Здесь, в пустоте земли, я столько лет живу: здесь черный воздух, черная вода, я волосами весь зарос, и ногти, закруглившись, длиннее пальцев стали; по лезвию меж тем и этим миром среди скелетов я ползу ключицы, черепа… Живое в мертвом? Помет нетопырей единственное, что доходит с неба. Я машинистом был когда-то… Где старуха Берта? Черных пассажиров я вез, когда она внезапно взорвалась и пнула в никуда меня. Но высший промысел меня преобразил, мое растерзанное тело с годами соками набухло: я пытаюсь дослать на землю весть из-под земли. Как Навуходоносор, я мычу, на четвереньках ползая по кругу. Я здоровей, чем в громком вашем мире, и в одинокой тьме я познавать учусь теперь иные чудеса: миграцию мышей летучих, и рост корней, и ползание жаб слепых, скольженье рыб незрячих; здесь из коросты черные цветы растут и черные стрекозы мелькают; здесь я изучаю речь подземной жизни и людей подземных, мычание подземного скота, что здесь пасу я, на изнанке мира. Когда ребенком был, я, помнится, играл оправой от очков, отцовской формой ведь и отец мой машинистом был, влезал на ящики пустые из-под фруктов и проповедника изображал, который после мягкой речи вдруг бранится и тупицам угрожает геенной, — так и ныне, не машинист я больше, я хочу сам проповедовать, сам толковать. Нет, сын мой, пусть полиция отстанет, а сам иди к семье, иди к друзьям, скажи: тебе я больше не отец, и матери скажи: я ей не муж, ни церкви, ни друзей не знаю, я есмь не-человек, моя работа ночная смена без конца и края. Я — пустота: одна гортань сырая и легкие, заполненные паром, я эмигрировал в себя, я — вздох, полузвучанье, полутишина. О братья черные, мы были на земле растеньями, питая птиц и коз, но были вечно врозь, и только здесь слились, где черви светятся, где красные грибы сияют мрачным светом в темноте. Всевышний, над баасом суд начав, быть может, лишь того к себе возьмет, кто ближе всех себя к земле приблизил. Я постарел, и волосы мои сейчас длинней орлиного пера, и ногти как у птиц, и, слава Богу, я — восстановлен, я — возобновлен, прочь — камни. И — проклятье грубой силе. «Прочь от мотора уголь отгреби». «Здесь машинист, ван Тонцер, он сгорел». «А, черт возьми, я думал, это шлак». «Ах, доктор, это было очень долго?» «О нет, мадам. Он умер в тот же миг».