В дороге у Маргариты уже не было времени на размышления. Дискомфорт и прочие мелкие неудобства, неизбежные в условиях, соответствующих ее новому облику, совершенно вытеснили из ее головы, хотя бы только на это время, всю действительную трагичность происходящего.

Она была вынуждена плыть этим дешевым рейсом среди толпы самых бедных пассажиров, которые, заполонив собой всю корму пакетбота, сидели на всевозможных тюках и узлах, едва ли не наваливаясь один на другого. Казалось, что в этой части судна сконцентрировалось все: испарения дегтя и морской воды, сырость, табачный дым, вопли – все, что так не соответствовало привыкшей к комфортабельным условиям леди Блейкни. Но она даже радовалась невыносимой обстановке: брызгам соленой воды, периодически обдававшим ее холодным душем, потому что все эти неудобства постоянно отвлекали ее от непереносимого возбуждения.

Тем более что среди бедняков она чувствовала себя совершенно защищенной от какой бы то ни было слежки. Никому до нее не было дела. В своих непритязательных темных одеждах она настолько сливалась с толпой, что в этой фигурке никто не смог бы даже на мгновение увидеть ослепительную леди Блейкни.

Надвинув на голову капюшон, она сидела на черном маленьком саквояже, вмещавшем все необходимое, в самой отдаленной части палубы. Ее платье и плащ, забрызганные дорожной грязью и морской водой, были совершенно непривлекательны. С северо-востока дул пронизывающий холодный ветер, очень неприятный, но зато самый подходящий для быстрого и благополучного пересечения Канала. Маргарита выглядела очень уставшей, поскольку перед тем, как ступить на борт в Дувре, проделала длительное путешествие в карете. Она до боли в глазах смотрела на золотой закат над морем, и, когда удивительные малиновые, оранжевые и пурпурные тона догорающего дня уступили место серому вечеру, она увидела круглый купол церкви Булонской Богоматери, ясно рисующийся на фоне унылого вечернего неба.

Внутри у нее все опустело. Нечто вроде оцепенения сковало ее. Она уже больше не видела и не чувствовала ничего вокруг, кроме башен и церквей старой Булони, все более и более отчетливо чернеющих в быстро сгущающейся тьме.

Город казался галлюцинацией, созданием некоего болезненного воображения, рисующего ее внутреннему взору обитель скорби и смерти.

Когда судно своим тяжелым корпусом ткнулось в грубую стенку причала, Маргарита будто очнулась от кошмарного сна. За последние полчаса путешествия она едва ли не превратилась в окостеневшую статую, и, казалось, вот-вот заснет.

Вечер выглядел необычно темным, небо окутал мрак. Повсюду суетились какие-то люди, создавая толкотню и порождая беспорядочный шум голосов. Здесь, в этой толпе бедняков, никто и не задумывался о недостатке света, – одинокий, закрепленный на мачте фонарь едва рассеивал неожиданно сгустившуюся тьму. То тут, то там возникало чье-либо бледное лицо, странно искаженное в желтом рассеянном свете, с глубокими тенями вокруг подбородка и бровей, придававшими им причудливую фантастическую призрачность; лица мелькали одно за другим, выплывая лишь на мгновение и торопливо исчезая, будто испуганные гномы, и все такие же странные, причудливые и призрачные.

Некоторое время Маргарита совершенно тупо наблюдала за этой пестрой и беспорядочной сменой. Она толком не знала даже, что ей делать теперь, и не чувствовала никакого желания спросить об этом кого-нибудь. Темнота ослепила ее. Но вот постепенно вещи стали приобретать все более и более отчетливые очертания. Она начала различать впереди площадку, на которую по небольшому навесному мостику пассажиры один за другим спускались, покидая судно. Пока лишь там находились только пассажиры первого класса, а вся та толпа, в которой была и Маргарита, сгрудилась в еще более плотное стадо, давая возможность лучшим спокойно покинуть борт.

За площадкой был натянут тент, создавая нечто вроде отгороженного пространства с проходом через него, освещенного внутри несколькими фонарями. Под навесом стоял стол, за которым сидел человек, судя по одежде, чиновник, с трехцветным шарфом на шее. Все пассажиры с судна неизбежно проходили мимо него. И Маргарита теперь уже ясно различала профиль каждого, кто останавливался на мгновение около ярко освещенного фонарями стола, по обе стороны которого стояли двое караульных в форме национальных гвардейцев. Пассажиры поочередно вытаскивали свои паспорта, вручали их человеку в костюме чиновника; тот тщательно изучал их и возвращал владельцам. Однако время от времени он изъявлял сомнение, складывал бумагу и оставлял ее у себя; пассажир начинал протестовать. Маргарите не было слышно, что они говорили, но она видела, что не все возражения были одинаково бесполезны, некоторые принимались чиновником, и он вновь разворачивал паспорт для рассмотрения, но неудачливый владелец оставался стоять перед ним до тех пор, пока ему не удавалось найти достаточные аргументы для представителей Комитета общественной безопасности города Булони.

Эта процедура проверки поневоле занимала много времени. Усталость все больше и больше наваливалась на Маргариту; ноги ее болели, и она едва заставляла себя стоять прямо. Тем не менее она полубессознательно наблюдала за подходящими к чиновнику людьми, пытаясь хотя бы как-нибудь угадать, чей паспорт окажется вне всяких подозрений, а чей вызовет сомнения или будет вовсе неподходящим.

Подозрительный! О, это страшное слово тех времен! С тех пор как ужасный закон Мерлена объявил, что каждый мужчина, каждая женщина или ребенок, показавшиеся подозрительными, являются предателями на самом деле.

Как сочувствовала она тем, чьи паспорта откладывали, кто пытался возражать и что-то доказывать, – бесполезно: солдат, ожидавший в темноте, в конце концов отводил их в сторону для дальнейшей проверки, после которой часто следовало тюремное заключение и даже смерть.

Она-то чувствовала себя в полной безопасности; паспорт личной сообщницы Шовелена, вне всяких сомнений, был абсолютно в порядке.

Но вдруг сердце ее на мгновение дрогнуло и остановилось. В пассажире, подошедшем к тенту, она узнала Шовелена.

Он не показывал никакого паспорта, чиновник явно знал его, поскольку сразу же вскочил и отдал честь. После чего внимательно выслушал какие-то распоряжения, данные ему бывшим послом. Маргарита решила, что распоряжения эти касались двух женщин, идущих следом за ним и желавших, по-видимому, избежать обычных формальностей и не показывать паспортов. Однако она не могла быть полностью уверена в этом. Женщины были совершенно закрыты плотными капюшонами и вуалями, а все внимание Маргариты было намертво приковано к Шовелену. Хотя ничего удивительного в том, что Шовелен оказался здесь, не было. Его миссия окончена, и у него совершенно нет никаких причин оставаться в Дувре. Естественно, что персона такой важности имеет все возможности и средства уезжать и приезжать куда и когда захочет.

И хотя ничего неожиданного, странного или подозрительного в его появлении здесь не было, что-то все же вызывало какое-то страшное, неизгладимое ощущение. Маргарите вдруг вспомнились его слова, обращенные к ней на недавнем празднестве в Ричмонде. Он пожаловался, что впал в немилость за плохую службу Республике, что его понизили, отстранили с позором, дабы дать дорогу более способным и достойным людям.

Конечно, конечно же, все это было ложью, хитрой уловкой, чтобы проникнуть к ней в дом; Маргарита догадалась об этом, когда он спровоцировал при посредстве Кондей ссору, приведшую к вызову.

Во всяком случае здесь, на французском побережье, он совсем не производил впечатления подчиненного, а выглядел скорее главнокомандующим, – впрочем, это не было удивительным для Маргариты.

Такими же послушными орудиями, как и та незадачливая актриса, казалось, были все остальные вокруг него. И там, где другие заискивающе поглядывали на чиновника, этот бывший посол, показав какой-нибудь знак или произнеся всего лишь слово, прошел как хозяин, а человек под тентом, заставлявший всех остальных дрожать, почтительно перед ним вытянулся и выполнил все его распоряжения.

Это было настолько ясно и очевидно, что с Маргариты при виде хорькообразной фигурки совершенно слетел весь сон, окутавший ее неким блаженным неведением.

С этого мгновения мозг ее лихорадочно заработал. Вдруг она обратила внимание еще на одну фигуру, возвышавшуюся над остальными, которая проследовала через барьер за Шовеленом. Но она тут же мысленно отругала себя за глупые фантазии!

Муж ее никак не мог оказаться здесь. Нет, нет и нет! Он отправился водным путем и не может прибыть в Булонь раньше завтрашнего утра.

Наконец-то пошли пассажиры второго класса! Все вдруг засуетились, и человеческий клубок сдвинулся с места. Маргарита потеряла навес из виду вместе с его ужасающим содержимым, она вновь стала частью единой движущейся толпы, которая еле-еле двигалась, в час по чайной ложке; все это еще больше изматывало и без того смертельно уставшую Маргариту. Тем не менее она старалась сообразить, что и как нужно ей делать, попав на французский берег. И решила разыскать для начала аббата Фуке, с помощью которого ей легко удастся найти мужа. Она была уверена, что Перси сразу же непременно свяжется с аббатом: разве он не сказал ей, что одна из главных целей его поездки – освобождение верного, достойного старика от этих разбойников? Ей даже и в голову не приходила мысль, что аббата Фуке может не оказаться в Булони.

– Эй, мамаша, ваш паспорт!

Эта грубая реплика вывела ее из задумчивости. Она совершенно автоматически продвигалась вперед, ибо мысли ее блуждали сейчас далеко от места ее нахождения. Так что она прошла с толпой весь путь до крытого тентом навеса, миновав и соединяющий мост, и площадку, даже ничего не заметив.

Ах, да, ее паспорт! Она совершенно забыла об этом! Но он есть и в полном порядке, поскольку дан ей (пусть даже и в момент запоздалого раскаяния) девицей Кондей, одной из самых ближайших соратниц влиятельнейшего человека во Франции.

Она достала паспорт из выреза платья и вручила его человеку в костюме чиновника.

– Ваше имя, – напористо спросил он.

– Селина Дюмон, – ответила она без малейшего колебания, поскольку едва ли не тысячу раз перед этим мысленно повторяла позаимствованное имя, чтобы произнести его будто свое собственное. – Служанка гражданки Дезире Кондей.

Человек, тщательно изучавший перед этим бумагу, положил ее на стол и спокойно сказал:

– Селина Дюмон? Эге, мамаша, шутить изволите?

– Как шутить? Не понимаю вас, – спокойно и даже без тени испуга ответила Маргарита. Паспорт был в полном порядке, в этом она была уверена и совершенно не боялась.

– А по-моему, все вы прекрасно понимаете, – с презрительной усмешкой перебил ее невозмутимый чиновник. – Ишь, ведь как славно удумали – Селина Дюмон, черт побери! Эге, мамаша, да вы не так уж просты. Ведь вы бы так, чего доброго, и прошмыгнули, да вот беда, Селина Дюмон с хозяйкой своей, гражданкой Кондей, прошли здесь чуть более четверти часа назад.

И длинным грязным пальцем он ткнул в лежащую перед ним раскрытую толстую книгу, в которую записывал всех проходивших мимо него пассажиров.

После чего искоса и с торжеством стал преспокойно разглядывать Маргариту, до сознания которой все еще никак не могло дойти происшедшее, так что она чувствовала лишь досаду от какой-то нелепой и непонятной задержки. Но вот вся кровь отхлынула от ее лица, щеки стали мертвенно-бледными, а сердце, зажатое в страшных тисках ужаса, едва не остановилось.

– Вы ошибаетесь, гражданин, – сказала она тем не менее совершенно спокойным голосом. – Я – горничная гражданки Кондей. Она сама мне выдала этот паспорт как раз накануне моего отъезда из Англии. Вы можете спросить об этом у нее, и она вам все подтвердит. Она сама меня уверяла, что паспорт мой в полном порядке.

Однако чиновник только пожал плечами и язвительно засмеялся. Ему все это явно доставляло удовольствие, хотя он уже и насмотрелся подобных сцен. В дальнем углу отгороженного пространства Маргарита заметила некоторую суету: вероятно солдаты, подумала она, судя по металлическому блеску глаз, – двое, стоявшие за спиной чиновника, еще двое, что находились почти на выходе из-под тента.

Инстинктивно ища какой-нибудь защиты или хотя бы поддержки, Маргарита огляделась вокруг, но повсюду натыкалась лишь на спокойные или даже равнодушные лица, ничуть не интересующиеся тем, что происходило с ней. Все видели в этом лишь скучное повторение того, что происходило перед этим столом уже десятки и сотни раз.

– Хей, оп-ля-ля, милая мамаша, – тоном легкой насмешки продолжил чиновник. – Не беспокойтесь, мы прекрасно разберемся во всем, что вы нам тут наплели, и уж самым подробнейшим образом! К сожалению, Дезире Кондей со своей горничной Селиной Дюмон совсем недавно стояли на том же месте, на котором сейчас стоите вы, и были представлены как самые верные и преданные гражданки не кем иным, как самим гражданином Шовеленом, членом Комитета общественной безопасности.

– Но я уверяю вас, что здесь произошла какая-то ошибка, – совершенно серьезно настаивала Маргарита. – Быть может, та женщина солгала, вот мой паспорт и…

– Ладно, хватит об этом, – твердо прервал ее чиновник. – Если все действительно так, как вы говорите, и вы не обманываете нас, то завтра вы совершенно свободно продолжите свой путь. Но только после того, как вы убедите в этом нашего гражданина губернатора. Следующий!

Маргарита попыталась было еще что-то возразить, как и все те, за кем она так бессознательно наблюдала до этого, но тут же поняла, что все уже бесполезно, потому что почувствовала на своем плече чью-то грубую руку, бесцеремонно отодвинувшую ее в сторону.

Внезапно, будто от удара кнута, она осознала страшную неизбежную ловушку, в которую она попала точно так же, как перед этим ее муж.

Какой глупой, какой слепой идиоткой была она!

Какой слабой противницей она оказалась перед этим тонким и хитроумным интриганом Шовеленом. Заманить Сапожка Принцессы во Францию было великой идеей! Вызов был тонко продуман, и то, что отважный авантюрист принял его, уже открывало большие возможности, но все же последним росчерком пера гениального мастера было поймать в ту же ловушку и ее, его жену, разыграв раскаяние Кондей и предложив воспользоваться паспортом.

Полная дура, вот кто она на самом деле!

Как хорошо Шовелен знает женское сердце! Как верно он разгадал ее мысли и чувства, как точно предусмотрел ее будто бы совершенно спонтанный поступок. Ему даже не доставило особого труда предвидеть, что Маргарита сразу же бросится вслед за попавшим в смертельную опасность мужем. Теперь ловушка уже захлопнулась, слишком поздно она поняла все это.

Перси Блейкни во Франции! Его жена в тюрьме! Теперь его жизнь будет ценой ее свободы!

Очевидность всего этого со всей силой обрушилась на нее, и душа содрогнулась от столь ужасающего финала. Однако оставшийся животный инстинкт еще пытался бороться. Повсюду за пределами навеса была такая заманчивая темнота. Если бы только ей удалось достигнуть этого покрова тьмы, – она спрячется, она выждет, она уже больше не совершит промаха, нет, она будет бдительной и осторожной… если бы только ей удалось убежать, вырваться!

Безумная попытка женщины вырваться от пятерых мужчин! О, как это было жалко, ничтожно, бессмысленно.

Чиновник даже выразил великое изумление, увидев, как эта гибкая грациозная женщина пытается растолкать солдат. По всей видимости, это доставило ему огромное удовольствие.

– Ну, довольно! Уведите ее! – в конце концов грубо обрезал он. – Нам тут некогда отвлекаться! Тащите, тащите прочь эту шлюху, пусть она поостудит свой темперамент в шестом номере, пока губернатор не скажет, что делать дальше. Да уведите же ее наконец! – заорал он вдруг, стукнув грязным кулаком по столу, видя, что Маргарита все еще бьется в руках солдат в безумном отчаянии. – Черт побери! Да неужели никто из вас не в состоянии убрать отсюда эту сбесившуюся бабу?!

Толпа напирала; гвардейцы, стоявшие за спиной чиновника, язвительно посмеивались над беспомощностью солдат; последние, в свою очередь, чертыхались громко и отрывисто до тех пор, пока один из них, окончательно вышедший из себя, не занес в бешенстве огромный кулак и не обрушил его с последним отчаянным проклятием на голову Маргариты.

Пожалуй, этот дикарь, с каким бы чувством он ни наносил свой страшный удар, даже вопреки своим намерениям, поступил наиболее милосердно из всех окружающих. Он попал Маргарите прямо в лоб, и ее измотанные уже до последней степени нервы сразу же отступили, столкнувшись со столь жестоким средством. Бессмысленная борьба прекратилась, руки беспомощно повисли вдоль обмякшего тела, и, окончательно потеряв сознание, она была избавлена от унизительного для ее гордого и несгибаемого духа зрелища, как грубые солдаты поволокли ее прочь, а также от невыносимого сознания полного краха ее последних неясных надежд.