Ирина Михайловна была первым человеком в Новосибирске, услышавшим поступь Танцора. Однако собаки в соседних дворах уже почувствовали его и впоследствии Ирина так и не могла сказать, что же разбудило ее — лай собак или ощущение страшной тревоги.

Она лежала возле своего мужа Николая в спальне, в маленьком двухэтажном домике на левом берегу великой реки Оби. И ее, непонятно почему, охватила безотчетная дрожь. Привычные огни речного ледокола, отражаясь ото льда, медленно плыли по белому потолку над ее головой. Этот приземистый угловатый труженик выполнял свою обычную работу — расчищал в реке, скованной льдом, канал. И затем звук… да, да, грозный, отдаленный рев. Ирина вскочила с постели и подбежала кокну. На другом берегу Оби сквозь пелену медленно падающего снега она видела фонари вдоль улицы Свердлова, видела место, где она пересекается с Красным проспектом. Ирина взглянула на часы. Четыре тридцать… Еще целых два часа. Кажется, шум становился все ближе и громче…

— Николай, — позвала она.

Муж сонно повернулся в постели.

— Николай, творится что-то странное. Послушай. Ник… о…

В нарастающем крещендо рева дом затрясся, как сделанный из картона. Фотография отца Николая, где он был запечатлен в форме офицера Пятой Гвардейской Танковой армии, упала со стены, чашки в дубовом буфете задребезжали, оконные рамы треснули и двойные оконные стекла посыпались в сибирскую ночь. Морозный воздух при температуре двадцать градусов ниже нуля хлынул в комнату.

Ирина отшатнулась от жгучего холода, и в этот момент к окну подскочил Николай.

— Смотри… смотри… что это?..

Николай схватил ее.

— Отойди от окна, Ирина.

Она в ужасе приникла к нему, но осталась возле окна. Огни ледокола исчезли. Улица Свердлова и Красный проспект не были видны. Длинная линия фонарей Обского моста мгновенно погасла, и в этот момент Николай и Ирина увидели Танцора.

Он возвышался над Обским мостом, гигантская белая колонна, вонзающаяся в ночное небо и крутящаяся так быстро, что вращение ее почти не было заметно. Пульсирующий рев продолжал сотрясать дом, и на его фоне Николай и Ирина услышали слабый умирающий звук сирены ледокола, который резко оборвался на каком-то визге. И теперь они услышали новый звук: оглушительный скрип и скрежет. Это огромный мост проседал под колоссальной тяжестью Танцора. Он медленно и неуклонно разваливался, рвались толстые железные балки и все это падало вниз, пробивая лед и опускаясь на дно реки.

Оглушенные Ирина и Николай увидели, что там, где только что стоял мост, образовалась гигантская стена изо льда. Больше не было улицы Свердлова и Красного проспекта, не было правого берега Оби. Вся эта часть Новосибирска превратилась в монолитный блок льда. Снег повалил гуще, и они могли видеть лишь зловещий силуэт Танцора, который двигался по направлению к центру города.

Ирину всю трясло, и Николай почти на руках отнес ее в другую комнату и закрыл дверь, чтобы сюда не проникал холод. Откуда-то с улицы доносились слабые крики.

— Мост исчез, — сказал Николай. — Сейчас, вероятно, формируются спасательные команды. Я должен…

Он в нерешительности замолчал. Ирина подняла голову.

— Спасательные команды? — сказала она. Голос ее казался надтреснутым. Она тщетно пыталась скрыть страх. — Зачем? Ты видел, что случилось?

— Что? — глупо спросил он.

— Город! — взвизгнула она. — Город погиб. Все погибли. Все погибло. Теперь ничего нет. Новосибирска нет.

— Но не может быть… — начал Николай, но она затрясла головой.

— Да, да, да…

Он схватил и тряхнул ее.

— Ты сошла с ума, Ирина. В городе миллион жителей. Они не могут…

Она качалась из стороны в сторону в паническом ужасе.

— Новосибирска больше нет, — медленно говорила она. — Это американцы… или китайцы… Проклятые агрессоры… Давно надо было их прикончить… А теперь мы погибли…

— Не будь идиоткой, — рявкнул он, натягивая теплое пальто и опуская уши меховой шапки. — Я пойду выйду. Там может потребоваться помощь. Не беспокойся. Во всяком случае, с нами все в порядке. Только закрой окно, которое разбито. У Степана в подвале есть пластиковые листы. Закрепи один лист на окне, а то мы все замерзнем. И включи свет.

Он щелкнул выключателем. Ничего… Ирина молча смотрела на него. Николай пожал плечами.

— Ничего удивительного. Вероятно, авария на станции. Слушай, Ирина. Закрой окно. Лист не тяжелый. Но возьми его побыстрее. Вероятно, не мы одни остались без стекол и листы могут потребоваться и другим. Если Степан будет возражать, скажи, что я приказал. Ясно?

Она кивнула, ничего не говоря. Николай посмотрел на нее и не сказав больше ни слова, вышел. Она сидела, не двигаясь, несколько минут. Затем встала и пошла в спальню. Там было очень холодно, но Ирина стояла возле окна, кутаясь в халат, и смотрела на белую пустыню, утопающую во тьме. Тьма простиралась там, где раньше сияли огни Новосибирска.

— Все погибло… — прошептала она. — Все…

— Я говорю тебе, Стовин, что ты не имеешь представления о том, что творилось на Совете, — сказал Мелвин Брукман, наклонясь вперед. — Почти каждый климатолог в США хочет поехать в Новосибирск. Даже каждый климатолог в мире. Но Советы… Ты же сам понимаешь, что для них это не просто научный феномен. Почти двести тысяч погибших — это же национальная трагедия. И они просят прислать тебя. Тебя и еще одного. И это нам подходит. Потому что твое имя было первым, которое я назвал президенту, и он согласился.

— Почему мое? — с любопытством спросил Стовин. Они сидели в удобной квартире, которую занимал Брукман в Вашингтоне, всего в нескольких кварталах от Ку Стрит и Буффало Бридж. Брукман пригласил Стовина к себе сегодня утром — через семьдесят два часа после того, что произошло в Новосибирске. Стовин с любопытством отметил, что две его книги лежали на столе Брукмана.

— Почему мое, Мэл? — снова спросил он. — Мы с тобой не так уж часто встречались.

— Совсем не обязательно знать друг друга близко, — ответил Брукман. — Кроме того, ведь мы всегда были друзьями, несмотря на некоторые разногласия.

Стовин кивнул.

— Это верно, но вряд ли это может быть причиной для…

— Президент выбрал тебя, — сказал Брукман, — Ты произвел на него впечатление. Так ты согласен или нет?

Стовин рассмеялся.

— Конечно, да. Кто же откажется? Но я не собираюсь быть там… чем-то вроде репортера. Я хочу свободно работать.

— Здесь не должно быть трудностей, — заметил Брукман. — Тот русский, который написал письмо, — Солдатов, это он назвал тебя.

— Солдатов? — проговорил Стовин, задумавшись. — Я немного знаю о нем. Он молод и, насколько я помню, у него есть несколько приличных работ в кулканах. Хотя он не гляциолог. Если он что-то написал о ледниковом периоде, я хотел бы ознакомиться с этим.

— Он приглашает тебя, — сказал Брукман. — А как насчет второй визы? Кого бы ты хотел взять с собой? Я предоставляю тебе право на выбор.

Стовин внезапно почувствовал признательность к этому человеку. Научные взгляды Брукмана в настоящий момент рушились, однако он с честью принимал удар. Он не был большим ученым, однако он умел становиться полезным в любой ситуации.

— Как насчет тебя, Мэл? — спросил Стовин. — Если ты поедешь со мной, то будешь держать меня в узде.

Брукман рассмеялся.

— Нет. Предложение очень лестное, но нет. Я слишком стар, слишком толст, слишком консервативен. Тебе нужен кто-нибудь помоложе, кто будет помогать тебе. Вот Фишер из Беркли. Или Бонгард из Сит — когда-нибудь он станет вторым Стовиным. Как насчет него? Пожалуй, это лучший вариант.

Стовин кивнул.

— Да, Бонгард, вероятно, подойдет. Но давай отложим пока этот вопрос, Мэл, я хочу подумать.

— Но только недолго. Ты же знаешь русских. Им нужны имена и как можно быстрей. Ведь их нужно пропустить через каналы КГБ. Впрочем, я не думаю, что у них есть что-нибудь против тебя и Бонгарда.

Стовин задумался. Внезапно он решился.

— Еще одно, Мэл. Ты сказал, что нам предложили две визы для ученых?

— Да.

— Мне нужна третья. Но… — он жестом остановил Брукмана, пытавшегося возразить, — но не для ученого. Простая виза. Мне нужен помощник. Третий человек в дополнение.

— Вряд ли они согласятся. Кроме того, Бонгард будет твоим помощником.

— Я не имею в виду помощника в исследовательской работе. Я имею в виду нечто другое — я хочу человека, который заставил бы работать мой мозг совсем в другом направлении.

— Кто же это?

— Бисби. Пилот, с которым я летал над Аляской. Над морем Бофорта. Ты помнишь?

— Зачем он тебе? Да, я его помню. Но он же бывший военный летчик. Они никогда не позволят этого. Они будут считать, что мы что-то замышляем.

— Мне он нужен, Мэл, потому что он знает Север. Он полуэскимос. Я могу проехать через всю Сибирь в теплой шубе, мне сообщат все факты, все цифры — но я не знаю Севера. Если со мной будет Бисби, то благодаря его опыту я смогу отфильтровать информацию и сделать правильные выводы. В этом парне что-то есть. Он оригинально мыслит. И прекрасно тренирован.

— Я попытаюсь, — с сомнением произнес Брукман, — но на успех у нас один шанс из десяти.

— Не будет Бисби, не будет и Стовина, — заявил Стовин.

— Вот как?

Стовин улыбнулся.

— Да. Ты сказал, что Москва хочет меня? О'кей. Но такова цена. Они поймут. Цена Бисби.

— Может быть.

Брукман положил руку на плечо Стовина.

— Я думал, что у нас с тобой все пройдет гладко. Ты согласишься — и все. Но я должен был бы знать тебя лучше. С тобой всегда приходится делать выбор.

— С русскими тоже. Увидишь, они будут сопротивляться, спорить, но они дадут эту визу.

— Надеюсь, что ты прав.

Брукман открыл ящик стола и достал увесистый том.

— Это копия доклада, который русские прислали нам. Замечательный документ, Сто.

— Почему?

— Да, да. Видишь ли, это самый открытый отчет, который когда-либо поступал к нам из СССР, — сказал улыбаясь Брукман, — Я читал почти все, что приходило оттуда, но это самое честное и подробное описание катастрофы, происшедшей у них в стране. Вероятно, в Москве долго спорили, прежде чем позволили Солдатову рассказать нам об этом. И видно, что они испуганы.

Стовин похлопал по тому.

— Дают они какие-нибудь цифры — температуру, скорость ветра…?

— Кое-что. В нескольких милях от города работает метеостанция. Она в этом… как его, Академгородке. Она работала как обычно, но затем температура выскочила за пределы шкалы.

— Что это за шкала?

— Они используют стандарт Оймякона. Их инструменты рассчитаны на температуру семьдесят пять градусов ниже нуля по Фаренгейту.

Стовин присвистнул в изумлении.

— И температура выскочила за этот предел? Мэл, это же настоящий холод? Черт побери, в газетах было много шума по поводу случившегося, но ни единого намека на такой холод.

— Да. Такое сообщение напугало бы всех. И ты бы испугался, Сто. И не забывай, что приборы находились не в центре событий, не в центре этого проклятого Танцора, как ты называешь его.

— Эти цифры уже обработаны?

— Директор вычислительного центра уже получил их. Теперь он хочет, чтобы ты приехал в Будер и тогда они введут данные в Разл-Дазл. Администрация боится, что возникнет паника, когда народ поймет, что этот Танцор может пройтись танцем и по США. Так что пока эти цифры известны только мне, тебе и директору. И, разумеется, президенту, хотя, я думаю, они имеют для него мало смысла. Мы сможем сказать президенту больше, когда Разл-Дазл перекует эти цифры. Правда, мне кажется, что даже Разл-Дазл много не сможет извлечь из них. Как ты увидишь, нам предоставили не так уж много данных. И это не удивительно, так как трудно было русским предположить такой резкий скачок температуры вниз.

— Да, конечно, — сказал Стовин. — Он встал. — Пора идти, Мэл. Я хочу захватить вечерний самолет в Ла Руардиа.

Брукман пожал ему руку.

— Ты полетишь в Денвер завтра?

Стовин кивнул.

— Мне все равно нужно в Булдер… — по личным мотивам. И заодно я повидаюсь с Разл-Дазл.

Брукман кивнул.

— Я, разумеется, не могу сказать, когда ты полетишь в Новосибирск. Русские сами выберут время, удобное для них. Я сообщу тебе, как только узнаю. А ты не забудь, что ты должен назвать второго ученого. Если это будет Бонгард, то никаких проблем. Что же касается этого Бисби, — он с сомнением покачал головой, — то посмотрим.

В Нью-Йорке Стовин прошел по Пятой Авеню к Брантано, где он провел девяносто минут и купил восемь книг. Через три часа на высоте 42 000 футов он дочитал последнюю страницу сообщения Солдатова. Невидящим взглядом он смотрел из иллюминатора Боинга, летящего со скоростью 550 миль в час над редкими облаками и серо- зеленой равниной американского среднего Запада. Что я чувствую сейчас? — спросил он себя. — Удовлетворение? Пожалуй, больше никто не осмелится сказать, что случившееся в Новосибирске — это результат случайной аберрации климата.

Он снова открыл труд Солдатова и с ужасом прочел: более 180 000 погибших! Это же население такого города, как Солт Лейк Сити!

Стовин взял со свободного кресла «Нью-Йорк Тайме». Па первой странице описание катастрофы и старые фотографии Новосибирска в лучшие дни. Крупные буквы заголовка: «Ледяной Ужас в Советах!» и ниже «Советы отклоняют предложение о помощи из ООН». Он положил газету. Стандартная реакция Советов на катастрофы: спрятать голову как испуганная черепаха. Все газеты — от парижских до пекинских — сейчас взахлеб пишут о катастрофе, высказывают предположения, пересказывают сплетни… Изоляция пораженного города в далекой Сибири помогла русским контролировать поток сообщений, исключить доступ иностранных журналистов, которые смогли бы рассказать все подробно. Единственное свидетельство очевидцев пришло из Белграда. Это были рассказы небольшой делегации, ехавшей из Иркутска в Москву в Транссибирском экспрессе. Однако югославы прибыли на место происшествия через четыре часа после того, как там побывал Танцор, и мало что могли сказать. А что касается сообщения ТАСС, то, как всегда, из него ничего нельзя было узнать: «Произошла трагедия, много жертв». Ни описания, ни цифр. Только Солдатов смог передать точные сведения из России, но они, согласно Мэлу Брукману, были секретными даже здесь, в США.

— Леди и джентльмены, добрый день, — раздался голос командира корабля. — Сейчас слева вы можете увидеть реку Миссисипи. А белое пятно на горизонте — это Спрингфилд, столица штата. Теперь мы пересекли границу штата Миссури. В Денвере холодно, 55 градусов по Фаренгейту, небольшой дождь. Мы предполагаем приземлиться вовремя…

Вот она, Олд Мен Рейвз, сама Миссисипи. Стовин видел ее с воздуха сотни раз. Она была всегда такой же, глубокая морщина на лице Америки, такая же знакомая, как морщины на лице матери. Она тянется на тринадцать тысяч миль от Миннесоты до Мексиканского залива, соединяя собой множество городов… Сент-Пол, Дюбон, Ганнибал, Сент-Луис, Мемфис, Виксбург, Новый Орлеан… Интересно, какова была география Миссисипи 20 000 лет назад? Он со стыдом признал, что не знает. Однако новое поколение будет вынуждено узнать. Может быть, какой-нибудь пилот будущего, ведя свой лайнер над заснеженным Иллинойсом увидит совершенно новое русло Миссисипи. Эта мысль пробудила его воображение, и он стал размышлять о том, какова будет жизнь в Северной Америке. Снова ему на ум пришла фраза Ордри, когда-то поразившая его своей оригинальностью и точностью: «Дефект лежит в нашем воображении, а не в природе… Человек не всегда может представить себе, на что способна природа».

В Степлтонском аэропорту была забастовка местных таксистов. Однако, как всегда, бастовала молодежь, решившая устроить себе небольшие каникулы, а старые шоферы на своих личных машинах, чтобы не возбуждать своих молодых коллег, развозили пассажиров. Так что Стовин без особых трудностей добрался до Булдера. Администрация университета выделила ему комнату, и он сразу же позвонил Дайане. В трубке слышались длинные гудки, но к телефону никто не подходил. Он расстроился, хотя и не хотел признаться себе в этом.

Но в его мозгу проплывали образы, не дающие ему забыться: трупы, которые югославы видели вдоль полотна Транссибирской магистрали, встревоженное лицо Брукмана, перелистывающего сообщение Солдатова, Бисби, рассказывающего о китах, и наконец, серебристая лента Миссисипи, проплывающая под ним. В шесть часов он встал, принял душ, пошел в кафе, поел в одиночестве, принял таблетку модагона и пошел спать. На этот раз уснул он быстро, хотя сон был тяжелым. Однако на следующее утро он чувствовал себя много лучше. Стовин взглянул на часы. Восемь. Повинуясь импульсу, он потянулся к телефону и набрал номер Дайаны. И обрадовался, услышав ее голос.

— Хэлло, Стовин! Что за пожар?

— Я звонил тебе вчера, но тебя не было.

— Я пыталась найти работу.

— Ну?

— Бюро генетики и рождаемости животных. Им нужен специалист по волкам.

Сердце его сжалось.

— Ты получила работу?

— Пока не знаю. Директор назначил мне встречу. Думаю, что получу это место.

— Где находится это бюро?

— Лондон. Англия. Это первые полгода. А потом, Бог знает, где я буду, — рассмеялась она.

— О…

Последовала неловкая пауза.

— По твоему тону скажешь, что у тебя все обстоит блестяще, Стовин.

— Да нет, — сказал он спокойно. — Вернее, да. Я иду сегодня в вычислительный центр. Нужно обработать кое-какие данные. Как насчет того, чтобы завтра вместе пообедать?

— Хорошо, Стовин. Но никаких пирогов с земляникой. И никаких техасских тостов.

— Это будет обед с самым маленьким содержанием калорий, — сказал он.

Когда он час спустя ехал в такси в вычислительный центр, стало холодно и пошел снег. По шоссе 36 несся сплошной поток машин, и лучи бело-золотого диска солнца отражались в стеклах автомобилей.

— Слишком ранний снегопад, — сказал водитель. Это был пожилой человек в красном пиджаке и видавшей виды голубой фуражке. — Похоже на то, что повторяется прошлый год. Не дай Бог.

— Да, прошлый год был плохим, — согласился Стовин.

Комплекс угловатых кирпичных зданий составлял центр Атмосферных Исследований с Вычислительным Центром. Стовин, склонив голову, пошел сквозь снег к широким ступеням лестницы, затем он поспешил по широкому коридору, увешанному цветными фотографиями ледяных кристаллов. Директор приветствовал его, и они сразу же пошли в машинный зал. У директора была своя копия сообщения Солдатова.

— Вы читали это, Сто?

— Да.

— Совсем плохо, да? Разумеется, вполне возможно, что это изолированный феномен. Но вы так не думаете. Верно?

— Нет.

— И я тоже. Даже если это изолированное явление, все равно ничего хорошего оно не сулит в будущем. Удар по Новосибирску может сравниться с атомной бомбой. Посмотрим, что скажет Разл-Дазл. Сто, я попросил одного из сотрудников помочь нам, так как он работает с машиной. Он не будет болтать. Я предупредил его. Его имя Хармон. Дейв Хармон.

Машинный зал находился на нижнем этаже комплекса. Внутри него поддерживалась строго постоянная температура 83 градуса по Фаренгейту. Стовин и директор шли по полу, выложенному красными плитами. Каждая плита была индивидуально сбалансирована и могла поворачиваться вокруг оси, обеспечивая доступ к жизнеобеспечивающим магистралям. В центре зала стояла Разл-Дазл — гигантская ЭВМ, вокруг нее были сгруппированы 12 дополнительных ЭВМ, обеспечивающих ее работу. Это был гигантский мозг Центра Атмосферных Исследований.

Навстречу Стовину и директору вышел молодой человек со свежим загорелым лицом. Вид у него был такой, как будто он собирался угостить гостей домашним обедом, а не вводить в ЭВМ статистические данные.

— Сейчас мы работаем одни, Дейв, — сказал директор. Это был полувопрос, полуприказ.

— Да, — ответил Хармон. — Все остальные пользователи отключены. У нас будет прямой доступ к центральному АЦУ, никакого ожидания, никакого разделения времени.

— Хорошо. Ленты здесь?

Хармон кивнул в направлении стола, где лежали пять кассет с магнитными лентами, присланными из Москвы. Эти контейнеры содержали все данные, которые могли получить приборы о катастрофе, происшедшей в огромном сибирском городе неделю назад. Хармон взял кассеты, проверил номера и вложил одну за другой в один из периферийных компьютеров. Он нажал кнопку «старт», послышалось шипение. Это магнитные ленты вращались относительно магнитных головок, плавающих в вакууме. Через три минуты считывание закончилось, вся информация, присланная из Новосибирска, разместилась во внутренней памяти машины. Стовин подошел к ЭВМ. Хармон с любопытством посмотрел на него.

— Вот лента с моей программой, — сказал Стовин. Снова Хармон вложил ленту, нажал кнопку. Внутри машины началась работа по обработке данных и принтер начал набивать ответы на длинную бумажную ленту. Стовин и директор взяли ленту, и отошли в конец зала, где их ждали стол и стулья. Несколько минут они читали молча, делая для себя заметки. Наконец Стовин поднял голову.

— Что ж, более или менее ясно. На севере и востоке от Новосибирска температура после полуночи начала резко падать. Вследствие этого началось засасывание воздуха в эту область. Типичная модель австралийского торнадо.

Директор кивнул.

— Но нет ответа на главный вопрос.

— Вы имеете в виду, насколько упала температура. Но приборы русских не были рассчитаны на такую низкую температуру. Так что Разл-Дазл не может сказать нам ничего по этому поводу.

— Ясно. Но вы заметили другую странную вещь?

Стовин поднялся, подошел к огромной карте стратосферы на стене. Немного погодя он вернулся. Директор молча смотрел на него.

— Если ЭВМ считала правильно, то мы имеем совершенно новую ситуацию, — сказал Стовин. — Все говорит о том, что воздушный стратосферный поток резко устремился вниз. Если мы раньше считали, что он способен совершать только горизонтальные зигзаги, то теперь он пошел вниз.

— Да, — ответил директор. — Самое неприятное, что мы очень мало знаем атмосферу. Если стратосферные потоки устремляются вниз, то они создают ужасный холод в эпицентре удара и очень низкую температуру вокруг. Именно это и произошло в несчастном городе.

— Это не земная температура, — сказал Стовин. — Это температура воздуха на высоте двенадцать миль. Примерно 112 градусов ниже нуля по Фаренгейту, если я помню учебники.

Директор молча кивнул.

— Так что теперь мы знаем, что такое Танцор, но не понимаем, почему он возникает. Это явление характерно для ледникового периода, или же его природа приберегла для нас?

— Может быть, в Новосибирске вам удастся кое-что выяснить, — устало проговорил директор.

— Может быть. Есть кое-какие исследования, которые мы можем там провести. Например, проделать анализ воздушных пузырьков в толще льда. Если там окажется воздух, характерный для верхних слоев атмосферы, то мы подтвердим гипотезу о том, как возникает Танцор. Но не ответим на вопрос, почему.

— Да, необходимо попытаться, Стовин. Но я думаю, что нас должны беспокоить вопросы не «как» и «почему». Нас будут спрашивать: когда. И на этот вопрос будет трудно ответить.

К ним подошел Харман с кучей диаграмм и графиков. — Я могу сделать фотокопии для мистера Стовина, — сказал он.

— Нет, — ответил директор. — Мы сделаем их для себя, а эти возьмет с собой мистер Стовин.

— Да, — ответил Стовин. — Я возьму с собой и ленты.

Вместе с директором они вышли из машинного зала и поднялись наверх, к главному выходу.

— Не беспокойтесь насчет Дейва, — сказал директор. — Он умеет держать язык за зубами.

— Вы думаете, что он понял?

— Он не дурак и быстрее читает распечатки. Он понял достаточно.

— В таком случае, — сказал угрюмо Стовин, — надеюсь, он будет хорошо спать.

Директор рассмеялся.

— Это мне и вам нужно снотворное. Харман молод, а молодость беспечна.

Стовин сел в такси, ожидавшее его. Белая пелена снега напоминала стальную фольгу. Директор зябко поежился. Стовин опустил стекло.

— Вы помните, что я спросил, характерны ли такие явления, как Танцор, для ледниковых периодов?

Директор кивнул.

— Так вот, я вспомнил. Я все время думал, что Танцоры нигде не упоминаются в литературе, но…

— Что? — спросил директор.

— Я вспомнил записки Себастьяна Мунстера о том, что он видел в долине Рейна в 1546 году. Эта книга есть в здешней библиотеке. Почитайте это место. Страница 330 или где-то рядом.

Скрежеща цепями на колесах по заснеженному гравию, автомобиль уехал. Директор направился в библиотеку Центра. Он попросил у девушки-библиотекаря копию Мунстера. С удивлением девушка взяла ключ, открыла дверь в небольшое хранилище и через некоторое время перед директором на столе лежал толстенный, переплетенный в кожу том. На его титульном листе древним шрифтом было написано: «Космография универсалис. Отпечатано в Базеле. 1552 год». С бьющимся сердцем директор перелистывал старые страницы, пожелтевшие, хрупкие, с гравюрами по дереву, где были изображены монахи и средневековые пейзажи. Наконец он добрался до 330 страницы.

И тут он улыбнулся. Разумеется, Мунстер писал по-латыни — языке ученых. Стовин полагал, что каждый должен знать латинский язык. Но он, директор, не мог. И, вероятно, никто в Центре не сможет помочь ему. Он понес том обратно.

— Вы не могли бы сделать копию этого абзаца для меня? — спросил он девушку. — Я попрошу кого-нибудь сделать перевод.

Она посмотрела на текст.

— О, это же смотрел доктор Стовин. Он сказал, что у Ладури есть перевод. Я сейчас.

Она достала с полки книгу Ладури «Времена неурожая, времена голода» — историю климата Европы за последнюю тысячу лет. Директор просмотрел содержание. Том, глава 4.

«4 августа 1546 года я ехал в Фурку и наткнулся на огромную массу льда. Она была толщиной в две или три пики, шириной в полет стрелы из хорошего лука, а простиралась она настолько далеко, что конца ее не было видно. Нельзя было без содрогания смотреть на это, и впечатление усугублялось тем, что от основной массы отвалились два куска, каждый из которых размером с крестьянский дом.

Если перевести размеры в современные величины, значит сорок — пятьдесят футов высотой и шестьсот футов шириной! Директор сидел, глядя в книгу, а затем заговорил вслух. Девушка удивленно смотрела на него, не понимая, с кем он говорит. Директор смотрел на нее, как бы продолжая разговор.

Да, конечно, это был Танцор. Только один Танцор. Он сигнализировал о приходе Малого ледникового периода, который заморозил Европу на полтора столетия. Л у нас уже четыре Танцора. Что они хотят сказать нам?

Сотни домашних животных и людей подверглись нападению волков.

Волки вернулись, чтобы угрожать русским

Майкл Биньон,

Москва, 20 марта.

Снова крик «волки!» разносится по лесам, полям и деревням России. Традиционный враг крестьян снова набрал силу, нападает на собак, овец и даже на людей…

Прошлой зимой волки загрызли тридцать собак в Кировской области. Волки отважились входить даже в город. В непосредственной близости от города обнаружен огромная стая.

Численность волков возросла по стране до невиданных размеров. В 1960 году в Российской Федерации насчитывалось 2500 волков, сейчас их около 12 000. То же я самое происходит в Белоруссии, на Украине, в Прибалтийских республиках.

А в Казахстане, Центральной Азии их, по самым скромным подсчетам, более 30 000. Недавно они появились в пригородах Москвы…

Участились нападения на людей.

Выдержка из статьи в «Таймс». 21 марта 1978 г.