Где ветер северный шуршит чертополохом, все, что живет, в солончаках переморив, вдоль ржавых проволок скользя с тяжелым вздохом, где враны каркают и гладен даже гриф, дозволь мне, Господи, хотя бы отдых краткий. Мой сын, я знаю, мертв: пусть шепчут мне тайком, что он матросом стал, что жив, что все в порядке, быть может, у больших господ истопником работает, что он корчмарь и славный малый… Не больно верится! Уж вовсе ерунда, что он удачливый контрабандист… Пожалуй, он все-таки погиб, но, Господи, тогда мне место укажи, где в грунт, от зноя жесткий, он брошен и спасен от всех иных смертей, и я могла бы знать, что два мешка известки насыпаны давно поверх его костей. Я так измаялась бессонницей полночной: в церковной метрике, как рассказали мне, его рожденья час не обозначен точно, и гороскоп его понятен не вполне, и не взойдет его звезда из дальней дали, алмазом в небе не сумеет просверкнуть всем тем, кто ныне ждет в Оранжевой, в Трансваале, к борьбе обещанный указывая путь. Нет, присчитать его давно пора к убитым, поскольку, Смертью через всю страну гоним, он слег в конце концов, измотанный плевритом, на ферме, — и туда Она пришла за ним. Он, брошенный в барак, потом в вагон, под стражей, сквозь бред горячечный — штыков примкнутых строй мог видеть в те часы, покуда лекарь вражий подлечивал его для гибели второй. Допрос подделанный, и вслед за ним — расплата за жизнь, за Храфф-Рейнет и за свободу… Иль не подлость посчитать преступником солдата? Свобода Храфф-Рейнета… Иезекииль! Прости сравнение, так сытая собака несглоданную кость зароет про запас в укромной рощице и прочь уйдет, однако догрызть ее приходит в следующий раз. А в полночь пятеро, такие же солдаты, шли тело разыскать под известью, в холсте, вдоль берега реки, взяв лампы и лопаты, под розмарин, туда — затем, чтоб в темноте отрыть и вновь зарыть… Во громах с небосвода в ту ночь Ты, Господи, в наш мир, объятый тьмой сошел поспорить со врагом людского рода кому достанется из вас ребенок мой. Он умер в третий раз, но кто умрет трикраты, тот будет вечно жив: теперь и навсегда он там, где грузчики, он там, где акробаты, то в шахте, то в тюрьме, то в зной, то в холода живет и не сгниет ни на каком погосте! Могильный розмарин — позор моей земли… Благослови, Господь, все тлеющие кости. Я поняла за те полвека, что прошли: весь мой родимый край — огромная могила, над коей ветер шелестит со всех сторон, и даже родники, журча, твердят уныло о голоде собак, и грифов, и ворон, народу моему, бредущему неторным путем, позволь, Господь, навеки стать Твоим зеркальным образом, и в белом, в желтом, в черном в любом из нас Твой огнь да будет негасим.