К тому времени, как я добрался до Академии, небо прояснилось. В каморке портье меня дожидалась записка от декана, мистера Рупрехта Прусса. «При первой же возможности», — написал он, что, как я решил, означает — прямо сейчас.

Я отправился по одному из длинных каменных коридоров к его кабинету. Сквозь узкие сводчатые окна лились потоки послеполуденного солнечного света. Академия совсем опустела; все были ещё на практике. Моя оказалась короче на пять дней. Вернуться раньше времени было чем-то неслыханным, и я чувствовал себя неудачником. Я боялся, что люди подумают, будто я повредил корабль по собственной глупости или неумению. Неудивительно, что декан Прусс вызывает меня. У меня даже не было ещё возможности подать официальный рапорт, но он, думаю, хотел узнать, почему я так рано вернулся, из первых рук. Я прождал в приемной всего несколько минут, и его секретарь предложил мне войти.

— Как я понимаю, вы опять прославились, мистер Круз, — сказал декан, указывая мне на кресло перед своим грандиозным столом.

Я никогда не мог до конца понять, когда мистер Прусс говорит с сарказмом, а когда — нет. Он преподавал у нас аэростатику и, хотя и редко обращался прямо ко мне, временами упоминал обо мне при всём классе. «Конечно, не все из нас настолько удачливы, чтобы посадить девятисотфутовый воздушный корабль прямо на песчаный пляж, как мистер Круз» или: «Никому не советую устраивать кулачные поединки на стабилизаторе летящего корабля, и мистер Круз может это подтвердить».

Сначала мне было лестно, что меня так выделяют, но через некоторое время я начал чувствовать себя неловко, будто я — что-то вроде уродца из цирка, а мистер Прусс — насмехающийся надо мной инспектор манежа.

Он был знаменитым пилотом, пока автокатастрофа не обрекла его на инвалидную коляску. Кое-кто поговаривал, что она не только лишила его ног, но изуродовала и его душу. Мне это казалось понятным, потому что я бы тоже мучился, если бы оказался прикован к земле навсегда.

На столе у него я заметил свежую газету с новостью про «Гиперион» на первой странице. Он повернул её, чтобы мне было видно.

— Интересная история, — сказал он. — Я полагаю, это правда?

— Правда, сэр.

— Пожалуй, вам лучше доложить мне обо всём лично.

Кратко, насколько мог, я рассказал ему о нашем полете через Кулак Дьявола и как потом мы забрались в поднебесье, чтобы получить награду за спасение «Гипериона».

— Вы отказались повиноваться капитану, — первое, что произнес мистер Прусс, когда я закончил рассказ. Я был потрясен.

— Не впрямую, сэр. Он не мог рассуждать здраво из-за высоты. Он на самом деле не приказывал мне не стравливать газ.

— Но не приказывал и сделать это?

— Нет.

— Или развернуть корабль?

— Нет, сэр.

— Вы отдаете себе отчет, что совершили серьезное нарушение правил воздухоплавания?

— Да, сэр.

— По сути, это был бунт.

Я глотнул воздух. Бунт!

— Мы все умерли бы, сэр.

— Да, наверное.

«Неужели, — подумал я, — мистер Прусс предпочел бы, чтобы я бездействовал и отправил нас всех в ледяную небесную могилу?»

— Так что же, герой вы или бунтовщик, мистер Круз? Интересный вопрос, вам не кажется?

Мне он совсем не казался интересным.

— В тот момент мне казалось, что я поступаю правильно, сэр.

— Что ж, учитывая, что кораблем руководил капитан Тритус, сомневаюсь, чтобы этот вопрос когда-нибудь стал предметом разбирательства в трибунале Воздушной Гвардии. Видите ли, ведь «Бродяга» был вполне приличным судном, пока не попал под начало к Тритусу. Разумеется, мы больше не будем использовать его для обучения наших курсантов. Вы согласны, мистер Круз?

— О да, сэр.

Он откатил свою коляску от стола и передвинулся вдоль него, туда, где солнечный лучик согревал дерево. Может, дело было лишь в перемене освещения, но впервые с его лица исчезла суровость, а глаза засветились добротой.

— Знаете, я ведь тоже видел его однажды. «Гиперион». Мы шли из Рио-де-Жанейро и заметили очень высоко над собой некий корабль. Название мы прочесть не смогли, но я видел его в профиль и знал, что кораблей такого типа уже не осталось. Это мог быть только «Гиперион».

— Потрясающе, — отозвался я.

— Вам ведь известно, кто летел на «Гиперионе»?

— Теодор Грюнель.

— Отлично. По слухам, везший с собой все богатства, нажитые в течение жизни. И кому мне было сегодня утром телеграфировать, как не родственникам Грюнеля? Да, вот такой сюрприз. Один из внуков Теодора, Матиас. Увидев эту историю в газетах, они навели справки. Очевидно, капитан Тритус отказался разговаривать с ними. Тогда они ухитрились раздобыть в Джакарте судовые транзитные документы и выяснили имя штурмана.

— Мистер Домвиль.

— Вот именно. Они надеялись, что он сможет сообщить им последние координаты «Гипериона». Но он, надо полагать, к тому времени уже умер.

Я был так огорчен, что на мгновение лишился дара речи. Единственный приличный человек на этом проклятом судне!

— Когда? — спросил я.

— Как раз прошлой ночью, от дыхательной недостаточности.

Если бы только Тритус начал спуск чуть раньше. Или я.

— Мне очень жаль, — выдавил я.

— Да. Очень печально. Матиас Грюнель, наверно, обнаружил, что в судовых бумагах вы числитесь помощником штурмана. Его интересует, не сможете ли вы пролить некоторый свет на местонахождение «Гипериона». Он хотел бы встретиться с вами.

— Он в Париже?

— Сегодня утром прилетел из Цюриха. Я сказал ему, что сомневаюсь, будто вы сможете чем-нибудь помочь. Навигаторские карты, без сомнения, у Тритуса.

— Карт нет, — объяснил я. — Они погибли, когда взорвался водяной танк.

— Ах вот как. Значит, по-видимому, верных координат не знает никто.

Я чуть поколебался, потом сказал:

— Я видел точные координаты, когда мистер Домвиль записал их.

— Собираетесь сами немножко поохотиться за сокровищами, мистер Круз?

Я неловко рассмеялся:

— Нет, сэр, вовсе нет. — Но вспомнил при этом о Кейт и всех её грандиозных планах насчет нас.

Декан Прусс пристально смотрел на меня, и на какой-то неприятный миг я подумал, уж не собирается ли он узнать у меня эти координаты.

— Любой пилот поступил бы безрассудно, попробовав добраться до «Гипериона» на такой высоте, — сказал декан.

— Согласен, сэр.

— И всё же, учитывая содержимое этого корабля, кто-нибудь может попытаться. Будь я помоложе и с ногами, может, и мне хватило бы безрассудства, как знать? Не удивлюсь, если Грюнель предложит вам небольшое вознаграждение за любую информацию. Это не помешало бы, да?

Интересно, он тоже заметил, какая поношенная у меня форма?

— Что вы скажете ему, это, разумеется, ваше дело. «Гиперион» не принадлежит больше никому. До тех пор, пока кто-нибудь не поднимется на борт и не предъявит право на вознаграждение за спасение его имущества.

Я подумал о Кейт, о том, как отчаянно ей хочется заполучить этот замороженный зверинец. О монетах, холодно мерцающих в трюмах. Даже у Тритуса нет точных координат, в лучшем случае лишь общее представление, учитывая его безмозглость. При мысли, что награда достанется ему, всё во мне бунтовало — после того, что он сделал с судном и экипажем.

«Кто-то должен заполучить его», — сказала Кейт. Почему бы не мы?

Я сдерживал дыхание всё это время и лишь сейчас наконец бесшумно перевел дух. Кейт может мечтать, если ей угодно, но «Гиперион» всё равно недосягаем, и в любом случае у меня есть более важные проблемы, о которых стоит подумать. До экзаменов меньше трех недель, а мне ещё учить и учить. Если кто и собирается предпринять рискованную попытку добраться до «Гипериона», то, наверно, справедливо, если это будут члены семьи Грюнель. Лучше сообщить им то, что они хотят, получить за это вознаграждение и покончить со всем этим.

— Он хотел бы, если возможно, встретиться с вами в восемь, — сказал декан Прусс. Он толкнул через стол плотную визитную карточку с тисненой эмблемой отеля «Ритц». Красивым почерком на ней было написано:

Матиас Грюнель. Апартаменты Трафальгар

— Конечно. — Я взял визитку.

— Будьте осторожны, мистер Круз. Грюнели могут оказаться не единственными, кто охотится за этими координатами. Сегодня днем, например, кто-то справлялся о вас у портье. Я распорядился не давать о вас никакой информации.

— Спасибо, сэр. — Меня впервые кольнуло недоброе предчувствие.

Декан внимательно посмотрел на меня:

— Вы кажетесь разумным человеком, мистер Круз. Не думаю, что вы из тех, кто гоняется за мифическим золотом.

— Совершенно не из тех, сэр.

— Молодец. Надеюсь, все ваши мысли будут о предстоящих экзаменах. — Он заглянул в лежащий на столе гроссбух. — Я вижу, ваши отметки по аэростатике и физике далеки от идеала.

— Я знаю, сэр.

— Врожденные способности помогали вам лишь до сих пор, мистер Круз. Здесь же не менее, если не более, важны теория и математика. Героическое прошлое не принесет вам летного аттестата. Вам предстоит очень много работать, если вы намереваетесь перейти на второй курс.

— Да, сэр.

Декан переехал на коляске обратно в тень, к столу.

— Я был бы очень признателен, получив от вас до конца недели подробный рапорт в письменном виде, — заключил он.

Здание Академии со всех сторон окружало большой четырехугольный внутренний двор, у широкого прохода в виде арки находилась комната портье. Спальни занимали южное и восточное крылья, разделенные на отдельные секции. Я живу в секции Дорнье, на втором этаже, в комнатке, куда влезли только узкая койка, ящик для белья, письменный стол и платяной шкаф. Окно выходит во двор. По выходным бывает шумновато, особенно в хорошую погоду, когда курсанты устраивают веселые пирушки, продолжающиеся до поздней ночи. Сейчас же в здании стояла жутковатая тишина, и мне это не нравилось. Не считая древних уборщиков, топчущихся в коридорах, в Академии остались лишь несколько преподавателей и клерков да горстка студентов-старшекурсников, по тем или иным причинам не улетевших на практику.

В просторной столовой, куда я отправился на ужин, ряды длинных узких деревянных столов были пусты. Компанию мне составляли лишь огромные портреты знаменитых авиаторов и прежних деканов Академии. Клемент Адер, Билли Бишоп, Амелия Герхарт, Генри Гиффард, Камилла фон Цеппелин. В такой компании следовало держаться поскромнее, и я действительно был скромнее некуда с самого появления в Академии.

Я не стал блестящим курсантом, как все того ожидали. До службы юнгой я ходил в школу всего несколько лет. Умел читать и писать. Мог складывать, вычитать и умножать. Но в Академии вдруг оказалось, что я должен знать всякую хитрую математику и символы, которых я прежде никогда и не видывал. Стараясь изо всех сил, я ещё мог осилить латынь, и сочинения, и историю, но все эти цифры, увертливые и скользкие, будто угри, просто выводили меня из себя. Я не видел в них никакого смысла. Все годы, проведенные мною на «Авроре», всё время наблюдений в командной рубке как будто ничего не значили. Я сумел поднять в воздух девятисотфутовый корабль; я смог управлять им. Но я не в состоянии был объяснить, как это всё работает, в уравнениях и научных законах. Ночами я таращился на страницы учебников, но с тем же успехом мог бы пытаться прочесть египетские иероглифы. Я никому не говорил о своих затруднениях. Я чувствовал себя слишком униженным. Я так мечтал поступить в Академию; но всё, чего мне хотелось на самом деле, — это летать.

Я взглянул в светлые глаза декана Прусса на портрете и остатки ужина доедал с некоторым трудом. Он был прав: врожденных способностей мало. Я не слишком хороший ученик, но, значит, надо больше работать. Если другие могут этому научиться, я смогу тоже. Я стану работать, пока не овладею всей этой цифирью, не заставлю её служить мне. Я подмигнул портрету и вышел из столовой.

Когда я шел через двор, почти все окна вокруг были темными. Я буду рад, когда курсанты вернутся из полетов и Академия снова заживет обычной кипучей жизнью. Мои башмаки слишком громко стучали по брусчатке мостовой. Может, из-за слов декана о разыскивавшем меня незнакомце мне было очень не по себе. Глаза мои осматривали горизонт, выискивая скрытую опасность, словно я опять оказался в «вороньем гнезде». Я поспешил в свою секцию Дорнье, чувствуя себя довольно глупо.

До похода в «Ритц» оставалось немного времени, и я почистил башмаки и надел свежую рубашку, надеясь, что форма Академии позволит миновать швейцара.

— Куда это ты собрался, интересно? — окликнул меня Дуглас, ночной портье, когда я проходил мимо его дежурки.

— Всего лишь на встречу в «Ритц», — ответил я.

— О, да ты у нас теперь светский человек!

Я весело помахал ему, миновал массивную дубовую дверь и зашагал вниз по ступеням. Спустившись с лестницы, я бросил взгляд через плечо. Слева от сводчатого входа в Академию, в тени среди подстриженных кустов и деревьев, кто-то стоял, не то чтобы совсем уж прячась, но и явно не желая, чтобы его заметили. Я не останавливаясь зашагал дальше и свернул на оживленную улицу, тянущуюся вдоль реки.

Слегка моросил дождь, и я раскрыл зонт. Шагов через двадцать я снова оглянулся на здание Академии и уже не увидел фигуры у дверей. Позади меня по тротуару теперь шагало множество людей, лица большинства были полускрыты под зонтиками.

Конные экипажи и автомобили соперничали друг с другом за место на мостовой. Баржи и прогулочные лодки скользили по воде. С другого берега Сены призывно горели городские огни. Мужчина в газетном киоске дружески кивнул, когда я проходил мимо.

Сама мысль о том, что за мной следят, казалась сейчас дурацкой, словно чепуха из бульварного романа. Свернув через площадь де ла Конкорд в сад Тюильри, я оставил многолюдье и шум позади. Среди деревьев оказалось неожиданно темно, звуки моторов и перестук конских копыт звучали приглушенно. Мне снова стало тревожно. Впереди журчал великолепный фонтан. Я свернул на дорожку, которая должна была быстро вывести меня назад, на улицу.

— Прошу прощения.

Сомневаюсь, что я бы остановился, если бы это был не девичий голос.

Я обернулся. Это оказалась цыганка, возрастом не старше меня. На ней было длинное кожаное пальто. Вокруг головы был повязан диковинный шарф, пряди черных как ночь, мокрых волос рассыпались по лицу и плечам. Зонтика у неё не было. С самого первого дня в Париже меня предостерегали насчет цыган. «Они тебя мигом ограбят», — сказал проводник в поезде. «Им даже не нужно прикасаться к тебе, — наставлял лавочник, — они могут незаметно стащить твой бумажник из жилетного кармана, глядя тебе в глаза».

— Не найдется ли у вас минутки поговорить?

У неё было английское произношение.

— Я спешу, — ответил я.

Она подошла на шаг ближе. Я следил за её руками.

— Я только хотела поговорить с вами.

Я отступил назад.

— Нет, мне действительно надо идти. — Я слыхал, бывает, что хорошенькие цыганки отвлекают человека, а тем временем двое-трое здоровенных мужчин подбираются сзади и лупят его по голове.

— Вы не должны бояться меня, — сказала она с некоторым удивлением.

— Я вас не знаю.

— Вы Мэтт Круз?

— Откуда вы знаете? — глупо спросил я.

— Мсье, эта женщина пристает к вам?

Обернувшись, я увидел приближающегося жандарма с фонариком и дубинкой.

— Нет, офицер. Но мне надо идти. Я опаздываю.

Жандарм повернулся к девушке:

— Вы слышали, что сказал джентльмен, он больше не желает говорить с вами. Вы живете в Париже или находитесь здесь проездом?

— Не ваше дело.

— Это именно моё дело, когда речь идет о таких, как вы.

— И каких же это?

— Цыганах, мадемуазель.

— Я рома.

— Называйте это, как вам будет угодно…

Я пошел прочь, чувствуя себя виноватым, что оставляю девушку в лапах жандарма. Но теперь я был встревожен не на шутку. Она ли пряталась у дверей Академии? А потом шла за мной по пятам всю дорогу? Наверное, декан Прусс был прав и немало людей были бы рады заполучить информацию о «Гиперионе», людей, которые могут желать мне зла.

Я ускорил шаг и считаные минуты спустя был уже на Вандомской площади, сплошь застроенной шикарными ресторанами, барами и бутиками. «Ритц», с его сверкающими окнами и стенами из камня медового цвета, излучал роскошь и безопасность. Огромный швейцар в ливрее с медными пуговицами, под тяжестью которых, казалось, мог бы затонуть целый корабль, стоял у входа.

— Могу ли я быть вам полезным, мсье? — вопросил он.

Я вытащил из кармана карточку Грюнеля и протянул швейцару. Он скользнул по ней взглядом и широко распахнул двери.

В «Ритце» нет вестибюля. Я слышал, они не хотели, чтобы было где собираться нежелательным особам, которые могли надеяться поглазеть на богатых и знаменитых людей, а то и сфотографировать их. Я быстро шагнул к лифтам.

— Какой этаж, сэр? — Мальчику-лифтеру было не больше десяти. Он выглядел усталым, бедняга. Надеюсь, они не заставляют его работать слишком много. В Париже полно работающих маленьких мальчишек, и девочек тоже, с кругами возле глаз от копоти и изнеможения.

— Апартаменты Трафальгар, пожалуйста.

Когда он уже закрывал сетчатую дверь, я увидел, как в отель ворвалась та цыганская девушка, ловко увернувшись от швейцара. Её взгляд обежал холл и встретился с моим.

— Мэтт Круз, подождите! — воскликнула она, кидаясь ко мне, но лифт уже начал подниматься. — Всего минуту вашего времени, пожалуйста! — кричала она вслед, когда мы уже скрылись из виду.

Последнее, что я видел, был швейцар, рассерженно надвигающийся на неё и в самых недвусмысленных выражениях предлагающий ей убираться.

— Докучает вам, сэр, да? — спросил мальчишка-лифтер.

— Я её не знаю, — пробормотал я. И всё же она знала мое имя. Сердце мое колотилось. Она была всего лишь девчонка — не какой-нибудь разбойник-головорез, — но очевидная решимость, начертанная на её лице и горящая в глазах, потрясла меня. Хотел бы я знать, кто, во имя всех святых, она такая.

— Старина Серж выкинет её в один миг, — сказал мальчик. — Ну вот, апартаменты Трафальгар здесь, прямо по коридору, по левую руку от вас, мсье.

— Спасибо.

Я отдал ему завалявшуюся в кармане мелочь и направился к двери, большой, обитой блестящими темными деревянными панелями, с единственной кнопкой посредине. Я нажал эту кнопку.

Мужчина, отворивший дверь, был в бархатном смокинге. Это был крупный парень, и его лицо могло бы показаться даже жестоким, если бы не подстриженная рыжая бородка, придававшая ему некое подобие утонченности. Он курил длинную коричневую сигарету.

— Я Мэтт Круз, — назвался я.

— Матиас Грюнель. — Он протянул свободную руку, и мы обменялись рукопожатием. У него была сильная ладонь. — Входите, прошу вас.

Он провел меня через небольшую прихожую в огромную гостиную, щедро украшенную таким количеством меди, позолоты и кожи, что и король Богемии позавидовал бы. Стены были забраны деревянными панелями, под потолком изукрашенными искусной резьбой; камин — из мрамора, без сомнения итальянского. Огромные букеты из живых цветов стояли на всевозможных буфетах, бюро, и столах, и полках.

— Большое спасибо, что пришли, — сказал Грюнель. — Не соблаговолите ли присесть?

Я опустился в кресло, такое глубокое, что я едва не опрокинулся навзничь. Я примостился на краешке, не зная, куда девать ноги и руки. Хотел бы я, чтобы Кейт была здесь со мной. Она-то знает, как вести себя в обществе утонченных модников.

Шторы были ещё раздвинуты, открывая вид на Вандомскую площадь. Мелкий дождик сверкал в лучах прожекторов, направленных на величественную бронзовую колонну в центре площади. По колонне вились иероглифы, покрывавшие её до самой верхушки, где стояла статуя Наполеона весьма напыщенного вида.

— Сигарету, мистер Круз?

— Нет, благодарю вас.

— Виски? Или, может, чего-нибудь другого? Портвейн, бренди? — Он указал на шеренгу бутылок на столике для напитков.

— Спасибо, нет.

— Вы слишком молоды, чтобы обзавестись такими дурными привычками.

Он налил себе в бокал какой-то янтарный напиток и уселся напротив меня на софу.

— С вашей стороны было ужасно любезно прийти. Мистер Прусс, я думаю, объяснил вам, почему мы здесь.

— Да, объяснил.

— Я уверен, что вы понимаете, насколько моя семья хотела бы вернуть себе собственность нашего деда.

— Конечно.

— Мистер Прусс сказал, что вы один из его лучших курсантов.

— Он слишком добр ко мне, — отозвался я.

— Вы служили штурманом на борту «Бродяги», не так ли?

— Помощником, у мистера Домвиля.

— Я так понял, что это был очень непростой рейс.

— Да, верно.

— Но зато вышло так, что вы видели «Гиперион».

— Это действительно было очень странно, сэр.

Рукава его смокинга были немного коротковаты.

Я бы, может, и не заметил этого, если бы его запястья и предплечья не были на удивление волосатыми, и всякий раз, когда он подносил сигарету ко рту или тянулся за бокалом, стоящим на краю стола, рукава вздергивались кверху, демонстрируя эту пышную поросль. Матиас Грюнель богат как черт, так почему же, скажите на милость, он носит дорогущий смокинг, который ему мал? Я три года проработал на борту шикарного воздушного лайнера, и уж одно насчет богачей я знаю точно: на них одежда всегда хорошо сидит. Я ещё подумал: может, Матиас Грюнель уже промотал фамильное состояние и теперь разорен и лишь пытается сделать хорошую мину при плохой игре?

— Вы, по всем отзывам, толковый молодой человек, — продолжал Грюнель. — Ваш декан не был уверен, что вы сумеете вспомнить многое, но мы, разумеется, будем в высшей степени признательны за любую информацию, которую вы сможете нам дать. И мое семейство совершенно убеждено, что, если нам удастся достать «Гиперион», вы должны получить пять процентов от его стоимости.

— Это слишком великодушно с вашей стороны, сэр.

Газета оценила стоимость содержимого «Гипериона» в пятьдесят миллионов. Я понятия не имел, была ли это объективная оценка или полная выдумка. Но это означало бы два с половиной миллиона мне лично. Это была слишком невероятная сумма, чтобы просто представить её себе. Её хватит на пять жизней.

— Мы будем настаивать, — улыбнулся Грюнель. — В конце концов, без ваших координат как бы мы могли надеяться отыскать корабль? Меня всегда очень огорчало, что дедушка не смог выполнить свою последнюю волю. Он был очень любящим родственником, мистер Круз.

Матиас Грюнель умолк на минуту, наверно стараясь совладать с чувствами. Он встал и повернулся ко мне спиной, уставившись в окно.

— Ему было бы так больно думать, что его любимый сын и нежно обожаемая дочь — и все их потомки — никогда не смогут воспользоваться плодами его великой славы и таланта. Если мы сможем вернуть на землю «Гиперион» — и тело моего деда, — его душа, я знаю, сможет наконец упокоиться с миром.

Он повернулся ко мне и выпустил длинную тонкую струю сигаретного дыма. Я сглотнул, чувствуя, что меня затошнило.

Этот человек — не Матиас Грюнель.

Я заподозрил это в тот миг, как увидел его вздергивающиеся кверху рукава. И теперь я знал это с тошнотворной уверенностью. Это упоминание о любимой дочурке Грюнеля, — разве Кейт не рассказывала мне, что Теодор Грюнель рассорился со своей единственной дочерью? Что он оставил её без единого пенни? Кейт не могла ошибиться в таких вещах: она внимательный и дотошный читатель. Я всецело доверял ей. Рыжая Борода был самозванцем.

Он взял со столика для напитков блокнот и карандаш и подал мне.

— Если вы работали с картами, то, наверно, неплохо представляете себе координаты «Гипериона».

Я взял карандаш и начал писать какие-то цифры, потом зачирикал их и устроил целый спектакль, кусая губу и хмуря брови.

— Как же там было? — бормотал я. — Понимаете, сэр, мы ведь только что прошли через Кулак Дьявола и очень сильно отклонились от курса…

Я не собирался выкладывать координаты этому самозванцу, кем бы он ни был. Единственным моим желанием теперь было выбраться отсюда.

— Извините, сэр, я не знаю, что сказал вам декан, но память никогда не была моим сильным местом — и воздуха там так не хватало. Вы же знаете, мы были на высоте двадцати тысяч футов. Мои мозги работали не лучшим образом.

— Ах… — вздохнул Рыжая Борода. — Конечно. Но вы, наверно, помните хоть приблизительные координаты, правда? Конечно же, карты были перед вами всё время.

— Я знаю, сэр, это просто… — Я зажмурился, постукивая карандашом по блокноту, стараясь выглядеть совершеннейшим придурком. — Мне ужасно неловко, сэр, пожалуйста, не говорите декану.

Он старательно улыбался мне, но это была недобрая улыбка.

— Подумайте о вознаграждении, которое могло бы ожидать вас. Вспомните получше.

Я глубоко вздохнул, написал несколько координат, отличавшихся от истинных на несколько сотен миль, и передал ему.

— Вот! Я думаю, где-то здесь! — Я поднялся. — А теперь, если вы не возражаете, я пойду. Скоро экзамены, и…

— Странно, однако, — заметил Рыжая Борода, и я почувствовал, что покрываюсь испариной. — Я думал, что «Бродяга» летел в Александрию над Индийским океаном. А эти координаты — над субконтинентом.

Лишь привыкший плавать по морю или по небу может бросить один взгляд на случайные широту и долготу и мгновенно привязать их к карте.

— Ох, — подавленно отозвался я. — Значит, я перепутал. Простите, что не смог быть вам полезным. — С бьющимся сердцем я повернулся и шагнул к двери.

— Ребята! — крикнул Рыжая Борода. — Я думаю, придется помочь мальчику вспомнить!

Комната вдруг оказалась полна людей, появившихся разом из всех дверей. В отличие от Рыжей Бороды они не носили бархатных смокингов. Они были одеты в темные брюки, грубые рубашки с закатанными по локоть рукавами, башмаки и кепи, и исходивший от них отчетливый запах масла, топлива Аруба и гидрия выдавал в них воздушных моряков. Двое схватили меня за плечи и толкнули обратно в центр комнаты, лицом к лицу с Рыжей Бородой.

— Не лги мне, мальчишка, — сказал он. — Ты не такой уж простофиля.

— Я действительно не помню, — упорствовал я, а настоящие координаты в это время так и мелькали перед моим мысленным взором. Часть меня настаивала, что надо назвать их и покончить со всем этим. Но если я сделаю это, они запросто могут выкинуть меня из окна, чтобы быть уверенными в моем вечном молчании.

— Врезать ему, чтобы искры из глаз посыпались? — предложил один из мужчин, занося кулак.

— Нет, — резко возразил Рыжая Борода. — Проявляйте к нему уважение, Бингэм. Это сам мистер Мэтт Круз, победитель пиратов. Мы знаем про тебя всё, Круз. Читали, как ты разделался с недавно оплаканным нами коллегой, мистером Спиргласом.

От ужаса меня передернуло: а вдруг эти негодяи — последние остатки шайки Спиргласа и пришли отомстить?

— Не бойся, — подмигнул Рыжая Борода, — между мной и Спиргласом не было пылкой любви. Наши дорожки разошлись много лет назад! Я не пират. Это грязное, грубое занятие. Меня зовут Джон Рэт. Меня с коллегами нанимают такие лучшие люди Лондона и Парижа — ты бы удивился. Считай нас частными сыщиками.

Я промолчал.

— Я здесь, чтобы сделать тебе предложение, Круз. Мне нравится то, что я про тебя слышал. Ты сообразительный малый. Совсем не такой легковерный, как этот твой декан. Он купился на мою историю про Матиаса Грюнеля и заглотил наживку вместе с крючком!

Один из людей Рэта насмешливо фыркнул.

Рэт одобрительно кивнул мне:

— И уж всяко тот, кто сумел отправить Викрама Спиргласа в морскую могилу, стоит десяти таких здоровенных увальней, как эти, — не обижайтесь, парни, — бросил он своим головорезам. — Я думаю, мы с тобой сможем работать вместе, мистер Круз. Что скажешь? Там деньги. Много. Ты ведь любишь деньги, а?

Я ничего не ответил, но подумал о мальчике-лифтере. О моей поношенной форме. О маме, которая за шитьем болезненно морщится, потому что пальцы у неё изуродованы ревматизмом.

— Весьма заманчиво, — сказал я. Может, если потянуть время, мне представится шанс вырваться.

— Отлично. Что, если мы возьмем тебя в небольшое путешествие и поговорим об этом подробнее? Мы тебя уговорим, — пообещал Рэт. — А если нет, то поболтаться в воздухе над рекой на высоте тысячи футов тоже бывает очень невредно для несговорчивых. Итак, пошли, ребята. Сматываемся!

Двое схватили меня за руки и потащили из комнаты. Джон Рэт допил бокал и прихватил непочатую бутылку виски.

— Мне очень понравилось жить в «Ритце», — заметил он. — Но только дурак стал бы за это платить.

Мы вышли. По коридору в нашу сторону шла пожилая пара, но они в ужасе шарахнулись, когда люди Рэта крикнули им, чтоб убирались с дороги. Я хотел было позвать на помощь, но вряд ли от этого была бы какая-нибудь польза. Мы были уже у лестничного колодца. Рэт пинком отворил дверь, и мы двинулись по лестнице вверх. В конце её они широко распахнули ещё одну дверь и выволокли меня на крышу «Ритца». Лицо мое стало мокрым от дождя.

Яркий свет большого полетного прожектора освещал днище маленького воздушного кораблика, беззвучно парящего в нескольких футах над крышей. Его удерживали лишь носовой и кормовой лини. Когда мы подошли ближе, сдвоенные пропеллеры закашлялись и начали вращаться.

— Тащите его на борт, — приказал Рыжая Борода.

Я отчаянно рванулся и вывернулся было, но всё напрасно. Один из мужчин пнул меня ногой, я упал на колени, и они снова схватили меня, ещё крепче, чем прежде. Из днища корабля опустились сходни, открыв прямоугольник неяркого света. Рыжая Борода направился к ним.

Мои глаза уловили какое-то смутное движение. Призрачная фигура скользнула по темной крыше и скорчилась у носового линя. Одним рывком она отвязала конец. Из командной рубки закричали, полоснул луч прожектора.

Призрачная фигура метнулась, ухватилась за переднее шасси и с силой толкнула. Корабль был легче воздуха и легко поддался, задирая нос вверх и разворачиваясь по крутой дуге, удерживаемый лишь кормовым линем.

— Выравнивайте его! — заорал Рыжая Борода из люка своим людям.

Корабль надвигался прямиком на нас, винты его вращались. Мы все попадали на засыпанную гравием крышу. Моторы ревели над головой, меня отбросило воздушной струей. Я вдруг почувствовал, что свободен.

— Поди сюда! — рявкнул один из пиратов, кидаясь ко мне на четвереньках.

Я ударил его ногой в подбородок, вскочил и бросился бежать.

Кто-то коснулся моей руки, и я увидел, что рядом со мной бежит девушка-цыганка. Её платок куда-то подевался, и длинные черные волосы были спрятаны под пальто.

— Сюда, — бросила она, сворачивая к краю крыши. — Ты умеешь прыгать?

— Ну уж прыгать-то я умею!

— Тогда прыгай!

Она устремилась вперед и без малейших колебаний прыгнула. Кожаное пальто взметнулось позади неё, будто крылья, и я подумал, что тоже не отказался бы от такого наряда. Она приземлилась на крыше соседнего здания, раскинув руки, чтобы удержать равновесие. Я разбежался и взлетел, дрожа всем телом, над узким проулком далеко внизу. Я ударился о гравийное покрытие и догнал девушку. Смахнув с глаз капли дождя, я обернулся взглянуть на «Ритц». Двое пиратов стояли на краю крыши, их силуэты едва вырисовывались в отсвете луча прожектора, светившего поверх них прямо на нас.

— Туда! — выдохнул я, кидаясь к люку, ведущему с крыши. Рев двигателей усилился. Я дергал дверь, но она не поддавалась, хотя и была хлипкой на вид.

Раздался пистолетный выстрел, и мы сжались, глядя, как корабль стремительно поднимается и начинает разворачиваться. Нам надо было убираться с крыши, но никакого другого выхода с неё я не видел.

— Придется прыгать снова, — сказала девушка и припустила бежать.

У нас оставалось лишь несколько секунд, потом корабль зависнет над нами. Поблизости находилось всего одно здание, оно стояло не слишком далеко, но было ниже, чем «Ритц», так что падение будет ощутимым. Мы потратили всего мгновение, чтобы выбрать подходящее место, потом прибавили ходу и полетели — вперед и вниз — и тяжело рухнули среди дымовых труб и деревянных баков для воды.

Прячась в тени, мы бежали по бесконечным плоским крышам, перепрыгивая через проулки. Воздушный корабль следовал за нами, снова и снова ловя нас лучом прожектора. Они высадили несколько человек на крышу, и мы слышали, как они топочут сзади, пытаясь окружить нас.

— Цельтесь в ноги! — услышал я крик Рэта сверху, с корабля. — Они мне нужны живьем!

Не самые ободряющие слова на свете. Подняв голову, я увидел, что впереди крыша кончается, а от следующего здания нас отделяет целая пропасть.

— Далеко, — выдохнула цыганка.

— Слишком, — отозвался я.

Справа и слева были высокие кирпичные стены, без лестниц или каких-нибудь выступов, на которые можно было бы поставить ногу. Мы были в западне. Впереди крыша резко уходила вниз, образуя крутой шиферный скат с окном мансарды посредине.

— Ты не боишься высоты, — пропыхтела девушка.

— Совсем, — подтвердил я.

— Мне так и говорили.

Воздушный корабль скользнул над нами, и по кровельной дранке защелкали пули. Воздушной струей меня едва не сбросило вниз. Цыганка перескочила через край крыши и стремительно заскользила вниз по скату. Она уцепилась за флюгер, крутанулась вокруг него и по инерции влетела в открытое мансардное окно. Я услышал, как внутри изумленно взвизгнули.

Мне оставалось только последовать её примеру. Я полетел вниз, надеясь, что не промахнусь мимо флюгера, схватился за него и почувствовал, что он согнулся, едва не стряхнув меня с крыши. Ноги мои отчаянно скребли по шиферу. Воздушный корабль передо мной разворачивался, и я увидел, что из люка высунулся Рэт с пистолетом в руке. Я влетел в открытое окно.

Приземление получилось не очень грациозным. Затрещала какая-то мебель, раздался звон бьющегося стекла, и я растянулся на полу самым непрезентабельным образом. Я кое-как поднялся и увидел, что нахожусь в спальне. Симпатичная молодая женщина в корсете и нижней юбке стояла и кричала на цыганку по-французски.

— Пардон, мадемуазель, — сказал я ей. — Мы спасаемся от смерти.

Мы в спешке отыскали дверь и помчались по коридору к лестнице. Стены отражали звуки нашего захлебывающегося дыхания. Кажется, мои ноги едва касались ступеней. Перед глазами всё плыло. И вдруг мы вылетели на улицу, в темноту и дождь, и метнулись в узкую, мощенную булыжником улочку, потом в другую, мечтая только об одном — убежать от звука работающих пропеллеров.