Она жила на нижнем ярусе лесном Под листьями, что сверху вниз летели. Привычным и удобным для неё был дом. Их много там. Они всё время ели. А кто они? Лохматых гусениц народ, Средь них Она себя считала главной: Жевал без устали трудолюбивый рот, В упитанности не было ей равных. Не прекращая грызть очередной листок, Подругам героиня объявила: — Мне Дух лесной… хрум-хрум… хотел открыть… чмок-чмок… Какой ещё я обладаю силой. — Но где же ты… чвак-чвак… тот Дух лесной найдёшь? Ей задали вопрос, жевать не прекращая. — Он сам меня найдёт… хрум-хрум… эх, молодёжь… Ведь я же гусеница не простая! Давным-давно жую… хрум-хрум… порядки чту, Обычаи поддерживаю строго! Не надо мне… хрум-хрум… ползти на высоту, Чтоб там самой искать лесного бога. И вот Она одна. Наевшись, уползли Подружки спать. — Эй, Дух лесной, и где ты? Чуть слышен этот писк с поверхности земли, Но дух пришёл. — Я здесь! — звучит ответом. — Тебя не вижу так. Сюда, ко мне нагнись, Нельзя мне прекращать… чвак-чвак… процесса! — А может ты наверх? Хоть раз приподнимись, Раздвинь из листьев и травы завесу. — Я дома, ты мой гость, и должен угождать. Хотя, твоё лицо… чвак-чвак… зачем мне? Намеревался ты о силе рассказать, Какое у меня предназначенье? С улыбкой лёгкой наклонился Дух лесной: Лист грызла героиня с увлеченьем И не смотрела вверх, ведь кругозор такой Дарован гусеницам всем с рожденья. Они должны искать, что можно быстро сгрызть, Смотреть под ноги, а не вверх куда-то. — Открою я секрет — подняться сможешь ввысь И там порхать с восхода до заката, Играя в солнечных лучах… — Да ты чудак, Под солнцем у меня засохнет тело! И я всегда… хрум-хрум… предпочитаю мрак. — Но станешь ты другой, и в этом дело! Ты будешь, как цветок под солнцем расцветать, Изменится вся жизнь и все порядки. Не ползать по земле, а в воздухе порхать, Не листья грызть с травой, нектар пить сладкий! — Летающая я? Какая ерунда, Хрум-хрум… нас не бывает окрылённых! — Ты выйди из травы и загляни сюда, Здесь сотни вас, уже перерождённых! — Желаешь, чтобы я куда-то поползла, Хрум-хрум… чтоб просто посмотреть на что-то? Мне недосуг всегда, дела… хрум-хрум… дела. Жевать, как я, сложнейшая работа. — Но как иначе доказать мои слова? Тебе самой увидеть надо это! — Не надо, мне нужна трава лишь и листва, И меньше… чвак-чвак… солнечного света. Но всё же расскажи, что сделать, чтоб летать И стать, как ты сказал… чвак-чвак… красивой? — Сначала — перестать без устали жевать И тело всё опутать паутиной. Потом — закостенеть и долго так висеть, Себя внутри меняя понемногу, Забыть, как ползать и в мечтах своих лететь, А крылья сами вырастут итогом. — Какой кошмар! Не есть… хрум-хрум… закостенеть! Я не согласна на такие пытки. Ты Дух лесной и должен всё суметь, Приделай крылья с первой мне попытки! — Не в силах я… Биологический процесс… — Я так и знала, чвак, что ты… обманщик! Мне хорошо и так живётся, без чудес. Ступай, я вижу вкусный одуванчик! Летающие гусеницы!.. Что за бред! Я не даю на то своё согласье! А Дух лесной с печалью ей смотрел вослед, И бабочки кружились в лёгком вальсе. Там были те, кто героиню нашу знал, Но смог рискнуть, счастливым став при этом. Рассказ мой завершён. Хорош, иль плох финал? Решайте. Я не ведаю ответа.

По пути с работы прохожу я мимо Городского парка, где в тени аллей Часто наблюдаю: пожилой мужчина Кормит хлебной крошкой сизых голубей. Что-то напевает… Может, нездоров он? Возраст престарелый, дал рассудок сбой? На лице улыбка, будто околдован, Говорит он с птицей… или сам с собой? Раз меня окликнул: — Есть одна минутка? Ты со мною рядом Сядь-ка на чуток. …Называл когда-то я жену «голубкой», А она в ответ мне — «сизый голубок». Схоронил супругу… год разлуке нашей, А сюда приходишь — вроде рядом с ней. Видишь эту пару? Так и мы с Любашей Ворковали часто у избы своей… Стало сразу стыдно, что неверно думал — У мужчины горе. — Не печалься, дед! — Я и не печалюсь… то ж она — фортуна! Скоро с Любой встречусь, уж готовлюсь вслед. Лишь они здесь держат… Стали мне родными, Тоже Божьи твари, слышишь, как гурлят? Вижу — парень добрый! Присмотри за ними! Будет нам покойней… Если сможешь, брат. Успокоил деда: — Никогда не брошу Сизарей крылатых! Слово я сдержал: Каждый день в кармане приношу им ношу — Семечки и крошки. …Деду обещал.

Мужчина отдыхал от суеты, Смотрел с улыбкой в сумрачную высь. — Скажи, чему здесь радуешься ты? Для всех сейчас безрадостная жизнь… Спросил его прохожий, рядом встав. — Я здесь любуюсь полною луной. — Чем-чем? Тон удивления в словах. — Луной! Она сейчас над головой. Взгляни наверх! Огромный жёлтый круг! — Огромный круг! Я должен рассказать!.. Ушёл. Чудак… а может недосуг… Диагнозы не будем раздавать. Мужчина только вслед взглянул ему И снова в небо устремил свой взор: Покоя не давал его уму Мерцающий, таинственный простор. Но не прошло, наверно, полчаса — В кольцо его взяла толпа людей, А тишину вспугнули голоса: — Учитель, про луну скажи скорей! Посланник твой немного рассказал, Что круглая и жёлтая она. Какой размер? Какой материал? Ещё нам информация нужна. — Какого лешего! Взгляните вверх, Чуть-чуть пошевелите головой, Увидите всё сами без помех. Вы шутите наверно надо мной? Но вся толпа ему смотрела в рот, Она была покорностью полна. Один, диктуя вслух, писал в блокнот: «Взглянуть наверх — откроется луна…» — Ты что там пишешь? — Кто же, как не я Ученье для потомков сохранит? — Ученье? Не смеши, прошу, меня! С ума сошёл ты, верно?.. Без обид — Ты ПРОСТО голову приподними! Но собеседник вновь схватил блокнот: «Не сложно — ПРОСТО голову поднять И ПРОСТО посмотреть на небосвод…» Но дальше не успел он написать: Мелькнул перед глазами жёлтый круг… (Мужчина резко в челюсть дал ему). — Что это было? В голосе испуг. — Луна! — О, боже! Видел я луну! Толпа с восторгом новость приняла, Был луновидец мигом окружён. «Увидел он луну! Хвала ему, хвала!» Звучали выкрики со всех сторон. А луновидец потирал скулу. Махнув рукой, пошёл мужчина прочь, По-прежнему любуясь на луну, На тихую, безветренную ночь… С тех пор минуло двадцать сотен лет, А «Лунное писание» в ходу, Читаем, чтоб луны узнать секрет, Но нет учителя, нам на беду, Он мог когда-то вдарить по зубам, Чтоб в поле зрения вошла луна… Но кое-кто внушает нынче нам, Что, вроде бы, луна и так видна.

Белокрылый ангел в кисее метели Был почти невидим для простых людей, Да к тому же, люди в небо не глядели, В катакомбах зданий прятались скорей. От подруги детства не было известий, Что-то приключилось, надо навестить. Рядом с нею вырос в чистом поднебесье, Их связала крепко верной дружбы нить. Словно процарапан в снежной круговерти Этой нити росчерк… Вот её окно! Силуэт знакомый тенью на мольберте, Безысходной грустью веет полотно. На крыльце подъезда в плащ заправил крылья. Грязные ступени, запах нечистот. Чтоб шагнуть вовнутрь, сделал он усилье, Под ноги метнулся чёрно-белый кот. Вот её квартира, номер восемнадцать, У соседей справа тявкает щенок. Он себя заставил: «Надо улыбаться!» С трепетным волненьем надавив звонок. Звук противный, резкий. И шаги, чуть слышно. — Кто? — Открой, подруга, это я, твой друг! Извини, что раньше вырваться не вышло, Как обычно — в небе не хватает рук! Приоткрыла щёлку. — Я тебя не знаю! Но, глаза увидев, в их попала плен. — Проходи на кухню, угощу я чаем, За столом расскажешь, кто ты и зачем… И пошла, ссутулив узенькие плечи. Он, слегка растерян, устремился вслед. На спине под тканью след рубцов замечен — Две бугристых стрелки. Белых крыльев нет. Кто наделал это? Ангелы не злятся, Наш герой, наверно, злился в первый раз. С их последней встречи лет прошло… двенадцать! Ведь не так уж много… Что же с ней сейчас? Голос, взгляд, движенья скованны, инертны. Где азарт и лёгкость? Где стремленье ввысь? У его подруги вид уставшей жертвы. — Ты меня не помнишь? Ну же, приглядись! — Нет, уже сказала — вряд ли мы знакомы. Скоро муж вернётся, пей и уходи, Он гостей не любит… отдыхает дома. Кулачки прижала к худенькой груди, Будто защищаясь. Где её улыбка? Почему потухли искорки в глазах? Омуты в ресницах колыхались зыбко, В них не искры — тени, не веселье — страх. Подойти, прижаться, поделиться силой, Как давно, когда-то… Но, увы, нельзя. Не узнала даже, и уйти просила, И, похоже, в гости прилетел он зря. Позвонили в двери. Встрепенулась птицей. — Муж! Тебя молю я — просто уходи! …Это так — прохожий, попросил напиться, Он совсем ребёнок, милый, погляди! — Я пока умоюсь, через две минуты Наведи порядок, ужин разогрей. Ты отлично знаешь — не люблю я смуты. — Голосом суровым муж ответил ей. — Я уйду, но прежде… (слёзы, так некстати…) Знать хочу: зачем ей крылья оторвал? — Так они мешали мне с женой в кровати, Чтобы знать такое, ты, парнишка, мал! — Ты её не любишь, ты её погибель! Крикнул ангел громко, убегая вон, Устремляясь в небо, прочь из этой зыби. «Почему погибель?» — слышалось вдогон. В белых хлопьях снега ангел незаметен. Людям не до неба, смотрят вниз они. И ответ, чуть слышный, не доносит ветер: «Крылья — не помеха искренней любви!»

Солнце бледным желтком расплескалось И уже не слепило глаза. Где-то там в небесах зарождалась, Косяком заходила гроза. Ветер, путая длинные гривы, Тучи по небу гнал табуном. Басовитым густым переливом Разворчался разбуженный гром. Громыхнуло могучим раскатом (Видно сильно разгневался Бог!) И рассыпалось дробным стаккато (Ну, точь-в-точь в погремушке горох.) Подхватил барабан, и тамтамы Поддержали настойчивый ритм. Звонкой медью звенели литавры — Музыкальный внося колорит. Грозно копьями молний сверкая, Долго спорило небо с грозой. Гром устало ворчал, затихая… Ливень хлынул сплошной полосой.

Утомленное солнце устало клонилось к закату. Обдавало прохладой, стихал изнуряющий зной. И повеяло вдруг позабытым давно ароматом — Это пахнет левкой. Упоительно пахнет левкой! И припомнилось вмиг, как бродили аллеей когда-то, Как смотрел ты в глаза, любовался моей красотой… (Утомленное солнце устало клонилось к закату) Как сорвал для меня ярко-алый душистый левкой. Кто тогда был неправ? Не найти нам теперь виноватых. Разбросала нас жизнь — я с другим, и ты тоже с другой… Но когда утомленно склоняется солнце к закату — Вспоминаю тебя и тот алый душистый левкой.

Утренний сад вдохновение Мне посылает в тиши. Музыку слышат осеннюю Чуткие струны души. Вот паутинка колышется — Ткал её знатный мастак! Осенью пишется, дышится — Даже поётся не так. Грустно нахохлились зяблики В мокрых поникших кустах. Листьев резные кораблики Плавают в луж зеркалах. Два бесприютных каштанчика Грею в горячих руках. Тянет ко мне листья-пальчики Клен в желто-красных тонах. Выплесну все сокровенное С самого донца души. Осень — пора вдохновения! Ты уходить не спеши.

Месяца медный круг Кто-то повесил на гвоздь… Кто для тебя я — друг? А может незваный гость? Сердца неровный стук… «Да что ж ты стучишь не в такт!» Ночь приглушила звук. «За что ты со мною так?» Призрачный силуэт. Всхлипнула тихо вода… Ты мне сказала: — «Нет!» Хотелось услышать: — «Да!» Восток заалел. Рассвет. Ничком упаду в траву. Тебя уже рядом нет. Я сильный. Переживу!

Дороги выбирают нас — не мы их, как учили в школе. Путь к дому, в храм иль на Парнас, Зависит ли от нашей воли? Да сами люди — те дороги. Пройти их значит жизнь прожить. Одни что зимы: стройны, строги, Другие — как весной любить. А мне достались сразу все: Тропинки, тракты, рельсы, реки, И ветер скоростных шоссе, И синь-озёр Карельских веки. Бывало, угадаю в них Того, кто всех дороже станет: Учитель, Друг, Сестра, Жених — Но вновь за встречей расставанье. Скрещенье истинных путей Не отменяет параллельность. Идти дорогами людей — Навеки сохранить им верность. И по моей душе живой Легли дороги — семьюстами. Нет, не прощаюсь ни с одной. А шрамы назову стихами.

Когда-то я любила туфельки на шпильке, И что ни вечер, пара новая на мне. И сколько же сердец мужских влюбленных, пылких На каблуки я нанизала по весне! Замочки, бантики и ремешки из стразов… А если лакированный носок? А если в сеточку колготки? Тут уж сразу К ногам моим готов упасть казачий полк. А свадебные лодочки белее снега? Я так на них навстречу счастию неслась! Прошли та беззаботность юная и нега. Нога моя распухла, раздалась. Теперь ношу надежную платформу Или удобнейшие сабо, что стучат Мне вслед: «Ты потеряла форму И далеко тебе до тех девчат, Что, как и ты когда-то, мчатся на свиданья, Надев превысоченнейший каблук». Но по такому поводу страданья Не тем чета, когда давно я услыхала вдруг: «Да, ты сегодня выглядишь отменно, И туфельки что надо на тебе. Но, понимаешь, есть другая. И, наверно, Она теперь — не ты в моей судьбе». Как захромали ноги вдруг от этой фразы! Как подломился, ненавистным став, каблук! И разлетелись в стороны все стразы, Как слезы, что из глаз скатились вдруг! И я босою нищенкой себя осознавая, Домой плелася, по булыжникам скользя. Поджав все пальцы ног, того не зная, Что покорить одними шпильками нельзя. Теперь чем больше годы — ниже каблуки. Но о прошедшем вовсе не жалею. Храню любимые все туфли. Ведь они как дневники Той юности, что я насквозь прошла аллею. Есть у меня сейчас любовь супруга, Которому я нравлюсь и в лаптях. А есть еще дочурка, мне подруга. И часто в ресторане иль в гостях Я слышу: «Как изящна Ваша дочка И так на Вас похожа красотой». И отвечаю им с улыбкой: «В точку Вы комплимент направили приятный свой». Нет, мне не жаль ушедших шарма или обаянья. Все в деточках моих они теперь. А дочери скажу: «Ты на свиданье? Как будешь уходить, закрой плотнее дверь. Ну, покажись! Да ты принцесса просто! А туфли! Каблучища не сломай, Когда спешить ты будешь на красивых шпильках острых Не в мой ушедший — в свой грядущий май».

Волшебникам нужно порой отдыхать. У магов обязаны быть передышки. Им тоже однажды упасть бы в кровать и свет приглушить, полистать вяло книжку — не ту, где таинственных рун письмена судьбу объяснят не свою, а чужую, а просто журналы: парфюм, имена, реклама. О большем мечтать не рискую! Ах, зелье целебное трудно варить всю жизнь для других, если хочется — чаю. И фее приестся для вас ворожить, коль просьбы одни на пороге встречают: — Верни мне обличие Принца, как встарь! — Я Золушка. Туфельки к балу готовы? — Желаю возжечь светоносный Фонарь. — Мне аленький цветик, а сёстрам — обновы! Для магов работа нелёгкая в кайф, но личная жизнь и у них ведь бывает. Болеют, влюбляются, слышат: «Прощай». И снова прощают, прощают, прощают… Не жалко чудес для других им — возьми! Но только запомни: они же не вечны. И стать им порой так охота людьми, а мантии чтоб не давили на плечи. Стянуть с головы сине-звёздный колпак, рассыпать волос непослушную гриву. Забыть волшебство, погрузиться во мрак приморской ночи, ожидая отлива. Чуток пожалейте, когда он устал, и самого сильного, лучшего мага. Пускай же отложит свой верный кристалл, от сказки до счастья ему лишь полшага.

Было время — я камни бросала И считала круги на воде. Было время — на шею цепляла И бросалась с обрыва в беде. Было время — я камни жевала Вместо хлеба, без соли и щей. Было время — я их собирала И считала в порядке вещей, То, что камни — они не алмазы, Их в сережки на уши не вдеть! Было время — желала я разом То, что оптом нельзя восхотеть. Но теперь-то все камни вернутся, Что посеяла я на пути, И в брильянты они обернутся. О, судьба, я прошу, помоги!

С моря друг возвратился. В подарок — галька. Мир на ладони моей! Блеск алмаза — он менее ярок. Начинаю слагать сад камней.

А ночь — на то она и ночь — Соитие земли и неба. Усталость быта превозмочь И вырваться из тела склепа, Стрелой пронзив полог небес — Под звёздами, над облаками — Лететь, лететь, лететь к тебе, Неисполнимыми мечтами… На то и ночь… Она одна Объединить с тобою может. Когда ни берега, ни дна, И лишь желание до дрожи. Когда возносит в вышину, А то затягивает в бездну… Дай, на тебя хоть раз взгляну — И снова к жизни я воскресну.

Я за тобой пойду в огонь и воду Пуд соли разделю напополам, Все проживу отпущенные годы, И никогда тебя я не предам. Мы будем вместе в радости и горе, Двоим любые беды по плечу. И пусть бушует жизненное море — Любовью все увечья залечу. Я поддержу, когда в пути споткнёшься, Прощу грехи, невольный адюльтер. Бывает всё на длинной жизни стёжке: Судьба нас ставит в тот ещё партер [1] . И даже если быт любовь нам застит, Почтеньем мы рутину победим. Нам не страшны ни беды, ни напасти, Когда друг друга мы не предадим!

За окном тихо дождь шелестит, Ручейки, словно слёзы, по стёклам. Он рыдает, как бедный наймит, Над которым висит меч дамоклов. Что ты, дождь, нагоняешь тоску? Что скулишь за окном жалкой псиной? Я и так скучно жизнь волоку, Так и ты пеленаешь кручиной. Ну-ка, вдарь по земле батогом Струй упругих, хрустальных, звенящих! Пусть прокатится тучами гром, Молний вспышки сверкают почаще! В душу пусть закрадётся мандраж, Сердце вздрогнет и гулко забьётся. Мир уснувший грозой взбудоражь, Напои из живого колодца. Жить хочу, а не дни проживать! Не тянуть жизни лямку уныло… Так пролей, дождь, свою благодать, Чтоб водою уныние смыло!

В каком-то городе, где осень и печаль Сжимает сердце холодно и грубо — Пальто, перчатки, черная вуаль И тонкие искусанные губы. И русый локон, выбившийся вниз Из прядей, что зачесаны так гладко. В каком-то городе к Вам обратятся: мисс, мадам, миледи или…эмигрантка. И звать Вас будут Кэт или Катрин. И сидя гувернанткой у камина С чужим ребенком, глупым и дурным, Вы вспомните, что были Катериной В той жизни, что прошла, как будто сон, И больше никогда не повторится. Вы были влюблены, он был влюблён, И падали снежинки на ресницы… …И падали под страшный возглас «Пли!» Тела, тела… вокруг шумели ели, И запах крови и сырой земли. Любимый Ваш в двадцатом был расстрелян. Кому-то — девять грамм, кому-то — крест, А по ночам всё также снится милый… Его в овраге том похоронили, Вас — через двадцать лет на Пер-Лашез.

А от меня и до тебя — Слова, как бусины, на нити… Мой ангел с именем Хранитель, И белая, в снегу, земля. Свечи мерцающий огонь… Иллюзия, что всё — как прежде. Осколками своей надежды Я режу до крови ладонь. Ведь от тебя и до меня — Слова, забытые вначале — Те, что мы так и не сказали… И тонкий лед небытия.

«Как много в миру печали…» Какой-то мудрец изрек. Летают над морем чайки, И лижет волна песок… Пронзительно крикнет птица, Защиплет туман глаза. Принцесса любила принца. И верила в чудеса. Ждала его в мрачной башне C высоким резным окном. И день проходил вчерашний, Чтоб завтрашним стать потом. Принцесса с глазами лани, И жемчугом в волосах. И солнце играло в гранях Витражных. И на часах, Что меряли год за годом, За веком там таял век… В день ясный и в непогоду, Когда шел над башней снег. И день, как смола тягучий, Полынью горчил опять. А в общем, обычный случай, Однажды устала ждать… И тихо пройдя к балкону, Она, не найдя ответ, За чайками вдруг, вдогонку, Взлетела в закатный свет… И лишь на кусочке ткани Из слов прочитали вязь Принцессы с глазами лани: «Прости, я не дождалась»

Он уходил на фронт и с ней Прощался в хаосе вокзала. И молча девочка стояла, Которой не было родней. В горошек платье, поясок, Приколотая к кофте брошка. И думал он: «Еще б немножко Побыть с ней вместе. Хоть часок». Протяжно крикнул паровоз, Качнувшись, тронулись вагоны. И омут глаз ее зеленых Дрожал от набежавших слез. А сердце разрывала грусть, Предчувствие большого лиха. Но он, обняв, шепнул ей тихо: «Не плачь, дуреха, я вернусь». Мелькала насыпь, за окном Тянулись голубые ели… И как пронзительно хотелось, Чтоб это оказалось сном. Но дальше был не сон, а ад — Траншеи и заградотряды, Гул разрывавшихся снарядов И стоны раненых солдат. «Я лишь одной тобой живу…» она в письме его читала. …он не почувствовал удара, Когда упал лицом в траву, Что вдруг закрыла горизонт, В ней таяли и дым, и звуки… И нежною была, как руки Любимой девочки его.

Город сонный, слегка простуженный, Потонул в полуночной мгле. Тусклый свет от луны-жемчужины Мягко стелется по земле. За прозрачными занавесками — Силуэты продрогших лип, Объясняется ветер жестами: От простуды совсем охрип. Разыгрался, шалит, как маленький, В ледяное стучит стекло. Только я не боюсь ни капельки — Мне от строчек твоих тепло. Я окутана этой нежностью, Палантином ажурных фраз. С лёгким привкусом неизбежности Кофе в чашке моей сейчас. Мысли сами ложатся рифмами, Остаётся лишь пара строк. Может, будут чуть-чуть наивными, Но ведь ты не бываешь строг. Светлой музе за вдохновение Наперёд оплачу счета. Лишь продлилось бы наваждение, Лишь бы ты продолжал читать…

Эх, братишка… у нас тут пекло, и опять зарядили грозы. Воздух сплошь из песка и пепла, лагерь сонный, как под наркозом. Передышка вторые сутки, тишина просочилась в вены, Ожиданием давит жутким, ненавистное тянет время. Чтобы попросту не свихнуться, пофигистом стал, бесшабашным, Словно кровь заменили ртутью. И не страшно… почти не страшно… Лишь ночами, бывает, ною, — тихо, чтобы никто не слышал. Вспоминаю в саду левкои, голубей на окрестных крышах. А сегодня припомнил, братик, тот далёкий июльский вечер: Мать — красивая, в летнем платье, ты забрался к отцу на плечи, Мы бредём полосой прибоя, и в закатном усталом солнце Счастье — тёплое и простое — словно волны о берег, бьётся. И как будто не с нами было — кадр из фильма, картина маслом. А реальность — в окопе стылом и закате кроваво-красном. Вот вернусь, и поедем к морю. Верь мне, слышишь, ведь я же старше — Мы сильнее смертей и горя. И не страшно… почти не страшно…

Багряным вспыхнула закатом И тьмой укрыла всё вокруг. Такая робкая когда-то, Вошла, как старый добрый друг. Сейчас тиха и безмятежна, Но вскоре ласковой рукой В круговороте страсти нежной Двоих утопит с головой. Искрясь рубинами в бокалах, Дрожа в мерцании свечей, Срывая с губ припухших алых Слова, что нету горячей, Взовьётся — дерзкая, шальная, Дразня изысканной игрой До исступления, до края, Всё увлекая за собой. И разольётся негой сладкой… Вдохнув дымок от сигарет, В окошко выскользнет украдкой, Пока не занялся рассвет. Лишь обернётся на мгновенье, Чтоб в нежном сумраке теней Запечатлеть своё творенье На чёрном шёлке простыней.

Сонный апрель. Не звенит и не греет. В мыслях и чувствах сплошной кавардак. Счастье своё пристегну к батарее, Ключ от замка зашвырну на чердак. Вынесу с мусором боль и разлуку, В форточку выгоню дым от обид, Ревность спалю под горячую руку, Буду смотреть, как прикольно горит. Неба хочу, чтоб светлее и выше, Свежих ветров, щебетания птиц, И аромат зацветающей вишни, И полыхающих алых зарниц… Чайник кипит, в третий раз подогретый, Больно плечом задеваю косяк. Ну же, весна! Настоящая, где ты? Мне без тебя не проснуться никак.

Жизнь коротка, зачем же в сердце злость? Ведь этот мир, как постоялый двор. Здесь каждый день сменяет гостя гость. То славный муж, то пьяница, то вор. Ждёт пораженье каждого из нас. Хоть верный раб, хоть знатный господин. И я приму тот жребий, не страшась, Ведь проигравший жизнь не я один. Но радует меня одна лишь мысль: В моём селе весной цветёт миндаль. И лепестки его, как снег, как пыль, Уносит ветра дуновенье вдаль. И может быть когда-то, в тёплый день, Те лепестки покроют холмик там, Где в памяти родных оставив тень, Я начал путь к неведомым мирам…

Я люблю тебя, грусть. Ты черстветь не даешь Сердцу, что приняло за ударом удар. Ты не терпишь толпы и не любишь галдёж. Для тебя тишина лучше пенья гитар. Я люблю тебя, грусть. Шорох листьев сухих, Заунывных дождей барабанная дробь. Из непролитых слёз ты слагаешь стихи, В них не радость уже, но ещё и не скорбь. Ты красива порой, ты светлее тоски. И в тебе иногда есть надежды просвет. Я люблю тебя, грусть. Ты — соавтор строки, Что согреет, как чай или клетчатый плед. Я люблю тебя, грусть. Ты подруга моя. Даже в радостный час, ты притихнешь, но ждёшь. Чтоб вернуться опять, посреди октября. Как забытая боль, как неласковый дождь.

Я хочу, чтобы ты не боялась Этих мелких и милых морщин. Для меня ты была и осталась, Юной, нежной, как белый жасмин. Не смотри в зеркала, беспокоясь Зеркала все бессовестно врут. Лишь глаза мои правды не скроют, Красоте твоей дань воздадут. Приглядись и увидишь в них снова, Свет очей, красоту алых губ. И увидишь, я снова взволнован, Очарован, и молод, и глуп. Я же рядом, не думай про старость! И не бойся ты этих морщин, Для меня ты была и осталась Юной, нежной, как белый жасмин.

Обрезая лозу, причиняешь ей боль От того лишь вкусней виноград. С болью любишь сильней, Жить с любовью больней, Кто же в этом, скажи, виноват? Не придумали мы — это жизни закон, Чтоб счастливее стать во сто крат, Мало вёсны прожить, Надо всё пережить, И печаль, и в душе листопад. Обрезая лозу, причиняешь ей боль И стекает, сверкая, слеза. И сквозь боли той груз, Сочной ягоды вкус Нам с тобою подарит лоза. И в бессонную ночь, пишет песни поэт, То прекрасные, то невпопад. В этом суть, в этом соль, Через муки и боль, Как лозою рождён виноград. И для песен, пришедших сквозь тихую боль Предрассветных часов мне не жаль. На бумагу стечёт Словно ягоды сок Горько-сладкая в строчках печаль. Обрезая лозу, причиняешь ей боль От того лишь вкусней виноград. С болью любишь сильней, Жить с любовью больней, И никто в этом не виноват.

Смотрите, первый снег укутал крыши… Любуюсь им и думаю о том, Что в прошлой жизни дом мой был в Париже, А снег вот так же падал за окном… И думается мне, что я любила Мечтать бессонной ночью у огня, По-моему, я даже не забыла Привычки той, живущей до меня. Я знаю, что была слегка беспечна, Любила флирт и горький шоколад, Надеялась, что счастье бесконечно, Еще не встретив боли и утрат… Возможно, что была придворной дамой, Жила в покоях старого дворца, И точно так же, как сейчас, — упрямой, Вот только жаль, не вспомнить мне лица… Я принадлежность прошлого, эпохи, Давно ушедшей в мир небытия. Живу среди обычной суматохи, Привычная, сегодняшняя, я. Лишь снится ангел, светлый и скорбящий, Раскрывший надо мною два крыла… Чтоб стать счастливой в жизни настоящей, Две сотни лет назад я умерла…

Я срывала белые цветы Нежных, от росы чуть влажных лилий, Вспоминая то, как Вы дарили Мне букет с приходом темноты. Помните ли наши вечера Тёплого безветренного лета, Поцелуи в отблесках рассвета И ветвей зелёных веера? Помните касанье наших рук, А игру теней на светлых стенах, Грустные мелодии Шопена, Красоту, царящую вокруг? Для меня срывали Вы цветы Белых, от росы чуть влажных лилий, И меня так преданно любили В том краю несбывшейся мечты.

Письмо лежит в ореховой шкатулке, И увядают розы в хрупкой вазе. «Он не вернется…» — прозвучало гулко. Какая безысходность в этой фразе! Вы помните осенний тихий вечер? Тот поцелуй прощальный у ограды? И чувство, что не будет новой встречи, Затмило вдруг очарованье сада; Любимого последнее касанье И элегантность белого мундира, Восторженность несмелого признанья И ощущенье призрачности мира; Потом отъезд, тревожные метели. Все будет хорошо. Вы просто верьте. Продлилось счастье только три недели. И, как удар, — известие о смерти…

Помни обо мне через года. Я вернусь к тебе и сквозь столетья. Пусть разрушит время города — Душам уготовано бессмертье. В памяти храни мои слова, Губы и глаза, прошу я, помни. Я приду к тебе, когда молва О любви покинет мир огромный. Я найду тебя в любом краю, Отыщу в жару иль снегопады И скажу, что всё ещё люблю, И тогда мы снова будем рядом. Но однажды вновь вернётся смерть, Принесёт с собою боль разлуки. Мне не страшно будет умереть, Сквозь века в твои вернувшись руки…

Ну, что ты, Осень, снова загрустила? А знаешь, я возьму пример с тебя — Но плакать не получится вполсилы, От наших слез вся вымокнет земля. Вчера еще была ты золотая, И рыжая, как мой любимый кот, И что случилось за ночь, дорогая, Дождь льет вторые сутки напролет. Ты украшала клены и рябины, Березы шелестели на ветру, Должна для слез быть веская причина… Ты расскажи, попробуй, я пойму… Ну, что ты, Осень, снова загрустила? Я тоже из последних сил держусь — Ведь плакать не получится вполсилы, Боюсь тогда, что с горя я напьюсь. Давай сегодня вместе выпьем чая, И, может быть, две капли коньяка, Конечно, я сегодня угощаю… Но только ты дождем не плачь пока.

Наверное, и сам ты не хотел, Чтоб по тебе так женщины страдали, Хватает на работе важных дел, И разорваться можешь ты едва ли… Но обе ждут. Что делать, что сказать? Какой из них звонить, а с кем расстаться? Одна из них — любимой дочки мать, А без другой — нет силы просыпаться… Как жить теперь, и сам не знаешь ты, Всю ночь сидишь — рисуешь треугольник, Так тяжело забыть свои мечты — Ты оказался совести невольник. А в двух домах тебя ночами ждут, Не гасят свет, разогревают ужин, Стараются создать тебе уют, И говорят, что ты им очень нужен. Ты виноват. Пред ними. Пред собой. Вина твоя доказана слезами. А сердце раздружилось с головой, И боль его сжимает, как тисками. Хватает на работе важных дел. А в голове — набатом: или — или… Наверное, и сам ты не хотел, Чтоб так тебя отчаянно любили…

Подскажи, куда мне идти, Дай совет в немой тишине, Нет конца и края пути — Иногда очень страшно мне. Маяки поставь вдоль дорог, Нарисуй на карте мой путь, Чтоб избавившись от тревог, Поняла этой жизни суть. Помоги узнать, кто мне друг, И лицо врагов покажи, И подай спасательный круг, Если буду тонуть во лжи. Дай мне руку, когда темно, И вокруг не видно ни зги, Чтобы страх прошел стороной, Ночью звёзды в небе зажги. Подскажи, туда ли иду, Дай ответ в немой тишине. От меня отведи беду — Я ведь очень верю тебе…

Самое лучшее лекарство — Это просто уехать к морю, Ходить на лодке под парусом, И понять, что такое воля, И касаться рукою неба, Собирая звезды в ладони, Придумать то, чего не было, Стереть номера в телефоне… Позабыть суету ненужную, И вечно спешащих прохожих, Наслаждаться ночами южными, И поверить, что всё возможно. И впитывать солнце всей кожей, Чтоб вернуться — бросить монету, И есть, сколько хочешь пирожных, Не верить в плохие приметы. Потеряться на миг в пространстве, Надышаться воздухом с солью… Самое лучшее лекарство — Просто взять и уехать к морю.

Делай, что хочешь — свобода с ухмылкою манит. Вольный, как ветер… пока поводок не натянет. Бойко на привязи рядом у колышка скачешь. Ты — уникальность, поверь, не бывает иначе. Дом, тренажёрка — пародия среднего класса — ужин стандартный — флажок и «Свободная касса». Сотни коней растоптали теорию Тесла… Жопу свою водружаешь в уютное кресло. Кожу руля гладишь нежно, как руку невесты. Ловко играя педалью, срываешься с места… Мчишь с ветерком на работу, чтоб сутки ебашить — Банк написал смс — твой кредит не погашен. Жертвы маркетинга, касса, витрин закоулки. Вот для сортира бумага — смывается втулка. Сиськи с рекламных плакатов модели таращат, Новое, свежее, больше, дороже и чаще! Зомби восстали от сна под будильника стоны — мозг затуманен рекламой седьмого айфона. Гаджеты в лапках застывших людей-сурикатов, Профили, смайлы, репосты, любви суррогаты. Срочно онлайн фотографию в новенькой майке. Твиттер, Контакт, Инстаграм — собиратели «лайков». Грани смартфона натерли уставшую кожу — вызов не может быть принят, пожалуйста, позже. Офис бурлит суетой делового планктона. Каждому — эхо валютно-монетного звона, мягкий диван, да отрыжка прямого эфира, кластеры многоэтажек, коробки-квартиры… В пятницу вечером ждет наилучший психолог — Виски со льдом, одиночество и кока-кола. Мантры, лампады, соборы, мечеть с синагогой. Как заебёт колесо — вспоминаем о Боге. Ближе к финалу зубрим, пожирая глазами Библию в тысячный раз — ждет последний экзамен. Только смеются апостолы, глядя на паперть — вход для блаженных и нищих торжественно заперт.

Ты пришел ниоткуда, и думалось: будешь тут. И мне думалось: можно хоть вечность с тобою быть. Оказалось, что даже глаза мне порою врут. Оказалось: умелые рученьки у беды. Ты пришел ниоткуда, уйдешь в никуда. А мне? Мне казалось, я буду тебя целовать всю жизнь. А теперь мне осталось лежать, как зола, и тлеть, и глотать ледяные комочки проклятой лжи. Не умру я затем, чтобы снова тебя найти и взглянуть в твои темные, цвета греха, глаза. Я хочу рассказать, что встречалось мне на пути, как из нервов моих, заплетаясь, вилась лоза, как из жил я ковала прочнейшие цепи вмиг, как на цепи я эти сажала своих чертей, как звала я тебя, как глушила слезами крик, как без сил подползала к последней своей черте. Я, забыв про усталость, отправлюсь тебя искать, чтоб взглянуть в твои темные, цвета греха, глаза. По клинку ледника я пойду, по огню песка. Я приду, чтобы просто «ну здравствуй» тебе сказать. Я хотела б поведать о боли, что есть во мне. Но я знаю: таким новостям ты не будешь рад. Я тебя отыщу, чтобы просто сказать «привет» — и ты снова уйдешь по артериям автострад… © Луиза Иммервар И я снова уйду по артериям автострад, Чтоб полос разделительных белый считать пунктир. Я оставил тебе персональный, колючий ад, Затирая пространство и время до чёрных дыр. Я оставил тебе новый смысл — меня искать. И под левыми ребрами жгущую пустоту. И по праву сильнейшего — сжалиться/дробь/распять Для тебя я придумал несбыточную мечту. Так иди же за ней не жалея себя (и всех), разрывая на клочья подошвы усталых стоп. Может, я и жесток, но возьму на себя твой грех, Если ты раскидаешь мешающих с горных троп. Пустота не кончается — слабые вниз летят. Кто идёт по пути исступленно — бывает груб. Если душу твою отравляет мой едкий яд — (не бывает у демонов сладко-ванильных губ, если нравилось, как прикасались мои клыки, что клинков ледяных и прозрачных стократ острей) То, взрывая от боли седеющие виски, жги канаты и цепи, спуская своих чертей. Пусть они, вдохновляя тебя на жестокий путь, на руках пронесут через пламенные пески, И когда первобытная ярость заполнит грудь — ты отыщешь меня. Ты коснешься моей руки. Я скажу тебе: «Здравствуй. Тебе несказанно рад». Поцелуем огня растоплю ледяную ложь. Растворюсь незаметно в артериях автострад. P.S. И ты снова дорогами боли за мной пойдешь.

Обнажая трюмы, мертвые корабли, Как китов скелеты, замерли на мели, Между переборок — тонны сырой земли, Не волну, а воздух их рассекают к и ли. И глубоки ямы вр е менных их могил, Навсегда Тритон от них за моря уплыл, На упавших мачтах — ржавчина, скользкий ил. Покрывает палубы слой вековечной пыли… Капитан отчаян — больше не может плыть. Не горит звездой его путевая нить, Без воды соленой водорослями гнить, Будут на душе его очерствевшей раны. А в глазах — кипит бушующий океан, Якоря и порты, бухты далеких стран. А от рома он неделю мертвецки пьян. Только никому нет дела до капитана. Экипаж потерян — гордо ушел ко дну, Наполняют их тела под водой страну. Капитан не может вспомнить и ту, одну, Что в порту прибрежном с ним ночевала рядом. Он один — солёный, вытертый волк морской. И не может на берегу обрести покой, Судовой журнал лежит под его рукой, А в кармане компас, карта с пиратским кладом… На плечах широких — камнем лежит тоска. Его сердце морю отдано, до куска. А у ног в песке видна от кормы доска, На которой только слово одно — «Надежда». Козырьком легла на брови его рука, Но не видит взгляд вечернего маяка. Видно, вышло время старого моряка. Без него не будет море таким, как прежде… А среди ветров, и галсов, да волн седых, Что, не зная силы, берегу бьют под дых. Спрятан тайный остров — дело для молодых. Тот, который капитан называет домом. Каждый камень в том краю был ему знаком. А теперь скелет указывает тайком — Где заносит время крупным морским песком, Мертвеца сундук, и фляжку с ямайским ромом.

Сердце бьется о клетку ребер, звенящих от ритма твоей походки. Когда ты, пролетая, ласкаешь шпильками пола тугие доски. Миллионами вольт на синапсах, яростно, плавит мою проводку… Мой диагноз неутешителен. Это — любовь головного мозга. Нет у слов значений. Мой разум — в коме, он не понимает сути. Кто имеет уши — останется глух, если можно любить и верить. От твоей красоты застилало радужку зеркалом жидким ртути. Когда мы заплетались в единый узел из нервов, вен и артерий…. А за завтраком, в белом плену рубахи, взятой тобою без спроса. Ты читала меня, как открытую книгу — с кофе и круассаном. Улыбалась, как Мона Лиза. Могла бы мне просто задать вопросы. Но молчала… А я прогонял, с улыбкою, мысли о главном самом. Отчего ты со мной? Не пойму. На мне уже некуда ставить пробу. Ты нужна мне, как воздух! Но есть ли вера, что я тебе тоже нужен? И какой договор подписать мне должно слезами, и алой кровью, Что ты вправе забрать без зазрения совести тело моё, и душу? Когда ты уходила, мой мир замирал в тоске. И не мог проснуться. Лишь из блистера время в ладонь, таблетками. Чтобы глотать, горстями. В ожидании встречи. Ведь был миллион причин, чтобы не вернуться. Но всегда находился хрустальный мост между нашими пропастями… Вновь стучат каблучки по поверхности пола. Лишь о тебе мечтая, У меня расправляются крылья. Белые. В воздухе за плечами. Безнадежно охрипшим от криков голосом, вслух тебе прочитаю, Все поэмы, что я, под твоими чарами, в муках писал ночами.

Ты уйдёшь, не оставив намёка на наше сумасшедшее счастье познанья друг друга. Я останусь в своём одиночестве страшном, в дверь не слыша до боли знакомого стука, не внимая твоей бессознательной речи, объясняющей мне столь абсурдные мысли, и любить, ненавидя тебя, буду крепче, пробуждаясь в поту от нахлынувших истин.

Ваш лик, милейший, Мне внушает опасенье: На нём читаются Пороки молодости бурной. Сейчас, быть может, Вы приходите в унынье, Познав историю своей болезни, — Вот Вам награда за несдержанность! Лишь трепетать Вы можете сейчас. Не более того. Прошу, — не расслабляйтесь! И если разума остатки Вы совсем еще не растеряли, То вывод извлечёте из беседы нашей. Я верю твёрдо в Ваше возрожденье. И для меня сомнений нету в том, что Вы себя преодолеть способны. Не зря же столь высоких достижений Вы добились, А это значит, — есть у Вас упорство. И талант, отчасти. И взгляд у Вас ещё вполне оптимистичный. Вся эффективность нашего леченья Сокрыта в Ваших качествах душевных. Я знаю, что не шли по трупам Вы, Взбираясь по служебной лестнице. И совсем не потому, что не было их на ступеньках, А потому лишь, что через себя Вы не могли переступить. Мой Вам совет: причастие пройдите. Нет, не в соборе православном, не в костёле даже. С самим собою предстоит остаться Вам. Наедине. Я также знаю, что Вы были атеистом. Ну, что ж, вот Вам и выбор предстоит. В конце беседы нашей я хотел, Чтоб Вы усвоили одну простую вещь: Не препараты лечат и не йога, Не мануалы-мудрецы из Цейлона, Но только лишь слова. Ведь в базисе всей терапии — Слова врача, идущие от сердца, А в профилактике болезней лежит Уменье вовремя их довести до страждущих. Ну, вот, Вы, наконец-то, улыбнулись…

«Ты зачастил ко мне С каким странным постоянством, Часы приёмные не замечая как бы. Ужели плохо так тебе на самом деле? Что смотришь долу? Мне молчанья твоего безумного не хватит Даже на анамнез. Хочу предупредить, Что внятность слов уместней будет в сочетанье с краткостью. Разжалобить меня и не пытайся даже, — Поди, не первый день знакомы. Который раз выходишь ты на низкий старт? Со счёта сбился? Ты ждёшь совета от меня Очередного, Сам при этом понимая, что терапия в данном случае бессильна. И взгляд твой отрешённый Меня не удивляет. Ты жизнь пытаешься начать По-новому с утра И в первый день недели непременно. А надо было бы с позавчера».

«Признаюсь честно: думал я, Что ты забыл уже ко мне дорогу. Стабильность, видимо, не улыбнулась? Иль новых ты врагов успел нажить? Ну, что ж, расслабься на кушетке, — Приляг и помолчи немного; Прикрой глаза, стараясь ни о чём не думать, И выслушай внимательно меня. Твоя недельная щетина, Могла бы выглядеть, как моде странной дань, Но у тебя она с „мешками“ под глазами, А это, брат, изрядно портит имидж. „Боржоми“ вряд ли здесь поможет, А физраствор с глюкозою — тем паче. Я попрошу понять простую вещь: Мы в битвах жизненных, порою Не бережём ни печени, ни нервов, И, рассуждая прагматично, Не ведаем, что ночи мрак Сильней всего бывает пред рассветом».

Хочешь Ты увидеть таинство природы, Что никто не видел, чудо из чудес? Если «да», то ночью, в ясную погоду, Отправляйся тихо в сонный древний лес. Там в его глубинах, прямо на опушке, Скрытое от глаза, озерцо блестит. Где под лунным светом плещутся лягушки, Дуб, видавший вечность, рядышком стоит. Плавают русалки в теплых чистых водах. Их волшебных песен слышится напев. В салочки играют, а сама Природа Ото всех укрыла дивных этих дев. Спрятался на дубе леший с бородою. Серый волк надрывно воет в стороне. Леший жарко спорит с белкой под листвою. Спор их непонятен. Может, о луне. Водяной в тиши с кикиморой болтает. Под кустом ракиты притаился зверь. Много разных тайн под сенью лес скрывает. Думаешь, неправда? А пойди, проверь.

Камлал шаман под светом звезд беспечных, Посеребренных отблеском снегов. Под звуки бубна космос бесконечный Внимал мольбу ему понятных слов. Плясал шаман по колдовскому кругу. Взметнулся ярким пламенем костер, Волшебным светом озарив округу, Под воющих волков нескладный хор. Кричал шаман, взывая к древним духам. Казалось, что в него вселился бес. И пепел от костра ложился пухом На замерший в молчанье зимний лес. Стонал шаман, прося у духов мира, Заканчивая тайный ритуал. (Природа с ним об этом же молила). С рассветом он без чувств на снег упал.

Под окошком старая береза Без листвы который год стоит. Не бегут в апреле ее слезы, Листьями давно не шелестит. Бересты наряд местами рваный Не украсит изможденный вид И дупло, зияющее раной, Мрачный облик не преобразит. Ворон древний, временем помятый, Вновь присядет на ее ветвях, Сытой сладкой негою объятый, Вспомнит юность в старческих мечтах. Он березы той седой ровесник, В пышной кроне находил покой. Помнит хороводов летних песни И беседы под густой листвой. Помнит изумрудное величье И грачей весенних шумный крик. Все ушло. Остались гнезда птичьи. Столько лет, а будто только миг. Жаль мне это дерево седое, Вид его не радует уж взгляд, Как во сне, быть может не живое, Только ветви голые шумят.

Ах, аппетитно как шкварчит на сковородке сальце. Амбре божественным наполнена квартира. Колбаски кус, укутанный в батона одеяльце, Заждался маслица с большим кусочком сыра. Пора. Картошки кругляши летят на сковородку. Шипят, пыхтят и требуют немножко соли. Слились в единое. А малосольная селедка Ждет шубу новую. Мой будет кот доволен. Под ложкой захрустит почти готовая картошка. Томятся в предвкушении ножи и вилки. «Когда?» Слюной исходит муж заждавшийся — Сережка. «Сейчас?» Открыл домашнего винца бутылку. И вот, Сережка на хлебец икорочки намажет. Открылась крышка. Вот она, картошка с салом. Рецепторы в истоме, запах нежный будоражит. Вмиг комната заполнилась вкуснейшим паром. Быть может, что-то есть вкусней на свете, Но все ж милее мне продукты эти.