Глава 2
…Я только смотрю на него и благодарю Бога, что он жив, что он здесь, со мной. Я уже знала, что случилось, хотя он и не сказал, и все десять дней, что его не было, была в жутком напряжении. Ну не десять — семь, потому что позвонил он в последний раз, когда уже три дня находился в Нью-Йорке, и я сразу после его звонка разыскала “Нью-Йорк таймс” и наткнулась на кричащий с первой полосы заголовок, вопрошающий: “Русская мафия наносит новый удар?” И Яшина фотография рядом, и снимок издырявленного белого “Линкольна”, и еще трупы, трупы, трупы…
— Почему? — вот и все, что могу сказать, зная, что это глупый вопрос, но и молчать нет сил.
Я слушаю заново весь рассказ: как на третий день после прилета Юджина в Нью-Йорк они сидели в ресторане на Брайтоне, в хорошем, дорогом русском ресторане, он, Яша и Яшина жена Соня, с которой мы давным-давно, еще во время нашего с тобой визита в Нью-Йорк, провели несколько часов в постели. Яша жену с собой взял специально, чтобы успокоить ее, показать, что все нормально, но относительно ситуации были уже сомнения. Впрочем, повода для серьезных опасений еще не было. Вышли через несколько часов, и Яша веселый был и расслабленный, успокоенный присутствием Корейца и тем, что завтра прилетает Леший. Затем он начал прощаться, говоря, чтобы Кореец в гостиницу ехал, что завтра они встретятся утром в офисе и поедут в аэропорт. Чего, мол, волноваться, может, повода вовсе и нет, может, все случайность — а даже если повод и есть, все равно рано еще напрягаться. Тем более что водитель вооружен и оба охранника тоже, хотя и это излишняя предосторожность.
Я слушаю и представляю себе все это отчетливо, словно все перед моими глазами проходит в замедленной съемке, и вспоминаю твой рассказ о том, что Кореец — как зверь, что какие-то первобытные инстинкты в нем есть, которые его заранее об опасности предупреждают. И что жизнь тебе не раз доказывала: если Кореец говорит, что делать чего-то не следует, то лучше этого не делать, потому что тот, кто его не слушал, попадал в очень неприятные передряги. Вспоминаю и удивляюсь тому, что этот холеный и модный деятель шоу-бизнеса давно уже ни капли не похож на того вечно матерящегося беспредельщина в спортивном костюме, изредка и неохотно сменяемом на цивильную одежду, — а первобытные, звериные инстинкты в нем остались. Недаром мне казалось всегда, что, несмотря на нашу спокойную, безмятежную жизнь и все произошедшие с ним метаморфозы, под вальяжностью его и внешней расслабленностью скрывается ежесекундная готовность к любому действию, что где-то глубоко в его ленивых глазах видны злоба и агрессивность, которые будут жить в нем всегда и прячутся лишь до того момента, пока не придет время им показаться.
Я вполне естественно воспринимаю продолжение рассказа — про то, как попрощались, но Юджин все же решил поехать следом. Просто так, ни о чем не подозревая, говорит, почему-то захотелось, что-то подсказало, что стоит, да и дел никаких других не было, а дорога от Яшиного дома до гостиницы ему хорошо знакома, так что можно не бояться заплутать в не слишком хорошо знакомом гигантском городе. Он поехал следом во взятом напрокат джипе — Яша настаивал на своей машине с водителем, но Кореец, ненавидящий, когда кто-то его возит, сделал по-своему. Хотя и побаивался немного, что может полиция тормознуть, а у него зарегистрированный на Яшу пистолет в джипе — с Яшей вместе не было бы ничего, а без него забрали бы наверняка, хотя Яша бы потом все уладил, не последний все же человек в городе Желтого Дьявола. А пистолет у Яши он потребовал сразу по прилете — решил, что так будет лучше. Яша, естественно, внял, как всегда внимал словам Юджина.
Кореец ехал за ними и уже хотел по дороге со своего мобильного набрать им на трубку, на случай, если Яша скрывает волнение, а на самом деле волнуется. Но не стал этого делать и специально отстал немного, чтобы не засек его водитель или кто-то из двух охранников, обязанных по долгу службы смотреть назад.
— Пидоры! — добавляет коротко, по-русски конечно, потому что он и говорит по-русски. И я не возражаю, не до этого, и даже не замечаю, что нельзя плохо говорить о покойных. — Прощелкали, пидоры!
В общем, назад они не смотрели, иначе Яша бы сам позвонил, и Юджин еще радовался про себя, что следит умело, что не забыл тех навыков, которым его и других твоих близких обучал взятый специально тобой на работу бывший альфовец, когда-то штурмовавший дворец Амина, а потом оставшийся не у дел и охотно принявший предложение хорошо знакомого и очень приятного человека Вадима Ланского. Ты еще сказал мне, что многие к нему подкатывали от братвы, но он всех отшивал — разные, мол, у нас убеждения, а на твое предложение согласился, и дело наверняка не в деньгах было — и другие могли ему хорошую сумму предложить, — а в твоем обаянии и в том, что ты никогда свое криминальное прошлое и полукриминальное настоящее не демонстрировал без надобности.
Так и доехали до престижного пригорода, в котором Яша жил. Кореец дал им оторваться, но не терял из поля зрения и уже неподалеку от дома прибавил газу, чтобы перехватить у ворот, и тут как раз автоматную очередь и услышал. Вжал педаль до упора, издалека увидев застывший у ворот “Линкольн”, развернутый перпендикулярно дороге, и троих людей, и вспышки в их руках. Он влетел на полной скорости в того, кто стоял с ближней к нему стороны, вмяв его в изрешеченный “Линкольн”, — тот успел только короткую неточную очередь по взятому напрокат “Грэнд Чероки” дать, а так даже и не отбежал, глядя, как завороженный, в несущийся на него джип. “Как заяц в свете фар” — так Кореец сказал. После столкновения он выкатился из джипа со стволом в руке, в полном соответствии с бандитско-альфовской школой, слыша, как из его машины стекла вылетают. Но уверен был, что они и не догадываются, кто это подъехал: думают, что случайный американец, по дурости въехавший под пули. И еще думают, что, если бы не очередь их покойного уже приятеля, наверняка убившего водителя, “Чероки” бы мимо пронесся.
Уверен он был, потому что от ресторана их никто не “вел”, а если кто и следил в кабаке, то вовсе не обязан был знать, кто такой Кореец. В любом случае, этот человек должен был увидеть, как Яша с Корейцем прощается, и киллерам передать, что Яша поехал один. Их целью был конкретный “Линкольн”, и ничто больше.
Он замолкает, достает сигару из коробки, и я машинально повторяю его жест, вспоминая вдруг, как 2 января 1994 года свистели вокруг меня пули в арке у японского ресторана. Свистели, почему-то не попадая в меня, — Кореец потом сообщил, что те, кто тебя убил, два рожка выпустили. Видно, я в рубашке родилась, если ни царапины на мне не было. Они свистели, и стекла сзади осыпались, и раненые стены выбрасывали из себя кусочки, а я стояла, застыв, ничего не понимая, помня только, как хорошо мы посидели и что сегодня годовщина нашей совместной жизни. До твоего “Мерседеса”, на который, кружась, садились крупные чистые снежинки, оставалось каких-то десять шагов. А я стояла и смотрела, как ты идешь вперед — не кидаешься к ресторану, не падаешь на землю, не опускаешься на колено, а идешь на них, с одним “Макаровым” против двух “Калашниковых”. И вздрагиваешь, отшатываясь назад, но снова делаешь шаг вперед и стреляешь, и крик из машины, и ты падаешь, чтобы больше уже не встать.
Я не в Лос-Анджелесе уже, где вечное лето, где сейчас Юджин сидит напротив, — я в снежной Москве, в январе 1994-го, из которой возвращаюсь назад, только когда чувствую руку на своей руке. Он, наверное, знает, о чем я вспоминаю, но не пытается меня успокоить. Он продолжает свой рассказ — потому что знает: успокаивать меня не надо. К тому же он прекрасно понимает, что мы сейчас не только любовники, но и люди, вместе рисковавшие жизнью, Микки и Мэлори из “Прирожденных убийц”, как он любил говорить, когда мы вернулись из Москвы. Он тогда признался, что беспокоится, боится, что я все еще переживаю, что убила человека, как когда-то переживал он сам после первого убийства. А после своего признания услышал от меня, что труп убитого мной банкирского телохранителя мне не снится и ему, Корейцу, следует быть пожестче.
Так вот, он выкатился через пассажирское сиденье, благо здоровенная Яшина машина поперек стояла: когда все началось, тот собирался въезжать в ворота. Те двое не заметили, конечно, Юджина, решили, что мертв уже случайно появившийся на тихой улочке американец. Они не ожидали никаких осложнений и продолжали поливать продырявленный “Линкольн” и “Чероки”. Оглушенные своими очередями, они не слышали, как он выстрелил дважды из-под “Линкольна”, помня, как альфовец учил стрелять, поражая не напрямую, но рикошетом. А когда услышал крик, понял, что попал, и, перекатившись и выскочив внезапно в районе капота, всю оставшуюся обойму всадил в того, кто стоял, — благо они не прятались, да и негде им было. И припаркованная метрах в пятидесяти машина рванула, когда киллер упал, но не к ним рванула — в обратную сторону.
Так просто все это звучит, словно он в солдатиков играл или перестрелка велась шариками для пинг-понга, — и я опять вижу, как это было на самом деле. Как отчаянно, одним рывком, вскакивает Юджин, зная, но не думая, что может сейчас получить разрывающую тело очередь. Как всадив в третьего из нападавших несколько пуль, снова падает за машину. Патронов у него больше нет, а есть очень большая вероятность, что тот, в кого он попал сначала, может, даже и не ранен вовсе, а ждет сейчас его появления, чтобы одним движением пальца поставить точку в его жизни. Мне страшно, холодно и страшно, но я горжусь им — потому что догадываюсь, что ему в тот момент было все равно, ему крови хотелось, хотя инстинкт самосохранения и заставлял подсознательно делать выверенные, четкие шаги. Именно этот инстинкт заставил его опуститься на колени и заглянуть под машину — чтобы, возможно, увидеть дуло и собственную смерть. Он заметил, как отползает кто-то, и не приходилось сомневаться в том, кто это. Бесшумно — он и в Москве так двигался, и здесь, в Америке, поражая меня всякий раз, внушая уважение, — обогнул “Линкольн” с другой стороны и одним рывком достал того, раненого, поднимавшего было ствол.
— Сука! Времени на него не хватило — он бы все рассказал!
Я и не сомневаюсь — тем более что Юджин не скрывает, что до приезда полиции допрос устроил с пристрастием. Уже после того, как вырубил раненого одним ударом и вырвал автомат, кинулся к Яшиной машине, но, когда увидел ее с той стороны, откуда стреляли, с первого взгляда понял, что можно уже не спешить. Эти трое вышли из-за деревьев, откуда их не видно было, дали по прицельной длинной очереди и кинулись вперед добивать, зная, что сопротивления не будет и минуты три у них есть. Но тут и столкнулись, на свою беду, с Корейцем.
Он все же проверил — начав с Яши, которому основной удар и предназначался, и убедился, что первое впечатление было верным: никто из пятерых не уцелел. Охранники даже пистолеты не успели достать, равно как и водитель, — киллеры, видно, четко знали, кто где сидит и сколько всего человек, да и стрелками они оказались хорошими. Юджин сказал, что первых очередей, сделанных издалека, как только машина развернулась к ним боком, вполне хватило — а водитель обязан был их заметить: они же с его стороны появились. Но он не среагировал вообще, а охранники, судя по всему, смотрели вперед, видя только дом. Все настолько быстро произошло, что даже решетка ворот осталась запертой.
Я выслушиваю долгую замысловатую ругань в адрес тех, кто обязан был каждую секунду быть настороже, а они собственное дерьмо не смогли бы охранять, и из-за них погиб близкий человек. Выслушиваю, как он, Кореец, не раз говорил Яше, что надо братву для такого дела использовать, а не службу безопасности собственной корпорации — пусть и русские были охранники, но слишком давно из Союза, чтобы знать, что такое современный советский киллер. И ты ему говорил о том же — когда за год до твоей смерти у Яши начались серьезные проблемы и никакая охрана помочь ему не могла. Тогда ты лично к нему прилетал вместе с Корейцем и другими людьми и решил все сам, после чего трупы тех, кто Яше угрожал, в реке оказались и из-за прикрепленного к ним груза уже не всплыли. Ты настоятельно советовал взять телохранителей серьезных, может, даже из Москвы привезти — есть же деньги, да и на собственной безопасности глупо экономить. Но Яша отказывался, говорил, что никому он, по сути, не нужен, что связи у него в Нью-Йорке имеются и если чего… Вот оно и пришло — “если чего”…
Когда Юджин убедился, что в живых никого не осталось, — сказал, что такое у него было впечатление, будто там месиво в машине, а не люди, потому что каждому минимум по десятку пуль досталось, особенно Яше, у которого головы уже не было толком, — вернулся к тому, последнему. Кореец начал допрашивать его по закону военного времени, всунув палец в рану внизу живота, — я это спокойно выслушала, без охов и ахов, да и глупо было бы от меня этого ждать, — а тот орал от боли и вопросов уже не слышал. Перестарался Кореец, шок с киллером приключился, а тут и полиция подъехала, вызванная кем-то из услышавших стрельбу соседей, — он только успел встать и руки поднять, хорошо, что насмотрелся местных фильмов, а то бы застрелить могли по ошибке. Полицейские окружили его со всех сторон, нацелив стволы, и наручники надели. К счастью, он не сопротивлялся: все-таки мудр — хотя сильное было желание завалить негра, который ему свой револьвер в нос совал и орал истошно.
К счастью опять же, нашелся среди полицейских один умный — позже уже подъехал, аж целый лейтенант, которому Кореец и объяснил, кто есть кто. А тут и телевидение появилось. Юджин говорит, что первым полез в полицейскую машину, потому что на хер нужно светиться на экране. И по пути уже думал не столько о случившемся, сколько о том, как бы выкрутиться самому, чтобы разобраться потом с теми, кто это сделал, — потому что полиция при слове “русский” сразу проявляет беспокойство, а адвокат — в Лос-Анджелесе. Доказывай потом, что ты не мафиози. Потом, после того, как физиономия во всех газетах появится, в Голливуде ее увидят и поставят крест на нашем деле. Но еще хуже, если увидит ее тот, кто все это заказал, — потому что раньше времени ему ни к чему знать, кто угробил киллеров и кто собирается за Яшу мстить.
В общем, и так уже было понятно, что спокойная жизнь кончилась и вопрос лишь в том, насколько долго все это продлится, — но только когда услышала слово “мстить”, осознала это для себя окончательно. Однако масштабов происходящего конечно же не представляла.
Ну а благодаря умному лейтенанту в полиции быстро разобрались, что мистер Кан не киллер, а с пострадавшими заодно: ведь он числился одним из учредителей той самой российско-американской фирмы, которую Яша открыл и которая полностью законным бизнесом занималась. Даже адвокату звонить не понадобилось. Правда, пришлось долго объяснять, что “магнум”, из которого Кореец одного убил и другого ранил, он якобы извлек у охранника, открыв дверцу машины, — сложновато было поверить в то, что безоружный бизнесмен, только что сплющивший одного в кровавую лепешку, тихонько открывает дверцу “Линкольна”, обстреливаемого с другой стороны двумя киллерами, незаметно извлекает “магнум” и так же тихо эту дверцу закрывает. Но поверили: некуда им было деваться, а пистолет на Яшу и вправду был зарегистрирован вполне официально.
На вопросы о том, кому это надо и зачем и были ли основания у Яши ездить с двумя охранниками, Юджин не ответил — прикинулся, что не знает ничего, что прилетел проведать партнера из Лос-Анджелеса и ни о какой грозящей партнеру опасности даже не слышал.
Все произошло в девять вечера, а в два часа ночи мистера Кана отпустили — хотя он убежден, что предварительно проверили все документы, не поддельные ли, и имя простучали по компьютерам, а так бы сидел там всю ночь. Говорит, что они ему окончательно поверили, когда он попросил лейтенанта не упоминать нигде его имени: объяснил, что вдруг, мол, мафия, тогда сможет добраться и до того, кто разобрался с киллерами. Тот поверил, не подозревая, что анонимность Корейцу нужна совсем для другого. Даже сам бумагу выписал для кар-рента — Кореец в тот момент о прокатном джипе и не думал и удивился, когда напомнили, но вовремя спохватился, что такая расточительность может показаться подозрительной, и поблагодарил полицейского.
— Почему ты мне не позвонил сразу? — выдавливаю из себя вопрос, не обвиняя, хотя и думая про себя, что он обязан был это сделать. А Кореец схитрил: позвонил под утро, часов в восемь, зная точно, что в это время я сплю, и сказал на автоответчик, что возникли кое-какие мелкие проблемы, что задержится и не через пару дней вернется, а через пять-шесть, через неделю максимум, и что лучше будет, если бы я сидела дома и никуда не выходила, а звонить ему на мобильный нельзя ни в коем случае.
Именно последняя фраза меня и напугала — поэтому я, прослушав сообщение, и купила на следующий день “Нью-Йорк таймс”, будто чувствуя, что найду там ответ. Не знаю, что меня удержало от полета в Нью-Йорк — думаю, совет Юджина, которому я последовала, вспомнив свою старую мысль о том, что, будь тогда, второго января, рядом с нами Кореец, он бы все почувствовал и отсоветовал бы тебе ехать в ресторан без охраны. Ты бы его наверняка послушал. Но это вопрос, конечно, помогла бы тебе тогда охрана или нет — если уж решили убить, сделали бы это не второго, а третьего, четвертого, через две недели или через месяц. Ты сам говорил, что, если захотят, все равно сделают — если уж Кеннеди убили, Рейгана ранили и папу римского, то с Вадимом Ланским при желании разберутся обязательно.
А сейчас он мне объясняет, что раньше позвонить не мог — и звонок-то сделал, даже не думая о том, что я могу где-то прочитать о случившемся и решу бросить все и рвануть к нему. Объясняет, что опасался, что полиция все же подозревает его и может телефон поставить на прослушивание (скорее всего, для них это слишком оперативно, да и могут ли они прослушивать мобильные — большой вопрос), а я могу сказать что-нибудь, что придаст неправильный ход их мысли. И еще объясняет, что не знал, кто заказал и откуда все прилетело, но решил, что самому надо быть поосторожней, а мной рисковать совсем ни к чему, так что приезд мой в Нью-Йорк попросту опасен. Пожалел, короче, — и я благодарна ему за то, что он думал обо мне в той ситуации, когда было о чем еще подумать, кроме меня. Но в то же время я убеждена, что на похоронах Яшиных должна была быть, а что теперь я могу с этим поделать?
А не мог он позвонить раньше, потому что из полиции вернулся в гостиницу, а потом спустился вниз, к телефону, опасаясь разговаривать из номера — осторожный, гад! — и начал посреди ночи обзванивать тех, кого знал в Нью-Йорке, вырывая из постелей, сообщая известие и спрашивая, кто и что слышал, видел или подозревал. Весь следующий день, уже встретив Лешего и двух его — и своих — людей, он мотался по городу в заново арендованном джипе, разговаривая по заново арендованному мобильному. И хотя связи у него в Нью-Йорке солидные, никто ничего прояснить не мог — якобы загадкой это было для всех.
Ситуацию немного полицейский прояснил, с которым он уже вечером связался: он сообщил при личной встрече, на которую Кореец заявился в участок, что документов при убитых никаких не было, но, судя по имеющейся у полиции информации, все трое в Америку прибыли несколько дней назад. Залетные, короче, оказались, что для русской общины в Штатах дело не новое. Даже я слышала, что так часто бывает: вызовет тот, кому надо, из Союза людей, они работу сделают, получат бабки и тут же обратно, чтоб не светиться, — и ищи их потом. Вот и все новости. Но даже этого было уже достаточно для того, чтобы сделать вывод.
А потом похороны были, бесконечные встречи и разговоры. И вакуум вокруг — хотя очевидно, что убрать Яшу нужно было кому-то из местных, потому что с Москвой он сам дел не имел и, кроме Лешего, никаких партнеров у него в России не было, да и уехал он оттуда более десяти лет назад и больше никогда не возвращался. Даже Виктор, ближайший помощник Яшин, и тот ничего не знает, что, скорее всего, так и есть: Яша, хоть и доверял ему, но не всем же с ним делился. Жена могла знать, но вряд ли: в бизнесе, как и в криминале, жен редко посвящают в дела. А криминалом, насколько я знаю от Юджина, Яша не занимался тысячу лет — если не считать криминалом то, что когда-то, давным-давно, он отмыл деньги, предназначенные тобой на фильм и заработанные не совсем честным путем. А потом он построил схему, по которой мы нагрели Кронина на пятьдесят миллионов, и миллионы легализовал, проведя их через кучу фирм и компаний, все вложив в фильм как наши совместные деньги. А так — все чисто, официально, респектабельно, вместе с американскими партнерами, вовсе не имеющими отношения к мафии.
Юджин замолкает, и я думаю судорожно, что чего-то не хватает во всей этой истории — даже если он сейчас начнет рассказывать дальше, что-то важное отсутствует, большое звено. Ну конечно, могла бы и раньше догадаться! Он ведь мне не сказал, зачем полетел в Нью-Йорк, а я и не спросила, ничего не подозревая, а может, потому, что и раньше точно так же не спрашивала тебя, когда ты куда-то уезжал: чувствовала, что мне ни к чему это знать, не мое это дело, да и ты все равно ничего не скажешь. Но с тобой было одно — я была девятнадцатилетней девчонкой из другого мира, жившей с мужчиной почти вдвое ее старше, и не просто с мужчиной, а с влиятельным человеком в мире шоу-бизнеса и криминала. А Кореец, хоть и твой ровесник — ему тридцать семь весной исполнилось, — но у нас с ним отношения другие: мы с ним, в общем, из одного мира, и прошли через многое. Мне он мог бы и сказать все сам, без напоминания.
Именно поэтому, веря, что он скажет, если что, и еще потому, что нельзя было ждать ничего плохого, я только кивнула, когда он после разговора по телефону с Яшей — спокойно так говорил, и ничего не изменилось в его лице (я не наблюдала, просто посмотрела мельком, прекрасно зная, что он эмоции скрывать умеет дай бог) — сообщил, что надо кое-какие вопросы по бизнесу уладить и он улетит дня на три-четыре.
Кореец смотрит на часы, как бы показывая мне, что разговор пора заканчивать: вместе с ним Леший со своими людьми прилетел. Они сидят в гостинице, и надо ехать к ним. И кажется, намекает, что я с ним не поеду — тут-то он ошибается. Он вообще сейчас очень серьезен, и ощущение такое, словно от того Корейца, с которым я жила здесь последние полтора года, осталась только маска, а внутри он уже прежний, московский, Кореец. И что сейчас, после всего случившегося, я для него значу меньше — просто потому, что он решил, что ко мне это прямого отношения не имеет и он со всем разберется сам.
— Может, скажете мне все же, что происходит, мистер Кан? Или напомнить вам про мистера Кронина и его охранника? Так объясните мне наконец, зачем вы летали в Нью-Йорк и почему вы оружие у Яши взяли?!
Он смотрит на меня внимательно, словно вспоминая, что мы творили в Москве, и кивает головой, будто извиняясь за то, что что-то скрывал.
Тут я и узнаю наконец, что Яша, позвонив, сказал, что возникли серьезные проблемы, которые по телефону обсуждать ни к чему, и что он просит прилететь как можно быстрее. Юджин ответил, что завтра вылетит — мог бы в тот же день, благо рейсов куча, но не хотел, чтобы у меня подозрения возникли в свете такой поспешности. Уже по прилете узнал, что вчера утром к Яше заявился в офис совершенно незнакомый человек — по рекомендации одного нашего эмигранта, просившего накануне встретиться с его знакомым из России. Человек этот походил вокруг да около, пообсуждал разные бизнес-перспективы, декларируя горячее желание наладить с уважаемым американским бизнесменом сотрудничество в любой области, и наконец выложил, что разговор у него есть очень конфиденциальный, который бы желательно продолжить в другом месте.
Яше это почему-то не понравилось. Он сослался на занятость и предложил все обговорить на месте, а завтра или послезавтра, в случае необходимости, можно и в ресторане посидеть. Посетитель тогда заявил уже совсем другим тоном, в котором, правда, не было угрозы, что прилетел в Штаты по просьбе очень больших и влиятельных людей, которые чуть больше года назад из-за одного покойного ныне банкира, обманутого аферистами и втянутого в крупную махинацию, потеряли сорок восемь миллионов долларов США. И, естественно, люди эти очень хотят потерянное вернуть — без процентов, просто вернуть. И есть у них информация о том, что господин Цейтлин, то есть Яша, о судьбе этой суммы должен быть осведомлен, поскольку, по проверенным данным, имел отношение к тем иракским динарам, которые приобрел на чужие деньги господин Кронин, не зная, что никому в мире они не нужны, и веря, что их можно легко продать с гигантской прибылью. А по другим данным, господин Цейтлин имел также отношение к переводу полученных за динары денег из офшорного банка на Каймановых островах в США. И что лично он, визитер, далек от того, чтобы обвинять господина Цейтлина — бизнес есть бизнес, и когда один выигрывает, кто-то другой теряет, — но те большие люди, от лица которых он говорит, очень хотят получить свои деньги обратно. Пусть не спеша, не сразу, пусть по договору, который подпишет господин Цейтлин и в котором будут предусмотрены сроки выплаты.
Яша, явно шокированный услышанным — так все четко спланировано было, и все концы обрублены, и столько времени уже прошло, и Кронин мертв, — вежливо, но жестко объяснил, что ни о каких сорока восьми миллионах ничего не слышал, что он честный бизнесмен и если речь идет об угрозах или вымогательстве, он вынужден будет обратится в ФБР, поскольку перед законом чист, или к другим структурам. Яша заявил, что это — его окончательный ответ и на этом разговор он считает законченным. Посетитель покачал головой, как бы говоря, мол, зря вы так, и попросил подумать все же над его словами, а он с господином Цейтлиным через пару дней свяжется…
…У меня такое ощущение было, словно в голове что-то взорвалось. Вспомнился анекдот Корейца про боксера, который рассказывает, как славно он молотил противника и вот-вот собирался нанести завершающий удар, и тут какой-то идиот свет в зале выключил, а когда включили снова, герой анекдота на полу лежал и судья над ним отсчитывал: “…восемь, девять, аут!”
Вот и у меня свет погас на мгновение: Кронин его погасил, покойный Виктор Сергеич Кронин — и известие о том, что дух его вернулся. Но нельзя было сейчас об этом думать, и я, кажется, виду не подала, напомнив Юджину, чтобы продолжал. И тот продолжил. Про то, как, прилетев, первым делом поехал к тому человеку, который за посетителя поручился. Яша, может, и не знал, но Кореец-то был в курсе, что рекомендатель этот — вор в законе, отсидевший в Союзе лет пятнадцать по двум тяжелым статьям. Другой вопрос, что в России у этого вора веса особого не было — и почти пять лет он уже в Штатах жил, занимался тут разными не слишком законными, естественно, делами, причем не слишком крупными, — но завязки, несомненно, у него остались, и высоким званием своим он гордился, этот Леня Питерский, он же просто Ленчик. У Юджина первым делом появилась мысль, что кто-то из России к Ленчику обратился, чтобы тот Яшу попугал, — кто-то, уверенный, что Ленчик здесь в большом авторитете. И не знающий наверняка, имел ли Яша к афере с Крониным какое-то отношение. Испугается, мол, тогда и ясно будет — обычный ход мысли. А значит, Ленчик и послал человека, слепив, что из России он.
Но Ленчик, знавший тебя и с Корейцем неплохо знакомый, только руками развел: позвонил, мол, старый кореш, которого не слышал тысячу лет, сказал, что коммерсант один в Штаты летит и чтобы Ленчик помог по возможности, если тот обратится. Тот обратился-то всего один раз, по поводу Яши, не сказав, что и почему, просто объяснив, что по бизнесу завязаться хотел. И Ленчик вышел на Яшу, счастливый оттого, что и корешу услугу оказал и этот коммерсант теперь от него отвяжется. А где этот коммерсант обитает, он и не знает — позвонил-то всего однажды, представился от кого, потом перезвонил и узнал, что может обращаться к Яше, что все улажено, — и он, Ленчик, даже в лицо его не видел. А что касается кореша из России, так Кореец его не знает точно — когда-то, давно, срок мотали вместе, и даже бог его знает, откуда телефон-то взял. Сам, мол, Генаха, знаешь, как бывает: нужда приперла, вот и нашел номер корешок, а теперь пропадет еще лет на десять.
Вполне правдоподобно — да и глупо было бы подозревать неплохо знакомого человека, который к тому же при делах, как и Кореец. Но на всякий случай Юджин рассказал ему, что тот с Яши какие-то бабки требовал, причем бешеную сумму, и, видно, у человека этого с мозгами не все в порядке. Он, Кореец, рад был бы ему их вправить — потому что за язык притягивать надо. Вот пусть и ответит за базар. Если Ленчик еще раз от него что услышит, пусть передаст, что Кореец хотел бы с ним встретиться по интересующему его вопросу. Ленчик пообещал, разумеется, и добавил, что и сам подъедет, если удастся встречу забить, ведь пидор этот его, вора в законе, запачкал, от его имени на нормальных людей выходя со всякой туфтой. И попросил Яше передать, что не знал, кого рекомендует, а то, что Яша с тобой был связан, а теперь с Корейцем, он, естественно, знает — и если, не дай бог, повторится просьба, даже если будет от кого другого исходить, он заранее предупредит.
Ну и, понятное дело, “за жизнь” поговорили, но Кореец от вопросов ушел, сказал только, что живет с американкой в Лос-Анджелесе, что бизнесом с Яшей занимается и с Москвой. Ленчик достаточно сдержан был в разговоре о себе, что неудивительно. Ты мне еще говорил, что в криминальном мире отношения своеобразные — и любой из тех, кому ты руку жмешь, кто первый лезет к тебе обниматься, может через пять минут заказ на тебя сделать. И что раньше тебе жутко не нравилась популярная для американских боевиков фраза: “Ничего личного — просто бизнес”, — ибо был убежден, что если уж кто-то кого-то убивает, так именно сводя личные счеты. А потом у нас стало как в Америке — вроде друзья, но бизнес важнее. “Хороший был парень Вадик Ланский, но мешать начал” — такую эпитафию себе ты выдал, уверенный, что произнести ее может кто угодно, из тех, с кем ты общаешься ежедневно и занимаешься делами.
И Кореец Ленчику поверил, а урод тот больше Яше не звонил, но Юджин на всякий случай еще в первый день, только услышав все от Яши, с Москвой связался и попросил Лешего прилететь и, желательно, двух-трех очень профессиональных людей с собой захватить. Потом, после отъезда Лешего, люди его остались бы с Яшей на какое-то время — чтобы всем спокойней было.
А так все и шло тихо-мирно, Юджин от Яши не отходил, и охрана все время была рядом, в нее Яша верил. А на второй день, к вечеру, появился тот, кто к Яше приходил, — позвонил в офис, поинтересовался, что надумал господин Цейтлин, и услышал, что свой окончательный ответ господин Цейтлин уже дал. Но так как ему, господину Цейтлину, интересно, откуда возникли такие слухи о его причастности к аферам — он свое имя в бизнесе бережет, — то предлагает встретиться завтра в двенадцать в ресторане на Брайтоне, в русском “Парадизе”, и там за ланчем все обсудить. Звонивший поблагодарил вежливо, сказал, что будет рад общению: возможно, господин Цейтлин, узнав о имеющихся фактах, свое мнение изменит — и положил трубку.
В ресторан вместе поехали — Яша по совету Корейца специально такое место указал, где чужака сразу можно заметить, что важно на тот случай, если тот не один придет. Самое главное, что и координат визитера не осталось — он протягивал Яше визитку, а потом она исчезла куда-то, Яша помнит только, что на стол ее положил и вроде не отвлекался, и тот обратно ее забрать, кажется, не мог. А теперь ни визитки, ни имени: только запомнилось, что фамилия простая, типа Иванова или Петрова, что, в принципе, ничего не значит: визитку любую можно сделать, с любым логотипом и на любое имя.
Ничего плохого никто и не предполагал, естественно, даже подозрительный Юджин. Яша своим охранникам сообщил приметы визитера, в которых тоже ничего особенного не было, все такое среднее: и внешность и костюм. Те остались у входа, а Яша с Корейцем внутрь прошли. И Ленчик приехал — утром сам позвонил Яше в офис, поинтересоваться, не появлялся ли этот урод из совка, и, когда услышал о встрече, сказал, что лично будет, чтобы тоже этого кое о чем поспрашивать по-своему. Приехали пораньше. Ленчик тоже пораньше заявился, и вместе поели, в ожидании запаздывающего. Яша предположил, что человек, наверное, с городом знаком не слишком, можно и подождать, тем более в хорошей компании. А Ленчик за едой все расспрашивал, что это за афера, в которой Яшу подозревают, и не правда ли все это: сумма уж больно сладкая. В шутку спрашивал, но уж больно настойчиво, словно история о Яшиной пятидесятимиллионной афере показалась ему реальной.
Юджин за Яшу отвечал, что все это бред чистой воды, хотя, возможно, какая-нибудь компания западная и вправду кого-то из русских кинула, в совке вечно куча авантюристов ошивается из Штатов и прочих заграниц, и все им верят, поскольку иностранцы. Напоследок, чтобы прекратить надоевший разговор (невежливым с Ленчиком тоже быть не хотелось, к чему обижать человека, да и вдруг понадобится), заключил, что даже если бы лично он, Кореец, такую аферу провернул, хрен бы он потом кому чего отдал. И что докапываться до Яши он бы никому не советовал, потому что и здесь у него поддержка есть, и в Москве, а завтра специально люди прилетают. С намеком сказал, на тот случай, что если Ленчик что-то утаил, так пусть теперь делает выводы.
Так до двух просидели, но никто не появился, и Ленчик заметил, дескать сдрейфил пидор, почуял, видно, что придется за слова отвечать, и решил пропасть. Тут Яше жена позвонила. Кореец говорит, что чувствовалось, что она волновалась, поэтому Яша ее заверял, что все нормально, и в доказательство своих слов сказал, что сегодня же они все вместе в “Парадизе” поужинают, часов в семь. Тут Ленчик сразу прощаться начал, заторопился, сказав, что дел море. На том и расстались. И Яша вроде вздохнул облегченно. На следующий день Леший должен был прилететь, он все равно к Новому году к Яше планировал выбраться по бизнесу, а заодно и людей с собой привезти обещал. Юджин Яше посоветовал ресторан на сегодня отменить, на работу пока не ездить — дела, в конце концов, и из дома можно делать, телефон-то под рукой, — а через недельку-две вообще в отпуск смотать на Гавайи или Багамы на месячишко. Просто на всякий случай: береженого Бог бережет.
Яша сказал, что мысль неплохая, но сегодня, в любом случае, вечером надо куда-нибудь выбраться, чтобы жена не подумала чего: и так она напугана тем, что охрана все время рядом, а теперь и Юджин внезапно появился. Яша признался Корейцу, что растерялся немного, когда все случилось, наверное, даже запаниковал слегка — все же неожиданными были этот визит и тема разговора. Кореец, знавший, что Яша трусом никогда не был (вместе с тобой долго каратэ занимался, да бывал и в более опасных ситуациях, когда его жизни угрожали напрямую, но и тогда вел себя молодцом, спокойно дожидался твоего приезда и разрешения конфликта, не прячась и не убегая), напомнил ему, что лучше перебдеть, чем недобдеть. Пусть в Америке и говорят, что нельзя быть слишком богатым или слишком толстым, но следует добавить еще, как минимум, две мысли: нельзя быть слишком осторожным или слишком живым.
Посмеялись, короче. Кореец, доехав с Яшей до офиса, оставил у него ствол, взял свой джип прокатный и поехал потренироваться в один зальчик, чтобы не застаиваться зря, а к шести вернулся обратно. Мне он позвонил с дороги, заверил, что все нормально, что есть дела и завтра знакомый наш общий прилетает. Я поняла, о ком речь, но ничему не удивилась, потому что знала — бизнес у них с Яшей. Передала еще Яше привет, услышала в очередной раз, как Юджин меня хочет, и ответила тем же, думая, что, в принципе, он мог бы с кем угодно этим там заняться — это здесь, в Лос-Анджелесе, он может стесняется, тем более что все время у меня на виду, а уж в Нью-Йорке мог бы поразвлечься: все-таки разнообразие. Я бы и не узнала ничего, а если бы узнала, отреагировала бы абсолютно спокойно и с должным пониманием.
В половине седьмого их понесло на Брайтон, ведь Соня уже в офисе сидела: Яша за ней машину посылал. Яша даже сказал Юджину, что “магнум” он может вернуть — и так это излишняя мера предосторожности была, а теперь-то и подавно: вдруг полиция тормознет, и все такое. Так долго придется объясняться, что весь вечер можно испортить. Но тот отказался наотрез — хотя и не было никаких предчувствий.
Брайтон, как и утром, выбрали просто потому, что неместного там заметить можно молниеносно — вроде и не должно быть сюрпризов, но вдруг тот, кто не появился, решит наехать, и уже не один, а с кем-то в компании, думая, что так будет легче и проще. Посидели часа два с лишним, поели от души. Я так поняла, что мистер Кан, здесь звереющий от мексиканской кухни, там отошел на кухне русско-еврейско-грузинской: ведь в Лос-Анджелесе в русские рестораны я ходить отказываюсь, а он уже давно не предлагает. С Ленчиком там опять столкнулись, сидевшим в окружении мрачных быков, подручных своих, судя по всему — мир тесен, а нью-йоркский мир русских эмигрантов тем более, если они, конечно, не желают от других эмигрантов отрываться, полностью там американизироваться, так сказать. Юджин говорит, что с Ленчиком переговорил минут пять, — если завтра тот пидор из России Яше позвонит, то Ленчика тут же поставят в известность. Яша начал прощаться, уверяя тихо, чтобы жена не услышала, что доедут сами, что сегодня ни от кого звонков ждать не приходится: у того урода только телефон офиса есть, ну и раньше утра ничего не будет, да и, вообще, вряд ли он еще этот голос услышит.
И пистолет попросил отдать — утром, мол, вернет, а так и ему спокойней будет, и Юджину. Не то заметет полиция, и поспать не дадут: придется в участке давать объяснения, что забыл, мол, “магнум” под ковриком в Корейцевой машине, и вызывать адвоката, потому что столь по-детски наивной версии ни один полицейский без адвоката не поверит. Но Кореец отшутился: чем спать после такой еды и килограммы во сне прибавлять, лучше жирок растрясти. И добавил, что завтра в восемь будет у Яшиного дома — поедет сзади, проводит до работы, — но тот все отнекивался, и тогда Кореец решил сделать это сегодня, и втихую, проверить, не утратил ли мастерство слежки, которое когда-то мне демонстрировал, провожая меня по ночной Москве от Кронина до квартиры в Олимпийской деревне и сообщая мне на мобильный, что едет за моей “Вольво-440” тоже “Вольво”, но девятьсот сороковая — непрошеный эскорт.
Вот и расстались до утра — только что-то подтолкнуло Юджина, и он, уже проехав несколько метров в другую сторону, развернулся. А дальше — дальше я все уже знаю, а по десятому разу рассказывать не хочется…
…Кореец пошел собираться, а я сидела, вспоминая, как в первый раз увидела Яшу. Примерно три года назад это было, в ноябре девяносто четвертого, только не помню точной даты. Мы тогда с тобой прилетели в Нью-Йорк из Москвы, а я еще всю дорогу не верила, что лечу за границу, где не была никогда, и не просто за границу — в Америку, и не просто лечу, а первым классом. А тут вышли, такие деловые, в пальто и костюмах, и к тебе мужчина кинулся, высокий такой, здоровый, показавшийся мне итальянцем благодаря густым черным усам и не менее густой шевелюре на груди, выглядывающей из-под расстегнутой яркой расцветки рубашки. Я сразу массивную золотую цепь отметила, и несколько колец на пальцах, и ярко-красный тонкий пиджак — и по говору тут же поняла, что он еврей: чувствовалось это.
После нашего трехнедельного пребывания в Нью-Йорке я его видела еще трижды: когда мы с Корейцем улетали из Штатов в Россию, когда вернулись из Москвы и перед нашим отпуском в Европе. Он всякий раз называл меня Оливией, делая вид, что не знает, как звали меня прежнюю, — хотя именно он помог Корейцу оформить мой вывоз на лечение в Америку, когда я в коме была после ранения, именно он своего человека дал, когда Кореец летал ко мне в клинику, и его же люди нам все документы недостающие сделали, вплоть до моих водительских прав, и помогли на переговорах с Мартеном. Помощник его ближайший, Виктор, везде с нами был. Кстати, Яша же нам и человека нашел, который занялся нашим стриптиз-клубом. Идею с Крониным тоже он подкинул, и вместо того, чтобы киллеру платить, мы хитроумную комбинацию разыграли, а полученные деньги пустили на фильм, потому что Яша тоже хотел память твою увековечить, — хотя и знал, что у нас тридцать с лишним твоих миллионов есть, мог бы сам и не вкладывать денег в наше кино. Но вот ведь не пожалел своей доли от той суммы, на которую кинули Кронина.
И Соню вспоминала, его жену, которую с осени 93-го не видела, потому что она, как и все прочие, кроме Яши и Корейца, уверена была, что я погибла через год после тебя. Яша мне сам сообщил, что ей ничего не сказал, — я тогда, перед Москвой, спросила, как его жена, и он ответил, что прекрасно, и передал бы ей привет от меня, но мы ведь с ней незнакомы. У меня не раз возникала мысль, что могли бы вчетвером пообедать спокойно — Яша с Соней и мы с Корейцем, потому что вряд ли она меня узнает: лицо другое, и волосы другие, и контактные линзы в глазах, и сейчас я кажусь старше, а раньше казалась моложе, и фигура даже изменилась. Но, на всякий случай, сама этого не предлагала.
Я вспоминала, как она в Нью-Йорке заезжала со мной в гостиницу, пока ты с Яшей занимался делами, и моталась, показывая мне город, — лет тридцать ей тогда было, наверное, тоже еврейка, в теле, грозящем расплыться через пару лет, плотно обтянутом дорогой одеждой. Красивая южной такой или восточной, недолговечной красотой. Как-то она зашла ко мне неожиданно, а я душ принимала, и выскочила к ней в халате на мыльное тело, и ушла домываться, так сказать, а она наблюдала, и потом акт любви был между нами, который она сама вела не слишком умело, но страстно. Грудь у нее была пышная и крепкая, еще не опавшая, и все терпкое внизу, и страстные объятия, в которых мне казалось, что вот-вот хрустнет что-то у меня или дыхание остановится.
И вот теперь их нет — и все из-за кронинских денег. Сначала тебя не стало, а теперь вот их…
Кореец меня от воспоминаний оторвал, сказал, что поедет уже и вернется вечером. Я ему было предложила их к нам привезти, но он отказался — объяснил, что ни к чему им видеть, как он живет, зачем смущать людей, и даже версию про богатую любовницу-американку выкладывать не хочет. Стесняется собственного богатства, что у бандитов и новых русских не принято. Странно, но Юджин не раз меня поражал — и сейчас ему это удалось. И нежеланием демонстрировать, как и где он живет, и тем, как спокойно рассказывает про то, что убил троих человек, притом вооруженных автоматами, как бы между прочим, на себе и своем деянии внимания не акцентируя. Для него это и в самом деле неважно — важно то, что с Яшей случилось, а он, Кореец, как бы и ни при чем. Потребовала ситуация — убил троих, и ничего в этом особенного нет, так получилось.
А может, он просто не хочет, чтобы я их разговор слышала? Глупо, конечно: они и до этого могли обо всем переговорить — Юджин мог предугадать, что я скажу, что поеду с ним. Но почему-то показалось мне, что именно в этом дело, что в Нью-Йорке, возможно, не удалось что-то обсудить, потому что там Кореец каждый день в полицию ездил, и похороны опять же, и с Яшиными партнерами надо было обговорить, как бизнес вести дальше.
— Ты от меня что-то скрываешь, Гена?
Громко спросила, как бы в пустоту, не видя его, но зная, что он неподалеку и услышит. Специально по-русски спросила, впервые с того момента, как вернулись из Москвы, — думая, что на него это подействует, и он от неожиданности скажет то, что мне надо услышать.
Он появился тут же — посмотрел на меня внимательно, снова сел напротив. Прекрасно пряча удивление, проводя отличный встречный удар:
— Что вы спросили, мисс Лански? Что за странный язык — польский?
— Не е…те мне мозги, мистер Кан, — отвечаю опять же по-русски, на ощупь выбирая направление для атаки. — Лучше скажите правду…
— Какую правду вы имеете в виду, мисс Лански? — изумляется он по-английски, делая невинные глаза, но понимает, кажется, что я что-то чувствую, и еле заметно пожимает плечами, переходя на русский: — Завтра документы в посольство отошлю. В Москву мне надо. Леший сказал, что летом еще кто-то копал вокруг Кронина и тех бабок, братву тормошил, обещая солидную долю за возврат. Через тюменских пацанов это шло, так что, думаю, это те тюменцы и есть, которые в Кронина деньги вложили. Оттуда это прилетело — не отсюда. Оттуда был заказ, и оттуда люди прибыли. Где они здесь стволы взяли и кто им Яшу показал — тоже вопрос, но думаю, тот пидор и показал, который к Яше приходил. Он и привез их с собой — и отмашку дал. А стволы — стволы, в конце концов, купить можно: и в Нью-Йорке, так же как в России, бардак…
Для меня это тоже удар: одно дело, когда он рядом, а другое — когда на другом конце света, в двенадцати часах лета. И я вдруг понимаю еще раз, что боюсь за него — как тогда, в Москве, когда Кронин пригрозил мне, что с ним разберется, но только сейчас, после полутора лет, что живем вместе, чувства стали острее, сильнее. Понимаю, что не хочу его потерять, и не знаю, что буду делать, если с ним что-то случится. Нет, я выживу, конечно, и тех ощущений, которые у меня были после твоей смерти, уже не будет — потому что я уже пережила твою смерть, опыт у меня есть, да и Кореец не ты и я другая, совсем другая. Но даже думать об этом я не хочу.
Это не страх, это что-то другое — у столько пережившей Оливии Лански страха быть не может, нечего ей бояться. Это осознание того, что он — единственный и самый близкий мне человек. Я не люблю его так, как любила тебя. Так сильно я никого уже любить не буду — да и вряд ли буду любить вообще. Но и лишаться близкого человека…
Затыкаю себе рот — вернее, сознание, потому что я ведь не говорю, а думаю. И успокаиваю себя усилием воли, и знаю, что на лице у меня все равно ничего не отразилось, а чтобы и в словах ничего не прозвучало, перехожу на английский.
— Почему же они все-таки его убили, Юджин? Почему не пришли на встречу, не попробовали угрожать? Ведь теперь, когда Яши нет, надежды вернуть деньги у них вообще никакой не осталось.
И Кореец мне объясняет, что так бывает, что это частая для России, по крайней мере, история, когда убивают человека потому, что понимают, что ничего с него не получишь, — просто чтобы как-то компенсировать себе потерю. Тот, кто приходил к Яше, понял, что никто ничего не отдаст, да и доказательств Яшиного участия, скорей всего, не было четких. И откуда им взяться, когда все концы давно в воду, времени уже прошло столько? Вот от бессилия и застрелили — просто чтобы показать себе и другим, что в деле поставлена точка, и бабки полученные отработать.
— А ты не думаешь, что они могли вычислить, куда Яша деньги дел? И теперь тебя будут ловить?
— Пусть ловят, — мрачно отвечает Кореец, и я понимаю, что такой мысли ни у кого не возникнет. Ловить не будут, это понятно, но могут поговорить, а потом сделать то же, что и с Яшей — и могут это сделать, кстати, ни о чем не догадываясь, а решив просто обезопасить себя от возможных разборок, которые должны после Яшиного убийства начаться. Как бы ни был страшен и опасен Кореец, есть такие понятия, как численное превосходство, хитрость, засада, — можно иметь звериные инстинкты, но ведь рано или поздно и они не спасут, даже если и предупредят.
Я его тогда попросила задержаться дома еще на полчаса. Дождалась, пока он Лешему перезвонит и скажет, во сколько в гостиницу заедет, — и высказала ему все, что пришло в голову. Что если он меня любит, мы должны бросить все и уехать вместе. На месяц-два уехать, пока Леший будет разбираться в Москве и все выяснять. И уже произнося все это, поняла, что некрасиво себя веду, недостойно Оливии Лански, и что я ведь отлично знаю, что такие понятия, как долг и честь, для Корейца важнее его любви. И что веду я себя сейчас не как женщина, которая пережила смерть любимого мужа, отомстила за него и стала потом деятелем американского кинобизнеса, а как клуша какая-то, домохозяйка. Нехорошо ставить Юджина перед таким выбором. И осеклась поэтому.
— Извини, Юджин, — сказала тихо. — Я была не права, беру свои слова назад. Если надо, езжай, и наши отношения тут ни при чем. Я все понимаю, ты же помнишь, чьей женой я была…
Когда говорю это, удивляюсь, как часто за этот день путала себя с Олей Сергеевой — совсем с другим человеком, умершим давно и похороненным вместе со своим мужем.
И вижу, что он все понял. Понял, что творится у меня внутри, и сейчас, в данную секунду, я для него снова любовница и партнер, такая же, как и он, а не пугливая жена, трясущаяся над своей собственностью. Улыбнулся мне ободряюще и ушел…
Да, я давно стала сильной, жесткой, жестокой — куда сильнее, чем Оля Сергеева, куда жестче, а уж жестокости в ней вообще не было. Но даже мне нынешней, этакой деловой американке, было тяжело. И потому бутылку виски достала, и сигары, и лед, перенесла все к столику у бассейна и села там, думая, что в Лос-Анджелесе даже в ноябре тепло, и, вообще, у бассейна можно сидеть круглый год. Мысль эта меня порадовала, показав, что соображаю я вполне трезво, раз способна думать о как бы не относящихся к делу вещах.
Пить виски — настоящее искусство, требующее и привычки, и выдержки, и желания почувствовать вкус. Кто рюмками его пьет, кто со льдом или даже с содовой, в виде лонг-дринка — “долгоиграющего” напитка, — а я временами думаю с улыбкой, что вкус у него, в общем-то, мерзостный и пить его можно только внушив себе, что это супернапиток. Ладно там настоящие американцы — они, по сути, кроме виски и джина, других напитков не знают, а джин вообще в чистом виде употреблять невозможно, только в коктейле, — но для меня пить виски привычка не врожденная, а приобретенная. Иногда я сама себе удивляюсь, как его можно пить, особенно медленно, как я, наливая жидкости в стакан на два-три пальца, кидая три кубика льда, отпивая по крошечному глоточку и даже умудряясь смаковать.
Кажется, я с закрытыми глазами могу уже определить, что за виски пью, а у “Джека Дэниелза”, марки дорогой и престижной, вкус вообще особый. Я привычно дотягиваюсь до чуть наклоненного стакана губами, ощущая соприкосновение виски с языком, неспешно втягивая его внутрь. Это как маслины или оливки — когда пробуешь в первый раз, ощущение, что жуткая гадость, но другие едят и говорят тебе, что это вкусно и, вообще, еда благородная, и волей-неволей начинаешь в это верить и подсознательно внушать это себе, и потом они кажутся тебе чем-то необычайным, фантастическим просто. Вот так и с виски — попробовала в первый раз у тебя дома, в первый приезд к тебе, и полюбила его за то, что тебе он нравился, и люблю до сих пор. Странно устроен человек, верно?
Ловлю себя на том, что это организм включил систему самосохранения, подсовывая мне мысль о виски, успокаивая, на время переключая нервную систему, настраивая на другой лад. Нервные клетки он экономит, а нет ничего хуже, чем во взвинченном состоянии о чем-то думать: способность размышлять отчетливо утрачена и уже гонка начинается, закручивание себя. Я это все пережила в тот год, после твоей смерти, — но организм мой меня тогда спас и от самоубийства, и от сумасшествия. Для чего, интересно? Для того, чтобы я отомстила? Для того, чтобы, хоть немного, хоть полтора года, пожила другой жизнью?
Почему же они все-таки его убили? Так глупо — убивать, не зная, виноват человек или нет, не использовав до конца возможности получить деньги. Ну подключили бы, если связи есть, авторитетов местных, поговорили бы, выяснили бы все, особенно если имеются доказательства непосредственного Яшиного участия, — да отдали бы мы эти деньги, как только вернулись бы вложения в фильм, отдали бы. Лично я просто так не отдала бы — для меня месть Кронину была вопросом чести, — но, зная, чем это может грозить Яше, решила бы, что это единственно правильное решение.
И почему Юджин так уверен, что теперь никто не будет охотиться за ним? Не хочет меня пугать? А может, и улетает в Москву, чтобы переждать? Меня-то никто не знает, меня как бы и нет — да и не вычислишь, что кронинские деньги Яша перевел на счет новой киностудии. Даже если эти люди узнают, что Яша имел долю в какой-то голливудской студии, как они догадаются, что деньги именно здесь? И с кого они их спрашивать будут — с Мартена или с американки Оливии Лански? Нет, никто на это не пойдет — эмигранты обычно эмигрантов трясут, а американцев трогать опасно: сдадут в момент, и ФБР охотно загребет, радуясь очередной победе над русской мафией. И за любую мелочь срок влепят немалый.
Что может выдать нас — твоя фамилия в титрах, как соавтора сценария? “Лански” звучит вполне по-местному: в тридцатые годы, в разгар мафиозных войн, был крупный авторитет такой, Мейер Лански по кличке Бухгалтер, — и пойди догадайся, что на самом деле “и краткое” опущено. А вот имя Вадим выдает сразу. Здесь таких имен нет. Ну а заинтересованного человека может на мысль навести и тот факт, что в числе продюсеров еще Оливия Лански. Но, с другой стороны, на какую мысль это его наведет? Почему человек должен прийти к выводу, что деньги Кронина и тюменцев именно здесь, в этом фильме? Да и кто смотрит титры, собственно говоря, — тем более в Америке, где эти титры по экрану бегут минут десять. Моя фамилия, правда, в начале, как и твоя, — но тоже слишком много надо сопоставить, чтобы хотя бы начать что-то подозревать.
Говорю себе, что хватит, так можно черт знает до чего додуматься. До того, что кто-то, просмотрев титры, заинтересуется личностью Оливии Лански и начнет копать. Хотя что он накопает? На Олю Сергееву, чья фотография есть на Ваганьковском кладбище, я не похожа. Эксгумацию трупа не проведешь: кремировали ту, которую вместо меня подложили, а прах Кореец высыпать умудрился, чтобы не осквернять твою могилу обществом чужого человека. А здесь ведь никто даже не знает, что я лежала в клинике, а в Штаты на лечение въехала вообще по российскому паспорту и все бумаги по бизнес-иммиграции Кореец привез с собой. Яша через свои связи уже здесь вопрос решал с моим видом на жительство. Притом решилось все моментом: демократия демократией, а для денег исключение делается. А чтобы до чего-то докопаться, надо завязки иметь дай бог. И потому не следует мне быть такой же подозрительной, как Кореец, которому, впрочем, идея насчет того, что кто-то будет меня искать, даже в голову не пришла, иначе бы он не оставил меня здесь, улетая в Москву.
Благодаря виски я на более реальную мысль переключаюсь: как можно было догадаться, что Яша организовал эту аферу или, по крайней мере, в ней поучаствовал? Я в бизнесе соображаю плохо — до сих пор, хотя иметь дело с кое-какими цифрами приходится. Но придуманный Яшей план казался идеальным, и в нем пустот не было, и риска тоже. Разве что для непосредственного исполнителя, то есть меня.
Пытаюсь вспомнить его полностью, хотя, насколько я помню, Юджин мне лишь популярную, упрощенную версию излагал: он и сам не гений в области бизнеса и финансов. У Яши партнеры были, арабы, которые что-то там провалили и рассчитались иракскими динарами, которых у них миллионы были или миллиарды. А динары эти имели хождение только в самом Ираке и в связи с эмбарго в мире не котировались — хотя до войны с Кувейтом стоили чуть ли не два доллара за динар, а то и больше. Арабы их Яше отдали по полцента, кажется, за штуку — и клялись жизнью своих детей, что центов по двадцать минимум их продать можно. Им удавалось небольшие партии их скидывать, в том числе и русским, пытавшимся что-то купить в Ираке на иракские же деньги. Когда Кореец Яше рассказал про то, что банкир заказал твое убийство, а затем мое и что надо отомстить, — тогда и родилась идея совместить приятное с полезным. Чтобы и Кронина убить, и деньги заработать на фильм, на случай, если тех, что уже есть, не хватит.
Точно-точно, так и было. Кронину через одного российского коммерсанта, делающего бизнес с Эмиратами, закинули предложение купить динары по двадцать центов — все склады на двести миллионов долларов, короче. И не только Кронину — нескольким банкам. А спустя какое-то время на Кронина американцы вышли — представители специально созданной по такому случаю брокерской конторы, имевшей офис в солиднейшем здании по соседству с офисами крупнейших корпораций. Якобы слышали они, что мистер Кронин является владельцем крупной партии динаров, которые эти американцы хотят купить уже по пятьдесят центов. Так что тот оказался перед дилеммой — рискнуть и заработать бешеные деньги или не рисковать и ничего не заработать.
Идея-то и основывалась на жадности господина Кронина — известного любителя зарабатывать деньги не совсем законными операциями, не подставляясь при этом самому. Свои деньги он вкладывать не собирался — да и было-то у него отложено на черный день всего десять с лишним миллионов долларов на счету в Швейцарии, и прикуплен особняк в Майами, который экономный банкир сдавал за большие деньги, так как в нем не жил. Банк его богат не был — максимум миллионов пять мог потянуть, а в итоге хитроумный Кронин всего два миллиона банковских денег в дело вложил. Зато была у него на прицеле одна тюменская нефтяная компания, консультантом которой он являлся много лет, и вот ее-то он увлечь мог легко, убедить вложить пятьдесят миллионов. Все склады на двести миллионов тянули, но было ясно, что такую сумму Кронин никогда не вложит и никто ему ее не даст. Яша, кое-что узнав о Кронине от Корейца, который, в свою очередь, владел кое-какой информацией от тебя, плюс своего человека в банке имел, хотя и не слишком высокопоставленного, решил, что пятьдесят миллионов банкир найдет. Для начала лжеброкеры Кронину сообщили, что заинтересованы купить партию динаров, которая тому обошлась бы в пятьдесят миллионов, а им соответственно в два с половиной раза дороже.
Сложновато, да? Но кажется, все правильно.
Проблема была только в том, что Кронин предложение получил, а вот ответа на него не давал. Долго не давал. Осторожным оказался и расчетливым — не клевал даже, когда лжеброкеры, приехав в Москву, намекнули ему, что покупателей у них уже двое, и один из них Саддам Хусейн собственной персоной, а второй — секретная служба Саудовской Аравии, намеренная поддержать оппозицию Хусейну. И Кронин должен быть уверен, что не тот, так другой динары у американцев купит — после того, как американцы купят их у него, а он прежде всего купит эти динары у арабов. Но, несмотря на внушаемую ему уверенность, никаких шагов он не предпринимал.
Тогда я и появилась на сцене, подтолкнув его к принятию решения. Как только Кронин динары приобрел, перечисленные за них деньги, пришедшие на счет липовой компании на Каймановых островах, тут же ушли на множество мелких счетов. Брокерская контора в тот же день благополучно развалилась, съехав из престижнейшего офиса — да и в любом случае предъявить им было нечего, поскольку слово “динары” нигде официально не упоминалось по причине эмбарго, грозящего любой компании, имеющей дело с Ираком, с иракской продукций или деньгами, пожизненным отлучением от бизнеса. А что до динаров, то Кронин получил их вполне официально, как и было обусловлено контрактом с арабами.
Вот и вся схема, по которой никак, насколько мне известно, нельзя было ни проследить судьбу денег, ни найти тех лжеброкеров. Ко всему, Кронин в день нашего отъезда из Москвы погиб, взорванный в машине по распоряжению Корейца, — так и не знаю, кто мину устанавливал, может, и сам мистер Кан, хотя вряд ли. А тюменцы, хотя уже и подозревали, что лучший их эксперт по инвестициям попал впросак, еще не были в этом уверены. На переговорах с американцами, кроме Кронина и переводчика, никто не присутствовал, да и не искал их никто потом в Штатах, Яша бы узнал: его были люди.
Насколько я знаю, проследить судьбу денег, отправленных с одного счета на другой, нереально — Яша сказал, что кронинские пятьдесят миллионов разошлись через десятки счетов и по дороге к Америке или куда там еще проделали гигантский путь, дробясь и множась, расходясь по разным странам. ФБР, может, и смогло бы это сделать, и то вряд ли, а кто другой, тем более из России?
Так кто, как и зачем?..
…Двадцатого ноября Кореец улетел, на второй день после нашего с ним разговора. Сначала в Нью-Йорк, в надежде что-то еще узнать, а оттуда уже в Москву. Двадцать четвертого мне позвонил в последний раз и сказал, что ничего нового так и не узнал и что вылетает через два часа. И чтобы я следовала нашему уговору и берегла себя. И через две недели, максимум — три, он вернется. Сухой такой телефонный разговор, с единственной теплой фразой о том, что он хочет меня очень сильно, но придется ему подождать.
Почему-то я ярко вдруг представила, как сотни тысяч людей в разных уголках земного шара произносят по телефонам такие вот интимные фразы — “я тебя люблю”, “я тебя хочу” и тому подобные, — и они летят в пространстве от одного собеседника к другому, вытягиваясь в длиннющие нити, отвердевая и материализуясь, пересекаясь с другими такими нитями, образуя этакий каркас, проволочную сетку, вроде параллелей и меридианов, обхватывая холодную планету, сжимая ее страстно, заставляя пульсировать.
В общем, если не считать этой его фразы, сухой был разговор, в полном соответствии с тем самым уговором, про который он упомянул. Суть его состояла в том, что звонить он мне все это время не будет, — потому что ФБР запросто может начать прослушивать нашу линию. Мало ли что — найдут документы, по которым Яша был одним из соучредителей студии, вместе с уже известным полиции мистером Каном и иммигранткой из Союза Оливией Лански, и решат, что, может, имеет смысл послушать мои разговоры, вдруг что и всплывет. Глупость, конечно, — но, как он сказал, лучше перебдеть. И еще сказал, что за него беспокоиться не надо, он с пацанами, не один, — а туда ему звонить некуда, да и не стоит, все же никто не знает о моем существовании. И что он сам со мной свяжется — по факсу, потому что так безопаснее. Ведь это совсем немного: две, ну три недели.
Вроде немного — но если учесть, что мы за последние два года расставались раза три и не более чем на три дня, и он мне при этом звонил ежедневно по нескольку раз, то… Впрочем, я, конечно, ничего не сказала такого и не вела себя как жена, провожающая на опасное задание мужа-разведчика, — в конце концов, он меня любит, а не я его. Он хотел жить вместе и почти год ждал, пока я соглашусь, и напоминал об этом бесчисленное количество раз, а я не хотела. Он звал меня замуж, говорил, что мы могли бы иметь ребенка, а я как отказывалась, так и стою на своем.
И так чуть не опозорилась, когда начала ему говорить, что надо уехать отсюда на несколько месяцев. Хорошо, хоть вовремя спохватилась и больше такого себе не позволяла. После нашего разговора Юджин к Лешему уехал, в гостиницу, а потом позвонил, через час где-то, сказал, что в ресторане меня ждет, в “Ла Лус Дель Диа”, коронном моем, мексиканском, — и ясно было, что с его стороны это попытка меня успокоить и загладить свою вину. Этим жестом он показал, что понимает, как я нервничаю, и ценит меня за то, как я себя веду, и просит прощения за то, что должен улететь, но по-другому поступить не может. Я все же неплохо его знаю, и знаю также, что за его немногословием могут скрываться целые речи, что часто он говорит нейтральную фразу, имея в виду что-то очень личное. Ему так удобней — пусть так и будет.
Я ответила, что предложение интересное, но мне надо собраться и буду я там не раньше чем через полтора часа, — давая тем самым понять, что последнее слово остается за мной. Он сказал, что тогда повезет пока пацанов по городу покататься — подразумевая, что я для него значу больше, потому и идут в ресторан, который нравится мне. И без меня они там сидеть не будут.
…И настроение улучшилось сразу, и я даже улыбалась, стоя под душем. Тому, что я для него действительно важнее всего остального и всех остальных. Не из-за меня ли он уехал из Москвы и решил окончательно завязать? Не из-за меня ли нью-йоркский бизнес забросил? Даже уверенность появилась в том, что, если бы я настаивала — без недостойных истерик, слез и криков типа “если уйдешь, не возвращайся”, — он бы, наверное, не полетел никуда. Если бы я намекнула, например, что готова выйти за него замуж, но только при условии, что он останется здесь и со мной. Если бы добавила, что не трусость это будет с его стороны, а разумный поступок: он в Москве уже год не был и связи и влияние поутратил. Так пусть там Леший и разбирается со всем, а он, Юджин, будет ситуацию контролировать отсюда. А ведь могла бы еще сказать, что он оставляет меня одну и вполне возможно, что тот, кто убил Яшу, уже знает, куда ушли те деньги, — потому-то и убили, что с него получать ничего не надо, а за участие в афере отомстить следует.
Но не сказала ничего из этого — и не скажу. Хотя бы потому, что уважаю законы того мира, в котором он жил долгое время, который не отпустил его до конца и сейчас вот опять пришел за ним, и он уходит по первому зову. Дело чести — я понимаю.
Я всего год с тобой прожила, и хотя ты старался сделать все, чтобы я с криминальным миром сталкивалась как можно меньше и реже, — я все равно составила представление о том, какой он. Я ведь в первый же день нашего знакомства поняла, кто ты, и потому была жутко удивлена и обрадована, увидев тебя полгода спустя на нашей киностудии: солидного, в строгом костюме и цвета сливок пальто. Ты тогда дал мне в очередной раз визитку, из которой следовало, что ты возглавляешь советско-американскую фирму “Шоу Интернешнл”, а второго января, заехав за мной в институт, после моего вопроса показал разрешение на ношение оружия, и я решила, что ошиблась тогда, в первый раз. Но, когда десятого февраля появилась статья в газете, судя по которой ты причастен был к убийству деятеля шоу-бизнеса и, в свое время, еще в двух убийствах тебя обвиняли, все стало на свои места. Мне просто все равно было, кто ты — я тебя любила, мне с тобой было хорошо, как ни с кем. Ты был для меня не человеком даже, а полубогом. Так какая разница — бандит ты или нет?
Но проскальзывали кое-какие фразы в разговорах твоих телефонных, в беседах с приезжавшим к нам Корейцем и с другими пацанами — хотя они редко бывали. Ты предпочитал дела на работе решать и старался мое общение с твоими людьми свести до минимума. Но все равно ведь общалась, и до твоей смерти, и после. Вот и понять, что Кореец обязан сделать то, что делает, и прежде всего самому себе обязан, — это я могу.
Я по пути в ресторан подумала о том, не заподозрит ли чего Леший, увидев меня, — все-таки два года были знакомы. Первый год он постоянно был рядом с тобой, а второй — рядом со мной, позванивая, предлагая помощь в любых вопросах, заезжая изредка. Но затем решила что нет, хотя бы потому, что он знает, что Ольга Сергеева почти два года, как мертва. И даже если отыщет сходство, что, с учетом пластической операции, маловероятно, решит, что Кореец себе девицу специально подобрал немного похожую на жену бывшего своего друга. Но все равно чуть неуютно было, а потом неуютность переросла в заинтересованность: я в первый раз встречалась, после всей своей истории, с хорошо знавшим меня человеком, так что даже любопытно стало.
Приехала первая, запарковала “Мерседес”, пива заказала — и сидела, закурив тонкую сигарку, смакую ее, думая о том, что американцы, в принципе отвергающие все неамериканское, почему-то любят мексиканское пиво, хотя у них хватает своего: тот же “Миллер” есть, к примеру, тоже недешевый и вкусный. Может, это какая-то программа помощи Мексике, которой, кроме своей кухни, текилы и пива, импортировать больше нечего? Или завод, выпускающий “Корону”, стал частью американской пивной компании? Вот уж воистину — чудны дела твои, Господи.
Я их сразу заметила — не случайно ведь села лицом ко входу и спиной к стене. Ты так всегда садился и говорил, что давно так делаешь, потому что так делали самураи, которыми ты восхищался когда-то в молодости, когда занимался каратэ, и которых уважал до самой своей смерти. Их бесстрашие уважал, готовность к смерти и безразличие к ней, их кодекс чести, Бусидо. И рассказывал мне много, а я после твоей смерти прочитала всю библиотеку по Японии и самураям, которую ты собирал, — начиная от примитивных ксерокопий двадцатилетней давности и кончая современными книгами на английском. Я не пыталась тебе подражать — просто слушала тебя, интересовалась всем, что было интересно тебе, и с тех пор в ресторанах и в других заведениях стараюсь занимать именно такое место: чтобы никто не мог напасть сзади, чтобы сразу заметить опасность и встретить ее лицом к лицу.
Ты не поверишь, но я старалась так садиться, даже когда мы с Юджином куда-то ходили, — и ему это не нравилось, потому что у него от тебя та же привычка была, а может, этому бандитско-лагерная школа научила. Поначалу он мне уступал, но потом между нами какое-то время даже тихое соперничество было за самое выгодное место: кто первый его займет. Мы не кидались, конечно, сломя голову, отталкивая друг друга, — но каждый ловко манипулировал официантом или партнером, чтобы сесть там, где хочется, причем Кореец явно думал, что я делаю это случайно, подсознательно. Потом уже я ему уступала — и постепенно привыкла, что сижу не совсем так, как надо бы. Но если приходила куда-то одна — например, когда он в Нью-Йорке был, — то тут уж извините. Причем не то чтобы боялась, что кто-то сзади нападет, или ждала опасности со входа. В любом случае нечем мне было ее встречать, но ведь привычка — вторая натура.
Короче, заметила их сразу. Юджин первый вошел, на правах старожила, за ним два типа незнакомых, те самые высокопрофессиональные люди, которых хотели подключить к Яшиной охране, а потом уже и Леший. Точно такой же, как в тот день, когда я его увидела впервые, когда он вместе с тобой и Корейцем к нам на студию приехал, в декабре 92-го. Худой, ростом чуть пониже Корейца, с недельной щетиной, нагловатым, чуть высокомерным выражением на лице, и глаза у него все время норовят заглянуть в глаза другим — словно он жутко хочет узнать, кто осмелится посмотреть в ответ ему в глаза и выдержать его взгляд, а если такой человек найдется, Леший это сочтет за вызов, за личное оскорбление.
Почти три года прошло с того декабрьского дня, а он все такой же — при этом я прекрасно знаю, что с близкими он совсем другой, нормальный приветливый парень. И мне сколько помогал, и права, отобранные ГАИ, как-то раз вырвал у ментов, хотя я не просила: просто он позвонил как раз в тот момент, когда я домой приехала расстроенная тем, что менты попались поганые, и как раз по дороге с кладбища домой. Он сразу понял, что не так что-то, уточнил, что случилось, ну я и сказала в сердцах, что мусора поганые попались и пошли на принцип, отказываясь от денег, — и уже вечером Леший лично права привез, хотя мог бы все кому-то другому поручить. Все же не маленький тогда уже был человек А сейчас, наверное, вообще большой авторитет: после твоей смерти все дела твои и люди как бы автоматически под началом Корейца оказались, а после отъезда Корейца — Леший главным стал, ну а с Хохлом, тоже имевшим вес в твоем ближайшем окружении, разобрались за предательство.
Нет, не узнал — посмотрел с откровенным интересом, когда Кореец подошел к столику, за которым я сидела, кивнул, когда Юджин меня представил им и их мне, по именам разумеется, и я удивилась тому, что забыла имя-то его, а он Андрей, оказывается. Так привыкаешь к этим погонялам — вот говорю с тобой, и все “Кореец” да “Кореец”, и лишь изредка “Юджин”, и уж никак не приходит в голову его Геной назвать. И с Лешим та же история.
— Олли по-русски немного говорит, — как бы предупредил их Кореец, показывая, что о делах базарить особо не стоит. Не знаю уж, что он им сказал по пути — наверное, выложил привычную версию, что я американка, его любовница. — Она, между прочим, Вадькина однофамилица — только он Ланский, а она — Лански.
— Оля, значит, — уточнил Леший. — Чем занимаешься, Оля?
Ну и пошел ничего не значащий разговор о Голливуде, о том, что я принимала самое непосредственное участие в работе над фильмом — кассету с записью картины Кореец Лешему отослал, еще когда она на экраны здесь не вышла.
— Молодец, Оля. — Леший похвалил ни с того ни с сего. — Классный фильм сделали, помянули Вадюху, царство ему небесное. Друган у нас такой был, все мечтал фильмы у вас делать, Вадимом звали. Ну Вадим Ланский, который в титрах как автор сценария. Такой человек был…
— Юджин мне говорил, — ответила коротко, не понимая, почему Леший с таким удивлением смотрит на Корейца. Потом поняла, что не сразу он сообразил, кто такой Юджин.
— Вы б еще чего про русских сняли — за братву московскую, и за местную, и за Японца, который парится тут…
И замолчал, перехватив взгляд Корейца.
— Я имел в виду, про бандитов — мы тебе столько нарассказали бы, сама бы сценарий написала. У нас материала — закачаешься, сама понимаешь. Мы же из Москвы. Хотя сами бизнесмены, но людей знаем разных. Ты там бывала-то сама?
Покосился на Корейца извинительно: прости, мол, братан, подставил случайно, но ведь выкрутился же, а?
— Давай закажем, — прервал его Кореец, вовремя придя мне и себе на помощь. Ведь видел меня кто-то из его людей, когда мы были в Москве, — один у моего дома сидел в Олимпийской деревне, кто-то меня в “Балчуге” контролировал, где я с Крониным встречалась, кто-то приезжал с ублюдками разбираться, которые у “Балчуга” приняли меня за проститутку и потребовали обслужить их бесплатно. Я тогда еле вырвалась, в ресторане засела, из которого только вышла, и уже оттуда с сотой попытки дозвонилась до Корейца, поинтересовавшись ехидно, где же его люди, которые якобы охраняют меня здесь. Или такая охрана профессиональная, что ни я их не вижу, ни они меня? Кореец тогда прилетел через полчаса с людьми, и я тех уродов из "Балчуга” выманила, а там их ждали уже за гостиницей, отвезли во дворик неподалеку, отобрали машину новую, хороший, дорогой джип, и избили бейсбольными битами, но я самой сцены не видела, слышала только первый удар, когда отъезжала.
Это я все к тому, что не исключено: кто-то из этих двоих меня тогда мог видеть, в то время как я его не заметила и не разглядела, и мог запомнить: ведь я с Корейцем была. И скажи я, что Москву никогда не посещала, они поймут, что я вру, и задумаются — почему. А скажи, что посещала, — могут расспросы начаться ненужные. Подумала еще, что Юджину из-за меня приходится с братвой быть неискренним — знал, что может возникнуть такая ситуация, а все же позвонил, хотел, чтобы вместе посидели, ради меня. Впрочем, он давно всех ввел в заблуждение — еще когда не сказал никому, что я жива и что собирается вывезти меня в Штаты, — и до сих пор скрывает мое, так сказать, наличие в списках живых, только в другом облике и под другим именем.
Долго сидели, и я делала вид, что все нормально, что мне интересно слушать ничего не значащие разговоры о Лос-Анджелесе, о мексиканской кухне, о нашей официантке и о ресторане, в котором сидим. Я-то рассчитывала: может, в разговоре что-то проскочит об их планах, и все ждала, а вместо этого слушала обычный бандитский разговор с вплетением непечатных слов, довольно громкий притом, — пока Кореец не перехватил мой выразительный взгляд и не заметил им, что лучше потише говорить, ни к чему светиться, тем более что русских здесь не любят.
— Надо с Питерским перетереть, пусть колется, откуда пассажир этот взялся, — с угрозой сказал вдруг Леший, но я сделала вид, что не слышу ничего, что наслаждаюсь себе едой, запивая ее “Короной”.
— Да хрен ты его расколешь — он же тут в авторитете, крутой, чуть что, начинает орать, что он законник, — отрезал Кореец. — Да и стоит он тут неплохо, в Нью-Йорке, — я поспрашивал там за него, так говорят, что у него бригада отморозков, человек десять — пятнадцать, и если надо, может еще солдат подтянуть. Быковатый он такой — в бизнесе ноль, и все, что может, так это наехать и отнять. Не на больших людей наезжает, так, на средних и мелких, за которыми нет никого. Наедет со своими быками, шухеру наведет, и все дела. Иногда, говорят, с серьезными людьми работает — нанимают его для чисто бычьего дела, для которого ума не требуется. Прикрыть там кого или забрать товар и привезти. Надо в Москве за него поспрашивать, что он за законник, в натуре.
Вот и все, что сказали, — все, что относилось к Яшиному убийству, — и ясно было, что ждать ничего и не стоит больше. И почему-то неприятно стало от всех этих “в натуре” и “быков”, и прочего жаргона — в английском этих слов нет, и значит, год я их не слышала от Корейца, говорящего по-английски, пусть порой и вынужденно. И одновременно ностальгией пахнуло — и твоими телефонными разговорами, вежливыми, корректными и спокойными, в которых изредка, когда ты думал, что я не слышу, и когда разговор того требовал, проскальзывало что-нибудь типа “сесть на измену” и “загнуть ласты”. И высказываниями Корейца, заезжавшего к нам домой или в офис твоей фирмы — в тот период, когда я работала там, — и других твоих людей.
Возвращалось прошлое — с убийствами тех, кто был рядом, незримой, но витающей где-то поблизости опасностью, с братвой и их жаргоном. Господи, как же я этого не хотела — ведь уверена была, что оно осталось там, в Москве, куда мы никогда не поедем больше. И что оно похоронено, и отсалютовали мы этим похоронам минувшего взрывом кронинской машины, окончательным сведением счетов со всем, что было, — и что нет пути назад, а есть только вперед, в другую, совсем другую жизнь….
Я вернулась домой и сидела в любимом своем кресле-шезлонге у бассейна, ни о чем не думая, просто глядя по сторонам, философски отмечая чистоту белого каменного забора и такого же каменного особняка, и прозрачность воды, и тщательность, с которой пострижены деревья и кусты, и траву на газоне перед домом. Красиво — и немного жаль, что так и не дошли руки до того, чтобы раскинуть здесь настоящий сад, вроде того, что делал у себя Элтон Джон. Он создавал сад то в английском стиле, то в итальянском, то опять возвращался к английскому, а потом, словно обидев всех приглашаемых поочередно дизайнеров и желая их примирить, оставил разностилье: здесь по-английски подстриженный куст, там — чисто итальянская беседка, и все в таком духе. И у меня были разные мысли — сделать японский садик, или сад камней, — и я сама себе удивлялась, обнаруживая, что словно нарочно забываю о принятом решении, словно специально откладываю его, что непохоже на меня совсем.
Пока думала, не заметила, как пролетело время, только увидела, как вдруг разъехались по воле фотоэлемента ворота, и черный мерседесовский джип появился, и как идет ко мне загнавший машину в гараж Кореец, глядя на меня внимательно и делая вид, что все нормально и ничего не происходит. И чтобы развеселить меня, напомнить о чем-то хорошем, делает то же, что делал очень часто, в том числе и в прошлый мой день рождения. Подходит вплотную, расстегивает молнию на брюках и спрашивает:
— Может, поцелуете меня, мисс?
Но мне не весело, мне грустно. Грустно еще и оттого, что слово “грусть” я давно забыла, но вот пришлось вспомнить.
— Я думаю, в Москве найдется, кому поцеловать там, Юджин. Впрочем, придется выполнить вашу просьбу: чтобы там вы могли сравнить, кто делает это лучше…
…Так сладко и тихо, и вдруг скрип и гудок резкий. Я вздрагиваю, только сейчас соображая, что за рулем, и выравниваю тяжелый джип, который чуть не послала в едущий слева “Крайслер”. Я чуть не снесла ограждение моста, да и сама чуть с моста не слетела. Вильнула пьяно черным квадратом этого сейфа на колесах, и он послушался, явно храня верность своему хозяину, желая дождаться его приезда и возмущаясь наверное, что хозяин, улетев, пустил эту дуру за руль.
Да, еле-еле разошлись. Спасибо “Крайслеру” за реакцию — скрип его тормозов меня бы точно не разбудил. Если бы не рев сигнала, я бы сейчас уже вминала Корейцев “Мерс” в железо и, если удалось бы его пробить, летела бы в воду, чтобы уйти в нее и в ней остаться. Положим, достали бы потом, но меня бы это вряд ли уже успокоило.
Могла бы, вполне могла — машина тяжеленная, скорость высокая. Интересно, почему я, засыпая, на газ надавила, а не на тормоз?
Да, весело получилось бы: Юджин улетает, а я, доехав с ним до аэропорта, посадив его в самолет и отгоняя обратно домой его джип, слетаю с моста. Прямо-таки плач современной Ярославны по князю Игорю. Только Игорь ушел в поход, на бандитский свой промысел, а она на обратном пути кидается с высоты. К черту такие символы, к черту!
А что касается дур, то “Мерс” Корейцев, конечно, прав: неумно засыпать за рулем. Но, с другой стороны, хозяин его сам виноват: из-за него всю ночь провели на ногах. Вообще-то, “на ногах” — это громко сказано: скорее, на спине, на коленях, на животе, на боку и прочих местах. Он и так обычно похотлив, и ежедневный любовный сеанс у нас занимал два часа минимум — а тут разошелся так, что не остановить. Да я и не пыталась — такое ощущение было, что оба подсознательно знаем, что расстаемся навсегда, а потому и занимаемся сексом с такой яростной страстью, словно это последний раз и другого не будет уже никогда. Никаких слов, признаний, заверений, объяснений — просто совокупление, то грубое и животное, то тонкое, утонченное и извращенное. Когда уходили утром, сексуальная моя комната была как поле боя: вся простыня в сперме и моих выделениях, любимые игрушки разбросаны повсюду, а мы с ним — как с трудом уползшие с этого поля бойцы, полуживые, все в шрамах и ранениях. У Корейца вся спина в кровавых полосах от моих ногтей и следы укусов на груди — так мучительно было порой, что уже просто не могла сдерживаться и впивалась в него ногтями и зубами, себя не контролируя, а он все равно не торопился, растягивая мучения и извлекая максимум из каждого движения, из каждой секунды.
Ну и я пострадала: на попке и спине следы от плетки, внизу распухло все, а в попочку словно до сих пор член вставлен. Как заснуть умудрилась, если по пути в аэропорт еле устроилась на сиденье? Но сон, во всяком случае, оказался сильнее боли, и отключилась-то я, кажется, на несколько секунд, которые, если бы не “Крайслер”, перешли бы в вечность. Но я уже догадываюсь, что мне снилось. Ох эта ненасытность! Может, я и перебарщивала, называя себя шестнадцатилетнюю пустой оболочкой с постоянным жжением в низу живота, но была недалека от истины. А сейчас оболочка полная, а жжение все равно не проходит. И чем больше этим занимаешься, тем больше хочется — такое ощущение, словно с каждым актом сексуальность моя усиливается и еще больше раскрывается. Я только еще сильнее и острее чувствовать начинаю, лучше понимать себя и партнера, Корейца разумеется.
Господи, как же он это делает! Сам уверяет, что раньше занимался этим долго, но чисто автоматически, вгонял член в женщину как отбойный молоток, кончал раз за разом и отваливался, насытившись. Правду говорит — так и было в самом начале наших отношений и в ту первую ночь, когда он меня привез из клиники в шикарный номер супердорогой гостиницы. И я сидела там вся из себя несчастная, абсолютно необрадованная своим спасением и лысая вдобавок ко всему, да еще с чужим, совершенно незнакомым мне лицом. Он еще рассказывал мне, как воровал труп из морга и хоронил другого человека, как вывозил меня в Штаты, и отдал мне вещи, захваченные им из сейфа нашей с тобой квартиры — драгоценности, твои часы, мои документы. Я сидела вся пришибленная свалившимся на меня известием о моей смерти и воскрешении и тем, что я в чужой стране и пути назад нет, — но вдруг заметила его взгляд, нацеленный туда, где разошлись полы гостиничного халата, и спросила:
— Ты меня хочешь?
И сама повела его в постель. Ощущение было такое, будто занимаюсь сексом с роботом — точнее, не с роботом, а со сделанным под человека киборгом, не ведающим, в отличие от живого существа, усталости. И дальше так было какое-то время, но я постепенно вносила что-то новое — например, когда накупила всяких секс-игрушек и чуть не потеряла сознание, когда он, заинтересовавшись, заковал меня, и заткнул рот кляпом, и хлестал, и насиловал потом. Чем дольше мы были вместе, тем больше нового появлялось, потому что я сама жутко хотела разнообразия, не от скуки — из интереса.
И вот добилась-таки своего: после ночи разнообразия заснула за рулем. Но ночь стоила того, чтобы не спать, это точно. Закуривая, чтобы не заснуть (ненавижу курить за рулем, сигару надо смаковать, ни на что не отвлекаясь, но сейчас это вынужденная мера, да и тоненькую панателлу даже в машине курить удобно), и вспоминаю, не отрывая глаз от дороги, как огромный раскаленный член входит в меня медленно-медленно, продвигаясь внутрь по миллиметру, и так же медленно выходит. Я от этой растянутости начинаю дрожать, и дрожь переходит в конвульсии, в эпилептический припадок с битьем головой о кровать, а стоны переходят в крики, и хочется и не хочется одновременно, чтобы он делал это сильнее, быстрее и глубже, чтобы перестал дразнить, — а он именно дразнит, чередуя медленные входы с быстрыми, меняя и ломая темп, не давая приспособиться, не давая возможности угадать, что будет дальше. Кажется, что я умру сейчас, что сердце разорвется от напряжения и бессилия, от все усиливающихся припадочных рывков, что лопнет все набухшее и тяжелое внизу — которое, после приходящего наконец взрыва, извергает обильную лаву, в которой я и обнаруживаю себя, приходя обратно в сознание. И тут же все начинается сначала — до тех пор, пока он не сознает, что я и вправду больше не выдержу и что надо дать мне небольшую передышку.
Потом я беру инициативу на себя — и отдаю должное тому, что с каждым разом он все выдержанней. Раньше особо подразнить его не удавалось — он мог схватить меня, скомкать в сильных руках и заставить кончить в три движения, кончая вместе со мной. Но потом потерпеливее стал — и я с удовольствием сажусь на него сверху, привставая так, что от гигантского члена во мне остается какая-нибудь десятая часть сантиметра, и не спеша скользя обратно, к его основанию, и смотрю при этом ему в глаза, видя в них наслаждение и с трудом обуздываемое желание схватить меня и изнасиловать. Тут только собственная воля может его удержать, никакие наручники не помогут — а уж белый шелковый шарф, используемый героиней нашей знакомой Шэрон Стоун в “Основном инстинкте”, просто на нитки разлетится от одного его рывка.
Вот так ночь и прошла, оставив незабываемые воспоминания о себе и ожидание повторения. Но ждать придется долго — три недели. Целых три недели. Или…
Ну нет, нет. Я же американка, а Америка — страна оптимистов. Тут по-другому не выжить, тут с детства приучают после падения вставать на ноги и не помнить неудач. Так что выскользнувшее откуда-то слово “вечность” кидаю обратно туда, где ему и место — за окно “Мерседеса”. Но ветер вносит его обратно, и оно летает по салону, шепча еле слышно, что кто знает, увижу ли я еще Юджина и если да, то когда…
Двадцать четвертого он позвонил в последний раз, накануне вылета в Москву. Я еще подумала, что Рождество через месяц и до Рождества он должен вернуться — сам же сказал про две или три недели Другое дело, что это будут три недели без разговоров, без телефонных звонков, — но изменить все равно ничего нельзя. Вот условий наставил, великий конспиратор. Но он всегда такой — он и во время нашей тихой и мирной жизни в Москву звонил только с уличных телефонов, и то редко, раз в две недели. И Яше, как правило, так же звонил. Тот даже нашего домашнего телефона не знал, только мобильный Юджина. Кореец мне, заодно, подсказал, что надо сделать так, чтобы номера моего домашнего не было в телефонном справочнике, — и я послушалась. Заплатила за эту услугу, среди богатых людей и звезд шоу-бизнеса весьма распространенную, и домашний телефон никому не даю — все на мобильный звонят. Да и кто все: Мартен, да еще пара человек со студии, да несколько голливудских знакомых, человек десять всего.
Когда повесила трубку, подумала, как пусто в доме в отсутствие Корейца. Не то чтобы он постоянно был на глазах — знал, что я люблю побыть одна. Поэтому он то в компьютер играл, то видео смотрел, то тренировался, но всегда был в досягаемости. А теперь он так далеко, что и позвонить ему нельзя: в Москве. В той самой Москве, возвращаться в которую ни он, ни я никогда не собирались.
Может, имело смысл полететь с ним — но я бы там только помехой была. Помочь ему я все равно не могла ничем, да и что бы делала я там? Сидела бы в гостинице или в снятой квартире? Моталась бы по жутко дорогим магазинам и ресторанам? Да нет, нечего мне там было делать — и если бы не необходимость отомстить Кронину, я бы и не полетела туда в прошлом году. Ничто во мне не вызвало эмоций в ту последнюю поездку: ни дом, где жили с тобой, ни дом родителей, ни прочие места, с чем-то связанные, с чем-то казавшимся значимым, но оказавшимся бессмысленным. Разве что кладбище и памятник, на котором появились имя Оли Сергеевой и ее фотография, да тот ресторан, у которого тебя убили. А так все чужое было, из другой жизни, из прошлой. Этакое “де жа вю” — видишь какое-то место, вроде незнакомое, и ощущение, словно видел его уже когда-то.
Странно. Двадцать один с половиной год там прожила, а все чужое. Я несколько раз уже думала, что Юджин, наверное, хотел бы слетать туда, пусть ненадолго, а вот мне не хотелось совсем.
Черт — надо было попросить его узнать, как там мои родители. Не знаю как, но он мог бы узнать, возможно. Вообще-то, сам должен догадаться. Но, с другой стороны, зачем это мне нужно? Это ведь как бы уже и не мои родители, а родители той, кого уже нет, к кому они ходят на кладбище. Вряд ли бы они радовались, если бы выяснилось сейчас, что дочь их жива-здорова и поживает себе спокойно в Америке, наслаждаясь жизнью и многомиллионным состоянием, оставленным ей бандитом-мужем. Думаю, они бы стали отнекиваться, уверяя, что их дочь лежит на Ваганьковском, — и другая, живая, им ни к чему. Тем более что, если она на самом деле жива, значит, она просто жестокая, неблагодарная скотина, не дающая о себе знать, абсолютно не интересующаяся, как живут ее отец с матерью, — скотина, которую воспитывали как настоящего советского человека и которой, как оказалось, нужны были только красивая жизнь и деньги. В общем, как в анекдоте получилось бы: умерла — так умерла.
Я бы не смогла им объяснить, как не смогла и раньше, что не в деньгах дело: мне никогда не нужно было столько. Я не знала, что такое дорогие магазины и рестораны, и обходилась бы без этого и дальше. И наверное, не чувствовала бы себя ущербной. Просто так вышло, что я полюбила человека, который был богат, — не зная, кто он и что он, восхищаясь не его одеждой и “Мерседесом”, а уверенностью, умением себя держать, тем, что он первый довел меня до оргазма. И мне было все равно, сколько у него денег и чем он занимается. Я даже не мечтала быть с ним долго — так вышло, что он сам меня полюбил.
Но они этого не поняли, их оскорбило, что я от первого мужа ушла, с которым прожила всего три месяца, — ну не объяснять же им, что он убогий дурак с педерастическими наклонностями, что они сами подтолкнули меня к свадьбе, внушая, что ничего лучше мне не найти и что из себя я ничего не представляю. Оскорбило, что я без их разрешения осталась у тебя и начала жить с тобой. Что не вернулась, когда через несколько дней после того, как мы начали жить вместе, появилась статья, в которой говорилось, что тебя подозревают в убийстве, как раньше подозревали еще в двух. И мама звонила мне на работу и говорила, что отец все узнал и что я живу с бандитом и убийцей.
Ладно отец — генерал милиции, как-никак, притом честный и правильный, кажется, уверенный, что все бандиты плохие, а все люди в погонах хорошие, хотя в жизни зачастую все наоборот. Но мама-то должна была понять — так нет. И потом, позже — ведь мы общались все же, пусть и редко, — она никогда не радовалась за меня. А когда приехала в первый и последний раз ко мне в гости в твое отсутствие и я показывала ей, какой мы сделали ремонт, какая у меня посуда и какие вещи, когда я хотела накормить ее повкуснее, тем, что она не ела еще, — она тоже не обрадовалась. Зато назвала меня мещанкой, решив, что я окончательно помешалась, что “кроме денег” для меня больше ничего нет, что сбил меня с правильного пути “бандит и убийца”. Когда ты погиб, они, наверное, в глубине души были рады, что дочь теперь свободна, что избежала страшной участи погибнуть вместе со своим — не мужем, нет — сожителем. Они не знали, что мы в Америке поженились, а я не стала говорить, потому что для них такой брак, не признающийся здесь, ничего бы не значил. А когда все случилось со мной, думаю, сказали себе, что так и должно было быть, что дочь их выбрала тот путь, который мог привести только к одному.
А ведь я никогда не хвасталась ничем, не рассказывала, как красиво и хорошо живу, — я даже на “Мерседесе” твоем не ездила, предпочитая подаренный тобой “Гольф”, и одевалась строго и скромно, так, что только сведущий человек мог понять, что это очень дорогие вещи. Никогда не предлагала им денег, зная, что не возьмут, и по той же причине не слишком дорогие подарки дарила на праздники. Да ладно, что об этом — главное, что никто меня там не ждет, никого у меня в Москве нет, кроме тебя, вот о чем речь.
И еще Юджин там. Не дай бог, если с ним что случится, — я ведь понимаю, что он поехал искать виновных и устраивать разборки, а не с друзьями пообщаться и не по кабакам пошляться. Но если случится — я буду по-прежнему разговаривать с тобой или с вами двумя, вы ведь при жизни были друзьями и после твоей смерти даже стали родственниками… Через меня…
Ну и мысли в голову лезут…
— Олли, это Боб! Мне сейчас один человек звонил на студию, искал тебя…
— Да? — замолкаю настороженно, потому что голос у него какой-то странный. Он и так несколько забеспокоился, когда узнал о смерти Яши, совладельца нашей компании. Потом отошел, правда. Даже не придал значения отъезду Корейца и, по-моему, даже обрадовался. Пообедать меня приглашал постоянно, намекал не слишком прозрачно на что-то большее, но я делала вид, что не понимаю. А он не торопился и жутко рад был тому, что дела идут успешно и что деньги от фильма возвращаются. По его расчетам он полностью должен был окупиться к середине декабря, а дальше уже чистая прибыль должна была пойти. И тут такой непонятный, напряженный немного голос.
— Я дал ему номер твоего мобильного, ничего? Он спрашивал твой домашний, но я ведь его сам не знаю…
— Да, все в порядке. — Кто его просил, интересно, давать мой телефон. Что-то тут не так, что-то мне не нравится все это. — А кто он? Я с незнакомыми людьми общаться не люблю…
— Он… Он из ФБР. По поводу Джейкоба Цейтлина, нашего компаньона…
— Хорошо, Боб. Он о чем-то спрашивал тебя? — Хоть узнаю, чего он хочет, этот фэбээровец, который свалился на мою голову в самый ненужный момент. Ну, положим, мне примерно понятно, чего он хочет — узнать, не связана ли Яшина смерть с нашей студией, — но по тем вопросам, которые он задавал Мартену, можно будет понять, куда он клонит, и что знает, и о чем думает.
— Нет, я сказал ему, что мистера Цейтлина лично не знал, что это вы с Юджином его нашли и убедили профинансировать фильм. Позвоню завтра, о’кей?
О’кей, твою мать. Вот это да, открестился моментом и от Яши, и от нас с Юджином. Может, прав был Кореец, ему не доверяя ни в чем? Надо было бы проверить все финансовые документы — и так, когда подсчитали, сколько уйдет на работу над картиной, получилось, что сорок миллионов, включая расходы на мощную рекламу, хотя Мартен еще тебя уверял, что нужно намного больше. Следовало бы нанять человека, который бы все проверил, — надо адвокату нашему поручить, Эду.
Тоже жук еще тот, но это профессия такая, адвокат — не профессия даже, а образ жизни и состояние души. В Америке их не любят, хотя услугами их пользуются все, от самых бедных негров до самых богатых белых, — и тем не менее вечно только и слышишь разговоры, как адвокаты обманывают клиентов, как зарабатывают бешеные деньги. Анекдотов про адвокатов больше, чем про кого бы то ни было. Как раз Эд мне последний и рассказал недавно — как пациенту перед операцией по пересадке сердца врачи на выбор предлагают два: одно молодого, здорового спортсмена, а второе старое, адвоката. И пациент выбирает в качестве донора адвоката — говоря изумленным врачам, что у адвоката сердце в идеальном состоянии, так как ему в работе орган этот абсолютно не нужен.
Но анекдоты анекдотами, а звонок фэбээровца положительных эмоций у меня не вызывает. Слишком много есть моментов в моей здешней биографии, которых я не знаю до конца и которые кажутся несколько опасными — например, тот, что въехала я сюда для лечения по советскому паспорту, а со мной привезли вид на жительство в США, данный мне, как бизнес-иммигранту, еще в Москве. Ну это, может, и объяснимо: собиралась официально уезжать, а тут ранение и все такое. Права водительские мне Яша сделал без моего участия, карточку социального страхования тоже, даже без меня фотографии в документах переклеивали — после пластической операции внешность у меня изменилась сильно. Так что много всяких странностей, которые без Яши объяснить я не смогу — не смогу даже ответить на вопрос, где получала права. Может, ничего такого в этом и нет, но мне кажется в данный момент, что это не очень хорошо для моей репутации. Потому что если ФБР начнет что-то копать, то любая странность будет против меня работать.
Одергиваю себя: слишком мнительная стала. Это объяснимо отчасти: нет рядом Яши, который мог решить любой вопрос, или так казалось, по крайней мере. И Юджина рядом нет, да и когда все хорошо было и счастливо, о подобных вещах я просто не думала, а сейчас стараюсь, подобно Корейцу, по максимуму обезопасить себя, все предвидеть и все просчитать. Так что это не паника — осторожность, и ничего больше. И вполне объяснимая, потому что, не дай бог, ФБР решит, что Яша — мафиози и отсюда последует вывод, что и мы с мистером Каном тоже, тем более что русские, которые, по мнению американцев, все родом из мафии. И могут начать рыть на нас компромат, и, хотя нечего рыть, нервы потреплют, и репутацию могут загубить — и не нужно это совсем, особенно в свете того, что мы вот-вот должны обсудить смету нового фильма.
И в этот момент слышу звонок.
— Мисс Лански? Это Джек Бейли, ФБР. Мне необходимо встретиться с вами и задать вам несколько вопросов по поводу покойного мистера Цейтлина…
— Ну что ж, раз необходимо…
— Где вам удобней было бы поговорить — у нас в офисе, или у вас, или…
— Или… — отвечаю, думая, что не хватало мне только заявляться в ФБР или встречаться с ним на студии. Может, ему и интересно посмотреть, как выглядит изнутри Голливуд, но это его проблема. И называю один тихий, уютный бар в дорогой гостинице, где меня вряд ли кто-то знает и где можно поговорить без проблем. И еще думаю, что, возможно, встреча эта пойдет мне на пользу — может быть, узнаю что-то новое, чего не знает Кореец и что было бы для него важно. Хотя, что бы я ни узнала, как я ему это передам?
Он ко мне сразу подошел. Догадался, что сидящая за столиком в гордом одиночестве девушка в черном платье — это и есть я? Или нашел где-то фотографию, чтобы быть в курсе, кто ему нужен? Вот это больше похоже на истину.
— Извините, мисс Лански, я, кажется, опоздал. Пробки…
— Ничего, — отвечаю равнодушно, добавляя про себя, что это не ты опоздал, а я пришла раньше. Специально, чтобы посидеть хотя бы полчаса до его прихода и примерно прикинуть, что говорить, а что не говорить и как направить ход беседы в самое безопасное русло, ограничившись Яшей. — Что будете пить?
— Драй мартини.
Вот это да. По фильмам знаю, что на работе они не пьют, как бы не положено, и потому вопрос задала механически, и удивляюсь, услышав ответ, хотя и уверена, что удивление на лице моем не отразилось. Но он словно прочитал мои мысли.
— У нас с вами просто неофициальная беседа — так почему бы не позволить себе коктейль, тем более в обществе молодой, красивой женщины?
Показываю, что комплимент мне понравился — хотя больше понравились слова про неофициальность. Поясняю, что может называть меня просто Олли, что разрешено друзьям, — и он искренне благодарит, может, даже чересчур искренне. Однако беседа пока и вправду неофициальная: про Голливуд, про наш фильм, который он якобы видел и от которого в восторге, про мою молодость, несмотря на которую я добилась таких успехов.
— Вы ведь хотели со мной не о кино побеседовать, — замечаю чуть игриво, как бы сожалея, что с таким приятным молодым человеком нас свело дело и делом мы ограничимся. Он действительно приятный: лет тридцати, высокий, спортивный, светловолосый, в неплохом сером костюме, и галстук тоже неплохой, в серо-белую полоску. Не из бутика одежда, естественно, но и не “секонд-хэнд”.
Он серьезнеет и переходит к делу, излагает мне историю Яшиного убийства, которую я уже знаю, и то, что, по мнению полиции и ФБР, в этом замешана русская мафия, которая, скорее всего, пыталась влезть в бизнес мистера Цейтлина.
— Ну, вы понимаете — может, они попросили его помочь им ввезти партию наркотиков, а может, им нужны были деньги на незаконный бизнес, или, может, они использовали его каким-то образом в своих целях, а он узнал, хотя не должен был. Вы ведь хорошо знали мистера Цейтлина — как по-вашему, он мог иметь дело с мафией?
— Я так понимаю, что для вас каждый русский — это мафиози, верно, Джек? Так вот — я не так хорошо знала мистера Цейтлина, хотя знакома с ним давно, и, на мой взгляд, он был солидным, респектабельным бизнесменом, и партнерами у него были респектабельные американцы. Если бы было по-другому, вряд ли бы он стал вкладывать деньги в кино — он бы нашел им более выгодное применение…
Так, похоже, у ФБР ничего нет. Заказчик неизвестен, исполнители мертвы — все, что удалось выяснить, так это то, что жили они в мотельчике в пригороде и заезжал к ним еще один человек, по описанию похожий на того, который приходил к мистеру Цейтлину в офис накануне его убийства.
— Знаете, что странно? Мы проверили телефонные звонки из офиса мистера Цейтлина, и получается, что сразу после беседы с незнакомцем он позвонил мистеру Кану, а потом уже отдал распоряжение, чтобы его сопровождали два вооруженных человека из службы безопасности его корпорации. Из этого мы и заключили, что тот незнакомый человек и был представителем убийц или самим заказчиком. Кстати, полиция интересовалась у мистера Кана, знал ли Цейтлин о грозящей ему опасности — и он ответил отрицательно. Тем не менее ваш партнер прилетел в Нью-Йорк на следующий день после звонка мистера Цейтлина и должен был бы, наверное, удивиться просьбе приехать, ведь у мистера Цейтлина была охрана. Он должен был бы попросить объяснить, в чем дело. Он вам ничего не говорил? Я, кстати, хотел бы встретиться и с мистером Каном — насколько я знаю, вы с ним партнеры не только по бизнесу…
Аккуратненько так. Но я не говорю, что моя личная жизнь в его компетенцию не входит, — хотя узнал ведь, пусть и не слишком сложно было это сделать: Мартен ли сказал или Юджин наш адрес оставил в Нью-Йорке в полиции, уже неважно. Важно, что сначала он встречается со мной, зная, что я живу с Корейцем, с которым он собирается встретиться попозже. Где логика?
А пока сообщаю ему, что у мистера Кана с мистером Цейтлиным был совместный бизнес с Москвой, что в Нью-Йорк мистер Кан летал часто, а когда улетал в прошлый раз, сообщил, что это тоже связано с бизнесом. И что мистер Кан, кстати, сейчас в Москве, и в течение месяца должен вернуться, и улетел он в связи все с тем же бизнесом, поскольку со смертью мистера Цейтлина, видимо, возникли какие-то сложности или изменения в деятельности их предприятия. И вижу, что он об отлете Корейца не знал и что он думает сейчас, что тот улетел искать убийц, а значит, он сам связан с мафией. Ну а со мной он все еще не определился: то ли я все вру, то ли действительно не в курсе.
— А зачем вам Юджин, а, Джек? Он ведь, кажется, уже давал показания полиции, и не раз.
— Да, конечно. Я могу с вами быть откровенным, Олли? Дело в том, что Юджин изложил очень странную версию — про то, что он вытащил пистолет у мертвого охранника мистера Цейтлина. Дело в том, что у охранника Цейтлина, который как раз сидел с той стороны, с которой находился Юджин, — у него был пистолет, и он при нем остался. Поверить в то, что у него было два пистолета, сложно — и сложно поверить, что в тот момент, когда двое киллеров продолжали расстреливать “Линкольн”, находясь с одной стороны машины, Юджин спокойно открыл дверь с другой стороны, вытащил у мертвого охранника пистолет, потом закрыл дверь и только тогда начал стрелять. И другое странно: это наверняка были опытные киллеры, а он расправился с ними как с детьми, как настоящий Рэмбо. Одного вмял в “Линкольн”, двоих расстрелял, хотя у них были автоматы, а у него пистолет с одной обоймой. Он супермен, мистер Кан, — и, судя по всему, супермен с большим опытом нахождения в подобных ситуациях?..
— Юджин бизнесмен, насколько вам известно, а что касается суперменства… Убили его партнера, с которым у них были дружеские отношения, убили у него на глазах. Мне кажется, в такие моменты люди могут совершать чудеса, не думая о себе и о своей возможной смерти…
Может, для пущей убедительности рассказать, как я зарезала кронинского охранника, как проткнула насквозь здорового мужика, экс-комитетчика — и не потому, что он меня изнасиловал и угрожал моей жизни, а потому, что я подумала, что он может убить звонящего в мою дверь Корейца, ни о чем не подозревавшего в тот момент? Да нет, не стоит — может не так понять.
— Вы ведь сами из Москвы, верно, Олли?
— Вы это знаете не хуже меня, Джек, вы, наверное, много обо мне знаете — боюсь, что и моя личная жизнь для вас не тайна. Я даже смущена, признаться, и искренне надеюсь, что у меня остались хоть какие-то секреты — в том, что касается очень личного…
Надо, надо как-то его развести, показать ему, что я интересуюсь только кино и мужчинами и вся я такая легкомысленная, живу и радуюсь своему богатству и приумножаю его, и все мафии мира мне безразличны.
— Кое-что знаю, Олли. Что вы приехали сюда в январе 95-го, что иммигрировали как бизнесмен, что у вас здесь были большие деньги и договор с мистером Мартеном о совместной деятельности по созданию кинокомпании и съемкам фильма, но финансировался фильм мистером Цейтлиным. Кстати, мы планировали запросить Москву, что им известно о мистере Цейтлине и его связях. У нас с русскими налаживаются нормальные отношения по борьбе с русской мафией в Америке. Они нам сильно помогли в деле Иванькова. Времена так меняются — раньше об том и подумать было нельзя: вы, русские, были такой закрытой и враждебной нацией…
— Я не русская, Джек, — я американка. В этой стране все американцы, хотя приехали кто откуда — разве нет?
— Сорри…
Я не реагирую на его “сорри”. Я сейчас думаю о том, что он знает обо мне гораздо больше, чем говорит. Не так уж сложно узнать, в каком состоянии я сюда прибыла, тем более что мне меняли из-за операции снимки на документах. И если уж они будут запрашивать Москву про мистера Цейтлина, то вполне могут сделать запрос и на мистера Кана, на мисс Лански и на мистера Лански, который подписывал договор с Мартеном и который, собственно, и открыл здесь счет с помощью мистера Цейтлина. Какой ответ придет по поводу мистера Кана, догадаться несложно, равно как и по поводу мистера Лански, а вот мисс Лански российским правоохранительным органам неизвестна, не было такой, не было жены у мистера Лански, была мисс Сергеева, давно погибшая. И начнется дело о ввезенных в Америку грязных деньгах, об использовании денег мафии для завоевания Голливуда и многом другом.
Можно будет, конечно, объяснить, что меня хотели убить, что меня просто спрятали здесь, в Америке, и я сменила имя и взяла фамилию человека, с которым мы по американским законам были мужем и женой. Господи, знать бы еще, как оформлялась эта иммиграция, какие шаги предпринимал здесь Яша, но я ведь абсолютно ничего не знаю. И кажется, имею все шансы оказаться в очень большом дерьме. Допустить этого никак нельзя.
Но что делать? Если бы этот чертов Джек оставил нас с Корейцем в покое, не привязывал бы нас к Яше и занимался бы только им — все было бы в порядке. По Яше ему ничего не ответят из Москвы — Яша оттуда уехал двенадцать лет назад. Разве что скажут, что совместную американо-российскую фирму в Москве возглавляют люди с сомнительными связями. Леший ведь не сидел, кажется, и вряд ли можно доказать как-то его криминальность, а подозрения — они и есть подозрения, главное, что без конкретики. Господи, мало ему, Джеку, Яшиных знакомых в Нью-Йорке — вот и расспрашивал бы его партнеров, русских и американцев. Надо что-то предпринять, чтобы он забыл о нас, не впутывал никуда — иначе плохо все это кончится. Если в Москве узнают, что я жива — а отец наверняка узнает, — это нестрашно. Страшно то, что мафиозными объявят наши деньги и нас самих и не будет у нас никакого будущего в Голливуде, а может, и в Америке вообще. Если свяжут Яшу с тобой — а свяжут точно, — уже никому не объяснить, что деньги чистые, потому что скажут, что Яша их и отмыл. И что будет с нами дальше, неизвестно.
Мне кажется, что он не оставит нас в покое — несмотря на то, что я явно ему нравлюсь. Он типичный такой карьерист, чистенький, подтянутый, вежливый, — и во имя своей карьеры он и меня закопает, и Корейца, и всю нашу жизнь здесь.
Я не паникую, улыбаюсь ему, а внутри раскладываю все по полочкам, спокойно и четко. И в который раз спрашиваю себя: что же делать? И говорю пока все с той же улыбкой:
— Тяжелая у вас работа, Джек. Лично меня разговоры жутко утомляют — я проголодалась даже и была бы не против пообедать. Может, составите мне компанию?
…Дома, уже одна, анализирую наш долгий разговор. Нет, вроде правильно я себя вела — легко, спокойно, весело, не задавая никаких особых вопросов относительно дела, показывая, что даже Яшина смерть меня интересует постольку, поскольку он был нашим партнером. И он, Джек Бейли, тоже веселым был и расслабленным, словно у нас с ним было свидание. В какой-то момент показалось даже, что он бы не отказался от продолжения вечера — и поэтому сам уже вопросов по своему расследованию не задает, как бы показывая, что деловой интерес ко мне у него закончился и на смену ему пришел личный. А я как бы к делу никакого отношения не имею больше, и потому мы с ним можем позволить себе кое-что, выходящее за рамки этого самого расследования. И я подогревала его интерес как могла, ненавязчиво и не слишком часто делая ему комплименты, восхищаясь его работой, не выставляла напоказ ни свое богатство, ни то, чем занимаюсь.
Мне кажется, что мужчин я знаю — все же опыт общения с ними у меня за девятнадцать с половиной лет, то есть до нашей встречи, был такой, что на две длинные жизни хватило бы, а то и на три. Тем более что в постель я с ними ложилась в подавляющем большинстве случаев не то что без всяких чувств — вообще без эмоций, и толкал меня на такие поступки только интерес к сексу и к мужчинам. А потом я увидела, что они мне скучны, что они предсказуемы, и совершают, в принципе, одни и те же поступки, и говорят почти одно и то же, и ведут себя одинаково — хотя люди были совсем разные, от одноклассника до старого известного писателя.
Но ты был другим — яркой индивидуальностью, и Кореец совсем другой, хотя поначалу казался достаточно примитивным, хорошим, но несложным. А тот же Кронин вел себя настолько стереотипно, что я заранее знала, что он скажет и что сделает.
Так что с фэбээровцем я вела себя правильно — подумала только, что, наверное, стоило бы ему отдаться или его изнасиловать, это уже неважно. То, что он приятный внешне и молодой, никакого значения не имело — важно то, что мог мне дать этот секс с ним. И пока улыбалась ему, судорожно думала, да или нет, но потом решила, что пока нет — потому что, пусть он и специальный агент, а по их меркам это означает, что он там своего рода шишка, это вовсе не значит, что он там самый главный. Понятно, что дальше работать над расследованием будет он же, но ведь и над ним начальство есть, и, если он что-то накопает или уже накопал, ведь не будет же он это ради меня прятать.
Нет, он карьеристский тип — и я могу сколько угодно с ним заниматься сексом, могу ему открыть что-то такое, чего он никогда не пробовал и о чем не догадывался даже, но гарантией спасения для меня это не будет. А мне нужна была индульгенция, заранее выданное прощение всех грехов, главным из которых был тот, что я из России. Нужен был человек, который мог бы защитить меня от возможного обвинения в причастности к мафии, в том, что я живу здесь и работаю на мафиозные деньги. Человек, который мог бы поручиться, что единственная моя вина — это моя национальность. А происхождение моих денег и криминальность моего бывшего мужа и моего нынешнего партнера — вещь недоказанная.
Мартен выход и подсказал, совершенно случайно. Как раз на следующий день после общения с фэбээровцем мы с ним встретились, и он присматривался ко мне внимательно — может, искал следы страха, тревоги, легкого испуга хотя бы? Но у Оливии Лански на лице маска не хуже, чем у Корейца — у него хоть в глазах можно заметить отблески ярости, и то, если его знать, а в моих ничего не увидишь. А если что и мелькнет вдруг, вырвавшись из-под контроля, контактные линзы скроют.
Встретились на студии, просмотрели смету второго фильма, потом поехали на ланч, в ресторанчик неподалеку от студии, и он все косился на меня и мялся, и чувствовалось, что он не договаривает, что хочет завести конкретный разговор, но не решается.
— У нас проблемы, Олли? — поинтересовался, уже когда сделали заказ.
— В каком плане? — Я так искренне удивилась, что он растерялся даже.
— Ну, убийство Джейкоба Цейтлина и ФБР…
Все понятно, он так же мыслит, зная о местной русофобии, — боится, что прицепятся к финансированию нашей компании и фильма и тогда рухнет все, потому что даже просто голословное обвинение в возможных мафиозных связях студию нашу опорочит навсегда.
— Они же тут все свихнулись после этого процесса — как его… Япончика. Кстати, он что, действительно японец?
— Не знаю, Боб, кажется, нет. Или ты думаешь, что я имею к мафии самое прямое отношение и пытаюсь с помощью ее денег покорить Голливуд? Наркотиками торговать повыгоднее, тебе не кажется?
— Да, я знаю, Олли, я знаю. И Вадим, и ты — вы порядочные люди, вы и на русских-то не похожи, вы американцы самые настоящие, не от рождения, так по менталитету…
Он замолкает, а я пытаюсь понять, комплимент это или нет. Раньше, еще до того, как я сюда переселилась, я бы решила, что комплимент, и еще какой, — но сейчас вот даже и не знаю. Что значит “не похожи на русских”? Не похожи на прежний собирательный образ советского человека — в неизменном ватнике и ушанке, голодного и замерзшего, дикого и нищего, перемещающегося с трудом по заснеженным улицам населенного медведями и красными комиссарами города? Или не похожи на новый образ русского — обязательно мафиози, швыряющего направо и налево деньги, скупающего на корню всю Америку и прочие страны?
— Я думаю, что тебе следует поговорить с Ричардом, Олли. Помнишь Дика — он был тогда на фуршете, когда мы закончили фильм? Он мой неплохой знакомый. Я с ним встречаюсь иногда, и он все время спрашивает о тебе. Несколько раз просил меня пригласить тебя на обед куда-нибудь, но здесь же был Юджин — ему бы это, наверное, не понравилось…
— Ну, Юджин же не муж мой — он мой партнер. Он тебе не нравится, Боб?
— Да нет, Юджин приятный человек. Просто он такой — похож на Сонни Корлеоне, помнишь, старший сын Марлона Брандо в “Крестном отце”? Такой импульсивный, экспрессивный, опасный…
Хреновое сравнение. Делаю вид, что копаюсь в памяти, хотя это лишнее — фильм я хорошо помню: он одним из твоих любимых был. Кореец его здесь приобрел на видео и крутил уже раз двадцать. Сходство есть — только тот жутко неуравновешенный и от этого предсказуемый. Потому и погибает в конце концов, а Кореец не менее агрессивный, но осторожный. Тем не менее не нравится мне эта параллель.
— Думаешь, Юджин сыграл бы лучше? Может, дадим ему роль в нашем новом фильме, главную отрицательную роль? И смотреться будет колоритнее любой звезды, и кучу денег сэкономим — как, Боб?
Слава богу, сняла напряжение. Посмеялись, перешли наконец к фильму — у Мартена уже куча идей и наработки есть, и я понимаю, почему он нервничает. Если начинать, то надо делать это уже скоро, а тут ФБР и туманная, но в любую минуту могущая стать реальной перспектива заработать дурную славу и быть изгнанными из Голливуда. Интересно, а что они с деньгами нашими сделают, если будет подозрение, что они криминального происхождения? Арестуют все счета до выяснения? А потом что? Конфискуют? Было бы забавно, если бы не было так грустно.
Да, это уж будет скандал — русская мафия проникает в цитадель мирового кинематографа. Но грязный, забрызганный сплетнями Голливуд, разумеется, отряхнется, опять засверкает, закокетничает, избавившись от нежелательной беременности, от новых имен, названий фильмов и сюжетов, и будет продолжать вести себя как вокзальная шлюха, восстановившая хирургическим путем давно утраченную девственность. И вот он уже чист и непорочен, и все забыто — а рубцы, которые где-то глубоко внутри, они все равно никому не видны.
Отвлекаюсь, улыбаюсь про себя: Кореец на роль подошел бы идеально, я, когда писала сценарий, главного героя как раз с него и списывала. Мне хотелось, чтобы фильм получился типа “Человека со шрамом”, где Аль Пачино играл. Только здесь будет не кубинец, а русский — тоже без гроша за душой, быстро поднимающийся по иерархической лестнице преступного мира. И еще здесь побольше чернухи нужно, побольше русского — не матрешек и самоваров, а русского менталитета. И герой должен знать, что отступать ему некуда, и хочет он, ни много ни мало, покорить Нью-Йорк или Лос-Анджелес — и уверен в том, что это ему удастся. Этакий русский самурай, ничего не боящийся, но не безрассудный, а расчетливый и хитрый. Типичный Кореец, короче.
Только вот что с ним будет в конце? Мартен предлагает, чтобы главным героем был полицейский или фэбээровец, а я хочу, чтобы бандит. И наверное, он должен умереть в конце, это закон жанра — только вот не хочется хоронить его своими руками, собственными пальцами впечатывая некролог в компьютерный экран. Я хочу, чтобы он остался жить и победил какую-нибудь мафию, итальянскую, к примеру, и в конце все у него было классно, и чтобы он в заключительном кадре улыбался с экрана, говоря что-то вроде: “Это мой город!” Чтобы дрожали обыватели, думая, что где-то рядом эти страшные русские. А если будут дрожать, то и фильм смотреть будут, и кассеты покупать. Это рынком доказано.
Когда излагаю все это в очередной раз, Мартен колеблется — как-то не принято, чтобы отрицательный герой оставался в живых, чтобы зло торжествовало, так что сходимся на третьем варианте, предложенном мной, — что убивают нашего отрицательного героя юные отморозки, приехавшие из России на покорение Нью-Йорка, не уважающие никого и ничего не боящиеся, не имеющие ничего святого, только жажду денег. И положительный герой, стоя над его трупом, отдает врагу дань уважения.
— Знаешь, Олли, я все же думаю, что ты должна встретиться с Ричардом. Хочешь, сейчас позвоню ему и договорюсь о том, чтобы пообедать втроем? Он большой человек, поверь мне. Он может избавить нас от проблем и дать нам возможность спокойно снимать фильм и зарабатывать деньги.
Я киваю и опять погружаюсь в свои мысли. Мартен прав, хотя слишком уж беспокоится. Если прижмут, он наверняка спрыгнет с лодки, позаботившись, чтобы вытащить из дела свою долю, и начнет жаловаться всем, как обманули его русские. Что ж, винить его не стоит — да и я опасность преувеличиваю, просто надо же представлять ее возможные масштабы, чтобы знать, как с ней бороться.
— Привет от Дика! Завтра в час здесь — тебя устроит? — Он еще трубку не положил, ждет моего ответа, и я соглашаюсь, естественно, хотя и плохо представляю себе, о чем нам с ним говорить. Если сразу сказать, что есть проблемы, и рассказать о них, он ведь может и испугаться, но, с другой стороны, если уж я так ему нравлюсь — пусть выслушает. Может, и вправду все обойдется?
Десятое декабря уже, до Рождества две недели, и больше двух прошло с момента отъезда Корейца. Факса нет, остается лишь надеяться, что он появится вот-вот. Хотела даже узнать, как часты рейсы из Москвы, и встречать в аэропорту, на всякий случай, но потом решила, что бессмысленно это, потому что он откуда угодно может прилететь, через Нью-Йорк, через Сан-Франциско. Нет, не надо в Ярославну играть — пусть делает то, что надо, и возвращается.
А что он там собирается делать, интересно? Ну выяснит, что тюменская группировка интересовалась смертью Кронина и ушедшими с ним деньгами, — и что дальше? Ну докопается, кто конкретно занимается поиском и проплачивает его, — и что? И так можно догадаться — проплачивает руководство компании, те люди, от которых тогда прилетали к Кронину двое тюменцев. Люди явно влиятельные, сильные, раз легко дали сорок восемь миллионов Кронину под честное слово, — да я же видела, как тюменцы эти здесь, в Москве, катались на “Мерсе” шестисотом и с мощной охраной на джипах и прилетали и улетали своим самолетом, хотя были не боссами — просто менеджерами.
А воевать с боссами — сил не хватит, у них людей и в Москве, и в Тюмени, и в других городах достаточно, и за ними такие капиталы, что купят кого угодно. Киллера нанять — можно, конечно, хотя и дорого обойдется, и нужен будет суперпрофи. Но руководство компании здесь ни при чем — я так понимаю, что Корейцу нужен тот, кто занимается поиском денег, кто, собственно, Яшино убийство и санкционировал, а если убрать его — он ведь наверняка совсем не один работает и прикрыт дай бог, — то это и будет война в чистом виде. Если узнают, кто убрал, разумеется.
Да, почти двадцать дней прошло, а я в первый раз задумалась о том, зачем Кореец улетел. И когда поняла все, почувствовала себя не слишком хорошо — это не Кронина ликвидировать, эти люди куда выше и мощнее. А Юджин, улетая, сказал, что нужно ему в Москву, чтобы порасспрашивать там людей. Ни хрена себе — расспросы! Преуменьшил, короче, опасность — потому что те, кто ищут сорок восемь миллионов, они очень опасны. Кронин-то был опасен, еще как. Он представлял собой куда менее значительную фигуру, а сколько натворил дел!
Так что поводов для того, чтобы нервничать, хватало — и молчание напряжение мое только усугубляло. Я понимаю, что звонить мне ему не стоит, и крутящийся тут фэбээровец есть лишнее тому подтверждение. Но уж факс-то мог бы отправить — да мог бы просто позвонить в то время, когда я сплю обычно, и пообщаться с моим автоответчиком. Не самому даже, кого-то попросить сказать несколько слов. Или не догадывается, каково мне, что я не верю, что он просто наведет в Москве справки и поручит работу другим?
В общем, не ездила я в аэропорт и не встречала самолеты — это для кино хорош такой сюжет, для мелодрамы. Жила как обычно, ездила на студию, на ланч и обед в городе. По магазинам ездила — по привычке, ничего не покупая практически. Лишь в одном бутике тончайшие кожаные брючки приобрела от Ферре, хотя у меня и так было несколько пар. Даже по вечерам выбиралась куда-то, чтобы не думать ни о чем. Либо в клуб какой-нибудь, либо в бар, а то и на дискотеку. И впервые за последний год торопила время, желая, чтобы оно прошло побыстрее, чтобы появился наконец Кореец и все свалившиеся бог знает откуда проблемы ушли и чтобы мы отметили Рождество и начали бы жить по-прежнему, как до Яшиного убийства, надеясь, что все восстановится, что ничего не рухнуло и все будет хорошо. Потому что не хотелось о другом варианте задумываться.
Но время — категория странная, и торопи его или не торопи, оно будет длиться столько, сколько сочтет нужным. Может тянуться, как тянется детское лечебное питье — молоко с маслом и содой, — мучительно медленно, когда уже нет сил глотать, когда задыхаешься от специфического запаха и вот-вот все хлынет обратно, а донышко чашки с каждым глотком кажется все недостижимее, все дальше, словно жидкости все прибавляется и прибавляется. Но то же время может пролетать пулей. Вспомнила, как давно, когда только вышла замуж за Лешика, купила себе бутылку ликера “Айриш крим”, казавшуюся мне символом красивой жизни, — и наливала в стакан крошечную порцию необычно вкусного и тягучего ликера, и старалась растянуть удовольствие, но всякий раз оказывалось, что вроде и не пила еще, а вот уж и дно показалось…
Как раз десятого мы с Мартеном встретились с Ричардом, великим калифорнийским политиком. Утрирую, конечно, — но раз Боб говорит, что это влиятельный человек, верить ему можно. Недаром даже на просмотр тогда его пригласил и был жутко счастлив, что тот принял приглашение. Я в газетах потом прочитала, что был на просмотре нового фильма известный политический деятель. Сейчас он сидит напротив меня, и улыбается мило, и смотрит чересчур пристально, и просит называть его просто Дик.
Дик — так Дик, хотя слово ругательное: на сленге означает “член”. Двусмысленное, короче, имечко, и сам он эту двусмысленность только подтверждает, расточая мне комплименты и облизывая меня глазами. Должна признаться, что внимание его мне приятно: видный мужчина, представительный, лет сорока, а я люблю разницу в возрасте. Так как встречаемся неофициально, он и одет соответственно: светлые брюки спортивного покроя, яркий спортивный пиджак на трех пуговицах, в соответствии с модой, рубашка поло и никакого галстука, разумеется, и мокасины на ногах. Одежда неделовому ланчу полностью соответствует — и надо признать, что этакая небрежная спортивность стоит немало. В прошлый раз он в костюме был, в совершенно простом на вид синем костюме, который, я так думаю, встал ему тысяч в пять, — да и сейчас одет на ту же сумму, одни мокасины минимум на тысячу тянут. Кстати, тут очень богатые одежду и обувь не покупают, они ее шьют на заказ. Это мы с Корейцем, пусть денег куча, посещаем магазины, хотя покупаем, естественно, эксклюзивные вещи.
Ресторан дорогой, публика солидная, и несколько человек на него косилось уже — то ли знают в лицо, все же фото его в газетах мелькает, то ли думают, кто такой подъехал сюда с охраной. Охранников немного, трое кажется, все такие киношные: темные костюмы, белые рубашки, темные галстуки, и пистолеты видны сквозь пиджаки, взбухая эрекцией. Не сомневаюсь, что Дику хотелось бы побеседовать со мной наедине, но с его примелькавшейся физиономией идти со мной куда-либо вдвоем нежелательно — лишний компромат ему ни к чему, и так, наверное, хватает грешков, судя по тому, как на меня смотрит.
Разговор такой, ни о чем — обмен любезностями, рассуждения о нашем фильме и кино вообще, вопросы о наших планах, полное одобрение следующей нашей идеи. Он прямо-таки загорается, когда Боб ему вкратце сюжет следующей картины излагает, — короче, борец с мафией, судя по реакции, особенно с русской.
— Да, это важно Боб, это очень важно и актуально — снять такой фильм. Мы впускаем людей в Америку, мы готовы предоставить им кров и пищу, дать им работу, сделать их полноправными гражданами самой великой страны мира — а они нарушают наши законы, грабят, убивают. Это ужасно — то, что они делают, — и с этим надо бороться. Бороться самым беспощадным образом. И скажу вам при этом по секрету, между нами, — закон не дает нам такой возможности, зато дает им возможность скрываться, разрешает выпускать их под залог, мешая правоохранительным органам. А надо, чтобы закон был жесток — и все причастные к мафии, особенно к этой страшной русской мафии, понесут очень строгое наказание!
Прямо-таки предвыборная речь. Умеют говорить эти политики — четко, складно и убедительно, внушая другим уверенность в своих словах, пуская в ход все свое обаяние, ораторский опыт, харизму. Причем кажется, что, если бы была распространена обратная точка зрения, он с таким же пылом доказывал бы и ее. Неважно что — важно говорить.
— Тебе не кажется, Дик, что такая вот борьба с мафией приводит к тому, что все иммигранты из России заранее зачисляются в мафиози? И они вынуждены оправдываться, доказывать свою невиновность, хотя ни в чем не виноваты. Так раньше было с итальянцами, насколько я помню: если итальянская фамилия, значит, имеет отношение к Коза Ностре. Но мафия — это отщепенцы, а большинство эмигрантов — порядочные люди. Вот Олли разве похожа на мафиози?
— Ты из России, Олли? — Очевидно, что он это впервые услышал, но интерес ко мне не погас. — Ну, я далек от того, чтобы подозревать такую очаровательную женщину. Чтобы подозревать всех русских — это уже маккартизм, охота на ведьм, а мы живем в демократическом обществе, мы не можем допустить, чтобы вернулись те времена!
Ну вот, что и требовалось доказать: поехал с той же скоростью и усердием в противоположную сторону. А Боб молодец — навел его на мысль и замолчал. Я так думаю, что больше ничего говорить не надо, тем более что Дик и так понимает, что неспроста мы тут встретились, и если бы я ему была неинтересна, он бы не приехал на ланч, отбросив свои дела.
— Надеюсь, вас никто не обвиняет в причастности к русской мафии, а, Олли? Мы не можем позволить, чтобы люди, гармонично влившиеся в наше общество, двигающие его вперед и приносящие ему пользу, обвинялись во всех грехах только из-за своей национальной принадлежности!
— Все в порядке, спасибо, Дик. Просто мы с Бобом задумались, что снимаем фильмы о русской мафии, чтобы показать Америке, что это реальная угроза американскому народу и что с ней надо бороться, — но кто-то из, как вы выразились, охотников на ведьм, может узнать, что я сама из России, и обвинить нас бог знает в чем…
Как я? Вполне в его стиле, а? Может, тоже в политику податься — хотя не возьмут все из-за той же национальности, расисты чертовы!
— …и нам кажется, что мы делаем благородное дело, вскрывая язвы общества, и не хотелось бы, чтобы кто-то создавал помехи на этом пути…
Фу, ну и выраженьица у меня. Можно заканчивать — он не дурак и прекрасно все понимает, и высоким стилем говорит по привычке, и мой высокий стиль воспринял как подыгрывание, оценив его, кажется, по достоинству.
— Знаете, я спешу — дела, сами понимаете. Может, оставите мне свой телефон, Олли? Мы бы с вами обсудили эту проблему.
— Конечно, Дик, с удовольствием.
Даю визитку, на которой только номер мобильного указан и офиса еще, конечно, — у него, вообще-то, моя визитка есть, но тогда позвонить он не решался, а эта как бы и является разрешением. Мило прощаемся, вновь обмениваясь комплиментами. Не знаю, что нам это даст, но чувствую, что мне гарантирована головная боль, потому что чувствую, что он позвонит и надо будет что-то делать. А Мартен счастлив, естественно, — пусть неофициально, но заручился поддержкой на случай возникновения каких-либо проблем со студией. Понятно, что он не для меня старался, а для себя, оберегая свое имя и свои деньги, — но разве я могу его в этом упрекнуть? Для него дело превыше всего — знаю, что нравлюсь ему, и тем не менее он сам меня толкает в постель с этим Диком. Интересно, как он отреагирует, если я ему потом скажу, что возжелал меня конгрессмен, а я отказала? Изобразит невиновность на лице, закричит, что и не предполагал, что тот позволит себе такие желания, — или огорчится и разволнуется?..
…А может быть, была права моя мама, когда-то давно, уже после твоей смерти, сказавшая мне, что я все время говорю о деньгах и думаю о них, наверное, тоже постоянно, — хотя я всего-навсего ответила на ее вопрос, на что я живу, притом не слишком честно ответила. Она подразумевала, что я стала с тобой жить из-за денег и не уходила от тебя из-за них же, и тебя убили из-за денег, и из-за них же и могла погибнуть вместе с тобой. И наверняка на могиле моей она думала то же — все из-за денег.
Я когда-то считала, что главной движущей силой является секс: из-за него происходят революции и перевороты, совершаются ошибки и открытия, люди достигают чего-то или что-то теряют. Я долгое время все объясняла сексом: взятие Бастилии, Великую Октябрьскую, открытие Америки. Может, хотел кого-то Колумб жутко — даже не кого-то, а королеву Испании, если верить Голливуду, — и совершил открытие, чтобы ей показать, кто он, и в расчете на то, что она снизойдет до него. Может, кого-то кто-то из революционеров жутко хотел, какую-нибудь графиню, но это было невозможно из-за разницы в социальном положении, вот он и свергнул существующий строй, ну и все в таком духе, короче. Вот она, я — ярая последовательница Фрейда, детально ознакомившаяся с его учением только здесь, в Штатах.
А потом поняла, что секс — на самом деле движущая сила, но далеко не главная. Главная — это деньги, и хотя я их люблю за то, что они многое мне дают, я не могу не признать, что все беды в моей жизни произошли из-за них. Ведь ты погиб из-за денег, и Олю Сергееву убили из-за денег, и Яшу по той же причине, и у меня сейчас могут быть серьезные неприятности из-за них же. Остается лишь надеяться, что не будет никаких неприятностей в Москве у Юджина.
То есть беды не конкретно из-за зеленых бумажек, а из-за того, что кому-то хочется их иметь все больше и больше и остановиться он не может. Вот я, например, — миллионерша, денег у меня и вправду очень много, больше, наверное, чем мне надо — на счетах Яшиной корпорации в Нью-Йорке, на моем личном счету, на счету студии, в Швейцарии, опять же, почти двадцать миллионов у меня. И больше мне не надо, не ради них я хочу снимать второй фильм, не ради них открыли стриптиз-клуб, и, если бы мне все это было неинтересно, я жила бы себе спокойно, ни во что не влезая, ни во что не вкладывая средства, вполне удовлетворенная тем, что имею, — даже несмотря на то, что живу в Америке, где самые богатые продолжают преумножать богатства, где Шварценеггер помимо приносящих ему кучу денег съемок владеет еще самым престижным риэлтерским агентством и рестораном австрийской кухни и еще “Планету Голливуд” открыл вместе с другими звездами.
В Америке говорят, что нельзя быть слишком богатым. Я-то точно знаю, что есть предел, что лично мне и миллиона бы хватило до конца жизни, — но это потому, что для меня деньги есть просто возможность нормально существовать, без особых излишеств. Но кому-то всегда мало, и из-за этого все беды — для кого-то деньги становятся не символом преуспевания, не способом осуществления своих желаний, но самоцелью, болезнью даже. Словно заглянул человек в лицо знакомой по греческой мифологи Медузы Горгоны, у которой вместо глаз золотые доллары, и взгляд оторвать уже не может, и денег ему нужно все больше и больше, хотя он и так богат, и живет он уже под гипнозом, не в силах избавиться от опасной своей зависимости, да и не задумывается даже об этом.
Это я про Кронина, моего несостоявшегося супруга. Ну чего ему не хватало? Президент банка, дом в Майами, одиннадцать миллионов в цюрихском банке, да и в Москве, наверное, было кое-что. Нет, все мало. По договоренности с тобой вложил три миллиона долларов в какое-то предприятие, которое, в свою очередь, занялось организацией финансовых пирамид и прочими делами. И при этом договоренность была, что деньги эти уйдут на счет в Америку — ты их через Яшу намеревался отмыть — и будет на них снят фильм, а уже потом господин Кронин получит свою часть. Кронин тогда согласился охотно — что случись, он ни при чем оказывался, — и денег было заработано в десять раз больше, чем он вложил. Только вот ждать выхода фильма господин банкир не хотел — стал тебя убеждать вернуть ему треть прямо сейчас, а остальное оставить себе, но ты отказал жестко, напомнив про уговор, и тогда Кронин убийство твое организовал. Не мог подождать? Боялся, что обманешь? Нет, нет и нет. Жадность, желание получить все, и побыстрее, — вот что им руководило.
А Хохол, которого он нанял для твоего устранения? Ему чего не хватало? Обеспеченный человек, один из самых твоих близких, второй после Корейца — поднявшийся, кстати, благодаря тебе. Но как только Кронин сказал ему открыто, что предпочел бы иметь дело с ним, нежели с тобой, и если Хохол вернет деньги, то половина, то есть пятнадцать миллионов, будет Хохлу принадлежать, забыл и о ваших с ним отношениях, и вообще обо всем. А через год, когда ничего найти Хохлу не удалось, Кронин ему предложил со мной разобраться — уверен был, что я знаю, где деньги. Хохол и это организовал — все по той же причине: богаче хотелось стать.
Я даже подумала как-то, вспоминая его, что дьявол многих подвергает испытаниям, брызгая на них дьявольской своей, вельзевуловой кислотой, — и кто-то испытание проходит нормально, как я, к примеру, равнодушная к деньгам, а кто-то его не выдерживает, поскольку подвержен коррозии, и превращается в чучело, в муляж. Как Хохол, у которого вельзевулова кислота разъела душу, а дырки соломой были заткнуты. Потому он только внешне и напоминал прежнего человека, внутренне став совсем другим. А если бы сохранял он способность нормально мыслить, мог бы предположить, что, коли дело выгорит, Кронин и его уберет; мог бы задуматься и над тем, что все рано или поздно вскроется.
И что в итоге? Кронин убил тебя, и Олю, и фактически Хохла и сам из-за этих денег погиб, и если бы не подорвал его Кореец, тюменцы бы с ним разобрались. А теперь вот Яша ушел из-за этих денег и больных ими людей, и Кореец в серьезной опасности, и я рискую, хотя и не жизнью, и вместе с нами, кстати, Мартен, который, опять же, вполне бы мог обойтись без тебя и меня и сам найти деньги или ждать, пока придет его час. Но увидел богатого, да к тому же приятного человека, пусть и из России, и захотелось сделать себе имя и заработать заодно. И даже не спрашивал себя, что за человек перед ним и откуда у него такие бешеные деньги. А теперь, кажется, раскаивается, но поздно уже, слишком поздно. Случись что, и Мартен в дерьме окажется, если только не вывернется чудом.
Так что ты права была, мама: все из-за денег. Но в то же время потребуй кто вернуть кронинские деньги не от Яши, а от меня — я бы из принципа их не отдала: слишком много людей из-за них погибло…
Пятнадцатого опять фэбээровец позвонил, Бейли. Попросил встретиться с ним в городе. И снова ничего конкретного, отчего у меня возникла почти стопроцентная уверенность, что он просто так хочет со мной встретиться. О делах почти не говорили — я только поинтересовалась, как продвигается расследование Яшиного убийства, а он, в свою очередь, спросил, не прилетел ли мистер Кан, и все. Дальше о чем угодно, только не о деле. И хотя он был само обаяние, я чувствовала, что опасность от него исходит, от этого молодого, очень приятного мужчины, — но внешне ничем своих ощущений не выдавала.
И соблазнять его не хотелось — хотя и видела, что он хочет. Но тут другая идея в голову пришла — как нейтрализовать опасность, которую он собой представляет. И разговор перевела совсем в другое русло.
— Вы женаты, Джек?
— Нет, Олли. Только не подумайте, что я голубой — в ФБР с этим строго. Просто слишком много работы, да и мне всего тридцать один.
— Но на девушек времени хватает, не отпирайтесь, я знаю. Такой тип девушкам нравится. Признаюсь, вы даже мне нравитесь, хотя я люблю взрослых мужчин. Скажите честно — у вас много герл-френдз?
Он смущается, слишком интимный оборот принимает беседа, но, кажется, делает вывод: между нами установятся интимные отношения — и потому откровенничает, рассказывая о своих былых и нынешних увлечениях и связях.
— А ты, Олли? — слава богу, теперь его “you” уже звучит как “ты”.
Думала сказать, что была замужем, но вдруг он пока не знает ни о чем, ничего не проверял, не выяснял, на чье имя был открыт предназначенный тобой на фильм счет. И не знает, кто вкладывал деньги в Яшин бизнес, и других бизнесменов российских подтягивал, и помог ему в итоге организовать мощную финансовую корпорацию.
— О, я люблю мужчин — но я слишком ветрена, так что людям серьезным лучше со мной не связываться.
Видя, что он проглотил наживку, начинаю ему рассказывать про то, как молодежь занимается сексом в Москве — как раньше занималась, когда я была школьницей и не было ни у кого своих квартир, не было порнофильмов и журналов типа “Пентхауса”, — и про проституцию, и про многое другое. Отмечая, что ведь он возбудился, точно возбудился, и сейчас совсем не думает о том, что, может быть, я специально рою ему яму, — или же уверен, что это совсем не яма и он из нее всегда выберется. А я продолжаю излагать свои впечатления от отношения к сексу в Штатах, от скудного ассортимента секс-шопов и национального стремления вернуться к семейным ценностям, о том, что американское общество представляется мне пуританским. Когда вижу, что он дошел до кондиции, перевожу разговор на любимое мужское развлечение Америки — стриптиз. О том, что хотела бы посмотреть сама, но понимаю, что женщинам в такие места лучше не ходить. И тут же, как бы невзначай, вспоминаю, что слышала от кого-то из киношников, что открылось недавно новое заведение в городе, весьма элитное, с фантастически красивыми, чувственными девицами, исполняющими “прайвэт дэнс” в отдельных комнатах, переодевающимися и меняющими с помощью париков цвет волос по желанию клиента.
— Все хотела отправить туда Юджина, чтобы потом поделился впечатлениями, — но сам понимаешь, что потом нам стало не до того. Может, ты сходишь, Джек — я бы отвезла тебя туда, запомнила специально адрес? А потом ты бы мне рассказал. Может, ты увидел бы там что-то такое, что было бы для меня откровением и помогло бы мне стать более сексуальной?
Опасная игра — может ведь и заложить потом полиции. Но сейчас он возбужден и подвыпил — я постаралась, хотя сама почти не пила, объясняя, что за рулем, а ему проще, потому что он на такси. Тем более девицы сами ни к кому не пристают — а если он пристанет к ней и между ними что-то будет, то это ведь его вина уже, это он ее заставил нарушить все правила путем подкупа. Зато если между ними что-то будет, пленка мне очень пригодится — может быть, пригодится, хотя не хотелось бы, чтобы наступил такой момент, и, судя по тому, что он не рассказал о расследовании, он и не должен наступить. Но, как Кореец говорит, лучше перебдеть — а я ему верю.
Он клюет, кажется, — хорошо, что играть я умею, давно уже опробовала актерское мастерство на мужчинах. В свое время и невинность имитировала, и неискушенность, и испуг, и бескрайнюю развратность, и дикую страсть — и, хотя до тебя я ни с кем не кончала, все верили, что я с ними испытываю кучу оргазмов. Правда, давно не практиковалась — в последний раз с Крониным играла, и ведь переиграла его, выиграла у старого недоверчивого хрыча. Благодаря этой игре даже вырваться удалось, когда они меня прижали с начальником его охраны и предъявили мне фото, на которых я с Корейцем в ресторане и у тебя на кладбище. И то я выкрутилась, найдя правильные слова и жесты, и Кронин раскаялся и прощения просил, а я знала, что была на волосок от смерти. Потому что человек, легко распорядившийся убить тебя, а потом и меня, с такой же легкостью убил бы меня еще раз — на сей раз за то, что помогла ему стать жертвой махинации и потерять огромное количество денег, авторитет, работу и жизнь в итоге.
Да, это была игра, не чета нынешней. И знакомство наше выглядело случайным, и произошло по его инициативе, и первый интим был как бы по его воле, и мое увлечение им казалось реальным, и мои слова о том, что я рассталась с очень близким человеком, поскольку поняла, что деньги для него важнее меня, и очень переживаю это, и теперь хочу уехать за границу на год или два. Он именно из-за этого и пошел на сделку — ведь я ему сказала, что он мне очень нравится, но от намерения уехать из Москвы я отказаться не могу, а его богатство на меня впечатления не производит, равно как и то, что он президент банка, и намекнула, что, если бы он готов был отойти от дел и уехать со мной, я была бы счастлива. Он клюнул, хотя до этого ни на какие предложения американцев и арабов не реагировал. А тут клюнул, утратил бдительность, поверив мне и размечтавшись о жизни с молодой женой где-нибудь в Майами, где был у него особняк.
Правда, он и так бы мог уехать: неужели не хватило бы нам его швейцарских денег? Одиннадцать миллионов, как-никак, да и в Москве у него миллион был, как минимум, а скорее всего, побольше. Или он представил, как я останусь после его смерти безутешной вдовой с кучей детей, которых мне не на что будет кормить? Или думал о наследнике, с детства необычайно серьезном деловитом мальчике с умными глазами, который пойдет по стопам отца и увековечит его фамилию в названии своей фирмы и завоюет потом весь мир? Признаться, сомневаюсь, что он заботился о том, каково мне будет после его смерти, — да и не собирался он умирать, он жить планировал еще лет двадцать, как минимум, — и думаю, что именно из жадности решил он провернуть последнюю в своей жизни сделку.
Но он продолжал мне верить, даже когда понял, что попался. Даже виллу в Майами на меня переписал и счет цюрихский на мое имя перевел, чтобы, если что случится, всем показать, что денег у него нет совсем. И даже возникшие из-за тех фотографий подозрения я развеяла моментом, сказав, что выпала же дуре судьба — полюбить человека и пытаться от него забеременеть, а взамен выслушать обвинения в попытке обмануть этого самого человека. Он поверил, потому что не ждал этих слов и потому что я напомнила ему: не я к нему пристала, а он ко мне, и не раз ему доказывала, что деньги его мне неинтересны — я сама небедная. Даже когда я пропала вместе с его приближенным, до последнего момента он наверняка был убежден, что меня похитили его недоброжелатели, — потому-то и послала ему на пейджер сообщение: “Когда встанет, позвони. Твоя Л.” Послала в день отъезда из Москвы, еще не зная, что через пять минут после звонка в пейджинговую компанию его “Вольво” взлетит на воздух и я услышу этот взрыв, потому что Кореец специально припаркуется по пути в аэропорт около кронинского дома.
Так что это была игра. Игра, после которой я себе сказала, что больше играть уже не имеет смысла, потому что там ставкой была жизнь. Но и сейчас ставка была высока — мое спокойное будущее, — и по этой причине играла я всерьез. И чувствовала себя как великий некогда актер, после долгого перерыва вышедший на сцену и начинающий постепенно вспоминать слова, интонации и жесты и примерять их к новой роли в новом спектакле. И не знающий еще, ждет ли его награда в виде аншлага, летящих на сцену цветов и грома аплодисментов или провал и гнилые помидоры из полупустого зала и поспешное падение занавеса. Театр, конечно, великое искусство, но ему не было бы равных, если бы от игры актеров зависела их жизнь, если бы за плохо сыгранную роль их убивали или сажали. А слова “не верю” звучали бы не упреком или выговором, но смертным приговором.
— Мне не очень нравится твое предложение, Олли. — А у него язык уже чуть заплетался, все же четыре “драй мартини” для американца много, они, как правило, пьют по чуть-чуть. — Мне кажется, что это как-то неудобно.
— Когда мне было шестнадцать лет, Джек, я сказала себе, что в отношениях между мужчиной и женщиной нет ничего неудобного, и с тех пор следую этому правилу. — Ну это я преувеличила, конечно, на самом деле я себе в четырнадцать это сказала, даже в тринадцать. — Жаль, мне моя мысль понравилась — узнать от тебя что-то очень интимное и в каком-то смысле извращенное: я ведь обожаю разные извращения, они так разнообразят жизнь, делают ее такой интересной. Но если тебе не нравится, забудем о нашем разговоре…
Хватит его подталкивать, и так уже переборщила, кажется, и беседа у нас чересчур откровенная. Делаю вид, что все нормально, что я ничуть не огорчена, при этом показывая как бы тщательно скрытое легкое разочарование, которое он, как спецагент ФБР, должен бы заметить.
— Что ж, я, в любом случае, собиралась уезжать — мне надо еще заехать на одну вечеринку. Жаль, что не могу пригласить тебя с собой, Джек Если захочешь — или если надо будет по работе, — позвони, о’кей? Ты прав, наверное, — тем более что то заведение, про которое я тебе говорила, оно очень дорогое, и там нужны наличные. Хотя я думала оплатить твой поход, ведь это отчасти ради меня. Ну что ж, мне пора…
Джек не так хорошо контролирует эмоции, как я. Может, спиртное тому виной? У меня такое впечатление, что он понял, что я ему хотела показать, — и теперь ему кажется, что если бы он поехал в этот клуб, то у нас с ним потом могло бы что-то быть после его откровенных рассказов о своих впечатлениях. Не сегодня, не завтра, но могло бы — причем в самом ближайшем будущем. Он ведь должен понимать, что с возращением мистера Кана наше общение прекратится, ограничится деловым — и должен ценить время и ухватиться за возможность, пока она, сорри за тавтологию, возможна.
— Может быть, ты завезешь меня по пути в этот клуб, Олли? Интересно посмотреть, что же такое стриптиз для богатых, — и с удовольствием расскажу потом тебе.
— О, как прекрасно! — изображаю прямо-таки детский непосредственный восторг. — Чудесно! Обещаю, в свою очередь, рассказать о том, что такое мужской стриптиз, я видела как-то в Москве. Прекрасно! Такой опытный мужчина, как ты, сможет мне все передать. Я так хотела бы перенять навыки стриптизерши и как-нибудь станцевать такой прайвэт дэнс для мужчины…
Он уверен сейчас, что после его посещения стриптиза мы встретимся в следующий раз в более уединенном месте и, когда он мне все расскажет, я буду танцевать перед ним и для него. В общем-то, верно — так я и сказала, пусть и завуалированно. Как там говорится — надежды юношей питают? А что касается мужского стриптиза, то я соврала — никогда не ходила и не пошла бы в жизни, потому что мне это неинтересно. Членов я перевидала достаточно, а раздевающийся под музыку мужчина меня не возбудит — меня куда больше возбуждает с сопением срывающий с себя одежду Кореец, когда нам обоим захотелось вдруг и нет сил идти в ванную и откладывать процесс.
Я, вообще, к стриптизу равнодушна — и к мужскому, и к женскому. На мой взгляд, любить стриптиз, возбуждаться от него — это хотеть то, что движется. Мужчина, пришедший в стриптиз-клуб, представляется мне чудовищем из фильма “Хищник”, в котором еще Шварценеггер играл, — мужчина, как то чудовище, видит не женщину конкретную, а нечто расплывчатое, дергающееся, сбрасывающее с себя тряпки. Да и, вообще, искусственно все это, этакий гомункулус. Другое дело — просто танец обнаженной женщины, естественный и искренний. В этом я вижу нечто первобытное, языческое, некий акт слияния с природой, растворения в ней: танцующая разливается в воздухе, вздымается языками пламени, стелется по земле, и в танце этом все стихии приобретают ярко выраженную сексуальность, рождают еще одну стихию — желание…
…А он ничего в постели — говорю себе, когда на следующий день просматриваю видеозапись, сделанную в одном из номеров. Выбрал себе худенькую и темную — льщу себе, что единственную, более или менее напоминающую меня, хотя я совсем другая, — и она танцует для него, а потом имитирует акт в постели и делает это неплохо.
Со смертью Яши напряженнее стало с клубом. Раньше Кореец забирал деньги у Сергея, у того менеджера, что Яша нам дал, а теперь мне приходится. Через сейф в банке, разумеется. Стремно. Особенно в свете нынешней ситуации, тем более что деньги мне не слишком нужны, а к кассетам я давно утратила интерес. Я уже через неделю после того, как мы открыли клуб, подумала, что он нам абсолютно не был нужен: сцены все однообразные, ничего интересного, а риск есть.
Сергей, кажется, удивился, когда я ему сама позвонила и сказала, что мне нужны записи за прошлый вечер. Подъехал, куда я сказала, и все передал без вопросов, плюс конверт с деньгами за последние две недели. Пятьдесят тысяч наличными — с учетом того, что он оставляет свой процент себе и девицам платит, а официальные доходы идут на счет. Я и не подозревала, что это такой доходный бизнес. Ладно, Юджин вернется, и они разберутся в реальных доходах и расходах — он его опасается, по-моему, что разумно, и вряд ли будет врать.
Главное, что не зря мы его открыли, этот клуб: он полностью оправдал свое существование тем, что, кажется, дал мне возможность слезть целой и невредимой с крючка, если меня на него подцепят. Конечно, не исключено, что из-за клуба неприятностей будет больше, чем из-за чего-либо другого: это единственный нелегальный бизнес, в который мы вовлечены. Поймай нас на нем — и можно будет обвинить нас в чем угодно, начиная с подделки видов на жительство и кончая тем, что мы руководим русской мафией. Но сейчас об этом не думается — сейчас другое важнее.
Поэтому внимательно всматриваюсь в происходящее на экране. Вот она танцует перед ним просто в купальнике, вот остается голой, вот переходит на постель, вставая задом к нему на четвереньки, бесстыдно раздвинув ноги, двигаясь навстречу невидимому мужскому органу. А вот она в той же позе, только уже боком к нему, имитируя наличие второго мужчины, который спереди, жадно открывая рот и принимая второго невидимку. А вот она на спине, а вот сверху, а вот и возбудился мой юный друг и говорит ей что-то, а она, словно знает, что камера ее видит, пожимает плечами, кивая неуверенно головой. Вот он достает деньги из кармана — пятьсот долларов, которые я ему дала. Американцы с собой наличных не носят — если только не имеют отношения к мафии и нелегальному бизнесу, — но я ношу по старой, московской привычке порядка тысячи-двух, так что было чем его ссудить.
Фигура у него хорошая — широкоплечий, мускулистый, и член немаленький. Так стоит, что он даже не обращает внимания на игрушки, которые она ему показывает: он просто трахаться хочет, бесхитростно и конкретно. Что ж, дело его. Страстно так берет ее сзади — надеюсь, что он меня в этот момент представляет, развратный. И долго это делает, минут двадцать, кажется. Может оттого, что выпил? Но это не имеет значения. Важно, что он кончает наконец, а девочка меняет ему презерватив и крутится перед ним дальше. Интересно, попросит ли он ее о чем-нибудь этаком — ну, в попку, например, или высечь ее или что еще? Девка молодец, словно слышит меня, сама его разогревает — снова показывает ему танец, на этот раз с искусственным членом. Он притягивает ее к себе и член гладит, словно никогда таких не видел. Может, в рот его возьмет — это было бы здорово.
Нет, не берет. А вот наручники берет, и плетку тоже, и рассматривает с интересом. Она протягивает ему руки — профессионально он их надевает, в мгновение ока, и улыбается, довольный собой. Понятно теперь, почему он себе выбрал такое место работы. О, великий Зигмунд Фрейд!
Девица нагибается призывно, а он ждет чего-то. Ну давай же, давай! Класс — стегнул пару раз, и хотя слышимость нулевая, слышу ее фальшивые стоны. Он, правда, застеснялся тут же — сильны все же в человеке комплексы, не дают расслабиться, даже когда, казалось бы, можно это сделать — он развернул ее к себе, и она его ртом довела до оргазма, потратив на это еще минут двадцать.
С чего это я сказала, что он ничего в постели? Если только в том смысле, что “ничего” и значит “ничего”, то есть ничего особенного.
Ладно — сорок минут, пятьсот баксов. Из них минимум триста наши с Корейцем, хотя точных цифр я не помню. И вдруг ощущаю себя меценаткой: неплохо девицы зарабатывают в моем заведении, а? Тысяч так по десять, как минимум, у них в месяц должно выходить — и это уже за вычетом оплаты квартиры и еды. Вечер танцуют, вечер эскорт-услуги, если есть спрос, а нет, так те же танцы. Очень неплохо.
Бог с ними — клуб мне больше не нужен. Но службу он свою сослужил — и эта кассетка будет лучшим средством сдержать ретивость мистера Бейли, специального агента ФБР. Когда Юджин вернется, надо будет с ним переговорить на эту тему — может, проще его закрыть, этот клуб, а потом продать, чтобы не опасаться ничего? Жаль, конечно, — хотелось бы поднять секс на такую же высоту, на какую в свое время подняли меценаты театр и живопись, хочется, чтобы он считался таким же искусством. Увы, увы…
— Да, Дик, конечно, узнала. Очень рада вас слышать. Как я насчет того, чтобы встретиться в воскресенье? Мне перезвонить Бобу? А, вы имеете в виду вдвоем? С удовольствием, конечно, с превеликим удовольствием. Да, я понимаю, что в публичном месте этого лучше не делать. Знаете — приезжайте ко мне, вот мой адрес. Обед с меня, обещаю. Как насчет мексиканской кухни? Отлично, в воскресенье в восемь. Договорились, Дик, до встречи…
Долго он собирался — обдумывал, связываться со мной или нет, и желание победило? Мне почему-то сразу показалось, что похотлив наш конгрессмен, — впрочем, так же, как и наш президент, которого уже столько девиц обвиняли в сексуальных домогательствах, что я со счету сбилась. Последняя, не помню, как ее зовут — Пола Джонс, что ли? — уверяет, что он снял перед ней брюки и хотел, чтобы она сделала ему минет. И лучшим доказательством своих слов считает то, что может предоставить описание полового органа мистера Клинтона. Интересно, что в нем такого запоминающегося — цвет, размер, или легкомысленная татуировка, или изящное золотое колечко, продетое сквозь плоть? Вот что значит иметь молодого президента — ни от Никсона, ни от Форда, ни от Рейгана такого, кажется, и не ждал никто. А вот Кеннеди тоже был хорош — одна связь с Монро чего стоит. Да и до нее он, наверное, не застаивался. Почему-то не удовлетворяла его великая красавица Джекки. Думаю, что и Онассис-то на нее польстился потом только потому, что она считалась суперкрасоткой, да к тому же вдовой Кеннеди.
И что же мы будем делать с Диком? Компромат на Бейли у меня есть — хотя вот уже второй день задаю себе вопрос, компромат ли это: он ведь холостой и имеет право трахать кого угодно, кроме тех, кто относится к числу подозреваемых в том или ином прегрешении. Другой вопрос, что он за это платит деньги и это видно — а заодно искусственный член поглаживает, и плеткой пользуется, и наручниками, хотя и без фантазии. На мой взгляд, достаточно для того, чтобы можно было обвинить его в извращениях, — но это ведь не я буду решать. И сработает или нет пленка в случае нужды? Чем дальше, тем больше у меня сомнений по этому поводу.
Он мне, кстати, перезвонил через день после посещения стриптиза, видно, день ему на обдумывание ситуации был нужен, или не решался, или думал, что глупо поступил, и, разумеется, не догадывался, что запись его акта у меня. Но я от встречи отговорилась, перенесла на сегодня. Ладно, потеряю еще один вечер, выслушаю его рассказ, хотя он свое приключение от меня наверняка скроет, и сообщу под конец, что завтра-послезавтра прилетает Юджин. Если он слушает мой телефон, то должен как-то среагировать, потому что звонка на самом деле не было, — я тут же пойму, прав ли был Кореец в своих подозрениях. А Джеку дам понять, что более личная встреча у нас с ним обязательно будет, потому что он мне очень понравился, — будет, но не сейчас, как-нибудь потом.
А вот что делать с Диком? Понятно, что в ресторане ему со мной встречаться не хочется — ему хочется в мою постель. И тут я осознаю, что совершенно к этому не готова, — да, была когда-то жрицей любви, но после Кронина сказала себе окончательно, что жрица, проповедовавшая свою религию среди людей, теперь уходит в храм. Слишком сильной была последняя моя проповедь, потребовавшая приложения всех сил, всего мастерства, — и потому последней. К тому же у меня Кореец был, второй после тебя мужчина, доставляющий мне удовольствие, и никого другого мне не хотелось — были одни лесбийские контакты. Последний был как раз в ночь перед моим днем рождения, но с того дня, как начали жить вместе с Корейцем, больше ничего не было — не хотелось. Джудит, которая моей любовницей была в течение двух месяцев, обиделась на меня здорово — я ей нравилась сильно, а может, даже что-то более серьезное у нее ко мне было, хотя она такая же бисексуалка, как и я. И карьеру в Голливуде сделала за счет классной фигуры и готовности раздвинуть ноги перед нужным человеком.
А сейчас сама мысль о том, чтобы отдаться мужчине, мне показалась противной. И не только потому, что знала заранее, что удовольствия он мне не доставит: мне и не нужно было это удовольствие. И так странно стало: я, лишившаяся девственности в тринадцать лет, жутко развратная до встречи с тобой особа, до сих пор живо интересующаяся сексом и всем, что с ним связано, вдруг понимаю, что не хочу ложиться с мужчиной в постель. Что это со мной — снова стала сторонницей моногамии, которой была, когда жила с тобой? Но сейчас надо было внушить себе, что это важно, что это то же самое, что с Крониным: сделать это необходимо — потому что мирная жизнь кончилась, введено военное положение, а по законам военного времени в ход надо пускать все оружие, от ножа до собственного тела. Но сначала надо встретиться с Бейли, не давая ему понять, что есть у меня запись его полового акта с проституткой — почти что в извращенной форме, — а там посмотрим…
— Ну как, тебе понравилось, Джек? — спрашиваю минут через тридцать после того, как встретились в мексиканском ресторане и уже вот-вот заказ должны были принести. Мы пока потягивали пиво, а он все старательно избегал этой темы, опять задавал не новые уже вопросы по поводу Яши и Юджина и чаще называл меня мисс Лански, чем Олли. Я все ждала и ждала, и наконец решилась, тем более что надоела его серьезность.
— Да, спасибо, мисс Лански… Олли. Очень познавательно. Масса впечатлений… но, может, поговорим об этом потом, в другой обстановке? Просто возникла масса дел, и мне завтра придется лететь в Нью-Йорк. Начальство вызывает…
— Жаль. Я-то рассчитывала, что ты поделишься со мной. Признайся, Джек, ты увлекся стриптизершей и это слишком лично, чтобы об этом говорить? Или в наших дружеских отношениях что-то изменилось? — Черт, не нравится мне эта беседа и его отлет в Нью-Йорк, вряд ли сулящий лично мне что-то хорошее.
— Нет, конечно, нет. Надеюсь, мы встретимся еще, как только я вернусь. Это будет дня через два-три. Да, я должен вам деньги, Олли…
Кладет на стол конверт, подталкивая его ко мне. Это уже совсем никуда не годится. То есть понять его можно — как-то нехорошо брать у женщины деньги на стриптиз, — но он должен понимать, что я человек совсем не бедный, куда богаче его, тем более что я его на это подговорила.
— Нет-нет, Джек, считай, что я спонсировала твой визит туда ради подробного красочного повествования. Мне это не просто интересно как женщине — я не стала говорить в прошлый раз, но у меня была идея использовать образ стриптизерши в кино. “Стриптиз” с Деми Мур показался мне не слишком серьезным фильмом, да и сенатор — ну, Берт Рейнолдс, — он там такой идиот, каких в жизни наверняка не бывает. Так что я была заинтересована в твоем походе больше, чем ты…
Он решительно качает головой, пододвигая конверт все ближе.
— Что-то случилось, Джек? В прошлый раз ты был приветливей и откровенней. Я и вправду начинаю верить, что какая-то сприптизерша похитила не только то, что они обычно похищают, но и сердце…
Слава Богу, улыбнулся наконец. Какой-то он слишком застенчивый для своих тридцати лет — или ему просто непривычно говорить с молодой, красивой, богатой женщиной на такие темы?
— Нет, все о’кей, Олли. Я обязательно все расскажу, когда вернусь, — думаю, тебе понравится мой рассказ. Я все же агент ФБР, а значит, вижу больше, чем другие и подмечаю такие детали, на которые другие просто не обращают внимания. Просто я несколько озабочен тем, что меня вызывают в Нью-Йорк. Выяснены кое-какие новые подробности…
Да, может, ты и хороший профессионал — а вот камер не заметил. А что касается твоего вызова в Нью-Йорк — надеюсь, это не со мной связано.
— Что за подробности?
— Пока не могу сказать: ничего не проверено до конца. Скажи мне, Олли, а почему менялись фотографии на твоих документах?
— Пластическая операция. Ты же должен это знать.
— Ну да, конечно, просто уточнил. А почему тебе делали пластическую операцию? Предыдущих фотографий не сохранилось, но я не сомневаюсь, что ты была красивой женщиной!
Господи, какая бестактность — “была”!
— Нет, Джек, я была ужасным уродом с заячьей губой, кривым длинным носом и крошечными глазками. В этом вся причина…
Он опять улыбается, но как-то неуверенно, не зная, верить мне или нет.
— Джек, а чем вызван столь пристальный интерес к моей скромной персоне? Меня подозревают в убийстве Цейтлина или в том, что я возглавляю русскую мафию в Лос-Анджелесе?
— Да нет, нет. Это же расследование, приходится отрабатывать все варианты.
Что ж, значит, у меня не паранойя — значит, передалось мне от Корейца предвидение опасности. Значит, в воскресенье, двадцать второго декабря, уважаемый конгрессмен будет моим желанным гостем.
Бейли прощается где-то через час, и я вижу, что уходить ему не хочется, но и остаться он не может, потому что проявляет к моему прошлому слишком пристальный интерес. Возможно, он сомневается в моей кристальной чистоте и незапятнанности и не хочет пятнать себя. Все понятно, Джек, все понятно. Только вот боюсь, что не тебя вызвали в Нью-Йорк, а ты сам туда летишь с новыми фактами, касающимися мистера Лански, ближайшего сподвижника мистера Цейтлина, и, соответственно, продолжателей его дела: мистера Кана и мисс Лански, которая, по логике вещей, должна быть миссис, как и подобает жене или вдове. Но она почему-то “мисс”. Но если бы это было главной проблемой — не беда. Может, мне хочется скрыть, что я была замужем, а потому и представляюсь так. Но главная проблема, боюсь, совсем не в этом…
— Благодарю, Дик. Я старалась…
Он улыбается, польщенный, и я делаю вид, что польщена его комплиментом по поводу стола. Как будто я что-то умею готовить! В юности, кстати, не раз собиралась научиться, пытаясь разделить традиционную точку зрения, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок. И что мужчину надо вкусно накормить, так как это создаст ему соответствующее настроение и сил придаст. Но после нескольких неудачных экспериментов на кухне поняла, что это не мое, — если уж он приходит ко мне, то должен приходить уже в соответствующем настроении и силы у него должны быть, а если не хватает, то их должно придать созерцание меня.
Для любителей интимного вечера на моей территории — такие вечера, впрочем, случались редко, только когда родители куда-то выбирались, — стала ограничиваться коробкой конфет, бутылкой шампанского и свечкой, тускло мерцающей в подсвечнике из черного металла, и пением трогательного, изысканно-старомодного романса. Ставила ногу на педаль пианино, как бы не замечая, как разъезжаются полы черного шелкового халата и показывается подвязка, манерно изгибала шею, прикрывала томно глаза, облизывала двусмысленно губы и начинала петь низким, чувственным голосом какое-нибудь "Утро туманное”. Как правило, уже через несколько аккордов ощущала на маленькой груди судорожно сжимающиеся пальцы моего зрителя, прикосновение языка к шее и губы, ищущие мочку уха. Я тогда смеялась, закидывая голову, давая ему возможность схватить меня крепче, и кокетливо говорила:
— Да, ты прав, я плохая певица — но кое-что я умею получше…
И уже без смеха смотрела в глаза, сбросив руки с клавиатуры, и начинала наигрывать что-то веселое совсем в другом месте…
С тех пор ничего не изменилось, разве что играть я ему не собиралась, и не только из-за отсутствия пианино. А еду из ресторана привезли перед его приходом, мне только оставалось разогреть в печке то, что надо было разогреть, да расставить блюда на столе, да бутылку текилы выставить и несколько бутылок пива. Я, вообще, предпочитаю есть в ресторанах: здесь все так едят, за исключением, может, обеда, а по-русски — ужина, — потому что в ресторане ненамного дороже, чем если дома готовить что-то. Это в Москве, чтобы сходить одному в ресторан, нужно минимум пятьдесят долларов, а порой вдвое и даже вчетверо больше. А здесь и двадцати достаточно, что при местных заработках небольшие деньги. Кстати, это парадокс: во всем мире те же китайские рестораны и японские жутко дешевые, куда дешевле обычных, — а в Москве в “Саппоро” надо долларов сто пятьдесят — двести выложить на человека, а в китайском — сотку.
Москва вообще город парадоксов: там и машины стоят вдвое больше, чем во всем мире, и спиртное, и еда, и вещи. Ну, с магазинами понятно: пошлины. Государство хочет, чтобы народ поганые “Жигули” покупал. Но вещи-то почему?
Что-то не о том я думаю. У меня же гость. Правда, если бы не эта чертова ситуация, он бы совсем был бы неинтересен — и он должен это понимать, раз объявилась я только тогда, когда у меня возникли проблемы, о которых он, может, пока не и догадывается, но должен чувствовать, что мне что-то от него надо.
— Превосходный обед, Олли, просто превосходный, — повторяет с таким видом, словно в жизни мексиканской кухни не пробовал. Ох, неискренен слуга американского народа. Ну да и бог с ним.
Разговор с окончанием трапезы как бы к логическому концу подходит — он мне уже нарассказывал про себя всего, про свой звездный путь. Хорошо хоть, что он не из бедной семьи, а то пришлось бы охать и восхищаться тем, как мальчик, который в детстве был всего лишен и вынужден был подрабатывать после уроков, скопил себе денег на колледж или так хорошо учился от осознания своей бедности, что его туда взяли бесплатно. И стал бедный мальчик адвокатом, и помогал другим бедным, а потом превратился в конгрессмена. Здесь жутко любят такие истории — про взлет из грязи в князи. Великая американская мечта, ничего не поделаешь, такую создали. В Союзе похожая была — кто был никем, тот станет всем. Там, правда, требовалось сначала разрушить весь мир насилья, а тут люди оказались поумнее, обошлись без крайностей.
Это про меня, кстати, великая американская мечта. Про девочку из средней такой семьи, которая, несмотря на то, что глава ее со временем стал генералом милиции, а его спутница всю жизнь проработала преподавателем в ведомственной академии, особого ничего не имела. Я ведь помню, как мы жили с родителями отца, помимо них и нас в трехкомнатной квартире еще и сестра отца обитала, и ее дочка. Короче, семь человек на три комнаты, из которых одна — проходная. И уехали мы оттуда, когда мне примерно десять было, когда наконец отцу квартиру дали.
Да и дальше — ни дачи, ни машины, которую купили, когда отцу уже под сорок было. И я была одета не слишком хорошо — у мамы вещи одалживала, которые ей отец из загранкомандировок привозил. Потом уже поняла, что он их покупал на распродажах за копейки. Откуда деньги у советского командированного? Но я была счастлива, выпросив у мамы блузку или водолазку, а когда она мне отдала свою дубленку, не было на свете человека счастливее меня.
До знакомства с тобой я ни в одном дорогом магазине не была. Проходила как-то мимо “Пассажа” — это в восемнадцать было, когда я работала уже и получала сто долларов в месяц, — и подумала, не зайти ли. Но сказала себе, что здесь мне делать нечего: это не для меня. Совершенно спокойно сказала, без горечи, сожалений и роптаний по поводу не слишком счастливой судьбы.
А потом стала всем — никого о том не прося. Миллионерша, продюсер из Голливуда, владелица особняка в престижнейшем районе Лос-Анджелеса, посетительница самых дорогих магазинов. Чего мне это стоило — вопрос другой. Но так ли это важно сейчас? Почему бы и нет, кстати: смерть любимого мужа, мое попадание в реанимацию и угроза добивания, бегство в Штаты с помощью Корейца, операции, включая пластическую, нынешние проблемы. Неплохая плата, а?
Но Дику обо всем этом говорить не стоит — не поймет. Пусть думает, что я юная, богатая девица, которая сама ничего не добивалась и не знает цену труду и деньгам. Так многие про меня думают из моих знакомых здешних, тот же Мартен, наверное, — и не буду я их разочаровывать, пусть так, мне все равно.
— Не нравится текила, Дик? Могу принести виски.
Он кивает, и я удаляюсь к бару. Пиво здесь считается напитком простонародным, на солидных вечеринках его не найдешь, сколько ни ищи: для элиты только дорогое шампанское подходит. В ресторанах берут, как правило, или “драй мартини” — джин с вермутом и оливкой — либо виски хороший. Но это ж мексиканская еда. Ее принято пивом запивать и текилой, так что глупо было бы доставать шампанское, хотя есть у меня пара бутылок “Дом Периньон”. На всякий случай. Гостей мы не принимаем и сами не пьем, но держу. А с виски попроще — мой любимый напиток, — всегда есть солидный запас.
Надо было бы как-то перейти к моим проблемам — но это слишком откровенно, хотя в Америке, может, так и делают, точно не знаю. Так что пока молчу, зная, что он знает, что мне что-то нужно от него, — пусть сам заговорит. Я не тороплюсь, тем более что он, кажется мне, тоже совсем не торопится, рассчитывая на продолжение обеда в постели. А я — на десерт. Все это меня не слишком радует — и уж тем более не возбуждает, хотя секса у меня не было уже больше трех недель, что по моим меркам недопустимо много. У меня по-настоящему долгий перерыв был только после твоей смерти: больше полугода не было ничего, потом уже начала с лесбиянками общаться, вспомнив об их существовании и найдя адреса клубов.
А после выхода из клиники, как началось с Корейцем, так и до его отъезда не прекращалось — даже в Москве, в ходе операции. Кронин меня регулярно склонял к сожительству, и я не слишком возражала. И сейчас хочется, но не с этим гостем — с тех пор, как Юджин уехал, ежедневно занимаюсь мастурбацией, кончая по нескольку раз с помощью собственных пальцев, искусственных членов, вибраторов и прочих игрушек. Оргазм всегда сильный от самоудовлетворения, но не такой, как от Корейца. Скорее бы он приезжал, что ли, и так уже опаздывает, заставляя волноваться и задержкой, и молчанием.
— Я так понял, Олли, что у тебя возникли проблемы?
Слава Богу, догадался спросить. И предполагаю, что он спросил не случайно, а рассчитывая, что после того, как меня выслушает и скажет, что обязательно поможет, я как бы обязана буду пригласить его в постель. Вообще-то, я, конечно, не обязана и вполне могу этого избежать, в надежде, что это вовсе не понадобится. Может, все-таки отстанет от меня ФБР, может, никаких подробностей у Бейли и нет, может, это он для меня важную мину строит.
— Проблемы? — удивляюсь в соответствии с американской традицией, по которой жаловаться нельзя, по которой надо быть оптимистом во всем, всегда, и везде. — Я бы не стала это так называть, но… В Нью-Йорке месяц назад убили нашего с Бобом партнера, Джейкоба Цейтлина. Он финансировал фильм. И теперь ФБР все время задает мне вопросы, а я в свою очередь знаю, что они в каждом русском видят мафиози. У нас с Бобом возникли опасения, что они и меня могут обвинить в принадлежности к мафии — просто так, ничего не доказывая, озвучивая публично свои подозрения, — и скомпрометировать нашу студию и наш фильм и сорвать наши последующие планы, заставив Голливуд отвернуться от нас. Подавать на них в суд можно сколько угодно — все равно ничего не выиграешь. Ну а моральный ущерб будет таков, что никакими деньгами не возместишь. Возможно, это лишь наши беспочвенные опасения…
— Это маккартизм, Олли, это типичный маккартизм. Я не позволю им обвинять тебя только потому, что ты русская. С кем конкретно ты беседовала? Я знаю директора ФБР и могу с ним переговорить на эту тему. А лучше так: запиши на диктофон следующий разговор с агентом. Если он будет тебе угрожать или намекать на то, что ты по причине своей национальности лишена всяческих прав, — ему конец. Я ведь юрист, знаешь? Так вот — представь мне пленку, если на ней будут какие-то доказательства, что данный агент превысил свои полномочия. А еще лучше, если ты последуешь моему совету — я дам его тебе из очень сильной личной симпатии, но пусть он останется между нами. Разговори его — пусть расскажет о том, как ФБР относится к эмигрантам из России, о своем отношении к тебе лично, о том, что тебе грозит, если ФБР захочет поискать ведьм там, где их нет. На следующий день я потребую от ФБР объяснений, и они навсегда от тебя отстанут.
И добавляет с улыбкой:
— Если ты и в самом деле ни в чем таком не замешана…
И я улыбаюсь в ответ:
— Я похожа на мафиози, Дик?
Типичный адвокат — предложить такой вот вариант. Такая типичная мусорская подстава — спровоцировать, записать и предъявить потом. Так они и работают, эти адвокаты. Мартен мне рассказывал, что в каждой больнице дежурит несколько адвокатов из разных контор — и кидаются к прибывающим жертвам автомобильных аварий и несчастных случаев, и отталкивают друг друга в борьбе за клиента, которому предлагают защищать его права и отсудить в его пользу у искалечившей его компании или у другого водителя круглую сумму. Сколько получит с этой суммы пострадавший — процентов пятьдесят, наверное, вряд ли больше. Как шакалы, короче, или стервятники. Так что неудивительно, что адвокат в Америке самая важная, самая доходная и в то же время самая презираемая профессия.
Ладно, совет и вправду хорош. Немного жаль беднягу Бейли: сомнений в том, что могу вытянуть его на откровенную беседу, у меня нет. Но, с другой стороны, он бы явно меня не пожалел, да и пленку не придется использовать, что меня только радует.
— Спасибо, Дик Я так признательна…
— Всегда рад, Олли, всегда рад. Вам я готов помочь решить любую проблему — только находите ее, а остальное мое дело…
Ловлю себя на мысли, что в сексуальной своей комнате надо будет включить камеры — пусть запишут происходящее. Тем более что зрелище будет поинтереснее, чем то, что продемонстрировал мне Бейли со стриптизершей…
И вправду классно вышло. Секса-то было на полтора часа — зато попади к кому эта пленка, отношения Дика с конгрессом закончатся навсегда. Вот он приковывает неизвестную женщину в маске к специальному приспособлению, вот истязает ее, вот берет там, привязанную и беспомощную, гордо тыкая ее не слишком большим и не слишком крепким членом, вот смазывает себя кремом, входя ей в анальное отверстие, вырывая из нее жуткий крик. Ведь и не разберешь, насилует он ее безжалостно или она сама об этом просит: она шепотом говорит, а он громко, и слышно его отчетливо. У нее лицо закрыто, и, кто знает, может, выражение ужаса на нем или слезы — а у него глаза горят. Похотливый извращенец, такой же, как и его президент — только президента хрен свалишь, а конгрессмена не переизберут, и все дела.
Только вот чувствую себя, как оскверненная девственница, — что очень на меня непохоже, и глупо даже. Нет, я преувеличиваю, конечно, поскольку девственности во мне нет ни физической, ни нравственной — просто никак было, и все. Даже неинтересно. Ну если только чуть-чуть. Да и что там интересного — слабоват оказался в постели на вид сексуальный, мужественный и обаятельный конгрессмен. Наверное, слишком много стриптиза смотрел в свое время и возбуждался впустую, а когда дошло до дела, показать ничего не смог. Кончил, конечно, три раза — но благодаря мне и необычному сексу. Да и третий раз еле выдавил из себя. Я уже думала, что у меня руки отсохнут, казалось будто я, как первобытный человек, огонь добываю путем трения. Огонек появился в итоге, но тут же погас.
Но сыграла я, конечно, блестяще — стоны, крики, страстный шепот, просьбы связать меня и наказывать, делать со мной все, что угодно, потому что я так сильно его хочу, и постоянные комплименты ему, его члену, тому, что он делает. В общем, могу сказать, что я его осчастливила — он даже во сне улыбался, забывшись от усталости минут на двадцать. Не знаю, есть ли у него любовница и что говорит ему в постели жена, если у них что-то бывает, — но если любовница есть, то только из-за денег, а жена вряд ли что-то хорошее скажет, если сама не фригидна, разумеется.
Куда же подевался Юджин, черт возьми? Вот единственный мужчина, который может меня удовлетворить, с которым можно заниматься этим бесконечно, и все время хочется еще. Не дай бог с ним что-то случится. Но если произойдет самое страшное, все, что мне останется, — это стать лесбиянкой. Женщина, конечно, так, как он, не удовлетворит, но может доставить удовольствие — а любой другой мужчина и этого не доставит.
Кстати, насчет лесбиянок. Не появится до Рождества — Господи, только бы появился! — найду себе партнершу. Или Джудит позвоню, или Джине, актрисе, которая в нашем фильме небольшую роль играла и косилась на меня часто, и я видела, что ей нравлюсь. Она мне даже предлагала пообедать как-нибудь, но Кореец был все время рядом, и женщину мне совсем не хотелось. А теперь — теперь надо заново попробовать, каково это, насколько хорошо давно забытое ощущение от женского языка внизу и женских рук на моем теле. Впервые изведанное еще в двенадцать лет, испытываемое потом изредка с перерывами на постоянно меняющихся мужчин.
Правда, секс с женщиной, возможно, более изыскан, чем с мужчиной, но менее сытен. А я люблю наедаться досыта, люблю страсть, а не нежность, проникновение, а не прикосновение. Я люблю чувствовать себя слабой с мужчиной, быть ведомой люблю больше, чем вести, а с женщиной я себе этого не позволяю: чувствую, что должна быть более активной. Кстати, женщины, как ни странно, устают еще быстрее, чем мужчины.
Так что лучше было бы, если бы вернулся поскорее Юджин и мне не надо было бы всего этого испытывать. Может, вот-вот появится?
Ну где же он?! Ни факса, ни звонка. Стараюсь о плохом не думать, но чем дальше, тем больше неприятных мыслей. Вот ведь выпала мне судьба — связывает меня с бандитами, представителями самой стремной профессии. Сначала ты, теперь он. Ты уж прости, но тебя тоже можно назвать бандитом, пусть и в меньшей степени, чем Корейца, потому что ты этот этап давно прошел и к моменту нашего знакомства был респектабельным бизнесменом, пусть и с криминальным прошлым и частично криминальным бизнесом.
Нет, быть бизнесменом или банкиром, конечно, тоже не сахар. Сколько их убивали тогда, да и сейчас, наверное, убивают. Просто московских газет я не читаю, вот и не в курсе. Но бандитом быть поопасней. А я, бандитская спутница, вынуждена жить в постоянном напряжении — как это было с тобой и как сейчас это происходит с самым близким твоим человеком. “Нам лижут пятки языки костра” — так пелось в детской песенке. Песенка детская, а слова взрослые, точные и грустные, кстати.
Вспомнила, как когда-то, вскоре после твоей смерти, Кореец мне начал рассказывать очень откровенные вещи, которые стоило бы держать при себе, и я удивлялась, зачем это он. А когда он в Новый год заехал, как раз накануне убийства Оли Сергеевой, сказала ему, что видеться нам предстоит редко, потому что все твои проекты мы закончили — и больше я не при делах. Тогда он спросил, с чего это я так тороплюсь от дел отойти. И добавил с непонятной улыбкой, что тот, кто раз в дела попал, уже просто так из них не выходит. Особенно, если много знает. Мне тогда не понравилась эта фраза. Я только сейчас понимаю, что раз так распорядилась судьба, что я попала в эту криминальную игру, мне из нее уже не уйти, я уже навсегда повязана. И нынешняя ситуация — лишнее тому доказательство.
Хотя и не делала ничего противозаконного — если не считать стриптиз-клуба — и не собираюсь делать впредь, за мной всегда будет тянуться шлейф бандитский, этакая длинная фата, на которой написано большими буквами: “Замужем за мафией”. Будет тянуться хотя бы потому, что ты был моим мужем, и куда бы я ни поехала, чем бы ни занималась, в любой момент кто-то может предъявить мне, что существую я на, пусть и отмытые, но криминального происхождения деньги, что имитировала собственную смерть, что живу с бывшим бандитом. Я так верила, что после разборки с Крониным мы будем жить спокойно, что никогда не придет за нами прошлое и никто нам на него не укажет! А сейчас опасаюсь сильно, что мне поставят его в вину. А Юджина оно уже позвало назад, это прошлое, и не знаю, вернет ли его обратно…
…Рождество сегодня. Самый любимый мой праздник У нас с тобой Рождество было всего одно — мы как раз в Америке были и отмечали его в Атлантик-сити, а потом в “Парадизе” на Брайтоне. Без тебя я его в Москве с любовницей справляла, Мариной, — приятная была девушка, поэтому когда я потом в Москву вернулась из Штатов, вспомнила ее. Она на Комсомольском жила, как раз за “Гаваной”, где я покупала сигары, приятные ассоциации и воспоминания. А в прошлом году мы здорово посидели вдвоем с Юджином — Рождество — праздник семейный, все по домам, как правило, с индейкой и неизменными подарками. Он мне комплект украшений подарил от Тиффани — запомнил, что Кронин покойный мне сделал подарок на мой день рождения, купив изделия этой фирмы, и решил его перещеголять, потому что мне в период отношений с Крониным казалось, что Кореец ревнует меня. И вот это подтвердилось еще раз на Рождество. Признаться, подарок красивее кронинского и куда дороже — думаю, тысяч на пятьдесят потянул, а то и побольше. Может, глупо так восхищаться, потому что я сама могу себе купить что угодно, — но жутко приятно, что Юджин позаботился и выбрал такую красоту.
Специально проехалась утром по магазинам — сумасшествие творится, распродажи везде, народ в поисках подарков рыщет. Эта суета с подарками обычно за пару недель начинается — прямо-таки паломничество. Считается, что самые крупные расходы американцы делают именно перед Рождеством — и по потраченным ими деньгам определяется состояние экономики. А тратят они столько, что по статистике потом целый год по счетам расплачиваются. Дарить подарки надо всем родственникам и знакомым — вот и набегает у среднего американца минимум четыре-пять тысяч, а могут и все двадцать выйти.
Вот и я решила порадовать себя — в тот год, когда жила без тебя, на все праздники делала самой себе подарки и тебе покупала на твой день рождения, Рождество и Новый год. Украшений у меня куча, надоели уже, а вещи вроде к подаркам не отнесешь — хотя и присмотрела себе эксклюзивное кожаное платье от Ферре за две с лишним тысячи и приобрела в итоге. Дорогой модельер — но хорош, ничего не скажешь.
Долго думала, что бы такое еще купить, вроде все у меня есть. В итоге остановилась все-таки на ювелирке, купив нам с Юджином одинаковые кольца от Картье — знаю, что ему это точно понравится. Только бы приехал — ведь обещал же вернуться до Рождества. И у него еще есть возможность свое обещание сдержать.
Поела в городе, купила продуктов к столу — даже индейку взяла, как положено, уже готовую, только в печке разогреть. Вернулась домой, а там пусто как-то — именно потому, что жду этого гада. Елку еще утром достала и всякие новогодние украшения развешала по стенам, ангелочков, и колокольчики, и искусственные еловые ветки. Посидела в любимом шезлонге, глядя на воду и думая, что ведь он может появиться в любую минуту. Я, кстати, когда занималась сексом с конгрессменом Диком — если это можно назвать сексом, для меня мастурбация куда приятней, чем то, что было, — вдруг представила, что сейчас Кореец появится. И задумалась: а что он сделает, собственно, в такой ситуации? Вдруг даст великому политику по физиономии? Вот тогда нас точно притянут к ответу — потому что удар у Корейца дай бог, видела, как он двух негров избил огромных, когда один из них приставал ко мне в дискотеке. Но пусть притянут — лишь бы появился…
Вечером накрыла на стол, как положено, подарки положила под елку, вышла к бассейну с порцией виски. Пасмурно на улице и достаточно прохладно. И вода в бассейне неподвижная, застывшая, напоминающая кусок голубой пластмассы, какая-то неживая, да и сам он похож на аквариум. Может, потому что ветра нет? Градусов пятнадцать сейчас по Цельсию — для обитателей богатых кварталов Лос-Анджелеса самое время надевать меха. Очень эффектное зрелище — молодящиеся старухи-миллионерши в горностаях и соболях, в туфлях на шпильках, с бриллиантами в ушах и на морщинистых шеях, с абрикосовыми пуделями на поводках, прогуливающиеся по своим паркам и газонам. Я этого не вижу, конечно, но достаточно хорошо знаю местные нравы и обычаи и смотрю как бы сквозь забор, а оттуда — обратно, на себя. Смотрю, как сижу, застыв в шезлонге перед бассейном, напоминая фигурку, обитающую в детском стеклянном шаре. Стоит только тряхнуть его — и все придет в движение: заволнуется вода в бассейне, фигурка стряхнет пепел с сигары, поднесет стакан к губам и сделает глоток. И, что самое главное, пойдет снег, которого давно уже не видела и который, теоретически, обязан идти в Рождество.
Не сиделось мне что-то: ожидание — жуткая вещь, особенно когда не знаешь точно, есть ли чего ждать и когда оно закончится, это ожидание. Может, через секунду, а может, и никогда. Не усидела, короче, — оставила записку на столе: “Устала тебя ждать, вернусь поздно. Подарок под елкой. За месяц молчания ответишь. Олли”. Надела сегодня купленное кожаное платье, чуть возбудившись от приятного трения его о голое тело, не признающее белья, накинула шубку — и через несколько минут уже сидела в “Мерседесе”, намереваясь навестить одну дискотеку в Западном Голливуде. Вспоминая, что такое уже было со мной в Рождество два года назад, когда не высидела дома одна и уехала к любовнице. И что, если будет сегодня подходящий вариант, я от него не откажусь. Потому что беспокойство за Корейца сменялось злостью на него же — ведь мог, в конце концов, позвонить в Нью-Йорк, остался же там Виктор этот, Яшин человек, да и другие его люди, которые передали бы мне, что и как. Даже если и произошло что-то, тот же Леший мог бы сообщить, ну не мне — Виктору. Не то ведь выходит, что я могу так вечно ждать и так и не узнаю, что и как. Позвонила бы Лешему, честное слово, но великий конспиратор Юджин никаких записей не ведет, телефонных книжек не имеет — даже если запишет что, потом сжигает. А я за почти два года все номера забыла — хотя помнила когда-то телефоны десятка пацанов твоих, как минимум. А что, я позвонила бы, представилась бы как подруга Корейца — и в конце концов выяснила бы все.
А так, что остается? Лететь в Москву? Но я ведь даже не знаю, где кого искать — ездить по ресторанам да казино, да по ночным клубам в надежде с кем-нибудь столкнуться? Так год может пройти безрезультатно. Может, конечно, остался твой офис — но, честно говоря, не знаю: в последний свой приезд сама я там, естественно, не была, а Корейца не спросила. Идиотская ситуация, короче, — впору звонить собственному папе и просить уточнить, не проходит ли по сводкам оперативным мистер Кан, который, вполне возможно, там сейчас называется совсем по-другому — потому что в Москве сделать документы, которые будут самыми что ни на есть настоящими, ничего не стоит. То есть стоит немного — в последний раз Кореец говорил, что две тысячи, а для него это, естественно, не деньги. Так что не исключено, что убит в первый день после прилета в Москву и похоронен давно некий Иван Иванович Иванов, в котором никто не признал когда-то известного всей Москве криминального авторитета Гену Корейца. Не дай бог, конечно, не дай бог. Но что прикажете думать, с другой стороны?..
Скрещиваю пальцы, разумеется, — это все равно, что по-русски сплюнуть трижды через левое плечо, чтобы не накликать беду внезапной мыслью или словом. И тут же разворачиваюсь, говоря себе, что никуда не поеду, потому что Кореец слово свое держал всегда, а значит, должен сегодня приехать. Он ведь может откуда угодно прибыть, хоть на самолете из Москвы, хоть на машине из Сан-Франциско, хоть на пароходе из Гамбурга — с него станется. И моя задача — дождаться его: что-то подсказывает мне, что все равно не смогу я расслабиться в рождественскую ночь и что честнее по отношению к нему и нашему прошлому будет провести семейный праздник дома.
И провела — поела в одиночестве без особого энтузиазма, а потом с бутылкой шампанского и сигарой просидела часа четыре, к собственному изумлению прилично опьянев. Шампанское о молодости московской напомнило, о подражании Мэрилин Монро, о бесконечных сексуальных похождениях. Правда, там не “Дом Периньон” пила, а “Советское”, но все равно так сладко вспоминалось, что даже заснула одетая в кресле, изнурив себя самоудовлетворением. Уже утром подумала, что ведь не вспоминала ничего тысячу лет, и раз воспоминания пришли, значит, по-настоящему внутри плохо и организм сам их призвал, чтобы расслабить и отвлечь от настоящего.
Хорошо, сила воли есть и контролирую себя дай бог каждому, — но и то защита слабеет уже с каждым днем, и порой кажется, что эмоции вот-вот перехлестнут ту великую китайскую стену, которой я отгораживалась всегда от неприятностей и дурных мыслей. Просто расслабилась слишком за последний год, привыкла к хорошему, уверовав, что ничего плохого уже не будет, потому что хватило его с меня. А тут такой удар внезапный и неожиданный, и сильный очень, и стена шатается. Но стоит — пока стоит.
Утром же — часов в двенадцать где-то — Мартен позвонил, напомнил про вечеринку сегодня вечером. Может, рассчитывал, что уломает меня на что-то, коль скоро я одна? И так ревниво спрашивал, что у нас было с Диком. Я, разумеется, ответила, что просто заручилась его поддержкой, удивляясь, неужели Мартен не понимает сам, чего этому его Дику от меня было надо. Не сам ли он толкнул меня на общение с ним? Пленку я переписала, кстати, — копию дома оставила среди других кассет, на которых в основном наши с Корейцем совокупления, а оригинал в банк отвезла и положила там в сейф, в котором у меня часть драгоценностей лежит и кругленькая сумма наличными. Это тоже Корейцева была идея — сам положил в сейф банковский пятьсот тысяч налом и меня убедил, причем у меня сейф в одном банке, а у него — в другом. И в каждом специально по маленькому счету открыли, чтобы была возможность сейф абонировать.
У меня даже дома полмиллиона наличными лежат — Кореец сказал, что могут понадобиться. В Америке деньги обналичить тяжело, даже если возникнет нужда, банк большую сумму не выдаст, да и предупреждать надо заранее, чтобы, скажем, тысяч пятьдесят получить со своего счета. Так что пришлось положить деньги в потайное место — вдруг придет момент, когда без них не обойтись. Когда все спокойно было, я несколько удивлялась таким его советам и мерам предосторожности, думала, что он застоялся в бездействии и играет в партизан, чтобы поддерживать форму, — в тех партизан, которые, как в анекдоте, через сорок лет после окончания войны все еще пускают под откос поезда. А сейчас думаю, что, возможно, все это не так уж бессмысленно было. Что он либо предвидел что-то, либо чувствовал, либо просто не верил никогда в возможность совершенно спокойной, мирной жизни.
Так и не выходила никуда двадцать пятого — до самого вечера. Поплавала в бассейне, побродила по дому, даже в Корейцев зальчик заглянула; с замолчавшими тренажерами и уставшими висеть без движения боксерскими мешками. Пыталась у него бумаги какие-нибудь найти, может телефон какой-то, но ничего, Штирлиц этот следов не оставляет. Потом собиралась полдня, надела наконец кожаное платье и короткий шиншилловый полушубок, декабрь, как-никак, пусть и Калифорния, самый сезон для мехов, — все равно тепло здесь даже зимой, но другого времени носить красивую верхнюю одежду нет.
Тусовка многолюдная оказалась, одни киношники, естественно, и те, кто имеет к кино хоть какое-то отношение. Мартен, как всегда, без жены — так и не знаю, почему он ее не берет с собой. Он объясняет, что она вся в работе: какой-то хороший пост занимает в одном банке, так что вкалывает якобы с утра до позднего вечера. Я ее видела, кажется, всего пару раз — приятная женщина, подтянутая и успешно молодящаяся, Сэра. А может, у них проблемы какие-то, просто не разводятся, и потому он вечно один — не знаю, а спрашивать неудобно, тут в чужие дела не лезут, это в Москве его бы все уже достали вопросами. А здесь народ потактичней, да и, если честно, никому до другого особо дела нет — если речь идет не о звездах. Вот о звездах все все знают, и слухи ходят взад-вперед, множась и разрастаясь, — а те, кто рангом пониже, могут на свой счет не беспокоиться. Поэтому, когда я вошла, у меня даже мысли не было, что сейчас ползала на меня будет коситься и перешептываться между собой, что вот появилась, мол, русская мафиози.
Нравятся мне такие вечеринки: официанты подносы с шампанским носят по залу, хотя могут по твоей просьбе принести что-то другое, фуршетный стол имеется для желающих поесть, все бродят, болтают то с одними, то с другими, дома огромные, и у меня такое ощущение, что где-то наверху сексом занимаются специально встретившиеся здесь парочки, кокаин нюхают, и все такое. Наркотики в тусовке популярны. Может, и мне бы сейчас дорожка кокаина очень помогла, но после Голландии с ее килограммами выкуренной анаши разных сортов экспериментировать со стимуляторами уже не хочется.
Знакомых лиц много, Мартен так и норовит всем остальным представить, и настроение получше, чем вчера, потому что надо постоянно улыбаться и ни в коем случае нельзя показывать, что грустишь, что у тебя какие-то проблемы. Даже когда он меня спросил по поводу появления Юджина, я так среагировала, словно разговаривала с ним пару часов назад по телефону.
— Юджин в полном порядке. Да, все прекрасно, передавал тебе привет, Боб. Скоро будет. Да, обещал вернуться к Рождеству, я помню, но я его не тороплю: бизнес есть бизнес, да и друзей у него в Москве много, и родственники. Пусть отдохнет, верно?
И все это с лучезарной улыбкой. И с мыслью, что чуть не попалась, забыв, что говорила Мартену, что мистер Кан до Рождества должен был появиться.
— Да, извини, Олли… Я все хотел спросить — я специально достал ксерокопию статьи об убийстве Джейкоба, и там прочитал, что кто-то подоспел ему на помощь и сбил одного киллера машиной, вытащил у мертвого охранника пистолет и расстрелял двоих оставшихся. Это был Юджин?
Он с таким трудом произнес вопрос, и такой испуг у него в глазах. Я понимаю: сложно представить, что человек, с которым много раз общался запросто по работе, в какой-то ситуации легко убил троих людей, не получив и царапины. Фамилии в газетах не называли — Кореец убедил полицию, сделал вид, что боится мести того, кто посылал убийц. Так что ему ответить сейчас?
— Боб, разве Юджин похож на человека, который может убить троих киллеров?
Замолчал, кажется сраженный встречным вопросом. И все же выдавил из себя:
— Похож…
Ну вот, а я-то думала, что заткнула ему рот. Ну и впечатленьице Кореец производит на людей.
— Сомневаюсь, Боб. Мне он ничего не сказал, так что не думаю, что это был он. Да и не слишком правдоподобно звучит эта история — хотя в кино, наверное, смотрелось бы красиво. Может, используем в нашем следующем фильме?
Хорошо хоть отвлекся, начал с жаром обсуждать следующую картину, к съемке которой мы все еще не приступаем, хотя наши деньги, вложенные в первый фильм, уже вернулись полностью, и прибыли миллионов десять, что по здешним меркам уже неплохо, но деньги еще идут, это еще не конец. Так что я ему давно сказала, что снимать надо. Только вот дождемся Юджина — которого все нет и нет, а Боб понимает, что без Корейца я никаких решений принимать не хочу. Знаю точно, что Мартен провел переговоры с инвесторами — сам мне говорил, что в середине декабря они должны быть, и ходил потом такой довольный, но на мой вопрос конкретно не ответил. Боится с нами связываться и хочет снимать сам, если нашел деньги. Ради бога — тем более, когда все рассеется, во что хочется верить, мы другого партнера найдем запросто, потому что один фильм у нас уже есть за плечами и деньги имеются. Хотя он пока делает вид, что все классно и что он полон решимости продолжать наше сотрудничество.
— Пятнадцатого января приступим, Боб, — я обещаю.
А что? Бюджет утвержден, с агентами актеров предварительные переговоры проведены, осталось только деньги дать — и вперед. Думаю, что никуда Мартен не денется — с нами он уже больше миллиона заработал на процентах от прибыли, а дадут ли ему столько инвесторы, это еще вопрос. К тому же придется новую студию открывать, а это опять расходы. Сценарий свой я ему не отдам, а другого подходящего у него пока вроде нет. Так что просто, наверное, я слишком подозрительная стала, везде видя угрозы, опасность и возможность предательства.
В общем, мило пообщались, и он жутко обрадовался, услышав мои слова по поводу пятнадцатого января — нельзя больше тянуть, это точно. Не появится Кореец, начну финансирование — в конце концов, я прикрыта полностью благодаря пленкам с фэбээровцем и доблестным конгрессменом, а Юджин, может, и в полном порядке, просто в бегах, скрывается там, и появится скоро. Хотя верится в это все меньше и меньше.
Наконец Мартен еще к кому-то прицепился, а я от него отошла тихонько, переместилась с бокалом шампанского на террасу. Говоря себе, что в Новый год обязательно надо загадать то же, что я загадала в Рождество, — чтобы вернулся мистер Кан побыстрее, чтобы все пришло в нормальное состояние и началась работа над новым фильмом. И чтобы по-настоящему счастливым был 97-й, чтобы он отличался от четырех последних лет, когда каждый год случалось что-то страшное. В 93-м тебя ранили, в 94-м тебя убили, в 95-м я лежала бог знает сколько в коме, в 96-м убили Яшу и Кореец пропал. Или так всегда будет, потому что я волей-неволей оказалась втянутой в игру, в которой всегда может случиться что-то очень плохое и из которой никогда уже не смогу выйти?
— Извините, я вам не помешаю?
— Нет, конечно, — отвечаю автоматически, оборачиваясь. Девушка, постарше меня, похоже, типичная голливудская обитательница, из появившихся недавно — высокая, с большой и высокой, скорее всего, силиконовой грудью, блондинка, приятное лицо. Таких в “Плейбое” в каждом номере по нескольку штук — нравится Америке этот тип, что тут поделаешь. — Я Олли Лански.
— Я знаю. Я Стэйси Хэнсон, снялась в двух фильмах — ну роли, конечно, не очень большие, но я же только начинаю.
Надеюсь, она здесь не для того, чтобы убедить меня дать ей роль. Это мужчин можно так убеждать — особенно если тело предложить в обмен на милость, в Голливуде это практикуется порой. Я, когда интересовалась в свое время Монро, читала, как она сказала, после того как стала звездой, что-то в том смысле, что больше ей не придется пробовать еврейские штучки, имея в виду минеты евреям, продюсерам и режиссерам, которыми она завоевывала их благосклонность. Думаю, что без минетов ей бы вряд ли чего удалось получить, — когда увлечение ею прошло, увидела трезво, что и фильмы у нее примитивные, и играет она не очень, и поет слабовато. Да и внешность самая что ни на есть заурядная. Так что надеюсь, сексом она занималась лучше, чем делала все остальное. Хотя в то же время мне много доводилось читать о ее фригидности, а Тони Кертис, известнейший актер того времени, как-то снявшийся с Монро, сказал что с Гитлером приятней целоваться, чем с ней. Но, в любом случае, именно через постель — постели, точнее, думаю, весьма многочисленные — добилась-таки славы, став чуть ли не самой известной женщиной Америки. Великая страна, что говорить.
А эта вроде пока не просит ни о чем. Просто поболтать ей хочется — не отталкивать же, да и когда рядом другой человек, от мыслей отвлекаешься. Тем более, что она наговорила мне комплиментов кучу, сама еще за шампанским сходила, рассказала мне немного о себе, и я решила, что все же что-то она от меня хочет: не принято здесь просто так душу изливать незнакомым людям, не Россия все же. Да и там такого, думаю, уже нет почти. Или это, или я ей нравлюсь — вряд ли она догадывается о моей бисексуальности, так ее ведь не заметишь.
— Где сейчас снимаешься, Стэйси?
— Да пока нигде. Есть несколько предложений, но… Хотелось бы чего-нибудь получше.
— Понятно.
Жду — ей надо, пусть первая и скажет. Пора уж — полчаса тут, как минимум, стоим. Мартен меня должен был уже хватиться. Да к тому же, в принципе, она очень даже ничего, а женских ролей у нас должно быть достаточно. Правда, состав актерский примерно утвержден, но коррективы внести можно, например, на роль любовницы нашего главного отрицательного героя она бы подошла. В любом случае, звезд приглашать мы не планировали — только на две главные мужские роли. Увы, на роль фэбээровца ни Де Ниро, ни Сталлоне, ни Аль Пачино мы пригласить не можем — это двадцать миллионов где-то. Есть у Мартена кандидатура поскромнее. А бандита, на наш взгляд, должен сыграть… черт, вечно забываю его фамилию… Сонни Корлеоне из “Крестного отца”, Джеймс Каан, по-моему. У него больших ролей не было толком, как-то не реализовался, но на наш фильм, как мне кажется, подходит идеально. Мартен про него вспомнил, когда говорил про Корейца — похожи, мол, и я пошутила насчет того, что неплохо бы мистера Кана в главной роли использовать, а на следующий день оба почти одновременно предложили друг другу “сына дона Корлеоне”, тем более что у него фамилия почти та же, что и у Корейца, всего на одну “а” побольше. И образу нашего героя он соответствует на сто процентов — и в фильме будет смотреться как никто другой.
“Если он будет, этот фильм, — напоминаю себе. — Если он будет”.
И, успокаивая саму себя, отвечаю без слов: “Конечно, будет”.
И говорю себе, что мне еще очень много чего надо будет снять — в том числе и собственную историю о случайном знакомстве Золушки с красавцем принцем, которая любит его так, что мстит за него после его смерти. И, сама став принцессой, постоянно вспоминает его и разговаривает с ним, рассказывая обо всем, что с ней происходит. Интересно, что бы подумал Кореец, узнав, что я с тобой беседую, что в прошлый день рождения я специально попросила его приехать ко мне только вечером, а сама просидела весь день у бассейна, наговаривая на диктофон кассету за кассетой. Решил бы, что я рехнулась? Или понял бы? В любом случае, ему об этом не узнать — это между нами, между мной и тобой…
— Олли, я тебя обыскался. — Вот и Мартен. Нашел наконец, вздыхает с облегчением, может, решил, что уехала?
— Да вот, беседую со Стэйси, Боб. Вы не знакомы? Как раз хотела переговорить с тобой — кто у нас планировался на роль подруги русского мафиози?
Краем глаза вижу ее благодарный взгляд и удивляюсь собственной филантропии — разжалобилась, вспомнив, что сама была Золушкой?
— Вообще, кандидатура есть, но все обсуждаемо, — рассматривает ее и, кажется, остается доволен. — Олли, предлагаю решить этот вопрос в новом году. Идет?
Киваю, зная, что рождественские праздники для каждого американца — святое. Все замирает на этот период, даже бизнес. Да и куда торопиться, а отсрочка мне нужна, я Корейца жду, не желая решать ничего без него. Хотя бы узнать хоть что-то о его судьбе. Новый год здесь не отмечают — ну если только чисто символически, — так что первого и встретимся.
Возвращаюсь с ним обратно, кивнув на прощание новой знакомой — добрая фея из меня все же хреновая. И изумляюсь, когда она снова подходит ко мне через час.
— Спасибо, Олли. Я вам очень признательна. Я признаться, не намекала ни на что — вы мне просто понравились.
— Ты мне тоже. — Шампанское подействовало, что ли? Но смотрю на нее уже с большим интересом, на мою сексуальность столь долгое отсутствие Юджина действует просто отвратительно. — К тому же я тебе ничего не обещала — я же не одна это решаю, так что гарантий никаких, но если получится…
— Я слышала про фильм, который вы планируете снимать. Я просто не успела сказать об этом, но, мне кажется, это очень интересная тема и фильм должен получится просто превосходный!
Ну конечно. Все она знала, потому и подошла, — хорошо, что я себя не переоцениваю, а то бы еще поверила, что она меня хочет, а не роль. Будь я мужчиной, точно бы ее трахнула за услугу. А пока хвалю себя за трезвый, практичный подход к людям, которому еще ты меня учил — не лекции мне читая, чего ты никогда не делал, а своим примером.
Оставляю ей визитку с номером мобильного и телефоном в моем офисе на студии.
— Счастливо, Стэйси. Позвони мне.
Мартен, кажется, огорчен, что я уже отбываю, — но ведь два часа ночи, хотя народ не расходится, а я думаю о том, что, может, Кореец вернулся-таки. Звонила, правда, дважды — никто не подходит, кроме автоответчика с моим голосом. Но он ведь может и не подойти. Мартен, оказывается, уезжает завтра, вернется первого, и это меня тоже радует. Так что даже не возражаю, что он поперся проводить меня до машины.
— А девушка ничего, — замечает по пути. — Мне понравилась, и на роль, кажется, подходит. Я ее видел в фильме — название вот забыл. Нормально сыграла, так что нас не подведет. Правда, ее никто не знает.
— А помнишь, как Шэрон Стоун снималась с Сигалом в боевике “Над законом”? Крошечная роль его жены — зато потом какой взлет!
— Знаешь, ты, наверное, права, Олли. Давай попробуем. Только сначала посмотри ее фильмы — я тебе позвоню и сообщу названия, о’кей?
— О’кей, Боб. С Новым годом! Всего наилучшего и тебе, и семье, и нашим планам тоже!
— И тебе! — добавляет он с энтузиазмом.
Более искреннего “спасибо” я давно уже не произносила.
А дома, конечно, пусто — и из факса только листки с поздравлениями торчат. Когда вдруг минут через сорок после возвращения раздался звонок, я так подскочила, сидя в ванной, что вода плеснула в разные стороны, как от поднявшегося из океанских глубин кита. Хорошо, телефон рядом, бежать никуда не надо.
— Да?!
— Олли, простите, я вас не разбудила? Это Стэйси.
Перевожу дыхание, только сейчас чувствуя, как напряглось все внутри, когда услышала звонок, какое количество адреналина впрыснулось в кровь.
— Огромное спасибо. Мистер Мартен мне сказал, что вы готовы попробовать меня на роль. Я хотела завести вам фильмы с моим участием — когда удобней? Они у меня с собой, в машине…
— Хочешь — заезжай сейчас, — отвечаю чуть потухшим голосом и диктую ей адрес, понимая, что спать все равно лягу не скоро. А так хоть кино посмотрю.
И не ошиблась, как выяснилось, — заснула уже часов в семь, хотя кино посмотреть так и не довелось. Гостья с бутылкой шампанского заявилась, светящаяся вся от радости. Как-то неудобно было ее выпроваживать — а потом уже не до того было. Не вспомню точно, как и что — шампанское с непривычки сильно ударило в голову, много выпила все же еще на вечеринке, — но разговор о сексе зашел, и выяснилось, что малышка Стэйси и с теми и с другими этим занимается, ну а дальше оказались в моей постели. Не могу сказать, что жутко этого хотела — и уж тем более не с человеком, которому от меня чего-то надо, недостаточно стара я для того, чтобы требовать за услугу плату телом, — но инициатива от нее исходила, тем более что я про свои лесбийские опыты молчала. Сама начала горячо мне доказывать преимущество бисексуальной любви перед гетеросексуальной — и с моего позволения перешла от теории к практике, в которой оказалась весьма неплоха. По крайней мере, намного лучше большинства тех, с кем мне доводилось этим заниматься. Я даже пару оргазмов испытала — и ей доставила, чтобы не оставаться в долгу. Но утром, проснувшись, почувствовала себя на удивление утомленной и насыщенной и даже огляделась в поисках Юджина — почему-то решила, что это он появился-таки посреди ночи и изнасиловал меня сонную, что вполне в его духе.
“А девочка-то красивая”, — сказала себе, когда наткнулась взглядом на женское тело и поняла с грустью, что Кореец тут абсолютно ни при чем. Ему бы она понравилась, наверное, — так и приезжал бы поскорее, мог бы ее в моей постели застать, точнее в нашей. Не знаю, была бы она в восторге от появления мужчины или нет, но вряд ли стала бы возражать.
— Тебе было хорошо со мной, Олли? — спросила тревожно, увидев мой разочарованный взгляд. — Мне, наверно, не надо было так делать, просто ты мне так понравилась…
— Все в порядке, — приободрила ее, думая, что зря на нее наговаривала. Девица-то, похоже, искренняя. Тем более что должна понимать, что на получение роли такой поступок вряд ли повлияет положительно, а вот отрицательно может. Мне ведь могло все это не понравиться — я ведь собственную бисексуальность скрыла. — Сейчас сварю кофе, а потом, извини, у меня дела. А второго позвони на студию — договорились?
И уже выпроводив ее и сказав, что да, она мне может позвонить первого, чтобы узнать, понравились мне фильмы с ее участием или нет, подумала, что опять в жрицу начинаю превращаться. Сначала Бейли этого фактически соблазнила, толкнув на поход в стриптиз-шоу и зная, что он так возбужден, что вряд ли там удержится. Потом конгрессмен, теперь малышка Стэйси. И что, если еще через две недели Корейца не будет, начну искать себе партнерш — которые объявятся сами, если узнают, что у меня есть хоть минимальный интерес к женщинам. Киношная тусовка, несмотря на большое количество людей, все же мир замкнутый, и заинтересованные женские взгляды я на себе ловила не раз — просто пока была не одна, они меня не волновали, но теперь…
Все же, куда лучше было бы, если бы он побыстрее приехал. Сегодня, к примеру…
Новый год тоже не слишком веселым выдался: моталась по городу бесцельно, весь вечер смотрела кассеты, на которых мы с Юджином занимаемся сексом. Правильно он сказал насчет того, что мы идеальная пара — имея в виду, что никто из женщин ему не подходил так, как я. Да и он мне, должна признаться, как мужчина подходит идеально — и в постели, и вне ее. Да, если бы только не его прошлое — но куда его денешь? А ты — ты так далеко уже, да и сравнивать вас я никогда бы не стала: разные вы с ним совершенно. С тобой это было как в сказке, потому что я была совсем другой, а с Корейцем — с ним реальная жизнь. Приятная, разнообразная, веселая но — вполне реальная.
Чуть не сказала — была…
Не американский это праздник, Новый год. Но я все же бутылку шампанского откупорила, отметив, что в последнее время выпиваю слишком много. Надо бы потребление резко сократить, потому что ни праздники, ни отсутствие Корейца вовсе не повод. Пожелала себе ровно в двенадцать, чтобы вернулся этот гад наконец, и все пришло в норму. Затем часа два еще сидела, вспоминая почему-то детство, Москву, предыдущие встречи новых годов. Плохо вспоминалось — с искажениями и помехами, бессвязные, давно забытые истории из другой жизни. Может, так и должно быть, ведь и в самом деле все это происходило с Олей Сергеевой, и потому для меня это — просто картинки. Я смотрю эти старые слайды через диапроектор — смутно знакомые сюжеты, напоминающие кого-то лица — и вот они кончаются наконец, и на экране, который заменяет скомканная простыня моей памяти, появляется белый круг света. Все, слайды кончились, а вот этот белый круг — мое настоящее, еще не отснятое и не убранное в коробочку до следующего просмотра.
Первого вдруг жутко на работу захотелось — пожалела даже, что Мартен еще не вернулся и на студии делать нечего. Что-то тоскливо было дома, и начала собираться, прикидывая, куда бы съездить, — и тут как раз Стэйси позвонила, узнать мое мнение по поводу тех фильмов, что она мне привезла. Я, честно говоря, даже обрадовалась — назначила ей встречу в ресторане, думая, что за разговором о новой ее роли и изменении сценария убью хоть несколько часов. В семь встретились. Пока пообедали, пока я ей сценарий пересказывала — стемнело уже.
В конце концов очутились у меня дома — а когда я вышла наконец на кухню, оставив обессиленную и заснувшую молниеносно Стэйси, раздался этот звонок, и из факса выпал листок с восьмью цифрами, предлагающий мне отдать отправителю сего лаконичного послания пятьдесят миллионов долларов, которых у меня не было и отдавать которые я не собиралась, веря в то, что этот бой я выиграю…
