Самое скверное то, что такому платью должна сопутствовать любовь, без любви оно утрачивает смысл.

В такой день следовало бы надевать нечто, содержащее хоть крупицу истины, но именно с истинными вещами – наготой, молчанием – у меня сложные отношения. Если я люблю ткани и слова, то потому, что и те и другие окутывают истину. Истина – не слишком воспитанная особа, она резка и ограниченна.

Я задаю себе вопрос: что, если я не способна выразить себя иначе, я прячусь за красивым бельем, вместо того чтобы обнажаться, демонстрируя себя? Но ведь необходимо, чтобы тот, кому я это демонстрирую, был в состоянии понять язык шмоток.

Подвенечное платье всегда белое – поскольку оно кодифицировано, социализировано, репертуаризировано, банализировано, вульгаризировано – как поваренные книги; подвенечные платья можно купить в супермаркете, как картошку, – это ничто, меньше, чем ничто. Белое платье – это униформа любви. Белое платье предназначено для бракосочетания в первый и последний раз с Боженькой или с мужчиной,– но я не верю ни в того, ни в другого.

В один прекрасный день кто-нибудь должен был бы провозгласить, что белый – цвет голубиной чистоты и свежевыпавшего снега – является цветом любви.

Я обнажена, мне пришлось надеть платье, которого я не выбирала, которое не говорит ни о чем личном, я обнажена перед лицом моего мужа, смолкнувшего, чтобы получше разглядеть меня, потому что для него любовь – это жесты, доказательства, а не слова.

Любовь это нагота тела в молчании или крике. Такая любовь нагоняет на меня страх, я не желаю, чтобы мужчина любил меня иначе, чем втайне, я не хочу, чтобы он любил меня в боли, в моем истинном «я», потому что именно это мне хотелось бы забыть.

Меж тем на вопрос: «Вы выйдете за меня замуж?» – я ответила «да». Мне следовало бы презирать себя: мужчина, который женился на мне, выглядел как друг, а не как любовник. Теперь-то я отлично различаю эти разновидности. Друг пригож, приветлив, как тот тип из автомата. Улыбка бывшего любовника окрашена мужской признательностью, счастливыми воспоминаниями, которые не выцветают с годами. Бывший любовник движется ко мне, раскрыв объятия, а на его лице играет улыбка. У моего мужа номер 1 с первого дня нашего знакомства на лице застыло выражение человека, которого я могла бы полюбить – когда-то, но это время давно прошло.

Я влезла в громоздкое подвенечное платье в надежде обрести нечто – быть может, любовь, готовую к употреблению? Я хотела бы наткнуться там, под нижними юбками, на секрет влюбленных пар, дружных семей, на магическую формулу, сливающую воедино образцовую супругу, внимательную мать семейства, утонченную любовницу – словом, на квинтэссенцию женщины. Символ белизны и непорочности был на редкость мощным! И в результате – ничего. Никогда еще такой внушительный объем, столь громадная поверхность почвы не приносили мне такой скудный урожай.

Меня предало подвенечное платье, но не любовь.

Ну что ж, я хотя бы попробовала. Женщина ведь обязана жить с мужчиной, не так ли? Повсюду вокруг меня люди живут парам мне тоже следовало попытаться.

Как узнают, что любят? Как узнают, прошла ли любовь или же и вовсе не начиналась? Я была бы счастлива пережить великую любовь, но, увы, сердцем я сознавала, что не испытала ничего подобного. Я не уехала немедленно, нет. Прибыв в пункт назначения, я осталась там, предоставив себя в распоряжение окружающих. Мне ненавистен тюль, традиционные снимки в пластиковой рамочке: чета новобрачных на вершине лестницы, расфуфыренные по случаю торжества родственники, розовое боа вокруг тетушкиной шеи.

Он был обманут, как и все, поскольку мужчины тоже обманываются. После они осваивают, каким образом можно успешно сочетать мечту и реальность. Я никогда не могла понять, как мой муж мог полюбить такую женщину, как я. Бывают на свете мужчины, которые воздерживаются от того, чтобы потребовать то, чего ты им дать не в состоянии. Может, ему и нравилось это мое сопротивление.

Позднее у моего мужа номер 1 возникла резко отрицательная реакция на платья, поначалу он относился к ним как к друзьям, пока до него однажды не дошло, что это соперники. Я не выбирала платья, преследуя определенную цель – очаровать мужа, я выбрала мужчину, стремясь, соответствовать определению элегантной женщины, которое сформулировал Ив Сен-Л оран: черный пуловер, черная юбка, рядом мужчина, на которого она опирается. Меня забавляли эти брачные доспехи из шерсти. Никогда еще мне не доводилось вырядиться подобным образом. Муж настоял, чтобы я облачилась в один из тех бесцветных костюмов, в которых некоторые женщины выглядят шикарно, – так сказать, и в пир, и в мир, и в добрые люди. И вот, в тот самый момент, когда я уступила его воле и надела пресловутый костюм, меня пронзило ощущение, что между мной, Дарлинг, и другими людьми возникло противоречие. Этот мой поступок породил расхождение между тем, что мне хотелось сообщить, и тем, что воспринимают окружающие, между манией заметать следы и внутренним раздражением, неким самоумалением. Я вновь задумалась о слышанной накануне вечером фразе: «Ни в коем случае не следует плохо отзываться о себе самой, люди повторят ваши слова, уже не сознавая, от кого они это слышали». Прогуливаясь в день свадьбы в длинной черной накидке с капюшоном, я пыталась выделиться, я отзывалась о себе плохо, и люди передавали это дальше, забывая о том, что источником была я сама.

Не ищу себе оправданий, но могла ли я быть самой собой в наряде, созданном нарочно, чтобы эпатировать общественное мнение? Могла ли я сохранить себе верность, видя расплывающуюся улыбку свекрови? Разве я не имела права на жест противления? Это платье было задумано для единственного мужчины, это был выбор, жертвоприношение, исполнение долга. Это было платье в честь расставания. Расставания с другими мужчинами, с постыдными взглядами, брошенными на вздувшуюся ширинку джинсов или серых фланелевых брюк. Но нет, не тут-то было, фокус не удался!

На меня накатывал приступ аллергии.