Под вечер они из проулков Капстада приходят в стоптанных башмаках, плетутся вдоль овощного ряда, мешки из-под сахара держат в руках. Одна — в манто меховом, без меха, другая — в накидке протертой, сквозной; девичья блузка, будто для смеха, как на вешалке, еще на одной. Она вспоминает нетерпеливых матросов, бутылки с жидким огнем, пирожные, гребни в рубинах фальшивых, сытое время — ночью и днем. Перед нею встают, углубляя растраву, винно-красные, темные залы в порту, где, вальсируя или танцуя гуаву, с ней мужчины скользили, от страсти в поту. Дни чередой веселой бежали, выбирала и вещи она, и мужчин, за нее чуть не семеро нож обнажали, и — спаси ее Бог! — удавился один. Под вечер приходят они, оборванки, потому что все еще жить должны, покупают подгнившие тыквы-горлянки и капусты привядшие кочаны.