Весной 1902 года бакинская жандармерия свирепствовала как никогда. Активность ее имела причины: город был наводнен «неблагонадежаыми лицами».
Кто это были? Прежде всего ссыльные, отправляемые сюда со всех концов России, затем противники самодержавия, бежавшие на Кавказ, чтобы спастись от преследований царской охранки: лица, отбывшие ссылку и приехавшие в Баку на постоянное местожительство, — прослышав о возможности неплохо заработать на нефтяных промыслах.
Именно поэтому бакинская охранка проявляла небывалую активность. По повелению «свыше» жандармское управление города Баку было укреплено опытными службистами, такими, как Лавров, прославившийся в России своей хитростью и жестокостью, а также мастер по части гнуснейших провокаций Рунич.
Число жандармов и полицейских, «обслуживающих» бакинские нефтяные промысла, увеличилось чуть ли не в десять раз.
Стало сложно выехать из Баку даже в рабочие предместья, а из рабочих предместий — в город. Полиция видела революционера в каждом бедно одетом человеке, или у кого были грубые, натруженные руки. За подозреваемыми немедленно устанавливалась слежка.
Бакинский комитет РСДРП долгое время не мог собраться для решения жизненно важных для партии вопросов.
Близился день 1 Мая. Бакинский комитет наметил организовать в этот день рабочую демонстрацию протеста против царского самодержавия.
Ладо Кецховели и его соратники считали, что первомайская демонстрация явится первым открытым, организованным протестом бакинского пролетариата против произвола власть имущих, смотром растущих революционных сил Закавказья.
Первомайской демонстрации должна была предшествовать всеобщая рабочая сходка, призванная сыграть сплачивающую, организующую роль.
Частые поездки Жени и Павла из Балахано-Сабунчинского района в город навели полицию на мысль, что всеобщая рабочая сходка состоится или в самом Баку или в районе Сабунчей.
Агентам и осведомителям охранки, работающим в рабочей среде на фабриках и заводах, а также профессиональным шпикам были даны соответствующие инструкции.
Заметно было, что и в районе Биби-Эйбата полиция приведена в боевую готовность.
Но охранка ошиблась. Всеобщая сходка рабочих состоялась не в городе и не в рабочих предместьях, а в степи, в районе станции Кишлы.
Павел и Женя одними из первых пришли к условленному месту. В ожидании товарищей они сидели на песочном бугре.
Чувство Павла к Жене после ее возвращения из Батума стало еще сильнее. Радуясь успехам девушки в подпольной работе, он не переставал тревожиться за нее.
И сейчас его воображение рисовало невеселые картины: Женю схватили жандармы, пытают, отправляют на каторгу; он добивается у властей разрешения повидаться с ней в последний раз, но в результате арестовывают и его; вот он видит Женю только из тюремного окна, посылает ей приветы кивком головы; потом наступает печальный день его отправки в Сибирь.
Да, разлука с любимым человеком самая мучительная из всех пыток!
Павел так ясно почувствовал боль расставания, что к горлу его подступил комок, зашемило сердце.
Он посмотрел на Женю.
Девушка положила голову ему на колени и водила пальцем по песку. Павел прочел: «1 Мая!»
Вскоре собрались все участники сходки.
Прежде чем приступить к основному вопросу — о проведении первомайской демонстрации, были обсуждены события последних дней и наиболее печальное из них — разгром царской охранкой Батумской организации РСДРП.
Делавший сообщение Ладо Кецховели рассказал об арестах среди батумских революционеров.
На сходке было решено провести 21 апреля на Парапете многотысячную демонстрацию рабочих. Были распределены обязанности.
21 апреля приходилось на воскресный день, что было весьма благоприятно для участников демонстрации. Большинство бакинских рабочих в этот день отдыхало. В иные дни уход рабочих с заводов и промыслов для участия в демонстрации немедленно насторожил бы полицию, и это могло бы привести к срыву демонстрации. Кроме того, большая часть горожан также отдыхала в этот день. На Парапете должно было быть многолюдно; большие группы гуляющих в этом месте — обычное явление и поэтому не возбудят подозрений полиции.
Наступило 21 апреля.
Руководители царской охранки даже не подозревали о том, что сегодня произойдет. Да и кому могло прийти в голову, что демонстрация рабочих состоится в центре города, на Парапете, под самым носом у полицейских и жандармов?
Рано утром на все лады зазвонили колокола армянской церкви, призывая верующих класть поклоны божьей матери, ее сыну Христу и многочисленным святым, изображенным на сверкающих позолотой иконах. И верующие покорно, как по команде, шли на этот призывный звон почтенные чиновники, шеи которых стягивали белые накрахмаленные воротнички; их чопорные жены в черных платьях и черных платках; девушки, едва успевшие выйти на жизненную дорогу и тотчас же оказавшиеся во власти религиозных предрассудков; молодые женщины, уповающие на милость неба, которое поможет им обрести любовь и расположение неласковых мужей, и поэтому твердившие про себя слова раскаяния в совершенных грехах; старухи, привыкшие целовать пухлую, короткопалую руку священника в надежде обрести счастье на земле и в загробном мире; супружеские пары — с мечтою выпросить у всевышнего сына-наследника; обездоленные мужчины и женщины; больные, мечтающие об исцелении; беременные и бездетные, обремененные денежными долгами и мечтающие о счастье семейной жизни; любящие и любимые и среди них те, кто избрал божий дом местом свиданий, безмолвных, но трепетных встреч; грешники, приходившие в храм замаливать грехи; праведники, старающиеся стать еще более праведными, дабы после смерти занять в раю самые лучшие места; шли нищие в надежде выпросить у верующих несколько медных грошей или кусок хлеба; шли родители, чьи сыновья томились в тюрьмах и на каторге, помолиться за их освобождение; шли те, кто всю свою жизнь прожил в сыром подвале и теперь, подавляя приступы судорожного, сухого кашля, просил у бога, равнодушного и бесстрастного, поскорее взять их к себе в небесную обитель.
Столпы армянской буржуазии появились в церкви одними из последних. Они пришли, чтобы убедиться в том, что бедняки остаются верными им, готовыми по-прежнему безропотно отдавать им свои силы.
Жены богачей были облачены в дорогие платья со шлейфами, которые волочились по асфальту и мостовой.
Но к Парапету шли также бакинские рабочие, намереваясь заявить буржуазии о своем желании жить иначе.
Два мира сошлись на Парапете: имущие и бедняки, буржуазия и пролетариат.
Красный флаг ждал своего часа на Татарской улице, в лавке купца Рухадзе, — ждал приказа Бакинской социал-демократической организации.
Окончилась воскресная служба в армянской церкви, Верующие выходили на Парапет, смешиваясь с толпой.
И вот над головами более чем двух тысяч рабочих затрепетало долгожданное красное полотнище. Толпа зашумела, наволновалась, обрела право голоса. Раздались выкрики:
— Да здравствует праздник свободы!
— Да здравствует праздник угнетенных!
Среди выходивших из церкви богачей началась паника. Разодетые женщины падали в обморок. Их спешно усаживали в фаэтоны и стремительно увозили.
Впервые бакинские богачи услыхали грозные слова:
— Товарищи, сегодня большой рабочий праздник. Сегодня мы заявляем, что начали решительную борьбу против нищеты, бесправия и обмана! Долой самодержавие! Да здравствует свобода!
Бакинцы, ставшие впервые свидетелями столь смелых речей, были ошеломлены. Распахнулись окна богатых особняков, из которых выглядывали испуганные заплывшие жиром лица, нечесаные головы, заспанные глаза.
Рабочие кричали:
— Требуем восьмичасовой рабочий день!
В воздухе замелькали листовки, на которых было написано: «Да здравствует 1 Мая!»
Полицейские и жандармы тщетно пытались помешать бакинцам, ловившим эти листовки.
Отряд жандармов пробивался к тому месту, где развевался красный флаг, — намереваясь завладеть им.
— Долой самодержавие! — кричали в толпе. — Да здравствует свобода!
Демонстранты свернули на Николаевскую улицу, где были встречены большим отрядом полиции, возглавляемым самим полицеймейстером города.
— Приказываю разойтись! — закричал полицеймейстер, багровея.
В ответ в толпе демонстрантов послышался бесстрашный, вызывающий смех. В воздух поднялись сжатые кулаки и палки. Никто не испытывал страха перед полицией.
Павел тщетно искал глазами Женю. «Неужели ее арестовали?»
Возгласы: «Да здравствует свобода!» доносились отовсюду — с крыш домов, из распахнутых окон, из-за заборов.
Полицейские пытались разогнать бакинцев, присоединившихся к демонстрантам, но и это оказалось им не под силу.
За колонной демонстрантов-мужчин шла большая группа женщин, возглавляемая широко известной среди тружениц революционеркой Пайковой.
Когда демонстрация окончилась и все стали расходиться по домам, полиция принялась арестовывать заранее взятых на заметку участников демонстрации.
Павлу, Вано Стуруа, Василию, Аскеру, Мамеду и Айрапету, прибегнувшим к хитрости, удалось избежать ареста.
Например, Вано Стуруа, который нес красный флаг, надел другой пиджак, а кепку на голове сменил барашковой папахой.
И все-таки к вечеру стало известно, что полицейские арестовали сорок три участника демонстрации.
Павел продолжал искать Женю. Тревога его возросла, когда он узнал, что Куликова и Пайкова, с которыми она шла в одном ряду, арестованы. В душу его запала страшная мысль: «Неужели Женя убита?»
Когда начало смеркаться, Павел, переодевшись в другую одежду, отправился на вокзал, намереваясь ехать в Сабунчи. На перроне он увидел закутанную в чадру мусульманку с белым узелком под мышкой. Она села в тот же вагон, что и он.
Прозвучал третий звонок, поезд тронулся.
Мусульманка в чадре сидела спиной к Павлу, положив узелок на лавку перед собой…
Среди пассажиров вагона были два жандарма.
Павел смотрел в окно. К городу стягивались казачьи части. Он не переставал думать о Жене. Что он скажет Сергею Васильевичу? Как объяснит исчезновение девушки?
Вот и его остановка — Сабунчи. Павел вышел из вагона. Мусульманка в чадре тоже вышла. Он направился к дому кратчайшей дорогой, обернулся мусульманка шла чуть поодаль, но следом за ним. Он остановился остановилась и она. Снова пошел — пошла и она.
«Подозрительно, — подумал Павел. — Или следит за мной, или хочет узнать, где я живу».
Он повернул назад. Женщина в чадре тоже изменила направление.
«Напрасно я затеял с ней игру в кошки-мышки, — решил он. — Если это слежка, надо вести себя естественно, чтобы не вызывать подозрений».
Павел свернул в ближайший переулок и снова зашагал по направлению к дому Сергея Васильевича. Женщина в чадре не отставала.
Павел вошел во двор, женщина — следом. Во дворе она обогнала его, первой подошла к двери дома, постучалась и вошла.
«Странная особа! Что ей надо в нашем доме?» — недоумевал Павел.
Он тоже вошел. «Но где же она — женщина в черной чадре? Кто это? Неужели Женя?! Бог ты мой, да как же я мог ошибиться! Ну, конечно, она самая».
Женя стояла перед небольшим зеркальцем на стене и поправляла волосы.
Сергей Васильевич лукаво усмехнулся.
— Наша Женя, как говорится, собаку съела в искусстве конспирации. Ты еще и не такое увидишь.
Девушка обернулась к Павлу.
— Арестовали наших самых деятельных товарищей. Взяли Пайкову, Богдана Кнунянца, Николадзе, Мелика Осепяна, Козеренко, Назаряна, Чикнаверяна, всех не перечтешь.
— Честно говоря, я уже думал, Женя, что и тебя схватили,
— Мне посчастливилось избежать ареста. Даже не верится, что я дома. Едва демонстрация окончилась, я забежала в проходной двор и выбралась на другую улицу. Обернулась за мной бегут четверо городовых… Я опять метнулась в какие-то ворота, выбежала на Николаевскую улицу и заскочила в караван-сарай Гаджиаги. Поднялась наверх, за дверью накинула на себя эту чадру, надела мусульманские туфли и спустилась во двор. Навстречу мне те самые четверо городовых. Один спрашивает меня по-азербайджански: «Баджи, русская барышня там?» Я им тоже в ответ по-азербайджански: «Нет!» А головой киваю, дескать: «Да, там!» и рукой показываю на лестницу. Трое из них, как псы, бросились в караван-сарай, четвертый же остался во-дворе у ворот. Я вышла на улицу, вижу: некоторых наших товарищей жандармы схватили и уводят.
— Разве в вагоне ты не могла дать мне знать, что это ты? Почему ты не открылась мне?
— Опасалась жандармов, которые ехали с нами. Разве ты их не видел?
— Я должен сегодня же вернуться в город. Товарищ Ладо ждет меня, сказал Павел. — Переночую у кого-нибудь из наших. Обо мне не тревожьтесь.
Он ушел.
Женя принялась наводить порядок в доме.
Стирая пыль с книг на столе Павла, она начала перелистывать некоторые. Из одной выпал листок бумаги. Она подняла его и прочла: «Надо порвать с Женей и сблизиться с Катей!»
Перечитала фразу несколько раз. Сердце ее взволнованно забилось.
«Неужели у Павла есть другая девушка?.. Выходит, есть. Доказательство тому — этот клочок бумаги. Он встречается с девушкой, которую звать Катей. Раз так, его нельзя считать искренним человеком. Он недостоин любви. Какая я глупая — мечтала стать его женой, построить с ним свое счастье. Не бывать этому!»
Женя терзалась ревностью.
«Почерк не Павла. Но я сделаю все, чтобы узнать, кому принадлежит эта таинственная рука, стремящаяся разлучить нас, разрушить нашу дружбу!»
Девушка хотела порвать найденную записку, но затем передумала: «Нет, она может пригодиться мне как доказательство неверности и лживости мужчин. Я сохраню эту бумажку».
Женя села за стол и, подперев лицо ладонями, отдалась течению невеселых мыслей.
«А ведь сколько раз он изливал мне свои чувства, объяснялся в любви!»
Она достала тетрадку с любимыми стихами и песнями, чтобы спрятать между страницами найденную записку. Перелистала ее. На глаза ей попалось стихотворение Лермонтова «Прощай, немытая Россия…», вписанное в ее тетрадку другом Павла Василием.
И тут ее осенило: «Да ведь записка и стихотворение Лермонтова написаны одной рукой. Один почерк! Значит, эту фразу написал Василий. И это наш товарищ по общему делу! — На глаза Жени набежали слезы. — Почему он хочет разъединить нас? Кто такая Катя? Кем она приходится Василию? Может, она, как и я, революционерка? Возможно, красавица? Но неужели я хуже, чем она? С Павлом нас связывает многое. Он хорошо знает меня, я — его. Мы вместе выполняли опасные, сложные поручения Бакинского комитета. Я делила с ним последний кусок хлеба. И вот его ответ на мое отношение к нему. Оказывается, мужчинам нельзя верить. Поверишь — ошибешься, ответом на твою доверчивость будет обман, причиняющий душевную боль и разочарование, усиленное чувством оскорбленного самолюбия. Будь я более наивна и доверчива, не умей я вовремя взять себя в руки, я могла бы оказаться не только оскорбленной, но и опозоренной. Хорошо, что наши отношения не зашли дальше любовных объяснений. Объясняться в любви одной и в то же время встречаться с другой — как это низко! Он никогда не заслужит моего прощения. Мужчинам нравятся легкомысленные девушки, которые безропотно подчиняются всем их прихотям и необузданным желаниям. Я не была такой с Павлом, всегда держала себя в руках. Очевидно, это не устраивало его. Он поделился мыслями со своим дружком Василием, и тот стал сводником. Чего стоит мужчина, который допускает посредников в своих сердечных делах? Что можно сказать о человеке, который строит жизнь по подсказкам других, бросает любимую девушку по чьей-то прихоти? Как назвать такого? Есть одно очень подходящее слово — тряпка! Как хорошо, что наши отношения не зашли дальше нежных рукопожатий! Сложись все иначе, он, бросив меня, смеялся бы мне в лицо. Но неужели эта Катя интереснее меня? — Женя встала из-за стола, подошла к зеркалу, заглянула в него. — Разве я дурна собой? Неужели перестала нравиться ему? Наверное, так. Есть же девушки, которым не везет в любви. Очевидно, я из их числа. Я дочь рабочего, но и Павел из бедняцкой семьи, он — революционер, я — тоже… Но, оказывается, это не имеет никакого отношения к удачливости в любви. Я должна пересилить себя и вытравить из сердца чувство ревности. Раз Павел любит какую-то Катю, я не имею права препятствовать их любви. Неспроста говорят: „Насильно мил не будешь“. Я не должна думать о Павле, убиваться. Погасшее пламя не вспыхнет. Итак, наша любовь обречена. Да, мы останемся с ним просто товарищами, которые связаны общим революционным делом…»
Сама того не заметив, Женя произнесла последние слова вслух. Отец и мать, сидевшие в соседней комнате, решив, что кто-то пришел к ним в дом, появились на пороге.
— С кем ты разговаривала, дочка? — спросил отец.
Женя смутилась.
— Я готовлюсь к занятиям в рабочем кружке, — солгала она. — Сейчас буду ложиться.
Девушка погасила керосиновую лампу и легла. Но заснуть не смогла до утра. Печальные мысли терзали ее сердце.
Неожиданная перемена в Жене озадачила Павла. Что случилось с девушкой? Неужели он провинился перед ней в чем-то? Павел ломал голову, но ответа не находил.
Женя не хотела объяснять причины своей обиды. На все вопросы Павла отвечала резко, отчуждено.
Так прошла неделя.
Наконец Павел решил во что бы то ни стало выяснить причину недовольства любимой девушки.
— Ты очень холодна со мной в последнее время, — сказал он — Я хочу знать, отчего? Почему ты переменилась ко мне? Мне кажется, я не дал тебе ни малейшего повода думать обо мне плохо. Имей в виду, я могу по-своему истолковать твою обиду на меня.
Женя нахмурилась.
— Это в характере некоторых мужчин — по-своему истолковывать самые очевидные вещи.
Ответ девушки задел Павла.
— Я подозреваю, что цель твоих необоснованных обид выжить меня из этого дома. Если так, скажи откровенно, по-товарищески. Кажется, тебе неприятно мое присутствие в вашем доме?
Женя пожала плечами.
— Думай как угодно. Только, прошу тебя, впредь не заводи со мной подобных разговоров. Мы связаны с тобой общим делом — больше ничем. Не забывай этого. Хватит, мы достаточно пофилософствовали с тобой, — что толку? Наши теперешние отношения не дают нам повода к бесплодному философствованию.
Павел недоуменно смотрел на Женю.
— Какое философствование ты имеешь в виду?
— Мы оба пытались изучать, анализировать один другого. И оба ошиблись. Одно из двух: или мы плохие философы, не умеем разбираться в людях, или же наша философия — это бесплодные мечтания. Оказывается, люди очень часто бывают себе на уме. У каждого свое отношение к другому: у мужчин к женщинам — одно, у женщин к мужчинам — другое. Наша дружба оказалась некрепкой. А раз так, мы не должны много философствовать о нашем разрыве.
Лицо Павла посуровело.
— Значит, ты хочешь порвать со мной?
Женя твердо выдержала его взгляд, тряхнула головой, отбросив назад волосы.
— Да ведь мы и не были так уж близко связаны друг с другом в наших личных отношениях. Девушку, которая давала какие-то обещания, легко оправдать, если она обманулась.
Сказав это, Женя вышла из комнаты. Минуло еще несколько дней.
Отношение Жени к Павлу не переменилось. Его самолюбие было уязвлено.
Сергей Васильевич и Анна Дмитриевна, видя, что между молодыми людьми произошла размолвка, переживали. Но что они могли поделать?
Однажды Павел начал собирать свои вещи — решил перебраться жить в город.
Сергей Васильевич, Анна Дмитриевна и Женя в это время обедали. Как обычно, Павла пригласили к столу. Он вежливо отказался.
Вот и уложен чемодан.
— Счастливо оставаться! — сказал Павел. — Прошу извинить меня за доставленное беспокойству.
По щекам Анны Дмитриевны потекли слезы.
Сергей Васильевич сурово взглянул на Женю и покачал головой.
Девушка, закрыв лицо руками, выбежала из-за стола. Так Павел ушел из дома, где провел много счастливых часов и дней, ушел, так и не узнав причины обиды Жени.