В гриль-руме отеля «Савой», где Харви был нечастым, но всегда желанным гостем, они устроились за угловым столиком. Девушка неторопливо потягивала коктейль. Кивком головы она указала своему спутнику на людей, входящих в ресторан поужинать:

— Вы и представить себе не можете, как тосковала я по такой обстановке. Я так люблю веселье, красивые наряды… люблю находиться там, где звучит музыка и танцуют… Тем тяжелее было мое разочарование.

— Не стоит отчаиваться. Не сомневаюсь, рано или поздно деньги вашего деда найдутся. Я готов предоставить вам любую сумму с условием, что вы вернете ее, когда получите наследство.

— А если не получу? Я ведь тогда не смогу вернуть свой долг.

— Разумеется, это риск, но не в моих правилах менять принятые решения. Я беру все возможные издержки на себя.

В ее глазах снова мелькнуло загадочное, почти насмешливое выражение.

— Мне надо подумать… О, не считайте меня неблагодарной! Боюсь, что принять ваше предложение — мой единственный выход, но… Поймите, в Париже мне всегда говорили, что у меня в характере чисто американская независимость. Я страстно мечтаю быть богатой, но эти деньги должны быть моими и только моими. Возможно, со временем, мне и придется пересмотреть свои взгляды на жизнь, но пока я бы просто хотела, чтобы вы или кто-нибудь еще помог мне найти состояние моего деда.

Когда кельнер принес блюдо со спаржей и бутылку шампанского, ее детский восторг достиг предела.

— Вы, должно быть, решили, что я страшная обжора. Уверяю вас, это не так. Просто за последнюю неделю я ни разу не ела досыта… и была очень расстроена. А потом очутилась в Лондоне, совсем одна, а это, согласитесь, не очень-то приятно.

Он слушал ее, присматривался к ней и вдруг неожиданно понял, что она очень красива. Бледность ее лица резко оттеняла нежные брови, темные, но словно светившиеся изнутри глаза, алые от природы полные мягкие губы… Женщины играли в его жизни столь незначительную роль, что этот ужин вдвоем казался ему чуть ли не событием. С некоторым удивлением он чествовал, как приятно ему отмечать в ней все, что отвечало его строгому, взыскательному вкусу: ухоженные руки, просто причесанные темные волосы, отсутствие драгоценностей, скромную элегантность черного платья, которое — несмотря на всю свою неопытность в подобных вопросах быстро понял он — стоило, вероятно, очень дешево. Ему было хорошо. Так хорошо, что он с явной неохотой подумывал о близком расставании с нею и возвращении домой. Харви заказал кофе и, даже бровью не поведя, выпил крепкий мятный напиток, который она заказала, по ошибке приняв за ликер.

— Расскажите о вашей жизни в Париже, — попросил он.

Она взяла предложенную им папиросу.

— В ней нет ничего оригинального, мистер Гаррард. Когда-то моя мать была известной актрисой. Отец, против воли семьи, приехал в Париж учиться живописи. Он так и не прославился, и мы бедствовали. Тогда отец решил заняться торговлей, но оказался к ней совершенно неспособным. Пять лет назад он умер.

Мать же слишком состарилась для своих ролей и часто оставалась без ангажемента.

— А вы? Вам никогда не хотелось играть на сцене?

— Мать была против.

— Почему?

Она задумчиво стряхнула пепел с папиросы и ответила:

— Она твердила, что подмостки опасны для молодых и неопытных актрис. Моя любовь к роскоши не была для нее тайной. Кроме того, мне предлагали выступать в ее ролях, и при одной мысли об этом она страшно возмущалась. Это и понятно…

Он кивнул.

— После смерти отца дед присылал нам небольшие суммы. Я изучала стенографию и машинопись. Потом умерла мать. Я написала деду и получила очень теплый ответ. Он утешал меня, обещая позаботиться о моей дальнейшей судьбе. А потом… Впрочем, остальное вы уже знаете. Вот и вся история моей жизни, мистер Гаррард.

— И никаких романов?

— Француз никогда бы не задал такого вопроса, — улыбнулась она. — Вы хотите, чтобы я вам исповедалась?

— Хочу.

— То, что я сейчас скажу, звучит унизительно, но меня никак не компрометирует. Большинству мужчин я совершенно не нравлюсь. Сама не знаю, почему. Может быть, вы мне это объясните, мистер Гаррард?

Харви медлил с ответом. Чтобы как-то выиграть время, он подозвал кельнера и заказал бренди. Потом снова повернулся к ней и спокойно сказал:

— Я, право, затрудняюсь. У меня очень мало опыта по женской части, но если вас интересует мое мнение…

— Продолжайте.

-..То мужчины, которые не находят вас привлекательной, начисто лишены вкуса.

— Это комплимент, хотя и не французский. Надеюсь, вы искренне верите в то, что говорите.

— Дорогая мисс, да вы смеетесь надо мной! Я уже достаточно стар… а сколько вам лет?

— В Париже, где молодость в большой моде, я считалась уже старой девой. Мне двадцать два.

— Всего-то? Вы не помолвлены и не…

— Уж не собираетесь ли вы сделаться моим опекуном?

— А почему бы и нет?

Она ничего не ответила, и он почувствовал, что зашел, пожалуй, слишком далеко. Харви отлично понимал: из-под маски равнодушия за ним зорко наблюдают. Но он напрасно волновался. Его поведение действовало на нее успокаивающе. Она видела в нем только хорошее воспитание и порядочность.

— А сколько лет вам? — непринужденно спросила она.

— Тридцать восемь. Я достаточно стар для того…

— Для… для чего?

— Для того, чтобы искренне и бескорыстно любоваться вами.

— Я провела с вами замечательный вечер, мистер Гаррард. Все мрачные мысли исчезли, и я счастлива.

— Мрачные мысли?

— Да… Я все спрашивала себя, действительно ли дед умер в вашей приемной от разрыва сердца? Ведь если деньги были при нем, его могли убить и ограбить! В газетах столько об этом пишут! Вы будете смеяться надо мной, но я так испугалась!

Он не смеялся. Он смотрел на нее, словно сквозь туман, и проклинал свою слабость. Краска сбежала с его лица, на лбу выступил пот.

— Это похоже на детективный роман, — пробормотал он.

Она снова посмотрела на него с тем же загадочным выражением.

— Вы выглядите испуганным.

— А как вы думаете? Я во главе фирмы всего несколько дней и совершенно не уверен, что среди моих служащих нет какого-нибудь мошенника. Однако медицинское заключение исключает всякую мысль об убийстве.

— Простите, я жалею, что заговорила об этом. Вы так добры ко мне, а я… У деда в Лондоне было много друзей. Все они прислали сочувственные письма, но помощи не предложил никто.

— Вероятно, они просто не знали, в каком вы положении. Завтра утром я отплываю в Америку. Мой кассир получит распоряжение выдавать вам деньги по вашему первому требованию.

Она допила кофе и поднялась.

— С этим можно подождать до вашего возвращения. Благодарю вас за чудесный ужин.

Девушка дружески кивнула ему и направилась к лифту. Он же не мог отделаться от странного впечатления, что пережитое им сегодня неминуемо отразится на всей его жизни.