самоцветы» было больше чем достаточно.

И тут зазвонил телефон. Никита выслушал приказ и сказал, направляясь к двери:

– Идем. Вернемся, ребята, я все расскажу. Просто Дед жить без нас не может.

Вместо приветствия Дед протянул Никите факс на затейливом бланке.

– От немцев?

– От них, супостатов. Ответ на запрос. Две недели писали. Не торопятся жить, фашисты.

Никита углубился в чтение.

– Переводи, – приказал Дед.

– Да опять ничего полезного. Пишут, что германская криминальная полиция сведениями о незаконной деятельности компании «Рихтер Эдельштайн» не располагает. А также не располагает сведениями о связях вышеупомянутой компании с русской мафией. Русских коллег благодарят за информацию, обещают обратить особое внимание на деятельность указанной фирмы и сделать все возможное, чтобы в ближайшее время прояснить этот вопрос.

Помолчали. Наконец Дед поднял вопросительный взгляд.

Никита понял его вопрос без слов.

– Самоубийство. И просит винить меня.

– А ты?

– А что я? Два моих допроса записаны на пленку. Больше контактов я с ним не имел. Да и вообще, если насчет контактов, то я больше по бабам.

– Я тебя, голубь, не про контакты спрашиваю. Я тебя спрашиваю, как ты собираешься от записки отмываться.

– Белавин не верит в самоубийство. Будет рыть.

– А ты что – сидеть и ждать?

– Нет, будем действовать.

– В каком направлении?

– В изумрудном.

– Интересное кино.

– В спальне покойника заначку нашли – неограненные изумруды. Минимум на сто тысяч «зеленых». По убеждению Русанова, камни с Балышевского рудника.

– Значит, с Балышевского… Ну и что это дает?

– Да лицензии-то на камешки у них нет…

– А если это его личная заначка?

– А с чего в тайнике?

– От воров.

– Почему не в сейфе? Да и как-то жирно для личной заначки…

– Ну думай! Башка-то на что? Мне твои домыслы, Орел, по барабану, – сказал Дед. – Полчаса назад дело «Самоцветов» взял на контроль лично президент. Три недели для вас я у него выцыганил. И ни днем больше. Смекаешь, чем дело пахнет?

Никита мрачно кивнул:

– Ясный перец, керосином пахнет.

– Мне результат нужен, Орел. Реальный результат. До конца рабочего дня представишь план срочных оперативно-розыскных мероприятий по «Самоцветам». Головой отвечаешь за все. Если потребуется – подключай к делу всех: «физиков», «наружку», аналитиков, криминалистов.

– А телефоны? – поинтересовался Никита.

– Какие еще телефоны?! – взвился Дуров. – Опять ты насчет прослушки?!

– Я что, для себя прошу! – возмутился Никита. – Думаете, мне что, интересно слушать, как Бурмистров у себя в кабинете секретаршу пользует?

– Ладно, попробую организовать тебе прослушку, – буркнул Дед.

– Спасибо! – Никита облегченно вздохнул. – Вы спойте им что-нибудь эдакое, пострашней.

– Не учи отца кур воровать. Все?

Раздался назойливый писк мобильного телефона.

– Возьми, – сказал Дед, глядя на карман Никитиных брюк.

Никита извлек телефон, поднес к уху:

– Слушаю!

Никита, привет, это Белавин…

Он выслушал сообщение, поблагодарил:

– Спасибо, Саня. Да, да, обязательно.

Спрятал мобильный и, стараясь не смотреть на Русанова, повернулся к Деду:

– Майор Белавин звонил. Изумруды Тарчевского точно с Балышевского рудника.

– Ну вот, считай, первая зацепка у тебя уже есть, – кивнул Дед. – Все, работать. Значит, к вечеру с тебя план.

– Все. Про сон и отдых с этой минуты можешь забыть, – буркнул Никита Русанову по дороге в отдел. – Пробил час большой охоты. Придется пахать, пахать и пахать.

«Пахать так пахать. Нам не привыкать, – подумал Русанов, глядя в спину Орлу. – Про рудник ни слова. Интересно, что скажет, если и про сыворотку окажется правдой. Ничего, в следующий раз будет прислушиваться. Не понравился я ему, видно с первого взгляда. Цепляется, сволочь. Не любят менты чекистов. Ну и хрен с ним, привыкнет. А вообще неплохой вроде парень. Работать умеет и любит. Это главное. А там, глядишь, и сработаемся».

 

16

Тут же все и завертелось. Никита, войдя в КОБРУ, решительно снял пиджак, засучил рукава, сел на стул Поливайко. Все замерли, как в сцене с ревизором.

– Что встали? – сердито буркнул Никита. – Серьезное дело подвалило. Усаживайтесь.

Началась отработка версий. Русанов решил попридержать пока язык, чтобы лишний раз не травмировать своего начальника. Так что говорили в основном остальные. Через пару часов в комнате нельзя было продохнуть от табачного дыма, а от пирожков, принесенных Джексоном, и кофе не осталось и следа.

– В любом случае, – подвел черту Никита, – единственная серьезная зацепка в деле – наличие у Тарчевского неучтенных изумрудов. Все остальное, что мы нашли сегодня у него в квартире, с одной стороны, заставляет сомневаться, что это убийство, с другой – не доказывает, что имели место махинации. Частые посещения Германии, совместное предприятие – это все нам ничего не дает пока.

– Все равно, раз убийство было – что-то стронулось, события еще будут развиваться. Сейчас они все, засуетятся, милиция их трясти начнет, если твой Белавин сможет доказать, что это убийство. На одних изумрудах нельзя все строить, – возразил Кочкин.

– Логично, – добавил Поливайко, – если даже обойтись без милиции… Тарчевский либо что-то у «Самоцветов» упер, либо скрыл. Значит, – поднял он указательный палец, – они постараются это «что-то» либо вернуть, либо себе захапать. Какой-то процесс пойдет. Кроме того, – продолжал он, – им придется перераспределять нагрузку Тарчевского. Своего рода передел сфер влияния. Кто-то рассчитывал на повышение, а выдвинули другого. Сами знаете, в какую склоку это превращается…

Споры и размышления продолжались достаточно долго. В конце концов Никита подвел итоги.

– Соответственно мы разбегаемся по нескольким направлениям. Во-первых, – он оглядел сотрудников, – через наших коллег в Екатеринбурге надо выяснить, не было ли в последнее время левых сделок и хищений по изумрудам на Балышевском руднике. Проследить мелких воришек будет сложнее, но если дело у фирмы налажено, что-нибудь может всплыть.

Он немного помолчал, затем прямо взглянул на Диму:

– Тут тебе, Русанов, как непревзойденному эксперту по изумрудам, и карты в руки, – ухмыльнулся он. – Бумага есть – записывай. В Екатеринбурге обратишься… – говоря это, Никита достал из ящика объемную записную книжку, полистал ее, нашел нужную страницу, – ага, вот. Обратишься к Ревазову Николаю Алексеевичу, он там отдел возглавляет. Вот, списывай телефон. Затем, Миляев Виктор Константинович и Огурцов Николай Семенович.

Он продолжал и продолжал диктовать, каждый раз тыча пальцем в очередную фамилию.

– Это все полиция. Курируют, в частности, и добывающую Промышленность. В разговоре с последними можешь сослаться на меня. Я с ними уже сталкивался, надеюсь, помнят. Будешь говорить с Ревазовым – сошлешься на Деда. Переписал?

Никита закрыл книжку, бросил ее в ящик. Из еженедельника, лежащего на столе, достал визитку, протянул ее Русанову.

– Едем дальше. Николаев Евгений Анатольевич. Телефон вот здесь. Это мой друг, с налоговиками не связан, зато знает кучу полезных людей в городе. Записал?

Никита убрал визитку и задумчиво побарабанил пальцами по столу.

– Но сначала пошлешь от нас официальные письменные запросы. Были ли какие трения у рудника с налоговой, регулярно ли они все выплачивают, кто там у них за это отвечает. Второе – эти же вопросы надо задать нашим мужикам лично, спросить их мнение о возможных утечках драгкамней. Только вот с этим поделикатнее. Нельзя, чтобы на руднике что-то заподозрили, и нельзя, чтобы сейчас начались проверки.

Никита откинулся на спинку кресла. Продолжал, чуть подняв голову и прищурив глаза:

– Дальше. С Миляевым и Ревазовым можешь говорить напрямую. С Огурцовым – поосторожнее. Он нас не очень-то жалует, все старается сам отличиться. А вот Николаеву можешь задавать любые вопросы. Он тебе и ответит нормально, и еще пару вариантов подбросит. Короче говоря, – вновь взглянул он на Русанова, – на тебя взваливается телефонно-секретарская работа. Причем срочная. И вот еще что, – задумчиво продолжал Никита. – Хорошо бы выяснить, кто владелец рудника – коммерческая фирма, или государственное предприятие, или вообще им владеет частное лицо… А вообще-то имеет право на разработку недр частное лицо?

– Конечно же нет!

– Черт ее знает! Сейчас все возможно. Проверь, кто рудником руководит. Это уж тебе придется самому покопаться. Если не ошибаюсь, за лицензии у нас отвечает то ли Роскомнедр, то ли Роскомдрагметалл. Хотя, может, и еще кто. В общем, выяснишь.

Потом Никита повернулся к Кочкину:

– Силыч, надо сунуть палку в муравейник, поворошить и посмотреть, как муравьи потащат яйца. Проведешь еще одну проверку в офисе «Самоцветов». Только деликатно, без шума и пыли, чтобы не спугнуть гадов. Мол, плановые дела, не обессудьте, господа. Хотя сам понимаешь, совсем уж без шума-пыли не обойтись. Все равно будут вопли: эти бумажки утеряны, а этот человек в длительной командировке и так далее.

– Нам не привыкать, – хмыкнул Кочкин.

– Готовься к проверке немедленно. – Никита распечатал новую пачку сигарет. – Бери у начальника управления предписание на проверку всей финансово-хозяйственной деятельности «Самоцветов» – и вперед. Кого из отдела налоговых проверок возьмешь, Силыч? – спросил он, закуривая.

– Гения, – ухмыльнулся Кочкин.

– Пелыдера? – улыбнулся в ответ Никита. – Очень хорошо. Леня им покажет небо в изумрудах. А еще, господа сыщики, займемся глубоко неуважаемым господином президентом «Самоцветов» Сан Санычем Бурмистровым.

Он встал, протиснулся к сейфу, достал оттуда папку и протянул ее Поливайко. Батька начал внимательно изучать ее содержимое. Там лежало с десяток листов документов и несколько фотографий Бур-мистрова.

– Давай, Ваня, подключай «наружку», – сказал Никита. – Эта толстая сволочь будет на тебе. Нам нужно все. Распорядок дня, контакты, окружение, словом, все, как обычно. И не забудь про Веронику. Его женушка мне совсем не нравится. – Он ткнул пальцем в папку. – И докладывай обо всем подозрительном. Ты абсолютно прав: после смерти Тарчевского Бурмистров не затаится, а, наоборот, разовьет бурную деятельность. Другого пути у него нет… – Он немного помолчал. – Так. Всю операцию назовем «Зеленый лед»…

– А почему «лед»? Да еще «зеленый»? – удивился Поливайко.

– Я недавно американский фильм видел, – пояснил Никита. – Фильм, конечно, паршивый, но не в этом дело. Там в Колумбии народ весь фильм вовсю мочил друг друга из-за изумрудов. Они их зеленым льдом называли. Есть возражения? Все переглянулись.

– А что, мне нравится, – прогудел Поливайко. – Смешное название.

– Совещание закончилось. Теперь, ребята, работаем! – сказал Никита и поднялся. – А я пока пойду приватный звоночек сделаю.

Коридор был пуст. Орел вытащил мобильный и по памяти быстро набрал номер.

– Приемная Тарчевского, – послышался в трубке знакомый женский голос.

– Это Козлов, – сказал Никита нарочито грубым измененным голосом. – С девятнадцатого участка РЭУ. Сантехника вызывали?

– Вы ошиблись номером, это частная компания, – ответила женщина и повесила трубку.

Орел усмехнулся. Это был условный сигнал, которым он обычно вызывал своего агента. Паролем всегда была фамилия, связанная с названием животного. Кроме того, он обязательно представлялся работником госконторы. Неважно какой, хоть из похоронного бюро. А главное, в тексте должно было звучать число. Оно означало время встречи.

Если бы она не могла встретиться, то в ответе упомянула бы название своей конторы – фирма «Самоцветы».

До семи еще оставалось несколько часов, и Никита вернулся в кабинет. Он успел еще обсудить пару вопросов с ребятами, потом Поливайко и Кочкин разбежались претворять в жизнь решения партии, а Русанов сел штудировать материалы по «Самоцветам».

– Еду на встречу с агентом, – бросил Никита Русанову, выходя из кабинета.

Дело интимное, всем здесь понятное; Русанов, сам бывший контрразведчик, вопросов задавать не стал.

 

17

Жена Александра Александровича Бурмистрова Вероника узнала о смерти Тарчевского, сидя в косметическом салоне. Об этом событии ей сообщила по телефону секретарша мужа. Так уж была устроена Вероника, что все вокруг считали своим долгом ей прислуживать. Вот и секретарша мужа, Инна, все новости старалась сначала сообщить Веронике, а уже потом Сан Санычу.

И хотя Вероника знала, что муж многое позволяет себе с секретаршей Инной, особенно в их совместных поездках, ей было на это совершенно наплевать. Не для того она выходила замуж за Сан Саныча, который был на двадцать пять лет ее старше, чтобы ревновать его к кому бы то ни было. И вместо того чтобы добиться изгнания Инны, что сделала бы любая другая женщина, она превратила ее в свою помощницу. Она пообещала недалекой секретарше, что, когда Бурмистров выйдет на пенсию и руководство «Самоцветами» перейдет к ней, Веронике, Инна непременно станет исполнительным директором фирмы.

И Инна поверила. Она увлеклась идеей Вероники отправить Сан Саныча поскорее на пенсию и теперь работала на жену Бурмистрова с куда большим рвением, чем на самого начальника: она сообщала ей все необходимые сведения, показывала документы и старательно пересказывала все слухи и домыслы, которые циркулировали среди сотрудников фирмы.

Конечно, Сан Саныч и сам мог бы ознакомить жену с работой «Самоцветов». Он мог бы даже взять ее на хорошую должность. Но Вероника его об этом никогда не просила. Она не жалкий придаток к своему мужу! Она гуляет сама по себе и добьется всего сама!

Часто бывая в офисе «Самоцветов», Вероника поддерживала практически со всеми сотрудниками хорошие и ровные отношения. Глядя на эти отношения со стороны, даже можно было бы сказать, что ее любили. По крайней мере, те из сотрудников, которые хорошо помнили Лилию Константиновну, бывшую супругу Сан Саныча. При воспоминании о Лилии Константиновне у каждого возникала неизбежная мысль: «Повезло Сан Санычу после такой курвы жениться на такой милой и недалекой дамочке…»

Но сотрудникам «Самоцветов» даже и в голову не приходило, что эти появлявшиеся в их головах мысли были результатом сознательной и планомерной работы Вероники над своим образом. Или, как сейчас было модно говорить, имиджем. Потому что на самом деле под образом милой и недалекой дамочки прятался совсем другой характер, показывать который сейчас было просто не время. Вероника очень любила и ценила себя, так что, когда придет ее время, она еще покажет всем, какая она «милая дамочка». А пока… пока даже надменное выражение лица, от которого ей никак не удавалось избавиться, не вызывало ни у кого никаких отрицательных эмоций.

В свое время Веронике удалось ловко проделать то, что считалось всеми делом практически невозможным – увести Сан Саныча от его дорогой Лилии Константиновны. История тянулась давно, но каждый раз, когда Бурмистров собирался сказать Лиле, что хочет с ней развестись и жениться на женщине, более соответствующей ему по его новому положению, супруга хребтом угадывала, о чем зайдет сейчас у мужа речь. Тут она начинала визжать, бить тарелки. Еще она кричала, что выбросится в окно, а ее знакомая подтвердит, что он, Бурмистров, издевался над нею, Лилей, и тем самым довел ее до самоубийства. Бурмистрову совсем не хотелось публичных скандалов, тем более при его бизнесе, вот и приходилось терпеть опостылевшую бабу и дальше, несмотря на ежедневное желание самому столкнуть Лилию Константиновну с балкона.

Она лезла в дела фирмы, ругалась с сотрудниками, скандалила по малейшему поводу и требовала, чтобы кадровые дела решались только с ее согласия. Выделяла она среди всех сотрудников только Борю Тарчевского, но зато люто ненавидела Рудина. Но с Рудиным-то как раз она ничего не могла поделать, так как боялась его просто страшно. Магическое слово «КГБ» приводило Лилию Константиновну в магический трепет. Впрочем, Рудин, если честно, тоже побаивался Лилию. Ее тупая непредсказуемость не позволяла ничего предвидеть заранее, а этого начальник службы безопасности страсть как не любил. Поэтому, когда на смену буйной Лилии Константиновне пришла спокойная и тишайшая Вероника, он сильно обрадовался.

Ну а сама Вероника обошлась с ней просто и жестко. Понимая, что, чем примитивней страшилка, тем она страшней, она сказала бывшей жене Сан Саныча, что ее, Вероники, брат – настоящий киллер и если Лиля хоть как-нибудь рыпнется – этот родственничек убьет и ее, и ее подругу, и Лилиных детей. Лиля испугалась. Детей она любила и, хотя они были уже достаточно взрослые, считала их бедными, беззащитными цветочками жизни. Поэтому в случае с Вероникой она решила пожертвовать собственным благополучием.

Впрочем, нельзя сказать, что после развода Лилия Константиновна стала жить неблагополучно. Бурмистров выделял ей и детям достаточно средств, но дело же не в средствах. Лиля вдруг начала надевать платочек, ходить в церковь и молиться, чтоб Бог наказал мерзавку Веронику. В церкви она познакомилась с отцом Игнатием.

– Господь карает неверных мужей, – говорил отец Игнатий, как бы повторяя вслух ее мысли.

И она с исстрадавшимся сердцем рыдала у него на груди, находя в его словах утешение.

Старший сын Лилии, Артем, уже давно не жил с матерью. Он был женат и имел небольшой бизнес, который в свое время помог ему открыть отец. Младший, Иван, заканчивал во время развода школу. Сейчас он учился на третьем курсе Академии ФСБ (нашел куда пойти!) и никак не мог простить отцу того, что он их бросил. Как тот ни пытался подлизаться при помощи дорогих подарков, сын неизменно возвращал их назад.

Впрочем, Бурмистров не унывал. Молодая жена затмила ему все. Он вдруг как будто заново родился, снова появилось во всем теле исчезнувшее уж было совсем чувство молодости и силы. Сан Саныч даже похудел килограммов на пятнадцать. И говорил всем, что собирается сбросить еще двадцать, не меньше. Теперь уже никто не дал бы ему его пятидесяти семи лет. Ради молодой жены он был готов молодеть дальше и дальше.

И где ему было знать, что Веронике совсем не нужно, чтобы он молодел. Ей нужно было, чтоб он стал старым, дряхлым, отошел поскорее от дел, а лучше и вообще в мир иной. Да и как он мог это знать, если она так мило улыбалась ему, так хвалила его внешний вид, так самоотверженно занималась с ним любовью. И зачем он спит с секретаршей Инной при такой-то жене? – думал Бурмистров. Но никак не мог отказаться от привычки, обретенной еще во времена незабвенной Лилии Константиновны.

Сразу же после звонка секретарши Инны Вероника примчалась в офис «Самоцветов». Она поняла, что дело плохо. И верно – в фирме царил хаос. Бурмистров был бледен как никогда. На нее, Веронику, реагировал плохо, полностью ушел в себя. «Ну и хорошо, – сказала себе Вероника. – Больше времени на оценку ситуации». Она увидела Рудина и внутренне посмеялась над его замечательным видом. Кто боится побитых собак.

Менты опрашивали всех о смерти Тарчевского. Веронику тоже. Она ответила, что Борис Тарчевский был хорошим работником и галантным мужчиной и что его смерть для нее – неожиданность. Потом она перебросилась парой ничего не значащих слов с руководителем коммерческого отдела Любомировым. У нее уже все продумано: по ее наущению Бурмистров должен будет назначить Любомирова на место Тарчевского. Нет, она совсем не Лилия Константиновна и не будет действовать, как танк, напрямую. У нее есть для этого свои методы. Любомиров умен, и Сан

Саныч сам должен прийти к этому выводу. Пара брошенных ею ненароком слов не станут давить на Бурмистрова, а легко лягут на поверхность его мозговой ткани.

Она увидела все, что ей хотелось, и теперь можно спокойно вернуться в косметический салон и закончить процедуру. Все, что ей нужно, от нее не уйдет.

 

18

Вероника слишком уж обрадовалась, глядя на помятую рожу Рудина. Он отметил ее острый торжествующий взгляд и вдруг понял, что недооценивал эту женщину раньше. Не такая уж она простушка, какой всем пытается казаться. Он вообще понял, что он лопух. В последнее время совсем не тренировал свои профессиональные навыки. Придя в фирму, он решил, что с такой простой работой справиться – раз плюнуть. И работал по первому плану, на поверхности. Проверял всех тупо, не копаясь особенно в прошлом сотрудников с той тщательностью, как делал это раньше, работая в КГБ. Совсем потерял форму. И вот результат – кто-то обошел его, да еще с такой легкостью! Ну все, он должен собраться.

Этот случайно пойманный им взгляд жены Бурмистрова вдруг заставил его посмотреть и на фирму, и на сотрудников совсем с другой стороны. Ему вдруг вспомнилась картинка из какой-то телепередачи. Все спокойно, видны только цветы. Но вот кто-то взмахнул рукой, и с цветов взлетело несколько бабочек, затаившихся до этого момента и прикидывавшихся цветами.

Вот так и в фирме. Конечно, эту картину нельзя сравнить с цветами и с бабочками по красоте, но по смыслу… Вроде вокруг все кажется спокойным, но это не так. Бабочки, а вернее, мерзкие насекомые затаились. Но чуть что – они зашевелятся и поползут. И все против него.

Стоп! – остановил он сам себя. Это мысли начинающего шизофреника. Не все против него, а кто-то конкретный. И он, старый разведчик, должен выяснить кто.

Неужели Вероника? Если то, что он увидел в ее взгляде, выражение ее сущности, то… берегись, Бурмистров. Тебе тоже очень скоро придется несладко.

Вероника любила косметический салон. Тут так мягко и удобно. Деликатные и вежливые девушки делают все, чтобы тебе было приятно. Чтобы твои морщины разгладились, кожа стала мягкой, как персик, а ногти – твердыми, как когти.

Веронике нужны были ежедневные процедуры. Это для Бурмистрова она – молодая жена, на самом деле ей уже тридцать пять, и это совсем не так уж и мало. Ей нужно поддерживать себя в форме, чтобы к тому времени, когда начнется другая жизнь, ей было не стыдно за свой внешний вид. Чтобы мужчина, которого она захочет иметь, любил ее не только за деньги. Она знала, что все разговоры о душе, о том, что мужчина может полюбить женщину за ее интеллект или что-то другое, чисто духовное или моральное, – чушь беспросветная. Интеллект и душа могут быть только в придачу к красивому телу.

Вероника как-то посмотрела по телевизору передачу, где выступала удивительная парочка. Престарелая женщина, похожая на жабу, с чудовищно морщинистым лицом и в безобразной шляпе что-то квакала о том, что вот на склоне лет она наконец нашла себе мужа, который отвечает всем ее представлениям о мужском идеале. И тут же показывали мальчика лет двадцати с небольшим, который таким тихим-тихим голосом что-то невнятно чирикал, что он полюбил эту женщину за ее душу и что не представляет в постели с собой никакую другую женщину.

«Еще бы он представлял в постели с собой другую женщину, – подумала тогда Вероника. – Вот если бы мужчину». Парень был явно выраженный «голубой», которому, наверное, просто в нужный момент не попался нужный мужчина, чтобы указать ему на его природные задатки. Поэтому парень плавно перелез из-под крыла собственной мамы в постельку к другой мамаше.

Но еще больше Веронику поразило в передаче то, что зрители, сидевшие в зале телестудии, стали со слезами умиления на глазах говорить, как это прекрасно! Они увидели в парочке такой образец любви и преданности! Где у них глаза и мозги, возмущалась Вероника. Саму же ее просто тошнило от одного вида этой смакуемой по телевизору патологии.

Нет, она не дойдет до такого безобразия. Она будет поддерживать форму, сколько сможет. А когда поймет, что стала безобразна, покончит с мужчинами и косметикой навсегда. Но надо все же постараться оттянуть этот момент.

«А на сколько его можно оттянуть?» – думала Вероника.

Она с детства привыкла жить в достатке. Ее отец был в незабвенные времена социализма крупным партократом. И у Вероники тогда было все, о чем другие могли только мечтать.

Отец вышел на пенсию в самом начале перестройки и не успел перестроиться, то есть приватизировать какую-нибудь кормушку. А ведь к пенсии он был уже совсем большим чином. Сей факт чрезвычайно расстраивал Веронику. Она-то рассчитывала, что райская жизнь будет всегда. Конечно, отец тогда получил огромную пенсию, он имел связи. Но всем известно, что случилось с пенсиями во времена галопирующей инфляции. А связь с ничего из себя ныне не представляющим пенсионером – кому она нужна?

Ну почему, почему отец не отхватил себе в собственность дачу в ближайшем Подмосковье, а честно сдал ее государству, когда выходил на пенсию? Почему он не брал взяток и не накопил достаточно денег, чтоб она, Вероника, могла бы открыть свое дело? У них осталась только прекрасная квартира в самом центре Москвы, и больше ничего. Правда, квартира действительно была прекрасная, за нее всякие риэлторские фирмы, вечно рыщущие в поисках, что бы еще купить или продать, предлагали многие сотни тысяч долларов.

Конечно, они могли бы продать эту квартиру и купить себе что-нибудь поменьше, а на оставшиеся деньги открыть бизнес. Но отец уперся. Квартира моя, хочу жить здесь до скончания века.

Так осталась Вероника один на один со своими проблемами и маленьким сыном от сокурсника, уехавшего на Запад, как только открыли границы. К этому времени Вероника была кандидатом наук и проводила опыты в химической лаборатории. Работа была не пыльная и не опасная. И для недавних социалистических времен довольно денежная. Но времена изменились. Опыты Вероникиной лаборатории больше не нужны никому. Голодные ученые разбежались кто куда.

Вероника пыталась зарабатывать деньги, подвизалась одновременно агентом в риэлторской фирме и в одной из нахлынувших на страну косметических фирм. В инофирме условия были такие: вовлечь как можно больше желающих работать, и тогда ты достигаешь иной ступени, на которой гребешь сильно больше. Вероника, с ее уверенностью в собственной значимости и таланте убеждать клиентов, конечно, могла бы достигнуть в этой фирме и самой высокой ступени, если бы ей не подвернулось кое-что получше.

Однажды она поймала себя на мысли о том, что всех, абсолютно всех своих знакомых, в том числе старых и новых друзей, она рассматривает только с одной точки зрения: могут ли они продать или купить квартиру, а также могут ли себе позволить дорогую косметику или же пойти работать эту косметику продавать.

Тут бы ей и остановиться. Посмотреть на все вокруг юмористическим взглядом и расслабиться. Но у Вероники был сын. Она хотела дать ему все. По крайней мере, не меньше, чем давали ей в детстве ее родители. Однажды она упрекнула отца:

– Ты думаешь только о себе. Что ты можешь дать внуку?

– Свою любовь, – ответил отец.

В былое время Вероника прослезилась бы и кинулась бы на шею отцу, которого так любила в детстве. Но теперь она была в бешенстве. «Старый дурак, – подумала она. – Кому в наше время нужна любовь без денег».

Короче, так и носилась бы по Москве несчастная Вероника, высунув язык, ища клиентов с квартирами или излишними морщинами, если бы однажды ее не познакомили с Лилией Константиновной, которая вдруг решила испробовать на себе чудодейственные косметические средства. Впрочем, если бы не было Лилии Константиновны, нашлась бы для Вероники и другая такая же дура. Кто ищет, тот всегда найдет. Мази и кремы Вероника приносила Лилии Константиновне на дом, где и познакомилась с ее мужем, Александром Александровичем Бурмистровым. Она поняла, что отношения между супругами не безоблачные, что Бурмистров готов на все, лишь бы избавиться от ненавистной жены. И поняв это, свой шанс Вероника не упустила.

 

19

Конспиративная однокомнатная квартира, на профессиональном жаргоне «кукушка», на которой Никита и его коллеги встречались со своими агентами, находилась на третьем этаже неприметного дома в Большом Колокольниковом переулке на Сретенке.

У Никиты вошло в традицию приезжать раньше минут на пятнадцать, чтобы привычно проверить, нет ли хвоста. И на этот раз он приехал раньше и, зайдя на кухню, обнаружил там банку с растворимым «Нескафе-классик». Кто-то из ребят оставил. Никита вскипятил чайник и выпил кофе.

«Нет, это подделка, – подумал он. – Какой же это „Нескафе“?»

Он еще какое-то время порассуждал про себя об огромном количестве нечестных дельцов в российском бизнесе и пожалел о том, что в сутках не сорок восемь часов, чтобы всех их поймать. Ровно в девятнадцать раздался звонок. Никита посмотрел в глазок и открыл дверь.

– Здравствуйте, Любовь Петровна. Проходите.

Любовь Петровна, женщина лет тридцати шести, вошла в прихожую.

Отворот ее строгого синего костюма известной английской фирмы был украшен подарком Тарчевского – брошью белого золота с алмазной крошкой. Женщина села в кресло рядом с окном и нервно поправила прядь. Ее волосы освещались солнцем и отливали золотом. То ли этот поганый кофе на него так подействовал, то ли еще чего, но Никита вдруг ощутил некие давно забытые чувства и на секунду замер, подумав, что хорошо бы сидеть вот так вечно и ничего не говорить. Но тут же опомнился. Чтоб отогнать нерабочие мысли, он произнес:

– Хотите я угощу вас кофе?

Такой поворот событий удивил Любовь Петровну. Он никогда раньше не угощал ее кофе. Всегда был предельно сух и деловит. Правда, раньше никто и не убивал ее непосредственного начальника.

Орел вернулся через пару минут с двумя чашками поддельного «Нескафе».

– Вы уже знаете об убийстве Тарчевского?

– Еще бы. Вся фирма стоит на ушах.

«Она не поправила меня насчет убийства», – подумал Никита.

– Так вы тоже считаете, что он не мог покончить с собой? – спросил он вслух.

– В третий раз сегодня отвечаю на этот вопрос, – сказала Любовь Петровна и покосилась на кружку.

«Зачем он пьет такой гадкий кофе? – подумала она. – Это же какой-то суррогат».

– Ах, вот как. Ну, я и Белавин, это понятно. А еще кто?

– Бурмистров. Рудин.

– Так, интересно! Это что же, Бурмистров ведет свое расследование? Примерно как Сталин после убийства Кирова?

– Вы думаете, это он? – На лице Любы отразился ужас.

– Я просто мыслю вслух. А вы так не думаете?

– Думаю, лично – он не мог бы.

– А не лично?

– Не знаю.

– Интересно. Что-то было в их отношениях в последнее время, что давало повод так думать?

– Нет, все как обычно.

– Почему же тогда вы не отвергаете мою версию?

– Я же сказала: не знаю.

– Сосредоточьтесь, вспомните, что именно не дает вам покоя и не позволяет с уверенностью сказать – нет, это не он.

– Возможно, то, что… Знаете, когда я на вопрос, могло ли это быть самоубийством, ответила: «Все может быть», кто-то из них, не помню кто, не то чтобы вздохнул с облегчением, а… расслабился, что ли.

– А что вы ответили милиции?

– Тоже сказала, что всякое бывает.

– А что вы скажете мне?

– Вам я скажу правду и только правду. Он не мог покончить жизнь самоубийством. Он был очень чем-то доволен в последнее время. Очень.

– Чем?

– К сожалению, у нас с ним были не настолько близкие отношения…

– А вы бы хотели? – сорвалось у Никиты, и он тут же пожалел о сказанном.

– Вы считаете, что имеете право… – привстала Любовь Петровна.

– Простите, ради бога, простите. – Никита мягко усадил ее назад. – Сам не знаю, как язык повернулся. Наверное, стереотип мышления: начальник – секретарша. Да в общем-то ничего в этом такого и нет, – сказал он, глядя в сторону. – Когда женщина достаточно красива, мужчине трудно удержаться.

– Ваш ход мыслей сегодня мне совершенно не нравится.

– Мне тоже, – согласился Никита. – Дурацкий день, понимаете. Начальник ваш оставил записку, что в его смерти надо винить Никиту Орла. Знаете такого?

– Понятно.

– Поэтому я слегка не в себе. Но я исправлюсь.

Никита кривил душой. Именно сегодня ему вдруг стало трудно общаться с этой женщиной. Черт ее знает. Освещение, что ли, другое? Или что-то у него в башке повернулось… Нет, это, конечно, временное затмение. Он знал – для него сантименты с женщинами отошли в далекое, далекое прошлое. Только секс и деловое общение. А тут вдруг понес какую-то чушь, как ребенок. Видать, сегодня действительно не его день.

«Что у него на уме? – думала Любовь Петровна во время этой затянувшейся паузы. – Нервная, конечно, работа, станешь ненормальным. И что только его заставляет заниматься этим делом? Деньги не ахти, нервы никуда. А красивый мужик! Ему бы в артисты – от поклонниц отбоя бы не было».

– Простите, я думал о том… – прервал наконец паузу Никита. – Да бог с ней, с запиской, – сказал он вдруг невпопад. – Что с изумрудами? Занимался Тарчевский изумрудами?

– Какими изумрудами? – удивилась Люба.

– Ну этими, зелеными такими камешками.

«Черт, надо собраться, – подумал он. – Несу бог знает что. И чем дальше, тем хуже».

– У нас нет лицензии на изумруды, – сказала Люба.

– Я знаю, что нет.

– Так при чем тут они?

– У него нашли их на квартире.

– Много?

– Достаточно.

– Ничего не могу сказать. В черную бухгалтерию меня не посвящали.

– Но она есть?

– А где ж ее нет. Вам ли не знать?

– Но как ее найти? Во время проверки – ни одной зацепки. Чисто работают, сволочи.

– Сволочи всегда чисто работают.

– Вы прямо философ, Люба.

«Ну вот, теперь уже Люба, скоро на „ты“ перейдет. Менты, как врачи – удивительные хамы», – подумала Люба и ответила вслух:

– Я не философ. Я несчастная женщина, которая скоро может остаться без работы.

– Уже есть признаки?

– Пока нет, но это же ясно. Тарчевского я устраивала, он ценил меня за чисто деловые качества, а у нового начальника могут быть на этот счет свои представления. Знаете, начальник – секретарша, стереотип мышления, – передразнила она Никиту.

И вновь какая-то теплая волна пробежала по его телу.

«Все, хватит», – подумал он, вскочил и заходил по комнате.

– Но хоть что-то вы должны были заметить странное, неординарное в последнее время. Не могло быть все ровно и спокойно, а потом вдруг так кончиться, – раздраженно сказал он.

– Я понимаю, я вам многим обязана, но говорить со мной в таком тоне… Не было ничего такого… – И вдруг замолчала, выдохнула: – Хотя подождите… Никита даже перестал мотаться по комнате.

– Ну вот, я же знал, что вы вспомните.

– Да нет, это так, ерунда…

– Говорите, а я уж решу, ерунда это или нет.

– Я в последнее время закупала продукты для Тарчевского. Довольно много. И некоторые бытовые принадлежности. Я не спрашивала зачем. Может, родственники к человеку приехали, да мало ли что… Но сегодня начальник охраны спросил меня, не покупала ли я для Тарчевского продукты. Я ответила – да. И тогда он спросил, не для отдела ли «зет». Я честно говорю: не знаю, что это за отдел. Но он на меня так взглянул, что мне стало не по себе.

– Ну вот, а говорите, ерунда.

– Но дело в том, что у нас в фирме нет никакого отдела «зет»…

Любовь Петровна медленно вышла из подъезда серого дома в переулок, выходящий на Сретенку. Она, сама всегда сдержанная и корректная, никак не могла понять, почему этот всегда вежливый (по крайней мере, с ней) майор вдруг неожиданно начал хамить ей. Конечно, он спас ее сына от тюрьмы, но ведь и она во всем помогала ему, как могла. Разве она заслужила хамство? В расстроенных чувствах Любовь Петровна медленно шла по узкому тротуару, не замечая ничего вокруг. И естественно, не обратила внимания на серый «форд», в котором сидели двое.

– Вот она, сука, – сказал один из «форда», провожая женщину взглядом.

– Вижу, – ответил человек, сидевший за рулем.

Его напарник поднял «Никон» и нажал на спуск. Фотоаппарат быстро щелкал, фиксируя на пленку медленно бредущую секретаршу Тарчевского.

– Давай потихоньку за ней, – сказал он, когда Любовь Петровна уже отошла достаточно далеко.

– Зачем? – сказал тот, что за рулем. – Все, что надо, мы отсняли. А по Сретенке сейчас не проехать – час «пик».

– К тому же сучка все равно нырнет в метро. Ты прав. Давай по домам.

– Погоди-ка, погоди! Ну-ка щелкни мне вон того мента на память!

– Какого мента?

– А вон только что вышел из того же подъезда, – кивнул он.

По улице шел Никита.

– Сейчас. – «Никон» щелкнул. – Не знаю, что получится, – добавил снимавший, убирая фотокамеру в сумку. – А зачем тебе?

– У меня с ним старые счеты, – и, повернув ключ зажигания, добавил: – Интересно, что он здесь делал?

 

20

Было восемь вечера, когда Никита вернулся на Маросейку. Информации за день накопилось много, хотелось кое-что записать по горячим следам.

В «террариуме» одиноко сидел Русанов. Несмотря на то что официальный рабочий день закончился, он прилежно листал папку с материалами по «Самоцветам». Орел посмотрел на него и спросил:

– Слушай, Русанов, ты женат?

– Да, – не удивился тот вопросу.

– Небось жена на ужин заждалась.

Русанов отложил папку и усмехнулся:

– Не уверен.

– Ну тогда пойдем перекусим, а то у меня с семи утра во рту ни крошки, – предложил Никита. – Тут рядом хорошая забегаловка есть. И недорогая. Мы в нее постоянно ходим и пока что не отравились. Как?

– Идет.

Они пошли в небольшое уютное кафе, находившееся неподалеку от их здания.

Народу было мало, в основном сотрудники налоговой, по той или иной причине не спешившие домой. Было накурено.

– Привет, Любасик, – сказал Орел подошедшей официантке и обнял ее за талию.

– Опять от жены скрываешься, – погрозила она ему пальцем.

– Ну не без этого, – потупился Никита, который несуществующей женой отгораживался от излишне энергичных дам.

– Тебе как обычно? – спросила Любасик.

– Да, – при этом Орел вопросительно взглянул на Русанова.

– Что ты, то и я, – быстро сказал тот.

За ужином Никита успел поведать Русанову о результатах своей встречи. Имен он не называл. Русанов молча выслушал. Потом поинтересовался:

– А ей можно верить?

– С чего ты решил, что это она?

– Ты описал реакцию женщины, а не мужчины.

– Чекист всегда начеку. Ты прав, это она.

– Так можно ей верить?

– Ну… процентов на девяносто пять. На сто я даже Господу Богу не верю, – ушел от прямого ответа Орел.

– На чем ты ее зацепил? Или она идейный борец за победу коммунизма?

– Нет, не борец. Но пришла сама.

– Да ты что? – удивился Русанов.

– У нее сын – студент-первокурсник. Одинокая мать. А парень – балбес. В начале весны его замели с наркотой. Может, был правда замешан, а может, и подставили. Скорее, второе. В общем, грозило малому пять лет по двести двадцать восьмой, за попытку незаконного сбыта. Сын единственный. Она запаниковала, не знала, что делать. Даже стала деньги собирать, чтобы дать следаку на лапу.

– Скорее всего, загремела бы вслед за сыном.

– Скорее всего. А мы в то время щупали их фирму. Терять ей было нечего. Вот она и упала в ножки: спаси мальчика.

К столу приближалась официантка с подносом. Поставив на стол тарелки с салатом и двумя порциями свиных отбивных, она ретировалась.

– Вышло, – продолжил Орел через несколько минут, которые ему понадобились, чтобы проглотить салат, – что я оказался ее последней надеждой. Я предложил ей честную сделку: я вытаскиваю сыночка из Бутырки, а она начинает работать на меня. Неплохая возможность заиметь своего человека в самом логове злостного неплательщика, да? Ну а дальше все просто. Я слегка подсуетился, и наше высокое начальство приватно договорилось с прокурорскими. Балбес получил два года с отсрочкой приговора – всего лишь за незаконное хранение без цели сбыта. С тех пор она меня не подводила. Балбес ее с перепугу стал паинькой. Ведет себя прилично. Мамочку любит. Она заслужила, поверь.

Никита вдруг отвернулся от Русанова и крикнул в сторону раздаточной:

– Любасик, солнце мое, принеси нам счет.

Пока Любасик писала счет, Никита спросил Русанова, что он сам-то думает по поводу «Самоцветов» и убийства Тарчевского.

– Во-первых, – раздумчиво сказал Русанов, – ясно, что в «Самоцветах» крутятся огромные деньги, причем неучтенные. В этом я не сомневаюсь. Во-вторых, попробую по своим каналам провентилировать Рудина. Может быть, что-то и откопается. А в-третьих, береги агента, Никита.

– Это ты с чего? – изумился Орел. – Что это ты имеешь в виду, гэбист проклятый?!

– Ого! Надо же, как тебя разбирает, – ухмыльнулся Русанов. – Не иначе как синдром агента прорезался.

Рассчитавшись, они вышли на улицу. Никита решил не уточнять, что это за синдром. Но разыграть Русанова по специальной программе отныне считал делом чести.

Темнело, накрапывал мелкий теплый дождик.

– Ты где живешь? – внезапно спросил Никита.

– В Марьино.

– Далековато. А я – на Брестской, рядом с вокзалом. Очень удобно. Давай я тебя подкину, ты ж без колес?

– Что, для бешеной собаки сто верст не крюк? – насмешливо спросил Русанов.

– А тебе разве мама не говорила, что хамить старшим по званию нехорошо? Ты думаешь, я тебя пожалел? Нет, брат, я тебе не маринист какой-нибудь, чтоб за мужиком ухаживать! Этого ты от меня не дождешься. Просто я за рулем лучше соображаю.

Русанов помедлил и согласно кивнул.

Молча они загрузились в машину и поехали по ночной Москве. Шуршали шины, капли дождя отбивали прерывистый ритм по крыше, умиротворяюще пощелкивали дворники.

Нарушил молчание Русанов:

– Почему маринист?

– А, ты об этом? – хохотнул Никита. – Анекдот есть такой. Интеллигент приходит на вернисаж, а там напротив Айвазовского маленький щупленький мужичонка прыгает и радостно хлопает в ладоши. Интеллигент умилился и спрашивает: «Простите, вы маринист?» – «Нет. Я педераст. Но мне нравится! Нравится! Нравится!»

– А, – сдержанно ухмыльнулся Русанов.

Всю оставшуюся дорогу они молчали.

Настроение у Никиты, несмотря на бодрый тон, было препоганое.

 

21

Никита возвратился домой совсем поздно. Отвезя Русанова, он еще долго мотался по улицам и, все думал, думал. У него было дурацкое свойство: как только наваливалось новое дело или в старом обнаруживались какие-то неожиданные вещи, оно полностью захватывало сознание. Как будто зациклившаяся компьютерная программа или назойливая муха, которую никак нельзя отогнать.

Когда Никита вошел в дом, мать уже легла. Стараясь не шуметь, он прошел на кухню, быстренько ухватил что-то из холодильника, принял душ и лег в кровать. Чтобы расслабиться, Никита взял небольшую потрепанную книжку, которую недавно выпросил у Поливайко, большого любителя детективов.

Иван глотал эти бестселлеры пачками. И вот чтобы поймать кайф от этого занятия, Никита и решился на столь рискованный шаг. Он прочитал вчера несколько страниц и никак не мог понять, с жизни каких уродов это списано. Вот и сейчас: крутой чувак думает, чем еще порадовать свою бабу. Накануне, в самом начале книги, он подарил ей шубу за десять тысяч долларов, а теперь она на него дуется, что из-за шубы на них напали бандиты. Но этот самый крутой их всех раскидал, шуба осталась цела, бандиты сданы в милицию. Ей бы молиться на него, а она дуется. И вот несчастный крутой думает, что бы еще сделать для капризной бабешки, вместо того чтобы сказать ей: а топай-ка ты, коза, откуда пришла, а я, крутой, со своими немеряными бабками найду себе еще десять, а то и больше таких, как ты.

Он прочитал насколько страниц, и ему стало совсем тошно. Никита кинул книгу на тумбочку, решив завтра же отдать ее Поливайко с нелицеприятным сопроводительным словом о его литературных пристрастиях.

Закрыв глаза, он вдруг увидел Любу с освещенными солнцем волосами. Никогда, никогда он не подарит ей шубу за десять тысяч долларов. А она как раз создана для того, чтобы носить дорогие шубы. Так что размечтался ты о ней, друг мой, зазря. Лучше уж думать о работе…