Глава первая

Париж, сентябрь 1792 года

Незадолго до захода солнца, у Западной баррикады — в том самом месте, где десять лет спустя гордый тиран воздвиг бессмертный монумент национальной славе и собственному тщеславию — шумела, бурлила и волновалась толпа существ, которых можно было назвать людьми лишь условно. Глазу и уху они представлялись скорее диким зверьем, одержимым злобой, ненавистью и жаждой крови.

Большую часть дня гильотина выполняла свою жуткую работу. Знатные имена и голубая кровь — все, чем кичилась Франция в минувшие века, ныне платило дань за ее желание свободы и равенства. Бойня только прекратилась, но толпе предстояло еще одно, не менее увлекательное зрелище, прежде чем баррикады закроются на ночь. Стремясь не упустить его, народ устремился с Гревской площади к различным баррикадам.

Упомянутое зрелище можно было наблюдать ежедневно — ведь эти аристократы такие глупцы! Разумеется, все они враги народа — и мужчины, и женщины, и дети, которые, к несчастью для себя, были потомками тех, кто со времен крестовых походов являл собой славу Франции — ее старинной noblesse . Их предки угнетали народ, давили его алыми каблуками своих изящных туфель с пряжками, а теперь народ правил Францией и давил своих бывших угнетателей, правда не каблуками, ибо в те дни он в большинстве ходил босиком, а куда более действенным способом — ножом гильотины.

День за днем, час за часом жуткое орудие смерти требовало новых жертв — стариков, женщин, детей — в ожидании момента, когда оно сможет добраться до головы короля и молодой красивой королевы.

Новыми хозяевами Франции все это воспринималось как должное. Ведь каждый аристократ был изменником, как и все его предки. Век за веком народ страдал, голодал и трудился в поте лица, чтобы королевский двор мог сверкать ослепительным блеском. А теперь потомкам тех, кто придавал двору этот блеск, приходилось прятаться и убегать, спасая жизни от запоздалой мести своего народа.

Вся забава заключалась в том, что они и в самом деле пытались прятаться и убегать. Каждый день, перед тем как ворота закрывались, и рыночные повозки друг за другом покидали город, несколько глупцов-аристократов пробовали вырваться из лап Комитета общественной безопасности . Под любыми предлогами и любой маскировкой они старались ускользнуть за баррикады, бдительно охраняемые гражданскими гвардейцами республики. Мужчины в женской одежде и женщины в мужской, дети, наряженные в нищенские лохмотья, оказывались ci-devant графами, маркизами и даже герцогами, стремившимися бежать из Франции, добраться до Англии или какой-нибудь другой столь же проклятой страны, возбуждать там гнев против славной революции и поднимать армии с целью освободить заключенных в Тампле , некогда именовавших себя властелинами Франции.

Но, как правило, их ловите на баррикадах. Сержант Бибо, дежуривший у Западных ворот, отличался особенно острым нюхом на аристократов даже в самой искусной маскировке. Бибо играл со своей добычей, как кошка с мышью, иногда более четверти часа, притворяясь, что обманут бедной одеждой, париком и другими театральными атрибутами, скрывавшими ci-devant благородного маркиза или графа.

Поистине Бибо обладал замечательным чувством юмора! Стоило пооколачиваться у Западной баррикады, чтобы поглазеть, как он ловит очередного аристократа, пытавшегося спастись от народного мщения.

Иногда сержант позволял своей жертве очутиться за воротами и в течение двух минут думать, что ей удалось вырваться из Парижа, а быть может, удастся целой и невредимой достичь берегов Англии. Однако бедняга едва успевал отойти от ворот на десять метров, как Бибо посылал за ним двух своих людей, которые срывали с него весь маскарад и быстро возвращали назад.

Было необычайно забавно наблюдать, как беглец, особенно если он оказывался женщиной — какой-нибудь гордой маркизой — снова попадает в лапы Бибо, зная, что на следующий день его ожидает суд, а вскоре — нежные объятия мадам Гильотины.

Неудивительно, что в этот прекрасный сентябрьский день толпа, окружавшая ворота, где дежурил Бибо, была охвачена возбуждением. Жажда крови не знала пресыщения; народ, видевший, как сотня благородных голов пала сегодня под ножом гильотины, хотел убедиться, что на завтра обеспечена еще одна сотня.

Бибо восседал у ворот баррикады на перевернутой пустой бочке, под его командованием находились несколько гражданских гвардейцев. В последнее время приходилось работать, не покладая рук. Проклятые аристократы, потеряв голову от страха, стремились во что бы то ни стало выбраться из Парижа. Все они — мужчины, женщины и дети, чьи предки даже в давние времена служили этим предателям Бурбонам , — сами были предателями и достойной поживой для гильотины. Каждый день Бибо с удовольствием срывал маску с нескольких беглых роялистов и отправлял их назад — в руки Комитета общественной безопасности, возглавляемого добрым патриотом, гражданином Фукье-Тенвилем .

Робеспьер и Дантон хвалили Бибо за его усердие, и он очень гордился тем, что по собственной инициативе отправил на гильотину по крайней мере пятьдесят аристократов.

Однако сегодня все сержанты, командующие постами у разных баррикад, получили специальный приказ. Недавно большому количеству аристократов удалось бежать из Франции и добраться до Англии. Эти побеги были все более частыми и отчаянно смелыми, возбуждая людские умы и создавая странные слухи. Сержанта Гропьера послали на гильотину за то, что он позволил ускользнуть целому семейству аристократов через Северные ворота — под самым своим носом.

Утверждали, что эти побеги организованы группой англичан отчаянной смелости, которые из одного желания впутываться в дела, никак их не касающиеся, тратили свое время, выкрадывая жертвы, законно предназначенные мадам Гильотине. Слухи быстро распространялись; было несомненно, что шайка назойливых англичан существует в действительности, и более того — что ею руководит человек, обладающий поистине сказочной отвагой и дерзостью. По городу ходили рассказы о том, как он и спасаемые им аристократы у баррикад внезапно становились невидимыми и выбирались за ворота явно сверхъестественным способом.

Никто не видел этих таинственных англичан; что касается их вождя, то о нем говорили не иначе как с суеверной дрожью. В течение дня гражданин Фукье-Тенвиль получал клочок бумаги неизвестного происхождения; иногда он находил его в кармане сюртука, а иногда ему вручал его кто-нибудь в толпе по пути на заседание Комитета общественной безопасности. В записке всегда содержалось краткое извещение о том, что группа надоедливых англичан продолжает действовать, а в качестве подписи фигурировало изображение красного, похожего на звезду цветка, который в Англии называют алым пимпернелем . Спустя несколько часов после получения дерзкого послания, граждане из Комитета общественной безопасности узнавали, что нескольким роялистам и аристократам удалось добраться до побережья, и что сейчас они находятся на пути в Англию.

Стража у ворот была удвоена, командующим постами сержантам грозили смертными приговорами, а за поимку смелых и дерзких англичан предлагали щедрое вознаграждение. Пять тысяч франков обещали тому, кто сможет поймать таинственного и неуловимого Алого Пимпернеля.

Все считали, что этим человеком окажется Бибо, а сам сержант позволил этому мнению пустить крепкие корни в умах парижан. Поэтому день за днем народ собирался у Западных ворот, чтобы не упустить момент, когда Бибо, наложит руки на беглого аристократа, которого будет сопровождать таинственный англичанин.

— Тьфу! — заявил сержант Бибо своему капралу. — Гражданин Гропьер был болваном! Если бы я дежурил у Северных ворот на прошлой неделе…

И гражданин Бибо сплюнул на землю, чтобы выразить презрение к тупости своего товарища.

— Как это произошло, гражданин? — спросил капрал.

— Гропьер дежурил у Северных ворот, — начал сержант напыщенным тоном, завидев, что вокруг него собралась толпа жаждущих услышать повествование. — Все мы знаем об этом проклятом англичанине — Алом Пимпернеле. Ему не удалось бы выбраться через мои ворота, morbleu , даже если бы он был бы самим дьяволом! Но Гропьер оказался глупцом. Одна из рыночных телег, проезжавших через ворота, была нагружена бочками. Ею правил старик, рядом с ним сидел мальчик. Гропьер был слегка пьян, но считал себя большим умником — он заглянул в большую часть бочек, убедился, что они пусты, и позволил телеге ехать дальше.

В толпе оборванцев, окружавших гражданина Бибо, послышался ропот гнева и презрения.

— Спустя полчаса, — продолжал сержант, — у ворот появился капитан гвардии с дюжиной солдат. «Здесь проезжала телега?» — спросил он у Гропьера, задыхаясь от спешки. «Да, — ответил Гропьер. — Еще не прошло и получаса». «И вы позволили им уехать? — в бешенстве завопил капитан. — Вы отправитесь за это на гильотину, гражданин сержант! В этой телеге скрывались ci-devant герцог де Шали и вся его семья!» «Что?!» — в ужасе воскликнул Гропьер. «Да, а возницей был не кто иной, как этот проклятый англичанин, Алый Пимпернель!»

Возгласы презрения сопровождали рассказ. Гражданин Гропьер заплатил за свою ошибку на гильотине, но все равно, какой же он болван!

Бибо так смеялся над собственным повествованием, что прошло некоторое время, прежде чем он смог продолжать.

— «За ними! — скомандовал капитан своим людям. — Помните о награде! Они не могли уехать далеко!» И он устремился в ворота, за ним последовала дюжина солдат.

— Но было слишком поздно! — закричала возбужденная толпа.

— Они их не догнали!

— Черт бы побрал этого Гропьера за его глупость!

— Он заслужил свою судьбу!

— Не осмотреть как следует эти бочки!

Но эти реплики, казалось, только забавляли гражданина Бибо, который хохотал, покуда у него не заболели бока, и слезы не потекли по щекам.

— Нет-нет! — заговорил он наконец. — В телеге не прятались аристократы, а возница не был Алым Пимпернелем!

— Что?!

— Вот именно! Проклятым англичанином оказался капитан гвардии, а переодетыми аристократами — его солдаты!

На сей раз толпа хранила молчание. История отдавала сверхъестественным, и хотя республика упразднила Бога, суеверные страхи продолжали гнездиться в людских сердцах. Поистине, этот англичанин — сам дьявол!

На западе солнце клонилось к горизонту. Бибо приготовился закрывать ворота.

— Повозки — en avant! — скомандовал он.

Несколько дюжин крытых повозок, выстроившись в ряд, готовились покинуть город, чтобы на следующее утро доставить продукты из близлежащих деревень. Большей частью их возницы были известны Бибо, так как они проезжали через его ворота дважды в день — в город и из города. Перекинувшись несколькими словами с двумя-тремя возницами — в основном это были женщины — сержант собирался приступить к обследованию содержимого повозок.

— Никогда нельзя ни в чем быть уверенным, — мог бы сказать он, — а я не хочу, чтобы меня провели, как этого болвана Гропьера.

Женщины, правившие рыночными повозками, обычно проводили весь день на Гревской площади, у помоста гильотины, занимаясь вязанием и сплетнями и наблюдая за телегами, привозившими все новые и новые жертвы, которых постоянно требовало царство террора. Было очень забавно смотреть на аристократов, прибывающих на прием к мадам Гильотине, поэтому на места у помоста существовал большой спрос. Так как днем Бибо дежурил на площади, он знал в лицо многих из этих старых ведьм — tricoteuses , как их называли, которые сидели и спокойно вязали, несмотря на то, что их забрызгивала кровь проклятых аристократов, чьи головы одна за другой падали под ножом гильотины.

— Не, la mere! — обратился Бибо к одной из этих мегер. — Что это у тебя?

Днем он видел старуху с ее вязанием и лежащим рядом кнутом. Теперь к ручке кнута были привязаны локоны всех цветов — золотистые и серебряные, светлые и темные. Поглаживая их костлявыми пальцами, карга хрипло расхохоталась.

— Я свела дружбу с любовничком мадам Гильотины, — ответила она, — и он срезает для меня волосы с отрубленных голов. Завтра он обещал мне еще, но не знаю, смогу ли я побывать на площади.

— Почему это, la mere? — осведомился Бибо, который хотя и был закаленным солдатом, не смог сдержать дрожи отвращения при виде этого мерзкого подобия женщины с жуткими трофеями на ручке кнута.

— У моего внука оспа, — объяснила старуха, ткнув пальцем внутрь повозки, — а мне сказали, что это может быть и чума. Если так, то завтра меня не впустят в Париж.

При слове «оспа» Бибо поспешно шагнул назад, а когда старая карга упомянула о чуме, он отскочил от нее, как ошпаренный.

— Черт бы тебя побрал! — выругался он, в то время как вся толпа шарахнулась от повозки, оставив ее в одиночестве.

— Черт бы побрал тебя за твою трусость, гражданин! — расхохоталась ведьма. — Тьфу! Что за мужчина, который боится хвори!

— Morbleu! Чума!

Все вокруг были охвачены ужасом, который грозная болезнь внушала даже этим одичавшим и жестоким созданиям.

— Убирайся отсюда со своим зачумленным отродьем! — заорал Бибо.

С хриплым смехом и грубыми шутками карга хлестнула тощую клячу, и повозка выехала за ворота.

Происшествие испортило весь день. Людей приводили в неописуемый страх две неизлечимые болезни, являвшиеся предвестниками одинокой и ужасной смерти. Они молча жались к баррикадам, инстинктивно избегая друг друга, словно чума уже проникла в их компанию. Внезапно, как и в случае с Гропьером, появился капитан гвардии. Но он был известен Бибо, поэтому не приходилось опасаться, что это переодетый англичанин.

— Повозка!.. — задыхаясь, крикнул капитан, не успев даже добраться до ворот.

— Какая повозка? — спросил Бибо.

— Крытая повозка, которой правила старая ведьма…

— Таких здесь множество.

— Да, но ведьма заявляла, что у ее внука чума…

— Верно, такая повозка здесь проезжала.

— И вы пропустили ее?!

— Morbleu! — воскликнул Бибо, чьи багровые щеки внезапно побледнели от страха.

— В повозке находились ci-devant графиня де Турней и ее двое детей — они все предатели и приговорены к смерти!

— А их возница? — осведомился Бибо, чувствуя, как дрожь суеверного ужаса пробежала по его спине.

— Sacre tonnerre! — выругался капитан. — Боюсь, что это был тот самый проклятый англичанин — Алый Пимпернель!

 

Глава вторая

Дувр, «Приют рыбака»

Бедной Салли приходилось вертеться в кухне, как белке в колесе. На огромной каминной плите выстроились рядами кастрюли и сковородки, в углу стоял массивный горшок, вертел медленно и ритмично поворачивался, равномерно подставляя огню каждый бок говяжьего филе. Две юные судомойки с закатанными выше локтей рукавами суетились, стараясь помочь, и подсмеивались над собственными шутками, стоило мисс Салли хоть на момент отвернуться. Старая Джемайма, обладавшая солидным характером и столь же солидными габаритами, не переставая ворчать, подвинула горшок поближе к огню.

— Эй, Салли! — послышался из столовой веселый, хотя и не особенно мелодичный голос.

— Боже, благослови мою душу! — воскликнула Салли с добродушной усмешкой. — Интересно, что им теперь понадобилось?

— Пиво, конечно, — проворчала Джемайма. — Не думаете же вы, что Джимми Питкин удовольствуется одним кувшином!

— У мистера Хэрри сегодня вроде бы тоже необычайная жажда, — хихикнула Марта, одна из судомоек, подмигивая своей подруге, в результате чего обе девушки снова начали смеяться.

Салли сердито сдвинула брови, ощущая зуд в ладонях, которым явно не терпелось вступить в контакт с розовыми щечками Марты. Однако природное добродушие одержало верх, и она, пожав плечами, перенесла внимание на жареную картошку.

— Эй, Салли!

Крики, обращенные к миловидной дочери хозяина таверны, сопровождал стук оловянных кружек о дубовые столы.

— Салли! — послышался нетерпеливый голос. — Ты собираешься всю ночь возиться с этим пивом?

— Отец мог бы сам подать им пиво, — проворчала Салли, в то время как Джемайма, обойдясь без комментариев, сняла с полки пару кувшинов и начала наполнять высокие кружки пенистым домашним элем, которым «Приют рыбака» славился со времен короля Карла . — Он ведь знает, как мы здесь заняты.

— Ваш отец тоже слишком занят, беседуя о политике с мистером Хемпсидом, чтобы думать о вас и о кухне, — буркнула Джемайма себе под нос.

Подойдя к маленькому зеркалу, висящему в углу кухни, Салли поспешно пригладила темные локоны и поправила гофрированный капор. Взяв по три кружки в каждую из своих сильных загорелых рук, она понесла их в столовую, где не ощущалось никаких признаков суеты и напряженной работы, которой были заняты в кухне четверо женщин.

Столовая «Приюта рыбака» в 1792 году еще не имела важного и значительного облика, приобретенного ею сто лет спустя. Все же солидный возраст этого места ощущался и тогда, ибо дубовые балки и перекладины почернели от возраста, как и стулья с высокими спинками и длинные полированные столы, на которых бесчисленное множество оловянных кружек оставило кольца различных размеров. На фоне темного дуба выделялись яркими красками алая герань и голубая жимолость в горшках на окне со свинцовой рамой.

То, что дела мистера Джеллибэнда, владельца «Приюта рыбака», процветали, становилось ясным даже стороннему наблюдателю. Олово в прекрасных старинных шкафах для посуды и медь над огромным камином сверкали, как золото и серебро; красная черепица пола не уступала яркостью герани на подоконнике. Это свидетельствовало о наличии многочисленной и хорошей прислуги, а также постоянной клиентуры, требующей содержания столовой в безукоризненной чистоте и порядке.

Когда в комнате появилась Салли, показывая в улыбке ослепительно белые зубы, ее приветствовали одобрительные возгласы и аплодисменты.

— Наконец-то! Ура красотке Салли!

— А я думал, что вы совсем оглохли у себя на кухне, — проворчал Джимми Питкин, проведя рукой по пересохшим губам.

— Ладно уж вам! — засмеялась Салли, ставя на стол полные кружки. — Куда вы так торопитесь? Можно подумать, что ваша бабушка умирает, и вы спешите в последний раз повидать бедняжку!

Шутка вызвала оглушительный взрыв хохота, дав повод для целой серии острот. Салли, казалось, не особенно спешила возвращаться к горшкам и кастрюлям. Ее внимание было поглощено молодым человеком со светлыми вьющимися волосами и ярко-голубыми глазами, пока весьма плоская шутка относительно вымышленной бабушки Джимми Питкина передавалась из уст в уста, смешиваясь с клубами едкого табачного дыма.

Достойный мистер Джеллибэнд, хозяин «Приюта рыбака», которым владели его отец, дед и даже прадед, стоял лицом к камину, расставив ноги и держа в зубах длинную глиняную трубку. Мистер Джеллибэнд был типичным сельским Джоном Буллем тех дней, когда свойственные жителям Британских островов предубеждения были в полном расцвете, и любому англичанину — будь он лордом или крестьянином — весь европейский континент казался средоточием безнравственности, а остальной мир — обиталищем дикарей и людоедов.

Мистер Джеллибэнд, ничего не жалея для соотечественников, питал глубочайшее презрение ко всем иностранцам. Он носил алый жилет со сверкающими медными пуговицами, вельветовые штаны, серые чулки и щеголеватые башмаки с пряжками — подобная одежда отличала любого уважающего себя трактирщика в тогдашней Великобритании. В то время, как лишенной материнской заботы Салли не хватало рук для работы, ежедневно обрушивающейся на ее стройные плечи, достойный Джеллибэнд обсуждал государственные дела с наиболее привилегированными гостями.

Освещенная двумя свешивающимися с потолка отлично отполированными лампами столовая выглядела веселой и уютной. Сквозь густые клубы табачного дыма румяные физиономии клиентов мистера Джеллибэнда казались довольными собой, своим хозяином и всем миром. В каждом углу комнаты громовой хохот сопровождал дружелюбную, хотя и не слишком интеллектуальную беседу. Постоянные смешки Салли свидетельствовали, что мистер Хэрри Уэйт отлично использует предоставленный ему девушкой краткий промежуток времени.

Столовую мистера Джеллибэнда наполняли в основном рыбаки, которых вечно терзала жажда; соль, вдыхаемая ими в море, являлась причиной их пересохших глоток на берегу. Однако «Приют рыбака» служил не только местом встречи этих простых людей. Лондонские и дуврские экипажи отправлялись из гостиницы ежедневно, и все пассажиры, пересекшие пролив или же, напротив, едущие за границу, непременно знакомились с мистером Джеллибэндом, его французскими винами и домашним элем.

Был конец сентября 1792 года. Погода, весь месяц солнечная и жаркая, внезапно испортилась. Два дня дождь заливал юг Англии, уничтожая шансы на хороший урожай яблок, груш и поздних слив. И теперь ливень колотил в освинцованные окна и низвергался потоком по трубе, заставляя шипеть горящие в камине дрова.

— О Господи! Видели ли вы когда-нибудь такой сырой сентябрь, мистер Джеллибэнд? — спросил мистер Хемпсид.

Он занимал лучшее место у камина, являясь важным лицом не только в «Приюте рыбака», где мистер Джеллибэнд всегда избирал его объектом для политических дискуссий, но и во всей округе, где его ученость и глубокое знание Священного Писания внушали всем уважение. Опустив одну руку в просторный карман отлично скроенного, хотя и изрядно поношенного сюртука, а в другой держа длинную глиняную трубку, мистер Хемпсид сидел, устремив взгляд на ручейки, бегущие по оконным стеклам.

— Нет, мистер Хемпсид, никогда не видел, — откликнулся мистер Джеллибэнд. — А я прожил в этих местах почти шестьдесят лет.

— Ну, едва ли вы помните первые три года из этих шестидесяти, — рассудительно заметил мистер Хемпсид. — Никогда не видел, чтобы маленькие дети обращали внимание на погоду, по крайней мере, в здешних краях, где я прожил почти семьдесят пять лет, мистер Джеллибэнд.

Эта сентенция была настолько неопровержимой, что мистер Джеллибэнд не смог найти аргументов для излюбленного им спора.

— Нынешняя погода скорее напоминает апрель, чем сентябрь, не так ли? — меланхолично промолвил мистер Хемпсид, когда очередной град дождевых капель с шипеньем упал в камин.

— В самом деле, — согласился достойный хозяин, — но что можно ожидать, имея такое правительство, как наше нынешнее?

Мистер Хемпсид утвердительно кивнул, побуждаемый глубоко укоренившимся недоверием к британскому климату и британскому правительству.

— Я ничего и не ожидаю, мистер Джеллибэнд, — сказал он. — Мне отлично известно, что бедняков, вроде нас, в Лондоне не принимают в расчет, поэтому я редко жалуюсь. Но когда в сентябре начинаются такие ливни, все мои фрукты гниют и гибнут, а от этого польза только евреям-разносчикам с их апельсинами и другими богомерзкими иностранными плодами, которые никто бы не купил, если бы удалось собрать хороший урожай английских яблок и груш. Как сказано в Писании…

— Вы абсолютно правы, мистер Хемпсид, — прервал его Джеллибэнд. — Но, как я уже говорил, что можно ожидать, когда эти французские дьяволы по другую сторону пролива убивают своего короля и своих дворян, а мистер Питт , мистер Фокс и мистер Берк спорят о том, должны ли мы, англичане, позволять им продолжать эти безобразия. «Пускай себе убивают!» — заявляет мистер Питт. «Нет, их нужно остановить!» — возражает мистер Берк.

— И в самом деле, пускай себе убивают и будут прокляты! — заявил мистер Хемпсид, не обладавший, в отличие от своего друга Джеллибэнда, пристрастием к политическим спорам, которые выбивали у него почву из-под ног и не позволяли демонстрировать перлы разума, принесшие ему высокую репутацию в округе и множество кружек эля, опрокинутых за его здоровье.

— Пускай себе убивают, — повторил он, — лишь бы не было таких дождей в сентябре, ибо закон и Писание гласят, что…

— Господи, мистер Хэрри, вы меня уморите!

К несчастью для Салли и ее флирта, этот возглас вырвался у нее как раз в тот момент, когда мистер Хемпсид переводил дыхание, намереваясь разразиться очередной цитатой из Писания. В результате на хорошенькую головку девушки обрушился поток гнева ее отца.

— Салли, девочка моя! — заявил он, пытаясь придать своей добродушной физиономии сердитое выражение. — Прекрати болтать с молодыми нахалами и принимайся за работу.

— С работой все в порядке, отец.

Но мистер Джеллибэнд был неумолим. В его намерения относительно будущего единственной дочери, которой предстояло унаследовать «Приют рыбака», не входило видеть ее замужем за одним из молодых парней, живущих случайными заработками при помощи рыболовной сети.

— Слышала, что я сказал, девочка? — продолжал он спокойным голосом, которому, однако, никто в таверне не осмеливался противоречить. — Займись ужином для милорда Тони, и если он не будет им доволен, то тебе придется плохо.

Салли неохотно повиновалась.

— Вы ждете каких-нибудь особых гостей, мистер Джеллибэнд? — спросил Джимми Питкин, пытаясь из чувства дружбы к Хэрри Уэйту отвлечь внимание хозяина от обстоятельств, связанных с уходом Салли из столовой.

— Еще каких! — отозвался Джеллибэнд. — Друзей самого милорда Тони — герцогов и герцогинь с того берега пролива, которых милорд Тони, его друг Эндрю Ффаулкс и другие господа вызволяют из лап убийц.

Однако это было чересчур для ворчливой философии мистера Хемпсида.

— Господи! — воскликнул он. — Интересно, зачем они это делают? Я не одобряю вмешательства в чужие дела. Как сказано в Писании…

— Возможно, мистер Хемпсид, — ядовито осведомился Джеллибэнд, — вы говорите это в качестве личного друга мистера Питта, что позволяет вам заявлять вместе с ним и мистером Фоксом: «Пускай себе убивают»?

— Вовсе нет, мистер Джеллибэнд, — робко запротестовал мистер Хемпсид.

Но мистер Джеллибэнд, оседлав, наконец, любимого конька, не намеревался сразу же спешиться.

— А может, вы свели дружбу с теми французишками, которые, говорят, сюда наведываются, чтобы заставить нас, англичан, согласиться с их кровожадными идеями?

— Не знаю, что вы имеете в виду, мистер Джеллибэнд, — продолжал отбиваться мистер Хемпсид.

— Зато я знаю, — громогласно заявил хозяин, — что мой друг Пепперкорн, владелец «Голубого вепря», всегда бывший добрым и преданным англичанином, снюхался с лягушатниками, и стал водить компанию с этими бесстыжими шпионами. Теперь он только и говорит, что о революции, свободе и расправе с аристократами, совсем как мистер Хемпсид!

— Простите, мистер Джеллибэнд, — вновь попытался возразить мистер Хемпсид, — но я никогда…

Собравшиеся в столовой с открытым ртом и ужасом во взгляде слушали повествование мистера Джеллибэнда о падении мистера Пепперкорна. Сидящие за одним из столов двое посетителей — судя по одежде, джентльмены — отложив неоконченную партию в домино, также прислушивались, явно забавляясь оценками хозяином таверны международной ситуации. Один из них с саркастической усмешкой обернулся к центру комнаты, где стоял мистер Джеллибэнд.

— Очевидно, мой честный друг, — заметил он, — вы считаете этих французов настолько умными, что им сразу же удалось обратить в свою веру мистера Пепперкорна. Как же, по-вашему, они этого достигли?

— Боже мой, сэр, полагаю, они его просто уговорили. Все знают, что французы горазды трепать языком! Мистер Хемпсид может вам объяснить, как они обводят некоторых вокруг пальца,

— Как же именно, мистер Хемпсид? — вежливо осведомился незнакомец.

— Нет, сэр! — раздраженно откликнулся мистер Хемпсид. — Я не могу предоставить вам требуемую информацию!

— Тогда, мой достойный хозяин, — промолвил неизвестный джентльмен, — давайте надеяться, что этим коварным шпионам не удастся изменить ваши в высшей степени лояльные взгляды.

Это оказалось чересчур для спокойного добродушия мистера Джеллибэнда. Он разразился громовым хохотом, тут же подхваченным теми, кто был у него в долгу.

— Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! Хе-хе-хе! — заливался он на все лады, пока из глаз у него не потекли слезы. — Изменить мои взгляды! Странные же вещи вы говорите, сэр!

— Ну, мистер Джеллибэнд, — рассудительно заметил мистер Хемпсид, — вы же знаете, что в Писании сказано: «Стоящий на ногах да убоится падения».

— Ну, так Писание не было знакомо со мной, — заявил мистер Джеллибэнд, все еще держащийся за бока от смеха. — Я даже не выпью ни одной кружки эля ни с кем из этих французских головорезов, а изменить мои взгляды они и подавно не смогут. Я слыхал, что эти лягушатники и по-английски говорить толком не умеют, поэтому если кто-нибудь из них обратится ко мне, я сразу же пойму, с кем имею дело, а, как гласит пословица, кто предупрежден, тот вооружен.

— Вижу, мой честный друг, — весело произнес незнакомец, — что с таким проницательным человеком не совладать и двадцати французам, поэтому предлагаю вам прикончить вместе со мной эту бутылку вина, которое я выпью за нашего достойного хозяина.

— Вы необычайно любезны, сэр, — отозвался мистер Джеллибэнд, вытирая все еще слезящиеся глаза, — и я с удовольствием принимаю ваше предложение.

Наполнив вином две кружки, незнакомец придвинул одну хозяину, а другую взял сам.

— Хотя мы оба преданные англичане, — сказал он с той же насмешливой улыбкой на тонких губах, — все же следует признать, что из Франции к нам приходит по крайней мере одна хорошая вещь.

— Никто из нас не станет это отрицать, сэр, — согласился хозяин.

— Гип-гип-ура! — воскликнули все присутствующие. Стук кружек по столам и веселый смех сопровождали продолжающееся бормотание мистера Джеллибэнда:

— Чтобы меня переубедил какой-то паршивый иностранец! Право же, сэр, вы говорите странные вещи!

Незнакомец охотно согласился с этим утверждением. Безусловно, было нелепо предполагать, что кто-либо мог поколебать глубокое убеждение мистера Джеллибэнда в абсолютной никчемности всех обитателей европейского континента.

 

Глава третья

Беженцы

Чувство возмущения французами и творимыми ими деяниями распространилось в то время по всей Англии. Контрабандисты и честные торговцы, ведущие дела с Францией, привозили из-за пролива обрывки новостей, заставлявшие кипеть кровь каждого англичанина от гнева на проклятых убийц, заключивших в тюрьму своего короля и всю его семью, подвергавших всевозможным унижениям королеву и королевских детей и во всеуслышание требовавших крови всего семейства Бурбонов и всех их приверженцев.

Казнь принцессы де Ламбаль , юной и очаровательной подруги Марии-Антуанетты , наполнила англичан невыразимым ужасом; ежедневно проливающаяся на гильотине кровь роялистов, чья единственная вина заключалась в их знатном происхождении, казалось, вопиет об отмщении, обращаясь ко всей цивилизованной Европе.

И тем не менее, никто не осмеливался вмешаться. Берк истощил все свое красноречие, пытаясь призвать британское правительство к борьбе с революционным правительством Франции, но мистер Питт со свойственной ему осторожностью считал, что его стране не стоит ввязываться в кровопролитную и дорогостоящую войну. Пускай инициативу берет на себя Австрия, чья прекраснейшая дочь стала королевой, лишенной трона, заключенной в тюрьму и оскорбляемой бешеной толпой. Англии, как утверждал мистер Фокс, не следует браться за оружие из-за того, что одни французы убивают других.

Что касается мистера Джеллибэнда и ему подобных, то хотя они и смотрели на всех иностранцев с уничтожающим презрением, но в то же время были убежденными роялистами и контрреволюционерами, а потому вовсю негодовали на Питта за его умеренность и осторожность, естественно, ничего не смысля в дипломатических причинах, определявших политику этого великого человека.

Салли вновь прибежала в столовую, взволнованная и возбужденная. Веселая компания не слышала шума снаружи, но девушка, заметив насквозь промокших лошадь и всадника, остановившихся у двери «Приюта рыбака», бросилась встречать долгожданного гостя вместе с мальчиком-конюхом, спешившим заняться лошадью.

— Думаю, отец, что я видела во дворе лошадь милорда Энтони, — сообщила Салли.

В этот момент дверь открыли снаружи, мокрая рука обхватила талию девушки, а веселый голос эхом отозвался в полированных балках столовой.

— Ваши карие глаза необычайно остры, милая Салли, — сказал вошедший, в то время как достойный мистер Джеллибэнд, суетясь, ринулся навстречу самому уважаемому гостю своей таверны.

— С каждой нашей встречей вы все хорошеете, Салли, — добавил лорд Энтони, запечатлев поцелуй на румяной щечке девушки. — Моему доброму другу Джеллибэнду, очевидно, приходится прилагать немало усилий, чтобы удерживать парней на должном расстоянии от вашей стройной фигурки. Что вы на это скажете, мистер Уэйт?

Мистер Уэйт, разрываемый между уважением к милорду и неодобрением его манеры шутить, ответил неопределенным бормотанием.

Лорд Энтони Дьюхерст, один из сыновей герцога Эксетерского, являл собой в те дни совершенный образец молодого английского джентльмена — высокий, стройный и широкоплечий, он всюду, где бы ни появлялся, приносил с собой веселье и смех. Отличный спортсмен, прекрасный компаньон, хорошо воспитанный светский человек, не обремененный избытком ума, который мог бы испортить его характер, он был всеобщим любимцем как в лондонских гостиных, так и в столовых деревенских таверн. В «Приюте рыбака» его знал каждый, так как он часто ездил во Францию и всегда проводил ночь под гостеприимным кровом мистера Джеллибэнда на пути туда или обратно.

Кивнув Уэйту, Питкину и всем остальным, лорд Энтони направился к камину, чтобы согреться и обсохнуть. По пути он бросил быстрый подозрительный взгляд на двух незнакомцев, возобновивших игру в домино, и на его молодом и веселом лице на момент появилось серьезное, обеспокоенное выражение.

Впрочем, оно тут же исчезло, когда молодой человек повернулся к мистеру Хемпсиду, почтительно прикоснувшемуся к пряди волос на лбу.

— Ну, мистер Хемпсид, как поживают фрукты?

— Плохо, милорд, — печально откликнулся мистер Хемпсид, — но что можно ожидать с правительством, которое потворствует негодяям во Франции, намеревающимся убить своего короля и уничтожить все дворянство?

— Похоже на то, честный Хемпсид, — согласился лорд Энтони. — Но вскоре сюда прибудут несколько наших друзей, которым удалось вырваться из их лап.

Произнося эти слова, молодой человек бросил быстрый взгляд на сидящих в углу незнакомцев.

— Насколько я понимаю, с помощью вас и ваших товарищей, — заметил мистер Джеллибэнд.

Рука лорда Энтони предупреждающе опустилась на плечо хозяина.

— Тише! — властно произнес он, снова посмотрев на незнакомцев.

— Все в порядке, милорд, — успокоил его Джеллибэнд. — Я бы ничего не сказал, если бы не знал, что мы среди друзей. Этот джентльмен такой же честный подданный короля Георга , как и вы, милорд. Он недавно прибыл в Дувр и намерен заняться каким-то делом в этих краях.

— Делом? Ну, тогда это, должно быть, гробовщик, ибо, клянусь, я никогда не видел более унылой физиономии.

— Нет, милорд, думаю, что джентльмен — вдовец, и потому у него такой печальный вид. Но я ручаюсь, что он друг, а вы сами знаете, милорд, что никто не может судить о людях по лицу лучше хозяина таверны.

— Ну, раз мы среди друзей, тогда все в порядке, — заявил лорд Энтони, очевидно, не желая дискутировать на эту тему с хозяином. — Но скажите, больше никто здесь не остановился?

— Никто, милорд, и вроде бы никто не собирается приехать, кроме…

— Кроме?

— Против этих гостей вы не станете возражать, милорд.

— Кто же это?

— Ну, милорд, скоро сюда прибудут сэр Перси Блейкни и его супруга, но они не собираются останавливаться на ночь.

— Леди Блейкни? — удивленно переспросил лорд Энтони.

— Да, милорд. Здесь только что побывал шкипер сэра Перси. Он сообщил, что сегодня на «Мечте» — яхте сэра Перси Блейкни — уезжает во Францию брат миледи. Поэтому сэр Перси с супругой заедут сюда проститься с ним. Надеюсь, это не причинит вам неудобств, милорд?

— Нет, приятель, мне ничто не причинит неудобств. Разве только ужин в «Приюте рыбака» окажется не самым лучшим, какой только может приготовить мисс Салли.

— Этого вы можете не бояться, милорд, — заявила Салли, готовившая для ужина стол, который выглядел весьма привлекательно — с большим букетом георгин посредине, сверкающими оловянными кубками и посудой из голубого фарфора.

— На скольких человек накрыть стол, милорд?

— На пятерых, милая Салли, но еды должно хватить по меньшей мере на десятерых — наши друзья устали и наверняка проголодались. Что касается меня, то я в состоянии съесть толстый филей.

— А вот и они! — воскликнула Салли, услышав приближающийся топот копыт и скрип колес.

В столовой началось оживление. Всем было любопытно посмотреть на знатных друзей Энтони с другого берега пролива. Мисс Салли бросила быстрый взгляд в маленькое зеркало, висевшее на стене, а достойный мистер Джеллибэнд устремился к двери, чтобы первым приветствовать почтенных гостей. Только два незнакомца в углу не приняли участия во всеобщей суете. Даже не поглядев в сторону двери, они спокойно продолжали игру в домино.

— Прошу вас, графиня, дверь справа, — послышался снаружи приятный голос.

— Да, это и в самом деле они, — весело произнес лорд Энтони, — так что, любезная Салли, посмотрите, скоро ли вы сможете подать суп.

Дверь широко открылась и в столовую вошли четверо — двое дам и двое мужчин, предшествуемые мистером Джеллибэндом, который щедро расточал поклоны и приветствия.

— Добро пожаловать в старую Англию! — воскликнул лорд Энтони, с распростертыми объятиями бросаясь навстречу вновь прибывшим.

— Вы, очевидно, лорд Энтони Дьюхерст? — спросила одна из дам с сильным иностранным акцентом.

— К вашим услугам, мадам, — ответил молодой человек, церемонно целуя руки обеим дамам. Затем, повернувшись к мужчинам, он обменялся с ними крепким рукопожатием.

Салли помогла дамам снять дорожные плащи, после чего обе, дрожа от холода, направились к камину, в котором заманчиво потрескивали дрова.

В столовой продолжалась суета. Салли бросилась в кухню, в то время как Джеллибэнд, не переставая кланяться, придвинул к камину два стула, один из которых безмолвно освободил мистер Хемпсид. Все рассматривали гостей с почтительным любопытством.

— Ах, месье, что мне сказать вам? — промолвила старшая из двух женщин, протягивая к камину пару точеных аристократических рук и глядя с невыразимой признательностью на лорда Энтони и на одного из сопровождавших их молодых людей, снимавшего в этот момент тяжелый плащ с капюшоном.

— Только то, что вы рады очутиться в Англии, графиня, — ответил лорд Энтони, — и не очень устали от вашего утомительного путешествия.

— Мы и в самом деле очень рады оказаться в Англии, — сказала дама со слезами на глазах, — а об усталости уже успели забыть.

Голос ее был низким и мелодичным, благородные черты хранили печать спокойного достоинства и мужественно переносимых страданий, белые как снег волосы были зачесаны со лба по моде того времени.

— Надеюсь, мадам, мой друг, сэр Эндрю Ффаулкс, оказался хорошим компаньоном в путешествии?

— О, сэр Эндрю была сама доброта! Моим детям и мне никогда не удастся достойно отблагодарить вас, месье.

Ее спутница — стройная изящная девушка, чье детское личико делало особенно трогательным выражение усталости и печали — до сих пор не произнесла ни слова, но ее большие, карие, полные слез глаза, оторвавшись от пламени, встретились со взглядом сэра Эндрю Ффаулкса, придвинувшегося поближе к камину и к ней. Он с таким нескрываемым восхищением смотрел на девушку, что ее щеки покрыла краска.

— Значит, это Англия, — промолвила она, с детским любопытством окидывая глазами открытый очаг, дубовые балки и веселые румяные физиономии сельских жителей.

— Только небольшой ее кусочек, мадемуазель, — с улыбкой ответил сэр Эндрю, — но он весь к вашим услугам.

Девушка снова покраснела, но на сей раз ее личико озарила ласковая улыбка. Она ничего не сказала, сэр Эндрю также умолк, но оба отлично понимали друг друга, как понимают повсюду все молодые люди со времен сотворения мира.

— А как же ужин, честный Джеллибэнд? — послышался веселый голос лорда Энтони. — Где ваша хорошенькая дочка и обещанный суп? Пока вы глазеете на дам, дружище, они умрут с голоду!

— Одну минуту, милорд! — Открыв дверь в кухню, Джеллибэнд громко позвал: — Салли! Эй, Салли, девочка моя, ужин готов?

Ужин был готов, и через несколько секунд Салли появилась в дверном проеме, неся гигантскую супницу, от которой исходили клубы пара и аппетитный аромат.

— Наконец-то ужин! — радостно воскликнул лорд Энтони, галантно кланяясь графине. — Окажите мне честь, мадам! — И он церемонно проводил ее к столу.

В комнате началось всеобщее оживление. Мистер Хемпсид и большинство рыбаков и сельских жителей отложили трубки и начали расходиться, освобождая столовую для знатных гостей. Только двое незнакомцев остались на месте, продолжая невозмутимо потягивать вино и играть в домино, в то время как за другим столом Хэрри Уэйт быстро начинал терять терпение, наблюдая за суетящейся вокруг гостей Салли.

Девушка являлась весьма привлекательным воплощением английской сельской жизни, и неудивительно, что молодой француз не мог отвести взгляд от ее хорошенького личика. Виконту де Турней едва исполнилось девятнадцать, и трагедия, происходящая в его стране, едва ли произвела на него очень глубокое впечатление. Юноша был элегантно, даже щегольски одет и, благополучно прибыв в Англию, явно был готов забыть об ужасах революции.

— Pardi! Если это Англия, — заметил он, с удовольствием поглядывая на Салли, — то я ею вполне удовлетворен.

Довольно затруднительно в точности передать восклицание, вырвавшееся в этот момент сквозь стиснутые зубы у мистера Хэрри Уэйта. Только уважение к господам и к милорду Энтони в частности удерживали его от более открытого выражения неодобрения по адресу юного иностранца.

— Да, это Англия, мой юный повеса, — со смехом вмешался лорд Энтони, — и умоляю вас не приносить в эту высокоморальную страну ваши свободные иностранные нравы.

Лорд Энтони уже уселся во главе стола слева от графини. Джеллибэнд суетился вокруг, наполняя бокалы и придвигая стулья. Салли ожидала, готовая разливать суп. Друзьям мистера Хэрри Уэйта удалось наконец вывести его из комнаты, ибо его настроение все более ухудшалось при виде восхищения, которое вызывала у виконта Салли.

— Сюзанна! — строго и властно окликнула дочь графиня.

Сюзанна снова покраснела; она потеряла ощущение времени и места, стоя у камина и позволяя красивым глазам молодого англичанина созерцать ее точеное личико, а его ладони словно бессознательно покоиться на ее руке. Голос матери вернул ее к реальности, и с послушным «Да, мама» она заняла место у стола.

 

Глава четвертая

Лига Алого Пимпернеля

Сидящие за ужином казались веселой и счастливой компанией: сэр Эндрю Ффаулкс и лорд Энтони Дыохерст — типичные знатные, красивые и воспитанные английские джентльмены образца 1792 года — и французская графиня с двумя детьми, только что спасшиеся от угрозы страшной смерти и нашедшие убежище на побережье Англии.

Двое незнакомцев в углу, очевидно, закончили игру; один из них поднялся и, стоя спиной к компании за большим столом, стал неторопливо и тщательно надевать плащ. Во время этого занятия он бросил вокруг себя быстрый взгляд и, увидев, что гости болтают и смеются, пробормотал: «Все в порядке!» Его компаньон с проворством, обусловленным долгой практикой, бесшумно опустился на колени и спрятался под дубовой скамьей. После этого первый незнакомец, громко пожелав всем доброй ночи, спокойно вышел из столовой.

Никто из ужинавших не заметил этого странного маневра, а когда незнакомец закрыл за собой дверь, все вздохнули с облегчением.

— Наконец-то мы одни! — весело воскликнул лорд Энтони.

Молодой виконт де Турней поднялся, поднял бокал и со свойственной той эпохе аффектацией провозгласил тост на ломаном английском:

— За его величество Георга III! Да благословит его Бог за гостеприимство, оказанное всем нам — бедным изгнанникам из Франции!

— За его величество короля! — откликнулись лорд Энтони и сэр Эндрю, в свою очередь поднимая бокалы.

— За его величество Людовика XVI! — торжественно добавил сэр Эндрю. — Пусть Господь защитит его и дарует ему победу над врагами!

Все встали и молча выпили. Судьба несчастного короля Франции, ставшего пленником собственного народа, казалось, омрачила даже чело мистера Джеллибэнда.

— И за мсье графа де Турней де Бассрив! — весело произнес лорд Энтони. — За то, чтобы мы вскоре могли приветствовать его в Англии!

— О, мсье, — сказала графиня, поднося бокал к губам слегка дрожащей рукой. — Я едва смею на это надеяться.

Но лорду Энтони уже подали суп, и беседа прекратилась до тех пор, покуда Джеллибэнд и Салли не обнесли всех тарелками, и гости не приступили к еде.

— Ах, мсье, — промолвила графиня, тяжело вздохнув, — я полагаюсь на Бога и могу лишь молиться и надеяться…

— Разумеется, мадам! — вмешался сэр Эндрю Ффаулкс. — Однако вам следует полагаться не только на Бога, но хоть немного и на ваших английских друзей, которые поклялись доставить графа через пролив целым и невредимым, как сегодня доставили вас.

— Конечно, мсье, — согласилась графиня. — Я полностью доверяю вам и вашим друзьям. Уверяю, что слава о вас распространилась по всей Франции. То, как некоторые из моих друзей вырвались из когтей этого ужасного революционного трибунала, не назовешь иначе как чудом — и это чудо совершено вами и вашими товарищами.

— Мы были всего лишь исполнителями, мадам графиня…

— Но мой муж, мсье, — продолжала графиня, и в голосе ее послышались невыплаканные слезы. — Он в страшной опасности! Я бы никогда не покинула его, если бы не дети — мне пришлось разрываться между долгом по отношению к нему и к ним… Они отказывались ехать без меня, а вы и ваши друзья торжественно обещали мне, что мой муж будет спасен… Но теперь я здесь, среди вас, в прекрасной свободной Англии, а за моим супругом охотятся, словно за диким зверем! Мне не следовало оставлять его!..

Бедная женщина казалась полностью сломленной — горе и смертельная усталость одержали верх над ее аристократическими манерами и осанкой. Она тихо заплакала, а Сюзанна, подбежав к матери, пыталась стереть ее слезы поцелуями.

Лорд Энтони и сэр Эндрю хранили молчание, во-первых, из искреннего и глубокого сочувствия графине, а во-вторых, потому что тогда, как и во все времена, англичане стыдились открыто выражать свои эмоции. Спрятать их старались и двое молодых людей, чьи лица в результате приобрели необычайно глупое выражение.

— Что касается меня, мсье, — внезапно заговорила Сюзанна, глядя на сэра Эндрю, — то я абсолютно доверяю вам, и не сомневаюсь, что вы благополучно доставите в Англию моего отца, как сегодня доставили нас.

В ее голосе звучали такая твердая вера и надежда, что глаза графини высохли, как по волшебству, а на губах всех присутствующих появилась улыбка.

— Вы заставляете меня краснеть, мадемуазель, — ответил сэр Эндрю. — Хотя моя жизнь к вашим услугам, я был всего лишь орудием в руках нашего великого предводителя, который организовал и осуществил ваш побег.

Он говорил с такой горячностью, что Сюзанна посмотрела на него с нескрываемым изумлением.

— Вашего предводителя, мсье? — с интересом осведомилась графиня. — Ну конечно, у вас должен быть предводитель — я как-то не думала об этом ранее! Но скажите, где он? Я и мои дети должны немедленно отправиться к нему, припасть к его ногам и поблагодарить за все, что он для нас сделал!

— Увы, мадам! — промолвил лорд Энтони. — Это невозможно.

— Невозможно? Почему?

— Потому что Алый Пимпернель действует во мраке, и его личность известна только ближайшим соратникам, давшим торжественную клятву хранить эту тайну.

— Алый Пимпернель? — весело переспросила Сюзанна. — Какое смешное имя! Что такое Алый Пимпернель, мсье?

Она с любопытством посмотрела на сэра Эндрю. Лицо молодого человека преобразилось, в глазах сияли горячая любовь к своему предводителю и безграничное восхищение им.

— Алый Пимпернель, мадемуазель, — ответил он наконец, — это название скромного английского полевого цветка, но это также имя, под которым скрывается лучший и храбрейший человек во всем мире, чтобы преуспеть в достижении благороднейшей цели, которой он посвятил свою жизнь.

— Ах да! — прервал юный виконт. — Я слышал об этом Алом Пимпернеле. Вы говорите, полевой цветок? И красного цвета? Ну, так вот — в Париже ходят слухи, что каждый раз, когда роялистам удается бежать в Англию, этот дьявол Фукье-Тенвиль, общественный обвинитель, получает записку, где изображен маленький красный цветок… Значит, эти записки от вашего предводителя?

— Да, — подтвердил лорд Энтони.

— И Фукье-Тенвиль получит одну из них сегодня?

— Несомненно.

— О! Интересно, что он скажет? — весело воскликнула Сюзанна. — Я слышала, что изображение этого цветка — единственное, чего он боится.

— Отлично, — заметил сэр Эндрю, — ибо ему еще не раз представится возможность изучать форму этого маленького алого цветочка.

— Ах, мсье! — вздохнула графиня. — Все это похоже на роман, и я едва могу в это поверить.

— Так постарайтесь, мадам!

— Но скажите, почему ваш предводитель… почему все вы тратите деньги и рискуете жизнями — ибо ваши жизни, мсье, подвергаются опасности, едва вы ступаете на землю Франции, — ради незнакомых вам людей?

— Из спортивного интереса, мадам! — громко и весело откликнулся лорд Энтони. — Вы же знаете, что мы — нация спортсменов, а теперь вошло в моду вырывать зайца из зубов гончей.

— Нет-нет, дело не только в спорте, мсье. Уверена, что вашей деятельностью движут и более благородные мотивы.

— Хотел бы я, мадам, чтобы вы указали их мне! Что касается меня, то это самый увлекательный спорт, каким мне когда-нибудь приходилось заниматься. Смертельный риск, спасение находящихся на волосок от гибели — что может быть интересней!

Но графиня недоверчиво покачала головой. Ей казалось абсурдным, чтобы эти люди и их таинственный предводитель — очевидно, все молодые, богатые и знатные — шли на ужасный риск исключительно из спортивного интереса. Ведь во Франции их национальность не явилась бы для них спасением. Каждого, укрывавшего подозреваемых роялистов или помогавшего им ожидали безжалостный приговор и быстрая казнь, невзирая на подданство. А эта группа молодых англичан бросала вызов кровожадному и неумолимому революционному трибуналу прямо в самом Париже и похищала приговоренных к смерти почти что у самого помоста гильотины! С дрожью в сердце она припомнила события последних дней: бегство из Парижа вместе с двумя детьми; то, как они прятались в крытой повозке под грудой репы и капусты, не осмеливаясь вздохнуть, пока разъяренная толпа у Западной баррикады вопила: "A la lanterne les aristos!

Графиня и ее муж понимали, что находятся в списке «подозрительных личностей», что означает скорый суд и казнь в течение нескольких дней, а быть может, и нескольких часов.

Затем пришла надежда на спасение: таинственное письмо, подписанное загадочной алой эмблемой и содержащее ясные и точные указания; расставание с графом де Турней, разорвавшее сердце бедной женщины; побег с двумя детьми в крытой повозке, которой правила старуха, походившая на страшную злобную ведьму, с жуткими трофеями на рукоятке кнута!

Графиня окинула взглядом опрятную старомодную английскую таверну, словно свидетельствующую о мире, который царил в этой стране гражданской и религиозной свободы, и закрыла глаза, отгоняя навязчивое видение Западной баррикады и толпы, отшатнувшейся в ужасе, когда старая карга упомянула о чуме.

Сидя в повозке, она каждую минуту ожидала, что ее и ее детей узнают, арестуют, отдадут под суд и приговорят к смерти. Но эти молодые англичане под руководством их отважного и таинственного предводителя, рискуя жизнью, спасли их, как спасли ранее многих невинных людей.

И все это только из спортивного интереса? Невозможно! Взгляд Сюзанны, устремленный на сэра Эндрю, говорил о ее уверенности в том, что он, по крайней мере, спасает своих ближних от ужасной и незаслуженной гибели, руководствуясь более возвышенными и благородными побуждениями, нежели те, в которые хотел заставить ее поверить его друг.

— Сколько человек состоит в вашей лиге, мсье? — робко спросила девушка.

— Двадцать, мадемуазель, — ответил сэр Эндрю. — Один командует, а девятнадцать подчиняются. Мы все англичане и служим одному делу — спасению невинных жизней.

— Да защитит вас Бог, месье! — горячо воскликнула графиня.

— До сих пор Он это делал, мадам.

— Это просто чудесно! Вы, англичане, день за днем рискуете жизнью, в то время как во Франции повсюду царит измена, прикрывающаяся лозунгами свободы и братства.

— Французские женщины еще сильнее озлоблены против аристократов, чем мужчины, — со вздохом промолвил виконт.

— О, да! — подхватила графиня, в глазах которой появились горечь и отвращение. — Например, эта особа, Маргерит Сен-Жюст. Она донесла на маркиза де Сен-Сира и всю его семью этому ужасному трибуналу террора.

— Маргерит Сен-Жюст? — переспросил лорд Энтони, бросив быстрый взгляд на сэра Эндрю. — Но, кажется…

— Да, — кивнула графиня, — вы, безусловно, ее знаете. Она была актрисой на ведущих ролях в «Комеди Франсез» и недавно вышла замуж за англичанина.

— Конечно, мы все знаем леди Блейкни, — ответил лорд Энтони, — красивейшую женщину Лондона и жену богатейшего человека в Англии!

— Она была моей соученицей в монастыре в Париже, — вмешалась Сюзанна, — и мы вместе ездили в Англию изучать ваш язык. Я очень любила Маргерит и не могу поверить, что она способна на такую жестокость.

— Это, безусловно, кажется невероятным, — подтвердил сэр Эндрю. — Вы говорите, она донесла на маркиза де Сен-Сира? Зачем ей это нужно? Уверен, что здесь какая-то ошибка…

— Никакая ошибка невозможна, мсье, — холодно возразила графиня. — Брат Маргерит Сен-Жюст — видный республиканец. Ходили слухи о семейной вражде между ним я моим кузеном, маркизом де Сен-Сиром. Сен-Жюсты плебейского происхождения, а на службе у республиканского правительства полно шпионов. Уверяю вас, здесь нет никакой ошибки… Неужели вы не слышали об этой истории?

— Откровенно говоря, мадам, до меня доходили кое-какие слухи, но в Англии им никто не верит. Сэр Перси Блейкни, ее супруг, очень состоятельный человек и занимает высокое положение в обществе — он личный друг принца Уэльского . А леди Блейкни — законодательница мод во всем Лондоне.

— Возможно, так оно и есть, мсье, но мы намерены вести уединенную жизнь в Англии, и я молю Бога, чтобы мы, пребывая в этой прекрасной стране, ни разу не встретили Маргерит Сен-Жюст.

На веселую компанию, собравшуюся за столом, словно опустилась черная туча. Сюзанна стала печальной и молчаливой. Сэр Эндрю беспокойно орудовал вилкой, в то время как графиня, закованная в броню аристократических предубеждений, сидела, выпрямившись на своем стуле с высокой спинкой. Что касается лорда Энтони, то он выглядел весьма смущенным и один-два раза бросил тревожный взгляд на Джеллибэнда, которому явно также было не по себе.

— В какое время вы ожидаете сэра Перси и леди Блейкни? — умудрился незаметно шепнуть хозяину лорд Энтони.

— В любой момент, милорд, — прошептал в ответ Джеллибэнд.

В тот же момент вдалеке послышался приближающийся топот копыт, которые вскоре застучали по булыжнику. Дверь в столовую открылась, и на пороге появился конюх.

— Сэр Перси Блейкни и миледи! — крикнул он. — Они как раз подъезжают!

Сопровождаемая звяканьем колокольчиков и криками кучеров великолепная карета, запряженная четверкой превосходных гнедых лошадей, остановилась у дверей «Приюта рыбака».

 

Глава пятая

Маргерит

В следующую минуту уютная столовая стала средоточием смущения и дискомфорта. При объявлении, сделанном конюхом, лорд Энтони, выругавшись, соскочил со стула и стал давать путаные указания сбитому с толку Джеллибэнду.

— Ради Бога, дружище, — умолял молодой человек, — постарайтесь задержать леди Блейкни снаружи разговорами, пока дамы удалятся. Черт возьми! — добавил он, присовокупив более сильное выражение. — Как это некстати!

— Быстро, Салли, свечи! — рявкнул Джеллибэнд, бегая взад-вперед и только усиливая суету.

Графиня также поднялась. Пытаясь скрыть волнение под маской sang-froid , она повторяла, как заведенная:

— Я не хочу ее видеть… Я не хочу ее видеть…

Снаружи быстро нарастало возбуждение, вызванное прибытием важных гостей.

— Добрый день, сэр Перси! Добрый день, миледи! Ваш покорный слуга, сэр Перси! — Хор приветственных возгласов внезапно перебило жалобное хныканье:

— Подайте бедному слепому! Ради Бога, миледи и джентльмен!

— Впустите этого беднягу и накормите ужином за мой счет, — внезапно послышался сквозь шум и суету низкий музыкальный женский голос, произносивший согласные звуки с легким иностранным акцентом.

В столовой все застыли, прислушиваясь. Салли держала свечу у двери, ведущей в спальни наверху; графиня готовилась поспешно отступить перед врагом, обладавшим столь мелодичным голосом; Сюзанна неохотно следовала за матерью, с сожалением глядя на дверь и все еще надеясь увидеть свою некогда любимую школьную подругу.

Джеллибэнд наконец открыл дверь в слепой надежде избежать висящей в воздухе катастрофы, и низкий музыкальный голос произнес с насмешливым испугом:

— Брр! Я промокла, как рыба! Dieu! Видели ли вы когда-нибудь такую мерзкую погоду?

— Сюзанна! Идем сейчас же! — властно потребовала графиня.

— О, мама! — взмолилась Сюзанна.

— Миледи… э-э… хм!… — бормотал Джеллибэнд, неуклюже суетясь на пути у вошедшей.

— Pardieu , друг мой! — нетерпеливо прервала леди Блейкни. — Почему вы прыгаете передо мной, точно хромой индюк? Пропустите меня к огню, иначе я умру от холода.

Отстранив хозяина, леди Блейкни направилась в столовую.

Сохранилось много портретов и миниатюр с изображением Маргерит Сен-Жюст, в то время уже ставшей леди Блейкни, но сомнительно, чтобы какие-нибудь из них полностью передавали ее удивительную красоту. Неудивительно, что даже графиня задержалась на момент в невольном восхищении, прежде чем повернуться спиной к столь поразительному зрелищу.

Маргерит Блейкни тогда едва исполнилось двадцать пять лет, и ее красота достигла наивысшего расцвета. Широкополая шляпа с волнистым плюмажем отбрасывала легкую тень на безупречных очертаний лоб в ореоле золотистых волос, не нуждавшийся в пудре; мягкий, словно детский, рот, прямой точеный нос, округлый подбородок, хрупкая шея и царственная осанка идеально соответствовали весьма живописному наряду, свойственному тому периоду. Нарядное платье из голубого бархата подчеркивало стройную грациозную фигуру; трость, сжимаемую миниатюрной рукой, украшала связка ярких лент, что являлось последним криком моды.

Окинув быстрым взглядом столовую, Маргерит Блейкни отметила каждого из присутствующих. Любезно кивнув сэру Эндрю Ффаулксу, она протянула руку лорду Энтони.

— Хеллоу, милорд Тони! Что вы делаете в Дувре? — весело спросила леди.

Не дожидаясь ответа, Маргерит повернулась и увидела графиню и Сюзанну. Ее лицо просияло, и она радостно протянула девушке обе руки.

— Неужели это моя малютка Сюзанна? Pardieu, юная гражданка, как ты очутилась в Англии? И мадам тоже здесь!

В ее улыбке и поведении не ощущалось ни малейшего смущения. Лорд Тони и сэр Эндрю с беспокойством наблюдали эту сцену. Будучи англичанами, они тем не менее достаточно много времени проводили во Франции и знали, с каким высокомерием и ненавистью относится французская noblesse к тем, кто содействовал ее падению. Арман Сен-Жюст, брат прекрасной леди Блейкни, хоть и придерживался умеренных и примиренческих взглядов, был убежденным республиканцем; его вражда с Сен-Сирами — о том, кто из них прав и виноват, не знал ни один посторонний — завершилась практически полным истреблением этого знатного семейства. Во Франции Сен-Жюст и его партия одержали верх, а здесь, в Англии, лицом к лицу с тремя беженцами, вынужденными покинуть свою страну, спасая жизнь, лишенными всей роскоши, которой они и их предки наслаждались в течение многих веков, стоял великолепный отпрыск одной из республиканских семей, сокрушивших трон и выкорчевавших аристократию, чье происхождение терялось в туманной дымке давно минувших столетий.

Маргерит Блейкни стояла перед ними во всей бессознательной дерзости своей красоты и протягивала к ним свою изящную ручку, словно перебрасывая мост над конфликтами и кровопролитиями прошедшего десятилетия.

— Сюзанна, я запрещаю тебе говорить с этой женщиной! — властно сказала графиня, взяв за руку дочь.

Она произнесла эти слова по-английски, так что их поняли и два молодых джентльмена, и хозяин с дочерью. Последняя едва не задохнулась от ужаса при оскорблении, нанесенной иностранкой английской леди, каковой стала Маргерит, выйдя замуж за сэра Перси, да еще подруге принцессы Уэльской.

Что касается лорда Энтони и сэра Эндрю Ффаулкса, то их сердца, казалось, остановились при этой беспричинной грубости. Один издал протестующий возглас, другой — предостерегающий, и оба инстинктивно уставились на дверь, из-за которой доносился приятный мужской голос, говорящий неторопливо и несколько растягивая слова.

Только Маргерит Блейкни и графиня де Турней казались абсолютно нетронутыми происходящим. Графиня стояла, надменно выпрямившись, держа дочь за руку и словно являя собой непреклонную гордость. Лицо Маргерит на мгновение стало белым, как кружевное фишю вокруг ее шеи, а внимательный наблюдатель мог бы заметить, как дрогнула ее рука, сжимавшая трость с лентами.

Но все это продолжалось буквально несколько секунд. Леди Блейкни пожала плечами и слегка приподняла тонкие брови, на ее губах мелькнула саркастическая усмешка, взгляд ярко-голубых глаз устремился в лицо графини.

— Право же, гражданка, — весело осведомилась она, — какая муха вас укусила?

— Сейчас мы в Англии, мадам, — холодно ответила графиня, — и я вправе запретить своей дочери протягивать вам руку дружбы. Пойдем, Сюзанна.

Сделав знак дочери и не удостоив более взглядом Маргерит Блейкни, она присела перед обеими молодыми людьми в старомодном реверансе и торжественно выплыла из комнаты.

В столовой царило молчание, пока шелест юбок графини исчезал в коридоре. Маргерит, стоявшая неподвижно, как статуя, смотрела вслед старшей даме, но когда юная Сюзанна покорно направилась по стопам матери, суровое выражение исчезло с лица леди Блейкни. Взгляд ее стал печальным и по-детски жалобным.

Сюзанна заметила этот взгляд, и сердце юной девушки вновь потянулось к красавице, едва старше ее самой, а симпатия к подруге пересилила дочернюю покорность. У двери она обернулась, подбежала к Маргерит, быстро обняла и поцеловала ее и лишь потом последовала за матерью. Салли с приятной улыбкой на пухлом личике замыкала шествие.

Искренний порыв Сюзанны разрядил напряженную атмосферу. Глаза сэра Эндрю не отрывались от изящной фигурки девушки, пока она не скрылась за дверью, а затем встретились с повеселевшим взглядом леди Блейкни.

Маргерит послала вслед дамам воздушный поцелуй, в уголках ее рта заиграла улыбка.

— Ну и ну! — воскликнула она. — Сэр Эндрю, видели ли вы когда-нибудь такую неприятную особу? Надеюсь, что в старости я не буду походить на нее.

Подобрав юбки, Маргерит величавой походкой направилась к камину.

— Сюзанна, — произнесла она, подражая голосу графини, — я запрещаю тебе говорить с этой женщиной!

Улыбка, сопровождавшая эту реплику, была, возможно, несколько принужденной, но ни сэр Эндрю, ни лорд Тони не отличались особой наблюдательностью. Имитация была столь совершенной, а интонация передана так точно, что оба молодых человека дружно зааплодировали.

— Ах, леди Блейкни! — воскликнул лорд Тони, — как вас, должно быть, не хватает в «Комеди Франсез», и как парижане ненавидят сэра Перси за то, что он забрал вас от них.

— Господи, друг мой! — пожала грациозными плечами Маргерит. — Сэра Перси невозможно ненавидеть. Его остроты способны обезоружить даже мадам графиню.

Юный виконт, решивший не присоединяться к матери в ее достойном отступлении, шагнул вперед, намереваясь защитить графиню от стрел леди Блейкни. Но прежде чем он успел произнести хоть слово протеста, снаружи послышался приятный, хотя и глуповатый смех, и в следующий момент в дверном проеме появился необычайно высокий и богато одетый мужчина.

 

Глава шестая

Щеголь образца 1792 года

Сэру Перси Блейкни, как сообщают нам хроники того времени, в 1792 году оставался еще год или два до тридцати. Высокий даже для англичанина, широкоплечий и крепко сложенный, он мог бы считаться необычайно красивым, если бы не ленивый взгляд глубоко посаженных голубых глаз и постоянная глупая усмешка, словно уродующая его волевой и четко очерченный рот.

Прошел почти год с тех пор, как сэр Перси Блейкни, баронет, один из богатейших людей Англии, законодатель мод и личный друг принца Уэльского, поверг в изумление светское общество Лондона и Бата , привезя с собой из очередного путешествия за границу красивую, очаровательную и умную жену-француженку. Он, самый ленивый и скучный, самый британский из всех британцев, когда-либо заставлявших зевать хорошенькую женщину, завоевал великолепный приз, которого, как утверждают хроникеры, добивались очень многие.

Дебют Маргерит Сен-Жюст в аристократических кругах Парижа произошел как раз тогда, когда в стенах этого города начались величайшие социальные потрясения, какие только знал мир. Едва достигшая восемнадцати лет, щедро одаренная красотой и талантом, опекаемая только молодым и любящим братом, она вскоре собрала вокруг себя в своей очаровательной квартире на улице Ришелье кружок столь блестящий, сколь и избранный — правда, избранный лишь с одной точки зрения. По своим принципам и убеждениям Маргерит Сен-Жюст была республиканкой. Ее девизом было равенство при рождении, неравенство в судьбе являлось в ее глазах несчастной случайностью, а единственное неравенство, которое она признавала, относилось к таланту. «Деньги и титулы можно унаследовать, — говорила Маргерит, — а ум — нет». Поэтому ее салон предназначался для оригинального дарования и незаурядного мышления, для умных мужчин и талантливых женщин, а допуск в него вскоре стал в мире интеллекта, который находил точку опоры в Париже даже в те беспокойные дни, печатью артистической карьеры.

Одаренные люди, отличавшиеся возвышенным образом мыслей, создали блистательный двор вокруг молодой актрисы «Комеди Франсез», которая сверкала в республиканском, революционном и жаждущем крови Париже подобно комете с хвостом из всего самого интересного и выдающегося в интеллектуальной Европе.

Затем наступила кульминация. Одни снисходительно улыбались и называли это артистической эксцентричностью, другие рассматривали это как разумную меру предосторожности, учитывая происходившие в Париже события, но подлинные причины оставались тайной. Как бы то ни было, Маргерит Сен-Жюст в один прекрасный день вышла замуж за сэра Перси Блейкни без soiree de contrat, diner de fiancailles и других непременных атрибутов французского светского брака.

Как этот недалекий и скучный англичанин добился, что его приняли в интеллектуальном кругу, собравшемся вокруг умнейшей женщины Европы, каковой единодушно считали Маргерит ее друзья, никто не догадывался. Правда, как утверждали злые языки, золотой ключик открывает любую дверь.

Одним словом, «умнейшая женщина Европы» связала свою судьбу с «законченным идиотом Блейкни», и даже самые близкие друзья Маргерит не могли дать этому странному поступку иное объяснение, кроме эксцентричного характера девушки. Они с презрением смеялись над предположением, что Маргерит Сен-Жюст вышла замуж за дурака, чтобы обрести с его помощью путь в высшее общество. Кроме того, что Маргерит абсолютно не волновали ни деньги, ни титулы, вокруг было немало мужчин, не менее знатных, чем Блейкни, пусть даже не таких богатых, как он, с удовольствием обеспечившим бы Маргерит Сен-Жюст любое положение, какое она желала бы занять.

Что касается сэра Перси, то, по общему мнению, он никак не подходил для взятой на себя трудной роли. К ней располагали только его огромное состояние и высокое положение при дворе, но лондонское общество считало, что с его ограниченным интеллектом ему следовало бы облагодетельствовать упомянутыми преимуществами менее блестящую и умную супругу.

Являясь столь заметной фигурой в британском высшем свете, сэр Перси тем не менее провел большую часть жизни за границей. Его отца, покойного сэра Элджернона Блейкни, постигло страшное несчастье, когда его обожаемая молодая жена помешалась после двух лет счастливой супружеской жизни. Перси только родился, когда покойная леди Блейкни стала жертвой ужасной болезни, считавшейся в то время абсолютно неизлечимой, и на всю семью словно пало проклятие Божье. Сэр Элджернон увез больную жену за границу, где Перси получил образование и рос в обществе безумной матери и поглощенного своим горем отца, пока не достиг совершеннолетия. Сэр Элджернон вел простую и уединенную жизнь, поэтому, когда родители Перси скончались один за другим, состояние семьи увеличилось в десять раз.

Сэр Перси много путешествовал за границей до того, как привез домой молодую и красивую жену-француженку. Светское общество было готово принять их с распростертыми объятиями. Сэр Перси был несметно богат, его супруга — блестяще воспитана и образована, и принц Уэльский относился к ним обоим с большой симпатией. В течение полугода оба стали законодателями мод и стилей. Костюмы сэра Перси обсуждались во всем Лондоне, а золотая молодежь на Элмак и Пэлл-Молл цитировала его шутки и подражала бессмысленному смеху. Все знали, что он безнадежно глуп, но это не вызывало особого удивления, так как многие поколения Блейкни были скучными и малоинтересными людьми, а мать сэра Перси умерла помешанной.

Общество нянчилось с сэром Перси Блейкни, потому что его лошади были самыми прекрасными, приемы — самыми пышными, а вина — самыми лучшими во всей Англии. Что же касается его женитьбы на «умнейшей женщине Европы», то никто ему не сочувствовал, так как он сам сделал свой выбор. В Англии было немало молодых леди знатного происхождения и привлекательной наружности, которые с удовольствием помогли бы транжирить состояние Блейкни, снисходительно улыбаясь его глупым выходкам. К тому же сэр Перси, казалось, не нуждается в жалости — он как будто очень гордился умницей-женой, нимало не заботясь, что она даже не пытается скрыть свое презрение к нему и забавляется, отпуская остроты на его счет.

Очевидно, Блейкни был настолько глуп, что не понимал, какое посмешище делает из него жена, и общество могло строить догадки относительно того, оправдывали ли его надежды супружеские отношения с очаровательной молодой парижанкой, к которой он питал собачью преданность.

В своем красивом доме в Ричмонде сэр Перси играл вторую скрипку с невозмутимым bonhomie ; он щедро одаривал жену драгоценностями и окружал всевозможной роскошью, а леди принимала все это с неподражаемым изяществом, распространив на жилище мужа гостеприимство, которым она окружала собрание парижских интеллектуалов.

Внешне сэр Перси Блейкни был бесспорно красив, если не считать свойственного ему ленивого и скучного выражения лица. Всегда безукоризненно одетый, он носил подчеркнуто incroyable костюмы, только что прибывшие из Парижа в Англию, проявляя присущий английским джентльменам отличный вкус. В этот сентябрьский день, несмотря на долгое путешествие в карете сквозь дорожную пыль и грязь, костюм его был безупречным, а кисти рук соперничали белизной с окружавшими их тончайшими мехельнскими кружевами. Экстравагантного покроя атласный камзол, жилет с широкими отворотами и полосатые штаны в обтяжку отлично сидели на его массивной, но стройной фигуре. Глядя на сэра Перси Блейкни, можно было восхищаться совершенным представителем британского сильного пола, до тех пор пока фатоватые манеры и глупый смех не сводили это восхищение на нет.

Стряхнув грязь с плаща, сэр Перси расположился в комнате и, приложив к голубому глазу лорнет в золотой оправе, стал обозревать компанию, погрузившуюся в неловкое молчание.

— Привет, Тони! Здравствуйте, Ффаулкс! — поздоровался Блейкни с молодыми людьми, пожимая им руки. — Черт возьми, друзья! — добавил он, подавляя зевок. — Вы когда-нибудь видели такой мерзкий денек? Ну и погода!

Усмехнувшись наполовину смущенно, наполовину презрительно, Маргерит повернулась к мужу, окинув его взглядом с головы до ног. В ее голубых глазах играли насмешливые огоньки.

— Эй! — заметил сэр Перси после минутной паузы, ибо никто не прокомментировал его слова. — Какой у вас глупый вид! Что произошло?

— О, ничего, сэр Перси, — ответила Маргерит с несколько деланной веселостью. — Ничего такого, из-за чего вам бы следовало беспокоиться. Просто оскорбили вашу жену.

Смех, сопровождавший это замечание, очевидно, имел целью уверить сэра Перси в незначительности инцидента. Цели этой он, несомненно, достиг, ибо супруг оскорбленной дамы, откликнувшись взрывом хохота, добродушно промолвил:

— Не может быть, дорогая! Черт возьми, кто тот смельчак, который осмелился вас задеть?

Лорд Тони собирался вмешаться, но не успел, так как юный виконт быстро шагнул вперед.

— Мсье, — начал он, предваряя свою речь вежливым поклоном и говоря на ломаном английском, — моя мать, графиня де Турней де Бассрив, оскорбила мадам, которая, как я понял, является вашей супругой. Я не могу просить прощения за мать, ибо с моей точки зрения она права. Но я готов предложить вам обычное возмещение, которое принято среди людей чести.

Выпрямившись в полный рост, молодой человек с энтузиазмом и гордостью взирал на великолепное зрелище шести с лишним футов высотой, которое являл собой сэр Перси Блейкни, баронет.

— Боже мой, сэр Эндрю! — воскликнула Маргерит со своим заразительным смехом. — Как вам нравится эта картинка — английский индюк и французский петушок?

Сравнение было безупречным. Английский индюк ошеломленно взирал сверху вниз на угрожающе наскакивающего на него изящного французского боевого петушка.

— Скажите, сэр, — заговорил наконец сэр Перси, подняв к глазу лорнет и рассматривая юного француза с нескрываемым удивлением, — где вы учились говорить по-английски?

— Мсье! — Виконт был явно сбит с толку тем, как были восприняты его воинственные намерения этим тяжеловесным англичанином.

— По-моему, это просто чудесно! — невозмутимо продолжал сэр Перси. — Как вы считаете, Тони? Я бы никогда не смог так болтать по-французски.

— Это уж точно, — подтвердила Маргерит. — У сэра Перси такой британский акцент, что его ножом не вырежешь.

— Мсье! — снова вмешался виконт, говоря на еще более ломаном английском языке. — Боюсь, что вы меня не поняли. Я предлагаю вам единственно возможное возмещение, принятое среди джентльменов.

— Какого дьявола вы имеете в виду? — вежливо осведомился сэр Перси.

— Мою шпагу, мсье, — ответил виконт, начиная терять терпение.

— Предлагаю пари, как спортсмену, лорд Тони, — весело сказала Маргерит. — Ставлю десять против одного на петушка.

Несколько секунд сэр Перси сонно взирал на виконта из-под полуопущенных век, затем подавил зевок и сладко потянулся.

— Помилуйте, юноша, — добродушно промолвил он. — На кой черт мне ваша шпага?

Описание эмоций, обуревавших молодого виконта при таком оскорбительном обращении, могло бы составить несколько томов. Однако он смог выдавить из себя только два слова, ибо остальные застряли у него в горле, захлестнутые волной гнева.

— Дуэль, мсье… — запинаясь, начал он.

Блейкни вновь воззрился на него с высоты огромного роста, ни на момент не теряя добродушия. Сунув руки в карманы, он разразился мелодичным и глуповатым хохотом.

— Дуэль? Так вот что вы имеете в виду! Черт побери, да вы кровожадный юный головорез! Вам очень хочется проделать дырку в законопослушном джентльмене? Но, что касается меня, то я никогда не дерусь на дуэли, — заявил сэр Перси, усаживаясь и вытягивая перед собой длинные ноги. — Это дьявольски хлопотное занятие, верно, Тони?

Хотя виконт, несомненно, слыхал, что английский закон сурово карает за поединки среди джентльменов, для него, француза, воспитанного на выработанном столетиями кодексе чести, зрелище дворянина, отказывающегося драться на дуэли, было откровенно гнусным. Он уже раздумывал, стоит ли дать этому длинноногому англичанину пощечину и назвать его трусом, или такое поведение в присутствии дамы могут счесть недостойным, когда Маргерит вовремя вмешалась:

— Лорд Тони, — заговорила она своим мелодичным голосом, — умоляю вас сыграть роль миротворца. Мальчик кипит от гнева и, — не без сарказма добавила она, — может нанести сэру Перси оскорбление.

Леди Блейкни язвительно рассмеялась, что однако ни в коей мере не поколебало спокойного добродушия ее супруга.

— Британский индюк победил, — продолжала она, — хотя думаю, что сэр Перси, сдерживаясь, поминал про себя всех святых календаря.

Блейкни тотчас же присоединился к жене, смеясь над самим собой.

— Чертовски остроумно, не правда ли? — заметил он, любезно поворачиваясь к виконту. — Моя жена — весьма сообразительная женщина, сэр. Вы поймете это, если проживете в Англии подольше.

— Сэр Перси прав, виконт, — вмешался наконец лорд Энтони, дружески кладя руку на плечо молодого француза. — Вам едва ли подобает начинать карьеру в Англии, навязывая ему дуэль.

Несколько секунд виконт колебался, затем пожал плечами, выражая свое отношение к странному пониманию кодекса чести на этом туманном острове, и с достоинством произнес:

— Что ж, если мсье удовлетворен, то у меня нет никаких претензий. Вы, милорд, наш покровитель, и если, по-вашему, я был неправ, то беру свои слова назад.

— Вот и отлично! — удовлетворенно вздохнул Блейкни, пробормотав себе под нос: — Что за вспыльчивый молокосос! Послушайте, Ффаулкс, — обратился он к сэру Эндрю, — если это образец товаров, которые вы и ваши друзья доставляете из Франции, то советую вам, дружище, побросать их в пролив, иначе я добьюсь у старины Питта запрета на их ввоз, а если вы будете заниматься контрабандой, упеку вас в колодки.

— Вы забываете, сэр Перси, — кокетливо заметила Маргерит, — что сами привезли кое-какой товар из Франции.

Блейкни медленно поднялся, отвесил жене изысканный поклон и промолвил с неподражаемой галантностью:

— Я выбрал лучшее, что было на рынке, мадам, а мои вкусы безупречны.

— Боюсь, этого нельзя сказать о ваших рыцарских качествах, — с сарказмом откликнулась она.

— Черт возьми, дорогая, будьте же разумны! По-вашему, я должен предоставлять свое тело в качестве подушечки для булавок каждому лягушатнику, которому не понравится форма вашего носа?

— На этот счет можете не беспокоиться, сэр Перси, — ответила леди, присев перед мужем в ироническом реверансе. — Не существует мужчины, которому может не понравиться форма моего носа.

— Будь я проклят! Вы ставите под сомнение мою храбрость, мадам? Но я ведь недаром являюсь завсегдатаем ринга, верно, Тони? Недавно я боксировал с Рыжим Сэмом, и ему не удалось одержать верх!

Маргерит разразилась веселым смехом, отозвавшимся эхом в дубовых перекладинах комнаты.

— Хотела бы я на вас посмотреть в тот момент, сэр Перси — должно быть, вы являли собой прелюбопытное зрелище! А сейчас вы испугались мальчишки-француза — ха-ха-ха!…

— Ха-ха-ха! — сразу же присоединился добродушный сэр Перси. — Вы оказываете мне честь, мадам! Черт возьми, Ффаулкс, я сумел рассмешить свою жену — умнейшую женщину Европы!.. За это стоит выпить! — Он громко постучал по столу. — Эй, Джелли! Скорей сюда!

Гармония сразу же была восстановлена. Мистер Джеллибэнд с усилием отбросил эмоции, одолевавшие его в течение последнего получаса.

— Бокал пунша, Джелли, горячего и крепкого! — распорядился сэр Перси. — Человек, заставивший смеяться умнейшую женщину, достоин того, чтобы промочить глотку! Ха-ха-ха! Поспешите, мой славный Джелли!

— Сейчас не время, сэр Перси, — возразила Маргерит. — Шкипер скоро будет здесь, а мой брат должен поскорее попасть на борт «Мечты», иначе она пропустит прилив.

— Не время, дорогая? Любому джентльмену хватит времени выпить и успеть на корабль до прилива!

— Думаю, ваша милость, — почтительно заметил Джеллибэнд, — что молодой джентльмен сейчас идет сюда вместе со шкипером сэра Перси.

— Вот и отлично! — воскликнул Блейкни. — Значит, Арман выпьет вместе с нами. Как по-вашему, Тони, — добавил он, посмотрев в сторону виконта, — ваш юный забияка присоединится к нам? Скажите ему, что мы выпьем в знак примирения.

— У вас собирается такая веселая компания, — заявила Маргерит, — что, надеюсь, вы простите меня, если я попрощаюсь с братом в другой комнате.

Никто не протестовал. Лорд Энтони и сэр Эндрю понимали, что леди Блейкни сейчас не до веселья. Она питала глубокую и трогательную любовь к своему брату, Арману Сен-Жюсту, который провел несколько недель в ее английском доме, а теперь возвращался назад служить своей стране, в дни, когда преданность обычно вознаграждалась смертью.

Сэр Перси также не делал попыток удержать жену. С безупречной, даже несколько преувеличенной галантностью, отмечавшей каждое его движение, он открыл перед ней дверь и, согласно обычаям того времени, отвесил супруге низкий поклон, в то время как она выплыла из столовой, удостоив его лишь мимолетным презрительным взглядом. Только сэр Эндрю Ффаулкс, чьи чувства с того момента, как он впервые увидел Сюзанну де Турней, были обострены до предела, заметил странное выражение глубокой и безнадежной страсти, с которым легкомысленный сэр Перси следил за удаляющейся фигурой своей красавицы-жены.

 

Глава седьмая

Потайной сад

Оказавшись в одиночестве в тускло освещенном коридоре за дверью шумной столовой, Маргерит Блейкни, по-видимому, почувствовала себя более свободно. Тяжко вздохнув, как человек, испытывавший на себе нелегкую ношу постоянного самоконтроля, она позволила нескольким слезинкам скатиться по ее щекам.

Дождь прекратился, и бледные лучи солнца озаряли сквозь быстро несущиеся облака красоты берега Кента и дома около адмиралтейского пирса. Шагнув за порог, Маргерит Блейкни посмотрела в сторону моря. Изящных очертаний шхуна с белыми парусами покачивалась на воде, слегка колеблемой бризом. Это была «Мечта» — корабль сэра Перси, готовый доставить Армана Сен-Жюста во Францию — в самое сердце кровавой революции, сокрушившей монархию, атаковавшей религию, разрушавшей общество с целью построить на развалинах поверженных устоев новую утопию, о которой многие мечтали, но которую никто так и не смог создать.

На некотором расстоянии были видны двое мужчин, приближавшихся к «Приюту рыбака»: один, пожилой, с седой щетиной вокруг массивного подбородка, шагал вразвалку, что безошибочно выдавало в нем моряка; другой, молодой и худощавый, в черном плаще с капюшоном, был гладко выбрит, а зачесанные назад темные волосы открывали высокий и чистый лоб.

— Арман! — воскликнула Маргерит Блейкни, издалека узнав брата, и на ее заплаканном лице засияла счастливая улыбка.

Через две минуты брат и сестра заключили друг друга в объятия, в то время как старый шкипер почтительно стоял в стороне.

— Сколько у нас времени, Бриггс, — спросила леди Блейкни, — до того, как мсье Сен-Жюст должен быть на борту?

— Мы должны поднять якорь через полчаса, ваша милость, — ответил старик, пощипывая седую бороду.

Взяв брата под руку, Маргерит направилась вместе с ним в сторону утесов.

— Еще полчаса, — промолвила она, с тоской глядя на море, — и ты окажешься вдали от меня, Арман! О, я не могу поверить, что ты уезжаешь, дорогой! Эти несколько дней, когда Перси отсутствовал, а я была с тобой, пролетели, как сон.

— Но я уезжаю недалеко, сестра, — мягко возразил молодой человек, — всего лишь пересеку узкую полоску пролива и проеду несколько миль по дороге. К тому же я скоро вернусь.

— Дело не в расстоянии, Арман — этот ужасный Париж…

Они поднялись на край утеса. Легкий бриз колыхал волосы Маргерит и кончики ее кружевного фишю, похожие на белых гибких змеек. Она устремила взгляд туда, где находились берега Франции, безжалостно взыскивающей кровавую дань со своих благороднейших сыновей.

— Наша прекрасная страна, Маргерит, — промолвив Арман, словно прочитав ее мысли.

— Они заходят слишком далеко, Арман! — горячо воскликнула Маргерит. — Мы с тобой оба республиканцы, имели одинаковые убеждения, приветствовали свободу и равенство, но и ты не можешь отрицать, что теперь они заходят слишком далеко…

— Тише! — прервал сестру Арман, инстинктивно бросая вокруг тревожный взгляд.

— Видишь — даже здесь, в Англии, ты боишься говорить об этом! — Маргерит по-матерински прижала к себе брата. — Не уезжай, Арман! — взмолилась она. — Что я буду делать, если… если…

Рыдания душили ее голос, нежные голубые глаза умоляюще смотрели на молодого человека, ответившего ей твердым взглядом.

— Моя храбрая сестра должна помнить, — сказал он, — что если Франция в опасности, ее сыновья не должны поворачиваться к ней спиной.

Трогательная детская улыбка озарила заплаканное лицо Маргерит.

— Иногда мне хочется, Арман, чтобы у тебя было поменьше возвышенных добродетелей… Уверяю тебя, маленькие грешки куда удобней и безопасней. Но ты будешь осторожен? — добавила она уже серьезно.

— Да, насколько это возможно. Обещаю тебе.

— Помни, дорогой, у меня нет никого, кроме тебя…

— Теперь это уже не так, малышка. У тебя есть Перси, который тебя обожает.

— Да, когда-то это было так…

— Но право же…

— Хорошо, дорогой, не беспокойся за меня. Перси очень добр ко мне…

— Нет! — резко прервал он. — Я буду беспокоиться за тебя, Марго! Слушай, дорогая, я никогда не говорил с тобой об этом раньше, так как что-то всегда останавливало меня, когда я собирался задать тебе этот вопрос. Но я чувствую, что не могу уехать, не задав тебе его… Можешь не отвечать, если не хочешь. — добавил он, заметив мрачное выражение, мелькнувшее в ее глазах.

— Что ты имеешь в виду? — просто спросила она.

— Сэру Перси Блейкни известно… я хотел сказать, он знает о роли, которую ты сыграла в аресте маркиза де Сен-Сира?

Маргерит рассмеялась невеселым, горьким и презрительным смехом, прозвучавшим фальшивым аккордом в ее музыкальном голосе.

— Ты имеешь в виду, что я донесла на маркиза де Сен-Сира трибуналу, который без лишних разговоров отправил его на гильотину вместе с семьей? Да, мой муж знает об этом. Я рассказала ему вскоре после свадьбы…

— А ты рассказала ему об обстоятельствах, полностью снимающих с тебя вину?

— Было слишком поздно говорить об «обстоятельствах», так как он услышал об этой истории из других источников, а мое признание казалось запоздалым. Так что я не могла приводить смягчающие обстоятельства и унижать себя попытками объяснений…

— Ну?

— Ну, в результате, Арман, я могу удовлетвориться тем, что самый большой дурак в Англии испытывает глубочайшее презрение к собственной жене. — Она говорила с нескрываемой горечью, и Арман Сен-Жюст, горячо любящий сестру, понял, что неуклюже задел все еще свежую рану.

— Но сэр Перси любит тебя, Марго, — мягко повторил он.

— Любит меня? Когда-то я тоже так думала, Арман, иначе не вышла бы за него замуж. Полагаю, — быстро продолжала Маргерит, словно стремясь сбросить тяжкое бремя, давившее на нее долгие месяцы, — даже ты думал, как и все остальные, что я вышла за сэра Перси из-за его состояния, но уверяю тебя, что это не так. Он, казалось, обожал меня с такой всепоглощающей страстью, которая не могла не проникнуть ко мне в душу. Ты знаешь, что до него я никого не любила, мне было тогда двадцать четыре года, и я считала, что просто по натуре не в состоянии влюбиться. Но мне представлялось таким чудесным быть обожаемой столь слепо и страстно, что даже леность и тупость Перси привлекали меня, так как я думала, что из-за этих качеств он только больше будет меня любить. У умных людей, естественно, есть другие интересы, у честолюбивых — их надежды, а глупец, как мне казалось, способен только обожать. И я была готова ответить на это обожание нежностью… — Маргерит вздохнула, и в ее вздохе слышалась бездна разочарования. Арман Сен-Жюст слушал сестру, не прерывая, в то время как его мысли неслись бурным потоком. Было ужасно видеть молодую и красивую женщину, едва перешагнувшую порог супружеской жизни и уже лишившуюся всех надежд, иллюзий и мечтаний, которые превращали ее юность в кажущийся бесконечным праздник.

Хотя Арман очень любил сестру, он, побывавший во многих странах и изучивший людей самого разного возраста, интеллекта и общественного положения, понимал то, что Маргерит оставила невысказанным. Возможно, Перси Блейкни и в самом деле был недалеким человеком, но в его неповоротливом уме наверняка хватало места для неистребимой гордости целой вереницей знатных предков, один из которых пал на Босуортском поле , а другой пожертвовал жизнью и состоянием ради вероломного Стюарта . Та же гордость, являющаяся, по мнению республиканца Армана, глупостью и предрассудком, должна была болезненно уколоть его при известии о грехе леди Блейкни, в котором были повинны только ее молодость, неопытность и дурные советы окружающих. Это хорошо понимал Арман, а еще лучше те, кто воспользовался юностью, импульсивностью и неосторожностью Маргерит. Но тугодум Блейкни не стал бы вдаваться в «обстоятельства», а придерживался бы фактов, утверждающих, что леди Блейкни выдала своего ближнего не знающему пощады трибуналу Презрение к этому поступку, каким бы невольным он ни был, несомненно, убили бы всякую любовь в человеке, которому не свойственны сострадание и утонченность ума.

И все же сестра несколько озадачивала Армана. Жизнь и любовь порой выкидывают странные капризы. Могло ли быть, чтобы сердце Маргерит, лишившись обожания мужа, пробудилось для любви к нему? Неужели женщина, имевшая у своих ног половину интеллектуальной Европы, могла отдать свою привязанность глупцу? Маргерит, не отрываясь, смотрела на закат. Арман не мог видеть ее лица, но ему показалось, что нечто, блеснувшее на миг в золотистом сиянии заходящего солнца, упало из ее глаз на кружевное фишю. Однако он не стал развивать далее тему разговора. Арман хорошо знал необычную и страстную натуру сестры, сочетавшую в себе открытость и сдержанность. Они росли вдвоем, ибо их родители умерли, когда Арман был еще юношей, а Маргерит — ребенком. Будучи на восемь лет старше сестры, он опекал ее все эти блистательные годы, проведенные в квартире на улице Ришелье, и с тревогой и дурными предчувствиями наблюдал за ее новой жизнью в Англии.

Это был его первый визит в Англию после замужества Маргерит, и несколько месяцев раздельной жизни уже, казалось, возвели тонкую перегородку между братом и сестрой. Глубокая и искренняя любовь друг к другу оставалась прежней, но в душе у каждого завелся потайной сад, в который другой не осмеливался проникать.

Арман Сен-Жюст многое не мог сказать сестре. Политический аспект французской революции менялся почти с каждым днем, и Маргерит могла не понять изменения его взглядов и симпатий, происшедшего из-за преступлений, творимых его бывшими друзьями. Маргерит, в свою очередь, не могла открывать перед братом тайники своего сердца, в которых она сама ориентировалась с трудом, лишь понимая, что испытывает среди окружающей ее роскоши тоску и одиночество.

А теперь Арман уезжает туда, где его будет подстерегать страшная опасность. Маргерит не хотела портить последние минуты их прощания разговорами о собственных печалях. Взяв брата за руку, она спустилась вместе с ним на берег; им надо было сказать друг другу еще многое, лежащее за пределами потайного сада.

 

Глава восьмая

Аккредитованный агент

День быстро шел к концу, и холодный английский осенний вечер отбрасывал туманную пелену на зеленый кентский пейзаж.

«Мечта» отправилась в плавание, и Маргерит Блейкни больше часа в одиночестве стояла на утесе, наблюдая, как белые паруса быстро уносят от нее единственного человека, которого она осмеливалась любить и которому могла полностью доверять.

На некотором расстоянии слева от нее в окнах столовой «Приюта рыбака» сквозь туман поблескивали желтые огоньки; временами Маргерит казалось, словно оттуда до нее доносятся звуки веселья и бессмысленный смех мужа, раздражающе действующий на ее чувствительный слух.

У сэра Перси хватило деликатности оставить ее одну. Маргерит полагала, что его глуповатое добродушие позволило ему понять, что ей хочется побыть в одиночестве, пока паруса не исчезнут за туманным горизонтом на расстоянии многих миль. Он, чьи понятия о приличиях и этикете были крайне щепетильными, даже не предложил, чтобы жену сопровождал слуга. Маргерит была благодарна за это мужу; она вообще испытывала к нему признательность за его постоянную предупредительность и безграничную щедрость. Временами она даже пыталась обуздать горькие и саркастические мысли о нем, заставлявшие ее говорить злые и оскорбительные слова с надеждой, что они причинят ему боль.

Да, Маргерит часто хотелось причинить мужу боль, заставить его почувствовать, что она также относится к нему с презрением, также забыла, что когда-то почти любила его. Любила тупоголового фата, чьи мысли не возвышались над новым фасоном камзола или галстука! Тьфу! И все же смутные сладостные воспоминания, созвучные этому тихому летнему вечеру, прилетели к Маргерит на невидимых крыльях легкого морского бриза — воспоминания о времени, когда сэр Перси казался ее преданным рабом, испытывая к ней не бросающуюся в глаза и в то же время неистовую страсть, которая так очаровывала ее!

И внезапно любовь и преданность, на которые Маргерит смотрела, как на рабскую верность собаки, казалось, полностью исчезли. Спустя сутки после простой и скромной церемонии в старой церкви Святого Роха, она рассказала ему, как неосторожно говорила о некоторых вещах, связанных с маркизом де Сен-Сиром, своим друзьям, которые использовали эти сведения против несчастного маркиза, отправив на гильотину его и его семью.

Маргерит ненавидела маркиза. Несколько лет назад ее брат Арман влюбился в Анжель де Сен-Сир, но Сен-Жюст был плебеем, а маркиз раздувался от гордости и высокомерия, свойственных его сословию. Однажды Арман — робкий и почтительный влюбленный — рискнул послать объекту своих мечтаний полное страстного восторга небольшое стихотворение. На следующий вечер лакеи маркиза де Сен-Сира подстерегли его и избили до полусмерти только за то, что он осмелился поднять глаза на дочь аристократа. Подобные случаи за два года до революции происходили по всей Франции и привели несколько лет спустя к кровавой расплате, отправив на гильотину большую часть надменно поднятых голов.

Маргерит никогда не забывала страданий своего брата, чья мужская гордость была смертельно оскорблена, — страданий, которые она полностью разделяла с ним.

Затем наступили дни возмездия. Сен-Сир и ему подобные оказались под властью тех самых плебеев, которых они так презирали. Арман и Маргерит, подобно многим интеллектуалам, со всем энтузиазмом молодости восприняли утопические идеи революции, в то время как маркиз де Сен-Сир и его семья отчаянно сражались за сохранение каждой из привилегий, возвышавших их над другими. Маргерит, все еще ощущающая боль при мысли об ужасном оскорблении, нанесенном брату, случайно услышала в своем собственном кружке, что Сен-Сиры состоят в изменнической переписке с Австрией, надеясь обрести поддержку императора в подавлении растущей революции у себя в стране.

В те дни было достаточно одного словесного обвинения. Несколько неосторожных фраз о маркизе де Сен-Сире импульсивной и не задумывающейся над смыслом сказанного ею Маргерит принесли плоды в течение суток. Маркиз был арестован, его дом обыскан, а в бюро обнаружены письма от австрийского императора, обещавшего послать войска против парижской черни. Сен-Сира обвинили в измене нации и отправили на гильотину, причем семья — жена и двое сыновей — разделили его страшную судьбу.

Маргерит, охваченная ужасом при виде последствий своей неосторожности, была бессильна спасти маркиза. Ее собственный кружок, лидеры революционного движения — все провозглашали ее героиней. Выходя замуж за сэра Перси Блейкни, она не вполне осознавала, как сурово он должен отнестись к невольному греху, лежащему тяжелым камнем на ее душе. Маргерит во всем призналась мужу, не сомневаясь, что его слепая любовь к ней и ее безграничная власть над ним скоро заставят его забыть вещи, звучащие неприятно для английского уха.

Казалось, в тот момент сэр Перси воспринял это вполне спокойно и, судя по его виду, не вполне понял сказанное Маргерит, но с тех пор он ни разу не проявил никаких признаков обуревавшей его безумной любви к ней. Их пути полностью разошлись, и сэр Перси отбросил свою страсть, как неподходящую по размеру перчатку. Маргерит пыталась изощряться в остроумии по адресу мужа, вызвать его ревность, раз уж не могла сохранить любовь, побудить к отстаиванию своих прав, но все тщетно. Он оставался пассивным, медлительным, сонливым, хотя и неизменно безупречным джентльменом; она имела все, что свет и богатый муж могут дать хорошенькой женщине, и все же, глядя в этот прекрасный вечер на паруса «Мечты», скрывавшиеся в дымке, Маргерит ощущала себя более одинокой, чем нищий бродяга, устало бредущий мимо шершавых утесов.

Испустив очередной тяжкий вздох, Маргерит Блейкни отвернулась от моря и скал и медленно направилась к «Приюту рыбака». Когда она подходила ближе, звуки пирушки и шумного веселья становились все более отчетливыми. Маргерит могла различить приятный голос сэра Эндрю Ффаулкса, громкий хохот лорда Тони, сонные флегматичные замечания ее супруга; затем при виде сгущающейся темноты и пустой дороги она ускорила шаги. Заметив, что навстречу ей идет незнакомый мужчина, Маргерит ничуть не испугалась, так как «Приют рыбака» был совсем рядом.

Увидев быстро идущую Маргерит, незнакомец остановился и, когда она собиралась проскользнуть мимо него, тихо произнес:

— Гражданка Сен-Жюст!

Услышав свою девичью фамилию, Маргерит вскрикнула от изумления. Подняв взгляд на незнакомца, она с искренней радостью протянула к нему руки.

— Шовлен!

— Собственной персоной, гражданка, к вашим услугам, — ответил незнакомец, галантно целуя кончики ее пальцев.

Несколько секунд Маргерит молча взирала на стоящего перед ней не слишком приятного на вид субъекта. Шовлену было под сорок, проницательный взгляд глубоко запавших глаз имел странное лисье выражение. Это был тот самый незнакомец, который час или два тому назад по-дружески предложил мистеру Джеллибэнду прикончить с ним бутылку вина.

— Шовлен, друг мой, — с удовлетворением промолвила Маргерит. — Я очень рада вас видеть.

Разумеется, бедная Маргерит Сен-Жюст, которой было очень одиноко в окружении чопорных друзей ее мужа, была рада увидеть лицо, напомнившее ей о счастливых днях в Париже, когда она царствовала над кружком интеллектуалов на улице Ришелье. Однако она не заметила саркастическую усмешку, мелькнувшую на тонких губах Шовлена.

— Но скажите, — весело продолжала Маргерит, — что вы делаете в Англии?

Она вновь направилась к таверне, и Шовлен зашагал рядом с ней.

— Я отвечу вам вопросом на вопрос, дорогая мадам, — сказал он. — Что здесь делаете вы?

— Я? — Маргерит пожала плечами. — Je m'ennuie, mon ami , — вот и все!

Они подошли к «Приюту рыбака», но Маргерит явно не хотелось заходить внутрь. Пролетевшая буря сменилась прекрасным вечером, к тому же она повстречала друга, который хорошо знал Армана, и с кем можно было беседовать о веселых и блестящих друзьях, оставленных ею во Франции. Маргерит замешкалась на пороге, слушая доносившиеся из столовой стук кружек и игральных костей, просьбы Салли принести пива и громкий хохот сэра Перси. Шовлен стоял рядом, устремив проницательный взгляд желтоватых глаз на ее лицо, казавшееся почти детским в осенних английских сумерках.

— Вы удивляете меня, гражданка, — заметил он, взяв понюшку табаку.

— Неужели? — усмехнулась Маргерит. — Откровенно говоря, мой маленький Шовлен, мне казалось, что вы с вашим умом должны догадаться, насколько не подходит Маргерит Сен-Жюст атмосфера, состоящая из сплошных туманов и добродетелей.

— Боже мой! — воскликнул Шовлен с насмешливым ужасом. — Неужели все обстоит так скверно?

— И даже более того, — ответила Маргерит.

— Странно! Я полагал, что хорошенькой женщине английская светская жизнь должна казаться весьма привлекательной.

— Я тоже так считала, — вздохнула Маргерит. — Хорошенькую женщину, — задумчиво добавила она, — едва ли ожидает в Англии хорошенькая жизнь, потому что все удовольствия, к которым она привыкла, здесь ей недоступны.

— Вот как?

— Вы не поверите, мой маленький Шовлен, — продолжала Маргерит, — но я часто провожу целый день, не сталкиваясь ни с единым соблазном.

— Не удивительно, — галантно заметил Шовлен, — что умнейшая женщина Европы страдает от ennui .

Маргерит рассмеялась своим детским мелодичным смехом. — Поэтому я так рада вас видеть, — лукаво промолвила она.

— И это после года романтического брака по любви?

— В том-то и вся трудность.

— Значит, — не без иронии осведомился Шовлен, — эти глупые идиллии длятся не более нескольких недель?

— Глупые идиллии никогда не бывают продолжительными, мой маленький Шовлен. Они сваливаются на нас, как корь, и также легко излечиваются.

Шовлен взял еще одну щепотку табаку — он казался пристрастившимся к этой вредной привычке, столь распространенной в те дни, возможно, маскируя ею проницательные взгляды, с помощью которых он прочитывал творящееся в душах тех, с кем вступал в контакт.

— Неудивительно, — повторил Шовлен с той же галантностью, — что самый активный мозг в Европе страдает от ennui.

— Быть может, у вас имеется лекарство от этого недуга, Шовлен?

— Как я могу преуспеть там, где потерпел неудачу сэр Перси Блейкни?

— Нельзя ли оставить сэра Перси в покое, друг мой? — сухо заметила Маргерит.

— Простите, но это невозможно, дорогая мадам, — возразил Шовлен, снова бросив на собеседницу быстрый взгляд своих лисьих глаз. — У меня имеется отличное лекарство против самой злостной формы ennui, которое я был бы счастлив передать вам, но…

— Что «но»?

— Но, если бы не сэр Перси…

— Какое он имеет к этому отношение?

— Боюсь, что очень большое. Лекарство, которое я предлагаю, обладает весьма плебейским названием — работа!

— Работа?

Шовлен окинул Маргерит долгим внимательным взглядом. Его светлые проницательные глаза, казалось, читали каждую ее мысль. Вокруг не было никого, мягкие вечерние шорохи тонули в шуме, доносившемся из столовой. Тем не менее Шовлен отошел шага на два от порога, быстро огляделся и, убедившись, что поблизости никого нет, снова подошел к Маргерит.

— Не окажете ли вы Франции маленькую услугу, гражданка? — спросил он, внезапно изменив поведение, отчего его худая лисья физиономия приобрела серьезное выражение.

— Какой у вас стал многозначительный вид! — легкомысленно воскликнула Маргерит. — Что касается услуги Франции, то это зависит от того, какого рода услугу требуют от меня она и вы.

— Вы когда-нибудь слыхали об Алом Пимпернеле, гражданка Сен-Жюст? — резко осведомился Шовлен.

— Слыхала ли я об Алом Пимпернеле? — переспросила она, весело рассмеявшись. — Право же, приятель, здесь больше ни о чем не говорят! Мы носим шляпы "a la Алый Пимпернель", называем его именем своих лошадей, на ужине у принца Уэльского нам подавали «суфле а 1а Алый Пимпернель»… Недавно я заказала у модистки голубое платье, и разрази меня Бог, если она не назвала его «а 1а Алый Пимпернель»!

Шовлен не прерывал ее, когда она говорила, и когда ее смех отозвался эхом в спокойном вечернем воздухе. Но он оставался серьезным, а голос его звучал сурово и твердо.

— Коль скоро вы слыхали об этом загадочном персонаже, гражданка, вам должно быть известно, что человек, скрывающийся под таким странным псевдонимом, злейший враг Французской республики и таких ее граждан, как Арман Сен-Жюст.

— Очень может быть, — усмехнулась Маргерит. — У Франции в эти дни немало злейших врагов.

— Но вы, гражданка, — дочь Франции и должны быть готовы поддержать ее в минуту смертельной опасности.

— Мой брат Арман посвящает Франции всю свою жизнь, — гордо ответила Маргерит. — Что касается меня, то я не могу ничего поделать, находясь в Англии.

— Это не так, — возразил Шовлен, и его лисья мордочка внезапно приняла выражение властности и достоинства. — Вы можете помочь нам, гражданка, и находясь в Англии. Слушайте! Я послан сюда в качестве представителя республиканского правительства, и завтра в Лондоне вручу свои верительные грамоты мистеру Питту. Одна из моих обязанностей здесь — выяснить все об этой Лиге Алого Пимпернеля, ставшей постоянной угрозой Франции, ибо она имеет своей целью помогать проклятым аристократам — изменникам родины и врагам народа — спасаться от заслуженного наказания. Вы знаете так же хорошо, как и я, гражданка, что как только французские emigres оказываются здесь, они сразу же начинают возбуждать общественное мнение против республики. Они готовы вступить в союз с любым врагом, у которого хватит смелости атаковать Францию. В течение последних месяцев многим из этих emigres — некоторым только подозреваемым в измене, другим уже приговоренным Трибуналом общественной безопасности — удалось перебраться через пролив. В каждом случае их спасение было спланировано, организовано и осуществлено этим обществом молодых английских нахалов, возглавляемым человеком, чей ум, по-видимому, столь же изобретателен, сколь таинственна его личность. Все усилия моих шпионов выяснить, кто он такой, потерпели неудачу; в то время, как другие члены Лиги всего лишь ее руки, он — голова, которая, скрывшись под причудливым прозвищем, спокойно продолжает работу с целью уничтожения Франции. Я намерен нанести удар по этой голове, и мне нужна ваша помощь. Алый Пимпернель, несомненно, один из молодых английских щеголей, и через него я доберусь до всей шайки. Найдите мне этого человека, гражданка, — найдите, ради Франции.

Маргерит выслушала бесстрастную речь Шовлена без единого слова, едва осмеливаясь шевелиться и дышать. Молодая женщина уже говорила ему, что этот таинственный романтический герой служил постоянной темой обсуждения в кругу, где она вращалась, но еще до того ее сердце и воображение возбуждали мысли об этом отважном человеке, который, оставаясь недоступным славе, спас сотни жизней от уготованной им беспощадной судьбы. Маргерит не питала симпатии к высокомерным французским аристократам, типичным представителем которых служила графиня де Турней де Бассрив, но, будучи республиканкой, она придерживалась либеральных принципов и ненавидела методы, которые использовала для своего становления молодая Французская республика. Маргерит не была в Париже несколько месяцев; ужасы и кровопролитие царства террора, достигшие кульминации во время сентябрьской резни , лишь недавно слабым эхом отозвались на другом берегу Ла-Манша. Робеспьер, Дантон, Марат еще не были известны ей в новом обличье кровавых судей, безжалостно поставлявших поживу гильотине. В ее душе шевелились страх и отвращение, когда она слышала от своего брата Армана, бывшего умеренным республиканцем, рассказы об этих событиях, которые могли окончиться катастрофой.

Когда Маргерит впервые услышала о группе молодых англичан, только из любви к своим ближним спасавших от ужасной смерти женщин и детей, юношей и стариков, ее сердце наполнилось гордостью за них и за их таинственного предводителя, ежедневно рисковавшего жизнью ради торжества гуманности.

Когда Шовлен кончил говорить, глаза Маргерит были влажными, кружева на груди поднимались и опускались, свидетельствуя о быстром и возбужденном дыхании. Она больше не слышала ни шума пирушки в таверне, ни глупого смеха мужа; ее мысли устремились к таинственному герою. Если бы такой человек повстречался ей на пути, она смогла бы его полюбить. Все в нем взывало к ее воображению: его храбрость, сила, преданность ему тех, кто служил под его руководством благородной цели, а более всего таинственность, окружавшая его романтическим ореолом.

— Найдите его ради Франции, гражданка.

Голос Шовлена, прозвучав рядом с ухом Маргерит, пробудил ее от грез. Таинственный герой исчез, а на расстоянии менее двадцати ярдов от нее пил и смеялся мужчина, которому она дала клятву верности и преданности.

— Вы меня удивляете, — с притворным легкомыслием промолвила Маргерит. — Где я должна искать его для вас?

— Вы бываете всюду, гражданка, — вкрадчиво произнес Шовлен. — Леди Блейкни — центр лондонского высшего света. Вы видите и слышите все.

— Но, друг мой, — запротестовала Маргерит, выпрямившись в полный рост и не без презрения глядя вниз на стоящую перед ней маленькую худощавую фигуру, — вы, кажется, забываете, что между леди Блейкни и тем, что вы ей предлагаете, стоят шесть футов роста сэра Перси Блейкни и целая вереница его предков.

— Ради Франции, гражданка! — настаивал Шовлен.

— Фи, приятель, вы болтаете чепуху! Даже если вы узнаете, кто такой этот Алый Пимпернель, то все равно ничего не сможете с ним сделать — ведь он англичанин!

— И все-таки я попробую, — ответил Шовлен с сухим дребезжащим смехом. — Мы для начала отправим его на гильотину, дабы охладить его пыл, а после, когда начнется дипломатический скандал, принесем британскому правительству извинения и, если необходимо, выплатим компенсацию осиротевшей семье.

— То, что вы предлагаете, ужасно, Шовлен! — воскликнула Маргерит, отшатываясь от него, как от ядовитого насекомого. — Кто бы ни был этот человек, он храбр и благороден, и я никогда — слышите? — никогда не стану принимать участие в подобной мерзости!

— Вы предпочитаете, чтобы вас оскорблял каждый французский аристократ, прибывший в эту страну?

Шовлен уверенно пустил эту стрелу. Щеки Маргерит побледнели, она закусила нижнюю губу, стремясь не подать виду, что его выстрел достиг цели.

— Об этом не может быть и речи, — равнодушным тоном заявила молодая женщина. — Я могу защитить себя и отказываюсь делать грязную работу для вас и даже для Франции. В вашем распоряжении имеются другие средства — используйте их, друг мой.

И, не удостоив Шовлена взглядом, Маргерит Блейкни повернулась к нему спиной, направляясь в таверну.

— Это не последнее ваше слово, гражданка, — промолвил Шовлен, когда свет из коридора озарил ее элегантную фигуру. — Надеюсь, мы встретимся в Лондоне!

— Может быть, и встретимся, — бросила через плечо Маргерит, — но тем не менее это мое последнее слово.

Открыв дверь в столовую, она исчезла из поля зрения, но Шовлен задержался у порога, доставая очередную понюшку табаку. Несмотря на полученную презрительную отповедь, на его лисьей физиономии не было заметно ни смущения, ни разочарования — напротив, в уголках тонких губ змеилась удовлетворенная саркастическая улыбка.

 

Глава девятая

Нападение

За дождливым днем последовала ясная звездная ночь, прохладная и напоенная ароматами ранней осени — чисто английскими запахами сырой земли и опавших листьев.

Великолепная карета, запряженная четверкой прекраснейших чистопородных лошадей в Англии, катилась по дороге в Лондон. Сэр Перси сидел на козлах, держа поводья в изящных, как у женщины, руках; рядом поместилась леди Блейкни, закутанная в дорогие меха. Идея пятидесятимильной поездки звездной летней ночью была с энтузиазмом встречена Маргерит. Сэр Перси являлся завзятым кучером, его четверка лошадей прибыла в Дувр двумя днями раньше, успела отдохнуть и была готова к путешествию, а Маргерит предвкушала несколько часов одиночества, с мягким ночным бризом, обвевающим ее щеки. Она знала по опыту, что сэр Перси будет говорить мало, а то и вовсе не вымолвит ни слова. Он часто возил ее ночью в своей прекрасной карете, делая за всю поездку лишь пару замечаний о погоде и состоянии дорог. Сэр Перси обожал ночную езду, и Маргерит быстро приспособилась к его пристрастию. Часами сидя рядом с мужем и восхищаясь его ловким управлением лошадьми, она часто интересовалась, что происходит в это время в его неповоротливом уме. Но сэр Перси хранил молчание, а Маргерит ни о чем его не спрашивала.

В «Приюте рыбака» мистер Джеллибэнд, совершая обход, гасил огни. Посетители разошлись, но в аккуратных маленьких спальнях наверху поместились важные гости: графиня де Турней, Сюзанна и виконт; еще две спальни были приготовлены для сэра Эндрю Ффаулкса и лорда Энтони Дьюхерста, если молодые люди надумают оказать честь старой гостинице и остаться на ночь.

В настоящий момент оба упомянутых джентльмена удобно расположились в столовой у камина, в котором, несмотря на теплый вечер, весело потрескивали дрова.

— Все разошлись, Джелли? — осведомился лорд Тони у достойного хозяина, занятого мытьем бокалов и кружек.

— Как видите, милорд.

— А ваши слуги отправились спать?

— Все, кроме мальчика у буфетной стойки, — ответил мистер Джеллибэнд и смеясь, добавил: — Не сомневаюсь, что плут тоже скоро заснет.

— Значит, мы можем побеседовать здесь полчаса, чтобы нас не беспокоили?

— Конечно, милорд. Я оставлю ваши свечи на кухонном столике, а комнаты для вас уже приготовлены. Сам я сплю наверху, но если ваша милость крикнет погромче, то я сразу же услышу.

— Отлично, Джелли. И погасите свет — нам достаточно огня в камине, и мы не хотим привлекать внимание прохожих.

— Хорошо, милорд.

Мистер Джеллибэнд погасил свисавшую с потолка причудливую старинную лампу и задул свечи.

— Оставьте нам бутылку вина, Джелли, — попросил сэр Эндрю.

— Хорошо, сэр.

Джеллибэнд отправился за вином. В комнате было темно, если не считать красноватого мерцающего огня в камине.

— Все в порядке, джентльмены? — спросил Джеллибэнд, вернувшись с бутылкой и двумя бокалами, которые он поставил на стол.

— Да, спасибо, Джелли, — ответил лорд Тони.

— Доброй ночи, милорд! Доброй ночи, сэр!

— Доброй ночи, Джелли!

Двое молодых людей молча прислушивались к удаляющимся тяжелым шагам мистера Джеллибэнда в коридоре и на лестнице. Вскоре они замерли, и «Приют рыбака», казалось, погрузился в сон, если не считать обоих джентльменов, потягивающих вино у камина.

Несколько минут в столовой не слышалось ни звука, кроме тиканья высоких стоячих часов и потрескивания горящих бревен.

— На сей раз все снова обошлось, Ффаулкс? — заговорил наконец лорд Энтони.

Сэр Эндрю мечтал, глядя в огонь и, несомненно, видя там хорошенькое пикантное личико с большими карими глазами и густыми темными локонами вокруг детского лба.

— Да, — откликнулся он. — Обошлось.

— Никаких неприятностей?

— Никаких.

Лорд Энтони налил себе очередной бокал вина и усмехнулся.

— Полагаю, нет нужды спрашивать, приятно ли прошло ваше путешествие?

— Разумеется, дружище! — весело ответил сэр Эндрю. — Все прошло отлично!

— Тогда выпьем за здоровье мадемуазель Сюзанны! — жизнерадостно предложил лорд Тони. — Она превосходная девушка, хотя и француженка. И за успех твоего ухаживания.

Осушив бокал до последней капли, он присоединился к другу, сидящему у камина.

— Полагаю, в следующий раз путешествовать придется тебе, Тони, — заметил сэр Эндрю, с трудом оторвавшись от размышлений. — Тебе и Хейстингсу, и надеюсь, что у вас будет такая же приятная задача и столь же очаровательные компаньоны, как у меня. Ты не представляешь, Тони…

— Нет, не представляю, — поспешно прервал его друг, — но верю тебе на слово. А теперь, — добавил он, и его веселое лицо неожиданно приняло серьезное выражение, — теперь о деле.

Молодые люди придвинули стулья ближе друг к другу и, хотя они были одни, инстинктивно перешли на шепот.

— Два дня назад, — начал сэр Эндрю, — я в течение нескольких минут говорил в Кале с Алым Пимпернелем. Он прибыл в Англию на два дня раньше нас. Алый Пимпернель сопровождал беженцев всю дорогу из Парижа, переодетый — ты не поверишь! — старой рыночной торговкой, и правил крытой повозкой, где графиня де Турней, мадемуазель Сюзанна и виконт лежали спрятанные под репой и капустой. Он провез их сквозь пост солдат и толпу, вопящую «A bas les aristos!» . Но рыночная повозка благополучно выехала из города вместе с множеством точно таких же, а Алый Пимпернель в платке, юбке и капоре кричал «A bas les aristos!» громче всех. Правда же, — добавил молодой человек, восторженно сверкая глазами, — он просто чудо! Его безрассудная дерзость помогает ему осуществить любое предприятие!

Лорд Тони, чей лексикон был более ограничен, нежели у его друга, мог только выразить свое восхищение их предводителем парой ругательств.

— Он хочет, чтобы ты и Хейстингс встретились с ним в Кале, — продолжал сэр Эндрю более спокойно, — второго октября — то есть в следующую среду.

— Ну?

— На сей раз предстоит заняться графом де Турней — это опасное дело, так как граф, чье бегство из собственного замка после объявления его «подозрительным» Комитетом общественной безопасности, было шедевром изобретательности Алого Пимпернеля, находится под смертным приговором. Вывезти его из Франции — нелегкая задача, поэтому, если тебе это удастся, можешь считать, что тебе крупно повезло. Сен-Жюст поехал встретиться с ним — его пока никто не подозревает, но придется вывозить их обоих. Да, это будет нелегким испытанием даже для нашего шефа! Надеюсь, мне тоже придется принять в этом какое-нибудь участие.

— У тебя есть какие-нибудь особые указания для меня?

— Да, и более точные, чем обычно. Республиканское правительство направило в Англию аккредитованного агента — человека по имени Шовлен, который имеет зуб против нашей Лиги и полон решимости открыть личность ее руководителя, чтобы схватить его, как только он в очередной раз ступит на землю Франции. Этот Шовлен привез с собой целую армию шпионов, и шеф считает, что нам следует как можно реже встречаться по делам Лиги и ни в коем случае не вести переговоры в общественных местах. Когда он захочет с нами поговорить, то даст нам знать.

Молодые люди склонились над камином, так как огонь в нем догорал, и только тлеющая зола отбрасывала зловещий отсвет на узкий полукруг перед очагом. Оставшееся пространство комнаты было погружено во мрак. Сэр Эндрю вынул из кармана записную книжечку, извлек оттуда сложенный лист бумаги, развернул его и вместе с другом попытался прочитать написанное на нем при тусклом свете камина. Они настолько погрузились в чтение драгоценного послания их обожаемого предводителя, что не слышали ни хруста пепла в очаге, ни монотонного тиканья часов, ни едва различимого шороха рядом с собой, когда из-под скамьи вылезла человеческая фигура, бесшумно, словно змея, прокралась мимо них и скрылась в непроглядной тьме.

— Ты должен прочитать эти инструкции, запомнить их, а письмо уничтожить, — сказал сэр Эндрю.

Он собирался положить книжечку в карман, когда из нее вылетел листок бумаги и упал на пол. Лорд Энтони наклонился и подобрал его.

— Что это? — спросил он.

— Не знаю, — ответил сэр Эндрю.

— Листок выпал у тебя из кармана только сейчас. Он не относится к тому письму.

— Странно! Интересно, как он туда попал? Это от шефа, — добавил сэр Эндрю, взглянув на листок.

Оба склонились над листком, пытаясь разобрать поспешно нацарапанные на нем несколько слов, когда их внимание привлек слабый звук, казалось, доносившийся из коридора.

— Что это? — одновременно спросили оба. Подойдя к двери, лорд Энтони быстро открыл ее, и в тот же момент получил сильный удар в переносицу, отбросивший его назад. Одновременно темная фигура, скрючившаяся в потемках, прыгнула сзади на ничего не подозревающего сэра Эндрю, повалив его на пол.

Все это произошло в течение двух-трех секунд, и прежде чем лорд Энтони и сэр Эндрю успели крикнуть или попытаться сопротивляться, они были схвачены двумя незнакомцами и крепко привязаны спиной друг к другу со связанными руками и ногами и шарфами, обмотанными вокруг рта.

Тем временем человек в черной маске бесшумно закрыл дверь и застыл около нее, ожидая, пока другие завершат свою работу.

— Все в порядке, гражданин! — сказал один из нападавших, осмотрев веревки, связывающие молодых людей.

— Отлично! — отозвался человек у двери. — Теперь осмотрите их карманы и дайте мне все бумаги, которые там найдете.

Приказание было тихо и быстро выполнено. Завладев бумагами, человек в маске несколько секунд прислушивался, все ли спокойно в «Приюте рыбака». Очевидно, удовлетворенный тем, что это дерзкое нападение осталось незамеченным, он снова открыл дверь и властно указал на коридор. Четыре человека подняли с пола сэра Эндрю и лорда Энтони и так же бесшумно, как они вошли в столовую, вынесли двух связанных молодых джентльменов из гостиницы на дорогу и скрылись вместе с ними во мраке.

В столовой замаскированный предводитель нападавших быстро просматривал украденные бумаги.

— Неплохая работа для одного дня, — пробормотал он, срывая маску и устремив взгляд светлых лисьих глаз на тлеющий в камине огонь. — Совсем неплохая!

Открыв одно-два письма, спрятанных в книжечке сэра Эндрю Ффаулкса, он взглянул на листок бумага, который молодые люди едва успели прочитать, но особенное удовлетворение вызвало у него письмо, подписанное Арманом Сен-Жюстом.

— Значит, Арман Сен-Жюст все-таки изменник, — тихо заметил он и злобно добавил сквозь зубы: — Ну, прекрасная Маргерит Блейкни, думаю, что теперь вы поможете мне найти Алого Пимпернеля!

 

Глава десятая

В оперной ложе

Было одно из гала-представлений в театре «Ковент-Гарден» , открывавшее осенний сезон памятного 1792 года.

Народу было битком — и в ложах над оркестром, и в партере, и в более плебейских местах на балконах и галерке. Интеллектуальную публику притягивал «Орфей» Глюка ; тех же, кого мало интересовала «позднейшая музыкальная новинка из Германии», прельщала возможность поглазеть на модно и нарядно одетых дам, увешанных бриллиантами.

Многочисленные поклонники наградили Селину Стораче бурными аплодисментами после ее большой арии; Бенджамин Инклдон, признанный любимец леди, удостоился особого приветствия из королевской ложи; когда же после блистательного финала второго акта занавес опустился, публика, очарованная волшебными мелодиями великого маэстро, коллективно испустила удовлетворенный вздох, прежде чем приступить к обычной фривольной болтовне.

В ложах можно было видеть немало известных лиц. Мистер Питт, с головой погруженный в государственные дела, позволил себе расслабиться, посетив сегодняшний спектакль; принц Уэльский, жизнерадостный, толстый и довольно невзрачный на вид, переходил из ложи в ложу, чтобы провести пятнадцатиминутный антракт с близкими друзьями.

В ложе лорда Гренвилла всеобщее внимание привлекал низенький, худощавый субъект с ироническим выражением лисьей физиономии и глубоко посаженными проницательными глазками, жадно внимавший музыке, весьма критично настроенный по отношению к публике, одетый во все черное и с такими же черными ненапудренными волосами. Лорд Гренвилл — министр иностранных дел — оказывал ему заметное, хотя и холодное почтение.

С множеством чисто английских лиц контрастировало несколько иностранных; надменные аристократические черты выдавали французских эмигрантов-роялистов, которые, подвергаясь безжалостным преследованиям на своей охваченной революцией родине, нашли убежище в Англии. На этих лицах были написаны печаль и тревога; женщины вообще мало обращали внимание на музыку и блестящую публику, несомненно, думая о своих мужьях, братьях и сыновьях, которых окружали опасности, а быть может, уже постигла страшная судьба.

Среди них заметной фигурой была недавно прибывшая из Франции графиня де Турней де Бассрив; одетая в черное шелковое платье, чей траурный стиль нарушал лишь белый кружевной шарф, она сидела рядом с леди Портарлс, которая тщетно пыталась плоскими шутками вызвать улыбку на устах графини. Поблизости поместились Сюзанна и юный виконт, державшиеся молчаливо и довольно робко в окружении иностранцев. Глаза Сюзанны казались печальными; войдя в театр, она пытливо окидывала взглядом каждую ложу. Очевидно, девушка не увидела то лицо, которое хотела увидеть, ибо она тихо сидела рядом с матерью, равнодушно внимая музыке и больше не проявляя интереса к публике.

— Ах, лорд Гренвилл! — воскликнула леди Портарлс, когда после вежливого стука в дверях ложи появилась красивая и весьма толковая голова министра иностранных дел. — Вы не могли появиться более a propos . Присутствующая здесь мадам де Турней де Бассрив, несомненно, жаждет услышать свежие новости из Франции.

Выдающийся дипломат шагнул вперед и обменялся рукопожатием с дамами.

— Увы! — печально промолвил он. — Новости самые плохие. Избиения продолжаются, Париж буквально залит кровью, а гильотина ежедневно требует сотню жертв.

Бледная и готовая расплакаться графиня откинулась на спинку стула, с ужасом слушая краткое и выразительное описание происходящего в ее заблудшей стране.

— Ах, мсье, — сказала она на ломаном английском, — как страшно все это слышать — ведь мой муж все еще во Франции! Какой ужас для меня сидеть здесь в театре, среди мира и покоя, когда он в такой опасности!

— Знаете, мадам, — напрямик заметила пухлая леди Портарлс, — если бы вы сидели в монастыре, это не помогло бы вашему мужу, а вам следует думать о детях — они слишком молоды, чтобы их постоянно пичкать тревогами и преждевременным трауром.

Горячая речь подруги заставила графиню улыбнуться сквозь слезы. Леди Портарлс, обладавшая золотым сердцем, скрывала искреннее сочувствие и душевную теплоту под грубыми манерами, модными в те дни среди светских дам, которые, однако, не могли никого обмануть.

— Кроме того, мадам, — добавил лорд Гренвилл, — разве вы не говорили мне вчера, что Лига Алого Пимпернеля ручается своей честью доставить вашего супруга целым и невредимым в Англию?

— О, да! — ответила графиня. — Это моя единственная надежда. Вчера я видела лорда Хейстингса, и он снова уверил меня в этом.

— Тогда не сомневаюсь, что вам нечего опасаться. Если Лига дает обещание, она его выполняет. Ах! — со вздохом добавил старый дипломат. — Будь я на несколько лет моложе…

— Да бросьте, приятель! — прервала его бесцеремонная леди Портарлс. — Вы достаточно молоды, чтобы повернуться спиной к этому французскому пугалу, рассевшемуся в вашей ложе.

— Я бы очень хотел это сделать, но вы должны помнить, леди, что служа нашей стране, нам приходится отбрасывать предубеждения. Мсье Шовлен — аккредитованный агент своего правительства…

— Черт бы вас побрал! — взорвалась леди Портарлс. — Как вы можете называть правительством эту банду кровожадных мерзавцев?

— Для Англии едва ли было бы разумно, — осторожно ответил министр, — разрывать дипломатические отношения с Францией, и мы не можем отказать в вежливом приеме представителю, которого она направляет к нам.

— К дьяволу дипломатические отношения, милорд! Не сомневаюсь, что эта маленькая хитрая лиса — просто-напросто шпион, которого интересует не дипломатия, а беженцы-роялисты, наш героический Алый Пимпернель и его отважная Лига.

— Я уверена, — промолвила графиня, скривив тонкие губы, — что если этот Шовлен намерен причинить нам беспокойство, то он найдет преданную союзницу в леди Блейкни.

— Что мне с вами делать! — воскликнула леди Портарлс. — Вы когда-нибудь видели такую упрямую особу? Милорд Гренвилл, у вас здорово подвешен язык, так не убедите ли вы мадам графиню, что она ведет себя, как последняя дура? В вашем положении в Англии, мадам, — продолжала она, сердито обернувшись к графине, — вы не можете позволить себе высокомерные штучки, которые вы, французские аристократы, так любите. Сочувствует или нет леди Блейкни этим негодяям во Франции, имела она или нет отношение к аресту и казни Сен-Сира или как там его, но она законодательница мод в этой стране, а у сэра Перси Блейкни денег больше, чем у полдюжины любых здесь присутствующих, и он на дружеской ноге с королевской семьей. Поэтому ваши попытки унизить леди Блейкни не причинят ей никакого вреда, а только выставят вас на посмешище. Разве не так, милорд?

Но что думал по этому поводу лорд Гренвилл, и на какие мысли навела тирада леди Портарлс графиню де Турней, осталось неизвестным, ибо занавес поднялся, начиная третий акт «Орфея», и во всем зале послышались призывы к тишине.

Лорд Гренвилл поспешно простился с дамами и вернулся к себе в ложу, где мсье Шовлен просидел весь антракт с неизменной табакеркой в руке, устремив в настоящий момент взгляд светлых глаз в ложу напротив. Туда только что вошла вместе с мужем Маргерит Блейкни, смеясь и шелестя шелковыми юбками и вызвав оживление в публике. Она казалась ослепительно прекрасной с ее густыми золотистыми вьющимися волосами, слегка припудренными и завязанными на затылке огромным черным бантом. Всегда одетая согласно последнему крику моды, Маргерит единственная из дам в зале не носила кружевное фишю и накидку с широкими отворотами, бывшие в ходу последние два-три года. На ней было строгого покроя платье с узкой талией, ставшее вскоре модным во всех странах Европы. Сверкающее золотым шитьем, оно подчеркивало совершенство ее стройной царственной фигуры.

Войдя, Маргерит склонилась на момент над перегородкой ложи, выискивая взглядом знакомых. При этом многие поклонились ей, а из королевской ложи также донеслось доброжелательное приветствие.

В течение третьего акта Шовлен, не отрываясь, наблюдал за молодой женщиной, поглощенной музыкой. Точеные пальчики Маргерит играли с богато инкрустированным веером, голова, руки и шея сверкали множеством драгоценных камней, подаренных обожающим ее мужем, который небрежно развалился рядом.

Маргерит страстно любила музыку. Этим вечером «Орфей» очаровал ее. Прекрасные черты лица, сверкающие голубые глаза, улыбка на алых губах сияли восторгом. Ей было всего двадцать пять, она находилась в расцвете молодости, ее окружали любовь и восхищение. Два дня назад «Мечта» вернулась из Кале с новостями о ее брате, который благополучно высадился на берег, помнит о своей дорогой сестре и обещает быть ради нее осторожным.

Слушая божественные мелодии Глюка, Маргерит забыла о своих разочарованиях, несостоявшихся любовных чаяниях, забыла даже о добродушном ленивом ничтожестве, которое за отсутствием духовного богатства даровало ей все блага светской жизни.

Сэр Перси оставался рядом с супругой в ложе ровно столько, сколько требовали приличия, уступив место его королевскому высочеству и процессии поклонников, одним за другими являвшихся выразить почтение королеве красоты. Очевидно, он отправился поболтать с друзьями. Маргерит не интересовалась, куда ушел муж; отпустив свой маленький двор, состоящий из jeunesse doree Лондона, она на короткое время осталась наедине с Глюком.

Негромкий стук в дверь оторвал ее от музыки.

— Войдите, — недовольно сказала Маргерит, не поворачивая головы, чтобы взглянуть на незванного гостя.

Шовлен, дождавшись момента, когда Маргерит останется в одиночестве, без приглашения скользнул в ложу.

— На два слова, гражданка, — тихо произнес он.

Маргерит быстро повернулась с непритворным страхом.

— Господи, как вы меня напугали! — воскликнула она с деланным смехом. — К тому же ваше присутствие едва ли своевременно. Я хочу послушать Глюка и не настроена для беседы.

— Но для меня это единственная возможность, — возразил Шовлен и, не спрашивая, придвинул стул близко к Маргерит, чтобы шептать ей в ухо, не беспокоя публику и не будучи видимым в темной ложе. — Леди Блейкни постоянно окружена своим блестящим двором, так что старому другу остается мало шансов.

— И все-таки, приятель, — нетерпеливо откликнулась она, — вам бы следовало дождаться другой возможности. После оперы я собираюсь на бал к лорду Гренвиллу и там, возможно, смогу уделить вам пять минут…

— Мне достаточно трех минут наедине в этой ложе, — ответил Шовлен, — и думаю, что с вашей стороны было бы разумным выслушать меня, гражданка Сен-Жюст.

Молодая женщина инстинктивно содрогнулась. Шовлен продолжал говорить шепотом, спокойно беря из табакерки понюшку табаку, но что-то в его позе и светлых лисьих глазках заставляло кровь Маргерит застывать в жилах, как при ощущении неведомой, но неумолимо приближающейся опасности.

— Это угроза, гражданин? — спросила она наконец.

— Нет, мадам, — вежливо отозвался Шовлен. — Всего лишь стрела, пущенная в воздух.

Он сделал небольшую паузу, словно кот, завидевший бегущую мышь и готовый прыгнуть, но задержавшийся, наслаждаясь предвкушением расправы.

— Ваш брат, Сен-Жюст, в опасности, — сообщил он.

Ни один мускул не дрогнул на прекрасном лице собеседницы. Шовлен мог видеть его только в профиль, ибо Маргерит не отрывалась от происходящего на сцене, но будучи весьма наблюдательным, он заметил внезапную неподвижность взгляда, напряженность изящных контуров великолепной фигуры и жесткую складку рта.

— Очевидно, — сказала она с преувеличенной беспечностью, — речь идет об одном из ваших воображаемых заговоров, так что лучше вернитесь на свое место и дайте мне спокойно послушать музыку.

Маргерит начала отбивать рукой такт по подушечке. Селина Стораче как раз пела «Che faro» , и публика не отрывала зачарованного взгляда от губ примадонны. Шовлен не двинулся с места, наблюдая за нервно подергивающейся изящной ручкой — единственным свидетельством того, что его стрела попала в цель.

— Ну? — внезапно осведомилась Маргерит с тем же притворным безразличием.

— Ну, гражданка? — переспросил Шовлен.

— Что с моим братом?

— У меня есть новости о нем, которые, по-моему, могут вас заинтересовать. Но позволите ли вы мне сперва объясниться?

Вопрос был излишним. Шовлен ощущал напряжение каждого нерва Маргерит, ожидавшей его слов.

— На днях, гражданка, — начал он, — я просил вас о помощи. В ней нуждалась Франция, и мне казалось, что я могу положиться на вас, но вы дали отрицательный ответ… После этого мои обязанности и ваши интересы временно разлучили нас, но с тех пор произошли кое-какие события…

— Умоляю вас, гражданин, ближе к делу, — прервала Маргерит. — Музыка поистине очаровательна, и публику начинают раздражать ваши разговоры.

— Одну минуту, гражданка. В день, когда я имел честь встретить вас в Дувре, и менее чем через час после того, как услышал ваш окончательный ответ, я заполучил несколько бумаг, которые открыли очередной хитрый план бегства группы французских аристократов — в том числе изменника де Турнея — организованный небезызвестным Алым Пимпернелем. Некоторые нити, ведущие к этой таинственной Лиге, также попали в мои руки, и я хотел бы, чтобы вы… нет, вы должны помочь мне связать их воедино.

Маргерит, слушавшая его, казалось, с раздражением, пожала плечами.

— Разве я не говорила вам, что меня не интересуют ни ваши планы, ни Алый Пимпернель? К тому же вы ничего не сказали о моем брате…

— Немного терпения, умоляю, гражданка, — невозмутимо продолжал Шовлен. — Два джентльмена, лорд Энтони Дьюхерст и сэр Эндрю Ффаулкс, находились в тот вечер в «Приюте рыбака» в Дувре.

— Знаю — я видела их там.

— Они уже были известны моим шпионам, как члены пресловутой Лиги. Это сэр Эндрю сопровождал графиню де Турней и ее детей в путешествии через пролив. Когда оба молодых человека сидели одни в столовой, мои люди схватили их, связали, отобрали у них бумаги и вручили их мне.

В этот момент Маргерит почуяла опасность. Бумаги!.. Неужели Арман был неосторожен?.. Эта мысль наполнила ее ужасом. Но не желая, чтобы Шовлен заметил ее испуг, она весело рассмеялась.

— Честное слово, ваша наглость не знает пределов! Кража и насилие в Англии, в переполненной гостинице! Ваших людей могли поймать на месте преступления!

— Что из того? Они дети Франции и были натренированы вашим покорным слугой. Если бы их поймали, они пошли бы в тюрьму и даже на виселицу без единого лишнего слова. Как бы то ни было, игра стоила свеч. Переполненная гостиница не так уж опасна для подобных маленьких операций, как вы думаете, а у моих людей достаточно опыта.

— Ну, так что с этими бумагами? — беспечно осведомилась Маргерит.

— К несчастью, они хоть и дали мне сведения об определенных именах и передвижениях их обладателей, по-видимому, достаточные для того, чтобы предотвратить готовящийся coup , но оставляют меня в неведении относительно личности Алого Пимпернеля.

— Вы снова о старом и не даете мне наслаждаться концом арии, — упрекнула Маргерит, делая вид, что подавляет зевок. — И опять вы ничего не сказали о моем брате.

— Я как раз перехожу к нему, гражданка. Среди бумаг было письмо сэру Эндрю Ффаулксу, написанное вашим братом Сен-Жюстом.

— Ну и что?

— Письмо доказывает, что он не только сочувствует врагам Франции, но и помогает Лиге Алого Пимпернеля, а быть может, и является ее членом.

Удар, наконец, был нанесен. Ожидавшая его Маргерит не проявила испуга, решив оставаться спокойной и даже беспечной, сосредоточив для его отражения весь свой ум, считавшийся самым острым женским умом в Европе. Маргерит знала, что Шовлен говорит правду: он был слишком серьезен, слишком предан ложной цели, слишком горд своими соотечественниками-революционерами, чтобы опуститься до бесполезной лжи.

Письмо глупого, неосторожного Армана попало в руки Шовлена! Маргерит знала это так же хорошо, как если бы видела письмо собственными глазами. Шовлен держал его при себе с определенными целями, намереваясь впоследствии уничтожить или использовать против Армана. Маргерит знала все это, но вновь рассмеялась еще громче и веселее.

— Так вот оно что! — воскликнула она, обернувшись и глядя в лицо Шовлену, — Разве я не говорила, что речь идет об очередном воображаемом заговоре? Арман, состоящий в Лиге таинственного Алого Пимпернеля!.. Арман, помогающий французским аристократам, которых он презирает!.. Честное слово, эта история делает честь вашему воображению!

— Поймите, гражданка, — с непоколебимым спокойствием заговорил Шовлен, — что Сен-Жюст безнадежно скомпрометирован и не может рассчитывать на пощаду.

В ложе на некоторое время воцарилось молчание. Маргерит сидела неподвижно, пытаясь обдумать ситуацию и постараться найти выход.

На сцене Стораче допела арию и теперь, стоя в своем античном облачении, скроенном однако по моде восемнадцатого столетия, кланялась бешено аплодировавшей публике.

— Шовлен, — тихо заговорила Маргерит Блейкни без малейших признаков бравады, отличавшей ее предшествующее поведение. — Шовлен, пожалуйста, постараемся понять друг друга! Я чувствую, что мой мозг заржавел от пребывания в этом сыром климате. Скажите, вы очень стремитесь открыть личность Алого Пимпернеля, не так ли?

— Он самый страшный враг Франции, гражданка, и особенно опасен тем, что действует в потемках.

— Столь же опасен, сколь благороден… Ну, так вы намерены принудить меня выполнить для вас шпионскую работу в обмен на безопасность моего брата Армана, верно?

— Фи, мадам, вы использовали два безобразных слова! — вежливо запротестовал Шовлен. — Не может быть и речи о принуждении, а службу, которую я прошу вас выполнить ради Франции, никак нельзя охарактеризовать как шпионскую.

— Во всяком случае, здесь ее называют именно так, — сухо заметила она. — Ваши намерения таковы, не так ли?

— В мои намерения входит, чтобы вы добились полного прощения Армана Сен-Жюста, выполнив для меня небольшую работу.

— А именно?

— Проявив наблюдательность сегодня вечером, гражданка Сен-Жюст, — с энтузиазмом откликнулся Шовлен. — Послушайте! Среди бумаг, найденных у сэра Эндрю Ффаулкса, была одна маленькая записка. Смотрите! — и он протянул ей клочок бумаги, который четыре дня назад читали два молодых человека, когда на них набросились приспешники Шовлена. Маргерит поднесла его к глазам и прочитала несколько слов, написанных корявым, очевидно, измененным почерком:

"Помните, что мы не должны встречаться чаще, чем требует необходимость. Вы получили все инструкции на 2-е число. Если хотите переговорить со мной снова, я буду на балу у Г. "

— Что это означает? — спросила она.

— Взгляните еще раз, и вы все поймете.

— В углу эмблема: маленький красный цветок…

— Вот именно.

— Алый Пимпернель, — продолжала Маргерит. — А "бал у Г. " означает бал у Гренвилла… Сегодня вечером он будет на балу у лорда Гренвилла!

— Так я и понял эту записку, гражданка, — вкрадчиво произнес Шовлен. — Лорд Энтони Дьюхерст и сэр Эндрю Ффаулкс, после того как их связали и обыскали мои шпионы, были перенесены по моему приказу в одинокий дом на Дуврской дороге, который я арендовал для подобных целей, и оставались в нем пленниками до сегодняшнего утра. Прочитав эту записку, я решил, что они должны поспеть в Лондон, чтобы посетить бал милорда Гренвилла. Вы, надеюсь, понимаете, что им нужно многое сообщить своему шефу, и сегодня вечером им предоставляется для этого удобная возможность, согласно его записке. Поэтому два отважных джентльмена утром нашли все замки и засовы в доме на Дуврской дороге открытыми, их стражей исчезнувшими, а двух отличных лошадей стоящими наготове во дворе. Я еще не видел этих молодых людей, но думаю, мы можем не сомневаться, что они не опускали поводья, покуда не добрались до Лондона. Вы сами видите, гражданка, насколько все просто.

— На первый взгляд очень просто убить цыпленка, — в последний раз попыталась пошутить Маргерит, правда, на сей раз с горечью. — Нужно только поймать его и свернуть ему шею. Вот только цыпленку эта процедура не покажется такой уж простой. Вы держите нож у моего горла и заложника для моего послушания и находите все это необычайно простым, в отличие от меня.

— Нет, гражданка, я предлагаю вам спасти любимого брата от последствий его собственной глупости.

Лицо Маргерит смягчилось, а глаза стали влажными.

— Арман — единственный человек в мире, который всегда любил меня, — прошептала она, словно обращаясь к самой себе. — Но что вы хотите от меня, Шовлен? — добавила она с отчаянием в голосе. — В моем теперешнем положении я ничего не могу сделать!

— Вовсе нет, гражданка, — сухо возразил Шовлен, не обращая внимания на ее призыв, который мог бы смягчить даже каменное сердце. — Никто не станет подозревать леди Блейкни, и сегодня с вашей помощью мне, быть может, удастся наконец раскрыть личность Алого Пимпернеля. Вы скоро отправитесь на бал, и там, гражданка, держите глаза и уши открытыми. Вы можете случайно услышать чьи-нибудь слова или шепот, можете запомнить каждого, с кем будут говорить сэр Эндрю Ффаулкс или лорд Энтони Дьюхерст. Сегодня вечером Алый Пимпернель будет на балу у лорда Гренвилла. Узнайте, кто он, и даю вам слово, что ваш брат будет в безопасности.

Шовлен приставил нож к ее горлу. Маргерит чувствовала, что попала в паутину, из которой нет спасения. Заложник принудил ее к повиновению, ибо она знала, что Шовлен никогда не произносит пустых угроз. Несомненно, Комитету общественной безопасности уже доложено об Армане, как об одном из «подозрительных»; ему не позволят снова покинуть Францию, и его ожидает беспощадный приговор, если она откажет Шовлену. Стараясь выиграть время, Маргерит протянула руку человеку, которого теперь боялась и ненавидела.

— Если я пообещаю помочь вам, Шовлен, — любезно осведомилась она, — вы отдадите мне письмо Сен-Жюста?

— Если вы окажете мне полезное содействие сегодня вечером, гражданка, — ответил он с саркастической улыбкой, — то я отдам вам письмо… завтра.

— Вы мне не доверяете?

— Я полностью доверяю вам, дорогая мадам, но жизнь Сен-Жюста в залоге у его страны, и вам понадобится выкупить ее.

— Но я могу оказаться бессильной помочь вам, — взмолилась она, — даже если буду стараться изо всех сил.

— Это будет весьма прискорбно, — спокойно заметил Шовлен, — для вас… и для Сен-Жюста.

Маргерит содрогнулась. Она поняла, что от этого человека ей нечего ожидать милосердия. Шовлен держал в своих руках жизнь ее брата, и она знала, что он будет безжалостен, если не добьется своего.

Несмотря на душевную атмосферу зала, Маргерит ощутила холод. Трогательные звуки музыки, казалось, доносились откуда-то издалека. Набросив на плечи дорогой кружевной шарф, она, словно во сне, наблюдала за происходящим на сцене.

На мгновение ее мысли перенеслись от любимого брата, которому грозила страшная опасность, к другому мужчине, также имевшему право на ее доверие и привязанность. Чувствуя одиночество и страх за Армана, Маргерит хотела искать совета и успокоения у того, кто мог помочь ей и утешить ее. Сэр Перси Блейкни любил ее когда-то, он ее муж, так почему же она должна в одиночку проходить через это тяжкое испытание? Конечно, у него мало ума, зато достаточно мускулов. Если она приложит весь свой ум, а он — всю энергию и мужество, то им вдвоем, возможно, удастся перехитрить коварного дипломата и спасти из его мстительных лап заложника, не подвергая опасности жизнь благородного вождя героической маленькой Лиги. Сэр Перси хорошо знал и любил Сен-Жюста — Маргерит не сомневалась, что он не откажется помочь.

Шовлен больше не обращал на нее внимания. Сказав жестокое «или — или», он предоставил ей решать. Теперь он казался поглощенным волнующими мелодиями «Орфея» и кивал острой, похожей на мордочку хорька головой в такт музыке.

Стук в дверь оторвал Маргерит от ее размышлений. Это оказался сэр Перси, высокий, сонный, добродушный, со своей глупой улыбкой, которая совсем недавно так действовала ей на нервы.

— Карета ждет, дорогая, — сказал он, как обычно растягивая слова. — Вы, наверное, хотите поехать на этот дурацкий бал… Извините… э-э… мсье Шовлен — я вас не заметил.

Сэр Перси кивнул Шовлену, поднявшемуся при его появлении.

— Так вы идете, дорогая?

— Тише! Ш-ш! — зашипели отовсюду.

— Чертовская наглость! — заметил сэр Перси с добродушной улыбкой.

Маргерит тяжко вздохнула. Ее последняя надежда казалась ей развеявшейся, как дым. Она встала и набросила накидку.

— Я иду, — сказала она, не глядя на мужа.

У дверей ложи Маргерит обернулась и бросила взгляд на Шовлена, который со шляпой в руке и странной улыбкой на тонких губах готовился последовать за столь неподходящей друг другу парой.

— Аи revoir , Шовлен, — любезно простилась она. — Мы вскоре встретимся на балу у милорда Гренвилла.

Очевидно, проницательный француз прочел в ее глазах нечто, вызвавшее у него чувство удовлетворения, ибо он с все той же иронической усмешкой взял понюшку табаку и, почистив кружевное жабо, довольно потирал костлявые руки.

 

Глава одиннадцатая

Бал у лорда Гренвилла

Бал, даваемый министром иностранных дел лордом Гренвиллом, был самым ослепительным торжеством года. Хотя осенний сезон только начался, все, кто занимал хоть какое-нибудь положение в обществе, ухитрились в этот день оказаться в Лондоне и блистать на этом балу в меру своих возможностей.

Его королевское высочество принц Уэльский также обещал присутствовать. Он отправился на бал прямо из оперы. Лорд Гренвилл уехал из театра после первых двух актов «Орфея», чтобы подготовиться к приему гостей. В десять часов — в те дни это считалось весьма поздним временем — украшенные экзотическими цветами и пальмами комнаты министерства иностранных дел уже были заполнены. Одна из них предназначалась для танцев, и изящные звуки менуэта служили аккомпанементом веселой болтовне и смеху большой и блестящей компании.

В небольшом зале, выходящем на лестницу, стоял хозяин дома, встречая гостей. Известные мужчины, красивые женщины, знаменитости из всех стран Европы одни за другими проходили мимо него с требуемыми тогдашней традицией поклонами и реверансами и затем, болтая и смеясь, исчезали в холле, приемной и комнате для игры в карты.

Неподалеку от лорда Гренвилла Шовлен в своем неизменном черном костюме, склонившись на стол, обозревал блестящее собрание. Он отметил, что сэр Перси и леди Блейкни еще не прибыли, и его светлые проницательные глаза устремлялись на дверь при каждом появлении очередного гостя.

Шовлен пребывал в изоляции — посланник революционного правительства Франции едва ли мог рассчитывать на популярность в Англии в то время, когда новости об ужасной сентябрьской резне и разгуле террора и анархии начали проникать через Ла-Манш.

В качестве официального лица он был вежливо принят английскими коллегами: мистер Питт обменивался с ним рукопожатиями, лорд Гренвилл неоднократно принимал его у себя, но более интимные круги лондонского общества полностью его игнорировали — женщины открыто поворачивались к нему спиной, а мужчины, не занимавшие официальной должности, не подавали ему руки.

Но Шовлена мало беспокоили эти светские недоразумения — он считал их незначительными инцидентами в своей дипломатической карьере. Горячо любя свою страну и с фанатичной преданностью служа делу революции, Шовлен презирал всякое социальное неравенство, что делало его нечувствительным к пренебрежению, с которым он столкнулся в туманной, чопорной и старомодной Англии.

Шовлен твердо верил, что все французские аристократы были злейшими врагами франции, и мечтал видеть их униженными всех до единого. В царстве террора он одним из первых выразил свирепое желание, «чтобы у аристократов имелась одна голова на всех, дабы ее можно было отсечь простым ударом гильотины». Поэтому каждого французского дворянина, сумевшего бежать за границу, Шовлен рассматривал как законную добычу гильотины, несправедливо отнятую у нее. Несомненно, что эти роялистские эмигранты, попав за рубеж, сразу же начинали возбуждать гнев против Франции. Бесконечные заговоры плелись в Англии, Бельгии, Голландии с целью побудить какую-нибудь из великих держав послать войска в революционный Париж, освободить короля Людовика и перевешать кровожадных вождей этой чудовищной республики.

Таким образом, не приходилось удивляться, что романтическая и таинственная личность Алого Пимпернеля вызывала у Шовлена лютую ненависть. Этот человек и руководимая им шайка молодых наглецов, располагающие немалыми деньгами, а также необычайной смелостью и ловкостью, сумели вывезти из Франции сотни аристократов. Девять десятых эмигрантов, принятых с почетом при английском дворе, были обязаны своим спасением Лиге Алого Пимпернеля.

Шовлен поклялся своим коллегам в Париже, что узнает личность этого проклятого англичанина, заманит его во Францию, и тогда… Он удовлетворенно вздохнул при мысли о зрелище этой загадочной головы, падающей под ножом гильотины так же легко, как головы других людей.

Внезапно на лестнице началась суета, и все умолкли на момент, когда мажордом объявил:

— Его королевское высочество принц Уэльский и сопровождающие его сэр Перси Блейкни и леди Блейкни!

Лорд Гренвилл поспешно направился к двери, чтобы встретить почетного гостя.

Принц Уэльский, одетый в великолепный придворный костюм из оранжево-розового бархата, богато расшитый золотом, вошел под руку с Маргерит Блейкни. Слева от него шагал сэр Перси в кремовом атласном костюме экстравагантного incroyable покроя с воротником и манжетами из дорогого кружева; под мышкой он держал шляпу, на светлых волосах не было следов пудры.

После обычных почтительных приветствий лорд Гренвилл обратился к принцу:

— Позволит ли мне ваше высочество представить ему мсье Шовлена, аккредитованного агента французского правительства?

Шовлен сразу же после появления принца шагнул вперед, ожидая этого представления. Он поклонился, на что принц ответил кратким кивком.

— Мсье, — холодно произнес он, — мы постараемся забыть о пославшем вас правительстве и рассматривать вас как нашего гостя — джентльмена из Франции. В этом качестве добро пожаловать, мсье.

— Монсеньер, — снова поклонился Шовлен. — Мадам, — добавил он, отвешивая церемонный поклон Маргерит.

— А, мой маленький Шовлен! — весело воскликнула она, протягивая ему руку. — Мсье и я — старые друзья, ваше королевское высочество.

— Ну, тогда, — промолвил принц на сей раз весьма любезно, — вы вдвойне желанный гость, мсье.

— Есть кое-кто еще, кого я хотел бы представить вашему королевскому высочеству, — вмешался лорд Гренвилл.

— Кто же это? — осведомился принц.

— Мадам графиня де Турней де Бассрив и ее дети, недавно прибывшие из Франции.

— Тогда, клянусь честью, им крупно повезло!

Лорд Гренвилл обернулся в поисках графини, сидевшей в дальнем конце комнаты.

— Господи! — шепнул принц Маргерит, бросив взгляд на неподвижную фигуру пожилой дамы. — Она выглядит весьма печально и добродетельно!

— Право же, ваше королевское высочество, — с улыбкой ответила Маргерит, — добродетель, подобно ароматному цветку, благоухает сильнее, когда она растоптана.

— Увы, мадам! — вздохнул принц. — Добродетель очень не идет прекрасному полу.

— Мадам графиня де Турней де Бассрив, — представил гостью лорд Гренвилл.

— Очень рад, мадам. Как вам известно, его величество — мой отец — всегда счастлив приветствовать ваших соотечественников, вынужденных покинуть Францию.

— Ваше королевское высочество необычайно любезны, — с достоинством ответила графиня, указав затем на дочь, робко стоящую рядом. — Моя дочь Сюзанна, монсеньер.

— Она очаровательна! — сказал принц. — А теперь позвольте мне, графиня, представить вам леди Блейкни, которая почтила нас своей дружбой. У вас с ней, несомненно, есть что сказать друг другу. Каждый соотечественник леди Блейкни, благодаря ей, вдвойне желанный гость, ее друзья — наши друзья, а ее враги — враги Англии.

Голубые глаза Маргерит весело блеснули во время экзальтированного монолога ее знатного друга. Графиня де Турней, недавно так жестоко оскорбившая ее, получила публичный урок, который не мог не обрадовать Маргерит. Но для графини уважение к королевской крови являлось почти религией — она была слишком хорошо вышколена в области придворного этикета, чтобы проявить малейшие признаки смущения, когда обе дамы присели друг перед другом в церемонном реверансе.

— Его королевское высочество как всегда любезен, мадам, — с притворной скромностью промолвила Маргерит, во взгляде которой поблескивали озорные огоньки. — Но в его словах не было нужды — ваша доброжелательность ко мне при нашей последней встрече прочно запечатлелась в моей памяти.

— Мы, бедные изгнанники, мадам, — чопорно отозвалась графиня, — выражаем нашу признательность Англии, подчиняясь желаниям монсеньера.

И обе дамы вновь присели в реверансе.

Тем временем принц обменялся несколькими любезными словами с юным виконтом.

— Счастлив познакомиться с вами, мсье виконт, — сказал он. — Я знал вашего отца, когда он был послом в Лондоне.

— Ах, монсеньер! — ответил виконт. — Тогда я был маленьким мальчиком, а теперь я обязан чести этой встречи нашему покровителю, Алому Пимпернелю.

— Тише! — быстро шепнул принц, указывая на Шовлена, который стоял немного поодаль, наблюдая за Маргерит и графиней с саркастической улыбкой на тонких губах.

— Нет, монсеньер, — отозвался он на жест принца. — Умоляю не удерживать виконта от выражения признательности. Название этого красного цветка отлично известно мне и всей Франции.

Принц внимательно посмотрел на него.

— Право, мсье, — промолвил он, — Возможно, вы знаете о нашем национальном герое больше нас? Быть может, вам даже известно, кто он? Взгляните! — добавил его королевское высочество, оборачиваясь к группе женщин. — Все дамы не сводят с вас глаз! Вы завоюете прочную популярность среди прекрасного пола, если удовлетворите их любопытство.

— Монсеньер, — почтительно произнес Шовлен, — во Франции ходит слух, что ваше высочество может, если только пожелает, дать исчерпывающее описание этого загадочного полевого цветка.

Говоря, он бросил взгляд на Маргерит, но она бесстрашно встретила его, не обнаружив признаков волнения.

— Нет, друг мой! — ответил принц. — Мои уста на замке, а члены Лиги ревностно охраняют секрет их предводителя, так что его прекрасные поклонницы должны удовлетвориться обожанием тени. В Англии, мсье, одно только имя Алого Пимпернеля вызывает всеобщий энтузиазм. Никто его не видит за исключением преданных помощников. Мы не знаем, высокий он или низкорослый, блондин или брюнет, но не сомневаемся, что он храбрейший человек во всем мире, и гордимся тем, что он англичанин.

— Ах, мсье Шовлен! — добавила Маргерит, с вызовом глядя в непроницаемое лицо француза. — Его королевскому высочеству следовало бы упомянуть, что мы, женщины, думаем о нем как о легендарном герое. Мы обожаем его, носим его эмблему, дрожим за него, когда он в опасности, и восхищаемся им в час победы!

Шовлен молча поклонился принцу и Маргерит, не сомневаясь, что целью обеих речей было выразить ему презрение и бросить вызов. Принца Уэльского — любителя праздных развлечений — он в свою очередь презирал, а красавицу с цветками из бриллиантов и рубинов в золотистых волосах крепко держал в кулаке, и потому мог позволить себе молча ожидать дальнейших событий.

Последовавшую паузу нарушил громкий и глупый смех.

— Мы, бедные мужья, — воскликнул сэр Перси, — должны покорно терпеть, пока наши жены обожают тень!

Все рассмеялись, и принц громче всех. Напряжение спало, и в следующий момент толпа рассеялась по разным комнатам.

 

Глава двенадцатая

Клочок бумаги

Хотя Маргерит продолжала весело болтать, хотя ее окружало куда большее внимание, чем любую из присутствующих женщин, она глубоко страдала, чувствуя себя, как приговоренный к смерти, проводящий на земле последний день.

Ее нервы пребывали в состоянии болезненного напряжения, которое увеличивалось стократно в течение часа, проведенного в компании мужа между театром и домом лорда Гренвилла. Тоненький луч надежды на то, что она сможет обрести в этом ленивом добряке друга и советчика, исчез так же быстро, как появился, в тот момент когда Маргерит осталась наедине с ним. Отношение все того же добродушного снисхождения со стороны мужа, сходное с тем, какое испытывают к преданному слуге или домашнему животному, заставило ее отвернуться от человека, который должен был явиться для нее моральной поддержкой в теперешнем душераздирающем кризисе, кто обязан дать ей хладнокровный совет, когда она разрывается между любовью к брату, находящемуся в смертельной опасности далеко отсюда, и ужасом перед страшной службой, требуемой от нее Шовленом в обмен на безопасность Армана.

Однако ее моральная поддержка и хладнокровный советчик стоял в окружении пустоголовых молодых щеголей, с явным удовольствием повторяя сочиненное им нелепое четверостишие. Казалось, им больше не о чем говорить. Даже принц со смехом спросил у нее, как она оценивает последний поэтический шедевр своего супруга.

Bon mot сэра Перси распространилась по всему дому. Принц был очарован и клялся, что жизнь без Блейкни превратилась бы в мрачную пустыню. После чего, взяв под руку сэра Перси, он увлек его в комнату для карт, где оба тут же включились в игру.

Сэр Перси, чей интерес к светским сборищам обычно сосредотачивался вокруг карточного стола, позволял жене флиртовать, танцевать и развлекаться, как ей заблагорассудится. И сегодня, сообщив гостям bon mot новейшего изготовления, он оставил Маргерит в окружении поклонников, жаждущих заставить ее забыть о присутствии щеголеватого лентяя, который был достаточно глуп, считая, что умнейшая женщина Европы может успокоиться в призрачных узах английского брака.

Все еще испытываемые тревога и напряжение только прибавили очарования прекрасной Маргерит Блейкни; эскортируемая стаей мужчин различных возрастов и национальностей, молодая женщина вызывала возгласы восхищения у каждого, мимо кого она проходила.

Маргерит больше не тратила времени на размышления. Несколько богемное воспитание сделало ее фаталисткой. Она ощущала, что не в силах управлять событиями, которые должны развиваться сами по себе. От Шовлена ей нечего было ожидать милосердия. Назначив цену за голову Армана, он предоставил ей выбор, платить ее или нет.

Несколько позже Маргерит заметила сэра Эндрю Ффаулкса и лорда Энтони Дьюхерста, казалось, только что прибывших. Она увидела, что сэр Эндрю тотчас же направился к Сюзанне де Турней, и молодые люди вскоре уединились в одной из оконных ниш, ведя там серьезный и, по-видимому, приятный для обоих разговор.

Два джентльмена выглядели усталыми и встревоженными, однако были безукоризненно одеты, и в их безупречном поведении ничто не выдавало ощущения катастрофы, грозившей их предводителю и им самим.

О том, что Лига Алого Пимпернеля не намерена отказываться от своих планов, Маргерит узнала от юной Сюзанны, которая сообщила ей, что граф де Турней должен быть вывезен Лигой из Франции в течение нескольких ближайших дней. Рассматривая блестящую и нарядную толпу в ярко освещенном танцевальном зале, Маргерит спрашивала себя, кто же из них таинственный Алый Пимпернель, держащий в своих руках нити рискованных заговоров и судьбы бесценных человеческих жизней.

Хотя Маргерит уже многие месяцы слышала об Алом Пимпернеле и воспринимала его анонимность, как и все общество, теперь ею овладело жгучее желание открыть его тайну, независимо от Армана и Шовлена, а исключительно из чувства восхищения перед его смелостью и ловкостью.

Конечно, Алый Пимпернель находится где-то на балу, так как сэр Эндрю Ффаулкс и лорд Энтони Дьюхерст, очевидно, явились сюда, чтобы встретиться со своим шефом и получить от него свежее mot d'ordre .

Маргерит окидывала взглядом аристократические нормандские лица , коренастых, светловолосых саксов , более мягкие и жизнерадостные кельтские черты , ища в ком-нибудь из присутствующих властность, энергию и хитрость, позволившие ему стать предводителем группы благородных английских джентльменов, среди которых, по слухам, был и сам принц Уэльский.

Сэр Эндрю Ффаулкс, устремивший нежный и томный взгляд голубых глаз на юную Сюзанну, уведенную от него и от их приятного tete-a-tete ее суровой матерью? Конечно, нет, решила Маргерит, наблюдавшая, как он отвернулся с тяжким вздохом, когда хрупкая фигурка Сюзанны исчезла в толпе.

Она видела, как сэр Эндрю подошел к двери, ведущей в маленький будуар, и, прислонившись к ней, с беспокойством огляделся вокруг.

Отделавшись от очередного назойливого кавалера, Маргерит начала пробираться сквозь толпу к двери, у которой стоял сэр Эндрю. Она не могла объяснить, зачем ей это понадобилось. Возможно, ею руководил всемогущий рок, столь часто управлявший людскими судьбами.

Внезапно Маргерит остановилась, как вкопанная, завидев, что сэр Эндрю остается в том же положении, но лорд Хейстингс — молодой щеголь, приятель ее мужа и один из окружения принца Уэльского — проходя мимо него, что-то быстро сунул ему в руку.

С восхитительно изображенным безразличием Маргерит, чуть ускорив шаг, вновь двинулась к двери, за которой теперь скрылся сэр Эндрю.

С того момента, как Маргерит увидела сэра Эндрю, облокотившегося на дверь, и до того, как она последовала за ним в маленький будуар, прошло не более минуты. Судьба обычно быстро наносит удар.

Теперь леди Блейкни словно прекратила свое существование. Оставалась только Маргерит Сен-Жюст, проведшая детство и юность под надежной опекой своего брата Армана. Она забыла о своем положении, достоинстве, энтузиазме в отношении Алого Пимпернеля — обо всем, кроме опасности, грозящей жизни Армана, и о том, что на расстоянии менее двадцати футов от нее, в руках сэра Эндрю Ффаулкса, возможно, находится талисман, который спасет ее брата.

Прошло еще тридцать секунд после того, как лорд Хейстингс что-то вложил в руку сэра Эндрю, и до того, как Маргерит вошла в будуар. Сэр Эндрю стоял спиной к ней у стола, на котором находился массивный серебряный канделябр. Держа в руке клочок бумаги, он как раз приступил к изучению его содержимого.

Не осмеливаясь дышать, Маргерит бесшумно, так как ее мягкое облегающее платье не издавало ни единого звука, скользя по тяжелому ковру, приблизилась поближе к сэру Эндрю. Как только он обернулся и увидел ее, она издала стон, провела рукой по лбу и пробормотала:

— В комнате такая жара, и мне стало нехорошо… Ах!

Маргерит пошатнулась, словно собиралась упасть, и сэр Эндрю, придя в себя и скомкав в руке записку, которую читал, подоспел вовремя, чтобы поддержать ее.

— Вы больны, леди Блейкни? — с беспокойством спросил он. — Позвольте мне…

— Нет-нет, ничего страшного, — быстро прервала она. — Дайте мне стул.

Маргерит опустилась на стул рядом со столом, откинула голову и закрыла глаза.

— Ну, вот, — все еще полушепотом проговорила она. — Головокружение проходит… Не тревожьтесь за меня, сэр Эндрю; уверяю вас, мне уже лучше.

Несомненно, в подобные моменты — и психологи это подтверждают — в нас появляется некое шестое чувство. Мы не видим, не слышим и не трогаем окружающее нас, и тем не менее представляем его столь ясно, как будто делаем одновременно и то, и другое, и третье. Маргерит сидела, закрыв глаза. Сэр Эндрю стоял позади нее, а справа находился стол с канделябром, в котором горели пять свечей. Перед внутренним взором Маргерит не было ничего, кроме лица Армана, чьей жизни грозила страшная опасность, и кто смотрел на нее на фоне смутно вырисовывающейся кровожадной парижской толпы, голых стен Трибунала общественной безопасности, где общественный обвинитель Фукье-Тенвиль требовал жизни ее брата именем французского народа, и жуткой гильотины с ее запятнанным кровью ножом, ожидающим очередной жертвы…

На несколько секунд в будуаре воцарилось мертвое молчание. Доносившиеся из сверкающего танцевального зала мелодичные звуки гавота , шелест богатых платьев, разговоры и смех казались странным таинственным аккомпанементом происходящей здесь драмы.

Сэр Эндрю не говорил ни слова, но Маргерит Блейкни овладело упомянутое шестое чувство. Она не могла видеть, ибо ее глаза были закрыты, не могла слышать, так как шум из зала заглушал тихий шорох клочка бумаги, но тем не менее она твердо знала, что в этот момент сэр Эндрю поднес записку к пламени одной из свечей.

В ту же секунду, когда бумага начала гореть, Маргерит открыла глаза, протянула руку и двумя точеными пальчиками выхватила горящий клочок у молодого человека. Задув охватывающее бумажку пламя, она поднесла ее к ноздрям с великолепным спокойствием.

— Как это внимательно с вашей стороны, сэр Эндрю! — весело воскликнула Маргерит. — Очевидно, ваша бабушка научила вас, что запах горелой бумаги — отличное средство от головокружения.

Она удовлетворенно вздохнула, крепко сжимая между унизанными драгоценностями пальцами талисман, который, быть может, спасет жизнь ее брата Армана. Сэр Эндрю ошеломленно уставился на нее не в силах осознать, что произошло в действительности, и, разумеется, не понимая, что от этого клочка бумаги зависит жизнь одного из его товарищей.

Маргерит разразилась серебристым смехом.

— Что вы смотрите на меня с таким удивлением? — весело осведомилась она. — Уверяю вас, что я чувствую себя гораздо лучше: ваше средство оказалось весьма эффективным. В этой комнате такая чудесная прохлада, а звуки гавота из зала тоже отлично успокаивают.

Маргерит продолжала легкомысленно болтать, пока сэр Эндрю ломал голову над тем, как ему побыстрее извлечь клочок бумаги из изящной ручки собеседницы. В его мозгу инстинктивно мелькали тревожные мысли; внезапно он вспомнил о национальности Маргерит и об ужасной истории с маркизом де Сен-Сиром, которую в Англии никто не принимал всерьез из чувства всеобщего уважения к сэру Перси и его супруге.

— Вы все еще мечтаете? — смеясь, продолжала Маргерит. — Должна заметить, сэр Эндрю, что вы не слишком галантны, и что, как я теперь припоминаю, вы казались скорее испуганным, чем обрадованным, когда увидели меня здесь. Начинаю думать, что не забота о моем здоровье и не средство, которому научила вас бабушка, побудили вас сжечь этот клочок бумаги… Должно быть, вы стремились поскорее уничтожить последнее жестокое послание вашей возлюбленной. Признавайтесь, — добавила она, шутливым жестом подняв вверх листок, — было это ее последнее conge с призывом расстаться друзьями?

— Что бы это ни было, леди Блейкни, — ответил сэр Эндрю, начиная постепенно обретать самообладание, — записка принадлежит мне, и…

Не заботясь о том, что его поступок может выглядеть неучтивым по отношению к даме, молодой человек попытался выхватить записку, но мысли и действия Маргерит под прессом внутреннего напряжения оказались более быстрыми и уверенными. Высокая и сильная, она отскочила назад, толкнув маленький шератоновский столик, который с грохотом упал вместе со стоявшим на нем массивным канделябром.

Маргерит издала вопль ужаса.

— Свечи, сэр Эндрю! Скорей!

Вреда оказалось немного: две свечи погасли при падении канделябра, другие всего лишь испачкали жиром дорогой ковер, и лишь одна подожгла бумажный колпачок. Сэр Эндрю быстро и ловко потушил пламя и вернул канделябр на стол, но это заняло у него несколько секунд, в которых нуждалась Маргерит, чтобы прочитать записку — полдюжины слов, написанных тем же искаженным почерком, который она видела раньше, и завершающихся той же эмблемой — похожим на звезду цветком, изображенным красными чернилами.

Когда сэр Эндрю вновь взглянул на нее, он увидел на ее лице лишь облегчение по поводу счастливого завершения досадного инцидента; записка уже была брошена на пол. Молодой человек подобрал ее с явным облегчением.

— Вам должно быть стыдно, сэр Эндрю, — продолжала Маргерит, шутливо качая головой, — терзать сердце какой-то впечатлительной герцогини, добиваясь симпатии малышки Сюзанны. Очевидно, вам помог сам Купидон, рискуя спалить все министерство иностранных дел, с целью заставить меня уронить любовную записку, прежде чем ее осквернит мой нескромный взгляд. Только подумать, что минутой позже я могла бы узнать секреты заблудшей герцогини!

— Надеюсь, вы извините меня, леди Блейкни, — промолвил сэр Эндрю, к которому вернулось спокойствие, — если я вернусь к прерванному вами интересному занятию?

— Разумеется, сэр Эндрю! Я больше не рискну стать на пути бога любви! Как бы он не подверг меня какому-нибудь страшному наказанию за мою дерзость. Так что жгите на здоровье ваш залог любви.

Свернув бумажку в трубочку, сэр Эндрю вновь поднес ее к пламени свечи, сразу же охватившему ее. Он был так поглощен своим разрушительным занятием, что не заметил странной улыбки своей прелестной vis-a-vis , в противном случае выражение облегчения исчезло бы с его лица. Молодой человек наблюдал, как роковая бумажка извивалась в пламени. Когда последний кусочек упал на пол, он наступил ногой на пепел.

— А теперь, сэр Эндрю, — продолжала Маргерит Блейкни с присущим ей очаровательным легкомыслием, — не рискнете ли вы вызвать ревность вашей дамы, попросив меня станцевать с вами менуэт?

 

Глава тринадцатая

Или — или

Несколько слов, которые Маргерит Блейкни умудрилась прочитать на наполовину сморщившемся клочке бумаги, казались ей принадлежащими самой судьбе. "Отправляюсь завтра сам… " Это ей удалось прочитать отчетливо, затем дым от свечи заслонил следующие слова, но заключительная фраза стояла перед ее внутренним взором, словно написанная огненными буквами. «Если хотите снова поговорить со мной, я буду в столовой ровно в час ночи». Послание было подписано поспешно нацарапанной эмблемой — маленьким красным цветком, ставшим ей таким знакомым.

Ровно в час ночи! Сейчас было без нескольких минут одиннадцать, в зале танцевали заключительный менуэт, и сэр Эндрю Ффаулкс и леди Блейкни возглавляли пары, кружащиеся в причудливых фигурах.

Без нескольких минут одиннадцать! Стрелки стоящих на бронзовой консоли красивых часов в стиле Людовика XV , казалось, двигаются с бешеной скоростью. Еще два часа — и ее судьба вместе с судьбой Армана будет решена. За два часа она должна решить, сохранить ли ей при себе столь хитро приобретенные сведения и предоставить брата его судьбе или же коварно предать отважного человека, который посвятил жизнь служению своим ближним, кто был благороден, щедр и к тому же ни о чем не подозревал. Об этом было страшно даже подумать. Но Арман тоже был храбр и благороден. Он тоже ни о чем не подозревал. Арман любил ее, он охотно доверил бы ей свою жизнь, а теперь она колебалась, когда могла спасти его от смерти. Маргерит казалось, что доброе и мягкое лицо брата с упреком смотрит на нее. «Ты могла спасти меня, Марго, — словно говорил он ей, —но предпочла мне постороннего, которого ты не знала и никогда не видела, допустив, чтобы меня отправили на гильотину!»

Все эти противоречивые мысли роились в голове Маргерит, пока она с улыбкой на устах скользила в менуэте. Молодая женщина подметила, что ей удалось полностью рассеять опасения сэра Эндрю. Ее поведение было безупречным — в эти минуты она была лучшей актрисой, чем на подмостках «Комеди Франсез», но тогда от ее актерских способностей не зависела жизнь Армана.

Маргерит была слишком умна, чтобы переигрывать, и больше не упоминала предполагаемое billet doux , доставившее сэру Эндрю Ффаулксу мучительные пять минут. Наблюдая, как его беспокойство исчезает от ее лучезарной улыбки, она вскоре поняла, что какие бы сомнения ни мелькали в его уме, ей удалось к последним тактам менуэта полностью их рассеять. Сэр Эндрю так и не почувствовал, в каком напряжении пребывала молодая женщина, каких усилий ей стоило поддерживать банальную беседу.

Когда менуэт закончился, Маргерит попросила сэра Эндрю пройти с ней в соседнюю комнату.

— Я обещала спуститься поужинать с его королевским высочеством, — промолвила она, — но прежде чем мы расстанемся, скажите: я прощена?

— Прощены?

— Да! Признайтесь, я ведь вас напугала… Но помните, что я не англичанка и не смотрю на обмен billet doux как на преступление, поэтому могу поклясться, что ни о чем не расскажу малышке Сюзанне. А теперь скажите, придете ли вы на мой прием на воде в среду?

— Не уверен, леди Блейкни, — уклончиво ответил сэр Эндрю. — Может быть, мне завтра придется уехать из Лондона.

— На вашем месте я бы этого не делала, — серьезно сказала Маргерит, но, заметив беспокойное выражение, вновь появившееся в его глазах, весело добавила: — Никто не бросает мяч лучше вас, сэр Эндрю, поэтому нам будет недоставать вас на площадке для игры в шары.

Он проводил ее в комнату, где его королевское высочество ожидал прекрасную леди Блейкни.

— Мадам, нас ждет ужин, — заявил принц, предлагая руку Маргерит, — и я полон надежд. Фортуна упорно хмурилась на меня во время карточной игры, так что я рассчитываю на улыбку богини красоты.

— Вашему высочеству не повезло в картах? — спросила Маргерит, беря под руку принца.

— Еще как не повезло! Блейкни недостаточно быть самым богатым подданным моего отца — ему еще нужно постоянно выигрывать! Кстати, где он? Клянусь, мадам, жизнь превратится в пустыню без ваших улыбок и его острот.

 

Глава четырнадцатая

Ровно в час

Ужин прошел весело. Все присутствующие утверждали, что никогда леди Блейкни не была более восхитительной, а сэр Перси — более забавным.

Его королевское высочество хохотал до слез, слушая глупые, но смешные шутки Блейкни. Его дурацкое четверостишие "Тебя мы ищем тут и там… " исполнили на мотив «Веселые британцы, эй!» с аккомпанементом бокалов, громко стучащих по столу. Кроме того, у лорда Гренвилла был отличный повар — по утверждению шутников, потомок французских аристократов, который, лишившись состояния, решил искать счастья на cuisine министерства иностранных дел.

Маргерит Блейкни сверкала неподражаемым блеском, и ни одна душа в переполненной комнате не догадалась об изматывающей борьбе, происходившей в ее сердце.

Часы продолжали немилосердно тикать. Уже миновала полночь, и даже принц Уэльский подумывал о том, чтобы встать из-за стола. Следующие полчаса должны были решить судьбу двух храбрых людей — любимого брата Маргерит и неизвестного героя.

В течение последнего часа Маргерит старалась избегать Шовлена, зная, что его лисьи глазки сразу же напугают ее и заставят принять решение в пользу Армана. Пока она не видела его, в сердце молодой женщины еще теплилась надежда, что случится какое-нибудь грандиозное событие, которое снимет с ее слабых плеч ужасную ношу ответственности, вынуждающей сделать жестокий выбор.

Но часы продолжали отсчитывать минуту за минутой, тикая с унылой монотонностью, заставляющей отзываться каждый нерв.

После ужина возобновились танцы. Его королевское высочество отбыл, за ним начали понемногу расходиться старшие гости, но молодежь была неутомима и начала танцевать очередной гавот, заполнивший следующую четверть часа.

Маргерит не испытывала желания танцевать — существовал предел даже ее удивительному самоконтролю. Сопровождаемая лордом Фэнкортом, одним из членов кабинета министров, она вернулась во все еще пустовавший маленький будуар. Маргерит знала, что Шовлен притаился где-нибудь, ожидая ее, чтобы воспользоваться возможностью для tete-a-tete. Во время предшествовавшего ужину менуэта ее глаза встретились с его проницательным взглядом, и она поняла, что опытный дипломат догадался о выполнении порученного ей задания.

Такова была воля судьбы, которой не могла противиться Маргерит. Арман должен быть спасен любой ценой, ибо он был ей не только братом, но отцом, матерью и другом, с тех пор как она маленьким ребенком лишилась своих родителей. Мысль о том, что Арман умрет на гильотине смертью предателя, наполняла ее сердце невыразимым ужасом. Этого никогда не должно произойти. Что же касается неизвестного героя, будь что будет. Любой ценой Маргерит нужно вырвать брата из рук безжалостного врага, а Алый Пимпернель пускай выпутывается, как знает!

Маргерит надеялась, что дерзкий искатель приключений, в течение многих месяцев обводивший вокруг пальца целую армию шпионов, сможет как-нибудь перехитрить Шовлена и остаться целым и невредимым.

Молодая женщина думала обо всем этом, одновременно внимая остроумным замечаниям министра, который радовался, найдя в леди Блейкни отличного слушателя. Внезапно она увидела лисью мордочку Шовлена, просунувшуюся сквозь занавесы дверного проема.

— Лорд Фэнкорт, — обратилась к министру Маргерит, — не окажете ли вы мне услугу?

— Я полностью в распоряжении вашей милости, — галантно ответил он.

— Не посмотрите ли вы, находится ли еще мой муж в карточной комнате? Если он там, скажите ему, что я устала и хотела бы поскорее поехать домой.

Просьба красивой женщины была законом для всех мужчин, не исключая членов кабинета министров. Лорд Фэнкорт был готов повиноваться.

— Мне не хотелось бы оставлять вашу милость одну, — заметил он.

— Не бойтесь — здесь я в полной безопасности, но я в самом деле устала. Вы же знаете, сэр Перси поедет назад в Ричмонд, и нам не добраться туда до рассвета.

Лорд Фэнкорт послушно удалился.

Как только он ушел, Шовлен тут же скользнул в будуар и остановился перед Маргерит, спокойный и бесстрастный.

— У вас есть новости для меня? — осведомился он.

На плечи Маргерит, казалось, внезапно опустилась ледяная мантия; хотя ее щеки пылали, все тело сковал холод. О, Арман, узнаешь ли ты когда-нибудь, какую страшную жертву принесла ради тебя любящая сестра?

— Ничего важного, — ответила она, глядя перед собой, — но это может оказаться ключом к тайне. Я застала в этой комнате сэра Эндрю Ффаулкса, сжигающего клочок бумаги в пламени свечи. Мне удалось — неважно, как, — подержать этот клочок между пальцев в течение двух минут и бросить на него взгляд буквально на десять секунд.

— Вам хватило времени ознакомиться с его содержимым? — спросил Шовлен. Маргерит кивнула и продолжала тем же лишенным эмоций голосом:

— Внизу стояла та же эмблема маленького красного цветка. Сверху я смогла прочитать две строки — все остальное почернело и сморщилось от огня.

— И что же было в этих двух строках?

Маргерит внезапно ощутила спазм в горле. Она почувствовала, что не в силах произнести слова, которые могут послать отважного человека на смерть.

— Удачно, что бумажка не сгорела целиком, — с иронией добавил Шовлен. — Это могло бы весьма скверно отразиться на Армане Сен-Жюсте. Так что же содержалось в двух строках, гражданка?

— В первой говорилось: «Отправляюсь завтра сам», — тихо отозвалась Маргерит. — Во второй: «Если хотите снова поговорить со мной, я буду в столовой ровно в час ночи».

Шовлен бросил взгляд на часы над каминной доской.

— Тогда у меня еще много времени, — спокойно заметил он.

— Что вы намерены делать? — спросила Маргерит.

Она была белой, словно статуя, руки сковал ледяной холод, напряженное сердцебиение гулко отдавалось в висках. Какая жестокость! Что она сделала, чтобы заслужить все это? Был ли ее выбор постыдным или возвышенным деянием? Только ангел, пишущий в золотой книге, мог дать на это ответ.

— Что вы намерены делать? — машинально повторила Маргерит.

— В настоящее время ничего. А потом — в зависимости от обстоятельств.

— От каких именно?

— От того, кого я обнаружу в комнате для ужина ровно в час.

— Разумеется, Алого Пимпернеля. Но вы же не знаете его.

— Нет. Но вскоре узнаю.

— Сэр Эндрю мог предупредить его.

— Не думаю. Когда вы расстались с ним после менуэта, он наблюдал за вами с таким выражением, которое сразу дало мне понять, что между вами что-то произошло. Естественно, я, примерно, догадался, что именно, и потому занял молодого джентльмена долгой и интересной беседой — мы обсуждали успех в Лондоне оперы герра Глюка до тех пор, пока какая-то дама не потребовала, чтобы он проводил ее к ужину.

— А потом?

— Я не терял его из виду во время ужина. Когда мы снова поднялись наверх, леди Портарлс затеяла с ним разговор о хорошенькой мадемуазель Сюзанне де Турней. Я знал, что он не двинется с места, пока леди Портарлс не исчерпает эту тему, на что потребуется, по крайней мере, еще четверть часа, а теперь уже без пяти час.

Подойдя к двери, Шовлен отодвинул занавес и указал Маргерит на стоящего поодаль сэра Эндрю Ффаулкса, беседующего с леди Портарлс.

— Думаю, — промолвил он с торжествующей улыбкой, — что я смело могу рассчитывать найти интересующее меня лицо в столовой.

— Он может быть там не один.

— Как только пробьет час, один из моих людей будет следить за каждым присутствующим там. Если один, возможно, двое или даже трое из них отправятся завтра во Францию, значит кто-то из этих людей и есть Алый Пимпернель.

— Ну, и тогда?..

— Я тоже, мадам, еду завтра во Францию. В бумагах, найденных в Дувре у сэра Эндрю Ффаулкса, упоминаются окрестности Кале, хорошо известная мне таверна «Серая кошка» и находящаяся где-то в уединенном месте на берегу хижина папаши Бланшара, которую мне придется отыскать. В этих местах прячутся граф де Турней и другие изменники, ожидая встречи с эмиссарами таинственного англичанина. Но на сей раз он, как будто, решил не посылать эмиссаров, а действовать самолично, судя по словам: «Отправляюсь завтра сам». Таким образом, один из тех, кого я застану в комнате для ужина, поедет в Кале, а я буду следить за ним до тех пор, пока он не приведет меня к беглым аристократам, ожидающим его. Этот человек, дорогая мадам, и есть тот, кого я ищу уже почти год, чьи хитрость и энергия превзошли мои, заставив меня, повидавшего за свою жизнь немало трюков, изумляться ловкости и дерзости таинственного и неуловимого Алого Пимпернеля!

— А Арман? — взмолилась Маргерит.

— Разве я когда-нибудь нарушал слово? Обещаю вам, что в тот день, когда Алый Пимпернель и я отправимся во Францию, я пошлю вам со специальным курьером неосторожное письмо вашего брата. Более того, даю вам слово от имени франции, что в тот день, когда я поймаю этого англичанина, причиняющего столько хлопот, Сен-Жюст будет находиться в Англии, в объятиях своей очаровательной сестры.

Бросив еще один взгляд на часы, Шовлен с изысканным поклоном выскользнул из комнаты.

Маргерит казалось, что сквозь звуки музыки, танцев и смеха она слышит кошачьи шаги Шовлена, идущего через просторные приемные, спускающегося по массивной лестнице и открывающего дверь столовой. Судьба заставила ее ради спасения горячо любимого брата совершить низкий и ужасный поступок. Бессильно откинувшись в кресле, она все еще видела перед глазами лицо безжалостного врага.

Когда Шовлен вошел в столовую, она казалась абсолютно пустой и выглядевшей жалко и заброшенно, как дамское платье после бала.

На столе громоздились полупустые бокалы, валялись смятые салфетки, стулья группами по два и по три стояли обращенными друг к другу, напоминая сиденья беседующих между собой невидимых духов. Два придвинутые очень близко стула в дальнем конце комнаты свидетельствовали о недавнем флирте за шампанским и холодным пирогом из дичи, три или четыре — об оживленном обсуждении свежих скандалов, несколько стоящих в ряд напоминали чопорных и ворчливых старомодных вдовцов. Одиночные стулья у стола, несомненно, занимали гурманы, сосредоточившиеся на recherche блюдах, а перевернутые стулья на полу подтверждали наличие в погребах лорда Гренвилла достаточного количества вина.

Все это являлось как бы призрачным отражением блистательного собрания наверху, — скучной и бесцветной картиной, нарисованной мелом на сером картоне. Яркие шелковые изысканных платья и шитые золотом камзолы больше не заполняли авансцену, и лишь свечи сонно мерцали в канделябрах.

Улыбаясь и потирая длинные худые руки, Шовлен окинул взглядом пустую столовую, откуда удалились даже лакеи, чтобы присоединиться к своим товарищам в холле внизу. В тускло освещенной комнате царила тишина; звуки гавота, разговоры и смех, шум случайной кареты на улице долетали в этот замок Спящей Красавицы, подобно еле слышному бормотанию привидений.

Все казалось таким тихим и мирным, что даже прозорливый наблюдатель не догадался бы, что в этот момент пустая столовая служит западней для самого дерзкого и хитрого заговорщика, какой когда-либо существовал в эти беспокойные времена.

Задумавшись, Шовлен попытался заглянуть в ближайшее будущее. Как должен выглядеть человек, которого он и вожди революции поклялись отправить на гильотину? Все в нем было крайне таинственным: его личность, которую он столь искусно скрывал, власть над несколькими английскими джентльменами, казалось, слепо и восторженно повиновавшимися каждому его приказу, а главное, невероятные смелость и дерзость, позволявшие ему побеждать своих врагов в самых стенах Парижа.

Неудивительно, что во Франции sobriquet загадочного англичанина возбуждала в людях суеверную дрожь. Сам Шовлен, оглядывая комнату, где вскоре должен был появиться неведомый герой, чувствовал, как по его спине бегают мурашки.

Но его план был безупречен. Он не сомневался, что Алого Пимпернеля не могли предупредить, и что Маргерит Блейкни не солгала ему. А если она все же попыталась его обмануть (при этом в светлых глазах Шовлена появилось выражение жестокости, которое привело бы Маргерит в ужас), то Арману Сен-Жюсту не избежать высшей меры наказания.

Но нет — конечно, она не обманывала его.

К счастью, столовая была пуста. Это облегчало задачу Шовлена на тот момент, когда ничего не подозревающий Алый Пимпернель войдет в комнату.

Однако, когда хитроумный агент французского правительства с удовлетворенной улыбкой обозревал пустую столовую, он услышал мирное и ровное дыхание одного их гостей лорда Гренвилла, который, очевидно, сытно поужинав, наслаждался спокойным сном вдали от шума бала наверху.

Оглядевшись снова, Шовлен заметил развалившегося на диване в темном углу с закрытыми глазами и открытым ртом разодетого в пух и прах супруга умнейшей женщины Европы. 1

Шовлен смотрел на него, крепко спящего в полном мире с самим собой и всем окружающим, и на мгновение его суровые черты смягчила жалостливая улыбка.

Безусловно, спящий не повредит западне, расставленной для поимки Алого Пимпернеля. Следуя примеру сэра Перси Блейкни, Шовлен растянулся в углу другого дивана, закрыл глаза, открыл рот и, спокойно дыша, стал ждать.

 

Глава пятнадцатая

Сомнение

Маргерит Блейкни наблюдала за худощавой, облаченной в черное фигурой Шовлена, когда он пробирался через танцевальный зал. Теперь, хотя ее нервы были напряжены до предела, ей оставалось только ждать.

Неподвижно сидя в маленьком, все еще пустом будуаре, она смотрела сквозь дверной проем на танцующие пары, не замечая их и не слыша музыки, испытывая лишь чувство тревожного томительного ожидания.

Перед ее внутренним взором мелькало то, что, должно быть, в этот момент происходит внизу. Полупустая столовая, роковое время — час ночи, Шовлен не отрывает взгляда от двери, и вот, наконец, появляется Алый Пимпернель, загадочный предводитель, ставший для Маргерит почти нереальным, такой таинственностью он окружал свою личность.

Ей хотелось в этот момент также находиться в столовой, видеть, как он входит туда. Она не сомневалась, что женская интуиция тут же позволила бы ей разглядеть в лице незнакомца, кто бы он ни был, могучую индивидуальность, присущую герою — смелому, высоко парящему орлу, чьи мощные крылья запутались в ловушке, расставленные хорьком.

С печалью думала Маргерит об иронии судьбы, позволившей бесстрашному льву попасть в зубы крысы. Ах, если бы только от этого не зависела жизнь Армана!..

— Очевидно, ваша милость считает меня крайне нерадивым, — внезапно послышался чей-то голос рядом с ней. — Мне стоило большого труда передать ваше сообщение, так как я сначала нигде не мог разыскать Блейкни…

Маргерит начисто забыла о своем муже и переданном ему сообщении от нее; его имя, произнесенное лордом Фэнкортом, казалось ей чужим и незнакомым. Последние пять минут она была полностью погружена в воспоминания о прежней жизни на улице Ришелье, с Арманом, всегда любившим и защищавшим сестру, оберегавшим ее от интриг, которыми в те дни был полон Париж.

— В конце концов, я его нашел, — продолжал лорд Фэнкорт. — Он сказал, что сразу же велит подавать лошадей.

— Значит, — рассеянно переспросила Маргерит, — вы нашли моего мужа и передали ему мою просьбу?

— Да, он спал в столовой так крепко, что я не сразу смог его разбудить.

— Благодарю вас, — машинально произнесла Маргерит, изо всех сил пытаясь контролировать свои мысли.

— Ваша милость удостоит меня контрданса , пока подают карету? — спросил лорд Фэнкорт.

— Простите меня, милорд, но я устала, а в танцевальном зале страшная духота.

— В оранжерее прохладно; позвольте, я отведу вас туда и дам вам что-нибудь выпить. Вы выглядите больной, леди Блейкни.

— Я просто очень устала, — ответила Маргерит, позволив лорду Фэнкорту отвести ее в оранжерею, где неяркий свет и обилие зелени, действительно, создавали прохладу. Он придвинул ей стул, на который она опустилась. Долгое ожидание становилось невыносимым. Почему Шовлен до сих пор не вернулся и не сообщил ей о результате своих наблюдений?

Едва слушая, что говорит внимательный лорд Фэнкорт, она внезапно ошарашила его вопросом:

— Лорд Фэнкорт, вы не заметили, кто находился в столовой, кроме сэра Перси Блейкни?

— Только агент французского правительства, мсье Шовлен, точно так же спящий в другом углу, — ответил он. — А почему это интересует вашу милость?

— Право, не знаю… А вы заметили, сколько было времени, когда вы там находились?

— Должно быть, пять или десять минут второго… Интересно, о чем думает ваша милость? — добавил он, ибо мысли леди, казалось, блуждали где-то далеко, и она явно не была склонна слушать его высокоинтеллектуальные речи.

Однако в действительности мысли Маргерит блуждали всего лишь этажом ниже, в столовой, где Шовлен все еще сидел на страже. Неужели ему не удалось добиться своего? На миг у нее мелькнула надежда, что сэр Эндрю предупредил Алого Пимпернеля, и птичка не попадет в западню Шовлена, но эта надежда тут же уступила место страху. Если Шовлен потерпел неудачу, что будет с Арманом?

Лорд Фэнкорт оставил попытки завязать разговор, убедившись, что его не слушают. Он искал возможности ускользнуть, ибо сидеть напротив леди, тем более красивой, которая явно игнорирует все попытки развлечь ее, занятие малопривлекательное даже для члена кабинета министров.

— Может быть, мне узнать, готова ли карета вашей милости? — спросил он наконец.

— О, благодарю вас… Если вы будете так любезны… Боюсь, что я составляю плохую компанию, но я безумно устала… и, возможно, мне лучше побыть одной.

Маргерит не терпелось избавиться от него, так как она надеялась, что Шовлен, подобно лисице, на которую он походит, рыщет вокруг, ожидая, пока она останется в одиночестве.

Но лорд Фэнкорт ушел, а Шовлен все еще не появлялся. Что же произошло? Маргерит чувствовала, что судьба Армана висит на волоске. Теперь она панически боялась, что дипломат потерпел неудачу, таинственный Алый Пимпернель вновь оказался неуловимым, а ей нечего рассчитывать ни на жалость, ни на милосердие Шовлена.

Французский посланник заявил ей свое «или — или», ничто иное не удовлетворит его. Злобный характер Шовлена побудит его считать, что она намеренно ввела его в заблуждение, и, упустив орла в очередной раз, он удовлетворит свою мстительность более легкой добычей — Арманом!

Маргерит сделала все, что могла, для спасения брата. Неужели все напрасно? Она не в силах более сидеть здесь и ждать — лучше уж сразу услышать даже самое худшее. Пусть бы Шовлен явился поскорее излить на нее свой гнев и свои насмешки.

Вскоре пришел лорд Гренвилл сообщить, что карета готова, и сэр Перси уже ожидает ее с вожжами в руках. Простившись с хозяином, Маргерит направилась к выходу. Когда она шла по комнатам, друзья останавливали ее, чтобы обменяться любезным au revoir .

Внизу, на лестничной площадке, солидное количество галантных джентльменов также намеревалось проститься с королевой красоты и моды. Снаружи, под массивным портиком, великолепные гнедые сэра Перси нетерпеливо рыли копытами землю.

Начав спускаться, Маргерит внезапно увидела Шовлена, который поднимался ей навстречу, потирая худые руки. На его подвижной физиономии застыло странное выражение — наполовину насмешливое, наполовину озадаченное; в проницательном взгляде, устремленном на Маргерит, светилась ирония.

— Мсье Шовлен, — попросила она, когда он остановился, отвешивая ей поклон, — моя карета ждет внизу; не могли бы вы проводить меня?

Как всегда галантный, Шовлен предложил ей руку и повел вниз. Толпа была большая, многие гости министра уезжали, другие, склонившись на перила, наблюдали за спускавшимися по лестнице.

— Шовлен, — не выдержала Маргерит, — я должна знать, что произошло.

— Что произошло, мадам? — переспросил он с притворным удивлением. — Где? Когда?

— Вы мучите меня, Шовлен. Я помогла вам, так что имею право знать. Что случилось в столовой ровно в час ночи?

Она говорила шепотом, полагая, что в шуме толпы на ее слова не обратит внимание никто, кроме собеседника.

— Там царили мир и покой, мадам. Я спал на одном диване, а сэр Перси Блейкни — на другом.

— И никто не заходил в комнату?

— Никто.

— Значит, вы и я потерпели неудачу?

— Возможно.

— А как же Арман? — взмолилась она.

— Шансы Армана Сен-Жюста висят на волоске. Молите небо, дорогая мадам, чтобы этот волосок не оборвался.

— Шовлен, я ведь искренне хотела вам помочь…

— Я помню свое обещание, — спокойно ответил он. — В тот день, когда Алый Пимпернель и я встретимся на французской земле, Сен-Жюст будет в объятиях своей очаровательной сестры.

— И следовательно, на моих руках окажется кровь храброго человека, — содрогнувшись, сказала Маргерит.

— Или его, или вашего брата. В настоящий момент вы, как и я, должны надеяться, что загадочный Алый Пимпернель сегодня отправится в Кале.

— Я надеюсь только на одно, гражданин.

— На что же?

— На то, что Сатана, ваш хозяин, потребует вас к себе еще до восхода солнца.

— Вы льстите мне, гражданка.

Маргерит пыталась проникнуть в мысли, таящиеся за непроницаемой маской в виде лисьей мордочки. Но Шовлен оставался вежливым, саркастичным и таинственным, ничем не дав понять измученной женщине, следует ли ей бояться или надеяться.

Внизу, на площадке, ее снова окружила толпа. Леди Блейкни никогда не покидала чей бы то ни было дом без эскорта мужчин, слетевшихся на ее красоту, словно мотыльки на свет. Но прежде чем отвернуться от Шовлена, она трогательным детским жестом протянула ему миниатюрную ручку.

— Дайте мне хоть немного надежды, мой маленький Шовлен, — взмолилась молодая женщина.

С безупречной галантностью он склонился над ее рукой, казавшейся такой хрупкой в черной кружевной перчатке, и поцеловал кончики розовых пальцев.

— Молите небо, чтобы волосок не оборвался, — повторил Шовлен со своей загадочной улыбкой.

И, шагнув в сторону, он позволил мотылькам подлететь поближе к пламени свечи — толпе jeunesse doree жадно ловить взглядом каждое движение леди Блейкни, скрыв свою хитрую лисью физиономию из поля ее зрения.

 

Глава шестнадцатая

Ричмонд

Несколькими минутами позже Маргерит сидела, закутавшись в меха, рядом с сэром Перси Блейкни, на козлах его великолепной кареты, а четверка гнедых лошадей барабанила копытами по тихой улице.

Ночь была теплой, несмотря на легкий бриз, обвевающий пылающие щеки Маргерит.

Скоро лондонские дома остались позади, и сэр Перси, переехав старый Хэммерсмитский мост, направил лошадей в сторону Ричмонда.

Река извивалась серебристой лентой при свете луны. Деревья отбрасывали на дорогу длинные темные тени. Лошади мчались, сломя голову, лишь слегка придерживаемые сильными и ловкими руками сэра Перси.

Эти ночные поездки после лондонских балов и ужинов служили для Маргерит неиссякаемым источником удовольствия, и она была признательна мужу за его эксцентричность, побуждавшую отвозить ее ночью в их красивый дом у реки, а не оставаться в душном Лондоне. Сэр Перси любил править лошадьми на пустынных, залитых лунным светом дорогах, а Маргерит нравилось сидеть на козлах, подставляя лицо прохладе английской осенней ночи после удушливой атмосферы бала. Поездка была недолгой — она занимала менее часа, когда лошади были отдохнувшими, и сэр Перси отпускал поводья.

Этой ночью в его пальцы как будто вселился сам дьявол, и карета, словно птица, летела вдоль реки. Как обычно, сэр Перси не говорил с женой, а молча смотрел перед собой; поводья, казалось, свободно болтались в его тонких белых руках. Маргерит один-два раза пытливо смотрела на мужа, видя его красивый профиль, высокий лоб и один глаз под тяжелым веком.

Лицо сэра Перси, освещенное луной, выглядело необычайно серьезным, напомнив Маргерит о тех счастливых днях, когда он ухаживал за ней, еще не превратившись в ничтожного фата, проводящего жизнь в столовых и за картами.

Но теперь, не видя выражения его ленивых голубых глаз, она замечала лишь твердые и мужественные очертания лба и подбородка, властную линию рта. Следовало признать, что природа щедро одарила сэра Перси. Причиной его недостатков, очевидно, служило невнимание со стороны полубезумной матери и убитого горем отца, с детства дававшее свои печальные плоды.

Маргерит внезапно ощутила горячее сочувствие к мужу. Перенесенный ею только что жестокий кризис побуждал ее снисходительно относиться к недостаткам других.

Теперь Маргерит понимала, что человеческое существо часто оказывается бессильным перед безжалостной судьбой. Если бы кто-нибудь еще неделю назад сказал ей, что ее вынудят шпионить за друзьями, предать отважного и ни о чем не подозревающего человека в руки беспощадного врага, она бы с презрением рассмеялась над подобной идеей.

Все же Маргерит совершила это, и, возможно, кровь Алого Пимпернеля окажется у нее на руках, как и два года назад кровь маркиза де Сен-Сира в результате ее неосторожных слов. Правда, в том случае она не несла моральной ответственности, ибо не намеревалась причинить вреда, — всему виной было вмешательство судьбы. Зато на сей раз она вполне сознательно совершила низкое деяние по причине, которую многие моралисты едва ли сочли бы оправданием.

И теперь, чувствуя рядом сильную руку мужа, Маргерит понимала, что знай он о ее недавнем поступке, его презрение к ней возросло бы в несколько раз. Люди склонны к поверхностным и немилосердным суждениям друг о друге. Она презирала мужа за глупость и вульгарность, за пристрастие к не требующим интеллекта развлечениям, а он, несомненно, презирал бы ее куда сильнее за то, что у нее не хватило сил пожертвовать братом, повинуясь голосу совести.

Погруженная в свои мысли, Маргерит сочла этот час, проведенный в ночной прохладе, чересчур кратким и ощутила разочарование, когда лошади свернули в ворота ее теперешнего жилища.

Дом сэра Перси Блейкни, обращенный фасадом к реке, напоминал по размерам дворец, расположенный в центре обширного парка. Старые кирпичные стены времен Тюдоров , зеленая лужайка со старинными солнечными часами выглядели необычайно живописно. Вековые деревья с уже начинающими желтеть листьями отбрасывали на землю прохладные тени, придавая поэтичный облик освещенному луной саду.

Сэр Перси с удивительной точностью остановил четверку гнедых прямо у портала в елизаветинском стиле. Несмотря на поздний час, целая армия грумов выросла, словно из-под земли, стоя на почтительном расстоянии от кареты.

Сэр Перси спрыгнул вниз и помог спуститься Маргерит. Задержавшись снаружи, пока он давал распоряжения слугам, она, пройдя вдоль дома, шагнула на лужайку, мечтательно глядя на залитый серебристым сиянием пейзаж. В сравнении с терзающими ее бурными эмоциями, природа казалась необычайно спокойной. Маргерит слышала мягкое журчание реки и призрачные звуки падающих листьев, топот копыт лошадей, упиравшихся, когда их уводили в расположенные поодаль конюшни, и шаги возвращавшихся в дом слуг. В двух апартаментах по краям здания, как раз над просторными гостиными, все еще горел свет; эти комнаты, принадлежащие ей и ее мужу, были отделены друг от друга так же, как их жизни. Маргерит невольно вздохнула — в этот момент она и сама не могла бы объяснить, почему.

Молодая женщина страдала от душевной боли — ей было мучительно жаль саму себя. Несмотря на окружающие ее комфорт и роскошь, она никогда не чувствовала себя такой одинокой. Еще раз вздохнув, Маргерит повернулась от реки к дому, думая, сможет ли она после такой ночи хоть ненадолго заснуть и обрести покой.

Внезапно, прежде чем Маргерит дошла до террасы, она услышала твердые шаги по хрустящему гравию, и в следующий момент из тени появилась фигура ее мужа, который тоже забрел на лужайку у реки. На его плечи все еще была наброшена тяжелая накидка для верховой езды со множеством воротников и отворотов, введенных в моду им самим; руки он по привычке держал в глубоких карманах атласных штанов; нарядный кремовый костюм с дорогим кружевным жабо казался странно призрачным на темном фоне дома.

Сэр Перси, очевидно, не заметил жену, ибо после небольшой паузы он зашагал к дому.

— Сэр Перси!

Блейкни уже шагнул на нижнюю ступеньку террасы, но услышав голос жены, остановился, устремив взгляд в тень, откуда она позвала его.

Маргерит появилась в лунном свете, и увидев ее, сэр Перси произнес с безупречной галантностью, которой всегда придерживался в разговоре с супругой:

— К вашим услугам, мадам!

Однако его нога оставалась на ступеньке, а вся его поза свидетельствовала о том, что он намерен идти в дом и не расположен к ночной беседе.

— Ночной воздух так свеж, — продолжала Маргерит, — а сад при лунном свете кажется таким поэтичным! Вы не останетесь здесь ненадолго со мной? Или мое общество столь нестерпимо для вас, что вы спешите избавиться от него?

— Совсем наоборот, мадам, — Спокойно возразил сэр Перси. — Уверен, что ночной сад покажется вам куда более поэтичным без моей компании, поэтому я спешу удалить досадное для вашей милости препятствие.

Он снова повернулся, чтобы уйти.

— Вы неправы, сэр Перси, — поспешно промолвила Маргерит, шагнув к нему. — Вспомните, что отчуждение, к сожалению, возникшее между нами, произошло не по моей вине.

— Простите, мадам, — холодно произнес он, — но у меня всегда была коротка память.

Сэр Перси смотрел в глаза жене с ленивым безразличием, ставшим его второй натурой. Взгляд Маргерит смягчился, когда она подошла к ступеням террасы.

— Коротка память? Должно быть, это с вами только последние месяцы, сэр Перси! Впервые вы видели меня в Париже, по пути на Восток, три или четыре года назад и всего один час, но когда вы вернулись, спустя два года, вы меня не забыли.

Маргерит выглядела божественно прекрасной, стоя в лунном свете в сверкающем золотым шитьем платье и с меховой накидкой на плечах, устремив на мужа взгляд своих детских голубых глаз.

Сэр Перси несколько секунд стоял неподвижно, вцепившись рукой в каменную балюстраду террасы.

— Надеюсь, мадам, — холодно сказал он, — вам понадобилось мое присутствие не для сентиментальных воспоминаний?

Его тон и поза не давали надежды на взаимопонимание. Женская гордость требовала от Маргерит ответить холодностью на холодность, пройти мимо мужа, кратко кивнув и не сказав более ни слова. Однако инстинкт, внушающий красивой женщине сознание своего могущества, с помощью которого она в состоянии поставить на колени мужчину, не обращающего на нее внимание, побудил ее остаться. Маргерит протянула мужу руку.

— Почему бы и нет, сэр Перси? Настоящее не так уж радостно, чтобы не желать хоть ненадолго вернуться в прошлое.

Взяв протянутую ему руку, сэр Перси церемонно поцеловал кончики пальцев.

— Думаю, мадам, — сказал он, — вы простите меня, если в вашем путешествии в прошлое вам придется обойтись без моей скучной компании.

Вновь Блейкни попытался уйти, и вновь его остановил нежный и детский голос.

— Сэр Перси!

— Ваш слуга, мадам.

— Неужели любовь может умереть? — с внезапной горячностью воскликнула Маргерит. — Мне казалось, что страсть, которую вы испытывали ко мне, в состоянии продлиться дольше жизни! Неужели от вашей любви не осталось ничего, Перси, что помогло бы вам преодолеть это печальное отчуждение?

При этих словах его массивная фигура, казалось, окаменела; волевой рот сурово сжался, а обычно ленивый взгляд голубых глаз приобрел безжалостное выражение.

— Преодолеть с какой целью, мадам? — холодно осведомился он.

— Я не понимаю вас.

— А между тем, это достаточно просто, — продолжал сэр Перси с внезапной горечью, которую изо всех сил старался скрыть. — Я почтительно задал вам вопрос, ибо мой неповоротливый ум не в состоянии постичь причину внезапной перемены настроения вашей милости. Вам угодно возобновить дьявольскую игру, в которую вы столь успешно играли в прошлом году? Вы желаете вновь увидеть меня у ваших ног, сходящим с ума от любви, чтобы иметь удовольствие отшвырнуть меня пинком, словно надоедливую собачонку?

Маргерит удалось вывести мужа из апатии — именно таким она помнила его год назад.

— Умоляю вас, Перси! — прошептала она. — Неужели мы не можем похоронить прошлое?

— Простите, мадам, но насколько я понял, вы только что выразили горячее желание туда вернуться.

— Я говорила не об этом прошлом, Перси! — продолжала Маргерит, и в ее голосе вновь прозвучала нежность. — Я имела в виду время, когда вы любили меня, а я… О, я была тщеславной и легкомысленной, ваше богатство и положение ослепили меня! Я вышла за вас замуж, надеясь в глубине души, что ваша великая любовь ко мне пробудит в моем сердце ответное чувство. Но, увы!..

Луна, спускавшаяся к горизонту, скрылась за облаками. На востоке мягкий сероватый свет лишь начинал рассеивать ночной мрак. Сэр Перси мог видеть только грациозный силуэт Маргерит, ее царственную голову с короной из густых золотистых волос, в которых поблескивал маленький, похожий на звезду красный цветок из драгоценных камней.

— Спустя сутки после нашей свадьбы, мадам, — заговорил он, — маркиз де Сен-Сир и вся его семья окончили жизнь на гильотине, и до меня дошел слух, что им помогла отправиться туда супруга сэра Перси Блейкни.

— Нет! Я же сообщила вам, что произошло в действительности…

— Только после того, как эту отвратительную историю со всеми ужасными подробностями мне поведали посторонние.

— И вы поверили им, не задавая вопросов и не требуя доказательств! — с горечью продолжала Маргерит. — Поверили, что та, которую вы поклялись любить больше жизни, способна на такой низкий поступок! Вы считали, что я обманула вас, что мне следовало обо всем сообщить вам до нашего брака. Конечно, я должна была рассказать вам в то самое утро, когда Сен-Сира отправили на гильотину, что я использовала все имеющееся у меня влияние, чтобы спасти маркиза и его семью. Но гордость запечатала мои уста, когда я увидела, что ваша любовь умерла, словно под ножом той же гильотины. Да, мне следовало рассказать, как меня, именуемую умнейшей женщиной Франции, попросту одурачили! Меня побудили совершить это люди, хорошо знающие, как сыграть на моей любви к единственному брату и желании отомстить за него. Разве эти чувства не естественны?

В ее голосе послышались слезы. Маргерит сделала паузу, пытаясь взять себя в руки. Она умоляюще смотрела на мужа, словно он был ее судьей. Сэр Перси позволил ей разразиться взволнованной речью, не сделав ни единого замечания и не произнеся ни слова сочувствия. А теперь, когда она умолкла, глотая слезы, застилавшие ей глаза, он продолжал хранить бесстрастное молчание. В серой предрассветной мгле его фигура выглядела еще более высокой и неподвижной. Ленивое добродушное лицо казалось странно изменившимся. Маргерит видела, что взгляд его, сверкавший из-под полуопущенных век, не был больше вялым, губы плотно сжались, словно он лишь колоссальным усилием воли сдерживал бушевавшие в нем страсти.

Маргерит Блейкни была прежде всего женщиной со всеми присущими ее полу очаровательными слабостями и недостатками. Она сразу же поняла, что ошибалась все последние несколько месяцев, что человек, стоящий перед ней неподвижно, как статуя, когда ее мелодичный голос звучал в его ушах, любил ее так же, как год назад, что его страсть, возможно, дремала, но оставалась такой же сильной и всепоглощающей, как в тот момент, когда их губы впервые встретились в долгом безумном поцелуе.

Гордость отдаляла его от нее, и Маргерит твердо решила вернуть то, что уже было завоевано ею раньше. Внезапно ей стало ясно, что счастливая жизнь для нее начнется лишь тогда, когда она вновь почувствует на своих губах поцелуй этого человека.

— Выслушайте меня, сэр Перси, — заговорила Маргерит, и ее голос вновь стал тихим и нежным. — Арман для меня все! У нас не было родителей, и мы сами воспитывали друг друга. Он был моим маленьким отцом, а я — его маленькой матерью. И вот, в один прекрасный день маркиз де Сен-Сир велел своим лакеям избить моего брата, вся вина которого заключалась в том, что он, плебей, осмелился полюбить его дочь — дочь аристократа. Лакеи подкараулили Армана и избили его до полусмерти! О, как я страдала! Его унижение разрывало мне сердце! Когда мне представилась возможность отомстить, я ею воспользовалась. Но я только хотела унизить гордого маркиза, причинив ему неприятности. Случайно мне удалось узнать, что он участвует в заговоре с австрийцами против собственной страны. Я во всеуслышание сказала об этом, но не знала, что меня просто завлекли в ловушку, а когда поняла, то было слишком поздно.

— Очевидно, мадам, — немного помолчав, заговорил сэр Перси, — к прошлому вернуться не так легко. Я уже признался вам, что у меня коротка память, но тем не менее мне помнится, что после смерти маркиза я просил вас дать объяснение этим досадным слухам. Если память мне вновь не изменяет, вы отказались объяснять что бы то ни было и заявили, что я обязан вам полностью доверять.

— Я хотела испытать вашу любовь ко мне, и она не выдержала испытания. Вы ведь говорили, что живете и дышите только ради меня.

— И чтобы доказать мою любовь, вы потребовали от меня поступиться честью, — сказал он, постепенно утрачивая бесстрастность и выходя из оцепенения, — безропотно и без единого вопроса принимать, подобно покорному рабу, каждое действие моей возлюбленной! Если бы вы произнесли хоть одно слово объяснения, я бы поверил ему без всяких сомнений! Но вы ограничились гордым признанием всех ужасающих фактов и вернулись в дом вашего брата, оставив меня на несколько недель в одиночестве, не знающего, чему верить, ибо святыня, которой я поклонялся, рассыпалась в прах у моих ног!

Маргерит теперь не приходилось жаловаться на холодность мужа; его голос дрожал от страсти, которую он пытался сдержать сверхчеловеческими усилиями.

— Во всем виновата моя безумная гордость, — печально промолвила Маргерит. — Я стала раскаиваться вскоре после того, как ушла. Но когда я вернулась, то нашла вас абсолютно изменившимся, носящим маску сонного равнодушия, которую вы никогда уже не снимали вплоть до этого момента.

Маргерит стояла совсем близко от мужа, ее волосы касались его щеки, наполненные слезами глаза сводили его с ума, мелодичный голос превращал кровь в пламя. Но он не должен поддаться волшебному очарованию этой женщины, которую он так горячо любил, и которая нанесла такой жестокий удар его чести и достоинству! Закрыв глаза, сэр Перси пытался отогнать от себя навязчивое видение этого прекрасного лица, снежно-белой шеи и изящной фигуры, освещенной розовеющей зарей.

— Нет, мадам, это не маска, — холодно ответил он. — Когда-то я поклялся, что моя жизнь принадлежит вам. В течение месяцев она служила вам игрушкой, и значит, выполнила свою роль.

Но теперь Маргерит знала, что холодность мужа — такая же маска. К ней вернулась мысль о постигшей ее беде, но теперь она чувствовала, что этот человек любит ее по-прежнему и должен помочь ей, сняв с ее плеч страшное бремя.

— Сэр Перси, — заговорила она, — видит Бог, вы изо всех сил постарались затруднить мне мою задачу. Только что вы упомянули о моем настроении. Что ж, можете называть это так! Я хотела поговорить с вами, потому что… потому что у меня неприятности, и мне нужно ваше сочувствие.

— Располагайте мной, мадам.

— Как вы холодны! — вздохнула Маргерит. — Честное слово, я едва могу поверить, что еще несколько месяцев назад одна моя слезинка была способна свести вас с ума. А теперь я пришла к вам с разбитым сердцем, и…

— Умоляю вас, мадам, — прервал ее сэр Перси почти столь же дрожащим голосом. — Чем я могу вам помочь?

— Перси, Арману грозит страшная опасность! Его письмо, пылкое и неосторожное, как и все, что он делает, адресованное сэру Эндрю Ффаулксу, попало в руки фанатика. Арман безнадежно скомпрометирован; возможно, завтра его арестуют и отправят на гильотину, если только не… О, это ужасно! — простонала Маргерит, вспоминая события прошедшей ночи. — Вы не понимаете… не можете понять… а мне не к кому обратиться за помощью и даже за сочувствием…

Теперь Маргерит уже не могла сдержать слезы. Тяжелая внутренняя борьба, страшная тревога за судьбу Армана дали себя знать. Пошатнувшись, она склонилась на балюстраду и горько зарыдала, закрыв лицо руками.

При упоминании имени Армана Сен-Жюста и грозящей ему опасности, лицо сэра Перси побледнело, а взгляд обрел твердую решительность. Молча он наблюдал за хрупкой фигуркой жены, сотрясавшейся от рыданий, пока его лицо не смягчилось, а в глазах не блеснуло нечто, похожее на слезы.

— Итак, — промолвил он с горькой иронией, — кровожадный пес революции начал кусать руки, вскормившие его… Осушите ваши слезы, мадам! Я никогда не мог вынести зрелище плачущей хорошенькой женщины, и…

При виде ее горя и беспомощности сэр Перси инстинктивно протянул к жене руки и в следующий момент уже держал бы ее в объятиях, готовый защищать ценой последней капли крови! Но гордость вновь одержала верх — могучим усилием воли он подавил свои желания и заговорил спокойно и мягко.

— Может быть, вы повернетесь ко мне, мадам, и сообщите, каким образом я могу удостоиться чести, оказав вам услугу?

Маргерит, сдержав рыдания, повернула к нему заплаканное лицо и снова протянула руку, которую сэр Перси поцеловал с прежней галантностью. Но теперь ее пальчики задержались на две секунды больше, чем этого требовала необходимость, в его заметно дрожащей горячей руке и под ледяными, как мрамор, губами.

— Можете ли вы помочь Арману? — просто спросила она. — Ведь у вас так много влияния и друзей при дворе…

— Не следовало бы вам, мадам, воспользоваться влиянием вашего французского друга, мсье Шовлена? Оно ведь распространяется, если я не ошибаюсь, даже на революционное правительство Франции.

— Я не могу просить его, Перси!.. О, как бы я хотела осмелиться сказать вам… Он запросил за голову моего брата цену, которая…

Маргерит обуревало желание рассказать мужу все, что она совершила прошлой ночью, как ее вынудили к этому, и как она страдала. Но она не посмела дать волю этому желанию в тот момент, когда к ней пришла уверенность, что он все еще любит ее, и надежда, что ей удастся его вернуть. Сэр Перси мог не понять ее признаний, не выразить сочувствия ее борьбе с искушением, и в итоге его дремлющая любовь заснула бы сном смерти.

Возможно, сэр Перси догадывался, что происходит в ее душе. Его поза свидетельствовала о напряженном ожидании доверия, сдерживаемого глупой гордостью жены. Но так как Маргерит молчала, он вздохнул и промолвил с подчеркнутой холодностью:

— Право, мадам, коль скоро все это так расстраивает вас, вряд ли стоит говорить об этом… Что касается Армана, умоляю вас не тревожиться. Даю слово, что с ним не произойдет ничего плохого. А теперь вы позволите мне удалиться? Мы и так задержались, и…

— По крайней мере, я могу выразить вам свою благодарность? — с неподдельной нежностью сказала Маргерит, приблизившись к мужу.

Ему страстно хотелось заключить жену в объятия и стереть слезы поцелуями, но он не мог забыть, как она уже однажды завлекла его в свои сети, а потом отбросила, словно не подошедшую по размеру перчатку. Сэр Перси полагал, что это всего лишь очередной каприз, и был слишком горд, чтобы тотчас поддаваться ему.

— Для благодарности еще не пришло время, мадам, — спокойно ответил он. — Я ведь пока что ничего не сделал. Уже утро, и вы, должно быть, устали. Ваши служанки заждались вас наверху.

Сэр Перси отошел в сторону, пропуская Маргерит. Она разочарованно вздохнула. Гордость и страсть боролись в нем, и гордость оказалась победительницей. Возможно, она вообще ошиблась, и в его глазах светилась не любовь, а ненависть. Несколько секунд Маргерит стояла, глядя на мужа, снова ставшего неподвижным и бесстрастным. Серый рассвет постепенно уступал место розовым краскам восходящего солнца. Птицы начинали щебетать. Природа пробуждалась, отзываясь счастливой улыбкой на тепло октябрьского утра. Но между двумя сердцами оставался непреодолимый барьер обоюдной гордости, который ни одна из сторон не желала нарушить первой.

Сэр Перси склонился в церемонном поклоне, когда Маргерит с еще одним горьким вздохом начала подниматься по ступенькам террасы.

Длинный шлейф ее шитого золотом платья с ритмичным шорохом смахивал со ступеней опавшие листья, когда она плавно скользила наверх, положив руку на балюстраду. Розовый свет зари окружал ее волосы золотистым ореолом, поблескивая в рубинах на голове и руках. Маргерит подошла к стеклянной двери, ведущей в дом. Перед тем, как войти, она снова бросила взгляд на мужа, все еще надеясь увидеть его протянутые к ней руки и услышать голос, просящий ее вернуться. Но он не шевелился; его массивная фигура казалась воплощением несгибаемой гордости или бешеного упрямства.

Слезы вновь обожгли глаза Маргерит. Не желая, чтобы муж увидел их, она быстро повернулась и побежала наверх, в свои апартаменты.

Если бы Маргерит еще раз бросила взгляд на залитый розовым светом сад, то ее страдания сразу бы уменьшились, ибо она увидела бы сильного человека, обуреваемого страстью и отчаянием. Гордость и упрямство, наконец, исчезли, уступая место слепой всепоглощающей любви. Как только шаги Маргерит замерли в доме, сэр Перси опустился на колени и стал, как безумный, целовать ступени террасы, к которым прикасалась ее маленькая ножка, и каменную балюстраду, где покоилась ее рука.

 

Глава семнадцатая

Прощание

Когда Маргерит вошла к себе в комнату, она застала там горничную, которая очень беспокоилась за нее.

— Ваша милость так устали, — промолвила бедная женщина, глаза которой слипались от сна. — Уже больше пяти утра.

— Конечно, устала, Луиза, — ласково ответила Маргерит. — Но ты устала не меньше, так что отправляйся спать. Я лягу сама.

— Но, миледи…

— Не спорь, Луиза. Дай мне халат и оставь меня одну.

Луиза с радостью повиновалась. Забрав нарядное бальное платье хозяйки, она облачила ее в мягкий халат.

— Ваша милость желает что-нибудь еще? — спросила Луиза.

— Нет, ничего. Погаси свет, когда будешь уходить.

— Хорошо, миледи. Доброй ночи.

— Доброй ночи, Луиза.

Когда горничная ушла, Маргерит отодвинула занавесы и открыла окно. Сад и река перед ним были залиты розовым светом, который далеко на востоке уже скрашивался в золотой лучами восходящего солнца. Лужайка была пуста, и Маргерит бросила взгляд на лестницу террасы, где несколько минут назад она стояла, тщетно пытаясь вернуть любовь мужчины, некогда принадлежавшую ей.

Странно, что несмотря на все огорчения и беспокойства за Армана, она испытывала в этот момент лишь острую душевную боль. Маргерит жаждала любви человека, который с презрением отверг ее, остался глух к ее нежным призывам и надеждам на то, что счастливые дни в Париже еще не окончательно забыты.

Маргерит понимала, что все еще любит своего мужа. Вспоминая последние месяцы одиночества и враждебности, она сознавала, что никогда не переставала любить его и в глубине души всегда ощущала, что его дурачества, глупый смех и праздное времяпровождение — всего лишь маска, скрывающая сильного, страстного и целеустремленного человека. Его личность, словно магнит, привлекала Маргерит, которая всегда подсознательно чувствовала, что сэр Перси под внешним обликом тугодума прячет от всего мира и особенно от нее нечто совсем противоположное.

Женское сердце являет собой загадку, разгадать которую часто не под силу даже его обладательнице.

Неужели Маргерит Блейкни, «умнейшая женщина Европы», полюбила дурака? Можно ли назвать любовью чувство, испытываемое ею к сэру Перси год назад, когда она вышла за него замуж? Продолжала ли она любить его теперь, поняв, что он все еще ее любит, но больше не станет рабом, обожающим свою госпожу? Маргерит не могла ответить на эти вопросы, возможно потому, что гордость препятствовала ее уму понять ее сердце. Но она твердо знала, что намерена вернуть любовь мужа, несмотря на его упрямое противодействие, беречь и лелеять ее, чтобы никогда больше не потерять, ибо без этого для нее невозможно счастье.

Обуреваемая противоречивыми мыслями и эмоциями, Маргерит не следила за временем. Измученная усталостью, она вскоре закрыла глаза и погрузилась в беспокойный сон, наполненный сумбурными сновидениями, отражавшими смятение ее души. Внезапно она проснулась от звука шагов за дверью.

Вскочив, Маргерит прислушалась. Шаги удалились, и в доме стало тихо. Лучи утреннего солнца заливали комнату светом сквозь широко открытое окно. Она посмотрела на часы — была половина седьмого, слишком ранний час для того, чтобы кто-нибудь из слуг уже поднялся. И все же ей казалось, что ее разбудил звук шагов и даже тихие приглушенные голоса.

Медленно, на цыпочках, Маргерит пересекла комнату, открыла дверь и прислушалась. Ни звука — повсюду царила тишина, свойственная раннему утру, когда люди спят наиболее крепко. Внезапно увидев лежащее на пороге письмо, она не сразу смогла себя заставить поднять его. Ведь когда она поднялась наверх, письма, безусловно, не было. Быть может, его уронила Луиза или это дело рук призрака?

Подобрав, наконец, послание, Маргерит с удивлением увидела, что оно адресовано ей, о чем свидетельствовала надпись, сделанная крупным почерком ее мужа. О чем он мог писать ей на рассвете? Неужели это сообщение не могло подождать еще несколько часов?

Маргерит вскрыла конверт и прочла:

"Непредвиденные обстоятельства вынуждают меня срочно отбыть на Север, поэтому умоляю Вашу милость извинить меня, если я не воспользуюсь честью проститься с Вами. Дела могут задержать меня примерно на неделю, поэтому я не смогу присутствовать на приеме на воде, которую устраивает Ваша милость в среду. Остаюсь самым преданным и покорным слугой Вашей милости.

Перси Блейкни".

Должно быть, Маргерит заразилась у своего супруга тугодумием, ибо ей пришлось несколько раз перечитать эти простые строки, прежде чем она полностью поняла их смысл.

Стоя на лестничной площадке, молодая женщина вертела в руках краткое таинственное послание, обуреваемая волнением и непонятными предчувствиями.

У сэра Перси были обширные владения на Севере, и он часто ездил туда один и оставался там на неделю, но казалось очень странным, что обстоятельства вынуждали его уехать в шесть утра и в такой спешке.

Маргерит тщетно пыталась успокоиться — она дрожала с головы до ног. Ее охватило неудержимое желание увидеть мужа сейчас же, если только он уже не отправился в путь.

Забыв, что на ней один утренний пеньюар, и что волосы свободно падают ей на плечи, Маргерит сбежала с лестницы и бросилась через холл к парадной двери.

Она была, как обычно, заперта и закрыта на засовы, ибо домашняя прислуга еще не встала, но острый слух Маргерит различил звуки голосов и стук лошадиных копыт по каменным плитам.

Дрожащими пальцами Маргерит начала отодвигать тяжелые и крепкие засовы, царапая кисти рук и ломая ногти. Но она не обращала на это внимание, трясясь от ужаса при мысли, что муж может уехать до того, как она увидит его и пожелает ему доброго пути.

Наконец, Маргерит повернула ключ и открыла дверь. Слух не обманул ее. Грум держал наготове пару лошадей — одной из них был Султан, самый любимый и быстрый конь сэра Перси, оседланный для путешествия.

В следующий момент из-за дальнего угла дома появился сам сэр Перси и быстро направился к лошадям. Он сменил роскошный бальный костюм на столь же изысканный и нарядный камзол с кружевными манжетами и жабо, штаны и высокие сапоги для верховой езды.

Маргерит сделала несколько шагов вперед. Сэр Перси увидел ее и слегка нахмурился.

— Вы уезжаете, — быстро и взволнованно заговорила Маргерит. — Куда?

— Как я имел честь сообщить вашей милости, неожиданное дело срочно призывает меня на Север, — холодно отозвался он.

— Но… ваши завтрашние гости…

— Умоляю вашу милость принести почтительные извинения его королевскому высочеству. Впрочем, вы настолько безупречная хозяйка, что мое отсутствие едва ли будет замечено.

— Но вы могли бы отложить путешествие до нашего приема на воде, — продолжала Маргерит, — Едва ли дело такое срочное — ведь вы до сих пор даже не упоминали о нем…

— Мое дело, как я уже имел честь доложить вам, мадам, столь же срочное, сколь неожиданное. Потому умоляю позволить мне ехать. Могу ли я выполнить какое-нибудь ваше поручение в городе — по пути назад?

— Н-нет… благодарю вас… Но вы скоро вернетесь?

— Очень скоро.

— До конца недели?

— Еще не знаю.

Маргерит пыталась задержать мужа хотя бы на две минуты.

— Перси, — взмолилась она, — почему вы не хотите сообщить мне причину вашего отъезда? Ведь я ваша жена и имею право это знать. Никто не вызывал вас на Север. До того, как мы вчера вечером отправились в оперу, оттуда не было ни писем, ни курьеров, а когда мы вернулись с бала, вас не ожидали никакие известия… Я уверена, что вы не едете на Север. Здесь какая-то тайна, и…

— Здесь нет никакой тайны, мадам, — нетерпеливо ответил он. — Мое дело связано с Арманом. Теперь вы позволите мне ехать?

— С Арманом!.. Но вы не будете подвергаться опасности?

— Опасности? Я? Нет, мадам, хотя вы оказываете мне честь своим беспокойством. Как вы сказали, я имею некоторое влияние и намерен использовать его, прежде чем будет слишком поздно.

— По крайней мере, вы позволите мне поблагодарить вас?

— Нет, мадам, — холодно ответил он, — для этого нет нужды. Моя жизнь к вашим услугам, и я уже более чем вознагражден.

— И моя жизнь будет принадлежать вам, сэр Перси, если только вы примете ее в благодарность за то, что сделаете для Армана! — воскликнула Маргерит, протягивая ему обе руки. — Я не задерживаю вас. Прощайте и помните, что мои мысли всегда с вами!

Маргерит была невыразимо прекрасна в утреннем солнце, игравшем в ее струящихся по плечам волосах. Сэр Перси склонился над ее рукой, и когда она почувствовала его горячий поцелуй, ее сердце преисполнилось радости и надежды.

— Вы вернетесь? — с нежностью спросила она.

— Очень скоро! — ответил сэр Перси, пристально глядя в ее голубые глаза.

— И… вы будете помнить? — продолжала Маргерит, отвечая на его взгляд.

— Я всегда буду помнить, мадам, что вы почтили меня просьбой об услуге.

Слова были холодными и формальными, но они на сей раз не обескуражили Маргерит. Ее любящее сердце смогло прочитать их истинный смысл под маской, которую все еще вынуждала носить сэра Перси его оскорбленная гордость.

Маргерит стояла рядом с мужем, когда он садился на Султана, и помахала ему рукой, глядя, как он скачет к воротам.

Вскоре сэр Перси скрылся за изгибом дороги; грум еле поспевал за ним, так как Султан мчался вперед, ощущая возбужденное состояние своего хозяина. Маргерит, почти что счастливо вздохнув, повернулась и вошла в дом. Поднявшись к себе в комнату, она почувствовала, что ее клонит ко сну, словно усталого ребенка.

Хотя душа ее все еще томилась ожиданием, неопределенная сладостная надежда пролила на нее целительный бальзам.

Маргерит уже не беспокоилась об Армане, не сомневаясь в силе и могуществе человека, только что ускакавшего, чтобы помочь ее брату, Она удивлялась себе, что так долго считала мужа праздным глупцом, когда это была всего лишь маска, скрывающая рану, нанесенную его любви. Сэр Перси не мог позволить ей видеть, как сильны его страдания.

Но теперь все должно быть хорошо. Она отбросит собственную гордость, расскажет ему обо всем, и вернутся те счастливые дни, когда они гуляли в лесах Фонтенбло, почти не разговаривая, ибо сэр Перси, как правило, был молчалив, но Маргерит ощущала, что вблизи его мужественного сердца она всегда найдет покой и счастье.

Чем больше Маргерит думала о событиях прошлой ночи, тем меньше она страшилась Шовлена и его интриг. Несомненно, ему не удалось открыть личность Алого Пимпернеля. И лорд Фэнкорт, и Шовлен уверяли ее, что в час ночи в столовой не было никого, кроме самого француза и сэра Перси… Конечно, ей надо было попросить подтверждения у мужа… Но как бы то ни было, не приходится бояться, что неизвестный отважный герой угодит в западню Шовлена; его смерть, во всяком случае, не будет на ее совести.

Разумеется, ее брат все еще в опасности, но сэр Перси дал слово, что Арман будет спасен, а возможность, что ее муж может потерпеть неудачу, не приходила в голову Маргерит. Когда Арман окажется в Англии, она больше не отпустит его во Францию.

Чувствуя себя почти полностью счастливой, Маргерит задвинула оконные занавесы, спасаясь от ослепительных лучей солнца, легла в постель, положила голову на подушку и заснула крепким и мирным сном.

 

Глава восемнадцатая

Таинственная эмблема

День уже был в разгаре, когда Маргерит проснулась, освеженная долгим сном. Луиза принесла ей свежее молоко и блюдо с фруктами, и она с аппетитом приступила к скромному завтраку.

Когда Маргерит жевала виноград, в ее голове теснились мысли, устремленные вслед высокой и стройной фигуре мужа, которого более чем пять часов назад она видела быстро скачущим прочь.

В ответ на ее энергичные расспросы Луиза сообщила, что грум вернулся домой с Султаном, оставив сэра Перси в Лондоне. Грум полагал, что его хозяин сел на борт своей шхуны, стоящей на якоре у Лондонского моста. Сэр Перси прискакал туда и, встретив Бриггса, шкипера «Мечты», отправил грума назад в Ричмонд вместе с Султаном.

Новости озадачили Маргерит. Что могло понадобиться сэру Перси на «Мечте»? Он сказал, что уезжает по поводу Армана… Разумеется, сэр Перси повсюду имел влиятельных друзей — возможно, он отправился в Гринвич или… Маргерит прекратила строить догадки — ведь муж обещал, что скоро вернется, и тогда он все ей объяснит…

Маргерит предстоял длинный и праздный день. Она ожидала посещения своей старой школьной подруги, юной Сюзанны де Турней. С присущим ей озорством Маргерит прошлой ночью в присутствии принца Уэльского попросила у графини, чтобы Сюзанна нанесла ей визит. Его королевское высочество приветствовал эту просьбу и заявил, что сам доставил бы себе удовольствие, пригласив обеих молодых дам. Графиня не осмелилась отказать и была вынуждена обещать отпустить Сюзанну провести счастливый день в Ричмонде с ее подругой.

Но Сюзанна еще не прибыла, и Маргерит оделась, готовясь спуститься вниз. Она казалась совсем юной девушкой в своем простом муслиновом платье с широким голубым поясом и кружевным фишю с несколькими поздними розами на груди.

Маргерит пересекла лестничную площадку снаружи своих апартаментов и остановилась у великолепной дубовой лестницы, ведущей на нижний этаж. Слева от нее располагались апартаменты мужа — анфилада комнат, в которую она практически никогда не заходила.

Она включала спальню, туалетную, гостиную и завершалась маленьким кабинетом, который, когда сэр Перси не находился в нем, всегда был заперт. Комната была на попечении Фрэнка, доверенного слуги хозяина дома. Никому не разрешалось туда входить. Впрочем, Маргерит и не пыталась это делать, а другие слуги, разумеется, не осмеливались нарушать строгий запрет.

Маргерит часто с добродушным презрением, которое она испытывала в последние месяцы по отношению к мужу, подшучивала над секретностью, окружающей его кабинет. Смеясь, она утверждала, что сэр Перси оберегает эту комнату от любопытных взоров, боясь, что кто-нибудь узнает о ее полной неприспособленности к кабинетным занятиям. Несомненно, наиболее значительным предметом мебели в ее четырех стенах является удобное мягкое кресло для сладких снов хозяина дома.

Маргерит вспомнила об этом в солнечное октябрьское утро, устремив взгляд в коридор. Фрэнк, очевидно, прибирал в комнатах хозяина, так как большинство дверей были открыты, в том числе и дверь кабинета.

Внезапно ею овладело детское любопытство и страстное желание заглянуть в святая святых ее супруга. Запрет, разумеется, не относится к ней, и Фрэнк вряд ли осмелится преградить ей путь. Все же она надеялась, что лакей занят в какой-нибудь из других комнат, и ей удастся заглянуть в кабинет незаметно.

Маргерит на цыпочках пересекла лестничную площадку и, словно жена Синей Бороды , дрожа от возбуждения и любопытства, остановилась на пороге, не решаясь идти дальше.

Дверь была слегка приоткрыта, и внутри ничего нельзя было разглядеть. Маргерит осторожно открыла дверь — в комнате не слышалось ни звука. Фрэнка явно не было в кабинете, и она храбро вошла внутрь.

Маргерит сразу же удивила суровая простота обстановки: темные и тяжелые портьеры, массивная дубовая мебель, пара географических карт на стене никак не ассоциировались у нее с праздным светским львом, завсегдатаем скачек и щеголеватым фатом, каким внешне казался сэр Перси Блейкни.

Никаких признаков поспешного отъезда хозяина в комнате не наблюдалось. Все находилось на своих местах, на полу не было ни клочка бумаги, все дверцы и ящики были закрыты, занавесы отодвинуты, впуская через открытое окно свежий утренний воздух.

В центре комнаты стоял громоздкий письменный стол, который, судя по его виду, уже давно служил хозяину кабинета. Слева от него стену от пола до потолка занимал помещенный в дорогую раму портрет женщины в полный рост, принадлежащий, как свидетельствовала подпись, кисти Буше . Это была мать Перси.

Маргерит почти ничего не знала о ней, кроме того, что она умерла за границей, больная телом и душой, когда Перси был еще ребенком. Очевидно, когда Буше писал ее портрет, она была очень красивой женщиной, и глядя на картину, Маргерит не могла не удивиться необычайному сходству матери и сына. Тот же самый гладкий квадратный лоб, увенчанный густыми светлыми волосами; тот же ленивый взгляд глубоко сидящих голубых глаз под четко очерченными бровями, в котором тем не менее ощущалась скрытая напряженность и страстность, озарявшая лицо Перси в прежние дни, до брака, и снова замеченная Маргерит сегодняшним утром, когда она подошла к нему и заговорила с теплотой и нежностью в голосе.

Изучив заинтересовавший ее портрет, Маргерит повернулась и снова посмотрела на письменный стол. Он был покрыт надписанными сверху пачками бумаг, напоминающих аккуратно рассортированные счета и расписки. Маргерит раньше никогда не приходил в голову вопрос, каким образом сэр Перси, которого весь мир считал абсолютно безмозглым, умудрялся распоряжаться оставленным ему отцом огромным состоянием.

Удивленная доказательствами деловых способностей мужа, Маргерит поняла, что при помощи своих фатовских манер и глупой болтовни он не просто носил маску, а играл какую-то важную и тщательно продуманную роль.

Но для чего ему все это понадобилось? Почему он, очевидно, серьезный и умный человек, стремился выглядеть в глазах окружающих пустоголовым ничтожеством?

Сэр Перси мог хотеть скрыть свою любовь к жене, относившейся к нему с презрением, однако подобная цель не требовала постоянной и утомительной игры несвойственной ему роли.

Маргерит беспомощно огляделась вокруг, озадаченная и напуганная непроницаемой тайной и начинавшая чувствовать себя одиноко и неуютно в строгой темной комнате. Исключая великолепный портрет Буше, на стенах не было картин; их заменяла пара карт Франции: одна — северного побережья, другая — Парижа и его пригородов. Зачем они понадобились сэру Перси?

От пребывания в этой странной комнате Синей Бороды у Маргерит разболелась голова. Она не хотела, чтобы Фрэнк застал ее здесь, и, оглядевшись в последний раз, шагнула к двери. При этом ее нога толкнула какой-то маленький предмет, очевидно, лежавший на ковре у стола и теперь покатившийся по комнате.

Нагнувшись, Маргерит подобрала его. Это оказалось золотое кольцо с плоским щитом, на котором была выгравирована маленькая эмблема.

Повертев кольцо между пальцев, молодая женщина устремила взгляд на эмблему, представляющую собой похожий на звезду цветок, который она недавно видела дважды: один раз в опере, а другой — на балу у лорда Гренвилла.

 

Глава девятнадцатая

Алый Пимпернель

В какой именно момент сомнение закралось в ее голову, Маргерит не могла припомнить впоследствии. Зажав кольцо в кулаке, она выбежала из комнаты, быстро спустилась по лестнице и бросилась в сад, где, оставшись наедине с цветами, птицами и рекой, начала изучать эмблему более тщательно.

Сидя в тени сикамора, Маргерит тупо уставилась на золотой щит с выгравированным на нем маленьким цветком, походившим на звезду.

Конечно, это смехотворно — просто ее нервы напряжены до предела, и она видит тайны в самых простых совпадениях. Разве в последнее время весь Лондон не пользовался эмблемой загадочного и героического Алого Пимпернеля? Разве она сама не носила эту эмблему, вышитую на платьях и выложенную драгоценными камнями в волосах? Что же странного в том, если сэр Перси использует ее в качестве печати? Кроме того, какая может быть связь между щеголем-мужем с его изысканно-праздным образом жизни и дерзким заговорщиком, спасавшим прямо из-под носа кровожадных главарей французской революции их жертвы?

Мысли кружились водоворотом в голове Маргерит. Она не замечала ничего происходящего вокруг, и очень испугалась, когда молодой голос окликнул ее из сада:

— Cherie! Где ты? — и юная Сюзанна, свежая, словно розовый бутон, с веселыми огоньками в глазах и каштановыми локонами, развеваемыми мягким утренним ветерком, выбежала на лужайку.

— Мне сказали, что ты в саду, — продолжала она, обнимая Маргерит, — и я решила сделать тебе сюрприз. Ты ведь не ждала меня так скоро, дорогая Марго?

Маргерит, поспешно спрятавшая кольцо в складках шарфа, старалась вести себя столь же весело и беспечно.

— Я очень рада, малышка, — сказала она с улыбкой, — что ты проведешь здесь целый день… Надеюсь, тебе не будет скучно?

— Скучно! Марго, как ты можешь такое говорить? Когда мы были в монастыре, мы так хорошо проводили время вдвоем!

— Да, и доверяли друг другу все секреты.

Взявшись за руки, они зашагали по саду.

— Какой у тебя красивый дом, дорогая Марго! — с восторгом воскликнула Сюзанна. — Как ты, должно быть, счастлива!

— Конечно! Как же может быть иначе, милая? — ответила Маргерит с тоскливым вздохом.

— Как печально ты это произнесла, cherie… Но теперь ты замужняя женщина, и вряд ли станешь сообщать мне свои секреты. А в монастыре у нас было столько общих тайн, и мы не делились ими даже с сестрой Терезой, хотя она была такой славной…

— А теперь у тебя одна, но очень важная тайна, — улыбнулась Маргерит, — которой тебе не терпится поделиться со мной, не так ли? Не красней, дорогая, — добавила она, видя, как лицо Сюзанны залил густой румянец. — Честное слово, здесь нечего стыдиться! Он благородный и честный человек, так что таким возлюбленным и мужем можно только гордиться.

— Я не стыжусь, cherie, — ответила Сюзанна, — и очень рада, что ты так отзываешься о нем. Думаю, что мама согласится на наш брак, и я буду так счастлива!.. О, но, конечно, об этом нечего и думать, пока папа не будет в безопасности.

Маргерит вздрогнула. Отец Сюзанны, граф де Турней — один из тех, чья жизнь окажется под угрозой, если Шовлену удастся установить личность Алого Пимпернеля!

Насколько она поняла по словам графини и одного-двух членов Лиги, их предводитель поклялся честью вывезти из Франции графа де Турней. Пока малютка Сюзанна, не думавшая ни о чем, кроме своей маленькой тайны, продолжала болтать, мысли Маргерит унеслись к событиям прошлой ночи.

Опасность, нависшая над Арманом, угроза Шовлена, его жестокое «или — или», которому ей пришлось подчиниться… Выполнение поставленной перед ней задачи, достигшее кульминации в час ночи, в столовой лорда Гренвилла, когда безжалостный агент французского правительства должен был, наконец, узнать, кто же такой этот Алый Пимпернель, открыто бросавший вызов целой армии шпионов и храбро выступивший на стороне врагов революционной Франции.

С тех пор она не имела вестей от Шовлена и решила, что он потерпел неудачу, не чувствуя в то же время тревоги за Армана, потому что муж обещал ей обеспечить его безопасность.

Но теперь, во время веселой трескотни Сюзанны, ее внезапно охватил ужас при мысли о содеянном. Шовлен действительно ничего ей не сказал, но она помнила его саркастическую и злую усмешку, когда он прощался с ними на балу. Значит, ему удалось что-то узнать? Быть может, он уже построил план поимки Алого Пимпернеля во Франции на месте преступления, дабы незамедлительно отправить его на гильотину?

Маргерит побледнела от страха, ее рука конвульсивно сжала кольцо.

— Ты не слушаешь меня, cherie, — упрекнула ее Сюзанна, прервав длительное и в высшей степени интересное повествование.

— Что ты, дорогая, конечно, слушаю! — ответила Маргерит, заставляя себя улыбнуться. — Мне нравится звук твоего голоса, и я так рада твоему счастью!.. Не бойся, твоя матушка не станет возражать. Сэр Эндрю Ффаулкс — благородный английский джентльмен, у него есть деньги и положение… Но скажи мне, малютка, какие последние новости о твоем отце?

— О, очень обнадеживающие! — радостно ответила Сюзанна. — Милорд Хейстингс рано утром приходил повидать маму. Он сказал, что с папой все в порядке, и что не пройдет и четырех дней, как он будет в Англии. Теперь нам нечего бояться — сам великий и благородный Алый Пимпернель отправился спасать папу! Сегодня утром он был в Лондоне, — возбужденно продолжала девушка, — а, возможно, завтра встретится с папой в Кале и тогда…

Удар был нанесен. Маргерит ожидала его все время, хотя последние полчаса пыталась обмануть себя и отогнать страхи. Алый Пимпернель, который утром был в Лондоне и уехал в Кале, — это сэр Перси Блейкни, ее муж, и она прошлой ночью предала его Шовлену!

Перси — Алый Пимпернель! Как же она могла быть настолько слепа? Теперь ей стали понятны и маска, которую он носил, и роль, которую он играл, пуская пыль в глаза окружающим.

Как утверждал лорд Энтони Дьюхерст, из чисто спортивного интереса он спасал от смерти мужчин, женщин и детей, подобно тому, как другие ради развлечения охотятся на зверей и птиц. Богатому и праздному джентльмену нужна была какая-нибудь цель в жизни — поэтому Алый Пимпернель и несколько молодых денди, которых он привлек под свое знамя, уже несколько месяцев забавлялись, рискуя жизнью ради спасения невинных.

Возможно, сэр Перси намеревался все рассказать Маргерит после их свадьбы, но его ушей достигла история маркиза де Сен-Сира, и он внезапно отвернулся от нее, несомненно, полагая, что в один прекрасный день она может предать его и его товарищей, поклявшихся следовать за ним, и стал обманывать ее так же, как и других, в то время как сотни человек и многие семьи были обязаны ему жизнью и счастьем.

Маска глупого фата отлично подходила для этой цели, и роль была превосходно сыграна. Неудивительно, что шпионам Шовлена не удалось открыть в безмозглом ничтожестве человека, чья отчаянная смелость и неистощимая изобретательность ставили в тупик агентов революционного правительства как во Франции, так и в Англии. Даже прошлой ночью, когда Шовлен отправился в столовую лорда Гренвилла в поисках Алого Пимпернеля, он увидел там только пустоголового сэра Перси Блейкни, спящего в углу дивана.

Но разгадал ли его проницательный ум тайну сэра Перси? В этом заключалась страшная и неразрешимая загадка. Если разгадал, то Маргерит Блейкни, предавая безымянного незнакомца с целью спасти брата, обрекла на смерть своего мужа.

Нет, тысячу раз нет! Судьба не могла нанести ей такой удар, противный самой природе; ее рука, державшая клочок бумаги, должна была скорее онеметь, чем совершить такое ужасное деяние!

— Что с тобой, cherie? — встревоженно спросила Сюзанна, так как лицо Маргерит приобрело пепельный оттенок. — Ты больна?

— Ничего, малышка, — пробормотала Маргерит, словно во сне. — Подожди минутку, дай мне подумать… Ты сказала, что Алый Пимпернель сегодня уехал?

— Маргерит, в чем дело? Ты пугаешь меня!

— Ничего, дорогая… Просто я должна побыть немного одна, и… мне придется сократить твое сегодняшнее пребывание здесь… Я буду вынуждена уехать…

— Я понимаю, Марго! Что-то случилось, и ты хочешь остаться одна. Не стану тебе мешать. Обо мне не думай — моя служанка Люсиль еще здесь, и мы с ней вернемся назад.

Сюзанна обняла Маргерит. Чувствуя мучительную тревогу подруги, она с инстинктивным тактом и девической нежностью не стала любопытствовать по этому поводу и была готова держаться в тени.

Поцеловав Маргерит, девушка печально побрела по лужайке, Маргерит не шевелилась, напряженно размышляя, как ей поступить.

Когда Сюзанна собиралась подняться на террасу, из-за дома выбежал грум, державший в руке запечатанное письмо. Сюзанна обернулась; сердце подсказало ей, что, возможно, послание содержит новые плохие известия для ее подруги, которых бедная Марго в ее теперешнем состоянии может не вынести.

Грум почтительно остановился перед хозяйкой и вручил ей письмо.

— Что это? — спросила Маргерит.

— Его принес посыльный, миледи.

Машинально взяв письмо, Маргерит вертела его дрожащими пальцами.

— От кого оно? — продолжала расспрашивать она.

— Посыльный сказал, миледи, — ответил грум, — что ему велели только доставить письмо, и что ваша милость сама поймет, от кого оно.

Маргерит разорвала конверт. Инстинкт уже подсказал ей, что в нем содержится, и взгляд лишь подтвердил это.

В конверте находилось письмо, написанное Арманом Сен-Жюстом сэру Эндрю Ффаулксу, которое шпионы Шовлена похитили в «Приюте рыбака», и с помощью которого Шовлен принудил ее к повиновению.

Теперь он сдержал слово — вернул компрометирующее послание Сен-Жюста, ибо напал на след Алого Пимпернеля.

У Маргерит закружилась голова; душа ее, казалось, покидает тело; она пошатнулась и упала бы, если бы ее не подхватила Сюзанна. Нечеловеческим усилием она взяла себя в руки — ей предстояло многое сделать.

— Приведите этого посыльного сюда, — спокойно сказала она слуге. — Он еще не ушел?

— Нет, миледи.

Грум удалился, и Маргерит обернулась к Сюзанне.

— А ты, девочка, иди в дом и вели Люсиль, чтобы она собиралась. Боюсь, что мне придется отослать тебя домой. Да, и скажи какой-нибудь из моих служанок, чтобы она приготовила мне дорожное платье и плащ.

Сюзанна не ответила. Она нежно поцеловала Маргерит и молча удалилась, напуганная непонятным несчастьем, постигшим ее подругу.

Спустя минуту возвратился грум, за которым следовал посыльный, принесший письмо.

— Кто передал вам конверт? — спросила Маргерит.

— Джентльмен в гостинице «Роза и чертополох» напротив Черинг-Кросса, миледи, — ответил посыльный.

— В «Розе и чертополохе»? Что он там делал?

— Ожидал экипаж, который он заказал, ваша милость.

— Экипаж?

— Да, миледи. Он заказал специальный экипаж и, насколько я понял, собирался ехать в Дувр.

— Хорошо. Можете идти. — Она повернулась к груму. — Немедленно приготовьте мою карету и четверку самых быстрых лошадей.

Грум и посыльный быстро удалились. На какое-то время Маргерит осталась на лужайке одна. Ее грациозная фигура была неподвижной, как статуя, взгляд — остановившимся, руки — плотно прижатыми к груди, губы шевелились, повторяя шепотом:

— Что делать? Что делать? Где его найти? Боже, помоги мне!

Но было не время предаваться отчаянию и угрызениям совести.

Она совершила ужасный поступок — самый страшный, какой только, по ее мнению, могла совершить женщина. Слепота, помешавшая проникнуть в тайну мужа, казалась ей теперь смертный грехом.

Как могла она вообразить, что человек, любивший ее так страстно, как Перси Блейкни с начала их знакомства, мог быть безмозглым идиотом, каким он старался выглядеть? Ей следовало понять, что он носит маску, и сорвать ее с лица, когда они были наедине.

Ее любовь к мужу оказалась жалкой и ничтожной, легко поддающейся собственной гордости. Она также носила маску презрения к нему, в то время как абсолютно его не понимала.

Но размышлять о прошлом не было времени. Своим грехом она была обязана собственной слепоте, и теперь приходилось расплачиваться не пустыми самообвинениями, а быстрыми и полезными действиями.

Перси отправился в Кале, явно не подозревая, что его самый беспощадный враг следует за ним по пятам. Он отплыл рано утром от Лондонского моста. При попутном ветре, Перси будет во Франции через двадцать четыре часа; несомненно, он выбрал этот путь, рассчитывая на ветер.

С другой стороны, Шовлен в экипаже быстро прибудет в Дувр, зафрахтует там судно и доберется до Кале примерно в то же самое время. В Кале Перси должен встретиться с теми, кто ожидает отважного и благородного Алого Пимпернеля, который явится спасти их от ужасной и незаслуженной смерти. Но так как Шовлен будет следить за каждым его шагом, то Перси подвергнет опасности не только собственную жизнь, но и жизнь отца Сюзанны, старого графа де Турней, и других беженцев, которые ждут его и доверяют ему, а также Армана, уехавшего, чтобы встретиться с графом и уверенного, что Алый Пимпернель заботится о его безопасности.

Все эти жизни, в том числе жизнь ее мужа, были в руках Маргерит. Она должна спасти их, если только это в пределах человеческой храбрости и изобретательности.

К несчастью, Маргерит не знала, где искать мужа, в то время как Шовлену, похитившему бумаги в Дувре, был известен весь маршрут. Больше всего она хотела предупредить Перси.

Теперь Маргерит достаточно о нем знала и не сомневалась, что он никогда не покинет тех, кто ему доверился, не повернется спиной к опасности и не позволит графу де Турней попасть в когти не знающих жалости палачей. Но, будучи предупрежденным, Перси сумел бы придумать новый, более осторожный план. По неведению он мог угодить в ловушку, а зная об опасности — добиться успеха. Если же Алый Пимпернель потерпит неудачу, если судьба и Шовлен со всеми имеющимися у него ресурсами все же окажутся сильнее отважного искателя приключений, тогда Маргерит должна быть рядом с мужем, чтобы любить и утешать его, чтобы в последнюю минуту перехитрить смерть, сделав ее сладостной, когда они умрут в объятиях друг друга, уверенные во взаимной любви и в том, что непонимание подошло к концу.

Маргерит решительно выпрямилась. Если Бог дарует ей разум и силу, она должна совершить задуманное. Отсутствующее выражение в ее глазах сменилось радостной надеждой на скорую встречу с мужем, на то, что она разделит с ним страшную опасность, постарается ему помочь и будет с ним до конца, если это ей не удастся.

Ее детское лицо стало суровым, брови нахмурились, губы плотно сжались. Маргерит твердо решила спасти мужа или умереть вместе с ним. Она уже составила план действий. Сначала нужно найти сэра Эндрю Ффаулкса — он был лучшим другом Перси, и Маргерит помнила, с каким восторгом молодой человек всегда говорил об их таинственном предводителе.

Он поможет там, где она бессильна. Карета готова — остается переодеться, проститься с Сюзанной, и можно отправляться в путь.

Маргерит решительно зашагала в дом.

 

Глава двадцатая

Друг

Менее чем через полчаса Маргерит, погруженная в свои мысли, сидела в карете, мчавшей ее в Лондон.

Она нежно простилась с Сюзанной и видела, как девушка со своей служанкой уехали в город в карете графини де Турней. Маргерит отправила посыльного с письмом к его королевскому высочеству, в котором просила извинения за отсрочку августейшего визита по случаю неотложных дел, и с запиской, обеспечивающей смену лошадей в Фейвершеме.

Затем она сменила муслиновое платье на темный дорожный костюм и плащ, запаслась деньгами, которые щедрость мужа полностью предоставляла в ее распоряжение, и отправилась в путь.

Маргерит не пыталась обманывать себя напрасными надеждами; условием безопасности ее брата Армана было скорое пленение Алого Пимпернеля. Если Шовлен вернул ей компрометирующее письмо Армана, значит, француз убедился, что человек, которого он поклялся отправить на гильотину, это сэр Перси Блейкни.

Для иллюзий не оставалось места. Перси, ее мужу, которого она страстно любила, чьей смелостью она восхищалась, грозила смертельная опасность по ее вине. Маргерит, хотя и невольно, предала его безжалостному врагу, и если Шовлену удастся завлечь в западню ничего не подозревающего сэра Перси, то его кровь будет на ее руках, хотя она с радостью отдала бы за него жизнь!

Маргерит приказала кучеру остановить карету у гостиницы «Корона», накормить лошадей и дать им отдохнуть. Подозвав носильщиков портшеза, она приказала отнести себя к дому на Пэлл-Молл, где жил сэр Эндрю Ффаулкс.

Среди друзей Перси, состоящих в Лиге, наибольшее доверие Маргерит внушал сэр Эндрю. Он всегда относился и ней по-дружески, а его любовь к юной Сюзанне еще сильнее их сблизила. Если его не окажется дома — кто знает, быть может, он отправился вместе в Перси в опасное путешествие — то придется обратиться к лорду Хейстингсу или лорду Тони. Без помощи кого-нибудь из этих молодых джентльменов она не сможет спасти мужа.

Однако сэр Эндрю был дома, и слуга сразу же впустил ее милость. Маргерит поднялась в комфортабельные холостяцкие апартаменты и вошла в маленькую, но роскошно меблированную столовую, где спустя две минуты появился сам сэр Эндрю.

Он явно был напуган, узнав, кто его посетительница, ибо, отвешивая ей требуемые тогдашним строгим этикетом изысканные поклоны, смотрел на нее с беспокойством и даже с подозрением.

Маргерит внешне держалась абсолютно спокойно.

— Сэр Эндрю, — начала она, ответив на приветствие молодого человека, — мне не хотелось бы тратить драгоценное время на лишние разговоры. Вам придется принять на веру все, что я собираюсь сообщить. Ваш предводитель и товарищ, Алый Пимпернель — мой муж, сэр Перси Блейкни — в смертельной опасности.

Если у Маргерит имелись хоть какие-нибудь сомнения в том, что она сказала, то они сразу же исчезли, ибо ошарашенный сэр Эндрю побледнел и даже не пытался возражать.

— Неважно, как я это узнала, — продолжала Маргерит, — Благодарите за это Бога, потому что еще, возможно, не слишком поздно спасти его. Но я не могу сделать это одна, и поэтому пришла к вам за помощью.

— Леди Блейкни, — заговорил молодой человек, пытаясь взять себя в руки. — Я…

— Выслушайте меня до конца, — прервала она его. — Вот как обстоят дела. Когда агент французского правительства похитил в Дувре ваши бумаги, он нашел среди них определенные планы, которые вы или ваш предводитель намеревались осуществить с целью спасения графа де Турней и других преследуемых. Алый Пимпернель — мой муж Перси — сам отправился сегодня выполнять эту миссию. Шовлену известно, что Алый Пимпернель и сэр Перси Блейкни — одно и то же лицо. Он последует за ним в Кале и там схватит его. Вы знаете не хуже меня, какая судьба ожидает Перси, если он попадет в руки революционного правительства. Никакое вмешательство Англии — даже самого короля Георга — не сможет его спасти. Робеспьер и его шайка позаботятся, чтобы это вмешательство опоздало. При этом ваш предводитель, сам того не зная, станет средством обнаружения графа де Турней и тех, кто надеется на Алого Пимпернеля. — Маргерит говорила спокойно и с твердой решимостью. Ее целью было убедить молодого человека помочь ей, ибо без него она была бессильна.

— Не понимаю, — заявил сэр Эндрю, пытаясь выиграть время для размышлений.

— Вы все отлично понимаете, сэр Эндрю, и должны знать, что я говорю правду. Взгляните в лицо фактам. Сэр Перси отплыл в Кале, полагаю, в какой-нибудь уединенный участок побережья, и Шовлен следует за ним по пятам. Он же отправился в экипаже в Дувр и к вечеру, очевидно, пересечет пролив. Что, по-вашему, произойдет тогда?

Молодой человек хранил молчание.

— Перси прибудет на место назначения, не зная, что его преследуют; он будет разыскивать графа де Турней и остальных — в том числе моего брата, Армана Сен-Жюста — не зная, что острейшие глаза в мире наблюдают за каждым его движением. Когда Перси невольно выдаст всех, кто слепо доверяет ему, и будет готов к возвращению в Англию с теми, кого храбро пытался спасти, капкан захлопнется, и ему придется окончить свою благородную жизнь на гильотине!

Сэр Эндрю по-прежнему молчал.

— Вы не верите мне! — с отчаянием воскликнула Маргерит. Схватив своими изящными ручками молодого человека за плечи, она вынудила его посмотреть ей в глаза. — Неужели я похожа на женщину, которая способна предать своего мужа?

— Боже упаси, леди Блейкни, — заговорил, наконец, сэр Эндрю, — чтобы я приписывал вам такие низкие помыслы, но…

— Но что? Говорите — дорога каждая секунда!

— Не можете ли вы сообщить мне, — решительно осведомился он, глядя в ее голубые глаза, — кто помог мсье Шовлену приобрести сведения, которыми он располагает?

— Я, — спокойно ответила Маргерит. — Не стану вам лгать, так как хочу, чтобы вы мне полностью доверяли. Но я ничего не знала и не могла знать о личности Алого Пимпернеля, а безопасность моего брата была ценой моего успеха…

— В том, чтобы помочь Шовлену выследить Алого Пимпернеля?

Она кивнула.

— Бесполезно рассказывать вам, как ему удалось принудить меня. Арман мне больше чем брат и… Но мы теряем время, сэр Эндрю! Мой муж и ваш друг в опасности — помогите мне спасти его!

Сэр Эндрю ощущал себя в весьма двусмысленном положении. Клятва, которую он дал своему предводителю, требовала абсолютного повиновения и строгого соблюдения тайны, однако очаровательная женщина, просившая верить ей, несомненно, говорит серьезно, и значит, его другу грозит опасность.

— Леди Блейкни, — сказал он наконец. — Видит Бог, вы так ошеломили меня, что я не знаю, как должен поступить. Чего именно вы от меня хотите. Нас девятнадцать человек, и все мы готовы пожертвовать жизнью ради Алого Пимпернеля, если он в опасности.

— Сейчас незачем жертвовать жизнью, — сухо промолвила леди Блейкни. — Моя сообразительность и четверка быстрых лошадей могут сослужить необходимую службу. Но я должна знать, где искать мужа. — Ее глаза наполнились слезами. — Я призналась вам в своей вине — должна ли я признаваться и в своей слабости? Мой муж и я отдалились друг от друга, потому что он не доверял мне, а я была слишком слепа, чтобы понять все. Он надел мне на глаза чересчур плотную повязку — неудивительно, что я не могла видеть сквозь нее. Но прошлой ночью, когда я невольно подвергла Перси такой страшной опасности, повязка внезапно спала с моих глаз. Если вы не поможете мне, сэр Эндрю, я все равно постараюсь спасти своего мужа. Я использую для этого все средства, имеющиеся в моем распоряжении, но меня может постигнуть неудача. Если я приеду слишком поздно, то вам на всю жизнь останутся угрызения совести, а мне — разбитое сердце.

— Но, леди Блейкни, — промолвил молодой человек, тронутый мольбой красивой женщины, — то, что вы намерены совершить, — мужское дело; вы же не можете ехать в Кале одна. Вы будете подвергаться страшному риску, а ваши шансы разыскать мужа, должен признаться, более чем слабы.

— О, я не возражаю против риска и опасностей, — вздохнула Маргерит. — Мне ведь нужно загладить свою вину. Но думаю, что вы ошибаетесь. Внимание Шовлена сосредоточено на вашей Лиге — меня он едва ли заметит. Торопитесь, сэр Эндрю! Карета готова, и нельзя терять ни минуты… Я должна найти Перси, должна предупредить его, что этот человек следит за ним!.. Пусть даже я не успею спасти его — по крайней мере, я буду рядом с ним до самого конца!

— Ну что же, приказывайте, мадам! Я и любой из моих товарищей с радостью положим жизнь за вашего мужа. Только стоит ли ехать вам?..

— Неужели вы не понимаете, что я сойду с ума, если позволю вам уехать без меня? — Она протянула к нему руку. — Вы доверяете мне?

— Я жду ваших распоряжений, — просто ответил сэр Эндрю.

— Тогда слушайте! Моя карета ждет, чтобы отвезти меня в Дувр. Следуйте за мной так быстро, как только лошади смогут вас домчать. Встретимся с наступлением темноты в «Приюте рыбака». Шовлен едва ли туда покажется, потому что его там знают, так что думаю, это место вполне безопасно. В Кале мне понадобится ваше сопровождение, так как, возможно, я не сумею иначе найти сэра Перси. Мы зафрахтуем шхуну в Дувре и ночью пересечем пролив. Если вы согласитесь изображать моего лакея, то на вас едва ли обратят внимание.

— Я полностью к вашим услугам, мадам, — откликнулся молодой человек. — Молю Бога, чтобы вы увидели «Мечту», прежде чем мы достигнем Кале. С Шовленом, идущим по пятам, каждый шаг Алого Пимпернеля на французской земле чреват страшной опасностью.

— Бог поможет нам, сэр Эндрю! А теперь, прощайте. Встретимся вечером в Дувре. Ночью состоятся гонки через пролив, в которых я буду соревноваться с Шовленом, а призом будет служить жизнь Алого Пимпернеля.

Сэр Эндрю поцеловал Маргерит руку и проводил ее к портшезу. Через четверть часа она вернулась в гостиницу «Корона», где ее ожидала карета с лошадьми, которые вскоре уже стучали подковами, стремительно мчась по лондонским улицам и дороге в Дувр.

Теперь у Маргерит не было времени предаваться отчаянию. Она была охвачена жаждой деятельности, и, заполучив в качестве компаньона и союзника сэра Эндрю Ффаулкса, чувствовала, что в ее сердце вновь оживает надежда.

Бог должен сжалиться и не допустить такого страшного преступления, как смерть храброго человека в результате опрометчивого поступка женщины, которая обожает его и с радостью отдаст за него жизнь!

Мысли Маргерит вернулись к таинственному герою, перед кем она преклонялась, даже когда его личность оставалась ей неизвестной. В былые дни Маргерит часто в шутку именовала Алого Пимпернеля властелином ее сердца, и теперь, когда она внезапно открыла, что загадочный предводитель Лиги отважных и человек, который так страстно любил ее, — одно и то же лицо, неудивительно, что перед ее внутренним взором представали счастливые видения. Маргерит уже спрашивала себя, что она скажет мужу, когда они окажутся лицом к лицу.

Молодая женщина в течение последних часов испытала столько тревог и волнений, что могла позволить себе удовольствие предаться радужным мыслям.

Постепенно монотонный шорох колес кареты стал успокаивающе действовать на Маргерит; ее глаза, болевшие от множества выплаканных и невыплаканных слез, невольно закрылись, и она погрузилась в беспокойный сон.

 

Глава двадцать первая

Ожидание

Было уже темно, когда Маргерит, наконец, добралась до «Приюта рыбака». Все путешествие заняло у нее менее восьми часов, благодаря частым сменам лошадей на различных почтовых станциях, за которые она щедро платила, приобретая самых быстрых.

Кучер, казалось, был неутомим, чему, несомненно, способствовало обещание солидного вознаграждения, поэтому из-под колес кареты его хозяйки буквально сыпались искры.

Прибытие леди Блейкни среди ночи вызвало в «Приюте рыбака» немалую суету. Салли поспешно соскочила с постели, а мистер Джеллибэнд прилагал все усилия, чтобы обеспечить достойный прием важной гостье.

И хозяин, и его дочь были достаточно натренированы в правилах поведения, приличествуемых содержателям гостиниц, чтобы не выразить удивления прибытием леди Блейкни в одиночестве и в столь необычайный час. Несомненно, они в мыслях строили на этот счет самые невероятные предположения, но Маргерит была слишком поглощена важностью цели своего путешествия, чтобы думать о подобных пустяках.

Столовая, не так давно служившая сценой дерзкого нападения на двух английских джентльменов, была абсолютно пуста. Мистер Джеллибэнд поспешно зажег лампу, развел огонь в камине и придвинул к нему удобное кресло, в которое с благодарностью опустилась Маргерит.

— Ваша милость останется на ночь? — осведомилась хорошенькая мисс Салли, которая уже постелила на столе белоснежную скатерть, готовясь подать скромный ужин леди Блейкни.

— Не на всю ночь, — ответила Маргерит. — Во всяком случае, мне не нужна никакая комната, кроме этой, если я смогу располагать ею час или два.

— Она к услугам вашей милости, — откликнулся честный Джеллибэнд, изо всех сил стараясь, чтобы на его румяной физиономии не отразилось изумление, которое он начинал испытывать.

— Я отплыву во Францию с началом прилива, — сказала Маргерит, — и на первом же судне, какое смогу зафрахтовать. Но мой кучер и слуги останутся здесь на ночь, а может быть, еще на несколько дней, поэтому я надеюсь, что вы устроите их поудобнее.

— Да, миледи, я позабочусь о них. Сказать Салли, чтобы она подала ужин вашей милости?

— Да, если можно. Подайте что-нибудь холодное, и как только приедет сэр Эндрю Ффаулкс, пошлите его сюда.

— Хорошо, миледи.

Лицо достойного Джеллибэнда против воли выразило огорчение. Он глубоко уважал сэра Перси Блейкни, и ему не нравилось видеть, как его супруга пускается в побег с молодым сэром Эндрю. Впрочем, это было не его дело, и мистер Джеллибэнд ни в коей мере не являлся сплетником. Он припомнил, что ее милость, в конце концов, всего лишь иностранка, так стоит ли удивляться, что она столь же аморальна, как и прочие представители этой категории?

— Вам незачем бодрствовать, мистер Джеллибэнд, — любезно продолжала Маргерит, — и вам тоже, мисс Салли. Сэр Эндрю может приехать поздно.

Джеллибэнд только радовался, что Салли может идти спать. Ему начинало очень не нравиться происходящее здесь. Однако, леди Блейкни щедро заплатила за услуги, а остальное его не касалось.

Салли подала простой ужин, состоящий из холодного мяса, вина и фруктов, и, присев в почтительном реверансе, удалилась, интересуясь про себя: почему ее милость выглядит такой серьезной, если она собирается бежать со своим кавалером?

Для Маргерит наступил период томительного ожидания. Она знала, что сэр Эндрю, который должен был обзавестись одеждой, подобающей лакею, не может прибыть в Дувр ранее, чем через два часа. Конечно, он великолепный наездник, и для него не составит особого труда расстояние в семьдесят с лишним миль между Лондоном и Дувром, но ему может не удастся так часто менять лошадей, и в любом случае он мог выехать из Лондона не раньше, чем через час после нее.

По дороге Маргерит не заметила никаких признаков Шовлена. Кучер, которого она спросила, также не видел никого, отвечающего данному его хозяйкой описанию высохшей низкорослой фигуры француза.

Следовательно, он, по-видимому, опередил ее. Маргерит не осмеливалась задавать вопросы людям на постоялых дворах, где они меняли лошадей. Она опасалась, что Шовлен на всем пути оставил шпионов, которые могли подслушать ее расспросы и, обогнав Маргерит, предупредить хозяина о ее приближении.

Маргерит интересовало, в какой гостинице остановился Шовлен, удалось ли ему зафрахтовать судно, и был ли он на пути во Францию. Эта мысль железными тисками сжимала ее сердце. Неужели она опоздала?!

В комнате царила тишина — лишь медленное и мерное тиканье больших стоячих часов раздавалось в стенах столовой.

Маргерит требовалась вся ее энергия, все жадное стремление к цели, чтобы не пасть духом во время этого ожидания.

Кроме нее все в доме, должно быть, спали. Она слышала, как Салли пошла наверх. Мистер Джеллибэнд ходил повидать ее кучера и слуг и, возвратившись, занял пост под портиком снаружи, в том месте, где Маргерит впервые повстречала Шовлена около недели назад. Очевидно, он намеревался дождаться сэра Эндрю Ффаулкса, но вскоре им овладела сладкая дремота, так как в добавление к тиканью часов Маргерит услышала его ровное и монотонное дыхание.

Вскоре она осознала, что блаженное тепло октябрьского дня сменилось сырой и холодной ночью. Молодая женщина ощущала пронизывающий холод и была рада огню, весело потрескивавшему в камине. Но постепенно становилось все холоднее, и звуки волн, разбивавшихся об Адмиралтейский пирс, долетали до нее, подобно отдаленным раскатам грома.

Порывы сильного ветра сотрясали освинцованные окна и массивные двери старого дома, раскачивали деревья снаружи и отзывались воем в дымоходе. Маргерит спрашивала себя: благоприятствует ли ветер ее путешествию? Она не страшилась бури и скорее пошла бы на более серьезный риск, чем отложила бы хоть на час переезд через пролив.

Внезапный шум пробудил ее от размышлений. Очевидно, прибыл сэр Эндрю Ффаулкс, так как она услышала топот копыт по камням и сонный, но веселый голос Джеллибэнда, приветствующего гостя.

На миг Маргерит смутила двусмысленность своего положения: одна в такой час, в месте, где ее хорошо знают, устраивает свидание с также хорошо известным здесь молодым кавалером, который к тому же прибыл переодетым! Какую пищу для сплетен это может дать злым языкам!

Однако эта мысль даже позабавила Маргерит своим разительным контрастом между серьезностью ее намерений и тем, как ее поведение может быть истолковано честным Джеллибэндом. Впервые в уголках ее детского рта появилась улыбка, а когда вскоре сэр Эндрю, почти неузнаваемый в одеянии лакея, вошел в столовую, она приветствовала его веселым смехом.

— Честное слово, мсье лакей! — воскликнула Маргерит. — Я удовлетворена вашей внешностью!

Мистер Джеллибэнд следовал за сэром Эндрю с весьма озадаченным выражением на лице. Наряд молодого джентльмена подтверждал его худшие подозрения. Без тени улыбки на добродушной физиономии он откупорил бутылку вина, придвинул стулья к столу и остановился в ожидании.

— Благодарю вас, друг мой, — сказала Маргерит, все еще улыбаясь при мысли о том, что мог в этот момент думать достойный хозяин. — Больше нам ничего не нужно, а это вам за все ваши хлопоты.

Она протянула три золотых монеты Джеллибэнду, который принял их с почтением и признательностью.

— Подождите, леди Блейкни, — вмешался сэр Эндрю, когда Джеллибэнд собирался уходить. — Боюсь, что нам придется еще на некоторое время воспользоваться гостеприимством нашего друга Джелли. К сожалению, мы не сможем пересечь пролив этой ночью,

— Не сможем? — удивленно переспросила Маргерит. — Но мы должны, сэр Эндрю! Не может быть и речи о задержке! Нам нужно сейчас же найти любое судно, чего бы это ни стоило!

Но молодой человек печально покачал головой.

— Боюсь, что это не вопрос стоимости, леди Блейкни. С берега Франции надвигается шторм, ветер дует нам навстречу, и мы, по-видимому, не сможем отплыть, пока он не переменится.

Маргерит смертельно побледнела. Этого она не предвидела. Природа сыграла с ней злую шутку. Перси грозит опасность, а она не может поехать к нему, потому что ветер дует с берегов Франции!

— Но мы должны ехать — должны! — настойчиво повторяла Маргерит. — Найдите какой-нибудь выход!

— Я уже побывал на берегу, — ответил сэр Эндрю, — и имел разговор с парой шкиперов. Они заверили меня, что отплыть невозможно. Никто, — добавил он, многозначительно глядя на Маргерит, — никто не мог отплыть из Дувра этим вечером.

Маргерит сразу же поняла, что он имеет в виду. Шовлен также не мог выбраться из Дувра.

— Тогда мне придется отдохнуть, — обратилась она к Джеллибэнду. — У вас найдется комната для меня?

— О да, ваша милость. Приятная, светлая и просторная комната. Я сейчас же приготовлю ее, и еще одну для сэра Эндрю.

— Отлично, мой честный Джелли! — весело сказал сэр Эндрю, хлопая по спине достойного хозяина. — Не запирайте обе этих комнаты и оставьте нам свечи здесь, на шкафу для посуды. Ручаюсь, что вы смертельно хотите спать, а леди должна поужинать перед отдыхом. Несмотря на необычный час, визит ее милости — большая честь для вашего дома, и сэр Перси Блейкни вознаградит вас вдвойне, если вы как следует позаботитесь об удобствах его супруги.

Сэр Эндрю, несомненно, догадывался о противоречивых мыслях и опасениях, роящихся в голове честного Джеллибэнда, и, будучи галантным джентльменом, попытался этим намеком отвести подозрения хозяина. Он был удовлетворен, увидев, что это отчасти удалось. Румяная физиономия Джеллибэнда просветлела при упоминании имени сэра Перси.

— Я сейчас же все приготовлю, сэр, — сказал он, оживившись. — У ее милости есть все необходимое для ужина?

— Да, благодарю вас, друг мой, и так как я голодна и умираю от усталости, умоляю вас заняться комнатой.

Как только Джеллибэнд удалился, Маргерит быстро обернулась к сэру Эндрю.

— Теперь сообщите мне поскорее ваши новости.

— Особенно нечего рассказывать, леди Блейкни, — ответил молодой человек. — Буря делает невозможным отплытие из Дувра любого судна с этим приливом. Но то, что кажется вам катастрофой, в действительности благо. Если мы не можем отправиться этой ночью во Францию, то и Шовлен испытывает точно такие же затруднения.

— Он мог уехать до того, как разразился шторм.

— Хорошо, если так, — весело откликнулся сэр Эндрю, — потому что в таком случае он наверняка собьется с курса! Кто знает, быть может, он уже лежит на дне, ибо буря крепчает, и маленькому судну, находящемуся сейчас в море, не позавидуешь. Но боюсь, мы не можем надеяться на то, что этот коварный дьявол потерпел кораблекрушение вместе со своими смертоносными планами. Моряки, с которыми я говорил, уверяли меня, что последние несколько часов ни один корабль не выходил из Дувра. С другой стороны, я узнал, что сегодня в экипаже прибыл какой-то незнакомец, который, подобно нам справлялся о возможности отплытия во Францию.

— Значит, Шовлен все еще в Дувре?

— Несомненно. Может, мне подстеречь его и проткнуть шпагой? Это скорейший способ избавиться от всех наших трудностей.

— Нет, сэр Эндрю, не шутите так! Увы, я и сама с прошлой ночи часто желала смерти этому дьяволу! Но то, что вы предлагаете, невозможно. Законы Англии не допускают убийства. Только в нашей прекрасной Франции можно, не нарушая закона, истреблять людей массами во имя свободы и братства!

Сэр Эндрю убедил Маргерит поужинать и выпить немного вина. Вынужденный отдых продлится не менее двенадцати часов — до следующего прилива — и окажется труднопереносимым для нее, учитывая ее возбужденное состояние. Маргерит послушно, как ребенок, начала есть и пить.

Сэр Эндрю, испытывающий ныне величайшую симпатию ко всем влюбленным, осчастливил Маргерит разговором о ее муже. Он поведал ей о самых дерзких спасениях Алым Пимпернелем бедных французских беженцев, которых безжалостная и кровавая революция вынудила покинуть родину. Молодой человек заставил ее глаза заблестеть от восторга, рассказывая о смелости и неистощимой изобретательности сэра Перси в способах похищения мужчин, женщин и даже детей из самой пасти алчущей крови гильотины.

Сэр Эндрю даже побудил Маргерит весело рассмеяться, говоря о многочисленных хитроумных маскировках Алого Пимпернеля, с помощью которых он дурачил многочисленную стражу, выставленную против него на баррикадах Парижа. Последний эпизод — спасение графини де Турней и ее детей — был подлинным шедевром, а зрелище Блейкни, переодетого старой рыночной торговкой в грязном чепце и с растрепанными седыми космами, могло вызвать смех у кого угодно.

Основная трудность в маскировке, по словам сэра Эндрю, заключалась в огромном росте Блейкни, скрыть который во Франции было вдвойне трудно.

Так прошел час. Предстояло провести еще много часов в вынужденном бездействии в Дувре. Маргерит, вздохнув, поднялась из-за стола. Она со страхом ожидала ночи в комнате наверху в компании беспокойных мыслей и рева бури, отгоняющих сон.

Маргерит спрашивала себя, где сейчас находится Перси. «Мечта» была крепкой и отлично построенной яхтой. По мнению сэра Эндрю, она переплыла пролив до начала шторма, а быть может, не рискнула выйти в море и спокойно стоит на якоре в Грейвсенде .

Бриггс был опытным шкипером, а сэр Перси управлялся с кораблем не хуже любого капитана. Так что шторм едва ли угрожал им.

Было уже далеко за полночь, когда Маргерит отправилась на отдых. Как она и опасалась, сон не приходил к ней. Долгие томительные часы во время шторма, отделявшего ее от Перси, были наполнены мрачными мыслями. Отдаленные звуки прибоя вызывали у нее боль в сердце. В том настроении, в каком пребывала Маргерит, море действует раздражающе. Только когда мы радостны и счастливы, мы можем весело смотреть на бескрайние просторы воды и слушать монотонные звуки волн, аккомпанирующие нашим мыслям. Если эти мысли веселые, то волны вторят им весело, а если печальные, то они лишь усугубляют мрачное настроение, словно говоря о тщетности наших надежд.

 

Глава двадцать вторая

Кале

Самая утомительная ночь и самый длинный день рано или поздно должны подойти к концу.

Маргерит провела более пятнадцати часов в такой душевной муке, что едва не лишилась рассудка. После бессонной ночи она встала раньше всех обитателей дома, боясь упустить возможность отправиться в путь.

Спустившись вниз, Маргерит застала сэра Эндрю Ффаулкса сидящим в столовой. Он поднялся полчаса назад и успел сходить к Адмиралтейскому пирсу, где узнал, что ни один французский пакетбот и ни одно частное судно еще не выходили из Дувра. Шторм был в разгаре, начинался прилив, и если ветер не ослабнет или не переменится, то им придется ждать еще десять-двенадцать часов до следующего прилива, чтобы выйти в море. Судя по всему, буря не собиралась прекращаться.

Маргерит ощутила отчаяние, услышав эти неутешительные новости. Только твердая решимость позволила ей не пасть духом окончательно и не усилить тем самым и без того мучительное беспокойство молодого человека.

Хотя сэр Эндрю старался не подавать виду, Маргерит понимала, что он волнуется за своего предводителя и друга, и вынужденное бездействие угнетает его не меньше, чем ее.

Впоследствии Маргерит не могла припомнить, как они провели этот утомительный день в Дувре. Боясь попасться на глаза шпионам Шовлена, она сидела с сэром Эндрю в уединенной гостиной час за часом, изредка принимая пищу, которую приносила им Салли, и продолжая напряженно думать, строить планы и иногда надеяться.

Шторм прекратился слишком поздно — прилив спал, не позволяя судам выйти в море. Зато ветер переменился весьма удачно — дул легкий северо-западный бриз, весьма благоприятный для быстрого переезда во Францию.

Маргерит и сэр Эндрю с нетерпением ожидали, когда, наконец, они смогут отправиться в путь. Одним из немногих счастливых моментов дня был тот, когда сэр Эндрю, вернувшись после очередного похода на пирс, сообщил Маргерит, что зафрахтовал быстроходную шхуну, шкипер которой был готов выйти в море, как только позволит прилив.

Теперь время побежало быстрее, ожидание стало менее безнадежным, и, наконец, в пять часов вечера, Маргерит, чье лицо покрывала вуаль, и сэр Эндрю Ффаулкс, переодетый лакеем и несущий багаж, отправились на пирс.

На борту корабля свежий морской воздух приободрил Маргерит; бриз надувал паруса «Пенистого гребня», быстро рассекавшего волны.

Закат после шторма был необычайно красив, и Маргерит, глядя на белые утесы Дувра, постепенно исчезающие из поля зрения, вновь обретала покой и надежду.

Сэр Эндрю был очень внимателен, и она радовалась, что он находится рядом в это тревожное время.

Постепенно из быстро сгущающегося вечернего тумана начал появляться берег Франции. Уже можно было разглядеть несколько мерцающих огоньков шпилей церквей.

Полчаса спустя Маргерит ступила на французскую землю. Она вернулась в страну, где люди тысячами истребляли своих соотечественников и отправляли на плаху женщин и детей.

Даже здесь, в этом отдаленном приморском городе, ощущалось дыхание революции, свирепствовавшей на расстоянии трехсот миль, в прекрасном Париже, ныне внушавшем ужас нескончаемыми потоками крови благороднейших сыновей франции, плачем вдов и криками осиротевших детей.

Все мужчины носили различной степени чистоты красные колпаки с трехцветной кокардой, приколотой на левой стороне. Маргерит заметила, что веселое добродушие на лицах ее соотечественников сменилось выражением опасливого недоверия.

Теперь каждый шпионил за своим соседом, самая невинная шутка могла в любой момент явиться доказательством симпатий к аристократам или измены народу. Даже во взглядах женщин светились страх и злоба, и наблюдая за сходящей на берег Маргерит и следующим за ней сэром Эндрю, они бормотали себе под нос: «Sacres aristos!» или «Sacres Anglais!» .

Других комментариев их появление не вызвало. Кале даже в те дни находился в постоянных деловых отношениях с Англией, и английских торговцев можно было часто видеть в этих местах. Из-за существовавших в Англии высоких пошлин французские вина и коньяки постоянно переправлялись туда контрабандой. Это вполне удовлетворяло французских буржуа, которым нравилось смотреть, как обирают ненавидимых ими английское правительство и английского короля. Поэтому в захолустных тавернах Кале и Булони английские контрабандисты всегда были желанными гостями.

Таким образом, когда сэр Эндрю вел Маргерит по извилистым улочкам Кале, горожане, отпускавшие ругательства при виде чужестранцев, одетых по английской моде, считали, что они прибыли сюда присматривать товары для своей туманной страны.

Тем не менее, Маргерит интересовалась, как могло случиться, что высокая массивная фигура ее мужа оставалась в Кале незамеченной; к какой же изощренной маскировке ему приходилось прибегать, чтобы делать свое благородное дело, не привлекая излишнего внимания.

Почти не разговаривая, сэр Эндрю вел ее через весь город по направлению к мысу Гри-Не . Улицы были узкими и грязными, повсюду ощущался запах несвежей рыбы и сырых погребов. Во время шторма прошлой ночью шел сильный дождь, Маргерит часто ступала в липкую грязь, так как на дорогу лишь местами падал свет из окон домов.

Но молодая женщина не обращала внимания на эти досадные неудобства. "Мы можем найти Блейкни в «Серой кошке», — сказал ей сэр Эндрю, когда они сошли на берег, и Маргерит шла, словно по аллее, устланной лепестками роз.

Наконец они достигли места назначения. Сэр Эндрю, очевидно, знал дорогу, так как он безошибочно ориентировался в темноте и ни разу не обратился с вопросом к прохожим. Было слишком темно, чтобы Маргерит смогла рассмотреть внешний облик дома. «Серая кошка», по-видимому, была маленькой придорожной таверной в пригороде Кале на пути к Гри-Не. Она находилась на некотором расстоянии от берега, ибо шум волн доносился издалека.

Сэр Эндрю постучал в дверь набалдашником трости, и Маргерит услышала изнутри дома ворчание и серию ругательств. Сэр Эндрю постучал вновь — на сей раз более властно, и после очередных ругательств послышались шаркающие шаги. Вскоре дверь открылась, и Маргерит увидела, что стоит на пороге самой грязной и убогой комнаты, какую только можно было себе представить.

Обои клочьями висели на стенах, среди мебели не было ни одного целого предмета. Одни стулья были со сломанными спинками, у других не имелось сидений, угол стола вместо сломанной ножки подпирала вязанка хвороста.

В углу комнаты находился очаг, над которым висел горшок, распространявший запах супа. Наверху одной из стен виднелось подобие чердака, прикрытого бело-голубой занавеской, куда вели шаткие ступени.

Бесцветные обои покрывали пятна грязи, среди которых выделялись написанные мелом слова: «Liberte — Egalite — Fraternite» .

Убогое жилище освещала зловонная масляная лампа, свешивавшаяся с перекладин потолка. Облик помещения был настолько отталкивающим, что Маргерит не могла себя заставить переступить порог.

Однако сэр Эндрю решительно шагнул вперед.

— Мы английские путешественники, гражданин! — заявил он по-французски.

Субъект, открывший дверь на стук сэра Эндрю и являвшийся, очевидно, хозяином таверны, был пожилым коренастым крестьянином, одетым в грязную голубую блузу, тяжелые сабо, пучки соломы из которых устилали весь пол, поношенные голубые штаны и неизменный красный колпак с трехцветной кокардой, свидетельствующий о его политических взглядах. В руке он держал короткую деревянную трубку, от которой исходил запах отвратительного табака. Он с подозрением оглядел двоих путешественников, пробормотал: «Sacrrres Anglais!» и плюнул на пол, демонстрируя тем самым высокую степень свободы духа, но, тем не менее, отошел в сторону, позволяя им войти, так как, несомненно, знал, что «Sacrrres Anglais» обычно имеют туго набитые кошельки.

— О Боже! — воскликнула Маргерит, входя в комнату и держа у носа надушенный носовой платок. — Что за мерзкая дыра! Вы уверены, что это то самое место?

— Совершенно уверен, — ответил молодой человек, в свою очередь доставая отделанный кружевом носовой платок и смахивая им пыль со стула, чтобы на него могла сесть Маргерит, — но клянусь, что никогда не видел более гнусной берлоги.

— Да, — заметила Маргерит, с отвращением глядя на грязные стены, сломанные стулья и колченогий стол, — привлекательным это заведение не назовешь.

Хозяин «Серой кошки», которого звали Брогар, не обращал никакого внимания на своих гостей, считая, что свободному гражданину не подобает оказывать почтение кому бы то ни было, даже если они модно и богато одеты.

У очага, скрючившись, сидела фигура, облаченная в тряпье и, по всей вероятности, являющаяся женщиной, хотя на это указывали только чепчик, когда-то бывший белым, и некое подобие юбки. Она что-то бормотала про себя и время от времени помешивала варево в горшке.

— Эй, друг мой! — окликнул хозяина сэр Эндрю. — Мы хотели бы поужинать. Эта гражданка, — он указал на груду тряпья у очага, — готовит необычайно аппетитный суп, а моя хозяйка не ела уже несколько часов.

Брогару потребовалось несколько минут, чтобы обдумать это заявление. Свободному гражданину не пристало отвечать слишком быстро, когда кто-то что-то от него требует.

— Sacrrres aristos! — пробормотал он и в очередной раз плюнул на пол.

Медленно подойдя к шкафу с пустой посудой, стоящему в углу комнаты, Брогар вытащил из него старую оловянную супницу и молча вручил ее своей прекрасной половине, которая также без единого слова стала наполнять супницу варевом из горшка.

Маргерит с ужасом наблюдала за этими приготовлениями. Если бы не стоящая перед ней серьезнейшая задача, она пулей бы вылетела из этого грязного и вонючего логова.

— Наши хозяева не слишком любезны, — заметил сэр Эндрю, видя страх на лице Маргерит. — Я бы хотел предложить вам более гостеприимное пристанище, но думаю, что суп окажется съедобным, а вино — хорошим. Эти люди барахтаются в грязи, но живут, как правило, неплохо.

— Умоляю вас, сэр Эндрю, не беспокойтесь обо мне, — сказала Маргерит. — Мне сейчас едва ли до ужина.

Брогар, не спеша, продолжал свои отвратительные приготовления, поместив на стол пару ложек и два стакана, которые сэр Эндрю предусмотрительно как следует вытер.

Хозяин извлек бутылку вина и хлеб, и Маргерит, заставив себя придвинуть стул к столу, начала делать вид, что ест. Сэр Эндрю, следуя своей роли лакея, стоял за ее стулом.

— Умоляю вас хоть немного поесть, мадам, — промолвил он. видя что Маргерит не в состоянии притронуться к пище. — Помните, что вам понадобятся все ваши силы.

Суп и в самом деле оказался совсем не плох — Маргерит наслаждалась бы им, если бы не омерзительное окружение. Тем не менее, она надкусила хлеб и выпила немного вина.

— Мне не нравится видеть вас стоящим за моим стулом, сэр Эндрю, — заметила молодая женщина. — Вы нуждаетесь в пище так же, как и я. Можете сесть за стол и воспользоваться этим подобием ужина — хозяин всего лишь подумает, что я — эксцентричная англичанка, бежавшая с собственным лакеем.

Действительно, Брогар, поставив на стол самое необходимое, не проявлял больше к гостям ни малейшего интереса. Мамаша Брогар, шаркая ногами, вышла из комнаты, а хозяин бродил взад-вперед, дымя зловонной трубкой иногда под самым носом Маргерит, как подобает свободному гражданину, для которого все вокруг равны.

— Черт бы побрал эту скотину! — выругался сэр Эндрю, охваченный чисто британским гневом, в то время как Брогар, покуривая и опершись на стол, высокомерно взирал на двух «sacrrres Anglais».

— Ради Бога, друг мой, — поспешно предупредила Маргерит, видя, что сэр Эндрю угрожающе сжал кулак, — помните, что вы во Франции, где народ в этом благословенном году не блещет добродушием.

— Я бы свернул шею этому мужлану! — сердито пробормотал сэр Эндрю.

Вняв совету Маргерит, он сел за стол рядом с ней, и оба изо всех сил старались обмануть друг друга, делая вид, что едят и пьют.

— Умоляю вас, не злите хозяина, — сказала Маргерит, — иначе он откажется отвечать на наши вопросы.

— Сделаю все, что от меня зависит, но я бы с большим удовольствием надавал ему пинков, чем стал бы расспрашивать о чем бы то ни было! Друг мой, — любезно обратился он к Брогару по-французски, постучав его по плечу, — вы много видели английских путешественников в этих местах?

Брогар, бросив на него взгляд через плечо, некоторое время продолжал попыхивать трубкой, а затем буркнул:

— Видел иногда…

— Англичане всегда знают, где раздобыть хорошее вино, не так ли, приятель? — легкомысленно продолжал сэр Эндрю. — Миледи желает узнать, не видели ли вы ее большого друга, высокого английского джентльмена, который часто приезжает в Кале по делам. Он недавно отправился в Париж, и миледи надеялась встретить его в Кале,

Маргерит старалась не смотреть на Брогара, чтобы не обнаружить беспокойства, с которым она ожидала его ответа. Но свободный французский гражданин никогда не спешит отвечать на вопросы. Помолчав, Брогар медленно произнес:

— Высокий англичанин? Да, я видел его сегодня.

— Видели сегодня? — переспросил сэр Эндрю.

— Ага! — буркнул Брогар. Затем он бесцеремонно взял со стула шляпу сэра Эндрю, надел ее себе на голову и подтянул свою грязную блузу, пытаясь изобразить с помощью пантомимы, что человек, о котором идет речь, был очень красиво одет. — Этот высокий англичанин — sacrrre aristo!.

Маргерит с трудом подавила вскрик.

— Это сэр Перси! — прошептала она. — Он даже не был переодет!

Молодая женщина улыбнулась сквозь набежавшие слезы при мысли о своем муже, пустившемся в смертельно опасное предприятие в камзоле, скроенном по последней моде, с жабо и манжетами из дорогих кружев.

— Какое безрассудство! — вздохнула она. — Скорее, сэр Эндрю, спросите этого человека, когда ушел Перси.

— В самом деле, приятель, — обратился к Брогару сэр Эндрю, — милорд всегда красиво одевается — высокий англичанин, которого вы видели, несомненно, друг миледи. Вы сказали, он ушел?

— Ушел, но вернется — он заказал ужин.

Сэр Эндрю предупреждающе положил ладонь на руку Маргерит — это было сделано как раз вовремя, ибо в следующую секунду она выдала бы себя радостным криком. Перси цел и невредим, он вернется сюда, и она скоро его увидит!..

— Вы говорите, — сказала она Брогару, превратившегося в ее глазах в посланного небом вестника блаженства, — что английский джентльмен должен вернуться сюда?

Вестник блаженства плюнул на пол, выражая презрение к аристократам, облюбовавшим «Серую кошку».

— Он заказал ужин, — буркнул хозяин, — значит, вернется.

— А вы не знаете, куда он пошел? — продолжала допытываться Маргерит, кладя точеную белую ручку на грязный рукав его голубой блузы.

— Достать лошадь и повозку, — лаконично ответил Брогар, сердито стряхивая руку, которую были бы счастливы поцеловать принцы.

— Когда же он ушел?

Но Брогар явно решил, что с него достаточно вопросов. Он считал, что свободному гражданину не подобает подвергаться допросам каких-то sacrrres aristos, даже если они богатые англичане. Поэтому, дабы не выглядеть раболепным, достойный трактирщик старался отвечать как можно более грубо.

— Не знаю, — огрызнулся он. — Я сказал достаточно, voyons, les aristos!.. Он приходил сегодня, заказал ужин, ушел и вернется. Voila!

И с этой прощальной демонстрацией права человека и гражданина грубить, сколько душе угодно, Брогар вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь.

 

Глава двадцать третья

Надежда

— Право, мадам, — заметил сэр Эндрю, видя, что Маргерит намерена позвать назад сердитого хозяина, — лучше оставить его в покое. Больше из него ничего не удастся вытянуть, а мы можем возбудить в нем подозрения. Кто знает, сколько шпионов рыщет в этих Богом забытых местах.

— Что мне до этого, — беспечно откликнулась Маргерит, — когда я знаю, что мой муж цел и невредим, и что я скоро увижу его!

— Тише! — с тревогой предупредил сэр Эндрю, ибо от радости она заговорила в полный голос. — Во Франции в эти дни и стены имеют уши!

Быстро встав из-за стола, он обошел грязную комнату, остановился, прислушиваясь у двери, за которой только что скрылся Брогар, и откуда доносились ругательства и шарканье ног, и поднялся по ступенькам к чердаку, чтобы убедиться в отсутствии шпионов Шовлена.

— Мы одни, мсье лакей? — весело осведомилась Маргерит, когда молодой человек вновь сел рядом с ней. — Можем мы говорить?

— Да, но как можно тише, — ответил он.

— Не понимаю, почему у вас такое мрачное лицо? Что касается меня, то я готова плясать от радости! Больше нет причин для страхов. Наша лодка на берегу, «Пенистый гребень» стоит на якоре менее чем в двух милях, а мой муж, возможно, будет здесь в течение получаса. Никто нам не сможет воспрепятствовать — Шовлен и его шайка еще не прибыли в Кале.

— Боюсь, мадам, что в этом мы не можем быть уверены.

— Что вы имеете в виду?

— Шовлен был в Дувре одновременно с нами.

— Да, и задержан там тем же штормом, что и мы.

— Совершенно верно. Но — я не говорил об этом раньше, так как не хотел вас тревожить — я видел его на берегу за пять минут до того, как мы сели на корабль. Он был переодет cure , так что сам Сатана, его покровитель, с трудом бы его узнал. Я слышал, как он договаривался насчет переезда в Кале, и думаю, что он отплыл менее чем через час после нас.

Лицо Маргерит тотчас же утратило радостное выражение. Она осознала страшную опасность, которая угрожала Перси, находившемуся на территории Франции. Здесь, в Кале, Шовлен, следующий за ним по пятам, был всемогущ; достаточно одного его слова, чтобы Перси арестовали, и тогда…

Кровь застыла в жилах молодой женщины. Шовлен поклялся отправить Алого Пимпернеля на гильотину, и теперь отважный герой, чья анонимность, до сих пор защищавшая его, была уничтожена ее собственной рукой, был во власти безжалостного врага!

Шовлен, после того, как он подстерег лорда Тони и сэра Эндрю в столовой «Приюта рыбака», получил в свое распоряжение все планы теперешнего предприятия. Арман Сен-Жюст, граф де Турней и другие беглые роялисты должны были встретиться с Алым Пимпернелем — или, как предполагалось сначала, с двумя его эмиссарами — сегодня, второго октября, в месте, очевидно, известном Лиге и неопределенно именуемом «хижиной папаши Бланшара».

Арман, чьи связи с Алым Пимпернелем и отречение от жестокой политики террора еще оставались неизвестными его соотечественникам, покинул Англию чуть более недели назад, везя с собой необходимые инструкции, которые должны были помочь ему встретить беженцев и доставить их в упомянутое место.

Все это сознавала Маргерит, и сэр Эндрю подтвердил ее догадки. Она понимала также, что когда сэр Перси узнал о краже Шовленом его планов и указаний помощникам, было уже поздно связаться с Арманом или послать беженцам новые распоряжения.

Таким образом, они должны собраться в назначенное время и в условленном месте, не зная, какая серьезная опасность угрожает их храброму спасителю.

Блейкни, как всегда лично планировавший и организовывавший предприятие, не мог позволить кому-нибудь из его младших товарищей идти на риск почти неминуемого ареста. Поэтому он поспешил написать им на балу у лорда Гренвилла: «Отправляюсь завтра сам».

А теперь, когда его личность известна врагу, с того момента, как он ступил на берег Франции, за каждым его шагом будут пристально следить. Шпионы Шовлена не спустят с него глаз, пока он не приведет их к хижине, где его ожидают беженцы, и где западня захлопнет и его, и их.

Оставался один час, на который Маргерит и сэр Эндрю опередили Шовлена, чтобы предупредить Перси о грозящей ему опасности и уговорить отказаться от предприятия, могущего окончиться только его гибелью.

— Шовлен знает об этой таверне из украденных бумаг, — продолжал сэр Эндрю, — и после высадки направится прямиком сюда.

— Он еще не высадился, — возразила Маргерит. — Мы ведь опередили его на час, а Перси скоро будет здесь. Мы уже окажемся посреди пролива, когда Шовлен осознает, что мы ускользнули у него между пальцев.

Она говорила возбужденно и энергично, стараясь внушить своему младшему другу надежду, все еще не покинувшую ее. Но он печально покачал головой.

— Почему вы так мрачны, сэр Эндрю? — с нетерпением спросила Маргерит.

— Откровенно говоря, мадам, — ответил он, — потому что вы в своих радужных надеждах забываете одно важное обстоятельство.

— Что вы имеете в виду? Какое обстоятельство?

— Обстоятельство шести футов росту, — спокойно отозвался сэр Эндрю, — и по имени сэр Перси Блейкни.

— Не понимаю, — заявила Маргерит.

— Думаете, Блейкни оставит Кале, не выполнив намеченной задачи?

— Вы считаете?..

— Помните, что здесь находятся старый граф де Турней, Сен-Жюст и остальные.

— Мой брат! — простонала Маргерит. — Боже, помоги мне! Я забыла о нем!

— В настоящий момент беженцы с уверенностью ожидают прибытия Алого Пимпернеля, который поклялся честью переправить их целыми и невредимыми через пролив.

Маргерит и в самом деле забыла об этом. С эгоизмом страстно влюбленной женщины она в течение последних суток не думала ни о чем, кроме мужа и опасностей, грозящих его драгоценной и благородной жизни.

— Мой брат! — вновь прошептала Маргерит, и ее глаза наполнились слезами при воспоминании об Армане, верном спутнике ее детства, ради которого она совершила смертный грех, поставив под угрозу жизнь Алого Пимпернеля.

— Сэр Перси Блейкни не стал бы почетным предводителем группы английских джентльменов, — с гордостью заявил сэр Эндрю, — если бы он бросал в беде тех, кто ему доверился. Сама мысль о том, что он может нарушить слово, просто смехотворна!

Последовала длительная пауза. Маргерит закрыла лицо руками, позволяя слезам течь между ее дрожащими пальцами. Молодой человек молчал; его сердце болело за эту прекрасную женщину, испытывающую тяжкое горе. В то же время он понимал, в какой безысходный тупик загнал их всех ее опрометчивый поступок. Сэр Эндрю хорошо знал безудержную отвагу своего друга и предводителя и его верность слову. Он не сомневался, что Блейкни скорее пойдет на самый страшный риск, чем нарушит обещание, и, несмотря на Шовлена, идущего за ним по пятам, предпримет отчаянную попытку спасти доверившихся ему людей.

— Вы правы, сэр Эндрю, — наконец заговорила Маргерит, мужественно пытаясь осушить слезы, — и я не стану унижаться, пытаясь отговорить мужа от исполнения долга. Как вы сказали, это все равно бы оказалось тщетным. Пусть же Господь дарует ему силу и способность перехитрить врагов! Возможно, Перси не откажется взять вас с собой в свое благородное предприятие, так что да хранит Бог вас обоих! А пока что мы не должны терять времени. Я по-прежнему считаю, что Перси будет в большей безопасности, зная, что Шовлен идет по его следу.

— Безусловно. Возможностей у Блейкни более чем достаточно. Узнав об опасности, он будет соблюдать осторожность и использует всю свою изобретательность, которая способна совершить чудо.

— Поэтому вам следует отправиться на разведку в деревню, пока я буду ожидать здесь возвращения мужа. Вы можете встретить Перси и выиграть драгоценное время. Если найдете его, то скажите, чтобы он был осторожен — злейший враг идет за ним по пятам!

— И вы останетесь ждать в этой зловонной дыре?

— Ничего страшного. Но вы можете попросить хозяина, чтобы он позволил мне ждать в другой комнате, вне досягаемости любопытных взглядов случайных посетителей. Предложите ему денег, чтобы он не забыл сообщить мне, как только вернется высокий англичанин.

Теперь Маргерит говорила спокойно и даже весело, продумав план действий, и, в случае необходимости, будучи готовой к худшему. Она не должна больше обнаруживать слабость, оставаясь достойной своего мужа, готового пожертвовать жизнью ради других людей.

Сэр Эндрю повиновался ей без возражений. Маргерит инстинктивно ощущала, что ее ум и воля теперь были более сильными, и что молодой джентльмен с готовностью подчинится ее руководству, предоставив себе роль исполнителя.

Сэр Эндрю подошел к двери, за которой скрылись Брогар и его жена, и постучал в нее. В ответ, разумеется, послышался приглушенный залп ругани.

— Эй, дружище Брогар! — властно окликнул молодой человек. — Миледи желает отдохнуть. Не могли бы вы предоставить ей другую комнату? Она хочет побыть одна.

Вынув из кармана несколько монет, сэр Эндрю многозначительно звякнул ими. Брогар открыл дверь и выслушал, не выходя из обычной апатии, просьбу молодого человека. Однако при виде золота его грубые черты слегка смягчились; вынув трубку изо рта, он прошаркал в комнату и указал на чердак вверху стены.

— Она может подождать там, — буркнул хозяин. — Там удобно, а у меня больше нет комнат.

— Меня это вполне устроит, — по-английски сказала Маргерит сразу поняв преимущества, которые ей давало место на чердаке, скрытое от посторонних взглядов. — Дайте ему денег, сэр Эндрю. Мне будет там достаточно удобно, и я смогу все видеть, оставаясь незамеченной.

Она кивнула Брогару, который снизошел до того, что поднялся на чердак и встряхнул лежавшую на полу соломенную подстилку.

— Умоляю вас, мадам, будьте осторожны, — предупредил сэр Эндрю, когда Маргерит в свою очередь собиралась подняться по ступенькам. — Помните, что это место кишит шпионами. Не открывайте ваше присутствие сэру Перси, пока не удостоверитесь, что вы с ним полностью наедине.

Но говоря это, сэр Эндрю понял, что в его предупреждении нет нужды. Маргерит была спокойна и хладнокровна, не уступая любому мужчине. С ее стороны едва ли можно было опасаться опрометчивых поступков.

— Это я могу легко вам обещать, — ответила молодая женщина. — Я не стану подвергать опасности ни жизнь мужа, ни его планы, заговаривая с ним при посторонних. Не бойтесь, я дождусь удобной возможности и постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы помочь Перси.

Брогар спустился вниз, и Маргерит опять приготовилась подниматься в свое убежище.

— Я не осмеливаюсь поцеловать вам руку, будучи вашим лакеем, мадам, — сказал ей вслед сэр Эндрю. — Не падайте духом! Если я не встречу Блейкни в течение получаса, то вернусь в надежде найти его здесь.

— Да, вы правы. Мы можем себе позволить подождать полчаса. Раньше этого Шовлен здесь вряд ли появится. Да поможет Бог кому-нибудь из нас увидеть за это время Перси. Удачи вам, друг мой! Не бойтесь за меня.

Маргерит легко поднялась по ступенькам, ведущим на чердак. Брогар более не обращал на нее внимания, так что она могла устраиваться, как хочет. Сэр Эндрю наблюдал, как молодая женщина, поднявшись, опустилась на солому. Она задвинула занавески, и он отметил, что расположение и впрямь позволяет ей видеть все, оставаясь незамеченной.

Сэр Эндрю щедро заплатил Брогару, и ворчливому старому трактирщику вроде было незачем выдавать свою гостью. У двери молодой человек снова обернулся и бросил взгляд наверх. Сквозь рваные занавески на него смотрело лицо Маргерит, и он с радостью отметил, что она улыбается. Кивнув ей на прощание, сэр Эндрю вышел в ночь.

 

Глава двадцать четвертая

Смертельная ловушка

Следующая четверть часа пробежала быстро и спокойно. В комнате внизу Брогар убирал стол, готовясь к прибытию очередного гостя.

Наблюдение за этой процедурой сделало времяпрепровождение Маргерит более приятным. Ведь это подобие ужина предназначено Перси! Очевидно, Брогар питал определенное уважение к высокому англичанину, так как он явно старался придать помещению чуть более гостеприимный облик.

Хозяин даже извлек из потайных недр посудного шкафа нечто, похожее на скатерть, а расстелив ее на столе и обнаружив, что она полна дыр, он с сомнением покачал головой и постарался пристроить скатерть так, чтобы скрыть большинство погрешностей.

После этого Брогар достал салфетку, столь же старую и потрепанную, но не слишком грязную, и тщательно протер ею стаканы, ложки и тарелки, которые ставил на стол.

Маргерит не могла сдержать улыбку, глядя на эти приготовления, идущие под аккомпанемент ворчливых ругательств. Ясно, что огромный рост и широкие плечи, а быть может, и вес кулака англичанина внушали страх свободному французскому гражданину, иначе он никогда бы так не хлопотал ради какого-то «sacrrre aristo».

Когда стол был более-менее приготовлен, Брогар посмотрел на него с очевидным удовлетворением. Затем он счистил пыль с одного из стульев уголком блузы, помешал варево в горшке, бросил в огонь вязанку хвороста и неуклюже выбрался из комнаты.

Маргерит осталась наедине со своими мыслями. Расстелив на соломе плащ, она устроилась на нем вполне удобно, так как солома была свежей, а дурные запахи снизу доходили до нее в смягченном виде.

На мгновение молодая женщина ощутила радость, глядя сквозь дырявую занавеску на колченогий стул, рваную скатерть, стакан, тарелку и ложку. Эти убогие и безобразные предметы ожидали Перси; они говорили ей, что он очень скоро будет здесь, и они окажутся наедине в грязной пустой комнате.

Маргерит закрыла глаза, чтобы представить себе это счастье. Еще несколько минут — и она сбежит вниз навстречу мужу, который заключит ее в объятия и поймет, что Маргерит будет рада умереть за него и вместе с ним.

А что затем? Этого она не могла себе представить. Разумеется, Маргерит знала, что сэр Эндрю прав и Перси сделает все, чтобы осуществить задуманное, а она может только предупредить его, чтобы он держался настороже, так как Шовлен следит за ним. А потом он отправится выполнять свою смелую и опасную миссию, и Маргерит не сможет ни словом, ни взглядом попытаться его удержать. Ей придется делать то, что скажет муж; быть может, просто ждать, испытывая невыразимую душевную муку, пока он, возможно, идет навстречу смерти.

Но даже это казалось менее ужасным, чем мысль о том, что Перси никогда не узнает, как она любит его. Правда, такое было не слишком вероятным — ожидающая его грязная комната свидетельствовала, что он скоро должен придти.

Внезапно напряженный слух Маргерит уловил звук приближающихся шагов. Сердце ее подпрыгнуло от радости. Неужели это Перси? Но нет, шаги были более легкими и быстрыми; к тому же, прислушавшись, Маргерит поняла, что к трактиру приближаются двое. Возможно, это просто запоздалые путники, которым хочется выпить вина…

У нее не было времени на размышления, ибо вскоре в дверь властно постучали и в следующий момент ее открыли настежь снаружи.

— Эй, гражданин Брогар! — крикнул громкий и грубый голос.

Маргерит не могла видеть вновь прибывших, но через дырку в занавеске наблюдала за одним из участков комнаты.

Она услышала шаркающие шаги Брогара, когда он вышел из смежной комнаты, бормоча обычные ругательства. Увидев незнакомцев, он застыл посредине комнаты, в пределах поля зрения Маргерит, глядя на них с еще более уничтожающим презрением, чем даже на предыдущих гостей, и бормоча: «Sacrrre soutane!»

Сердце Маргерит, казалось, сразу же перестало биться; ее расширенные глаза устремились на одного из вновь прибывших, который в этот момент шагнул к Брогару. Он был одет в сутану, широкополую шляпу и башмаки с пряжками, как любой французский кюре, но, стоя перед хозяином трактира, пришедший на миг распахнул сутану, продемонстрировав трехцветный шарф официального лица, мгновенно превративший презрение Брогара в раболепие.

При виде этого кюре кровь застыла в жилах Маргерит. Она не могла разглядеть лицо, прикрытое полями шляпы, но костлявые руки, легкая сутулость и характерная осанка не позволяли ей сомневаться в личности гостя. Это был Шовлен!

Охвативший Маргерит ужас был подобен внезапному удару по лицу. От страха перед тем, что могло произойти вскоре, у нее закружилась голова, и ей понадобилось почти сверхчеловеческое усилие, чтобы не упасть в обморок.

— Тарелку супа и бутылку вина, — властно потребовал Шовлен у Брогара, — а потом убирайтесь отсюда, понятно? Я хочу остаться один.

Хозяин повиновался, на сей раз молча и без единого ругательства. Шовлен уселся за стол, приготовленный для высокого англичанина, и Брогар захлопотал вокруг него, наливая суп и вино. Человек, пришедший с Шовленом, которого Маргерит не могла видеть, по-прежнему стоял у двери.

Следуя повелительному жесту Шовлена, Брогар удалился в свою комнатушку, и дипломат кивнул человеку, сопровождавшему его.

В нем Маргерит сразу же узнала Дега, секретаря и доверенного слугу Шовлена, кого она часто видела в былые дни в Париже. Он пересек комнату и несколько секунд внимательно прислушивался у двери, за которой скрылся Брогар.

— Никто не подслушивает? — резко осведомился Шовлен.

— Нет, гражданин.

Маргерит испугалась, что Шовлен велит Дега обыскать помещение — что произойдет, если ее обнаружат, она даже не решалась представить. К счастью, Шовлен предпочел поискам шпионов разговор с секретарем, которого он подозвал к себе.

— Что с английской шхуной? — спросил он.

— После захода солнца, — ответил Дега, — она направилась на запад, к мысу Гри-Не.

— Отлично! — пробормотал Шовлен. — А что сказал капитан Жютле?

— Он заверил меня, что все распоряжения, которые вы отправили ему на прошлой неделе, в точности выполнены. Все дороги, ведущие к этому месту, патрулируются ночью и днем; берег и скалы обысканы и строго охраняются.

— Ему известно, где находится хижина папаши Бланшара?

— Нет, гражданин, никто вроде бы не слыхал такого названия. Конечно, по всему берегу полно рыбачьих хижин, но…

— Ладно. Как насчет сегодняшней ночи? — нетерпеливо прервал Шовлен.

— Дороги и берег патрулируются как обычно, гражданин, и капитан Жютле ожидает дополнительных приказов.

— Тогда немедленно возвращайтесь к нему и скажите, чтобы он послал подкрепления ко всем патрулям — особенно к тем, которые на берегу, понятно?

Шовлен говорил резко и лаконично; каждое его слово звучало для Маргерит подобно похоронному звону по ее радостным надеждам.

— Часовые, — продолжал Шовлен, — должны тщательно проверять любого, передвигающегося пешком, верхом или в повозке по дороге или берегу. Особенно им следует быть внимательными, если они увидят высокого иностранца. Более подробные описания давать нет смысла, так как он несомненно будет переодет, но рост ему полностью скрыть не удастся, разве только с помощью сутулости. Ясно?

— Абсолютно ясно, гражданин, — ответил Дега.

— Как только кто-нибудь из часовых завидит незнакомца, двое из них должны держать его в поле зрения. Тот, кто потеряет из виду высокого иностранца, заплатит жизнью за свою оплошность. Один патрульный пусть скачет сюда и доложит мне. Понятно?

— Все понятно, гражданин.

— Хорошо. Сейчас же отправляйтесь к Жютле. Проследите, чтобы подкрепления отправили на все посты, а потом попросите у капитана еще полдюжины людей и возвращайтесь с ними сюда. Я жду вас через десять минут. Идите!

Отдав честь, Дега направился к двери.

Когда охваченная ужасом Маргерит слушала указания Шовлена подчиненному, весь план поимки Алого Пимпернеля стал ей полностью ясен. Шовлен хотел, чтобы беглецы, считая себя в безопасности, ожидали в своем тайном убежище прибытия Перси. Алый Пимпернель должен быть окружен и пойман на месте преступления, в процессе помощи роялистам, являющимся изменниками республики. Таким образом, если его арест поднимет шум за границей, даже британское правительство не сможет легально заявить протест; за соучастие в заговоре с врагами республики Франция вправе приговорить его к смерти.

Спасение казалось невозможным. Все дороги патрулировались и охранялись, капкан был расставлен, и паутина все туже стягивалась вокруг дерзкого заговорщика, чья сверхъестественная изобретательность теперь вряд ли могла спасти его.

Дега уже уходил, когда Шовлен вновь подозвал его.

Маргерит спрашивала себя, какие новые дьявольские планы он построил, чтобы завлечь в ловушку храбреца, действующего в одиночку против многочисленных врагов? Когда Шовлен повернулся к Дега, она на момент смогла увидеть его лицо, скрываемое до того широкополой шляпой. Худая физиономия и маленькие глазки отражали такую смертельную ненависть и дьявольскую злобу, что в сердце Маргерит исчезла всякая надежда, ибо она поняла, что от этого человека не приходится ожидать милосердия.

— Я забыл кое-что, — сказал Шовлен, с жестоким удовлетворением потирая руки с пальцами, походившими на птичьи когти. — Высокий иностранец может оказать сопротивление. Но стрелять следует только в крайнем случае. Я хочу, чтобы его взяли живым… по возможности.

Он засмеялся, как, по словам Данте , дьяволы смеются при виде мучений грешников. Маргерит полагала, что она уже перенесла полный набор страданий и ужасов, какие только может выдержать человеческое сердце, но теперь, когда Дега ушел из дома, и она осталась в грязной комнате наедине с этим монстром, ей казалось, что все предыдущие муки — ничто по сравнению с этой. Шовлен продолжал усмехаться сам себе и потирать ладони в предвкушении триумфа.

Он имел основания торжествовать — планы были отлично продуманы. Не оставалось никакой лазейки, сквозь которую мог спастись отважный и хитрый Алый Пимпернель. Все дороги охранялись, каждый уголок находился под наблюдением, а где-то на берегу, в одинокой хижине, маленькая группа людей ожидала своего спасителя, идущего навстречу смерти — даже хуже, чем смерти! Этот демон в одеянии священника не позволит храброму человеку погибнуть легко и быстро, словно солдат на посту.

Шовлен жаждал заполучить в свои руки коварного врага, так долго дурачившего его, восторжествовать над ним, насладиться его падением, подвергнуть его всем душевным и умственным страданиям, которые только способна изобрести смертельная ненависть. Храброму орлу, попавшему в клетку и лишенному крыльев, предстояло терпеть укусы крысы. И она, его любящая жена, приведшая мужа к этому состоянию, ничего не могла сделать для его спасения.

Ничего, кроме надежды умереть рядом с ним и успеть сказать, что вся ее любовь — глубокая, искренняя и страстная — целиком принадлежит ему!

Шовлен снял шляпу, и Маргерит стали видны очертания его худого профиля и острого подбородка, когда он склонился над тарелкой супа. Он явно был доволен собой и ожидал событий с полнейшим спокойствием, казалось, даже испытывая удовольствие от скудной пищи Брогара. Маргерит спрашивала себя, сколько же ненависти может таить одно человеческое существо против другого.

Внезапно, наблюдая за Шовленом, она услышала звук, превративший ее сердце в камень, хотя сам по себе этот звук едва ли мог внушать ужас. Чей-то веселый голос напевал: «Боже, храни короля!»

 

Глава двадцать пятая

Орел и лиса

Маргерит затаила дыхание; она чувствовала, что время словно остановилось. Веселую песню пел ее муж. Шовлен также услышал ее; бросив быстрый взгляд на дверь, он поспешно нахлобучил на голову широкополую шляпу.

Голос приближался; на секунду Маргерит охватило жгучее желание сбежать вниз, выскочить из комнаты и, чего бы это ни стоило, прервать песню и заставить певца спасать свою жизнь, пока еще не слишком поздно. Она вовремя подавила в себе этот импульс. Шовлен не дал бы ей даже добраться до двери, а к тому же Маргерит не была уверена, что рядом нет солдат, которых он мог окликнуть. Ее порыв способен погубить человека, которого она стремится спасти.

«Долго царствуй над нами. Боже, храни короля!» — все громче раздавалось пение. В следующий момент дверь распахнулась, и на несколько секунд воцарилось мертвое молчание.

Дверь находилась вне поля зрения Маргерит, и она, едва дыша, пыталась представить себе происходящее.

Перси Блейкни, конечно, сразу же заметил сидящего за столом кюре, но его колебания длились недолго. Маргерит увидела его высокую фигуру, шагающую по комнате, и услышала громкий веселый голос.

— Эй, кто-нибудь! Куда девался этот болван Брогар?

На Перси был все тот же великолепный костюм для верховой езды, который он носил, прощаясь с Маргерит; дорогое мехельнское кружево воротника и манжет выглядело безукоризненно; руки сверкали белизной; светлые волосы были аккуратно причесаны; изящным и небрежным жестом он поднес к глазам лорнет. Казалось, что сэр Перси Блейкни, баронет, явился на прием под открытым небом, устраиваемый принцем Уэльским, а не в ловушку, расставленную для него смертельным врагом.

Он стоял посреди комнаты, пока Маргерит, парализованная ужасом, не смела вздохнуть.

Каждую секунду она ожидала, что Шовлен подаст сигнал, комната наполнится солдатами, и ей ничего не останется, как бежать вниз и помогать Перси подороже продать свою жизнь. Маргерит еле удерживалась, чтобы не закричать:

— Беги, Перси — это твой враг! Беги, пока не поздно!

Но у нее все равно не хватило бы на это времени, так как в следующий момент Блейкни спокойно подошел к столу и весело похлопал кюре по спине.

— Черт возьми! Никогда не думал встретить вас здесь, мсье… э-э… Шовлен!

Шовлен чуть не подавился супом. Его тощая физиономия побагровела, и только приступ кашля помог хитрому дипломату скрыть самое большое изумление, какое он когда-либо испытывал. Неожиданная дерзость противника поставила его в затруднительное положение.

Очевидно, Шовлен не удосужился расставить вокруг таверны солдат. Блейкни, несомненно, догадался об этом, и его изобретательный ум уже составил план, как обернуть на пользу эту внезапную встречу.

Маргерит не шевелилась. Она дала сэру Эндрю торжественное обещание не говорить с мужем при посторонних, и у нее хватило выдержки не вмешиваться в его действия. Но сидеть на чердаке и наблюдать за Шовленом и сэром Перси было тяжким испытанием. Маргерит слышала, как Шовлен давал распоряжения о патрулировании на дорогах, и знала, что если Перси сейчас уйдет из «Серой кошки», то в каком бы направлении он ни двинулся, его быстро заметит кто-нибудь из людей капитана Жютле. С другой стороны, если Перси останется здесь, то его застанет Дега с шестью солдатами, которых потребовал Шовлен.

Ловушка вот-вот захлопнется, а Маргерит могла только сидеть и смотреть на это. Двое мужчин внешне являли собой полную противоположность друг другу, и Шовлен обнаруживал явные признаки страха. Маргерит знала его достаточно хорошо и понимала, что происходит в его уме. Шовлен не боялся за себя лично, хотя находился наедине с человеком, обладавшим недюжинной силой и безудержной смелостью. Ради пользы дела он бы мог вступить в опасную схватку, но опасался, что если здоровяк-англичанин выведет его из строя, то у него будет больше шансов на опасение. Подчиненные Шовлена могли не добиться успеха в поимке Алого Пимпернеля, не будучи руководимыми коварным и проницательным умом их начальника, которого вдохновляла смертельная ненависть.

Однако в данный момент представителю французского правительства, очевидно, было нечего опасаться своего могучего противника, который с добродушным и глупым смехом похлопывал его по спине.

— Простите, что напугал вас, — продолжал сэр Перси. — Один мой друг умер, подавившись ложкой супа!.. Что за скверная дыра, не так ли? Вы не возражаете? — добавил он, садясь за стол и придвигая к себе супницу. — Этот болван Брогар, наверное, заснул!

Блейкни невозмутимо налил себе тарелку супа и стакан вина.

Маргерит интересовало, не станет ли Шовлен, воспользовавшись отличной маскировкой, утверждать, что Блейкни обознался. Но дипломат был слишком умен для подобного опрометчивого шага. Придя в себя, он любезно протянул руку.

— Очень рад вас видеть, сэр Перси! Вы должны извинить меня — я думал, что вы находитесь по другую сторону пролива и едва не задохнулся от неожиданности.

— Вам незачем извиняться — это вполне естественно, мсье… э-э… Шамбертен, — добродушно откликнулся сэр Перси,

— Простите, Шовлен.

— Прошу прощения тысячу раз! Ну, разумеется, Шовлен! Просто я никогда не был силен в иностранных фамилиях…

Он продолжал спокойно есть суп, словно единственной целью его поездки в Кале был ужин в грязной гостинице в компании своего архиврага.

Маргерит спрашивала себя, почему Перси не выведет из строя тщедушного француза одним ударом. Несомненно, подобные мысли мелькали у него в голове, так как в его ленивом взгляде появлялись угрожающие огоньки, когда он останавливался на тощей фигуре Шовлена, который уже полностью взял себя в руки и также ел суп.

Но проницательный ум Алого Пимпернеля, позволивший ему осуществить столько дерзких предприятий, удерживал его от ненужного риска. Таверна, возможно, кишела шпионами, а хозяин мог находиться на жаловании у Шовлена. На крик дипломата двадцать человек могли наброситься на Блейкни и схватить его, прежде чем ему удастся спастись или хотя бы предупредить беглецов. Он не мог рисковать, ибо дал слово спасти этих людей и должен был его сдержать. Болтая и ужиная, сэр Перси продолжал строить планы, в то время как на чердаке несчастная женщина ломала голову над тем, как ей поступить, и еле сдерживалась, чтобы не броситься вниз, но боялась воспрепятствовать его намерениям.

— Я не знал, — любезно заметил Блейкни, — что вы состоите в духовном звании.

— Я… э-э… хм!.. — запинаясь, произнес Шовлен. Дерзкое спокойствие противника явно выводило его из равновесия.

— Но я все равно узнал вас, — продолжал сэр Перси, наливая себе еще один стакан вина, — хотя парик и шляпа вас здорово изменили!.. Вас не обижают мои слова? Я чертовски плохо выражаю свои мысли…

— Что вы, нисколько не обижают. Надеюсь, леди Блейкни в добром здравии? — спросил Шовлен, поспешно меняя тему разговора.

Блейкни доел суп, выпил стакан вина и, как показалось Маргерит, окинул комнату быстрым взглядом.

— Да, благодарю вас, — сухо ответил он наконец. Последовала пауза, в течение которой Маргерит наблюдала за двумя противниками, очевидно, мысленно примерявшимися друг к другу. Лицо Перси находилось от нее на расстоянии менее десяти ярдов. Теперь она уже не испытывала неудержимое желание открыть ему свое присутствие. Мужчина, способный так великолепно играть роль в опаснейшей ситуации, не нуждается в том, чтобы женщина предупреждала его о необходимости соблюдать осторожность.

Глядя на мужа сквозь дырявую занавеску, Маргерит теперь ясно ощущала таящиеся за его красивым лицом, ленивым взглядом и глуповатой улыбкой силу, энергию и изобретательность, за которые так почитали Алого Пимпернеля его последователи. «Нас девятнадцать человек, готовых отдать жизнь за вашего мужа, леди Блейкни», — сказал ей сэр Эндрю, и Маргерит теперь понимала то завораживающее действие, которое оказывал Перси на своих друзей. Разве не очаровал он точно так же ее сердце и воображение?

Шовлен, пытавшийся скрыть нетерпение любезными манерами, бросил взгляд на часы. Через две-три минуты вернется Дега, и нахальный англичанин окажется в надежных руках шести лучших солдат капитана Жютле.

— Вы едете в Париж, сэр Перси? — спросил он.

— Черт возьми, нет! — со смехом ответил Блейкни. — Не дальше Лилля — Париж теперь для меня слишком неудобное место, мсье Шамбертен… прошу прощения, Шовлен.

— Едва ли такое неудобное для англичанина, вроде вас, сэр Перси, — иронически заметил Шовлен, — который не интересуется происходящими там конфликтами.

— Еще бы! Какое мне до них дело, да и наше правительство вроде как на вашей стороне. Старина Питт так робок, что и мухи не обидит… Вы спешите, сэр, — добавил он, так как Шовлен снова посмотрел на часы. — Возможно, у вас свидание. Умоляю не обращать на меня внимания. Мое время принадлежит мне.

Сэр Перси встал из-за стола и придвинул стул к очагу. Снова Маргерит захотелось спуститься к нему, ибо время шло, и в любой момент мог вернуться Дега с солдатами. Перси не знает об этом, а она чувствует себя такой беспомощной!

— Я не спешу, — любезно продолжал Блейкни, — но не хочу торчать дольше, чем этого требует необходимость, в такой Богом забытой дыре! Но, сэр, — добавил он, когда Шовлен в третий раз исподтишка глянул на часы, — ваши часы не станут идти быстрей оттого, что вы на них постоянно смотрите. Быть может, вы ожидаете друга?

— Да… друга.

— Надеюсь, не даму, мсье аббат? — расхохотался Блейкни. — Ведь святая церковь этого не позволяет… Но лучше вам подойти к огню, а то становится чертовски холодно.

Сэр Перси толкнул каблуком сапога дрова в очаге, заставив их весело затрещать. Казалось, он никуда не спешит и не сознает грозящей ему опасности. Блейкни придвинул к очагу еще один стул, и Шовлен, сдерживая нетерпение, уселся на него в такой позе, чтобы держать дверь в поле зрения. Дега отсутствовал уже четверть часа. Маргерит не сомневалась, что как только он вернется, Шовлен, отбросив планы, касающиеся беженцев, тотчас же арестует дерзкого Алого Пимпернеля.

— Эй, мсье Шовлен! — весело заговорил последний. — А у вашего друга хорошенькая мордашка? Эти француженки иногда чертовски привлекательны… Впрочем, незачем спрашивать, — добавил он, снова подойдя к столу. — В вопросах вкуса с церковью трудно состязаться…

Шовлен не слушал. Он не отрывал взгляд от двери, сквозь которую вскоре должен был появиться Дега. Мысли Маргерит тоже устремились к двери, ибо ее слух внезапно уловил в ночной тишине звуки приближающихся мерных шагов нескольких человек.

Несомненно, это Дега с солдатами. Через три минуты они будут здесь, а еще спустя три минуты случится ужасное: отважный орел угодит в ловушку, расставленную хорьком! Теперь пришло время с криком бежать вниз, но она не осмеливалась сделать это, ибо, слушая шаги приближающихся солдат, наблюдала за каждым движением Перси. Он стоял у стола, на котором были разбросаны остатки ужина, тарелки, стаканы, ложки, горшочки с солью и перцем. Повернувшись спиной к Шовлену, Блейкни продолжал свою пустую болтовню, тем временем вытащив из кармана табакерку и быстро высыпав в нее содержимое горшочка с перцем.

— Вы что-то сказали, сэр? — обернулся он к Шовлену.

Француз был слишком поглощен звуками приближающихся шагов, чтобы обращать внимание на действия своего хитроумного противника. Он старался выглядеть спокойным перед долгожданным триумфом.

— Нет, — откликнулся Шовлен. — Это вы что-то говорили, сэр Перси.

— Я говорил, — сказал Блейкни, подходя к сидящему у огня Шовлену, — что один еврей на Пиккадилли продал мне самый лучший табак, какой я когда-либо пробовал. Не окажете мне честь, мсье аббат?

Он стоял рядом со своим архиврагом и с обычным легкомысленным и debonnaire видом протягивал ему табакерку.

Шовлен, сказавший однажды Маргерит, что повидал в своей жизни немало трюков, на сей раз ничего не заподозрил. Прислушиваясь к быстро приближающимся шагам и косясь на дверь, сквозь которую должны были войти Дега с солдатами, убаюканный притворной беспечностью манер дерзкого англичанина, он даже отдаленно не мог представить себе трюк, который проделывали с ним.

Шовлен взял понюшку табаку.

Только тот, кто хоть раз по ошибке втягивал в нос перец, может понять, в какое безнадежное состояние приводит любого подобная понюшка.

Шовлену показалось, как будто его голова взорвалась; он не переставал чихать, ослепнув, оглохнув и онемев на несколько секунд. Этих секунд оказалось достаточно, чтобы Блейкни спокойно и без всякой спешки надел шляпу, положил на стол несколько монет и вышел из комнаты.

 

Глава двадцать шестая

Еврей

Маргерит понадобилось время, чтобы прийти в себя. Все случившееся заняло менее минуты, а Дега с солдатами находились еще на расстоянии двухсот ярдов от «Серой кошки».

Когда она поняла, что произошло, ее сердце наполнили радость и удивление ловкостью и изобретательностью Перси. Шовлен до сих пор был куда более беспомощен, чем если бы он получил удар кулаком, так как он не мог ни видеть, ни слышать, ни говорить, в то время как его хитрый противник выскользнул у него из рук.

Блейкни ушел, очевидно, намереваясь присоединиться к беглецам в хижине папаши Бланшара. Благодаря беспомощности Шовлена, Алого Пимпернеля не схватили Дега и его солдаты. Но все дороги и берег охранялись, и каждый посторонний сразу же будет замечен. Тем более Перси в его нарядном костюме не удастся уйти далеко.

Теперь Маргерит упрекала себя, что не спустилась к мужу со словами любви и предупреждения, в котором он, видимо, все-таки нуждался. Он ведь не мог знать о приказах, отданных Шовленом с целью его поимки, и, возможно, в этот момент…

Но прежде чем эти ужасные мысли приняли в ее мозгу конкретные очертания, она услыхала бряцание оружия у двери и команду Дега «Стой!», адресованную его подчиненным.

Шовлен отчасти пришел в себя: он стал чихать менее неистово и попытался подняться на ноги. Ему удалось добраться до двери как раз в тот момент, когда в нее постучал Дега.

Открыв дверь, Шовлен, прежде чем чихнуть в очередной раз, и не дав Дега произнести ни слова, быстро заговорил:

— Высокий иностранец… Кто-нибудь из вас видел его?

— Где, гражданин? — с удивлением спросил Дега.

— Здесь! Не прошло и пяти минут, как он вышел через эту дверь!

— Мы никого не видели, гражданин! Луна еще не взошла, и…

— И вы опоздали ровно на пять минут, приятель, — прервал его Шовлен, едва сдерживая бешеный гнев.

— Гражданин… Я…

— Я знаю, вы следовали моим распоряжениям, — нетерпеливо перебил Шовлен, — но вы выполняли их слишком долго. К счастью, особой беды не произошло, иначе вам пришлось бы плохо, гражданин Дега.

Дега немного побледнел, почувствовав гнев, кипевший в его начальнике.

— Высокий иностранец, гражданин… — начал он, запинаясь.

— …был здесь в этой комнате пять минут назад, ужинал за этим столом. Черт бы побрал его наглость! По вполне понятным причинам я не осмелился задерживать его в одиночку. Брогар слишком глуп, а проклятый англичанин силен, как бык! В итоге ему удалось ускользнуть под вашим носом.

— Он не может уйти далеко, оставаясь незамеченным, гражданин. Капитан Жютле послал сорок человек укрепить патрули; двадцать из них отправились на берег. Он снова заверил меня, что наблюдение велось весь день, и ни один посторонний не мог незаметно пробраться на берег или сесть в лодку.

— Отлично! Люди знают, что им делать?

— Они получили точные приказы, гражданин, и я сам говорил с солдатами, которых послали в качестве подкрепления. Они должны незаметно следовать за любым посторонним, которого увидят, особенно если он высокий или сутулится, чтобы скрыть свой рост.

— И, разумеется, ни в коем случае не задерживать этого человека, — энергично добавил Шовлен. — Алый Пимпернель легко выскользнет из неловких пальцев. Нам нужно позволить ему добраться до хижины папаши Бланшара, окружить ее и захватить его.

— Солдаты это понимают, гражданин, и знают, что как только высокий незнакомец будет замечен, один человек должен вернуться и доложить об этом вам.

— Совершенно верно, — подтвердил Шовлен, довольно потирая руки.

— У меня есть новости для вас, гражданин.

— Какие?

— Примерно, три четверти часа назад высокий англичанин долго беседовал с евреем по имени Рейбен, живущим в нескольких шагах отсюда.

— Ну? — нетерпеливо осведомился Шовлен.

— Разговор шел о лошади и повозке, которые хотел нанять высокий англичанин, и которые должны быть готовы для него к одиннадцати часам.

— Сейчас уже больше одиннадцати. Где живет этот Рейбен?

— В нескольких минутах ходьбы от этого дома.

— Пошлите одного из солдат узнать, уехал ли высокий незнакомец в повозке Рейбена.

— Слушаюсь, гражданин!

Дега дал распоряжения одному из своих людей. Ни единое слово беседы между ним и Шовленом не ускользнуло от ушей Маргерит, наполняя ее сердце безнадежностью и мрачными предчувствиями.

Она проделала весь путь сюда с твердой уверенностью, что ей удастся помочь мужу, но пока что она смогла только наблюдать с болью в сердце за паутиной, в которую вот-вот попадет отважный Алый Пимпернель.

Он не мог сделать и нескольких шагов, оставаясь незамеченным. Беспомощность Маргерит наполняла ее чувством горького разочарования. Возможность оказания даже самой слабой поддержки мужу свелась почти к нулю, и она могла надеяться лишь разделить его судьбу, какой бы страшной она ни была.

В настоящий момент шанс увидеть Перси снова казался весьма слабым. Все же Маргерит решила не спускать глаз с его врага, надеясь, что пока она держит Шовлена в поле зрения, у Перси еще есть надежда на спасение.

Дега оставил Шовлена мрачно шагавшим взад-вперед по комнате и стал ждать снаружи солдата, которого отправил на поиски Рейбена. В течение этих нескольких минут Шовлена переполняло нетерпение. Он уже не доверял никому; последний трюк Алого Пимпернеля заставил его сомневаться в успехе, если только он сам не будет наблюдать за всем и лично руководить арестом дерзкого англичанина.

Примерно пять минут спустя Дега вернулся в сопровождении старого еврея в грязном и поношенном длиннополом кафтане с жирными пятнами на плечах. Рыжие волосы с пейсами по обеим сторонам лица, какие носят польские евреи, пронизывали седые пряди; грязные щеки и подбородок придавали ему отталкивающий вид. Осанка его отличалась сгорбленностью, которую приобрели представители его расы в течение многих веков преследований и унижений, прежде чем в вопросах веры наступили свобода и равенство; он шел следом за Дега характерной походкой, свойственной континентальным еврейским торговцам вплоть до наших дней.

Шовлен, разделявший предубеждения большинства французов в отношении презираемой нации, оставался на почтительном расстоянии от еврея. Все трое стояли под висящей на потолке лампой, в поле зрения Маргерит.

— Это тот человек? — осведомился Шовлен.

— Нет, гражданин, — ответил Дега. — Рейбена не нашли, так что его повозка, очевидно, уехала с незнакомцем, но этот человек вроде бы знает кое-что, что хотел бы сообщить за вознаграждение.

Шовлен с брезгливостью отвернулся от стоящего перед ним малопривлекательного представителя рода человеческого.

Еврей робко и терпеливо ожидал, опираясь на толстую сучковатую палку, пока его превосходительство соизволит задать ему вопрос; заляпанная жиром широкополая шляпа отбрасывала тени на его грязную физиономию.

— Этот гражданин сказал мне, — властно заговорил Шовлен, — что ты знаешь что-то о моем друге, высоком англичанине, с которым я хотел бы встретиться… Morbleu! Держись от меня подальше! — поспешно добавил он, когда еврей шагнул вперед.

— Да, ваше превосходительство, — ответил еврей, заметно шепелявя, что выдавало его восточное происхождение. — Этим вечером я и Рейбен Гольдштейн встретили высокого англичанина на дороге, неподалеку отсюда.

— Вы говорили с ним?

— Он говорил с нами, ваше превосходительство. Англичанин спросил, не может ли он нанять лошадь и повозку, чтобы поехать по дороге в Сен-Мартен, к месту, куда ему нужно добраться ночью.

— Что вы ответили?

— Я — ничего, — обиженно ответил еврей. — А вот Рейбен Гольдштейн, этот проклятый предатель, сын Велиала…

— Короче! — грубо прервал его Шовлен.

— Когда я уже собирался предложить богатому англичанину свою лошадь и повозку, Рейбен вылез вперед и подсунул ему свою полуголодную клячу и сломанную телегу!

— И что же сделал англичанин?

— Он вытащил из кармана горсть золотых, показал их этому потомку Вельзевула и сказал, что отдаст все монеты ему, если только лошадь и повозка будут приготовлены для него к одиннадцати.

— И, конечно, они были приготовлены?

— Ну, в некотором роде, ваше превосходительство. Кляча Рейбена хромала, как всегда, и сначала вообще не хотела двигаться с места, пока не получила несколько пинков, — сказал еврей, злорадно усмехаясь.

— Но все-таки они уехали?

— Да, уехали, примерно пять минут назад. Ну и глуп же этот англичанин! Неужели он не понял, что на клячу Рейбена полагаться нельзя?

— А если у него не было выбора?

— Как это не было, ваше превосходительство, — запротестовал еврей скрипучим голосом. — Разве я не повторял ему несколько раз, что моя повозка куда удобнее, а моя кобыла довезет его быстрее, чем рейбеновский мешок с костями? Но он не слушал! Рейбен завзятый лжец, но умеет уговаривать, вот он и убедил незнакомца. Если он спешил, то лучше бы потратил деньги, наняв мою повозку.

— Значит, у тебя тоже есть лошадь и повозка? — осведомился Шовлен…

— Да, есть, и если вашему превосходительству нужно куда-нибудь поехать…

— Ты случайно не знаешь, куда отправился мой друг в повозке Рейбена Гольдштейна?

Еврей задумчиво почесал грязный подбородок. Сердце Маргерит бешено колотилось. Услышав вопрос, она с беспокойством посмотрела на еврея, но его лицо скрывали поля шляпы. Однако, она чувствовала, что он держит судьбу Перси в своих длинных и грязных руках.

Последовала длительная пауза. Шовлен нетерпеливо хмурился, глядя на стоящую перед ним согбенную фигуру. Наконец, еврей медленно запустил руку в нагрудный карман и извлек из его глубин несколько серебряных монет.

— Это дал мне высокий англичанин, когда уезжал с Рейбеном, за то, чтобы я держал язык за зубами по поводу его дел…

Шовлен раздраженно пожал плечами.

— Сколько здесь? — спросил он,

— Двадцать франков, ваше превосходительство, — ответил еврей, — а я всю свою жизнь был честным человеком!

Шовлен без дальнейших комментариев вынул из кармана несколько золотых и позвенел ими в ладони.

— Сколько, по-твоему, золотых монет у меня в руке? — осведомился он.

Очевидно, Шовлен решил не запугивать еврея, а расположить его к себе, так как его поведение внезапно стало любезным. Несомненно, он опасался, что угроза гильотины и другие подобные методы окончательно собьют беднягу с толку, и предпочел действовать с помощью подкупа.

Еврей бросил быстрый взгляд на золото в руке собеседника.

— По крайней мере, пять, ваше превосходительство, — угодливо ответил он.

— Этого достаточно, чтобы развязать твой честный язык?

— Что желает узнать ваше превосходительство?

— Могут ли твои лошадь и повозка доставить меня туда, где я могу встретить своего друга — высокого англичанина, уехавшего в повозке Рейбена Гольдштейна?

— Моя повозка подберет вашу честь здесь, когда вам будет угодно.

— И отвезет к хижине папаши Бланшара?

— Ваша честь догадались? — изумленно воскликнул еврей.

Ты знаешь это место/

— Знаю, ваша честь.

— Какая дорога туда ведет?

— Сен-Мартенская дорога, ваша честь, и тропинка к скалам.

— Ты знаешь дорогу? — резко повторил Шовлен.

— Каждый камень и каждую травинку, ваша честь, — ответил еврей.

Шовлен молча бросил пять золотых еврею, который, опустившись на четвереньки, стал собирать их. Одна монета закатилась под посудный шкаф, и ему пришлось потрудиться, чтобы достать ее. Шовлен спокойно ожидал, пока старик ползал по полу.

— Скоро ты можешь приготовить лошадь и повозку? — спросил Шовлен, когда еврей, наконец, поднялся.

— Они уже готовы, ваша честь.

— Где?

— В десяти метрах от этой двери. Быть может, ваше превосходительство соизволит посмотреть?

— Незачем мне смотреть. Далеко ты можешь меня отвезти?

— К самой хижине папаши Бланшара, ваша честь, и дальше, чем кляча Рейбена отвезла вашего друга. Я уверен, что не проехав и двух лье, мы наткнемся на этого подлеца Рейбена и его повозку с высоким иностранцем, которая сломалась на дороге.

— А ближайшая деревня далеко отсюда?

— Микелон находится меньше чем в трех лье по дороге, по которой поехал англичанин.

— Значит, он мог достать другую повозку, если хотел ехать дальше?

— Мог — если только добрался до деревни.

— А ты сумеешь добраться?

— Ваше превосходительство желает попробовать? — спросил еврей.

— Таково мое намерение, — ответил Шовлен. — Но помни: если ты меня обманул, то я велю двум самым крепким своим солдатам так избить тебя, чтобы вышибить дух из твоего скрюченного тела. Если же мы найдем моего друга — высокого англичанина — на дороге или в хижине папаши Бланшара, то ты получишь еще десять золотых. Согласен?

Еврей вновь задумчиво почесал подбородок, глядя на монеты, которые держал в руке, на своего сурового собеседника и на Дега, молча стоявшего рядом. После паузы он решительно произнес:

— Согласен.

— Тогда жди снаружи, — сказал Шовлен, — и помни о своем обещании, потому что я о своем не забуду.

Отвесив униженный поклон, старый еврей, шаркая, вышел из комнаты. Шовлен казался довольным разговором, так как потирал руки, что являлось его обычным жестом злобного удовлетворения.

— Мои плащ и сапоги, — приказал он Дега.

Тот подошел к двери и, очевидно, отдал соответствующее распоряжение, так как вскоре вошел солдат, неся плащ, сапоги и шляпу Шовлена.

Дипломат снял сутану, под которой носил обтягивающие штаны и жилет, и начал переодеваться.

— Тем временем вы, гражданин, — обратился он к Дега, — как можно скорее возвращайтесь к капитану Жютле, скажите ему, чтобы он предоставил вам еще двенадцать человек и отправляйтесь с ними по Сен-Мартенской дороге, где, надеюсь, догоните повозку еврея, в которой буду находиться я. Если не ошибаюсь, в хижине папаши Бланшара вскоре предстоит жаркое дело. Мы закончим там нашу игру, потому что у Алого Пимпернеля хватило наглости или глупости — не знаю, чего именно, — придерживаться первоначальных планов. Он намерен встретиться с графом де Турней, Сен-Жюстом и другими предателями, хотя я думал, что ему пришлось отказаться от этой затеи. Когда мы обнаружим их, это будет группа отчаянных людей, загнанных в угол. Думаю, что некоторые из наших солдат окажутся hors de combat . Роялисты — отличные фехтовальщики, а англичанин дьявольски хитер и выглядит очень сильным. Вы с вашими людьми можете следовать рядом с повозкой по Сен-Мартенской дороге, через Микелон. Англичанин будет впереди нас и едва ли станет оглядываться назад.

Давая эти краткие указания, Шовлен успел изменить облик. Наряд священника был отброшен, и он снова облачился в темный обтягивающий костюм.

— Я передам в ваши руки интересного пленника, — с усмешкой промолвил Шовлен, взяв под руку Дега с несвойственной ему фамильярностью и направившись с ним к двери. — Мы не станем убивать его на месте, не так ли, дружище Дега? Если не ошибаюсь, хижина папаши Бланшара находится в уединенном месте на берегу, а нашим ребятам понравится забава с раненой лисицей. Тщательно отберите среди ваших людей тех, которые будут наслаждаться этим развлечением. Мы должны позаботиться, чтобы Алый Пимпернель несколько сморщился и увял, покуда, наконец… — Он сделал выразительный жест, сопроводив его злобным смехом, который наполнил душу Маргерит леденящим ужасом, и вышел из комнаты вместе с секретарем.

 

Глава двадцать седьмая

По следу

Маргерит Блейкни не колебалась ни минуты. Звуки шагов снаружи «Серой кошки» замерли в ночной тишине. Она слышала, как Дега дал распоряжение солдатам и затем направился к форту, чтобы получить у капитана еще дюжину людей. Шестерых было явно недостаточно для того, чтобы поймать дерзкого англичанина, чья хитрость казалась еще опасней его храбрости и силы.

Через несколько минут Маргерит вновь услышала хриплый голос еврея, очевидно, покрикивавшего на свою клячу, а затем скрип колес и шум повозки на ухабистой дороге.

Внутри таверны было тихо. Брогар и его жена, напуганные Шовленом, не подавали признаков жизни, надеясь, что о них забыли. Маргерит не слышала даже привычных залпов ругани.

Подождав еще минуты две, она тихо спустилась вниз, завернулась в плащ и выскользнула из таверны.

Ночь была достаточно темной, чтобы скрыть из виду фигуру молодой женщины, в то время как ее острый слух ловил звуки повозки на дороге впереди. Маргерит надеялась держаться в тени канавы, идущей вдоль дороги, чтобы ее не заметили люди Дега, когда они ее догонят, или патрульные, очевидно, все еще продолжающие дежурство.

Так она вступила в последнюю стадию своего путешествия — одна, ночью и пешком. Ей предстояло пройти почти три лье до Микелона и еще неизвестно сколько до хижины папаши Бланшара, которая Бог знает где находится.

Кляча еврея не могла передвигаться быстро, и Маргерит не сомневалась, что несмотря на усталость, вызванную долгим нервным напряжением, ей удастся догнать повозку, учитывая, что бедное и наверняка полуголодное животное будет вынуждено часто отдыхать. Холмистая дорога, идущая на некотором расстоянии от моря, окаймлялась с обеих сторон кустарником и низкорослыми деревьями с чахлой осенней листвой и ветками, казавшимися в полумраке волосами призраков, которые развевал непрекращающийся ветер.

К счастью, луна не проявляла желания выходить из-за туч, и Маргерит, державшаяся на обочине за линией кустарника, была надежно скрыта от посторонних взглядов. Вокруг царила тишина, лишь вдалеке нарушаемая шумом моря, подобным тихому стону.

Воздух был свежим и насыщенным запахом морской соли. После вынужденного бездействия в грязной и зловонной таверне Маргерит упивалась ароматами осенней ночи и отдаленным меланхоличным рокотом волн. Ей доставили бы невыразимое наслаждение тишина и покой этого одинокого места, лишь изредка нарушаемый печальным криком чайки или скрипом колес на дороге, если бы ее сердце не переполняли мрачные предчувствия и тревога за человека, ставшего для нее самым дорогим существом на свете.

Ноги Маргерит скользили по травянистой почве, так как ей казалось более безопасным не идти в центре дороги. Она считала, что лучше особенно не приближаться к повозке — в ночной тишине скрип колес служил вполне достаточным ориентиром.

Кругом не было видно ни души. Позади, где остался Кале, мерцало несколько тусклых огоньков, но на дороге не было никаких признаков человеческого жилья — даже убогой хижины рыбака или лесоруба. Справа вдалеке, под обрывом утеса, начинающийся прилив с глухим бормотанием атаковал каменистый берег, а спереди доносился скрип повозки, везущей безжалостного врага к его триумфу.

Маргерит думала о том, в каком месте этого пустынного побережья находится сейчас Перси. Несомненно, где-то неподалеку, так как он менее чем на пятнадцать минут опередил Шовлена. Интересно, знает ли Алый Пимпернель, что по этому глухому, пропахшему морем клочку французской земли рыщет множество шпионов, жаждущих увидеть его высокую фигуру, пойти следом, чтобы узнать, где ждут его ничего не подозревающие друзья, и набросить сеть на него и на них?

Тем временем Шовлен, трясущийся в повозке еврея, предавался сладостным мыслям. Он довольно потирал руки, думая о сплетенной им паутине, спастись из которой у этого дерзкого и вездесущего англичанина не было никакой надежды. Пока старый еврей неторопливо, но уверенно ехал по темной дороге, правительственный агент все с большим нетерпением ожидал грандиозного финала своей долгой и утомительной охоты за Алый Пимпернелем.

Пленение бесстрашного заговорщика должно явиться прекраснейшим листом в венце славы гражданина Шовлена. Пойманный на месте преступления, во время акта помощи предателям Французской республики, англичанин не мог рассчитывать на покровительство своей собственной страны. Шовлен со своей стороны продумал все, чтобы любое вмешательство пришло слишком поздно.

Он не испытывал ни малейших угрызений совести по поводу ужасного положения, в которое им была поставлена несчастная женщина, невольно предавшая своего мужа. Шовлен даже не думал о ней — Маргерит явилась полезным орудием, только и всего.

Тощая кляча еврея трусила медленной рысцой, и вознице часто приходилось давать ей отдых.

— Далеко еще до Микелона? — время от времени спрашивал Шовлен.

— Не очень, ваша честь, — следовал стандартный ответ.

— Мы ведь еще не догнали наших друзей, свалившихся в дорожную грязь, — ядовито заметил Шовлен.

— Терпение, ваше превосходительство, — откликнулся потомок Моисея, — Они впереди нас. Я вижу следы колес повозки этого сына амалекитян!

— Ты уверен, что мы едем правильно?

— Так же уверен, как и в наличии десяти золотых монет в благородных карманах вашего превосходительства, которые, надеюсь, скоро станут моими. Постойте-ка! Что это такое? — внезапно встрепенулся еврей.

В тишине отчетливо слышался топот лошадиных копыт по грязной дороге.

— Это солдаты! — добавил еврей благоговейным шепотом.

— Остановитесь — я хочу послушать, — приказал Шовлен.

Маргерит также услышала топот копыт, приближающийся к повозке и к ней самой. Она боялась, что их нагонят Дега и его солдаты, но звук доносился с противоположной стороны, очевидно, из Микелона. Темнота надежно скрывала ее. Маргерит поняла, что повозка остановилась, и, стараясь шагать бесшумно, подкралась ближе.

Сердце ее бешено колотилось, она дрожала всем телом при мысли о том, какие известия могли сообщить всадники. «Нужно следить за каждым посторонним на этих дорогах или на берегу, особенно, если он высокий или сутулится, чтобы скрыть свой рост. Когда вы заметите его, пусть кто-нибудь из солдат сразу же прискачет ко мне и доложит об этом». Таковы были распоряжения Шовлена. Неужели высокого незнакомца заметили, и всадник скачет доложить, что заяц, наконец, угодил в капкан?

Маргерит подкрадывалась все ближе к стоящей повозке, надеясь услышать сообщение вестника.

До нее донеслись слова пароля: «Liberte, Fraternite, Egalite» и быстрый вопрос Шовлена:

— Какие новости?

Двое всадников остановились у повозки.

Маргерит могла видеть их силуэты на фоне ночного неба, слышать их голоса и фырканье лошадей. Но теперь до нее донеслись сзади мерные шаги приближающихся людей. Несомненно, это Дега и его солдаты.

Последовала длительная пауза, в течение которой Шовлен, очевидно, удостоверял свою личность всадникам, ибо послышались быстро чередующиеся вопросы и ответы:

— Вы видели незнакомца? — спросил Шовлен.

— Нет, гражданин, мы не видели высокого незнакомца — мы шли краем утеса.

— Ну?

— Менее чем в четверти лье от Микелона мы наткнулись на деревянное сооружение, похожее на рыбачью хижину, где хранятся сети. Когда мы увидели ее, она выглядели пустой, и сначала мы не заметили ничего подозрительного, пока не разглядели дым, идущий через отверстие сбоку. Я спешился и подкрался поближе. Хижина оказалась пустой, но в комнате стояли два табурета, а в углу еще дымился очаг. Я посоветовался с товарищами, и мы решили, что они, должно быть, спрятались где-нибудь с лошадьми, и что мне следует остаться караулить, как я и поступил.

— Ну, и вы увидели что-нибудь?

— Примерно полчаса спустя я услышал голоса, гражданин, и вскоре двое мужчин вышли на край утеса, по-моему, с Лилльской дороги. Один был молодой, другой — старик. Они говорили шепотом, поэтому я ничего не расслышал.

Один — молодой, другой — старик… Маргерит ощутила боль в сердце. Неужели это были ее брат Арман и граф де Турней — два беглеца, которых, неведомо для них самих, использовали в качестве ловушки для их бесстрашного и благородного спасителя?

— Вскоре оба вошли в хижину, — продолжал солдат, в то время как напряженный слух Маргерит уловил довольную усмешку Шовлена, — и я подошел поближе. В стенах оказалось полно щелей, и мне удалось уловить обрывки разговора.

— Ну и что же вы услышали?

— Старик спросил у молодого, уверен ли он, что они находятся в правильном месте. Молодой ответил, что уверен, и при свете огня в очаге показал старику бумагу. «Это план, — объяснил он, — который я получил от него, когда уезжал из Лондона. Мы должны были строго придерживаться его, если ко мне не поступят другие указания, а они не поступили. Смотрите: вот дорога, по которой мы шли, вот развилка, здесь мы пересекли Сен-Мартенскую дорогу, а вот тропинка, приведшая нас на утес». Должно быть, я издал какой-то звук, потому что молодой человек подошел к двери и стал с подозрением осматриваться вокруг. Когда он вернулся к своему спутнику, они стали говорить так тихо, что я больше ничего не услышал.

— Ну? — нетерпеливо произнес Шовлен.

— Нас было шестеро, патрулирующих на этом участке берега, поэтому мы посоветовались и решили, что четверо останутся наблюдать за хижиной, а я с одним из товарищей сразу же поскачу доложить об увиденном.

— А вы не заметили высокого иностранца?

— Нет, гражданин.

— Если его увидят ваши товарищи, что они сделают?

— Не будут терять его из виду, и если у берега появится лодка, и он обнаружит намерения бежать, то подойдут ближе, а в случае необходимости начнут стрелять, и на шум сбегутся остальные. Как бы то ни было, они не позволят ему скрыться.

— Да, но я не хочу, чтобы его ранили — пока что не хочу, — свирепо пробормотал Шовлен. — Ладно, вы сделали все, что могли. Надеюсь, я не опоздаю.

— Мы встретили шестерых солдат, которые уже несколько часов патрулировали на этой дороге.

— Ну?

— Они не видели никого постороннего.

— Все же он либо впереди нас, в повозке, либо… Нельзя терять ни минуты! Далеко отсюда эта хижина?

— Примерно, в паре лье, гражданин.

— Вы сможете сразу же найти ее снова?

— Разумеется, гражданин.

— И найдете тропинку на утес даже в темноте?

— Ночь не такая уж темная, а я знаю дорогу, — уверенно ответил солдат.

— Тогда следуйте за нами. Пускай ваш товарищ отведет ваших лошадей назад в Кале — вам они не понадобятся. Держитесь рядом с повозкой и показывайте еврею дорогу, затем остановите его на расстоянии четверти лье от тропинки.

Покуда Шовлен говорил, Дега и его люди быстро приближались — Маргерит могла слышать их шаги в сотне ярдов за собой. Ей казалось небезопасным и ненужным оставаться на дороге, так как она услышала достаточно. Молодая женщина словно утратила способность страдать — ее сердце, мозг и нервы полностью онемели после многочасовых мучений, приведших ныне к отчаянию.

Ибо теперь не оставалось никакой надежды. На расстоянии двух лье беглецы ожидали их отважного избавителя. Он был на пути к ним, где-то на этой пустынной дороге, и вскоре должен был добраться до места назначения. Тогда захлопнется ловко приготовленная ловушка, и маленькая группа беглецов вместе с их смелым вожаком будут окружены двумя дюжинами солдат, чей предводитель питает к Алому Пимпернелю смертельную ненависть. Все будут схвачены. Арман, если полагаться на слово Шовлена, вернется невредимым к Маргерит, но Перси, ее муж, которого она любила все сильнее с каждой минутой, попадет в лапы врага, не испытывающего ни жалости к храброму сердцу, ни восхищения душевным благородством, а одержимому лютой злобой на хитроумного противника, столь долго обводившего его вокруг пальца.

Услышав, как солдат дал несколько кратких распоряжений еврею, она быстро вернулась на обочину и спряталась за кустами, пропуская Дега и его людей, которые последовали за повозкой по темной дороге. Подождав, пока звуки их шагов замерли вдали, Маргерит бесшумно двинулась вперед в темноте, казалось, внезапно ставшей еще более густой.

 

Глава двадцать восьмая

Хижина папаши Бланшара

Маргерит плелась, как во сне. С каждой минутой паутина все сильнее стягивалась вокруг того, кто был для нее дороже всех на свете. Ее единственной целью стало снова увидеть мужа, сказать ему, как она страдала, как ошибалась в нем. Видя, как вокруг Перси сжимается кольцо, молодая женщина отказалась от надежды спасти его. Оглядываясь во мраке, она спрашивала себя, откуда он вскоре должен появиться, направляясь прямо в западню, приготовленную безжалостным врагом.

Отдаленный шум волн, уханье совы или крик чайки теперь заставляли Маргерит вздрагивать, наполняя ее сердце ужасом. Она думала о кровожадных зверях в человеческом облике, которые залегли в ожидании добычи, готовые уничтожить ее, подобно голодным волкам, дабы насытить свою ненависть. Маргерит не боялась темноты; она страшилась только человека, едущего впереди в грубой деревенской повозке и лелеющего мысль о мести, которая заставит радостно посмеиваться демонов в преисподней.

Ноги Маргерит болели, колени дрожали от усталости. Несколько дней она прожила в диком напряжении, три ночи почти не смыкала глаз, а теперь уже два часа шла по скользкой дороге, но ее решимость не ослабевала ни на момент. Она должна увидеть мужа, рассказать ему обо всем, и, если он простит ей преступление, совершенное в слепом неведении, с радостью умереть рядом с ним,

Маргерит шагала словно в трансе, ведомая инстинктом по следу врага, когда внезапно напряженный слух сообщил ей, что повозка и солдаты остановились. Они приблизились к цели — впереди справа находилась тропинка, ведущая на утес и к хижине.

Нечувствительная к риску Маргерит подкралась ближе к Шовлену, стоящему в окружении своего маленького отряда; он слез с повозки и давал распоряжения солдатам. Она хотела слышать его слова, чтобы узнать, останется ли у нее хоть маленькая надежда чем-нибудь помочь Перси.

Место, где остановилась вся компания, находилось, очевидно, на расстоянии около восьмисот метров от берега" Шовлен и Дега, за которыми следовали солдаты, свернули с дороги направо — вероятно, на тропинку, ведущую к утесам. Еврей остался на дороге с повозкой и кобылой.

Маргерит также свернула направо, буквально ползя на четвереньках, продираясь сквозь низкорослый кустарник, царапавший ей руки и лицо, и изо всех сил стараясь, чтобы ее не видели и не слышали. К счастью, дорога, как обычно в этих местах, была обрамлена живой изгородью, за которой находилась канава, наполненная сухой травой. В ней и нашла убежище Маргерит, оставаясь скрытой от взглядов на расстоянии трех ярдов от Шовлена, инструктирующего солдат.

— Где находится хижина папаши Бланшара? — властным шепотом осведомился он.

— В восьмистах метрах отсюда по тропинке, — ответил солдат, исполняющий обязанности проводника, — и на полдороге к утесу.

— Отлично! Вы поведете нас. Прежде чем мы начнем спускаться к утесу, вы бесшумно подкрадетесь к хижине и проверите, там ли предатели-роялисты. Понятно?

— Понятно, гражданин.

— Теперь слушайте внимательно, — продолжал Шовлен, обращаясь ко всем солдатам, — ибо в дальнейшем нам не удастся обменяться ни единым словом. Запомните все, что я скажу, как если бы от этого зависела ваша жизнь. Тем более, что, возможно, так оно и есть, — сухо добавил он.

— Мы слушаем, гражданин, — ответил Дега, — а солдат республики никогда не забывает приказа.

— Тот солдат, который подкрадется к хижине, должен попытаться заглянуть внутрь. Если там с этими предателями находится англичанин — человек очень высокого роста или сутулящийся, чтобы казаться ниже, — то солдат должен быстро свистнуть, давая сигнал товарищам. Тогда вы все ворветесь в хижину и схватите всех, кто в ней находится, прежде чем они успеют взяться за оружие. Если кто-нибудь начнет сопротивляться, стреляйте в руку или в ногу, но ни в коем случае не убивайте высокого англичанина. Ясно?

— Ясно, гражданин.

— Англичанин, по-видимому, обладает не только огромным ростом, но и немалой силой. Чтобы справиться с ним, понадобятся четыре или пять человек. — Сделав паузу, Шовлен продолжал: — Если, что более вероятно, изменники-роялисты еще одни, тогда предупредите ваших товарищей, которые будут ждать здесь. Все должны спрятаться за скалами и валунами, окружающими хижину, без единого звука дожидаться появления высокого англичанина, и броситься в хижину только тогда, когда он войдет внутрь. Но помните: вы должны двигаться бесшумно, как волк в ночи, когда он подкрадывается к загону. Я не хочу тревожить роялистов — если кто-нибудь из них крикнет или выстрелит из пистолета, это может побудить высокого англичанина держаться подальше от хижины и утесов, а ваша основная задача — схватить этого человека.

— Все будет исполнено в точности, гражданин.

— Тогда идите, а я последую за вами.

— А что делать с евреем, гражданин? — осведомился Дега, когда солдаты один за другим начали бесшумно, словно тени, красться по узкой тропинке.

— Ах, да! Я совсем забыл о нем, — сказал Шовлен и повернулся к еврею.

— Эй, ты, Аарон, Моисей, Авраам, или как там тебя! — властно окликнул он старика, который стоял рядом со своей тощей кобылой, стараясь держаться подальше от солдат.

— Беньямин Розенбаум, если это удовлетворит вашу честь, — робко отозвался еврей.

— Меня вообще не удовлетворяют звуки твоего голоса, но я буду доволен, если ты выслушаешь мои распоряжения и будешь им повиноваться…

— Как будет угодно вашей чести…

— Придержи свой грязный язык! Ты останешься здесь с лошадью и повозкой до нашего возвращения. Ни при каких обстоятельствах не издавай ни единого звука — даже дышать старайся потише — и не покидай свой пост, покуда я тебе не разрешу. Все понял?

— Но, ваша честь… — жалобно запротестовал еврей.

— Никаких «но»! — прервал Шовлен тоном, заставившим несчастного старика задрожать с головы до пят. — Если я не застану тебя здесь, когда вернусь, то торжественно обещаю, что где бы ты ни прятался, тебя разыщут и подвергнут быстрому и суровому наказанию. Ты слышишь меня?

— Но, ваше превосходительство…

— Ты слышишь меня? — повторил Шовлен.

Солдаты уже скрылись, а Шовлен, Дега и еврей стояли втроем на темной дороге. Маргерит, прячась за изгородью, слушала приказы Шовлена, словно собственный смертный приговор.

— Я все слышу, ваша честь, — заговорил еврей, пытаясь приблизиться к Шовлену, — и клянусь Авраамом, Исааком и Иаковом, что охотно повиновался бы вашему превосходительству и не двинулся бы с этого места, пока ваша честь не соизволит вновь явить свой лик вашему нижайшему слуге. Но помните, ваша честь, что я всего лишь бедный старик, и мои нервы не такие крепкие, как у молодого солдата. Если появятся ночные грабители, то я могу закричать и помчаться прочь. Так неужели за это меня могут лишить моей жалкой старой головы?

Еврей казался смертельно напуганным, он весь дрожал мелкой дрожью. Ясно, что его нельзя было оставлять на пустой дороге. Он и в самом деле мог завизжать от страха и предупредить тем самым Алого Пимпернеля.

Шовлен подумал несколько секунд.

— По-твоему, можно бросить здесь твою телегу и лошадь? — грубо осведомился он.

— Мне кажется, гражданин, — вмешался Дега, — что они будут в большей безопасности без этого грязного трусливого еврея, чем в его присутствии. Если он чего-нибудь испугается, то, несомненно, завопит, как будто его режут, или пустится бежать со всех ног.

— Так что же мне делать с этой скотиной?

— Почему бы вам не отправить его назад в Кале, гражданин?

— Нет, так как вскоре он нам понадобится, чтобы отвозить раненых, — с мрачной значительностью ответил Шовлен.

Последовала очередная пауза, во время которой Дега ожидал решения начальника, а старый еврей хныкал рядом со своей клячей.

— Эй, ты, ленивый трус! — заговорил, наконец, Шовлен. — Пожалуй, тебе лучше пойти с нами. Гражданин Дега, завяжите ему рот.

Шовлен вручил Дега шарф, который тот начал с торжественным видом обматывать вокруг рта еврея. Беньямин Розенбаум безропотно переносил процедуру, очевидно, предпочитая ее пребыванию в одиночестве на Сен-Мартенской дороге. Затем все трое двинулись вперед.

— Быстрее! — поторопил Шовлен. — Мы и так потратили много драгоценного времени.

Вскоре твердые шаги Шовлена и Дега и шарканье еврея замерли на тропинке.

Маргерит не упустила ни единого слова Шовлена. Она стремилась полностью разобраться в ситуации, чтобы в последний раз призвать на помощь ум, часто именуемый острейшим в Европе.

Положение, безусловно, было отчаянным. Маленькая группа людей спокойно ожидала своего спасителя, который также не подозревал о ловушке, расставленной для них всех. Глубокой ночью на пустынном берегу смертельная паутина затягивала беззащитных людей, один из которых был обожаемым мужем, а другой любимым братом Маргерит. Ее интересовало, кто были остальные, ждущие Алого Пимпернеля, в то время как смерть пряталась за каждым близлежащим валуном.

Сейчас Маргернт могла только следовать за солдатами и Шовленом. Если бы не страх сбиться с пути, она бы бросилась вперед, разыскала хижину и, возможно, успела бы предупредить беглецов и их храброго предводителя.

На миг ей пришла в голову мысль закричать изо всех сил, чтобы попытаться подать сигнал Алому Пимпернелю и его друзьям, чего опасался Шовлен, в безумной надежде, что они услышат и успеют убежать, пока не поздно. Но Маргерит не знала, на каком расстоянии она находится от края утеса, и долетят ли ее крики до обреченных людей. Ее попытка может оказаться преждевременной, а другой она уже не сможет предпринять, потому что ей заткнут рот, как еврею, оставив беспомощной пленницей в руках людей Шовлена.

Словно призрак, Маргерит скользила за изгородью. Она сняла туфли и порвала чулки. Но молодая женщина не ощущала ни боли, ни усталости; неистребимое желание предупредить мужа, несмотря на противодействие судьбы и коварного противника, подавило ощущение физических страданий, одновременно удвоив остроту инстинктов.

Маргерит не слышала ничего, кроме мягких шагов врагов Перси впереди; ничего не видела, кроме стоящей перед ее внутренним взором деревянной хижины и Перси, идущего навстречу своей гибели.

Внезапно инстинкт побудил ее остановиться и съежиться в тени изгороди. Луна, до сих пор державшаяся дружественно по отношению к Маргерит, оставаясь за тучами, внезапно появилась во всем великолепии на осеннем ночном небе, озарив серебристым сиянием пустынный пейзаж.

Менее чем в двухстах метрах впереди находился край утеса, а внизу море, простиравшееся до далеких берегов свободной и счастливой Англии, мирно и спокойно катило свои волны. Маргерит бросила взгляд на залитую серебром водную поверхность, и ее онемевшее от многочасовой боли сердце смягчилось, а глаза наполнились слезами. В трех милях от берега виднелась шхуна с белыми парусами.

Маргерит не столько узнала ее, сколько догадалась, что это «Мечта», любимая яхта Перси, со старым Бриггсом, принцем шкиперов, и экипажем английских матросов на борту. Ее белые паруса, сверкающие в лунном свете, словно внушали Маргерит радостные чаяния, которые, как она опасалась, могут никогда не сбыться. Словно прекрасная птица, готовая к полету, яхта ожидала своего хозяина, а он, быть может, уже никогда не ступит на ее палубу, никогда не увидит белых скал Англии, острова свободы и надежды.

Вид шхуны, казалось, вдохнул в измученную женщину сверхчеловеческую силу отчаяния. Ниже края утеса находилась хижина, где вскоре ее муж должен встретить свою гибель. Но при свете луны Маргерит сможет заметить хижину издалека, подбежать к ней и предупредить беглецов, чтобы они, по крайней мере, дорого продали свои жизни, а не были пойманы, как крысы в норе.

Маргерит двинулась вперед по травянистому дну канавы, прячась за изгородью. Должно быть, она бежала очень быстро и опередила Шовлена и Дега, так как вскоре добралась до края утеса и услышала сзади их шаги. Ее фигура отчетливо вырисовывалась на серебристом фоне моря.

Однако, это продолжалось несколько секунд — в следующий момент Маргерит съежилась, как преследуемое животное. Глядя на утесы, она подумала, что спуск не должен оказаться трудным, так как они не были крутыми, а валуны образовывали подобие лестницы. Внезапно Маргерит увидела слева от себя и, примерно, на полпути вниз грубое деревянное строение, сквозь стены которого мерцал красный огонек, похожий на маяк. Сердце ее замерло, а внезапная вспышка радости была подобной острой боли.

Маргерит не могла определить, на каком расстоянии находилась хижина, но она без колебаний начала спускаться, скользя с одного валуна на другой, не думая о врагах позади и о солдатах, которые, очевидно, прятались повсюду, так как высокий англичанин еще не появился.

Когда молодая женщина падала, попав ногой в щель или поскользнувшись на камне, она тут же вставала на ноги, продолжая бежать вперед, чтобы успеть предупредить беглецов и заставить их уйти, не дожидаясь Алого Пимпернеля, а его умолять спешить прочь от неминуемой гибели. Но теперь Маргерит осознала, что более быстрые шаги врагов раздаются уже совсем рядом. В следующий момент чья-то рука схватила ее за юбку, вынудив опуститься на колени, а какая-то материя была обмотана вокруг рта, лишив возможности кричать.

Ошеломленная и полубезумная от горького разочарования Маргерит беспомощно огляделась, увидев рядом с собой пару злобных глаз, которые, как казалось ее воспаленному воображению, сверкали сверхъестественным зеленым светом.

Она лежала в тени большого валуна. Шовлен, бывший не в состоянии разглядеть черты пленницы, провел худыми белыми пальцами по ее лицу.

— Клянусь всеми святыми! — прошептал он. — Это женщина! Конечно, ей нельзя позволить уйти. Интересно…

Внезапно Шовлен умолк, и после нескольких секунд тишины, послышался его приглушенный смех, а длинные пальцы вновь прикоснулись к лицу Маргерит.

— Боже мой! Какой очаровательный сюрприз! — тихо промолвил он с притворной галантностью, поднося руку Маргерит к своим тонким насмешливым губам.

Ситуация могла бы стать гротескной, не будь она столь трагичной: молодая женщина, сломленная душевно от постигшего ее разочарования, стоя на коленях, принимала комплименты от своего злейшего врага.

Задыхаясь от тряпки, обматывающей рот, Маргерит не могла ни шевелиться, ни кричать. Возбуждение, все это время придававшее силу ее хрупкому телу, покинуло ее, а чувство отчаяния парализовало мозг и нервы.

Шовлен отдал распоряжения, которые ошеломленная Маргерит не расслышала. Она почувствовала, как ей укрепили повязку вокруг рта, после чего пара сильных рук подняла ее и понесла по направлению к маленькому красноватому огоньку впереди, на который она смотрела, как на последний маяк надежды.

 

Глава двадцать девятая

В ловушке

Маргерит не знала, как долго ее несли; она утратила ощущение времени и пространства, и милосердная природа на несколько секунд лишила се сознания.

Когда молодая женщина пришла в себя, она поняла, что сидит не без некоторого комфорта на расстеленном мужском плаще, опершись спиной о скалу. Луна вновь скрылась за облаками, и темнота стала еще более густой. Двумя сотнями футов внизу ревело море, и, оглядевшись, Маргерит не заметила мерцания красного огонька.

То, что наступил конец путешествия, Маргерит поняла из вопросов и ответов, которыми обменивались шепотом Шовлен и Дега.

— В хижине находятся четверо, гражданин; они сидят у огня и вроде бы спокойно ждут.

— Сколько сейчас времени?

— Около двух.

— Прилив?

— Уже начался.

— Шхуна?

— Очевидно, английская — стоит на расстоянии трех километров. Но шлюпок мы не заметили.

— Ваши люди спрятались?

— Да, гражданин.

— Они не совершат промаха?

— Солдаты не пошевелятся, пока не появится высокий англичанин; тогда они окружат хижину и схватят всех пятерых.

— Отлично. Что с дамой?

— По-моему, женщина все еще в обмороке. Она рядом с вами, гражданин.

— А еврей?

— С кляпом во рту и связанными ногами. Он не сможет ни двигаться, ни кричать.

— Хорошо. Держите оружие наготове. Подойдите поближе к хижине, а я присмотрю за дамой.

Дега, по-видимому, повиновался, так как Маргерит услышала, как он крадется по утесу. Затем она почувствовала, что ее руки стальными тисками сжали костлявые пальцы.

— Прежде чем с вашего хорошенького ротика снимут платок, мадам, — прошипел ей в ухо Шовлен, — я хочу кое о чем предупредить вас. Не могу в точности догадаться, чему я обязан столь очаровательной компаньонке в путешествии через пролив, но, если не ошибаюсь, цель вашего внимания ко мне едва ли особенно лестна для моей особы. Думаю, я прав, предполагая, что первым же звуком, который слетит с ваших губок после того, как с них уберут повязку, окажется предупреждение хитрой лисице, с таким трудом загнанной мной в нору.

Он сделал паузу, казалось, еще сильнее стиснув руки Маргерит, и продолжал:

— Если я опять-таки не ошибаюсь, то в хижине ваш брат, Арман Сен-Жюст, изменник де Турней, и еще двое неизвестных вам ожидают прибытия таинственного спасителя, чья личность столь долго озадачивала наш Комитет общественной безопасности, — знаменитого Алого Пимпернеля. Несомненно, что если вы закричите, начнется свалка и раздадутся выстрелы, то длинные ноги, приведшие сюда этого загадочного субъекта, столь же быстро доставят его в безопасное место. Таким образом, цель, ради которой я путешествовал столько миль, окажется не достигнутой. С другой стороны, только от вас зависит, чтобы ваш брат Арман этой ночью вернулся с вами в Англию или же отправился, куда его душе угодно.

Маргерит не издала ни звука так как платок крепко связывал ей рот, но взгляд Шовлена был устремлен сквозь темноту прямо ей в лицо, а се рука, вздрогнув, дала ответ на его последнее предложение.

— Я хочу, — продолжал он, — чтобы вы обеспечили безопасность Армана простейшим путем, дорогая мадам.

— Каким именно? — казалось, откликнулась рука Маргерит.

— Оставаясь на этом месте без единого звука, пока я не позволю вам говорить. — Почувствовав, как сжалась Маргерит, Шовлен добавил с сухим смешком: — Впрочем, я не сомневаюсь в вашем повиновении, ибо если вы крикнете — нет, даже произнесете хоть слово — или попытаетесь двинуться с места, мои люди — а их здесь около тридцати — схватят Сен-Жюста, де Турнея и двух других и по моему приказу расстреляют их у вас на глазах.

Маргерит слушала речь беспощадного врага с возрастающим ужасом. Парализованная физической болью, она сохраняла достаточно ясное сознание, чтобы понимать смысл страшного «или — или», которое он вновь поставил перед ней, — куда более страшного, чем предложенное им в ту роковую ночь на балу.

На сей раз слова Шовлена означали, что Маргерит должна сидеть тихо и позволить ничего не подозревающему мужу идти навстречу верной гибели, или же, попытавшись подать ему сигнал об опасности, который, возможно, не достигнет цели, приговорить к смерти родного брата и еще троих ни в чем не повинных людей.

Маргерит не могла видеть лица Шовлена, но она ощущала на себе злобный взгляд его светлых пронизывающих глаз, а произносимые шепотом слова, звучали для нее, как похоронный звон по ее последней слабой надежде.

— Таким образом, мадам, — любезно добавил Шовлен, — с вашей стороны бессмысленно заботиться о ком-либо, кроме Сен-Жюста, а для его безопасности вам достаточно оставаться на месте и хранить молчание. Мои люди получили строгий приказ щадить его. Что касается Алого Пимпернеля, то поверьте, никакое ваше предупреждение не сможет спасти его. А теперь, дорогая мадам, позвольте мне убрать этот неприятный предмет с вашего хорошенького ротика. Как видите, я предоставляю вам свободу в выборе решения.

Мысли Маргерит кружились в бешеном водовороте, тело казалось парализованным, виски раскалывались от боли. Она сидела в темноте, окутывающей ее, подобно мантии. Со своего места Маргерит не могла видеть морс, но она слышала траурный рокот прилива, словно оплакивающий ее погибшие надежды, потерянную любовь и мужа, которого она предала и обрекла на смерть.

Шовлен снял повязку с ее рта. Маргерит не проронила ни звука; в этот момент у нее хватило сил только на то, чтобы выпрямиться и постараться подумать.

Минуты шли одна за другой — в мертвой тишине Маргерит не могла ориентироваться во времени. Она ничего не видела, не ощущала сладковатого аромата осеннего воздуха и соленого запаха моря, не слышала бормотания волн и шороха гальки. Все вокруг казалось нереальным. Не может быть, чтобы она, Маргерит Блейкни, царившая в лондонском высшем свете, сидела среди ночи на пустынном побережье бок о бок со своим злейшим врагом, а где-то в нескольких сотнях футов, человек, которого она еще недавно презирала, и который с каждой минутой становился для нее все ближе и дороже, ничего не подозревая, шел навстречу гибели, а она ничем не могла ему помочь.

Не должна ли она испустить вопль, который отзовется эхом по всему берегу и побудит Перси остановиться, ибо здесь притаилась смерть? Один или два раза Маргерит едва не поддалась искушению так поступить, но в таком случае ее брата и еще троих человек расстреляли бы у нее на глазах, и она стала бы их убийцей.

Да, стоящий рядом с ней зверь в человеческом облике отлично знал женскую натуру. Он играл на ее чувствах, как опытный музыкант на своем инструменте, точно предугадав все ее мысли.

Маргерит не решалась подать сигнал, ибо она была всего лишь слабой женщиной. Как могла она допустить, чтобы Армана убили перед ее глазами, чтобы он умер, возможно, посылая ей проклятие, чтобы его кровь оставалась у нее на совести? А престарелый отец малютки Сюзанны, а другие беглецы?.. Нет, это слишком ужасно!

Как долго оставалось ждать? Рассвет еще не начался, море продолжало свое печальное бормотание, осенний бриз мягко шелестел в ночи, а на пустынном берегу было тихо, как в могиле.

И внезапно поблизости послышался веселый и громкий голос, поющий «Боже, храни короля!»

 

Глава тридцатая

Шхуна

Измученное сердце Маргерит, казалось, перестало биться. Она скорее почувствовала, чем услышала, что солдаты приготовились к схватке, и что каждый пригнулся, держа в руке саблю.

Голос звучал все ближе и ближе. Среди пустынных утесов и на фоне шума прибоя было невозможно определить, на каком расстоянии находится и откуда идет веселый певец, просящий Бога хранить его короля, в то время как он сам находится в смертельной опасности. Голос становился все более громким, время от времени под ногами певца шуршала галька, скатывающаяся со скал на берег.

Услышав рядом с собой щелканье курка ружья Дега, Маргерит ощутила, что жизнь покидает ее тело.

Нет, нет, нет! Этого не должно быть! Пусть кровь Армана падет на ее голову, пусть ее заклеймят, как братоубийцу, пусть даже тот, кого она обожает, будет до конца дней презирать и ненавидеть ее за это, все равно, Господи, спаси его любой ценой!

С громким криком Маргерит вскочила на ноги и бросилась бежать вокруг скалы, за которой она сидела. Увидев красноватый свет, мерцавший сквозь щели хижины, она подбежала к ней и начала бешено колотить кулаками в ее деревянные стены, продолжая кричать:

— Арман! Ваш предводитель близко! Его предали! Стреляй, Арман, ради Бога!

Чьи-то руки схватили Маргерит и швырнули на землю, но она кричала, не обращая внимание на боль:

— Перси, муж мой, ради Бога, беги! Арман! Арман! Почему ты не стреляешь?

— Кто-нибудь пусть заставит эту женщину замолчать! — прошипел Шовлен, еле сдерживаясь, чтобы не ударить ее.

На голову Маргерит что-то набросили, она не могла дышать и была вынуждена умолкнуть.

Храбрый певец также замолчал, несомненно, предупрежденный об опасности криками Маргерит. Солдаты выскочили из укрытий — прятаться далее не имело смысла, так как душераздирающие женские вопли отозвались эхом по всем скалам,

Шовлен, пробормотав ругательство, не сулившее ничего хорошего той, кто расстроила бережно взлелеянные им планы, поспешно прокричал команду:

— Все в хижину, и не давайте никому уйти оттуда живым!

Луна вновь появилась из-за туч, и темнота уступила место серебристому свету. Несколько солдат бросились к деревянной двери хижины, один остался охранять Маргерит.

Дверь была приоткрыта, один из солдат распахнул ее настежь, но внутри хижины было темно, только в углу огонь в очаге тускло поблескивал красноватым светом. Солдаты замешкались у двери, ожидая дальнейших приказаний.

Шовлен, ожидавший, что четверо беглецов окажут отчаянное сопротивление под покровом темноты, на момент застыл от изумления, увидев солдат, стоящих наготове, словно часовые на посту, в то время как из хижины не доносилось ни звука.

Охваченный мрачными предчувствиями, он также подошел к двери и, устремив взгляд во мрак, осведомился:

— Что все это значит?

— Думаю, гражданин, что внутри никого нет, — невозмутимо отозвался один из солдат.

— Неужели вы позволили этим людям бежать? — угрожающе прогремел Шовлен. — Я же приказал вам никого не отпускать живым! Скорей бегите за ними!

Солдаты, послушные, как машины, бросились вниз по каменистому спуску и что было сил понеслись направо и налево по берегу.

— Вы и ваши люди заплатите жизнью за свою оплошность, гражданин сержант, — злобно прошипел Шовлен, — и вы тоже, — добавил он, обернувшись к Дега, — за невыполнение моих приказаний!

— Вы приказали нам, гражданин, ждать до тех пор, пока не появится высокий англичанин и не присоединится к людям в хижине. Но никто не появился, — сердито возразил сержант.

— Но когда женщина закричала, я приказал вам бежать в хижину и никого не выпускать живым!

— Но, гражданин, четверо, находившиеся здесь, по-моему, ушли раньше…

— По-вашему! — Шовлен задохнулся от бешенства. — Значит, вы позволили им уйти?

— Вы приказали нам ждать, гражданин, — запротестовал сержант, — и под страхом смерти повиноваться вашим приказаниям. Поэтому мы и ждали. Я слышал, как люди выбирались потихоньку из хижины, вскоре после того как мы засели в укрытии и задолго до того, как женщина закричала, — добавил он, пока Шовлен от гнева был не в силах произнести ни слова.

— Слушайте! — внезапно воскликнул Дега.

Издалека донеслись два выстрела. Шовлен устремил взгляд на берег, но луна в этот момент опять скрылась за облаками, и он ничего не увидел.

— Пусть кто-нибудь войдет в хижину и зажжет свет, — распорядился он наконец.

Сержант флегматично повиновался; подойдя к очагу, он зажег фонарик, висевший у него на поясе, и осветил им пустое помещение.

— Куда они пошли? — осведомился Шовлен.

— Не знаю, гражданин, — ответил сержант. — Они спустились с утеса и исчезли среди валунов.

— Тише! Что это?

Все трое внимательно прислушались. Вдалеке раздался постепенно замирающий звук полудюжины весел, плещущих о воду. Шовлен вытер платком пот со лба.

— Лодка со шхуны! — воскликнул он.

Очевидно, Арману Сен-Жюсту и его троим спутникам удалось пробраться вдоль берега, пока отлично вымуштрованные солдаты республиканской армии под страхом смерти слепо повиновались приказаниям Шовлена, предписывающим ждать высокого англичанина, арест которого является наиболее важной задачей.

Беглецы, несомненно, добрались до одного из ручейков, во множестве сбегавших к морю на этом участке побережья, где их поджидала шлюпка с «Мечты», и теперь они вот-вот очутятся в полной безопасности на борту британской шхуны.

Как бы подтверждая последнее предположение, с моря донесся пушечный выстрел.

— Шхуна отплывает, гражданин, — спокойно объяснил Дега.

Шовлену понадобилось все присутствие духа, чтобы удержаться от приступа недостойного и бессмысленного гнева. Ясно, что проклятый англичанин в очередной раз перехитрил его. Как ему удалось пробраться к хижине, оставшись незамеченным окружавшими ее тридцатью солдатами, Шовлен не мог понять. Безусловно, Алый Пимпернель раньше их добрался к тропинке, ведущей на утес, но как он смог проделать весь путь из Кале в повозке Рейбена Гольдштейна, не попавшись на глаза многочисленным патрулям, было невозможно представить. Отважного заговорщика словно оберегала сама судьба, и Шовлен, окидывая взглядом торчащие вверх утесы и пустынный берег, ощутил суеверную дрожь.

Тем не менее, все это произошло в действительности в 1792 году, без участия фей и домовых. Шовлен и его тридцать подчиненных своими ушами слышали голос, поющий «Боже, храни короля» спустя двадцать минут после того, как они заняли место в укрытии за хижиной. К этому времени четверо беглецов уже, должно быть, добрались до ручья и сели в шлюпку, а ближайший ручей находился более чем в миле от хижины.

Куда же исчез смелый певец? Неужели сам Сатана одолжил ему крылья, чтобы он мог пролететь эту милю за две минуты, которые прошли между его пением и звуками весел в море? Очевидно, он оставался на берегу и все еще прячется среди скал, а значит, его можно разыскать.

Два человека, пустившиеся в погоню за беглецами, медленно карабкались назад на утес; один из них поравнялся с Шовленом как раз в тот момент, когда в сердце опытного дипломата вновь загорелась надежда.

— Слишком поздно, гражданин, — сообщил солдат. — Мы спустились на берег перед тем, как луна опять зашла за тучи. Лодка, несомненно, стояла наготове у первого ручья, милей в стороне, но она уже далеко в море. Мы, конечно, выстрелили ей вслед, но без толку. Она быстро плыла к шхуне — мы ясно ее видели в лунном свете. Очевидно, лодка отплыла с началом прилива — за несколько минут до того, как женщина подняла крик.

За несколько минут до крика Маргерит! Значит, надежда Шовлена не являлась ложной. Алый Пимпернель мог устроить так, чтобы беглецы пошли вперед к шлюпке, но у него самого не было времени добраться до нее — он все еще на берегу; а дороги хорошо охраняются. Во всяком случае, пока этот дерзкий британец пребывает на французской земле, еще не все потеряно.

— Принесите света! — нетерпеливо скомандовал Шовлен, снова входя в хижину.

Сержант поднял фонарь, и оба обследовали тесную каморку. Быстрым взглядом Шовлен окинул ее содержимое: котел, стоящий в углублении в стене, в котором тлели несколько угольков, пара табуретов, перевернутых, очевидно, во время поспешного ухода, лежащие в углу рыбачьи сети и снасти и перед ними что-то маленькое и белое.

— Подберите это, — велел сержанту Шовлен, указывая на непонятный предмет, — и принесите мне.

Это оказался скомканный клочок бумаги, вероятно, забытый беглецами в спешке. Сержант, напуганный гневом и нетерпением начальника, поднял листок и почтительно вручил Шовлену.

— Читайте, сержант, — резко приказал последний.

— Эти каракули почти невозможно разобрать, гражданин…

При свете фонаря сержант с трудом начал читать:

«Я не могу явиться к вам, не рискуя вашими жизнями и успехом вашего спасения. Когда вы получите это, подождите две минуты, а затем потихоньку выходите их хижины один за другим, сверните налево и осторожно спускайтесь с утеса. Идите по берегу налево, пока не доберетесь до первой скалы, выдающейся в море. За ней в ручье вас ожидает шлюпка. Издайте резкий и длинный свист, и она подплывет к вам. Мои люди доставят вас на шхуну, а потом целыми и невредимыми в Англию. На борту „Мечты“ сразу же отправьте шлюпку назад ко мне и скажите моим людям, что я буду находиться у ручья напротив таверны „Серая кошка“ в пригороде Кале. Они знают, где это. Я буду там так скоро, как смогу — они должны ждать меня на некотором расстоянии от берега, пока не услышат обычный сигнал. Не задерживайтесь и в точности следуйте полученным указаниям».

— Здесь есть подпись, гражданин, — добавил сержант, передавая бумагу Шовлену.

Но тот не стал терять времени. Из всего послания ему врезалась в ум одна фраза: «Я буду находиться у ручья напротив таверны „Серая кошка“ в пригороде Кале», которая все еще могла обеспечить ему победу.

— Кто из вас знает хорошо здешний берег? — окликнул он солдат, вернувшихся с бесполезной погони и вновь собравшихся около хижины.

— Я, гражданин, — ответил один из них. — Я родился в Кале и знаю каждый камень на этих скалах.

— Есть ручей прямо напротив таверны «Серая кошка»?

— Есть, гражданин. Отлично его знаю.

— Англичанин надеется добраться до этого ручья. Так как он не знает каждый камень на этих скалах, то может пойти кружным путем и в любом случае будет двигаться с осторожностью, опасаясь патрулей. Как бы то ни было, у нас еще есть шанс схватить его. Тысяча франков тому, кто доберется до ручья раньше длинноногого англичанина!

— Я знаю короткую дорогу через утесы, — сказал солдат и, подбадривая себя криком, бросился бежать; за ним устремились остальные.

В течение нескольких секунд топот их ног замер вдали. Обещание вознаграждения явно придало скорости солдатам республики. Некоторое время Шовлен стоял, прислушиваясь; блеск ненависти и предвкушаемого триумфа вновь появился в его глазах.

Рядом с ним молчаливый и бесстрастный Дега ожидал его распоряжений, в то время как еще двое солдат опустились на колени около неподвижного тела Маргерит. Шовлен злобно покосился на секретаря. Его хорошо продуманный план потерпел неудачу, в результате чего Алый Пимпернель все еще мог спастись, и Шовлен, охваченный слепым гневом, который иногда овладевает даже сильными натурами, жаждал излить его на кого угодно.

Солдаты связали Маргерит, хотя бедняжка не оказывала никакого сопротивления. Смертельная усталость, наконец, дала себя знать, и она лежала в глубоком обмороке. Глаза окружали пурпурные круги, свидетельствующие о долгих бессонных ночах; спутанные влажные волосы свисали на лоб; губы скривились, словно от боли.

Умнейшая женщина Европы, элегантная и нарядная леди Блейкни, поразившая лондонское высшее общество своей красотой, умом и оригинальностью, являла собой жалкое зрелище изможденной и страдающей женщины, способное оставить равнодушным только сердце се жестокого и мстительного врага.

— Нет смысла караулить полумертвую женщину, — с презрением бросил солдатам Шовлен, — когда вы позволили бежать пятерым весьма живым мужчинам.

Солдаты покорно поднялись.

— Лучше помогите мне добраться до сломанной повозки, которую мы оставили на дороге.

Внезапно какая-то мысль пришла ему в голову.

— Кстати, где еврей?

— Здесь, гражданин, — ответил Дега. — Я заткнул ему рот и связал ноги, как вы распорядились.

Невдалеке послышался жалобный стон. Шовлен последовал за секретарем к противоположной стене хижины, где со связанными ногами и ртом лежал несчастный сын Израиля.

Освещенное луной, его лицо помертвело от ужаса, казавшиеся стеклянными глаза были широко открыты; он весь дрожал, как в лихорадке; с бескровных губ срывались стоны. Веревка, ранее связывавшая его плечи и руки, лежала рядом, свернутая в кольцо, но еврей, очевидно, даже не замечал этого, ибо не делал никаких попыток сдвинуться с места, куда его поместил Дега, подобно испуганному цыпленку, чьи движения парализованы линией, проведенной мелом на столе.

— Тащите сюда этого жалкого труса, — приказал Шовлен.

Переполненный лютой злобой и не имея причин излить ее на солдат, которые в точности следовали его указаниям, Шовлен чувствовал, что сын презираемого народа отлично подойдет для этой цели. С нескрываемым отвращением он смотрел на испуганного и продолжавшего стонать еврея, которого притащили солдаты, не делая ни шага ему навстречу.

— Полагаю, — с сарказмом заговорил Шовлен, — что у тебя, как и у всякого еврея, хорошая память на сделки? Отвечай! — рявкнул он, так как дрожащие губы несчастного, казалось, были не в состоянии произнести ни слова.

— Да, ваша честь, — запинаясь, произнес старик.

— Следовательно, ты должен помнить, о чем мы с тобой договаривались в Кале, когда ты взялся нагнать Рейбена Гольдштейна, его клячу и моего друга — высокого иностранца, не так ли?

— Н-но, в-ваша ч-честь…

— Никаких «но»! Помнишь или нет?

— Д-да, ваша честь!..

— Так в чем заключалась сделка?

Последовало мертвое молчание. Несчастный кидал взгляды на скалы, луну, бесстрастные лица солдат, даже на бедную женщину, но не произносил ни слова.

— Ты будешь говорить? — грозно прогремел Шовлен.

Бедняга пытался, но у него ничего не получалось. Несомненно, он понимал, что от стоящего перед ним человека ему не приходится ожидать снисхождения.

— Ваша честь… — умоляюще начал еврей.

— Так как ужас, по-видимому, парализовал твой язык, — ядовито заметил Шовлен, — мне придется освежить твою память. Мы условились, что если нам удастся догнать моего друга, высокого англичанина, прежде чем он доберется до этого места, то ты получишь десять золотых.

С дрожащих губ еврея вновь сорвался стон.

— Но, — медленно добавил Шовлен, — если ты не выполнишь своего обещания, то тебя поколотят так, что ты навсегда отучишься лгать.

— Я не лгал, ваша честь! Клянусь Авраамом…

— Знаю-знаю, и всеми прочими патриархами. К несчастью, согласно твоей вере, они все еще в ином мире и не могут помочь тебе выпутаться из неприятного положения. Итак, ты нарушил свои условия сделки, но я готов соблюдать свои до конца. Эй! — добавил он, обращаясь к солдатам. — Пройдитесь-ка пряжками ваших ремней по спине этого проклятого еврея!

Когда солдаты послушно стали снимать пояса, еврей издал вопль, который должен был бы призвать всех патриархов из царства теней и позволить им защитить своего потомка от жестокости французского чиновника.

— Думаю, что я могу положиться на вас, граждане солдаты, — злобно усмехнулся Шовлен. — Пускай этот старый лжец получит такую порку, какой никогда не получал. Но не убивайте его, — добавил он сухо.

— Так точно, гражданин, — ответили солдаты, невозмутимые, как обычно.

Шовлен не стал наблюдать за выполнением приказа, зная, что может доверять солдатам в подобных поручениях.

— Когда этот жалкий трус получит заслуженное наказание, — обратился он к Дега, — пусть солдаты проводят нас к повозке, и кто-нибудь из них отвезет нас в Кале. Еврей и женщина могут позаботиться друг о друге, пока мы пришлем кого-нибудь за ними утром. В своем теперешнем состоянии им далеко не уйти, так что можно о них не беспокоиться.

Шовлена не покидала надежда. Он знал, что его люди также надеются на обещанное им вознаграждение. Загадочный и дерзкий Алый Пимпернель, по следу которого идут тридцать солдат, едва ли сможет ускользнуть вторично.

Но Шовлен не испытывал прежней уверенности: коварному англичанину уже удалось поставить его в тупик, превратив с помощью вмешательства женщины и тупости его собственных солдат козырные карты на его руках в проигрышные. Если бы Маргерит не закричала, если бы солдаты обладали хотя бы каплей разума, если бы… «Если бы» получалось очень много, поэтому Шовлен прекратил их подсчитывать, разом предав анафеме тридцать с лишним человек. Поэтичная природа, яркая луна, отливающее серебром море наводили на мысли о мире и покое, а Шовлен тем временем проклинал природу, мужчин, женщин, а более всего ненавистного длинноногого англичанина.

Раздававшиеся позади вопли еврея, подвергавшегося наказанию, проливали бальзам на его душу, переполненную мстительной злобой. Он улыбался, испытывая облегчение при мысли о том, что, по крайней мере, еще одно человеческое существо имеет основания сетовать на своих собратьев.

Обернувшись, Шовлен бросил взгляд на пустынный участок побережья, где стояла деревянная хижина, теперь купающаяся в лунном свете, явившаяся сценой величайшего поражения, которое когда-либо приходилось испытать члену Комитета общественной безопасности.

У скалы, на твердом каменном ложе, лежала неподвижная фигура Маргерит Блейкни, а несколькими шагами в стороне несчастный еврей получал по своей широкой спине удары жестких кожаных поясов, наносимые сильными руками двух солдат республики. Вопли Беньямина Розенбаума были способны поднять мертвецов из могил. Во всяком случае, они разбудили чаек, с интересом взиравших на деяния венцов творения.

— Хватит с него, — распорядился Шовлен, когда стоны начали слабеть, как будто бедняга вот-вот потеряет сознание. — Нам незачем его убивать.

Солдаты послушно надели пояса, а один их них злобно пнул еврея в бок.

— Оставьте его здесь, — распорядился Шовлен, — и быстро идите к повозке. Я следую за вами.

Он подошел к лежащей Маргерит и посмотрел на нее. Она, очевидно, пришла в себя и делала слабые усилия подняться. Ее большие голубые глаза с ужасом смотрели на залитый лунным светом пейзаж, со страхом задержались на еврее, чьи вопли привели ее в чувство, и, наконец, устремились на Шовлена в его аккуратном темном костюме, который в течение последних беспокойных часов даже не был измят. Он саркастически улыбался, а в его светло-голубых глазах, остановившихся на лице Маргерит, застыла злоба.

Наклонившись, Шовлен с насмешливой галантностью поднес к губам ледяную руку Маргерит, наполнив ее ощущением неописуемого отвращения.

— Должен выразить сожаление, дорогая мадам, — заговорил он с безупречной вежливостью, — что обстоятельства, против которых я бессилен, вынуждают меня оставить вас здесь. Но меня утешает мысль, что я не покидаю вас беззащитной. Несомненно, наш друг Беньямин, несмотря на испытанные им небольшие неприятности, послужит вам надежным покровителем. На рассвете я пришлю за вами эскорт, а до тех пор, полагаю, вы найдете в лице Беньямина преданного, хотя и несколько медлительного слугу.

У Маргерит хватило сил только на то, чтобы отвернуться. Ее сердце мучительно сжалось. Вместе с сознанием к ней вернулась страшная тревога. Что с Перси? Что с Арманом?

Молодая женщина не знала, что произошло после того, как она услышала веселое пение «Боже, храни короля!», которое показалось ей вестником смерти.

— С большой неохотой я вынужден вас покинуть, — закончил Шовлен. — Au revoir, дорогая мадам. Надеюсь, мы скоро встретимся в Лондоне. Увижу ли я вас на приеме в саду у принца Уэльского? Нет? Ну, что ж, тогда умоляю напомнить обо мне сэру Перси Блейкни.

И с последней иронической улыбкой и поклоном он снова поцеловал ей руку и исчез на тропинке, по которой до него направились солдаты, сопровождаемый невозмутимым Дега.

 

Глава тридцать первая

Спасение

Маргерит, все еще в полуобморочном состоянии, прислушивалась к быстро удаляющимся шагам четверых мужчин.

Так как вокруг по-прежнему царила тишина, она могла, прижав ухо к земле, отчетливо слышать звуки их шагов, пока они, наконец, не свернули на дорогу, а вскоре слабое эхо колес старой повозки и вялый топот тощей клячи дали ей понять, что враги находятся на расстоянии четверти лье от нее. Маргерит потеряла счет времени, устремив взгляд в залитое лунным светом небо и прислушиваясь к монотонному рокоту волн.

Бодрящий запах моря проливал бальзам на ее усталое тело, в то время как ум терзало сознание его бесполезности, мучительное ощущение неизвестности.

Маргерит даже теперь не знала, где Перси, находится ли он в руках солдат республики, подобно ей терпя насмешки жестокого врага. Она не знала, не лежит ли рядом в хижине безжизненное тело Армана, в то время как Перси, которому, возможно, все-таки удалось бежать, считает, что руки его жены запятнаны кровью родного брата и его друзей.

Боль и усталость были столь сильны, что Маргерит искренне надеялась после всех тревог, волнений и интриг последних дней остаться навсегда под этим ясным небом, шорохом прибоя и осенним бризом, нашептывавшими ей последнюю колыбельную. Кругом было тихо и пустынно, как во сне. Даже слабый скрип колес телеги затих вдали.

И внезапно торжественное молчание нарушил звук, который едва ли когда-нибудь слышали эти пустынные утесы побережья Франции.

Звук этот был столь необычным, что, казалось, бриз перестал шелестеть, а камешки скатываться вниз! Измученная Маргерит решила, что затуманенное сознание в момент приближения смерти играет с ней какую-то таинственную шутку.

Этим звуком являлось чисто британское, доброе и старое «Черт возьми!»

Чайки, пробудившись в своих гнездах, оглядывались с изумлением; одинокая сова заухала вдалеке; остроконечные утесы словно нахмурились при этом неслыханном святотатстве.

Маргерит не верила своим ушам. Приподнявшись на локтях, она напрягала зрение и слух, стараясь понять значение этого в высшей степени земного звука.

На несколько секунд над пустынным побережьем вновь воцарилась тишина.

И затем Маргерит решила, что она, должно быть, просто грезит в эту волшебную лунную ночь. С расширенными от изумления глазами и готовым остановиться сердцем она оглядывалась вокруг, услышав:

— Черт возьми! Крепко же бьют эти ребята!

На сей раз Маргерит не могла ошибиться — только одна пара чисто английских губ могла произнести эти слова характерным, слегка ленивым тоном.

— Черт возьми! — послышалось в третий раз. — Я слаб, точно крыса!

Маргерит вскочила на ноги.

Неужели она спит? Неужели эти пустынные утесы — врата рая? Неужели благоуханное дыхание бриза разбужено взмахами крыльев ангелов и несет ей несравненную радость после испытанных страданий? Или же она просто бредит?

Маргерит снова прислушалась и опять услышала вполне земной английский язык, ни в коей мере не напоминавший шепот райских кущ или шелест ангельских крыльев.

Она окинула взглядом утесы, одинокую хижину, длинную полосу скалистого берега. Где-то выше или ниже, за валуном в расщелине, должен скрываться от ее жадного взгляда обладатель этого ленивого голоса, еще недавно так раздражавшего ее, а теперь готового сделать счастливейшей женщиной на свете.

— Перси! Перси! — истерически закричала Маргерит, разрываемая между надеждой и сомнением. — Я здесь! Иди сюда! Где ты, Перси?

— Рад слышать твой зов, дорогая, — откликнулся все тот же сонный голос, — но, увы, я не в силах к тебе подойти. Эти проклятые лягушатники скрутили меня, точно гуся на вертеле, а я слаб, как мышь, и не могу даже пошевелиться.

Маргерит все еще ничего не понимала. Откуда исходит этот дорогой ей голос, в котором звучат нотки боли и слабости? Ведь поблизости никого не видно, кроме еврея у скалы… О Боже! Неужели это возможно?!

Тот, кого Маргерит принимала за старого еврея, сидел спиной к ней, скрючившись и тщетно пытаясь подняться при помощи связанных рук. Маргерит подбежала к нему, сжала ладонями его голову и… увидела устремленный на нее взгляд добродушных и веселых голубых глаз, сверкающих на грязной и уродливой маске.

— Перси!… Муж мой!.. — проговорила Маргерит, задыхаясь от переполнявшей ее радости. — Слава Богу!

— Мы сможем возблагодарить Бога совместно, дорогая, — весело ответил он, — если ты сумеешь ослабить эти проклятые веревки и избавить меня от весьма неэстетичной позы.

У Маргерит не было ножа, ее пальцы ослабели и онемели, но она со слезами счастья начала распутывать зубами веревки, связывающие эти дорогие и измученные руки.

— Черт возьми! — воскликнул сэр Перси, когда веревки, наконец, поддались ее бешеным усилиям. — Случалось ли когда-нибудь, чтобы англичанин оказался выпоротым проклятыми иностранцами и даже не попытался дать сдачи?

Было очевидно, что его терзает боль, так как, когда веревки были сброшены, он в изнеможении рухнул около скалы.

Маргерит беспомощно огляделась вокруг.

— Достать бы хоть каплю пресной воды на этом ужасном берегу! — воскликнула она в отчаянии, видя, что сэр Перси вот-вот потеряет сознание.

— Нет, дорогая, — с улыбкой пробормотал он, — лично я предпочел бы каплю доброго английского бренди! Если ты пошаришь в карманах этого грязного балахона, то найдешь мою флягу, а то я не в силах шевельнуться…

Выпив немного бренди, сэр Перси заставил жену последовать его примеру.

— Вот так-то лучше, малышка! — сказал он, удовлетворенно вздохнув. — Да, в весьма странном состоянии обнаружила сэра Перси Блейкни, баронета, его супруга! Клянусь Богом! — добавил он, проведя рукой по подбородку. — Я не брился почти двадцать часов и, должно быть, омерзительно выгляжу… Что же касается этих пейсов…

Смеясь, сэр Перси стащил парик с пейсами и попытался распрямить затекшие от долгой неподвижности руки и ноги. Затем он склонился вперед, устремив долгий и внимательный взгляд в голубые глаза жены.

Нежные щеки и шея Маргерит покрылись густым румянцем.

— Перси, — прошептала она, — если бы ты только знал…

— Я все знаю, дорогая, — мягко произнес он.

— Но сможешь ли ты когда-нибудь простить…

— Мне нечего прощать тебе, любимая. Твои героизм и преданность, которые я, увы, столь мало заслужил, с лихвой искупили этот злосчастный эпизод на балу.

— Так значит, — прошептала Маргерит, — ты все время знал?..

— Да, — ответил ей муж. — Но если бы я знал, какое благородное сердце у моей Марго, я бы доверял ей так, как она того заслуживает. Тебе бы не пришлось бежать вслед за мужем, который должен за многое просить у тебя прощения.

Они сидели бок о бок, облокотившись на скалу, и он опустил усталую голову на ее плечо. Теперь Маргерит заслуживала, чтобы ее называли «счастливейшей женщиной Европы».

— Мы в том положении, когда слепой ведет хромого, не так ли, дорогая? — промолвил сэр Перси со своей прежней веселой улыбкой. — Но я не знаю, что больше болит — мои плечи или твои маленькие ножки.

Он наклонился, чтобы поцеловать пальцы на ногах Маргерит, торчащие из разорванных чулок, являя собой трогательное свидетельство ее страданий и преданности.

— Но Арман!.. — внезапно воскликнула она, охваченная ужасом и угрызениями совести, ибо вернувшееся к ней счастье стерло в ее голове мысли о любимом брате, ради которого ей пришлось пойти на тяжкий грех.

— О, не беспокойся об Армане, любимая, — ответил сэр Перси. — Разве я не поручился тебе, что с ним будет все в порядке? Сейчас твой брат с графом де Турней и другими беглецами находится на борту «Мечты».

— Но каким образом? — задохнулась от изумления Маргерит. — Я не понимаю.

— И тем не менее, это достаточно просто, дорогая, — улыбнулся он, — Когда я обнаружил, что эта скотина Шовлен присосался ко мне, как пиявка, я решил, что так как я не могу стряхнуть его, то лучше всего взять его с собой. Мне нужно было добраться до Армана и остальных, а все дороги патрулировались, и каждый солдат охотился на твоего покорного слугу. Я знал, что после того, как мне удалось ускользнуть от Шовлена в «Серой кошке», он будет подстерегать меня здесь, каким бы путем я ни пришел. Мне хотелось не спускать с него глаз, а британская голова никогда не уступит французской.

В действительности, она ее значительно превзошла, и сердце Маргерит наполнилось радостью и гордостью, когда она слушала рассказ мужа о том, как ему удалось увести беглецов из-под самого носа Шовлена.

— Переодевшись грязным и старым евреем, — весело продолжал сэр Перси, — я не сомневался, что меня никогда не узнают. Еще раньше вечером я встретил в Кале Рейбена Гольдштейна. За несколько золотых он снабдил меня этим тряпьем и одолжил мне повозку и клячу, согласившись исчезнуть из поля зрения.

— Но если бы Шовлен все-таки разоблачил тебя, несмотря на отличный маскарад? — воскликнула Маргерит.

— Что ж, — спокойно ответил сэр Перси, — играя, приходится рисковать. Но я хорошо знаю человеческую натуру, — добавил он, и в его веселом молодом голосе послышались печальные нотки, — и изучил французов вдоль и поперек Большинство из них так ненавидят евреев, что не подойдут к ним ближе, чем на пару ярдов, а я к тому же постарался выглядеть как можно непривлекательнее.

— Ну, а потом? — с нетерпением спросила Маргерит.

— Потом я осуществил свой маленький план. Сначала я намеревался предоставить все случаю, но, услышав, как Шовлен отдает приказания солдатам, я подумал, что судьба и я можем действовать на пару. Я сыграл на слепом повиновении солдат. Шовлен приказал им под страхом смерти не двигаться, покуда не появится высокий англичанин. Дега швырнул меня на землю совсем рядом с хижиной, и солдаты не обращали внимание на еврея, который привез гражданина Шовлена. Мне удалось освободить руки от веревок, которыми эта скотина приказал меня связать; у меня всегда при себе карандаш и бумага. Поспешно нацарапав на клочке важные инструкции, я подполз к хижине под самым носом солдат, которые неподвижно залегли в укрытии, выполняя приказ Шовлена, бросил записку в хижину через щель в стене и стал ждать. В этой записке я велел беглецам бесшумно выбраться из хижины, спуститься на берег, где их подберет шлюпка с «Мечты», стоящей на якоре недалеко в море. К счастью для них и для меня, они в точности исполнили распоряжения. Солдаты, заметившие их, с той же точностью исполнили приказ Шовлена и не двинулись с места! Подождав около получаса и поняв, что беглецы в безопасности, я подал сигнал, который вызвал такую суматоху.

Все оказалось предельно простым, и Маргерит не могла надивиться неистощимой изобретательности, смелости и дерзости, которые помогли ее мужу осуществить этот отчаянный план.

— Но эти звери высекли тебя! — в ужасе воскликнула она, вспомнив об оскорблении, нанесенном его достоинству.

— Ничего не поделаешь, — вздохнул сэр Перси. — Пока судьба моей женушки оставалась неопределенной, я был вынужден находиться рядом с ней. Ну, ничего! — весело добавил он. — Шовлен может подождать. Как только мне удастся заманить его в Англию, он заплатит за эту порку с процентами, обещаю тебе!

Маргерит рассмеялась. Было так хорошо сидеть рядом с Перси, слышать его веселый голос, видеть смешинку в его голубых глазах, когда он грозил кулаком в предвкушении заслуженного наказания, которое предстояло понести его врагу.

Внезапно Маргерит вздрогнула, румянец исчез с ее щек, а радостный блеск померк в ее глазах. Она услышала шаги наверху, и звук камня, скатившегося с утеса на берег.

— Что это? — с тревогой прошептала молодая женщина.

— О, ничего, дорогая! — улыбнулся сэр Перси. — Просто ты забыла об одном пустяке — моем друге Ффаулксе.

— Сэр Эндрю! — воскликнула Маргерит.

И в самом деле, она начисто забыла о своем преданном друге и спутнике, находившемся рядом с ней долгие часы волнений и страданий. Теперь Маргерит вспомнила о нем с запозданием и с угрызениями совести.

— Да, ты забыла о нем, верно, дорогая? — весело продолжал сэр Перси. — К счастью, я встретил его неподалеку от «Серой кошки» перед весьма интересным ужином с моим другом Шовленом… С этим юным негодником мне еще предстоит разобраться, а тогда я просто указал ему самую длинную и кружную дорогу сюда, которой никогда бы не воспользовались Шовлен и его люди. В результате Ффаулкс прибыл как раз тогда, когда мы готовы к встрече, малышка?

— И он тебя послушался? — с недоверием спросила Маргерит?

— Без единого слова. Смотри, вот он идет. Прибыл как раз вовремя! Да, малютка Сюзанна получит в высшей степени пунктуального мужа.

Тем временем сэр Эндрю Ффаулкс осторожно спускался с утеса. Раз или два он останавливался, прислушиваясь к шепоту, который указывал ему на местонахождение сэра Перси.

— Блейкни! — решился он, наконец, позвать. — Вы здесь?

В следующий момент он обогнул скалу, у которой сидели сэр Перси и Маргерит, и застыл в изумлении, увидев оборванного старого еврея.

Но Блейкни уже с трудом поднялся на ноги.

— Я здесь, приятель! — откликнулся он со своим глуповатым смехом. — Живой, хотя не вполне невредимый и похожий на пугало в этих лохмотьях.

— Черт возьми! — воскликнул сэр Эндрю, ошеломленно глядя на своего предводителя. — Какого…

Молодой человек заметил Маргерит и успел сдержать сильное выражение, готовое сорваться с его губ при виде всегда щеголеватого сэра Перси, облаченного в грязное тряпье.

— Вот именно! — спокойно подтвердил сэр Перси. — Я еще не успел спросить вас, какого… хм!.. вы делаете во Франции, когда я велел вам оставаться в Лондоне? Неподчинение? Ну, погодите, пока мои плечи прекратят болеть, и вы получите достойное наказание!

— Подумаешь! Я с радостью его вынесу, — весело откликнулся сэр Эндрю, — видя, что вы живы и в состоянии осуществить его. Но ради всего святого, дружище, где вы раздобыли этот наряд?

— Он весьма оригинален, не так ли? — со смехом сказал сэр Перси и добавил серьезным и повелительным тоном: — Теперь, когда вы здесь, Ффаулкс, мы не должны терять времени. Эта скотина Шовлен может послать кого-нибудь за нами.

Маргерит была так счастлива, что могла остаться здесь навсегда, слушая голос мужа и задавая ему бесконечные вопросы. Но при упоминании имени Шовлена, она вздрогнула в страхе за дорогую ей жизнь, которую была готова спасти ценою собственной.

— Как же мы вернемся? — спросила она. — Дороги в Кале полны солдат и…

— Нам незачем возвращаться в Кале, любимая, — ответил сэр Перси — Достаточно добраться на другую сторону мыса Гри-Не, где нас будет ожидать шлюпка с «Мечты».

— Шлюпка с «Мечты»?

— Да, это еще один мой маленький трюк. Я забыл сказать тебе, что бросив в хижину записку, я добавил к ней другую для Армана, которую велел ему оставить в помещении, и которая отправила Шовлена с его людьми бегом в «Серую кошку» в поисках моей персоны. В первой же записке содержались подлинные указания — в том числе те, которые я дал старику Бриггсу. Он должен выйти в море и плыть на запад, а когда потеряет из виду Кале, послать шлюпку к ручью на другой стороне Гри-Не. Гребцы разыщут меня по заранее условленному сигналу, и мы благополучно доберемся на борт «Мечты», пока Шовлен с солдатами будут сидеть и ждать у ручья напротив «Серой кошки».

— На другой стороне Гри-Не? Но я… я не могу идти, Перси! — беспомощно простонала Маргерит, безуспешно пытаясь удержаться на усталых ногах.

— Я понесу тебя, дорогая, — просто ответил он. — Слепой ведет хромого!

Сэр Эндрю был готов взять на себя драгоценную ношу, но сэр Перси не доверял жену ни чьим рукам, кроме своих собственных.

— Когда вы и она очутитесь в безопасности на «Мечте», — сказал он младшему товарищу, — и я почувствую, что мадемуазель Сюзанна не встретит меня в Англии укоризненным взглядом, придет и мой черед отдыхать.

И его руки, все еще сильные, несмотря на боль и усталость, подняли Маргерит, словно перышко.

Пока сэр Эндрю скромно держался поодаль, они много сказали — вернее прошептали друг другу того, что не уловил даже осенний бриз, ибо он окончательно стих.

Сэр Перси позабыл о своей усталости; плечи его болели, так как солдаты наносили удары изо всех сил, но он обладал стальными мускулами и сверхчеловеческой энергией. Во время утомительного похода в пол-лье по каменистому берегу бодрость ни разу не покинула его, — он двигался вперед твердым шагом, держа в объятиях драгоценную ношу. Маргерит, счастливая и спокойная, иногда подремывала, а иногда смотрела на освещенное утренней зарей красивое лицо мужа, его голубые глаза и добродушную улыбку, шепча слова, помогавшие ему сократить трудную дорогу и служившие бальзамом для его утомленного тела.

Восток уже сверкал многоцветными красками рассвета, когда они, наконец, добрались до ручья на другой стороне мыса Гри-Не. Лодка поджидала их, приблизившись по сигналу сэра Перси, и два крепких британских матроса удостоились чести усадить в нее миледи.

Полчаса спустя они уже были на борту «Мечты». Экипаж, в силу необходимости посвященный в секреты хозяина и сердечно приветствовавший его, не проявил удивления при виде странного наряда.

Арман Сен-Жюст и другие беженцы уже ожидали прибытия их отважного спасителя, не он не стал дожидаться выражения их благодарности, а сразу же отправился к себе в каюту, оставив счастливую Маргерит в объятиях брата.

Все на борту «Мечты» было обставлено с милой сердцу Перси роскошью, и к моменту прибытия в Дувр он успел облачиться в нарядный костюм, запас которых всегда находился на яхте.

Трудность возникла в снабжении Маргерит обувью, и велика была радость корабельного юнги, когда миледи решила, что сможет сойти на берег в его лучшей паре.

О радости тех, которые, много страдая, обрели, наконец, заслуженное счастье, мы не имеем подробных сведений.

Но в анналах записано, что на блестящей церемонии бракосочетания сэра Эндрю Ффаулкса, баронета, с мадемуазель Сюзанной де Турней, которую почтил своим присутствием его королевское высочество принц Уэльский и на которой побывала elite общества, самой красивой женщиной была, несомненно, леди Блейкни, в то время как костюм сэра Перси Блейкни служил многие дни темой разговоров лондонской jeunesse doree .

Известно также, что мсье Шовлен, аккредитованный агент правительства Французской республики, не присутствовал ни на этом, ни на другом светском торжестве в Лондоне после памятного бала у лорда Гренвилла.