Иветт мне понравилась с того момента, как я увидела ее, но мне не приходило в голову, что ее появление в замке окажется для меня таким важным.

Когда она прибыла, Марго с нежностью обняла ее.

— Чудесно, что ты смогла приехать, — сказала она в присутствии слуг. — Я уже говорила тебе о происшедшем. Ты полюбишь маленького Шарло.

В спальне Марго мы остались втроем.

— Все отлично сработало! — воскликнула Марго и снисходительно добавила: — Вы обе хорошо сыграли свои роли.

— Не так хорошо, как ты, — заметила я. — Естественно, у тебя была ведущая роль.

— И я автор нашей маленькой пьесы. Вы должны признать, что это была прекрасная идея.

— Об этом я буду судить, когда все благополучно завершится, — сказала я.

— Вечно ты портишь всем удовольствие! — Марго показала мне язык, как всегда делала, когда мы были в школе. Затем она обернулась к Иветт. — Шарло с каждым днем становился все красивее. Интересно, он тебя помнит?

— Давай посмотрим, — предложила Иветт.

При виде Иветт Шарло засмеялся и задрыгал ножками.

Марго взяла его на руки.

— Не слишком радуйся, мой ангел, а не то я стану ревновать.

Иветт забрала у нее ребенка и положила назад в кроватку.

— Ты его перевозбуждаешь, — сказала она.

— А ему нравится, когда его возбуждают! Не забывай, что это моя плоть и кровь.

— А вот об этом мы как раз и должны забыть, — мягко заметила Иветт. — Ты получила Шарло, он твой приемный сын, так что можешь радоваться.

— Думаешь, я когда-нибудь забуду, что он мой родной сын?

Иветт покачала головой.

* * *

Иветт и я много времени проводили вместе. Думаю, это происходило потому, что жизнь в замке отражала происходящее за его пределами, а люди больше не наносили друг другу визиты, как в былые времена. Граф и графиня де Грасвиль не устраивали пышных приемов, когда повсюду ходили разговоры о бедности в стране. Очевидно, они вообще предпочитали вести более простую жизнь.

В результате Иветт и я часто сидели или гуляли в саду, где мы могли говорить спокойно, не опасаясь быть подслушанными и выдать истинную историю появления в замке Шарло.

Иветт часто говорила о прошлом.

Самые волнующие годы ее жизни прошли в Шато-Сильвен.

— Я прибыла туда, когда мне было пятнадцать лет, — рассказывала она мне, — и стала прислуживать в детской под руководством мадам Роше — вы знаете ее как Ну-Ну. Она заботилась о графине Урсуле с тех пор, как та родилась. Мадам Роше обожала графиню! Вся ее жизнь была сосредоточена на ней. Она недолгое время была замужем за мсье Роше. Не знаю, что там произошло, но я слышала, что незадолго до рождения ее ребенка муж умер в результате какого-то несчастного случая. Мадам Роше потеряла ребенка. Поэтому она перенесла всю свою нежность на Урсулу. Говорили, что хозяйская дочь спасла ее рассудок. Это очень печально.

— Бедная Ну-Ну!

— Она была кормилицей Урсулы и всегда говорила: «Эта малышка — часть самой меня». Ну-Ну места себе не находила, если хоть несколько минут не видела свою воспитанницу, а когда у той случались неприятности, то тут же вставала на ее защиту. Это не шло на пользу девочке. Когда Урсула была маленькая, то если ей казалось, что ее обижают, она грозила пожаловаться Ну-Ну. Та ее только поощряла, так что Урсула в те годы была довольно неприятным ребенком. Но лет в шесть-семь она освободилась из-под влияния Ну-Ну, хотя не полностью — для этого они были чересчур близки. Однако преданность няни стала стеснять девочку.

— А что за женщина была Урсула? — спросила я.

— До брака она была обычной девушкой, интересующейся балами и нарядами. А потом она сильно изменилась.

— Сколько времени вы провели с ней?

— Я ушла из замка примерно шесть лет назад. Марго подрастала и уже не нуждалась в няне. У нее появилась гувернантка, а позже она поехала в Англию. Тогда граф выделил мне дом и достаточно денег, чтобы содержать себя и служанку. Я устроилась там с Жозе и рассчитывала провести остаток дней в этом доме.

— Когда-нибудь вы туда вернетесь.

— Да, когда Шарло подрастет.

— Вы скучаете по замку? Ведь ваш дом не похож на него.

Иветт помолчала, ее взгляд омрачился.

— Да, скучаю, — ответила она. — Но единственного друга, который был у меня, больше нет. Поэтому я не хочу туда возвращаться.

Мне очень хотелось узнать про единственного друга, но я чувствовала, что спрашивать об этом было бы невежливо. Поэтому я молча ожидала и вскоре Иветт заговорила вновь:

— Я знаю, что это звучит странно, но наша дружба возникла постепенно. Она была доброй, хотя и немного высокомерной, но в этом повинно ее воспитание.

— Вы имеете в виду Урсулу?

— Да. Как-то я сделала что-то — не помню, что именно, но это обидело ее. Последовал обычный крик: «Я скажу Ну-Ну!» Должно быть, я была в дурном настроении, так как ответила: «Ну и говори, маленькая ябеда!» Урсула уставилась на меня. Я хорошо помню ее личико, покрасневшее от гнева. Тогда ей было, наверное, лет восемь. Она помчалась к Ну-Ну, которая, разумеется, тотчас же бросилась на меня, словно ангел с огненным мечом, защищая свою любимицу. «Я устала вечно уступать этому испорченному ребенку», — заявила я. «Тогда, — сказала она, — вам лучше собрать вещи и убираться отсюда». «Отлично, так я и сделаю», — ответила я, хотя идти мне было некуда, что Ну-Ну прекрасно знала. «И куда же вы отправитесь?» — осведомилась она, а я ответила: «Туда, где мне не придется угождать глупой испорченной девочке и ее полоумной старухе-няне». «Убирайтесь!» — завопила Ну-Ну. В семействе Бруссо она пользовалась неограниченной властью. Мадам и мсье де Бруссо души не чаяли в дочке и были в восторге от того, как Ну-Ну перед ней танцует, так что если Ну-Ну велела мне уходить, то жаловаться на нее хозяевам было бесполезно.

Я начала укладывать свои немногочисленные вещи и думать, что мне делать, так как мое положение было отчаянным. От страха и горя я заплакала, но вскоре почувствовала, что за мной наблюдают, и подняв голову, увидела стоящую рядом Урсулу. Я помню ее, как сейчас, в белом платьице до лодыжек и с голубыми лентами в каштановых локонах. Она была очень хорошенькой девочкой, с большими карими глазами и густыми гладкими волосами, которые Ну-Ну старательно завивала каждый вечер.

Даже теперь я помню, как Урсула сидела у ног Ну-Ну, пока та завивала ей волосы и пела бретонские песни или рассказывала легенды и сказки монотонным голосом, под который хотелось спать. В тот момент, когда Урсула стояла и смотрела на меня, что-то произошло между нами. Я с удивлением поняла, что девочка сожалеет о вызванной ею буре. Раньше я считала, что Урсула не думает ни о ком, кроме себя. Но, очевидно, она не была такой бесчувственной.

Позднее Урсула говорила мне, что она тогда сама не понимала своего отношения ко мне, но знала только, что не хочет, чтобы я уходила. Она обратилась ко мне как всегда властным тоном: «Перестань укладываться!» И затем с неожиданной мягкостью стала вынимать мои вещи и класть их назад в ящики. Вошла Ну-Ну и, увидев меня стоящей на коленях на полу, сказала с усмешкой: «Собирайтесь! На этот раз вам ничто не поможет». Но моя маленькая защитница подняла головку и заявила: «Она не уедет, Ну-Ну! Я хочу, чтобы она осталась!» «Она плохая и дерзкая девчонка! — сказала Ну-Ну. «Знаю, — ответила Урсула, — но я хочу, чтобы она осталась». «Но, малышка, она ведь назвала тебя ябедой». «А я и есть ябеда, Ну-Ну». Бедная Ну-Ну пришла в замешательство, но, конечно, слово ее воспитанницы было законом.

— И с того дня Урсула изменилась?

— Ну, не внезапно. Бывали взлеты и падения. Но, в отличие от Ну-Ну, я не давала ей спуску, и, по-моему, ей это нравилось. Я была гораздо моложе Ну-Ну. В то время мне было лет пятнадцать, а Урсуле — восемь. Тогда это являлось большой разницей, но она со временем уменьшалась. С того дня Урсула стала проявлять ко мне интерес. До некоторой степени я была ее творением, так как, если бы не она, меня бы выгнали. Хотя Урсула по-прежнему проводила много времени с Ну-Ну, она часто прибегала ко мне и доверяла свои маленькие секреты. Сначала Ну-Ну немного ревновала, но потом поняла, что ее отношения с Урсулой совсем не такие, как мои, а она так любила свою малышку, что была готова согласиться на все, что доставляло той удовольствие.

Я любила возиться с одеждой — не шить ее (для этого у нас были портнихи), а снабжать разными украшениями, что придавало ей своеобразие. Поэтому я всегда присутствовала, когда швеи примеряли платья Урсуле. Мы с ней вместе ходили в город за покупками, так как она настаивала, чтобы я сопровождала ее.

Урсула часто просила у меня советов, хотя редко им следовала. Мы быстро становились друзьями, что было необычно между служанкой и хозяйской дочерью.

Мсье и мадам де Бруссо относились к этому снисходительно. Иветт славная девушка, говорили они, и следит за Урсулой так, как не смогла бы Ну-Ну. Поэтому мы росли вместе, как две сестры.

— И это была самая крепкая дружба в вашей жизни. Что же вас заставило уехать?

— Я раздражала графа, так как говорила Урсуле, что она должна настаивать на своем и критиковать его в лицо. Он заявил, что Маргерит больше не нуждается в няне, и отослал меня.

— Удивительно, что Урсула позволила это.

Иветт поджала губы.

— С тех пор, как она вышла замуж, все изменилось. Он напугал ее с самой первой встречи.

— Значит, несмотря на то, что граф обеспечил вас домом и всем необходимым, вы его не любите?

— Не люблю! — она рассмеялась. — Эти слова кажутся странными по отношению к нему. Интересно, есть ли вообще кто-нибудь, кто любит графа. Люди его боятся, некоторые уважают за богатство и положение, а многие ненавидят. Даже его любовницы едва ли могли бы сказать, что любят его.

— А вы принадлежите к тем, кто его ненавидит?

— Я бы возненавидела всякого, кто бы поступил с Урсулой так, как он.

— Граф был настолько жесток к ней?

— Если бы она не вышла за него замуж, то была бы жива.

— Вы не имеете в виду, что он… убил ее?

— Можете понимать и так, мадемуазель.

Я покачала головой, и Иветт положила ладонь на мою руку.

Больше она ничего не сказала, и в тот день наше tete-a-tete завершилось.

Я много думала о разговоре с Иветт. Казалось, она располагает какими-то тайными сведениями. Если это так, то я должна узнать, в чем они заключаются. Иветт дала понять, что в них не содержится ничего хорошего для графа. Я поежилась, вспоминая, с каким выражением лица она говорила, что он повинен в смерти жены.

Если бы граф был рядом со мной, я бы не поверила, что это правда, но в его отсутствие я могла рассматривать факты более хладнокровно. Нужно еще поговорить с Иветт. Если я узнаю больше о характере Урсулы, то, быть может, мне удастся пролить свет на эту историю.

Марго попросила меня сходить в город и купить ленты для костюмчика Шарло.

— Ты сумеешь выбрать нужный цвет, Минель, — сказала она.

Я отправилась одна. Днем в Грасвиле мы не нуждались в сопровождении, поэтому я не впервые пошла в город в одиночку.

Шато-Грасвиль был не столь великолепен, как Шато-Сильвен, и походил скорее на великолепный сельский дом, чем на замок. У семьи был еще один замок в сорока милях к северу — как я слышала, гораздо больший — но они предпочитали этот. Окруженный серой каменной стеной, Шато-Грасвиль с его четырьмя изящными башенками был хорошо виден из города.

Было не слишком раннее утро, солнце уже высоко поднялось, и день обещал быть жарким.

В городе несколько человек приветствовали меня. Одна женщина спросила, как поживает малыш. Я ответила ей, что у Шарло все в порядке.

— Бедный малютка! Быть подброшенным таким образом! Я бы сворачивала шею матерям, которые бросают своих детей так же легко, как мсье Беррей сворачивает шеи своим цыплятам!

— Но о Шарло сейчас заботятся так, как этого можно только пожелать, мадам.

— Я знаю. А молодая мадам просто рождена для того, чтобы быть матерью! Вот она и стала ею, спустя всего лишь несколько недель после свадьбы! — Она весело расхохоталась.

— Мадам очень любит детей, — сказала я.

— Да благословит ее Бог!

Я двинулась дальше. Почти каждый встречный спрашивал меня о ребенке.

Потратив некоторое время на выбор лент, я решила выпить чашку кофе с моим любимым пирожным, прежде чем возвращаться в замок.

Сидя под голубым зонтиком, я слушала болтовню мадам Дюран, которая принесла мне кофе и не переставала радоваться счастливой судьбе ребенка, которого оставили у ворот замка.

Когда она ушла, я задумалась о разговоре с Иветт и о том, почему она так ненавидит графа. Ну-Ну испытывала к нему те же чувства. Причиной могло быть его отношение к Урсуле, которую они обе очень любили. Я многого не знала о ней. Раньше я считала ее всего лишь капризной ипохонд-ричкой, но подобное суждение с трудом подходило к женщине, способной внушать окружающим такую любовь и преданность. В отношении Ну-Ну, потерявшей собственного ребенка, это еще можно было понять, но Иветт — другое дело. Иветт обладала здравым смыслом и независимым мышлением, и если она так сильно подружилась с дочерью своих хозяев, значит, в той было что-то необычное.

Когда я думала о графе и его делах, то рано или поздно заходила в тупик.

Сидя под голубым зонтиком, защищавшим меня от солнца, потягивая кофе и закусывая пирожными, я внезапно ощутила странное чувство, словно за мной наблюдают.

Это чувство казалось особенно необычным, так как оно охватило меня ярким солнечным утром в центре города. Стараясь держаться естественно, я обернулась и заметила человека, сидящего поодаль. Как только я повернулась, он дернул головой и уставился перед собой. Я была уверена, что он наблюдал за мной. Затем мне внезапно пришло в голову, что я видела его раньше. Это произошло, когда мы ехали из Парижа в Грасвиль. Он был в гостинице, где мы остановились на ночь. Что-то в посадке головы делало его легко узнаваемым. Шея была довольно короткой, плечи круглыми. Он носил темный парик и высокую шляпу с полями, частично закрывавшими лицо, — такие шляпы в те дни можно было встретить повсюду. Жакет и штаны были того же неброского коричневого цвета, что и шляпа. Короче говоря, его одежда не привлекла бы внимание ни в городе, ни в деревне. Я узнала его только по посадке головы.

Должно быть, мне почудился его интерес к моей особе. Для этого просто не было причины. Разве только незнакомец услышал, что я — кузина молодой мадам из замка, которая недавно усыновила найденного ребенка.

И все же на какой-то момент мне стало не по себе. С тех пор, как на лесной тропинке я едва не лишилась жизни, меня не покидала настороженность.

Встав и пойдя по улице, я все еще думала о человеке в темном парике. Казалось странным, что он был в гостинице, где останавливались мы. Но, быть может, он просто живет здесь. Надо будет осторожно навести о нем справки.

Я снова зашла в лавку, решив купить кружево, которое там видела. Выйдя оттуда и проходя мимо кондитерской, я увидела, что незнакомца за столиком больше нет.

Возвращаясь в замок, я бросила с холма взгляд назад. Человек следовал за мной на почтительном расстоянии.

Я вернулась в дом, все еще думая о нем.

* * *

Было нелегко вызвать Иветт на разговор об Урсуле. Найдя ее сидящей в саду за шитьем, я присоединилась к ней.

— Нужно пользоваться возможностью, — промолвила она. — Это не продлится долго.

— Вы имеете в виду мир и покой?

Она кивнула.

— Интересно, что происходит в Париже. Должно быть, там очень жарко. Странно, как жара влияет на настроение! Люди, наверное, выходят по вечерам на улицы, в Пале-Рояле все время собрания, на которых звучат речи, клятвы, угрозы…

— Правительство должно принять решение. Граф, безусловно, посещает собрания.

Иветт покачала головой.

— Ненависть и зависть слишком сильны. Теперь едва ли что-нибудь можно поделать. Если народ восстанет, не завидую аристократам, которые попадут в руки толпы.

Я вздрогнула, подумав о графе, гордом и надменном, кажущемся всемогущим в своем замке. Но улицы Парижа — другое дело…

— Это расплата, — продолжала Иветт. — Граф де Фонтен-Делиб был деспотичным господином. Его слово было законом. Но теперь такие, как он, будут свергнуты.

— Почему Урсула вышла за него замуж? — спросила я.

— Бедное дитя, у нее не было выбора.

— А я думала, что родители в ней души не чаяли.

— Так оно и было, но они хотели устроить для нее как можно лучший брак. А более блестящего жениха можно было найти разве только в королевской семье. Они желали для нее почестей — им казалось, что счастье последует само собой. У нее будет прекрасный замок, знатное имя, муж, занимающий важное положение в Париже и во всей стране. То, что он дьявол во плоти, не имело значения.

— Неужели он таков? — почти жалобно спросила я, надеясь услышать о графе хоть что-нибудь хорошее.

— Когда они поженились, он был всего на год старше ее, но успел накопить столько грехов, словно прожил долгую жизнь. Можете не верить, но я не сомневаюсь, что у него и в четырнадцать лет были любовные приключения. А в восемнадцать лет, когда он вступил в брак, у него уже имелась постоянная любовница. Вы ее знаете.

— Да, Габриель Легран.

— И она родила ему сына. Вам известно, как Этьен стал воспитываться в замке. Можете вы себе представить более жестокий поступок, чем привести в дом сына от другой женщины, чтобы похваляться им перед женой, которая больше не в состоянии иметь детей?

— Согласна, это бессердечно.

— А у него вообще нет сердца. Он считает, что самое важное — это удовлетворение его желаний.

— Мне казалось, что с такими родителями, Ну-Ну и вами Урсула могла отказаться выходить за него замуж.

— Вы же знаете его. — Иветт искоса взглянула на меня, и я подумала, не дошли ли до нее определенные слухи обо мне и графе. Очевидно, она что-то слышала, и в этом заключалась причина ее горячности. Иветт предупреждала меня. — В нем есть определенный, чисто дьявольский шарм. Многим женщинам трудно устоять против него. Но связаться с ним — все равно, что шагнуть в зыбучие пески. Они могут выглядеть весьма заманчиво, но стоит вам ступить на них, как вас начинает засасывать, и если у вас не хватит ума и силы быстро вылезти, то вы погибли.

— По-вашему, кто-то может быть таким воплощенным злом?

— По-моему, некоторые люди находят высшее удовлетворение во власти над другими. Для них важны только собственные нужды и желания, которые должны быть выполнены, даже если это принесет страдание многим.

— Но ведь граф позаботился о вас, когда вы уехали, — напомнила я. — Он дал вам дом и средства, чтобы жить в комфорте и иметь служанку.

— Сначала я считала это добрым поступком, но позже начала думать, что у графа были на то свои причины.

— Какие?

— Возможно, он хотел убрать меня с пути.

— Зачем?

— У него могли иметься определенные планы в отношении Урсулы.

— Вы же не думаете, что…

— Дорогая мадемуазель, меня удивляет, что столь здравомыслящая молодая женщина, как вы, может так обманываться. Но это случалось и с другими. Моя бедная Урсула! Я хорошо помню тот вечер, когда за ней послали. Она вошла в приемную и была представлена графу. Брачный контракт уже был приготовлен. О, они казались такой великолепной парой! Семейство Бруссо достаточно древнее, но уже давно утратило значительную часть своего состояния. В лице графа они приобретали зятя, не уступавшего им в знатности и значительно превосходившего в богатстве и положении. Брачный договор с лихвой возмещал им приданое дочери. Этот союз казался выгодным обеим сторонам.

— А Урсула?

— Граф очаровал ее — так же, как и многих других. Потом она пришла ко мне… К Ну-Ну Урсула приходила, как обиженный ребенок, который хочет, чтобы его погладили по головке, а мне она доверяла серьезные проблемы. «Иветт, — сказала она, — я никогда еще не видела никого, похожего на него!» Урсула была так невинна — жизнь являлась для нее романтической мечтой.

— А каким граф показался вам?

— Тогда я еще не знала его и решила, что граф и впрямь обладает тем очарованием, которое так привлекло Урсулу. Но позже я узнала, какую жизнь он вел. А сначала Ну-Ну и я считали, что он почти достоин Урсулы. Но мы быстро в этом разуверились.

— Насколько быстро? — настаивала я.

— Они поехали на медовый месяц в один из его деревенских домов, Вильер-Брабант. Конечно, он был меньше замка, но очень красив, в окружении прекрасной природы — одним словом, идеальное место для медового месяца, разумеется, при наличии идеального мужа, каковым граф отнюдь не являлся.

— Как вы об этом узнали?

— Как только увидели Урсулу. Мы с Ну-Ну отправились в Сильвен, чтобы все приготовить к приезду молодоженов. Ну-Ну впервые рассталась с Урсулой и вела себя, как курица, потерявшая цыпленка, — все время кудахтала, не находя себе места. Она сидела на башне вместе со сторожем, ожидая их возвращения. Затем они приехали, и стоило нам бросить взгляд на лицо Урсулы, как все стало ясно. Она была ошеломлена и напугана. Бедняжка ведь ничего не знала о жизни — особенно с таким мужем. Она боялась графа, боялась всего. За две недели ее нельзя было узнать.

— Граф ведь тоже был молод, — попыталась я подать голос в его защиту.

— Молод по годам, но стар по опыту. Он, должно быть, нашел ее совсем непохожей на тех распутных женщин, с которыми раньше имел дело. Когда они вернулись, я подумала, что, возможно, Урсула уже беременна, и вскоре это подтвердилось. Беременность также явилась для нее тяжким испытанием. Она боялась иметь ребенка. В те дни мы с ней стали ближе, чем когда-либо. «Есть вещи, которые я не могу обсуждать с Ну-Ну», — говорила мне Урсула, рассказывая, как не похож оказался брак на то, о чем она мечтала, как она разочаровала мужа, и как ей хотелось быть одной. «Хоть бы у меня родился сын, Иветт, — говорила она. — Тогда мне больше не придется рожать снова. Но если будет девочка…» Урсула вздрогнула и прижалась ко мне. Тогда я начала ненавидеть его.

— В конце концов, — заметила я, — каждый мужчина, вступив в брак, хочет иметь детей. Быть может, вся беда а том, что Урсула не была к этому готова.

— Вы просто ищете для него оправдания. Бедная Урсула! Как она болела перед рождением Маргерит! Ну-Ну боялась, что ей никогда не выздороветь. Но у нас были лучшие доктора, лучшая акушерка, и наконец ребенок появился на свет. Никогда не забуду лица Урсулы, когда ей сказали, что это девочка. Она так болела, что врачи предупредили: следующая беременность может стоить ей жизни. Она не должна больше пытаться иметь детей. Урсула при этом известии выглядела, словно королева на коронации, а мы с Ну-Ну плакали от облегчения, будто нашу малышку вернули нам.

— Зато граф, наверное, был очень разочарован.

— Он обезумел от гнева. Целыми днями скакал верхом или правил лошадьми, как бешеный. Говорили, что он проклинает день, когда женился. Теперь у него были больная жена и дочь, и никакой надежды на сына. Вы, должно быть, слышали, что он убил мальчика?

— Да, брата-близнеца Леона.

— Это было настоящее убийство.

— Но ведь непреднамеренное. Это просто несчастный случай. И граф щедро обошелся с семьей. Вы же знаете, что он сделал для Леона.

— Ему это ничего не стоило. Граф — абсолютно безжалостный человек. Через некоторое время он привел в замок Этьена, своего незаконного сына, дабы показать жене, что если она не может дать ему сыновей, то другие могут. Какая жестокость!

— А Урсула была обижена?

— «Меня это не заботит, — сказала она мне. — Пускай приводит хоть двадцать незаконных сыновей, лишь бы не принудил меня рожать ему законного». Этьен и его мамаша надеются, что граф узаконит сына и сделает его своим наследником, но он нарочно держит их в неизвестности — это его забавляет.

— В этой истории все заслуживают жалости, — заметила я.

Иветт бросила на меня резкий взгляд и словно в отчаянии покачала головой.

— По крайней мере, у Урсулы была дочь, — продолжала я.

— Она не особенно любила Маргерит. Думаю, что девочка напоминала ей о родах и других ее страданиях.

— Это не вина Маргерит, — резко заявила я. — По-моему, для матери естественно любить своего ребенка.

— Маргерит вскоре показала, что не слишком нуждается в материнской заботе. Ну-Ну ею тоже не слишком интересовалась. Нянчить девочку пришлось в основном мне, и я очень к ней привязалась. Она была веселая, своенравная, импульсивная… словом, почти такая же, как теперь.

— Удивительно, что Урсула была к ней равнодушна.

— Она стала безразличной ко всему. Вскоре после рождения Маргерит Урсулу постиг новый удар — скончалась ее мать, которую она очень любила.

— Это произошло неожиданно?

Иветт помолчала, затем ответила:

— Ее мать покончила с собой.

Я была испугана.

— Да, — продолжала Иветт, — это потрясло всех нас. Мы не знали, что мадам де Бруссо была серьезно больна. Она уже некоторое время страдала от мучительных болей, но никому об этом не говорила. Однако, когда боли стали усиливаться, хранить секрет было уже невозможно. Узнав, что ничего нельзя сделать, она приняла смертельную дозу снотворного.

— Как Урсула… — пробормотала я.

— Нет, — твердо ответила Иветт. — Не как Урсула. Урсула никогда бы не покончила с собой, и я знаю, что она этого не делала. Урсула была очень религиозной и искренне верила в загробную жизнь. «Наши страдания на земле мимолетны, Иветт, — говорила она мне. — Мы должны стойко переносить их, и чем сильнее мы страдаем здесь, тем больше будем радоваться в ином мире. Моя мать мучилась от боли и не смогла вынести этого. Если бы она потерпела! Если бы я об этом знала и могла с ней поговорить!..»

— И все же нечто похожее произошло и с Урсулой.

— Я знаю, что у нее не было сильных болей.

— Вас же не было в замке, — напомнила я.

— Когда я уехала из замка, мы стали переписываться. Она хотела знать все о моей жизни и подробно описывала свою. Урсула ничего от меня не утаивала. Мы договорились об этом перед моим отъездом. Позже она сообщила, что наши письма более откровенны, чем личные беседы, так как на бумаге изложить все гораздо легче. Поэтому я знала о ней больше, находясь вдалеке, и не сомневаюсь, что она не убивала себя.

— Почему же она умерла?

— Кто-то убил ее, — ответила Иветт.

* * *

Я вернулась к себе в комнату, так как не хотела продолжать разговор о смерти Урсулы, не хотела слушать Иветт, твердо уверенную, что граф убил свою жену.

Я не сомневалась, что целью этой беседы было предупредить меня. В своих мыслях Иветт ставила меня в один ряд с другими женщинами, которые были очарованы графом, а спустя некоторое время брошены им. Лишь некоторые из этих связей имели для него чуть большее значение — например, та, которая подарила ему Этьена.

Но несмотря ни на что, я не могла в это поверить. Конечно, я знала, что у графа было множество любовных приключений, да он и сам не делал из этого секрета, но не сомневалась, что наши отношения с ним совсем иного рода.

Иногда я считала, что смогу забыть все, происшедшее ранее. Все? Даже убийство? Но я была не в состоянии поверить, что граф убил Урсулу. Конечно, он повинен в гибели брата Леона, но это другое дело. Его безрассудство и бешеный гнев привели к трагедии, однако это не являлось преднамеренным убийством.

Пока я предавалась размышлениям, дверь открылась и' вошла Марго. Вид у нее был не слишком веселый.

— Что-нибудь не так? — спросила я, приподнявшись на локте, так как лежала на кровати.

Марго села на стул у зеркала и медленно кивнула.

— Что случилось? Шарло?…

— Шарло бодр и весел, как обычно.

— Тогда в чем дело?

— Я получила записку. Арман сказал, что какая-то женщина велела ему передать ее мне или тебе.

— Записка? Арман?

— Пожалуйста, Минель, не повторяй за мной, как попугай! Это меня бесит!

— Почему женщина дала записку Арману?

— Должно быть, она знала, что он из замка.

Арман был грумом, которого мы привезли с собой из Шато-Сильвен. Нам рекомендовал его Этьен.

— Где записка? — спросила я.

Марго протянула мне клочок бумаги. Я взяла его и прочла: «Одной из вас лучше придти в «Кафе де Флер» в четверг в десять утра. Если не придете, то пожалеете. Я все знаю о ребенке».

Я уставилась не нее.

— Кто это может быть?

Она нетерпеливо тряхнула головой.

— О, Минель, что нам делать? Это хуже, чем Бессель и Мими.

— А по-моему, это то же самое.

— Но здесь, в Грасвиле… Я боюсь, Минель!

— Кто-то пытается шантажировать тебя, — заметила я.

— Как ты можешь быть в этом уверена?

— По тону письма. «Если не придете, то пожалеете…» Кто-то узнал эту тайну и хочет ею воспользоваться.

— Ну и что же мне делать?

— Ты можешь сказать Роберу правду?

— Ты с ума сошла! Никогда не смогу… по крайней мере, теперь. Он считает меня такой совершенной!

— Рано или поздно ему так или иначе придется признать свою ошибку. Так почему не теперь?

— Как ты можешь быть такой безжалостной!

— Тогда почему бы тебе не обратиться к кому-нибудь другому?

— К кому? Ты в этом замешана. Ведь в письме сказано: «Одной из вас…»

— По-моему, идти следует тебе.

— Не могу! Мы с Робером собирались покататься верхом.

— Ну так отмени поездку.

— Под каким предлогом? Ему это покажется странным, и он захочет выяснить причину…

Я колебалась, льстя самой себе уверениями, что с этой деликатной миссией я справлюсь лучше Марго. В конце концов, я и вправду в этом замешана! Все это трудное время я была вместе с Марго. Меня терзала мысль, кто может быть автором записки. Мадам Гремон? Кто-нибудь из Шато-Сильвен, кому Мими и Бессель, возможно, рассказали о том, что знают, и кто, видя их удачу, решил также на этом заработать?

Когда я, наконец, сказала, что пойду, Марго обняла меня и воскликнула:

— Я всегда знала, что могу на тебя положиться, и что ты все уладишь.

— Послушай, — возразила я. — Ничего еще не улажено. Это только начало. Думаю, что тебе так или иначе придется рассказать все Роберу. Тогда шантажистам будет нечего требовать. А то ты вечно будешь бояться, что Мими и Бессель снова начнут угрожать тебе.

— О, Минель, но ты ведь пойдешь к ним и обо всем договоришься.

— С шантажистами возможен только один разговор: сказать им, чтобы они делали все, что хотят.

Марго покачала головой, в ее глазах застыл ужас. Я очень любила Марго, радовалась ее счастью с Робером и была довольна, что ей так ловко удалось привести в семью своего ребенка. Но ситуация сложилась не из легких, и пока она хранит такой секрет, о котором неизбежно знают и некоторые другие, опасность никуда не денется.

Меня удивляла легкость, с какой Марго умудрялась все перекладывать на мои плечи. Она всегда жила сегодняшним днем, что, возможно, было не так уж плохо, но создавало существенные проблемы на будущее.

Без пяти десять я подошла к «Кафе де Флер» и заказала кофе с пирожным. У меня не было никакого аппетита, но я опасалась, что хозяйка удивится, если я не сделаю обычный заказ, а мне хотелось, чтобы все выглядело, как всегда.

Увидев подходившего мужчину в темном парике, я испытала легкое потрясение. Это шантажист, подумала я. Не зря он следил за мной. Но незнакомец занял место поодаль и, казалось, даже не смотрел в мою сторону.

Ко мне направилась женщина, в которой я узнала Эмили, горничную мадам Гремон, молчаливую сестру болтливой Жанны. Я всегда испытывала недоверие к этим тонким губам и светлым глазам, всегда смотрящим в сторону.

— Мадемуазель удивлена? — спросила она с неприятной ухмылкой.

— Не особенно, — ответила я. — Что вы хотели сказать? Говорите поскорей и уходите.

— Я уйду, когда мне понадобится, мадемуазель. Не забывайте: сейчас не вы заказываете музыку. Дело не займет много времени. Теперь я знаю, что мать ребенка была не мадам ле Брен, а мадам де Грасвиль, в то время мадемуазель де Фонтен-Делиб, дочь знаменитого графа.

— Вы усердно потрудились, — ядовито заметила я. — Жаль, что не с более достойной целью.

— Это было несложно, — скромно отозвалась Эмили. — Мы все знали, что мадам Гремон некогда была близким другом графа де Фонтен-Делиба. Она очень этим гордилась. Он приезжал навещать ее. Мы считали, что мадам ле Брен — одна из любовниц графа, и что он отец ребенка. А когда Гастон отвозил письма мадам Гремон к мадам Легран — эти покинутые, хотя и не вполне забытые графом дамы поддерживают переписку, — Эмили противно хихикнула, — то увидел мадемуазель де Фонтен-Делиб, узнал, что она собирается замуж, и все стало на свои места. Гастону и Жанне нужны средства, чтобы начать семейную жизнь, а я бы хотела получить немного на старость. Короче, каждому из нас требуется по тысяче франков, и если мы их не получим, то я отправлюсь в замок и все расскажу мужу мадам.

— Вы бессовестная и злая женщина

— Кто в моем положении не стал бы бессовестным ради трех тысяч франков?

— И давно вы промышляете подобным образом?

— Такая удача случается не часто, мадемуазель. Мадам де Грасвиль слишком много болтала. Это наводило на размышления. Моя сестра слушала и все обсуждала с Гастоном. Если бы мадам была любовницей графа, мы бы ничего не осмелились требовать. Но тут другое дело. Нам ведь придется разговаривать не с графом, а с мсье де Грасвилем.

— Я позабочусь, чтобы мадам Гремон узнала, какие люди состоят у нее в услужении.

— Если мы получим деньги, то какая нам разница? Мадам Гремон пускай позаботится о себе. Сейчас плохие времена для таких, как она… и как вы. Вам следует быть с людьми поосторожнее. Принесите деньги завтра, и все будет хорошо.

— До следующего требования?

— Возможно, больше требований не будет.

— Это постоянное обещание шантажистов, которое они всегда нарушают.

Эмили пожала плечами.

— Пусть решает мадам. Ей придется иметь дело с мужем. Интересно, как он себя будет чувствовать, узнав, что воспитывает ублюдка собственной жены?

Если бы мы не сидели в кафе, я бы дала ей пощечину. Мне казалось, что человек в парике наблюдает за нами и старается подслушать разговор.

— Я передам ваше сообщение, — сказала я, вставая. — Но, пожалуйста, не забывайте, что шантаж — преступное деяние.

— Нам всем следует быть осторожными и помогать друг ДРУГУ. — усмехнулась Эмили.

Я пошла назад, ощущая на себе ее взгляд и взгляд человека в темном парике.

Добравшись до холма, я оглянулась. Незнакомец шел в сторону замка на некотором расстоянии от меня. Но моя голова была занята мыслями об Эмили, и для него в ней не оставалось места.

* * *

Мы втроем — я, Иветт и Марго — обсуждали угрозу Эмили.

Иветт и я придерживались одного мнения. Марго должна во всем признаться мужу. Если она не сделает этого и выполнит требование Эмили, то за ним последуют другие.

— Ты никогда не будешь иметь покоя, — сказала я. — Не будешь знать, в какой момент она явится с очередным требованием.

— Но я не могу сказать Роберу! — хныкала Марго. — Это все испортит.

— А что тебе остается делать? — осведомилась я.

— Не обращать на Эмили внимания.

— Тогда она может заговорить. Если Робер все равно узнает правду, то лучше от тебя.

— Я могу дать ей денег.

— Это было бы крайне глупо, — заметила Иветт.

Марго плакала, бушевала, заявляла, что ничего не расскажет Роберу, и спрашивала, почему ее не могут оставить в покое. Неужели она не достаточно настрадалась?

— Послушай, Марго, — уговаривала ее я. — Если ты скажешь мужу, то, возможно, он поймет, и все будет в порядке. Только представь, как ты будешь счастлива, когда с тебя свалится эта ноша. Подумай, сколько людей может тебя шантажировать. Ты ведь еще не покончила с Бесселем и Мими.

— А я им так доверяла! — вздохнула Марго.

— Это доказывает, что ты никому не можешь доверять, — указала Иветт. — Минель права. Робер очень добрый, и он любит тебя.

— Для такого, возможно, недостаточно, — сказала Марго.

— А я уверена, что вполне достаточно, — заявила я.

— Как ты можешь это знать?

— Я знаю, что вы очень счастливы вместе, и он не захочет от этого отказываться.

— Но Робер считает меня такой чудесной, так непохожей на других девушек…

Марго убежала к себе в комнату и заперлась там, но вскоре вышла и потребовала, чтобы я с ней поговорила. Мы снова все обсудили, возвращаясь к одному и тому же. Я придерживалась прежнего мнения; она перескакивала с одного решения на другое.

Я напомнила ей, что Эмили на следующий день будет ждать в кондитерской.

— Ну и пускай ждет! — воскликнула Марго.

За ужином она была очень весела с Робером, словно ее ничто не тревожило. Хотя, возможно, как я подумала впоследствии, слишком весела.

Я провела бессонную ночь, думая о том, что произойдет завтра, но рано утром ко мне прибежала сияющая Марго.

Она послушалась наших советов и рассказала Роберу, что Шарло ее сын.

— И он по-прежнему любит меня! — воскликнула Марго, бросаясь ко мне в объятия.

Я испытывала такое облегчение, что не могла произнести ни слова.

— Сначала Робер был ошеломлен, — продолжала Марго. — Но потом сказал, что он рад, что я привела Шарло сюда, и что я, несомненно, буду хорошей матерью нашим детям, когда они появятся. Как видишь, Минель, я решила нашу проблему.

— Нашу? — переспросила я.

— Ты замешана в этом так же, как и я.

— Мою роль едва ли можно сравнить с твоей. Но это неважно; я очень рада. Как тебе повезло с Робером! Надеюсь, ты это понимаешь.

* * *

Я не могла отказать себе в удовольствии пойти на встречу с Эмили. Она ждала у кондитерской, и просветлела при виде меня.

— Вы принесли деньги? — осведомилась она. — Дайте их мне.

— Не спешите, — ответила я. — Я не принесла денег. Можете отправляться в замок и рассказывать мсье де Грас-вилю все, что знаете о его жене. Но не рассчитывайте на благодарность за сведения, которые ему уже известны.

— Я этому не верю!

— Тем не менее, это правда.

— Я слышала совсем не то.

— А вы хотите слышать обо всем, что происходит между мужем и женой?

Эмили явно скисла.

— Вы, конечно, лжете.

— Это не в моих привычках.

— Да ну? Однако когда вы жили у нас, то рассказывали бойкие истории о мадам ле Брен и ее утонувшем муже. Если вы могли лгать тогда, то можете и теперь.

— Есть только один способ убедиться. Идите в замок и поговорите с мсье де Грасвилем. Уверена, что он согласится с вами побеседовать. Но вы можете встретить там еще кое-кого, кто не обойдется с вами столь любезно. Так что лучше уезжайте, пока можете выбраться отсюда целой и невредимой.

— Не воображайте, мадемуазель, что я все брошу. Я выясню правду и тогда решу, как поступить.

— Пожалуйста, но помните, что не существует более презренного занятия, чем шантаж. Прощайте. Советую вам больше никогда здесь не показываться.

Смертельно бледная Эмили встала и бросила на меня ненавидящий взгляд.

— Когда-нибудь все будет по-другому. В один прекрасный день мы сможем отомстить таким, как вы! Вскоре я увижу вас болтающимися на фонарях!

Она удалилась, высоко подняв голову. От ее слов у меня мороз пробежал по коже. Победное торжество моментально исчезло. От страха я даже забыла посмотреть, следует ли за мной человек в темном парике.