На старый форт Гейоль опустилась тишина. Шум толпы, уже совершенно забывшей о всех своих страхах, доносился теперь издалека, словно рокот далекой бури, периодически прерываемый короткими вскриками, визгом, пением труб и барабанными трелями.

В комнате, где всего несколько минут назад царило гнетущее напряжение, где полыхали эмоции и тревожно бились сердца, где разыгралась великая драма мести и ненависти, страсти и любви, теперь наступила полная тишина.

Солдат не было; одни пустились в погоню, другие умчались с Колло д'Эрбуа, третьи пошли провожать священника в церковь.

Изнуренный нервным ожиданием, внезапным торжеством и весьма смутно понимая, что происходит вокруг, Шовелен сидел тем не менее совершенно довольный и счастливый.

Он наконец-то дождался того момента, когда мог увидеть своего врага полностью раздавленным и уничтоженным. Ему теперь не было никакого дела до того, что происходит с Маргаритой и сэром Перси Блейкни. Скорее всего, англичанин выпрыгнул в окно или же убежал через дверь – он теперь заинтересован в том, чтобы как можно скорее убраться из этого города вместе с женой. Сейчас прозвонят к вечерне, ворота везде будут открыты, порт будет свободен и…

А Колло уже в миле от Булони и на милю ближе к Парижу…

Какой смысл теперь беспокоиться об этом ничтожном придорожном цветочке, об этом опороченном и оставленном в дураках Сапожке Принцессы?..

Шовелен дремал, погрузившись в некое подобие тупого оцепенения, сковавшего его со всей силой изнурительной усталости, накопившейся за последние четыре дня. Бывший посол совершенно потерял ощущение пространства и времени. Вдруг его внимание привлек неожиданный легкий шум: кто-то тихо ходил по комнате.

Он стал внимательно вглядываться в темноту, но никак не мог ничего разглядеть. Тогда Шовелен встал и подошел к двери. Она была все еще открыта. Неподалеку за ней висела масляная лампа, тускло освещавшая коридор. Он взял ее и вернулся в комнату. В это время до его слуха долетели первые удары маленького церковного колокола, звонящего к вечерне. Дипломат шагнул в комнату, подняв высоко над головой лампу, ее слабый свет выхватил из темноты великолепную фигуру сэра Перси.

Последний, приятно улыбаясь, легко и небрежно поклонился; в руках у него была шпага, изготовленная некогда в Толедо для некоего Лоренцо Ченчи. Шовелен же совершенно забыл, где оставил ее неразлучную подружку.

– По-моему, как раз настал тот самый день и час, – с присущей ему придворной грацией произнес сэр Перси, – когда мы с вами должны наконец-то скрестить шпаги. Если не ошибаюсь, южный вал здесь совсем рядом. Вы пойдете первым, а я следом, сэр?

Неожиданно столкнувшись с такой отчаянной наглостью, Шовелен ощутил в своем сердце леденящий ужас. Щеки его побелели, рука, держащая лампу, дрогнула, и он до боли закусил губу. Сэр Перси стоял перед ним, продолжая улыбаться и указывая приглашающим жестом в направлении южного вала.

От церкви Сен-Жозеф вновь долетел легкий звон колокола, отбивающего вторую молитву.

Невероятным усилием воли Шовелен попытался взять себя в руки и стряхнуть странное оцепенение, сковавшее его при новом столкновении с этим человеком. Он достаточно спокойно подошел к столу и поставил на него лампу. В его мозгу стали мелькать последние воспоминания – письмо… Колло, летящий к Парижу!

Ему теперь нечего было бояться, кроме смерти от руки этого ужасного авантюриста, превратившегося в конце концов в своем унижении и ничтожестве в простого убийцу.

– Оставьте все эти глупости, сэр Перси, – просто ответил он. – Вы же прекрасно знаете, что я никогда и не собирался сражаться с вами этими отравленными клинками…

– Конечно, знаю, месье Шовелен… А вот знаете ли вы о том, что у меня есть огромнейшее желание убить вас, как собаку, едва лишь вы двинетесь с места!

И, отбросив шпагу, в одном из тех импульсивных неконтролируемых порывов он бросился к Шовелену, накрыв, словно гигант, его маленькую тщедушную фигурку, и… остановился на мгновение, ощутив всю ничтожность и беззащитность своего ненавистного противника. В это мгновение Шовелен забыл даже о страхе.

– Если вы убьете меня теперь, сэр Перси, – сказал он спокойно, с ненавистью разглядывая стоящего перед ним человека, – вам все равно уже не удастся уничтожить письмо, которое в данный момент находится на пути в Париж.

Как он и предполагал, после его слов сэр Перси переменил поведение. Злость исчезла с красивого лица, черты разгладились, а огонь мести в ленивых синих глазах растворился без остатка. И в следующий момент по всему старому форту прокатилось эхо веселого громкого хохота.

– Ну, месье Шуберлен! Это дивно… чертовски дивно! Понимаете ли вы это, мой д'рагой?.. Кукушкина мать, да это же самая великолепная шутка из всех, что я слышал в последнее время! Месье думает… Черт! Да я подохну от смеха… Месье полагает… что это чертово письмо, которое везут в Париж… что английский джентльмен в короткой схватке позволит отнять у себя письмо…

– Сэр Перси… – судорожно произнес Шовелен, ощутив ужас от странной мысли, мелькнувшей в его мозгу.

– Сэр, вы удивлены? – спросил сэр Перси и, вытащив из глубокого кармана своего элегантного плаща скомканный пергамент, сунул его прямо в нос Шовелену. – вот, вот оно, это письмо, которое я писал, сидя за этим столом, и тянул из вас жилы, и дурачил вас всех… Но, клянусь дохлой рыбой, вы оказались намного большим идиотом, чем я предполагал ранее. Как вы могли подумать, что эта бумага годится еще для чего-нибудь, кроме того, чтобы нахлестать вас теперь по щекам? – После чего он быстрым и резким движением действительно ударил Шовелена листком по лицу.

– Да, вам весьма приятно будет узнать, если вы еще не знаете этого, – учтиво добавил он, – что именно за письмо ваш друг гражданин Колло с такой горячей поспешностью везет теперь Робеспьеру… Оно совсем маленькое, и в стихах… Я сам написал его, сидя у себя наверху, когда вам казалось, что я храплю, насосавшись бренди… Но бренди можно вылить и за окно… Или вы и в самом деле решили, что я все это выпил? Но, как вы помните, я ведь даже сказал вам, что не настолько пьян, как вам кажется… Итак, письмо написано по-английски… Оно гласит:

Неплохой стишок я сочинил, не так ли, месье? Я думаю, он доставит огромное удовольствие вашему другу и начальнику, гражданину Робеспьеру. Особенно если его хорошо переведут… Ваш коллега гражданин Колло сейчас находится на пути в Париж… Да, да, месье, вы верно напомнили мне, именно сейчас… Зачем же я буду убивать вас? Господь пока еще не лишил меня чувства юмора.

Пока он говорил это, на Сен-Жозеф уже закончили отбивать третью молитву. С форта и со старого шато донеслись пушечные выстрелы.

В Булони настал час открытия ворот, всеобщей амнистии и освобождения порта.

Шовелен побагровел от бессильного гнева, страха и позора. Он было рванулся к двери в слепой надежде позвать на помощь, однако сэр Перси уже достаточно наигрался. Время не стояло на месте, мог вернуться Эбер со своей охраной; пора было подумать и о собственной безопасности. Стремительно, словно пантера на охоте, сэр Перси преградил путь своему врагу, схватил его и втолкнул обратно в комнату. На полу валялись приготовленные Эбером кляп и веревка, которые тот бросил, перед тем как отправиться в церковь со старым аббатом. Ловкими и сильными руками Блейкни очень быстро превратил Шовелена в беспомощную и молчаливую мумию. Бывший посол, после изнурительного напряжения последних четырех дней придя к такому страшному результату, совершенно потерял и физические, и духовные силы, в то время как Блейкни, могущественный, сильный и бесконечно невозмутимый, был свеж и душой, и телом. Закончив обдумывать свои действия в этой партии и все подготовив, он спокойно проспал полдня, после чего так же спокойно и четко проделал свои ходы.

Убедившись, что веревка завязана прочно и кляп надежен, он уверенно поднял на руки беспомощное тело и перенес его в ту комнату, где Маргарита томилась последнюю часть дня. Положив врага на кушетку, сэр Перси посмотрел на него с презрением и состраданием одновременно. Свет лампы из соседней комнаты падал прямо на неподвижно лежащего Шовелена. Казалось, он и вовсе лишился сознания, поскольку глаза его были закрыты, однако его крепко связанные руки то и дело судорожно вздрагивали.

Сэр Перси, добродушно пожав плечами, уже хотел было выйти, но, вспомнив о чем-то, вернулся, достал из жилетного кармана листок бумаги и вложил его в дрожащие пальцы своей жертвы. На листке было запечатлено все то же четверостишие, которое через двадцать четыре часа будет доставлено Робеспьеру.

Затем Блейкни решительно вышел из комнаты.