Кейт больше ничего не успела мне сказать, потому что на лестнице уже покачивалась на высоких каблуках мисс Симпкинс, выглядевшая так, словно только что встала с электрического стула.
— Кейт, ты меня так напугала!
Кейт закатила глаза, прежде чем повернуться в сторону компаньонки.
— Прошу прощения, Марджори, но вы так сладко посапывали, что мне не хватило духу разбудить вас. Я решила, что схожу на экскурсию без вас.
Мисс Симпкинс взглянула на Кейт, потом на меня.
— Это экскурсия? Только ты и… он.
Она так произнесла это «он», будто я был чем-то вроде грязи из помойного ведра.
— Именно, Марджори. Именно он проводит эти экскурсии, в конце концов.
— Что ж, я могу лишь сказать, что это неуместно. Совершенно неуместно. Вашим родителям это не понравится.
— Вы совершенно правы, — согласилась Кейт. — Они будут совершенно убиты тем, что доверенная компаньонка засыпает и бросает их милую крошку на произвол судьбы. — Говоря это, она едва заметно выпятила подбородок, и ноздри ее высокомерно сузились. Я никогда прежде не встречал ничего подобного. То есть я множество раз видел, как люди раздувают ноздри, когда злятся; мистер Лисбон делает это каждый раз, когда они спорят с шеф-поваром Владом. Но мисс де Ври каким-то образом заставила свои ноздри сжаться, так что они почти превратились в маленькие щелочки. Это было действительно нечто, судя по тому, какой эффект произвело на мисс Симпкинс. Компаньонка закашлялась и принялась лохматить свои волосы, делая короткие судорожные вдохи. Не хотелось бы мне, чтобы мисс де Ври посмотрела таким взглядом на меня.
У меня оставалось полно вопросов, но, похоже, не было никакой возможности продолжить разговор в присутствии болтающейся рядом компаньонки. Так что я решил, что лучше уйти.
— Большое спасибо, — сказала мне Кейт. — Я очень надеюсь, что у нас еще будет возможность поговорить.
Я улыбнулся ей и отправился к каютам экипажа. Когда я добрался до своей, на меня нахлынула непривычная усталость. Наверно, из-за плохих новостей, что я узнал раньше. Обычно я шел в командную рубку и просил позволения понаблюдать и посмотреть записи. Но сейчас у меня не было настроения. Баз сидел на краю нижней койки и, насвистывая, разувался. Он тоже сменился с дежурства.
— Привет, — сказал он. — На тебе лица нет, приятель.
— Я все расскажу попозже. — Я забрался на верхнюю койку и провалился в сон, едва щека моя коснулась подушки.
Загремевший будильник выдернул меня из сна. Семь вечера. Баз уже поднялся и гладил рубашку. Мы оба должны были дежурить в салоне с двадцати до полуночи, подавая чай, кофе, коньяк и все остальное, чего могли пожелать пассажиры первого класса.
Я полежал еще минутку. Я люблю свою каюту, хоть она и маленькая. Койка моя накрыта стеганым лоскутным одеялом, сшитым для меня мамой. К стенке у изголовья замазкой приклеены фотографии из дома: на одной отец в летной форме, на другой — мать, Изабель и Сильвия на балконе их маленького домика в Лайонсгейт-Сити. Я всегда думал о нем как об их домике, не моем, потому что я теперь столько времени провожу в воздухе. Три года назад, когда папа умер, нам отчаянно нужны были деньги, такие уж времена настали, и мне повезло, что «Аврора» предложила мне место юнги. За это я должен благодарить именно капитана Уолкена.
Мать не хотела, чтобы я шел сюда, после того что случилось с отцом. Я никогда еще не видел ее такой расстроенной. Я пытался скрыть, как я хочу служить здесь, но она все равно знала. Всю свою жизнь я мечтал летать. Чего она не знала, так это того, что я хотел улететь еще и от нее тоже. Я желал полететь к отцу и не мог, прикованный к земле в этом маленьком домике с низкими потолками и убогим видом на залитые дождем городские улицы. Папа проводил здесь так мало времени. Это не то место, где я мог бы быть рядом с ним.
В изголовье койки к спинке приделана небольшая полка, это моя библиотека. Экипажу не разрешается брать на борт много книг, потому что это изрядный груз, так что у меня их всего несколько. Я выбрал те восемь, которые отец брал с собой на «Аврору». Теперь мне нравилось, что они здесь, их кожаные корешки с тиснеными названиями — будто друзья, ожидающие моего возвращения. Иногда я просто любил снять их с полки и подержать в руках, даже если слишком устал, чтобы читать. Хорошо, что они у меня есть.
Не отрывая щеки от подушки, я мог смотреть прямо в иллюминатор. Небо и облака, а если прижаться носом к стеклу, видно заднее моторное отделение, его вращающийся пропеллер, и воды Тихого океана внизу. Прищурясь, я глянул в чистое небо.
Там что-то летело.
Нет, то был просто обман зрения, легкая тень на исподе облака. Но на мгновение она показалась мне чем-то огромным и крылатым. Интересно, может быть, что-то похожее видел дедушка Кейт? Облачные миражи. Мне хотелось побольше разузнать об этом, и я размышлял, как бы получить возможность снова поговорить с Кейт без участия ее ужасной компаньонки.
— Твою погладить? — спросил Баз, когда я вывалился из койки. Я поблагодарил и протянул свою белую форменную рубашку. Мне повезло, что соседом по каюте был Баз Хилкок. Он добрый, забавный и всегда в хорошем настроении. Орудуя утюгом, он приплясывал, мурлыкая какой-то запоминающийся мотивчик из шоу. Ему восемнадцать, он из Австралии. Когда мы заходим в Сидней, он берет месячный отпуск.
— Еще три дня, и я увижусь с Терезой, — сказал он, подмигивая мне. Тереза — это его возлюбленная. Ее портрет прикреплен к стенке у его койки. Она снята в вызывающем купальнике, смеющаяся, загорелая, и выглядит так женственно, что мне неловко слишком долго на нее смотреть — хоть и хочется, — словно я подглядываю за чем-то, чего не должен знать. Баз любит поговорить о ней, читает вслух куски из ее писем, и я обычно с удовольствием слушаю, радуясь, что он мне доверяет.
Баз оторвал взгляд от своего утюга и ухмыльнулся:
— Знаешь что, приятель? Я собираюсь сделать ей предложение.
— Да ты что? — изумленно ахнул я. Женатые люди казались мне важными особами, слишком взрослыми для меня. Я вдруг ощутил острый приступ печали, будто Баз только что навсегда простился со мной, собираясь куда-то, куда мне дороги не было.
— Точно, — кивнул он, застегивая пуговицы и проверяя прическу в крошечном зеркальце, прикрепленном на двери. — Мы говорили об этом, и я прикинул, сейчас самое время. У меня хорошая работа; по всей вероятности, через год-другой стану вторым стюардом, когда Кливз наконец выпрыгнет за борт. Скорее всего, даже раньше, он выглядит уже совсем замученным.
Я засмеялся, натягивая синие брюки. Взглянул на ботинки, решил, что они могут обойтись еще одну ночь без чистки, и стал надевать майку.
— Так что с тобой приключилось? — спросил Баз. — Ты, когда вошел, выглядел совсем уж невесело.
— Я не буду младшим матросом, — ответил я и рассказал ему о разговоре с капитаном.
— Думаю, я видел этого парня, — сказал Баз. — Десять против одного, что он свалит с корабля, не успеем мы приземлиться. Извини, Мэтт. Не убивайся слишком уж сильно.
— Капитан говорит, он из Академии.
— О-о-о, да, великая Академия, — затянул Баз высоким тонким голосом. — Академия, где учат, как говорить «спасибо» и «пожалуйста» во время полета.
Я захихикал, но дело в том, что я сам ужасно хотел бы попасть в Академию. Место, где я мог бы стать рулевым направления или высоты и получить сертификат. Но это стоит дорого. Большую часть своего жалованья я отсылаю домой, матери. Ей, Изабель и Сильвии деньги нужнее, чем мне. Здесь я в них не нуждаюсь — о моем пропитании и одежде заботится «Аврора».
Баз подмигнул:
— Не расстраивайся, Мэтт. Ты моряк до мозга костей. И тебя ничто не остановит. Зуб даю, что не пройдет и десяти лет, как ты поведешь «Аврору». И не забывай, ты еще совсем молодой! Дитя корабля! Ах, помню, как мы впервые взяли тебя на борт, завернутого в пеленки. О-о, то были славные деньки, когда я кормил тебя из бутылочки…
— Ой, заткнись, — попросил я, смеясь.
— Мы все с такой гордостью смотрели, как ты растешь, юный Мэтт, — продолжал он, отскакивая, потому что я попытался стегнуть его галстуком. Но его добрый юмор и уверенность подбодрили меня.
— Шевелись. — Он подал мне мою белую рубашку, свежевыглаженную и еще теплую. — Завязывай галстук, и пошли пожуем чего-нибудь!
Столовая для экипажа находится на В-палубе, возле кухни и пекарни. Это уютное помещение, разгороженное на шесть больших отсеков, в которых одновременно может разместиться до трети всей команды. У офицеров — собственная столовая, дальше; там у них широкие столы, и фарфоровая посуда, и салфетки, — но еда точно такая же. Еда на борту «Авроры» — это святое. Команда и офицеры питаются как пассажиры первого класса — неважно, что для этого поварам приходится готовить больше, чем необходимо.
Мы с Базом уселись, но сначала изучили меню, висевшее на стенке. Сегодня нам предлагали котлеты из оленины с картофельным пюре по-юконски — таким нежным, что просто тает во рту, — и спаржу под лимонным соусом. Стояли кувшины с молоком и водой и с пивом — для тех, кто сменился с вахты, горшочки с подливой к пюре, тарелки с шариками масла, покрытыми сверкающими капельками воды, корзинки со свежеиспеченным хлебом.
Я пошел к раздаточному окошку взять обед себе и Базу. Мне всегда нравилось наблюдать за царившей на камбузе суматохой. А уж шеф-повар, Влад Херцог, которому случилось сегодня вечером готовить для нас, и подавно приковывал к себе внимание.
— С этим поосторожнее, — сказал мне Баз в первый же мой день на корабле, три года назад. — Шеф Влад, он взрывоопасный.
Это словцо запомнилось мне. Оно заставляло вспомнить о нитроглицерине. За годы на «Авроре» я провел на кухне немало времени, и, поверьте, Влад — это нечто особенное. У него трансильванский акцент, а у мистера Лисбона, старшего стюарда, тоже акцент — но совершенно другой, однако не менее диковинный, и эти двое утверждают, что они никогда не могут понять друг друга. Это и вправду проблема, учитывая, что им приходится ежечасно подолгу общаться, что зачастую приводит к весьма любопытным недоразумениям.
Влад не был сумасшедшим, по крайней мере явным. Он не кричит, не швыряет кастрюли и миски, не рвет на себе волосы. Сначала, во всяком случае. Начинает он всегда очень спокойно, а когда действительно рассержен, становится даже еще спокойнее и тише и говорит так медленно, будто засыпает во время пауз между словами. Несколько недель назад, например, случилось некое недоразумение с обеденным меню.
— Вы хотите, чтобы я что? — вежливо зашептал он мистеру Лисбону. — Вы хотите, чтобы я приготовил утку? Утку? Утку? — Он бормотал это слово, словно не понимая, что оно значит. Мистер Лисбон начал объяснять.
— Нет, я знаю, что такое утка, благодарю покорно, — отвечал Влад с ужасающей улыбкой. — Я неплохо знаком с уткой. Маленькая водоплавающая птичка, буль-буль, да? Нет, моя проблема не в этом. Проблема, мистер Лисбон, вот в чем. Проблема в том, что УТКИ НЕТ В СЕГОДНЯШНЕМ ВЕЧЕРНЕМ МЕНЮ!
Все на камбузе как бы случайно отодвинулись подальше, но старались делать вид, что ничего не происходит.
Мистер Лисбон настаивал, что на самом деле утка в меню есть.
— О! — Влад воздел руки к небу. — Хорошо, дайте мне тогда КОПИЮ МЕНЮ! — Он устроил целое шоу из изучения груды бумаг на столе. — Нет. Утки нет в меню НА СЕГОДНЯ. Она есть НА ЗАВТРА. Вы что? Вы ИЗМЕНИЛИ меню. Не говоря мне, я так думаю? Ясно. Я понял теперь, что вы изменили меню и не сказали мне. Да, ясно. Спасибо вам за это большое. Прекрасно.
Тут Влад потянулся к подставке для разделочных ножей и начал зловеще выкладывать их на прилавок по размеру.
— Утка, — бормотал он сам себе. — Утка. Но сегодня вторник. А утка должна быть в среду.
Все знали, что надо оставить его одного, когда он берется за ножи, вот как сейчас. Он несколько минут будет их осматривать, проверять остроту лезвий, и это успокоит его.
А потом он достал из морозильника утку и принялся за готовку.
Это было замечательно.
Может, шеф Влад и сумасшедший, но печальным будет тот день, когда он решит покинуть корабль. Или его выволокут, брыкающегося и вопящего, в смирительной рубашке, что, как говорит Баз, более вероятно. Сегодня он выглядел довольно спокойным и даже улыбнулся, передавая мне две тарелки. Уже одного запаха было довольно, чтобы быть сытым.
За едой я часто думал об отце. Он обедал за этим же самым столом со многими из тех людей, с которыми мы теперь задеваем друг друга плечами. Они знали моего папу. Знали, что он хорошо и честно служил на борту «Авроры». Некоторые были его друзьями. Я рад, что нахожусь среди них. Мне не нужно говорить с ними об отце, мне просто приятно знать, что он бывал здесь.
Я приканчивал вторую порцию пюре, когда дверь столовой отворилась и вошел парень, которого я никогда прежде не видел. Я сразу понял, что это молодой Лунарди. Пюре застряло у меня в горле, и мне пришлось отхлебнуть молока, чтобы протолкнуть его в желудок. Лунарди немного неуверенно огляделся, потом сел с краю моего стола.
— Привет, — сказал он. Ему было семнадцать или восемнадцать, и, уныло отметил я, он был просто красавчик, прямо киноактер. Он и вправду был похож на героя фильма, который я недавно видел. Я почувствовал, что во рту у меня пересохло от злости. Что ж, видно, за деньги можно купить все, даже красоту. Он уселся, и первое, что он сделал, — опрокинул кувшин с молоком. Жалко, тот был почти пустой, и лишь немного пролилось ему на колени. Он вытер их салфеткой, уши его налились краской.
— Не слишком-то ловко, да? — сказал он, пытаясь улыбнуться и глядя прямо на меня.
Я не мог встретиться с ним взглядом, поэтому пялился на эмблемы младшего матроса в уголках воротника его форменной куртки. Вытисненный на ткани маленький золотой штурвал. Наверняка он должен знать, кто я и в чем его вина. Но, может, не знает. Может, никто не сказал ему, и этот слепой дурачок не знает.
— Я Брюс Лунарди, — объявил он. — Матрос-стажер.
Все кивнули и вежливо поприветствовали его, не более того. Кое-кто глядел на меня, как я отреагирую. Им было любопытно, как я себя поведу. Ну, если они ожидали зрелища, я не собирался его для них устраивать. Сидящий рядом Баз подмигнул и толкнул меня локтем. Я ничего не сказал. Просто медленно пил второй стакан молока.
— Так ты сынок Отто Лунарди? — спросил один из мотористов.
— Ну да, — ответил он.
— Как думаешь, твой папаша даст мне повышение? — выкрикнул кто-то, и за столом засмеялись.
— Я, конечно, замолвлю за тебя словечко, — пообещал Лунарди. — Но это такой жадный старый козел, скажу я вам!
Хохот стал громче, но теперь он не был направлен против Лунарди, и даже я не мог не фыркнуть и не улыбнуться.
Прием пищи на корабле — время замечательное, но быстро проходящее. На самом деле ни у кого нет времени рассиживаться, кроме тех, кто сменился с вахты и готов пожертвовать сном ради дружеской компании и болтовни. Аппетит у меня пропал, даже несмотря на то, что на десерт была свежая бразильская клубника с карамелью и ванильным кремом. Я кивком попрощался с остальными и направился к выходу, с облегчением уходя подальше от Лунарди.
Хотел бы я, чтобы он заявился в столовую нагло и самоуверенно, хвалился своим положением, жаловался на службу, и на свою каюту, и на неудобства, которые вынужден терпеть после царской роскоши на земле. Но нет, он казался неплохим парнем, и от этого мне было еще хуже.
Наверху салон первого класса заполнялся по мере того, как пассажиры заканчивали обед. Все джентльмены были в черных смокингах, рубашках с острыми воротничками и галстуках-бабочках, а леди — в длинных вечерних платьях и драгоценностях. В салоне находились по большей части леди, потому что мужчины, похоже, предпочитали курительную комнату, где они могли подышать дымом, и выпить, и потолковать о разных серьезных вещах — скажем, о прибылях и ценах.
За столиком у окна сидели мисс Симпкинс и Кейт де Ври. Меня просто потрясло, как выглядит Кейт. В своем шелковом наряде она была словно другим человеком. Она уложила волосы наверх, а на шее скромно поблескивало ожерелье. Плечи ее были обнажены. Когда я увидел ее утром, это была девочка, а сейчас она вдруг сделалась похожей на взрослую женщину. Сидевшая рядом мисс Симпкинс пила чай, прическа ее напоминала какой-то чудовищный улей. Кейт увидела меня и улыбнулась, и, по крайней мере, эту улыбку я узнал. Я кивнул, направляясь к бару, чтобы сменить Джека Мёбиуса.
— Взгляни на женщину с кошмарной прической, — шепнул он, сдавая мне место.
— Я про нее все знаю, — прошептал я в ответ.
— Сказала, что у чая такой вкус, словно в нем мыли рыбу.
— Надо было сначала вытащить из него беднягу, — пояснил я. — Тогда дама ничего бы не заметила.
— Удачи, Мэтт, — рассмеялся он.
Баз подошел попозже и сел за рояль. Это просто чудо, весь алюмироновый, только представьте себе, и весит всего пару сотен кило. Да Баз и сам чудо, его руки так и отплясывают над клавишами вальсы и танго.
— Эта музыка слишком громкая, — услышал я жалобы мисс Симпкинс. — Слишком пронзительная. Совершенно не подходящая для юного слуха. — Спустя несколько минут она поднялась и Кейт неохотно встала следом, встретилась со мной взглядом и на мгновение задержала его, словно хотела что-то сказать. Мисс Симпкинс, заметил я, двигалась неспешно, останавливаясь, чтобы взглянуть на картины или скользнуть взором по океанской глади, окрашенной в красное последними закатными лучами. Она шла, точно ожидая, что на нее станут смотреть, и, как ни забавно, несколько мужчин действительно смотрели. Похоже, она им нравилась, и я готов допустить, что им эта женщина казалась привлекательной. Я предположил, что они еще не разговаривали с ней. И может, ее волосы не выглядели, с их точки зрения, так ужасно, как с моей.
У Кейт волосы пышные, и она заколола их на затылке. Они цвета красного дерева. Но больше всего мне нравились ее глаза, они все время менялись — то искрились, то вдруг сверкали, будто молнии в грозу.
Джентльмены за столиком затеяли с мисс Симпкинс беседу об одной из картин, и Кейт как бы между прочим покинула свою компаньонку и прошла через салон к бару.
— Добрый вечер, мистер Круз, — сказала она.
— Не угодно ли чего-нибудь выпить, мисс? — спросил я. — Горячий шоколад, чай. Бренди?
Она улыбнулась. Я решил сделать все от меня зависящее, чтобы она улыбалась как можно чаще.
— Как долго вы будете дежурить здесь? — спросила она.
— До полуночи, мисс.
Я старался сохранять вежливость и профессионализм.
Через ее плечо я видел, что мисс Симпкинс обернулась и смотрит на Кейт. Она, широко шагая, устремилась к нам.
— Так мы идем, Кейт? — поинтересовалась она, вперив в меня подозрительный взгляд, словно я только что попытался подпоить и похитить ее юную подопечную.
— Доброй ночи, мистер Круз, — сказала мне Кейт.
— Доброй ночи, леди. Приятных снов.
Мне было грустно, что она ушла, — грустно и досадно. Как прикажете узнать побольше о ее дедушке при таком ходе событий?
Вечер продолжался. Салон все больше заполнялся, люди подходили из курительной комнаты и с последнего сеанса из кинотеатра. Я готовил кофе и чай, а чаще — разливал портвейн, и херес, и виски, и бренди, а игра База становилась все более и более страстной — рэгтайм, хонки-тонк, а потом мистер Лисбон шепнул ему что-то на ухо и Баз заиграл похоронный марш Баха, сидя очень прямо, точно восковая кукла. Один за другим пассажиры покидали салон, разбредаясь на ночь по каютам.
Близилась полночь, я был один в салоне и протирал стойку, когда услышал щелчок в трубке вакуумной почты. Я вынул коробочку, увидел по маркировке, что она из апартаментов Топкапи, снял крышку и развернул записку.
Два горячих шоколада, пожалуйста.Кейт де Ври.
Улыбаясь, я закончил протирать стойку, потом вскипятил молоко, растворил в нем шоколад, добавил сахара и украсил все это взбитыми сливками и шоколадной стружкой. Поставил чашки на поднос и отправился в ее каюту.
Я ожидал, что дверь откроет мисс Симпкинс, и изумился, увидев Кейт. Она была в винно-красном халате, входившем в комплект белья для апартаментов, и я с удовольствием увидел, что волосы ее заплетены в косу. Она опять выглядела юной, а не взрослой, как за обедом.
— Привет, — сказала она.
— Куда это поставить, мисс? — спросил я, входя.
Она огляделась по сторонам, прежде чем указать на один из кофейных столиков.
— Сюда, пожалуйста.
— А где мисс Симпкинс? — поинтересовался я.
— О, она уснула навсегда. — Кейт указала на закрытую дверь спальни.
— А кто тогда второй? — спросил я, кивая на шоколад.
— Вы.
Я моргнул:
— Спасибо, мисс, но я не могу.
Она казалась неподдельно удивленной.
— Но я думала, вы уже сменились.
— Да. Но я член экипажа, а не пассажир первого класса. Я не могу даже присесть в вашей каюте!
— Почему бы и нет, если пассажир первого класса вас приглашает.
Она, похоже, обиделась, и я понял, что она живет в мире, где всегда поступают по-своему и где нет ничего невозможного. На мгновение я почти почувствовал неприязнь к ней. Может ли она хотя бы вообразить, как живут другие люди? Может ли почувствовать, что такое быть бедным и лишиться счастливого шанса из-за богача и его сынка?
— Экипажу не дозволено вступать в неформальные отношения с пассажирами, мисс, — сухо произнес я.
— Глупое правило, — заявила она, однако примирительно улыбнулась мне. — Я не желаю, чтобы у вас были неприятности. Я просто хотела еще немножко поговорить. Мы прервали разговор на самом интересном месте, правда? Разве вам не любопытно?
— Конечно, — улыбнулся я в ответ. — Еще как. Но как насчет мисс Симпкинс?
— Насчет нее не волнуйтесь, она никогда не встанет, не проспав своих девяти часов.
Я не был всецело в этом убежден и знал, что долго оставаться не смогу. В дрожь бросало от одной мысли, что будет, если меня заметят выходящим среди ночи из ее каюты.
Я заметил, что все занавеси раздернуты, а перед окном установлена деревянная тренога. На ней была укреплена камера, большая квадратная штука с линзами и гармошкой, как у аккордеона. Вокруг на полу стояли деревянные ящики со всяческими бутылочками и коробочками.
— Это все ваше? — спросил я.
Она кивнула:
— Это вроде хобби. У меня неплохо получается.
— Что именно вы надеетесь сфотографировать? — Я почти знал ответ.
— Значит, вы никогда их не видели? — поинтересовалась она.
— Нет.
Она взяла с кофейного столика толстую книгу в кожаном переплете, перевязанную лентой.
— Это бортовой журнал дедушки, — сказала она. — Здесь все о том, что он видел. И он делал зарисовки.
Облака неслись по небу, сверкая в свете луны и звезд. Теплый аромат шоколада заполнял комнату. Океан нашептывал что-то через открытое окно.
— Кейт? — послышался сонный голос из-за двери. — Это вы?
Меня точно ударили. Мисс Симпкинс. Судя по звукам, она выбиралась из кровати.
Кейт всунула журнал мне в руки:
— Возьмите. Я знаю, что могу вам доверять. Прочитайте и принесите мне обратно, когда закончите.
В спальне мисс Симпкинс послышалось шарканье домашних тапочек по ковру. Спокойной ночи, — сказал я.
— Кейт? Вы там?
Я схватил поднос и на цыпочках шагнул к двери.
— Я положила закладку, где он впервые пишет о них, — шепнула Кейт.
— Спокойной ночи, — сказал я.
Кейт улыбнулась мне, закрывая дверь.
Я минутку постоял в пустынном холле, глядя на журнал. Он был на аэростате год назад, когда я забрался туда. Может, валялся среди прочих вещей на полу гондолы. Может, я даже видел его, когда склонялся над мистером Бенджамином Моллоем. Так странно было держать его теперь в руках, покоробившийся и разбухший от дождей и ветров. Я отнес поднос на кухню, пошел в каюту и принялся читать.
