Когда Маргарита Блейкни пришла наконец в себя, солнце уже клонилось к закату. Она была в экипаже. Чужом экипаже. Одна. Рот заткнут, запястья и щиколотки связаны, так что она не могла ни двигаться, ни говорить. Беспомощное бревно, увозимое… куда? И кем?

Бертрана рядом не было. В переднее окно экипажа она разглядела неясные силуэты двух мужчин, сидевших на козлах. Еще один скакал рядом. Четверка лошадей была запряжена в легкий экипаж, летевший в юго-западном направлении. Сумерки быстро сгущались.

Маргарита видела слишком много жестокостей и варварства, слишком много ненависти, горевшей между обеими вражескими странами, слишком много горечи и злобы, питаемой некоторыми людьми к ее мужу и, следовательно, к ней, чтобы сразу понять, откуда ей нанесен удар. Что-то в очертаниях спины человека, сидевшего перед ней, что-то в покрое пальто было слишком знакомым, чтобы оставить хотя бы тень сомнения. Это не обычный разбойник, не дерзкое похищение с целью получить выкуп! Это дело рук врагов ее мужа, которые снова пытаются добраться до него, на этот раз через жену.

И орудием был Бертран Монкриф. Откуда эта ненависть, побудившая его поднять руку на того человека, которому он обязан жизнью?! Но Маргарита еще окончательно не пришла в себя и не могла связно мыслить. Он исчез и, возможно, навеки унес тайну своего предательства.

Связанная и беспомощная, Маргарита думала об одном: каким образом злодеи, взявшие ее заложницей, могут использовать ее как ставку в игре на жизнь и честь Алого Первоцвета? Однажды в Булони они уже захватили ее, но он вышел из борьбы без потерь и с победой.

Маргарита вынудила себя думать о том времени, когда его враги наполнили до краев чашу унижения и кошмара, которая была предназначена для него и поднесена ее руками, о его ловкости, хитрости, сообразительности, которые помогли ему опрокинуть эту чашу до того, как она коснулась его губ. Ее злоключения тогда в Булони были не менее ужасны, не менее безнадежны. В то время она тоже была узницей, во власти людей, чьи мысли, чувства и желания были посвящены одному — уничтожению Алого Первоцвета. И несчастная обездвиженная женщина обретала мрачное удовольствие, припоминая множество моментов, когда смелый и благородный рыцарь сумел полностью перехитрить своих врагов и выйти победителем.

Высадка произошла где-то на побережье, вблизи Берчингтона. Когда поздно ночью экипаж остановился и ветерок, пахнувший солью, обжег горящие щеки и пересохшие губы Маргариты, она изо всех сил пыталась определить, где находится.

Ее вытащили из экипажа и немедленно набросили на лицо шаль, так что она почти ничего не видела. Теперь ее вели исключительно инстинкты. Даже лежа в экипаже, она смогла примерно определить направление. Вся эта часть страны была хорошо ей знакома. Маргарита так часто ездила с сэром Перси либо в Дувр, либо в какие-то уединенные местечки на побережье, где он садился на корабль, идущий неизвестно куда, что даже ослепленная слезами и будучи в полубессознательном состоянии, она сумела запомнить различные повороты и проселочные дороги, по которым несся экипаж.

Берчингтон был одним из любимых мест контрабандного братства, с бесчисленными бухтами и пещерами, вымытыми морем в меловых скалах, словно в подарок отбросам общества. Похоже, негодяи, державшие ее в своей власти, не случайно привезли ее сюда. В какой-то момент она полностью уверилась в том, что увидела краем глаза квадратную башню старой минстерской церкви, проплывшую мимо окна экипажа, и что после этого лошади взлетели на холм между Минстером и Аколлом.

Наконец экипаж остановился в уединенном месте. День, начавшийся солнечным сиянием и теплом, закончился дождливым пасмурным вечером. Мелкая морось скоро насквозь промочила одежду Маргариты и шаль у нее на голове, сделав жизнь окончательно невыносимой. Тем не менее она могла узнать каждую веху пути, по которому ее несли.

Вскоре она уже лежала на днище маленькой лодки, ощущая, как невыносимо ноет все тело, особенно затекшие ноги. Влажные веревки врезались в кожу, она ослабела от холода и голода, голова и руки горели, а в ушах звучали монотонный скрип уключин и шум волн, бьющихся о борта.

Ее вытащили из лодки и понесли, насколько она могла судить, вверх по трапу, а потом вниз, и уложили на жесткие доски. Когда шаль размотали, она оказалась в темноте. Только тоненький лучик света проникал откуда-то из щели ближе к полу. Запах смолы и несвежей еды вызывал тошноту. Но к тому времени она достигла той степени физического и умственного утомления, когда даже острые телесные страдания значат очень мало и вполне переносимы, потому что почти не ощущаются.

И наконец она почувствовала знакомое движение, услышала звон якорных цепей, и ее надеждам был нанесен последний удар. С каждой минутой судно уносило ее все дальше от Англии и дома, что делало ее положение все более невыносимым и ужасным.

Не стоит и предполагать, что Маргарита Блейкни потеряла силу духа или отвагу. Но она была настолько беспомощна, что инстинкт самосохранения вынудил ее оставаться неподвижной и бездеятельной и не сопротивляться одолевшим ее силам. Сейчас, посреди Ла-Манша, окруженная злодеями, в чьи лапы попала, она ничего не могла сделать… разве что беречь свое достоинство молча и покорно.

На рассвете ее высадили на берег, недалеко от Булони. Теперь уже никто не боялся, что она позовет на помощь: ей даже развязали руки и ноги, как только уложили в лодку, которая и доставила ее до берега. Но несмотря на затекшие конечности и безумную усталость, она проигнорировала протянутую руку и выбралась из лодки самостоятельно.

Лица вокруг были незнакомые: четверо или пятеро мужчин, угрюмых и молчаливых, вели ее по скалам и камням, а потом вдоль побережья, к маленькой деревушке Вимере́, которую она хорошо знала. Побережье в этот час было пустынным, только однажды они встретились с компанией пышнотелых молодых женщин, тащивших на плечах сети с уловом креветок. Женщины широко раскрытыми глазами уставились на маленький отряд и женщину в мокрой порванной одежде с растрепанными золотистыми волосами, храбро старавшуюся не упасть и окруженную пятью грубыми типами в засаленной одежде и коротких дырявых панталонах.

При виде этих женщин Маргариту на мгновение одолел безумный порыв бежать, умолять о содействии во имя их возлюбленных и мужей, броситься к их ногам и заклинать о помощи. Должны же они, женщины, возыметь сострадание к своей сестре!

Но порыв так же быстро прошел, как и появился: он был всего лишь соломинкой, которая создает утопающему иллюзию спасения!

Женщины прошли мимо, смеясь и болтая. Одна из них запела «Марсельезу», и Маргарита поняла, что все призывы о помощи будут напрасны.

Позже, в жалкой маленькой гостинице на окраине Вимере́, ей наконец дали поесть. Пища, хоть грубая и невкусная, все же немного подкрепила ее силы, в которых она так нуждалась.

Остаток пути протекал без происшествий. Из неосторожных слов одного из негодяев она поняла, что ее везут в Париж. Но мужчины по большей части молчали. И обращались с ней неплохо. Без грубости и жестокости. Экипаж, в котором она сидела, был просторен и довольно удобен, хотя с порванными подушками спинок и заплесневелой кожей сидений. К счастью, здесь она была одна, как и во время остановок в придорожных гостиницах, где ей позволялось поесть и отдохнуть. Бесконечно тянувшиеся две ночи она тоже проводила в одиночестве. Когда мужчины по очереди добывали еду или спиртное в каких-то невидимых в темноте домах, Маргарита тщетно пыталась заснуть и забыться. Одна она была и следующий долгий день, пока частые летние дожди тяжелыми каплями били в окна экипажа и знакомые вехи на пути в Париж мелькали, подобно зловещим призракам, мимо ее тоскующих глаз.

До Парижа они добрались на рассвете третьего дня. Семьдесят два часа, тяжелых, как свинец, протекли с того момента, когда она уселась в экипаж во дворе своего дома в Ричмонде, окруженная своими слугами. Уселась рядом с предателем Монкрифом. Боже, какой груз скорби и тревоги пал на ее плечи. Но и он казался пушинкой в сравнении с мучительными мыслями о любимом, все еще не знавшем о ее ужасной участи и об интригах, которые сплели подлые негодяи, вознамерившиеся отомстить Алому Первоцвету.