Оказавшись в одиночестве в тускло освещенном коридоре за дверью шумной столовой, Маргерит Блейкни, по-видимому, почувствовала себя более свободно. Тяжко вздохнув, как человек, испытывавший на себе нелегкую ношу постоянного самоконтроля, она позволила нескольким слезинкам скатиться по ее щекам.

Дождь прекратился, и бледные лучи солнца озаряли сквозь быстро несущиеся облака красоты берега Кента и дома около адмиралтейского пирса. Шагнув за порог, Маргерит Блейкни посмотрела в сторону моря. Изящных очертаний шхуна с белыми парусами покачивалась на воде, слегка колеблемой бризом. Это была «Мечта» — корабль сэра Перси, готовый доставить Армана Сен-Жюста во Францию — в самое сердце кровавой революции, сокрушившей монархию, атаковавшей религию, разрушавшей общество с целью построить на развалинах поверженных устоев новую утопию, о которой многие мечтали, но которую никто так и не смог создать.

На некотором расстоянии были видны двое мужчин, приближавшихся к «Приюту рыбака»: один, пожилой, с седой щетиной вокруг массивного подбородка, шагал вразвалку, что безошибочно выдавало в нем моряка; другой, молодой и худощавый, в черном плаще с капюшоном, был гладко выбрит, а зачесанные назад темные волосы открывали высокий и чистый лоб.

— Арман! — воскликнула Маргерит Блейкни, издалека узнав брата, и на ее заплаканном лице засияла счастливая улыбка.

Через две минуты брат и сестра заключили друг друга в объятия, в то время как старый шкипер почтительно стоял в стороне.

— Сколько у нас времени, Бриггс, — спросила леди Блейкни, — до того, как мсье Сен-Жюст должен быть на борту?

— Мы должны поднять якорь через полчаса, ваша милость, — ответил старик, пощипывая седую бороду.

Взяв брата под руку, Маргерит направилась вместе с ним в сторону утесов.

— Еще полчаса, — промолвила она, с тоской глядя на море, — и ты окажешься вдали от меня, Арман! О, я не могу поверить, что ты уезжаешь, дорогой! Эти несколько дней, когда Перси отсутствовал, а я была с тобой, пролетели, как сон.

— Но я уезжаю недалеко, сестра, — мягко возразил молодой человек, — всего лишь пересеку узкую полоску пролива и проеду несколько миль по дороге. К тому же я скоро вернусь.

— Дело не в расстоянии, Арман — этот ужасный Париж…

Они поднялись на край утеса. Легкий бриз колыхал волосы Маргерит и кончики ее кружевного фишю, похожие на белых гибких змеек. Она устремила взгляд туда, где находились берега Франции, безжалостно взыскивающей кровавую дань со своих благороднейших сыновей.

— Наша прекрасная страна, Маргерит, — промолвив Арман, словно прочитав ее мысли.

— Они заходят слишком далеко, Арман! — горячо воскликнула Маргерит. — Мы с тобой оба республиканцы, имели одинаковые убеждения, приветствовали свободу и равенство, но и ты не можешь отрицать, что теперь они заходят слишком далеко…

— Тише! — прервал сестру Арман, инстинктивно бросая вокруг тревожный взгляд.

— Видишь — даже здесь, в Англии, ты боишься говорить об этом! — Маргерит по-матерински прижала к себе брата. — Не уезжай, Арман! — взмолилась она. — Что я буду делать, если… если…

Рыдания душили ее голос, нежные голубые глаза умоляюще смотрели на молодого человека, ответившего ей твердым взглядом.

— Моя храбрая сестра должна помнить, — сказал он, — что если Франция в опасности, ее сыновья не должны поворачиваться к ней спиной.

Трогательная детская улыбка озарила заплаканное лицо Маргерит.

— Иногда мне хочется, Арман, чтобы у тебя было поменьше возвышенных добродетелей… Уверяю тебя, маленькие грешки куда удобней и безопасней. Но ты будешь осторожен? — добавила она уже серьезно.

— Да, насколько это возможно. Обещаю тебе.

— Помни, дорогой, у меня нет никого, кроме тебя…

— Теперь это уже не так, малышка. У тебя есть Перси, который тебя обожает.

— Да, когда-то это было так…

— Но право же…

— Хорошо, дорогой, не беспокойся за меня. Перси очень добр ко мне…

— Нет! — резко прервал он. — Я буду беспокоиться за тебя, Марго! Слушай, дорогая, я никогда не говорил с тобой об этом раньше, так как что-то всегда останавливало меня, когда я собирался задать тебе этот вопрос. Но я чувствую, что не могу уехать, не задав тебе его… Можешь не отвечать, если не хочешь. — добавил он, заметив мрачное выражение, мелькнувшее в ее глазах.

— Что ты имеешь в виду? — просто спросила она.

— Сэру Перси Блейкни известно… я хотел сказать, он знает о роли, которую ты сыграла в аресте маркиза де Сен-Сира?

Маргерит рассмеялась невеселым, горьким и презрительным смехом, прозвучавшим фальшивым аккордом в ее музыкальном голосе.

— Ты имеешь в виду, что я донесла на маркиза де Сен-Сира трибуналу, который без лишних разговоров отправил его на гильотину вместе с семьей? Да, мой муж знает об этом. Я рассказала ему вскоре после свадьбы…

— А ты рассказала ему об обстоятельствах, полностью снимающих с тебя вину?

— Было слишком поздно говорить об «обстоятельствах», так как он услышал об этой истории из других источников, а мое признание казалось запоздалым. Так что я не могла приводить смягчающие обстоятельства и унижать себя попытками объяснений…

— Ну?

— Ну, в результате, Арман, я могу удовлетвориться тем, что самый большой дурак в Англии испытывает глубочайшее презрение к собственной жене. — Она говорила с нескрываемой горечью, и Арман Сен-Жюст, горячо любящий сестру, понял, что неуклюже задел все еще свежую рану.

— Но сэр Перси любит тебя, Марго, — мягко повторил он.

— Любит меня? Когда-то я тоже так думала, Арман, иначе не вышла бы за него замуж. Полагаю, — быстро продолжала Маргерит, словно стремясь сбросить тяжкое бремя, давившее на нее долгие месяцы, — даже ты думал, как и все остальные, что я вышла за сэра Перси из-за его состояния, но уверяю тебя, что это не так. Он, казалось, обожал меня с такой всепоглощающей страстью, которая не могла не проникнуть ко мне в душу. Ты знаешь, что до него я никого не любила, мне было тогда двадцать четыре года, и я считала, что просто по натуре не в состоянии влюбиться. Но мне представлялось таким чудесным быть обожаемой столь слепо и страстно, что даже леность и тупость Перси привлекали меня, так как я думала, что из-за этих качеств он только больше будет меня любить. У умных людей, естественно, есть другие интересы, у честолюбивых — их надежды, а глупец, как мне казалось, способен только обожать. И я была готова ответить на это обожание нежностью… — Маргерит вздохнула, и в ее вздохе слышалась бездна разочарования. Арман Сен-Жюст слушал сестру, не прерывая, в то время как его мысли неслись бурным потоком. Было ужасно видеть молодую и красивую женщину, едва перешагнувшую порог супружеской жизни и уже лишившуюся всех надежд, иллюзий и мечтаний, которые превращали ее юность в кажущийся бесконечным праздник.

Хотя Арман очень любил сестру, он, побывавший во многих странах и изучивший людей самого разного возраста, интеллекта и общественного положения, понимал то, что Маргерит оставила невысказанным. Возможно, Перси Блейкни и в самом деле был недалеким человеком, но в его неповоротливом уме наверняка хватало места для неистребимой гордости целой вереницей знатных предков, один из которых пал на Босуортском поле , а другой пожертвовал жизнью и состоянием ради вероломного Стюарта . Та же гордость, являющаяся, по мнению республиканца Армана, глупостью и предрассудком, должна была болезненно уколоть его при известии о грехе леди Блейкни, в котором были повинны только ее молодость, неопытность и дурные советы окружающих. Это хорошо понимал Арман, а еще лучше те, кто воспользовался юностью, импульсивностью и неосторожностью Маргерит. Но тугодум Блейкни не стал бы вдаваться в «обстоятельства», а придерживался бы фактов, утверждающих, что леди Блейкни выдала своего ближнего не знающему пощады трибуналу Презрение к этому поступку, каким бы невольным он ни был, несомненно, убили бы всякую любовь в человеке, которому не свойственны сострадание и утонченность ума.

И все же сестра несколько озадачивала Армана. Жизнь и любовь порой выкидывают странные капризы. Могло ли быть, чтобы сердце Маргерит, лишившись обожания мужа, пробудилось для любви к нему? Неужели женщина, имевшая у своих ног половину интеллектуальной Европы, могла отдать свою привязанность глупцу? Маргерит, не отрываясь, смотрела на закат. Арман не мог видеть ее лица, но ему показалось, что нечто, блеснувшее на миг в золотистом сиянии заходящего солнца, упало из ее глаз на кружевное фишю. Однако он не стал развивать далее тему разговора. Арман хорошо знал необычную и страстную натуру сестры, сочетавшую в себе открытость и сдержанность. Они росли вдвоем, ибо их родители умерли, когда Арман был еще юношей, а Маргерит — ребенком. Будучи на восемь лет старше сестры, он опекал ее все эти блистательные годы, проведенные в квартире на улице Ришелье, и с тревогой и дурными предчувствиями наблюдал за ее новой жизнью в Англии.

Это был его первый визит в Англию после замужества Маргерит, и несколько месяцев раздельной жизни уже, казалось, возвели тонкую перегородку между братом и сестрой. Глубокая и искренняя любовь друг к другу оставалась прежней, но в душе у каждого завелся потайной сад, в который другой не осмеливался проникать.

Арман Сен-Жюст многое не мог сказать сестре. Политический аспект французской революции менялся почти с каждым днем, и Маргерит могла не понять изменения его взглядов и симпатий, происшедшего из-за преступлений, творимых его бывшими друзьями. Маргерит, в свою очередь, не могла открывать перед братом тайники своего сердца, в которых она сама ориентировалась с трудом, лишь понимая, что испытывает среди окружающей ее роскоши тоску и одиночество.

А теперь Арман уезжает туда, где его будет подстерегать страшная опасность. Маргерит не хотела портить последние минуты их прощания разговорами о собственных печалях. Взяв брата за руку, она спустилась вместе с ним на берег; им надо было сказать друг другу еще многое, лежащее за пределами потайного сада.