Весь корпус «Воли к власти» пронизан трагическим вопросом, которым заканчивается «Ecce homo»: «Поняли ли меня?». Но и сегодня через сто лет после его смерти, этот вопрос продолжает быть открытым. И в наши дни Ницше остается преждевременным мыслителем, который всеми способами пытается ускользнуть от сетей прямолинейного понимания. Ведь ««быть понятым» есть нечто весьма скабрезное, и я надеюсь и желаю, чтобы прошло еще какое-то время, прежде чем я достигну этого состояния. Лучше всего, чтобы это произошло после моей смерти… Мне необходимо сначала создать огромное число педагогических предпосылок с тем, чтобы подготовить себе соответствующих читателей, - я хочу сказать, читателей, которые не будут раздавлены при виде моих проблем». Он считал, что его подлинные читатели еще не родились. Появились ли они сегодня?..

Еще в середине XX века Хайдеггер констатировал: «Объяснение с Ницше еще не началось, но даже не сложились предварительные условия, чтобы его предпринять. До сих пор либо льстили или подражали Ницше, либо оскорбляли или эксплуатировали его. Мысль… Ницше еще слишком близка к нам. Между ним и нами еще не достаточно исторической дистанции, чтобы вызрела оценка того, что составляет силу этого мыслителя». В те же годы и такой масштабный мыслитель как Ясперс скромно признает, что ему и его эпохе не вполне открылось все грандиозное значение Ницше: «Сегодня еще рано судить о том, насколько глубок надрез сделанный Ницше на историческом древе человеческого сознания и мышления. Но уже сегодня ясно, что «выяснить свои отношения с Ницше неизбежно придется человеку, который пытается сегодня философствовать». Однако и ныне, полстолетия спустя, в самом начале XXI века, Ницше остается для нас еще «не испитой чашей». Его же главный «написанный – ненаписанный» труд – «Воля к власти» по-прежнему остается для нас вызовом, от которого мы не может уклоняться. Ее прочтение по-прежнему остается для нас первостепенной философской задачей, от решения которой зависят наши судьбы как биологического вида.

И в самом деле, эта книга ускользает от читателя. Мы барахтаемся в ее эфемерных структурах, в нагромождении афоризмов, пытаясь схватиться за сюжетные линии, и, не находя их, не можем увидеть целостный ансамбль книги. В какой-то момент мы начинаем буквально захлебываться в этом чрезмерной творческом изобилии. Мы проваливаемся в черные глубины его письма, барахтаемся в пространствах между афоризмами, неспособные самостоятельно заполнить их смыслами. И тогда многие читатели, не в силах объять всю совокупность «Воли к власти» как единого текста, читают ее как тематический сборник афоризмов. В этом случае запоминаются отдельные яркие пассажи, но почти полностью ускользает вся книга в целом. В итоге напрочь отсутствует ощущение прочитанности этого текста, но зато вдоволь присутствуют досада и недоумение по поводу того, что сия книга считается великой.

Ницше ускользает от нашего понимания неспроста: он хочет от нас другого понимания. Он сам призывает прочесть свои тексты следующим образом: «… читать текст как текст, не перемешивая его толкованиями, есть наиболее поздняя форма внутреннего опыта, быть может, форма почти невозможная…».

Эта фраза имеет кардинальное значение. Она – программа принципиально иного чтения, которое дает нам возможность, используя опыт Ницше – мистагога (предводителя мистерий) максимально интенсивно и объемно переживать саму жизнь.

В отличие от типовых философских произведений, которые всегда будут нуждаться в интерпретациях, тексты Ницше не объемлются лишь словами. Те, кто хотят проникнуть в тайну его творчества, должны идти за пределы его текстов, в сферу духовных состояний. Целые пласты творчества Ницше представляют собой результаты трансперсональных переживаний (внетелесный опыт, пограничное сознание, погружение в архитипические измерения итд.), которые в принципе не могут быть рационально описаны и которые современная психиатрия трактует как патологические или, по выражению Юнга, «психоидные». Но при этом мы не отвергаем их как сугубую патологию. Напротив, они излучают какую-то могучую пленительную силу, которая полностью захватывает нас, открывая нам горизонты иного, нежели логическое, миропонимания. Такое интегральное понимание Ницше обоснованно называет «внутренним опытом» (что послужило названием знаменитой книги Жоржа Батая). Оно сродни гераклитовому мышлению. Так мы пока что (или уже только) способны воспринимать музыку. Проза Ницше действует завораживающе, как сакрально-иератический текст в духе древних священных книг. Это совсем другое действие, чем-то, которое оказывает спекулятивно-философские тексты, апеллирующие лишь к нашему разуму. Ницше захватывает все наше существо, заставляет трепетать нашу душу. Нас охватывает пронзительная атмосфера тревоги и предельного напряжения всех наших сил, будто на кону сама наша судьба. Жизнь, схваченная острием его пера, превращается в литургию. Стремительные огненные строки влекут нас со шквальной быстротой, словно колесницы богов, летящие по голубому небу. Он вернул писанию сакральный огонь, утраченный с последними пророками и апостолами. Он вновь показал – кто пишет кровью, макая перо в свои раны, тот совершает таинство общения с Космосом. Он вернул письму характер жертвоприносительного ритуала. Он вновь превратил философию в состязание с богами и упражнение в смерти.

Письмо такого накала требует особого чтения. Оно не может уже быть чтением ради удовольствия или получения новых знаний. Оно требует не толкования текстов, не пересказывания их «своими словами». В отличие от того, как следует понимать большинство философов, глубже понять Ницше означает не проще или, наоборот, изощрение объяснить его, а острее воспринять и пережить его опыт как особую духовную практику.

Идеи Вечного возвращения, воли к власти, сверхчеловека Ницше нигде и никогда не излагает обычным философским языком, справедливо полагая, что сама грамматика языка не даст этого сделать, не превратив их при этом в плоские банальности. Это не метафизические концепты, подлежащие интерпретации, а образы, которыми Ницше – если вспомнить слова его предтечи, Гераклита Эфесского, о Дельфийском Оракуле – не говорит и не утаивает, а подает знаки. Но что значит «подавать знаки»? Если интерпретации – это порции Логоса, то знаки – сгустки Воли. Подавать знаки – то же, что посылать волевые импульсы. Подавать знаки – желать воздействовать не на образ мысли, а на образ жизни. Он подает эти знаки как сгустки внутреннего опыта и используeт их для слома всяких перегородок между собой и нами. «Его стиль – мистический в том смысле, что он сообщает внутреннюю жизнь, которая всем недоступна».

Ницше по сути подвергает нас ритуалу инициации, в которой реализуется наша предельная самоактуализация, предельное погружение в нашу самость. Он вынуждает нас максимально быть самими собою. Поэтому если относительно почти всех других философов историки философии и интересующаяся публика могут договориться о более или менее единообразных приемах понимания, то единообразное понимание (не говоря уже о приятии) Ницше можно считать провалом его сверхзадачи – научить каждого быть самим собой, то есть мыслить и жить самостоятельно. Но разве не такое же избыточное многообразие составляет тайную сущность ницшеанства, разве мы удалились бы от его

самого потаенного понимания Жизни, как дела каждого человека? Именно в этом приглашение к сотворчеству – секрет властного очарования Ницше, словно весенний ветер подхватывающего нас в бесстрашный полет к залитым солнцем сверкающим вершинам. И тогда пространство, если воспользоваться его же словами, превращаться в «место танцев для божественных случаев, «божественным столом для божественных игральных костей и играющих в них!».

Поэтому сама постановка вопроса о правильном прочтении этой книги лишена смысла, как раз потому, что в силу своей природы она представляет собой бесконечную комбинацию множества смыслов, принимающую ту или иную конфигурацию в зависимости от того, кто читает, как читает, в какую эпоху читает. При таком подходе невозможно никакое окончательное прочтение, как изначально невозможно окончательное написание «Воли к власти». Эта книга являет собой катастрофу классического смыслополагания и интерпретации. Но нам недостает не смысла. Напротив, мы переполнены смыслами. Нам недостает творчества, то есть производства новых смыслов. И потому нам недостает сопротивления старым мифам, порабощающим нас своими смыслами.

С филологической точки зрения не столь уж важно, какого Ницше мы читаем: изложенного строго научно, в хронологической последовательности, или скомпилированного в некие рапсодии. Важнее то, как читать Ницше: понимая его буквально, торопясь и захлебываясь, или зрело, охватывая все его творчество как бы в целостности, зная, что перед вами обоюдоострый меч, неосторожное обращение с которым опасно. Но еще более важно, кто читает Ницше: экзальтированные особы, которые падают и потому пытаются схватиться за что попало (Ницше называл их «обезьянами Заратустры»), либо поднимающиеся духом люди, которые хотят подняться еще выше. От этих альпинистов духа требуется особое искусство: проваливаясь в разрывы его письма, они должны уметь «выкарабкиваться», самостоятельно заполняя пространства между афоризмами собственными смыслами, выстраивая своими ассоциациями весь массив фрагментов в неповторимо личные ансамбли. И тогда во время этой процедуры произойдет действительно необычное явление: читатель, замещая автора, становится творцом. И тогда начинается подлинное чтение: появляется почти физическое ощущение того, как взламываются привычные способы понимания, которыми оперирует наш мозг. Мы начинаем чувствовать «Волю к власти» подобно вложенному в нас динамиту, разрывающему на фрагменты нашу старую сущность. Мы вдруг обнаруживаем внутри самих себя какое-то новое существо, которое настойчиво разбивает старую скорлупу… И тогда эта необычная книга начинает говорить метаязыком, исходящим из самой плоти мира, пропитанным его солью, метаязыком, на котором каждое человеческое существо говорит само с собой. Опыт этого индивидуализированного языка телесности мира, который каждый человек переживает только по-своему, в принципе не генерализуется на других. Благодаря этому надъязыковому комплексу ощущений каждый читатель может интенсивного переживать интимную глубину своей самости.

Рецепт такого креативного чтения Ницше дает Фуко: «Единственное настоящее уважение к такой мысли, какой является мысль Ницше, состоит в том, чтобы использовать ее, деформировать ее, заставлять ее стонать и протестовать. И если тогда комментаторы скажут, что я верен или неверен Ницше, то это абсолютно не имеет никакого значения». Читать Ницше так, как предлагает Фуко, значит использовать все, завоеванное им, для того, чтобы идти дальше, оттолкнувшись от той последней вершины, на которую взошел этот мыслитель предельных высот. Это значит использовать Ницше как трамплин, чтобы перепрыгнуть за линию горизонта, которая скрывает от нас будущее, как плацдарм для продвижения дальше, как могучий попутный ветер, раздувающий паруса всякой самостоятельной мысли. Так читать Ницше – значит состязаться с ним.

Возможно, сегодня жизненной и исследовательской программой «поздних ницшеанцев» могут стать слова Жоржа Батая, сказанные им о себе: «Я – единственный, кто выдает себя не за толкователя Ницше, но за такого, как он сам». Может быть, все дело не в том, чтобы толковать, а быть, как Ницше? Но что это значит – быть как Ницше? Незадолго до смерти на этот вопрос дал ответ Мишель Фуко: «Я просто ницшеанец, и я пытаюсь по мере возможности в отношении определенного ряда проблем понять, с помощью текстов Ницше – но также с помощью антиницшеанских тезисов (которые все же являются ницшеанскими), что можно сделать в той или иной области». Быть Ницше – значит в своей жизненно-духовной практике ставить экстремальный эксперимент: превращая себя в перманентный поиск свободы, максимально раздвинуть границы собственного существования.

* * *

В данной статье моей главной задачей было побудить читателя пережить чтение «Воли к власти» как специфическую духовную практику. Нам надо научиться не читать, а претерпевать Ницше, как древние греки претерпевали трагедию, утверждая, тем самым могущество жизни во всем ее сборе. Ведь Ницше учит мужеству, которое понадобится нам в полной мере.

Сегодня очевидно, что большая «мирная» эпоха, начавшаяся после II Мировой войны и разгрома III Рейха, подходит к своему завершению. Все это время Ницше как бы пребывал в подполье истории. О нем мало вспоминали, он скомканно присутствовал в университетских курсах, пылился на книжных полках провинциальных магазинов, едва заметно тлел в культурном гетто. Более менее напряженно он жил лишь в сознании горстки отборных, как правило, не очень успешных, но всегда малочисленных маргинальных интеллектуалов, враждующих с господствующей культурой.

Но сегодня история подходит к крутому повороту, чреватому невиданными прежде катастрофами. Ибо внутренний потенциал напряжений, агрессивности и конфликтов, присущих человечеству, никуда не исчез. Напротив, он стремительно возрастает. В недрах нашей эпохи уже слышен тектонический танец плит, раскалывающий основы нашей цивилизации, и в возникающих раздвигах закручиваются тайфун чудовищной силы. Когда же этот тайфун вырвется наружу и социальные ураганы вновь охватят нашу планету, тогда Ницше выйдет из подполья и нам придется дать этому тайфуну его имя.

Сегодня Ницше возвращается. Как диагноз и программа он вновь властно стоит на глобальной повестке дня для человечества. И это одновременно обнадеживающий и устрашающий признак глобальных перемен. Но его значение не только в том, что он барометр приближающихся бурь. «Воля к власти» – это не только штормовое предупреждение. Это руководство по плаванию в штормовом океане.

Сегодня линия фронта между будущим и современностью пролегает по водоразделу между ницшеанством и нигилистическим позитивизмом, между дионистской политикой новых перспектив жизни и аполлоновским морально-властным комплексом позднего капитализма, стремящегося увековечить наличный порядок вещей. Взрывной потенциал ницшеанства к XXI веку достиг критической массы. В самой структуре ницшевской мысли изначально заложена неискоренимая непримиримость к любой действительности, препятствующей становлению сверхчеловека, свободного творца. «Воля к власти» – это настежь распахнутая дверь нашей планеты, через которую рвутся космические ветра, разгоняя протухший спертый воздух, превративший нас в бледных и чахлых последних людей.