Владислав Львович Равин сидел, ссутулившись, на краешке стула перед заваленным кипами рукописей столом и от нетерпения пощелкивал суставами пальцев.

«Когда же он закончит болтать по телефону?» — думал Владислав Львович, разглядывая сидевшего напротив нового ответственного секретаря редакции. По телефонам разговаривать — это они умеют. Какой-то щуплый, неказистый. Надо будет его как-нибудь в рассказик воткнуть. А что! Вполне сгодится. Лицо у него вон какое красное, да еще красный галстук на белую рубаху нацепил; чего-то дергается весь — ну прям мотыль на рыболовном крючке! Голосок его тоже на бумагу просится — в трубку не говорит, свиристит, свисток засоренный. И глаза; черты лица мелкие, глазки-пуговки, а зрачки большие. Такие зрачки у страдающих близорукостью. Что же мне этот любитель телефонного общения скажет? Что с моей рукописью решили? Когда же он болтать кончит?!

Владислав Львович вслушался в шум дождя за окном. Дождь еще не вовремя зарядил. Пока отсюда до дому доберешься — вымокнешь весь. Да и время уже — нормальные люди давно по домам сидят. Светлана сегодня обещала прийти, а у меня холодильник пустой. Целый год встречались на чужих квартирах, впервые согласилась прийти ко мне домой, и вот на тебе — подготовился…

— Вы меня извините, — неожиданно прервал размышления Равина секретарь, бросая трубку, — разговор важный был. А вы, простите?..

Моя фамилия Равин, Владислав Львович.

— Да-да-да! Очень приятно! Это я вас пригласил. Я тут человек новый, меня зовут Червякин Мстислав Аполлинарьевич. Где-то ваша… — Секретарь начал перекладывать стопки рукописей на столе.

«Смотри-ка, ведь я почти угадал: не мотыль, по Червякин», — усмехнулся про себя Равин.

— Вот она, нашлась. — Червякин развязал тесемки папки. — Вы договор-то с нами еще при старом секретаре подписывали? Так вот, — Червякин пробежал глазами по тексту договора, не доставая его из папки, — я вас пригласил для того, чтобы предложить несколько доработать рукопись. Понимаете, согласно договору, это должен быть рассказ ужасов! — Червякин попытался изобразить на своем лице что-то ужасное, но получилось такое, что Равин едва сдержался от улыбки. — Жуть, в общем, должна быть, понимаете?

— Понимаю, — Владислав Львович закивал головой. — А у меня не страшно’?

— Нет, ну, конечно, кое-что есть! — Червякин на мгновение подпер лоб сжатым кулачком, но тут же выпрямился и передернул плечами. — Но, понимаете, не то. И мы предлагаем вам доработать рукопись именно в плане, так сказать, эффектов страха. С литературой у вас вполне нормально, претензий нет. А вот с щекотанием нервишек читателю — слабовато. Возьмете на доработку? Договор мы расторгать не будем, только на доработку!

Владислав Львович молча взял папку. Червякин вышел из-за стола.

«О-о! — мысленно воскликнул Равин. — Да ты еще и с сидячую собаку ростом!»

Червякин шаркнул ножкой, протянул руку.

— Итак, имею смелость рассчитывать на скорую встречу.

— Да-да, — пробурчал Владислав Львович, пожимая маленькую ладошку ответственного секретаря. — До свидания!

Он вышел из кабинета и, испытывая какое-то непонятное чувство облегчения, мягко закрыл за собой дверь. «Ну и черт с вами!» — чуть было не крикнул во весь голос, но сдержался, понимая, что все равно сюда придет. Облегчение сменилось тягостным предчувствием предстоящей работы, не сулящей никакого удовлетворения.

«На кой черт я согласился на доработку!» — чертыхнулся про себя Равин.

Он повернулся было к двери, но, так и не решившись войти в только что покинутый кабинет, махнул рукой и, слегка сутулясь, пошел по полутемному коридору к выходу.

Был уже девятый час вечера. «Скоро придет Светлана, а я могу не успеть в дежурный гастроном». Равин поежился, задержавшись на минутку под козырьком редакционного подъезда, зло посмотрел на ползущие по небу свинцовые тучи и, сунув папку под полу пиджака, зашагал к автобусной остановке.

В углу выложенной из фиолетовых стеклоблоков будки примостилась, как курица на насесте, закутанная в выцветшее тряпье и старую засаленную фуфайку старуха. Заметив прохожего, старуха вытянула руку и, непрерывно кланяясь, что-то забормотала. Владислав Львович вынул из промокшего насквозь кармана несколько монеток.

— Благодарствую, родименький, благодарствую! — расслышал в бормотании старухи Равин.

— Бог с тобой, бабуля! Какой прок от твоих благодарностей! — неожиданно для себя разозлился он. — В том, что мне надо сделать, только сам дьявол помочь может!

— Как скажешь, милок, так и будет. Как скажешь… — чуть громче запричитала старуха. Тучи над крышами озарились трепещущим светом молнии.

Владислав Львович запрыгнул в подошедший пустой автобус и, пока не закрылись двери, стоял на площадке и смотрел на непрерывно кланящуюся старуху. Эта встреча окончательно выбила его из колеи, и он, совершенно забыв и о секретаре редакции, и о Светлане, и о том, что дежурный гастроном скоро закроется, доехал, тупо уставившись в окно, до своего дома.

Двести метров до своего подъезда Равин преодолел бегом, шлепая башмаками сорок пятого размера по кипящим лужам. Вода стекала с плеч ручьями, оставляя сплошной мокрый след на старых мраморных ступенях. Он быстро поднялся на третий этаж.

— Владислав Львович! Вымокли-то как! Что же вы зонтик-то не носите?

Равин обернулся. Это была всегда все знающая соседка по площадке Эльза Марковна, принадлежащая к тому типу женщин, глядя на которых, невозможно определить, то ли им тридцать, то ли пятьдесят лет. Она стояла, слегка согнувшись, и, скрестив руки под подбородком, сочувственно качала головой.

«Откуда ее черт вынес?! Вечно появляется, как из-под земли», — подумал Равин.

Он достал ключ и со злостью ткнул им в замочную скважину. Ключ в скважину не попал, однако дверь от толчка приоткрылась.

— Ой! Никак обокрали вас! — Соседка ловко протиснулась боком между Равиным и дверью, осторожно, держась за косяк, заглянула в темный коридор. — У вас там какие-то бумаги летают.

— Нечего у меня красть и нечему летать! — Равин оттеснил рукой соседку, вошел в квартиру и закрыл дверь.

К его ногам скользнули два белых листа бумаги. Владислав Львович нащупал выключатель и включил свет. Это были черновые страницы его старой рукописи. Перешагнув через них, Равин открыл дверь в ванную, подмокшую папку с возвращенным рассказом бросил на стиральную машину, стянул потяжелевший от воды пиджак. Потянувшись за висевшими в углу плечиками, скользнул взглядом по зеркалу и в ужасе отшатнулся — на него смотрела, оскалившись в жуткой ухмылке, черная рожа, напоминавшая скорее африканскую маску, нежели человеческое лицо: дугообразный разрез безгубого рта; два больших отверстия на месте носа; совершенно круглые, навыкат, глаза; лишенный бровей, покатый, отливающий фиолетовым лоб без единой морщины.

У Владислава Львовича подкосились ноги, по телу пробежала волна мелкой дрожи, пиджак выпал из ослабевших пальцев и хлюпнулся на кафельный пол. Равин прижался спиной к стене и зажмурился. Сосчитав до тринадцати, он задержал дыхание, открыл глаза и… увидел в зеркале свое перекошенное от страха лицо. Сделав неуверенный шаг, Равин провел по зеркалу рукой. На пыльной поверхности остался волнистый след. Ничего, кроме собственного отражения, в зеркале не было. «Я с ума сойду, пока допишу этот дурацкий рассказ ужасов, — подумал, приходя в себя, Владислав Львович. — Надо же такому примерещиться!» Еще раз взглянул в зеркало и погладил отросшую за день щетину.

— Эх ты, деятель культуры! — шепотом проговорил он. — Заработался совсем! Тридцать шесть лет на свете прожил, а ума не нажил. Ты бы лучше научился не забывать закрывать дверь на ключ, когда из квартиры уходишь. Понял?

Отражение в зеркале согласно кивнуло.

Владислав Львович с минуту ошарашенно смотрел в зеркало, затем сделал несколько движений руками и, убедившись, что отражение их повторило, и в недоумении пожав плечами, вышел из ванной.

Подобрав в прихожей листы, Равин прошел в комнату. Возле распахнутой настежь балконной двери валялась чудом не разбившаяся, сброшенная с подоконника хлопающей шторой стеклянная ваза. Помянув еще раз недобрым словом свою забывчивость, Равин принялся наводить порядок.

Через полчаса рукописи возвышались стопкой рядом с пишущей машинкой, ваза заняла свое место на подоконнике, и только под балконной дверью поблескивала нанесенная дождем вода.

Равину не хотелось идти в ванную за тряпкой: видение в зеркале оставило неприятный осадок. Потоптавшись перед лужицей, Владислав Львович стал задергивать штору. За окном было тихо, дождь перестал. Деревья замерли в синеватом лунном свете и казались восковыми. Равин выглянул на балкон. После дождя дышалось легко. Вечерняя прохлада скользнула под влажную рубашку. Тишина, вид звездного неба и полной Луны действовали успокаивающе. Слегка задернув штору, он оставил дверь на балкон открытой.

Равин направился к кровати и замер — из-под покрывала, свисающего до пола, высовывалась нога в помятой брючине и в заштопанном на пятке носке. Пять минут назад этой ноги не было. Да и под кроватью никого не было — Равин доставал оттуда листы рукописи.

«Неужели-таки воры, — подумал Владислав Львович. — Где же они прятались? На кухне?»

— Эй, ты, под кроватью! Пылью дышать не надоело? — скорее прошипел, чем сказал Равин. Не дожидаясь ответа, шагнул к кровати и пнул по ноге. — Вылезай, тебе говорят!

Однако непрошеный гость не желал вылезать. На кухне, нарушая повисшую тишину, застрекотал сверчок.

Равин рывком откинул покрывало, присев, заглянул под кровать.

— Э-эй! Ты чего там, умер, что ли, с перепугу?

Мужчина в голубой, как у Владислава Львовича, рубахе лежал на спине, вцепившись левой рукой в пружину матраца. Эта рука мешала разглядеть его лицо. Равин ударил по руке ребром ладони.

— Хватит тут… — начал было он и осекся.

Рука плетью упала на пол. Несколько раз дренькнула освобожденная пружина.

— Ты что? Ты это брось! — Равин встал на колени, подсунул руки под лежащего и осторожно потянул его из-под кровати. — С сердцем, что ли, плохо? Кто же с таким сердцем по чужим квартирам…

Он осторожно двумя пальцами повернул голову незнакомца. Застывший в предсмертном крике рот, открытые, выпученные глаза повергли Владислава Львовича в тихий ужас. Ногам стало холодно. Медленно, не отрывая взгляда от лежащего перед ним трупа, Равин поднялся с колен. Он узнал рубаху, помятые брюки, узнал носки, собственноручно заштопанные на пятках. Это был не вор, это лежал его собственный труп, труп Владислава Львовича Равина.

Равин понимал невероятность происходящего. Вопрос о том, снится ли ему сон, был категорически отвергнут. Он всегда смеялся над теми, кто в подобных ситуациях щиплет себя за руку или за что-нибудь еще. Но коли не сон, значит все происходит на самом деле, и он действительно стоит над собственным трупом. Владиславу Львовичу стало страшно, страшно по-настоящему.

Он попятился и вжался в угол между стеною и книжным шкафом. Надо бежать из квартиры и вызвать милицию: пусть она разбирается с этой чертовщиной. Он двинулся было к двери, но замер. С трупом что-то происходило, показалось, что он пошевелился.

Одежда на мертвеце начала бледнеть, от нее поднялся легкий дымок, вскоре она стала прозрачной и исчезла совсем. Затем исчезла кожа, обнажив мощные ярко-красные мышцы, стянутые белыми сухожилиями. Постепенно бледнея, исчезли и они; на полу остался скелет с обращенными к Разину темными провалами глазниц. Конечности скелета с легким стуком сложились, прижавшись к грудной клетке. Груда костей зашевелилась, приподнимаясь, и развернулась огромным безобразным пауком с головой-черепом. Пялясь на Ра-вина, паук щелкнул челюстью, попятился и скрылся под кроватью.

Владислав Львович не смел пошевелиться. Ему казалось, сделай он хоть малейшее движение, паук выскочит и набросится на него. Потянулись минуты зловещей тишины. Ноги начали деревенеть. Равин попытался взять себя в руки.

— Все это чушь собачья, — зашептал он. — Мне показалось, померещилось. Никакого трупа, никакого паука не было. Вот сейчас загляну под кровать, там никого и ничего нет. Вот сейчас загляну… — Равин усилием воли заставил себя опуститься на колени и заглянуть под кровать. Паук был там.

— Кхе-кхе, — раздалось сбоку.

Равин вскочил и непроизвольно принял стойку обороняющегося боксера. В его единственном кресле, стоящем возле противоположной балкону стены, кто-то сидел. Равин разглядел сидящего и медленно опустил руки.

— Вот это другое дело, — неожиданным басом проговорил ответственный секретарь редакции Червякин, — а то сразу в боевую стойку. Вы что, боксом занимались?

— Занимался, — еле слышно ответил Равин, силясь сообразить, каким образом Червякин попал к нему в квартиру.

— А-а! Ну тогда мне все понятно, кроме одного, — продолжал тот. — Почему вы бокс бросили? Махали бы себе кулаками. Вон они у вас какие здоровенные. Добывали бы себе славу на поле, так сказать, брани…

Равин смотрел на Червякина, пропуская его слова мимо ушей. Вид маленького тщедушного человека немного успокоил его.

— А как ты… как вы здесь оказались? — сдерживая дрожь в голосе, спросил он. — Что вам здесь нужно?

— Глупый вопрос. — Червякин закинул ногу на ногу. — Вы его задали только потому, что это первое пришедшее вам в голову. Но я на него отвечу: я оказался здесь так же, как и в редакции. Вам достаточно?

— Н-нет. — Равин покосился на кровать. — Что вам нужно? И вообще, может быть, вы мне объясните, что происходит?

— Не все сразу, не все сразу! Да вы присаживайтесь, нам есть о чем поговорить.

— А если я вас спущу с лестницы? — сказал Равин больше по инерции. Он понимал, что происходящее малопонятным образом связано с сидящим напротив маленьким краснолицым человеком с красным же галстуком на белой рубахе.

Червякин вальяжно развалился в кресле.

— Я ведь еще даже не сказал, зачем пришел. По-моему, вы просто переволновались. Выровняйте дыхание, расслабьтесь. Вам надо успокоиться.

— Может быть, может быть, — прошептал Владислав Львович. Он взял стоявшую поодаль табуретку, прикидывая ее вес, взвесил в руке, поставил возле журнального столика, сел и покосился на кровать-присутствие мерзопакости ощущалось всем телом.

— Нам, наверное, надо что-нибудь выпить. Что вы предпочитаете?

Равин перевел взгляд с кровати на Червякина. Наглость и самоуверенность этого человека, как ни странно, вернули его в себя.

— У меня есть только чай. Заварить? — вопросом на вопрос ответил Владислав Львович.

— О нет! Не стоит беспокоиться, — криво усмехнулся Червякин. — Я, к тому же, чай не пью: пустой напиток. Я лучше выпью старой, хорошей московской водки.

— У меня нет вод… — начал было Равин и замолчал. На кухне зазвенело, забулькало.

Через несколько секунд в комнату из кухни буквально вкатился чернокожий мускулистый карлик, голый по пояс, в ядовито-зеленых шароварах, босой и совершенно лысый. Он просеменил к креслу и в поклоне, подняв руки над головой, протянул Червякину небольшой сверкающий золотом поднос, на котором стояла наполовину наполненная рюмка и лежал рядом с ней бутерброд с оранжевыми бусинками икры.

Равин ошалело смотрел на происходящее. Попал не в свою квартиру, — мелькнула у него мысль. Но нет, все находящееся в комнате принадлежало ему: и кровать, и кресло, и книжный шкаф.

Червякин тем временем опрокинул в себя водку, не поморщившись, откусил, явно смакуя, бутерброд.

— Напрасно отказываетесь, Владислав Львович. — Червякин причмокнул от удовольствия. — Это одно из немногих достижений человека, которое я ценю.

Карлик опустил поднос и повернулся к Равину. Владислава Львовича передернуло: лицо карлика было сплошь покрыто коростами; в носу торчало кольцо, местами ржавое; неимоверно толстогубый рот перекосился в зверином оскале, обнажив желтые, обломанные зубы; налитые кровью глазки излучали ненависть.

— Максвел, не пугай людей! — небрежно бросил Червякин, выудил из рукава пиджака платок, промакнул им губы.

Карлик укатился в кухню, там что-то звякнуло, и все стихло.

— Может, и вы что-нибудь выпьете? — обратился Червякин к Равину.

Владислав Львович открыл было рот для достойного ответа, но почему-то не смог произнести ни звука.

— Послушайте, Равин, вы прямо в шок какой-то впали. Я думаю, что коньяк пойдет вам на пользу.

Послышался треск разрываемой бумаги. Равин повернул голову. Над кроватью, из стены, из обвисших лохмотьями, прорванных обоев к нему медленно плыл золотой поднос с наполненным до краев коричневатой жидкостью граненым стаканом и неправдоподобно большим красным яблоком. Поднос плыл не сам по себе, его несла рука, покрытая длинными белыми волосами. Волосы на руке шевелились, словно жили сами по себе. В нос ударил запах дешевого коньяка. Владислав Львович вопросительно посмотрел на Червякина.

— Пейте, пейте! — с легкой усмешкой махнул тот рукой. — Я же знаю, вы такой пьете.

Равин глубоко вздохнул и в три глотка осушил стакан. Он ощутил жжение в желудке, в голове легко и приятно зашумело. Страх отступил на задворки сознания.

— Как вас там?.. Ростислав?.. — обратился он к Червякину.

— Мстислав Аполлинарьевич, если вас устроит это имя, — поправил тот.

— Даже так? Ну, ладно. — Равин икнул. — Вы что, демонстрируете мне возможности гипноза? Или еще чего там? Чего вы хотите? Это ведь ваши штучки, да?

— Да. Они со мной.

— Ага, — облегченно вздохнул Равин. — Теперь понятно, откуда вся эта мерзопакость, — махнул он рукой в сторону кровати. — Но зачем?

Червякин молчал, глядя неотрывно в глаза Владиславу Львовичу.

— Вы что? Еще что-нибудь заготовили? Так уж будьте добры, предупредите! Может, вы еще и дьявола во плоти здесь изобразите?

— А вот это самое сложное. — Червякин завозился, устраиваясь в кресле поудобнее, и Владислав Львович увидел выглянувшие из туфлей копыта. — Вы, люди, воспринимаете дьявола по внешности, а не по делам его. Причем каждый представляет его по-своему. Люди даже то, что никогда не видели, наделяют свойством постоянства формы, кроме, почему-то, героев сказок… Ну, взять хотя бы вас. Каким вы себе представляете дьявола?

— Наверное… как Мефистофель, — сказал, немного подумав, Равин, вспомнив Шаляпина в этой роли.

В тот же момент комнату заполнил дикий раскатистый хохот. На месте, где стояло кресло с Червякиным, взметнулся столб пламени, заклубился тяжелый зеленый дым.

Равин инстинктивно закрыл голову руками, в горле запершило, он зашелся в кашле, из глаз потекли слезы.

Все кончилось так же неожиданно, как и началось. Повисла тишина, дым быстро, не расползаясь, напоминая пролитый кисель, исчез под портьерой, прикрывающей балконную дверь. Остался лишь легкий незнакомый и неприятный запах.

Прокашлявшись, Владислав Львович вытер слезы, В кресле сидел гигант, укутанный в черный плащ. Широкий лоб его пересекали глубокие морщины, впалые щеки подчеркивали остроту скул и размеры хищного носа. Бездонные, абсолютно черные глаза смотрели из-под густых, сросшихся бровей с явной издевкой.

— Ну как?! Такая внешность дьявола вас устроит?

Мощный голос бил по ушам, гудел в углах маленькой комнаты, раскачивал портьеры. Снизу застучали до батарее.

Равин болезненно сморщился.

— Устроит, но нельзя ли потише? Мы пока еще не в преисподней.

— Хорошо, пусть будет потише. И все-таки, что скажете? Вы до сих пор считаете, что находитесь под гипнозом?

— Если это и гипноз… — Равин вспомнил о козлиных копытах и поперхнулся. — Если это и гипноз, то вы очень сильный гипнотизер, даже опасный. А если нет, и вы действительно дьявол во плоти, то… — Владислав Львович замолчал, пытаясь представить, что для него в действительности может означать появление дьявола.

— Вам, конечно, интересно узнать, зачем вы мне понадобились?

— В общем-то, да…

— Тогда переходим к делу. — Мефистофель встал, полыхнув алым подбоем плаща, едва не задел головой люстру, подошел к книжному шкафу, снял с полки несколько книг.

Равин узнал свои книги, написанные в разное время и изданные небольшими тиражами.

— Неплохо написано, неплохо! — с легкой усмешкой проговорил дьявол, демонстративно взвешивая книги на ладони и возвращая их на полку. — Но и не хорошо! — воскликнул он, ткнул пальцем в кипу черновиков на журнальном столике. — Средненько!

— Уж как есть. — Владислав Львович развел руками.

— Вот именно — как есть. И лучше у вас не будет, вы просто не сможете, вы просто средненький писатель…

— Вы явились из мира потустороннего только затем, чтобы мне это сказать? — Владимиру Львовичу вдруг стало скучно. Он сам прекрасно понимал, что не гений. Слышать же банальщину от Мефистофеля было просто неловко.

— Не только. Таких, как вы, много. Вы меня заинтересовали своим рассказом только потому, что я в нем упоминаюсь. Написан же он до неприличия бездарно…

— У нас будет литучеба?..

— Спаси и сохрани!.. Я предполагал, что после беседы со мной в редакции вы откажетесь от дальнейшей работы над ним. — Мефистофель положил ладонь на кипу черновиков. — Но вы оказались податливым. Вы действительно считаете, что сможете сделать рассказ лучше?

Равин совсем успокоился. Кроме того, появился какой-то интерес к происходящему, поскольку разговор затрагивал литературу.

— Послушайте-ка, — произнес Владислав Львович, озаренный промелькнувшей у него мыслью. — Вы, быть может, пришли купить мою душу? — Это предположение слегка развеселило его, и он впервые за сегодняшний вечер слабо улыбнулся.

— Я не литературный герой, — вполне серьезно ответил Мефистофель и сердито сверкнул глазами. — Мне не надо ничего покупать, я только забираю то, что сочту нужным забрать. Другое дело — состояние души, ее качество. Еще водки! — Он щелкнул пальцами.

Из кухни снова выкатился карлик с подносом. Владислав Львович покосился на стену.

— Я вам не предлагаю, извините уж, — уловил его взгляд дьявол, — хочу, чтобы вы поняли то, что я сейчас скажу.

Равин невольно напрягся.

— Я слушаю.

— Вам уготована — или, как вы говорите, предписана свыше — судьба серенького, незаметного писателя, имя которого никогда не будет у читателя на слуху. С голоду вы, конечно, не умрете, нищета вам не грозит, но мне интересно: устраивает ли вас подобная перспектива с точки зрения самолюбия?

Вопрос застал Владислава Львовича врасплох. Малые тиражи и невнимание издателей, конечно, вызывали некоторую досаду, но большей частью из-за величины гонорара. О задетом самолюбии он как-то привык не задумываться.

— А вы можете что-то предложить? — нашелся он наконец.

— Да. Я бы хотел, скажем так, из чисто спортивного интереса изменить предписанное свыше. Ваше имя будет известно, и хотя бы иногда вас будут вспоминать.

— ???

— Я предлагаю вам стать не автором, а героем литературного произведения, написанного в жанре вашей последней рукописи.

— A кто будет автором? — спросил Равин.

— Автором будет некий небезызвестный вам ответственный секретарь Червякин Мстислав Аиоллинарьевич, весьма талантливый автор. Слышите, Равин, талантливый. И я хочу, чтобы героем опуса стали вы. Мне нужно ваше согласие. Подумайте.

Тут Равин вспомнил, что с минуты на минуту должна прийти Светлана, и неожиданная злость накатила на него.

— А идите-ка вы, гражданин ответственный секретарь, к дьяволу! — выкрикнул он.

Мефистофель преобразился, став вновь Червякиным, ехидно улыбнулся:

— Не перестаю удивляться писательской братии, с кем ни имел дело — сходство в нелогичности поступков поразительное. Сами посудите: как я могу идти сам к себе? Я перед вашими очами, почтеннейший. И не извольте шутить.

«Нет, каков наглец!» — подумал Равин и сказал:

— Раз по доброй воле не хотите, я пойду и вызову милицию. Пусть с вами и вашей бандой участковый разбирается. — Он встал и подумал, что надо бы Светлану успеть встретить на улице, нельзя ей сюда.

— Послушайте, Равин! — В голосе Червякина послышалось раздражение. — Да сядьте вы, в самом деле! Я всего-навсего хочу довести начатый разговор до конца. А вы — как маленький мальчик!

— Па-ашел ты!.. — бросил Равин и решительно направился к двери в прихожую.

— Вы помните, где дверь? Обойдетесь без провожатого? — спросил, не скрывая насмешки, Червякин.

Равин резко распахнул дверь в прихожую и очутился в каких-то полутемных сенях. Под ногами заскрипел прогнивший пол, с огромными щелями в половицах. Равин поскользнулся, замахал руками и с трудом удержался на ногах. С поросшего плесенью потолка капала вода. Несколько капель угодило Равину за шиворот. «Чертов гипнотизер!» — подумал он, зябко передернул плечами и хотел одним прыжком преодолеть оставшееся до двери на лестничную клетку расстояние, но остановился.

Дверь медленно открывалась, открывалась с жуткой неспешностью, как открываются двери в кошмарных снах. В облаке дождевых брызг возникло неопределенного пола существо, низкорослое и странно передвигающееся, в изодранной фуфайке и развалившихся сапогах. Высоко над головой оно держало зажженную керосиновую лампу, в другой руке сверкнул отточенным лезвием топор.

— Ты что, мать? Ты что? — с трудом выдавив из легких воздух, прохрипел Равин. Он узнал старуху, собиравшую подаяние на автобусной остановке.

Старуха неестественно, словно отражение в воде, заколыхалась, запрокинула голову назад и двинулась на него. Ее лицо закрывал, свешиваясь из-под рваных платков, кусок мешковины, и Владислав Львович понял, что лица просто нет.

Равин почувствовал, как волосы на голове встают дыбом, сделал шаг назад, провалился ногой в щель между половицами, дернулся, что было сил, и… И очутился в комнате сидящим на табурете. Напротив в кресле ухмылялся Червякин.

— Выпейте. У нас будет серьезный разговор.

Равин ощутил в своей руке холодные грани стакана, не задумываясь, залпом опрокинул в себя коньяк. Почувствовал в другой руке яблоко, тут же быстро съел его, стараясь заглушить подкатившую к горлу терпкую волну от чрезмерной дозы. Передернул плечами, крякнул и с ненавистью посмотрел на Червякина.

— Послушайте, как вас там… Я понял, вы хороший иллюзионист, престидижитатор, гипнотизер — мне не важно, кто вы, но зачем вы решили на мне оттачивать свое мастерство? — Пьяная волна ударила Разину в голову. — Какого хрена ты, шарлатан эстрадный, здесь выпендриваешься?

Червякин, холодно улыбаясь, предостерегающе поднял руку:

— Выслушайте меня внимательно, Вы знаете, кто я, Надеюсь, больше не сомневаетесь?..

Равин вскочил с табуретки.

— Слушай, ты, дерьмо! На хрена ты тут меня пугаешь своими шизобредальными ужасами?! Ко мне сейчас девушка должна прийти. Выметайся из квартиры, козел! Выметайся, тебе говорят!!!

Что-то вцепилось Равину в брюки и потянуло назад, Равин оглянулся, Неизвестно откуда появившийся карлик, ощерившись в плотоядной улыбке, тянул его на кровать.

— Па-ашел ты! — замахнулся Равин на карлика. — Чу…

«Чучундра» хотел сказать Равин, но карлик в неуловимом прыжке метнулся ему на спину и впился зубами в шею.

— Максвел! — рявкнул Червякин. — Брысь на место! Не тронь человека, не время еще!

Карлик разжал руки, камнем упал со спины Владслава Львовича и растаял в воздухе.

Равин потрогал укушенное место.

— Ужас тихий, кошмар, — произнес он. Ему вновь, как и несколько минут назад, захотелось убежать из квартиры, неважно куда — главное, чтобы оказаться вне этих стен. Равин затравленно осмотрелся, прикидывая вариант бегства через балкон.

— Это не кошмар — кошмарики, — сказал Червякин. — Вы бы лучше сели, Владислав Львович. Я, честное слово, боюсь за вас. Я собираюсь вам показать нечто, от чего вы можете упасть и убиться здесь, на деревянном полу, а не только падая с балкона на асфальт тротуара. Сами понимаете, раньше времени мне вашей смерти никак не надо. Сядьте, сядьте. — Червякин перестал улыбаться.

Равин сел, у него вдруг появилась уверенность, что закончится этот разговор и с ним закончится вся эта чертовщина.

— Итак, Владислав Львович, в нашей дружеской беседе вы намекнули… — Червякин вздохнул. — …вы намекнули, что ждете в гости некую молодую особу?

— Да, жду, — с достоинством сказал Равин.

Червякин, ни слова не говоря, ткнул пальцем в свободный от ковра участок стены.

Стена исчезла, а там… А там был прокуренный ресторанный зал. В комнату хлынула вульгарно-громкая музыка. Несколько пар, с пьяной откровенностью целуясь, танцевали медленный, очень медленный танец.

— Смотри, возмужалый дурак, смотри! Тебе молодой любви захотелось? — прогремел в самые уши голос Червякина.

Пары, расступаясь, словно на них наезжала кинокамера, отодвигались на боковые планы…

У Владислава Львовича поплыло в глазах.

— Ты сволочь, Червякин, — прохрипел он. На его глазах Светлана взасос целовалась с молодым парнем, а тот сколько было силы сжимал ее в объятиях. — Ты — сволочь, — опять прохрипел Равин, не в силах оторвать взгляда от видения на стене. — Я не знаю, кто ты — ответственный секретарь ли, дьявол ли, но то, что ты самая распоследняя сволочь — это мне ясно. — Какая-то струна-нерв лопнула у Владислава Львовича в душе.

— Нет ничего кошмарнее смерти последней надежды на счастье, не правда ли, Владислав Львович? — донесся до него голос Червякина. — Человек надеялся, надеялся; теплился в душе маленький огонек, еще немного — и вспыхнет большой костер. Но тут появляется некто и пошло заливает огонь ведром воды. Из меня плохой поэт, но в аллегории я всегда представлял себе эту процедуру именно так.

Равин убрал руки от лица и поднял глаза на Червякина. В кресле опять сидел Мефистофель, Владислав Львович не удивился, а просто спросил;

— Зачем ты пришел ко мне?

— Я пришел по твою душу, — ответил Мефистофель.

Владислав Львович улыбнулся мертвой улыбкой. Встал, подошел к кровати, постоял секунду.

— Этот гад там? — спросил он, не оборачиваясь, указывая пальцем под кровать.

— Где ж ему быть?

Равин подпрыгнул и всем своим весом, так, чтобы пружины матраца достали пола, опустился на кровать.

Под кроватью яростно залязгало и защелкало, раздался похожий на орлиный клекот звук.

Равин с холодной усмешкой вытянулся, заложил руки за голову и очень тихо сказал:

— Ты, Червякин, не дьявол, ты обыкновенный глупец с козлиными копытами. У меня больше нет души, ты убил ее. Можешь проваливать на все четыре стороны, дубина.

— Дьявола в помощь призывал? Вот и дождался! Гореть тебе в геене огненной! — послышалось зловещее шамканье из прихожей.

— А ты вообще заткнись, — лениво сказал Равин, глядя в потолок. — Лучше бы деньги вернула, побирушка.

Зазвенела рассыпаемая по полу мелочь. Равин повернул голову. От двери в прихожую через комнату к нему катились, выстроившись по номиналу, несколько монеток. Впереди двадцатник, за ним пятак, следом несколько двушек и копейка. Монетки подкатились к кровати, покружились и свалились в кучу.

Равин сплюнул.

— Идиотка!

Монетки поднялись на ребро и прежним порядком укатились в прихожую.

Мефистофель захохотал.

Равин равнодушно уставился в потолок.

Мефистофель, отсмеявшись, превратился в Червякина и завозился, устраиваясь в кресле поудобнее.

— Продолжим наш разговор, Владислав Львович, вернемся к писательскому труду. Вы — неудачник и в глубине души согласны с этим утверждением. Вы написали серенький рассказ с намеками на ужасы. Вы не сможете его сделать лучше, чем он есть сейчас. Однако, когда в редакции я предложил вам его доработать, вы согласились!

— Жить-то на что-то надо, — вяло отозвался Равин. — Жизнь в материальном мире обязывает.

— Вот именно, — вкрадчиво сказал Червякин. — А для вас жизнь означает поиск самого себя. Вы прекратили этот поиск, занявшись писательством. Следствием чего стало не житье-бытье, а существование.

На кухне зазвенела посуда. Вновь к Червякину прокосолапил карлик.

— Из сказанного мной следует вывод, — продолжил Червякин, дождавшись, когда карлик исчезнет в кухне, — ход событий можно было бы исправить лет пять назад, но теперь поздно: вы не захотите, да и не сможете ничего изменить. Жизнь замерла — вы умерли! Без движения нет жизни!

— Чушь какая-то. Бредятина. Я жив и умирать не собираюсь.

Равин постарался сказать это как можно уверенней, но фраза прозвучала довольно вяло. Последние годы жизни Владислава Львовича были действительно скучны и серы. Пишущая машинка, издательство, редактор, опять машинка. На семинары его не приглашали. С местной писательской братией как-то не сошелся. Критики — и те игнорировали его существование. Да и все остальное — ерунда, однообразные будни. Вот только Светлана…, Или действительно Мефистофель прав — дурак я…

— В ваших мыслях, особенно последней, — неожиданно прервал его раздумья Червякин, — гораздо больше здравого смысла, чем в речах. Вы хотите обмануть себя. А Светлана занята, вы же видели. — Червякин поднял руку и указал на стену. — Еще раз желаете убедиться?

Равин повернул голову. Вновь на стене, как на экране, возник зал ресторана. За столиком у окна сидела Светлана. Рядом с ней заливался хохотом уже другой тип, в тройке, со спортивной прической. Светлана тоже смеялась и, держа в руке фужер с недопитым вином, что-то рассказывала собеседнику.

— Гуляет барышня, веселится по молодости лет, — тоном телекомментатора заговорил Червякин. — Сейчас она рассказывает мальчику о том, что у нее есть знакомый писатель и, возможно, она выйдет за него замуж…

Изображение на стене исчезло. Владислав Львович почувствовал, что его слегка мутит. Он вдруг осознал, до какой степени ему опротивели и книги, и бестолковые скитания по редакциям, и эта квартира, и все, все, все, а теперь даже и Светлана. Ужасно захотелось остаться одному.

— Чего вы хотите? Какого согласия? — произнес он сквозь зубы.

— О-о! Не стоит нервничать. Право — это напрасно. Я хочу одного — вашего согласия стать литературным героем. Речь идет не о тривиальной смене вида деятельности — об изменении способа жизни. Вы будете жить в душах, в мыслях тысяч, миллионов читателей, как Фауст. Автор, благодаря которому данное событие произойдет, действительно талантлив…

— А вам это зачем нужно? — прервал Равин восторженную речь.

— Как зачем?! — удивленно вскинул брови Червякин. — Вы заставляете меня повторяться, Владислав Львович! Ведь подобного хода нет в предписании вашей судьбы. Вам предписано другое, понимаете? Вы должны умереть серым, незаметным человеком, а я хочу все изменить. Если вы согласитесь, мы вместе отпразднуем еще одну победу над ним, предписывающим судьбы. Но сие возможно только с вашего согласия.

— Я не гожусь на роль Фауста, — махнул рукой Владислав Львович.

— Ничего подобного от вас и не требуется. Я прошу лишь вашего согласия на…

— Могу я хотя бы узнать, — нетерпеливо бросил Равин и сел на кровати, — о чем будет рассказ, повесть, Или обо мне напишут роман?

— Это ваше право.

— Только покороче. Я хочу остаться один.

— Это будет описание нашего сегодняшнего вечера.

— Значит, не роман, рассказик… И чем мой сегодняшний вечер закончится?

Червякин помялся:

— Пока тайна. Но уверяю вас, финал будет эффектным! Автор чертовски талантлив!

— Можете писать. Я устал. Оставьте меня одного.

— Все кончено, — тихо сказал Червякин. Он встал с кресла, потер руки. — Вы согласились. Я победил. — Червякин улыбнулся, щелкнул пальцами.

Папка с рассказом, оставленная Равиным в ванной, выплыла из прихожей, замерла посреди комнаты, засветилась голубоватым светом и растаяла в воздухе. Из-под кресла выполз клуб ядовито-зеленого дыма, окутал улыбающегося Червякина, собрался в большой пульсирующий ком и, сорвав с гардины штору и чуть не утащив ее за собой, с ужасным, сотрясающим стены ревом вылетел через балконную дверь.

Владислав Львович сжал голову руками, зажмурил глаза и уткнулся в подушку. Ему казалось, что сейчас рухнет потолок, рассыплются стены, его самого раздавит звуком, однако с исчезновением шара все кончилось. Равин открыл глаза. В кресле никого. Черновики, собранные им и уложенные на столе, вновь разбросаны по полу. Заложило перепонки — догадался Владислав Львович. Он помассировал уши. Тишина взорвалась стуком в дверь.

Кто-то громко кричал: «Что там у вас происходит!? Вы взорвете весь дом!»

Минуту Равин просто сидел и слушал. Буханье в дверь и возгласы соседей после пережитого казались ему музыкой сфер. Однако двери стали уже просто выламывать.

«Надо открыть», — решил он и поднялся.

Под кроватью стукнуло. Равин замер. Ужас вновь обрушился на него, ноги подкосились, защемило под сердцем. Владислав Львович стоял, боясь шевельнуться.

Из-под кровати показался паук. Выползши наполовину, чудовище замерло. В провалах глазниц заиграло алое пламя. Передняя костяная лапа едва заметно дернулась в сторону Владислава Львовича. Раздался короткий свистящий звук, и Равин почувствовал, что его локти притянуло к туловищу чем-то тонким и прочным. Тут же стянуло ноги. Владислав Львович упал как подкошенный. Он открыл рот, чтобы позвать на помощь, но горло перехватила дьявольская паутина, и Владислав Львович оказался под кроватью, перед пылающими неземным огнем глазницами.

В прихожей с грохотом упала выломанная дверь, комната наполнилась топотом ног и возгласами, но Владислав Львович уже почти ничего не слышал, балансируя на грани сознания. Он почувствовал, как чьи-то руки ухватили его за одежду и пытаются вытянуть на свет. Затем над ним появилось лицо, и Владислав Львович узнал свою соседку по площадке Эльзу Марковну. Она держала в руке стальной цилиндр величиной с ладонь. Из него вырвался ослепительный луч. За спиной Равина что-то душераздирающе заскрежетало, и удушливое облако пыли запорошило глаза.

Владислав Львович ничего не мог видеть, он только слышал поднявшийся вокруг невероятный шум и громкие возгласы соседки: «Скорее, Света! Скорее же! Время близится! Круг!!! Рисуй круг!» Паучьи путы опали. Владислав Львович освободившейся рукой протер глаза. Он, как и ожидалось, лежал на полу. Рядом Эльза Марковна, опустившись на колено, стреляла из своего странного цилиндра в сторону прихожей. И рядом стояла Светлана. Она держала в руках непонятный быстровращающийся предмет и поворачивалась с ним по кругу; следом, как раз под этим предметом, по полу тянулась ослепительная белая линия. Линия почти сомкнулась, осталось сантиметров пять, когда что-то на невероятной скорости вылетело из охваченной огнем прихожей. Раздался глухой звук удара.

Светлана, охнув, пошатнулась, но замкнула линию и только тогда, зажавшись, стала медленно опускаться.

Владислав Львович видел ее со спины и не мог понять, что произошло.

Эльза Марковна сунула цилиндр в карман халата и, подхватив Светлану, уложила ее на пол.

Равин, опомнившись, вскочил. Из правого бока Светланы торчал топор. Струйки крови показались в уголках ее губ, лицо побелело, став отстраненно-чужим. Равин не верил глазам. Он посмотрел в прихожую. На пороге лежало что-то непонятное, наполовину оплавившееся.

— Что вы уставились, помогите же мне, — раздался голос соседки.

— Что я должен делать? — в полном смятении спросил Владислав Львович.

— Помогите ее раздеть. Снимите платье!

— Зачем? Надо вызвать врача!

— Делайте, что вам говорят! — Голос был тверд, и Равин подчинился. Он, глядя на торчащий из-под правой груди топор, начал искать застежку на платье. Руки тряслись, пальцы не слушались.

— Да не копайтесь вы, как молодой жених. Приподнимите ее за плечи.

Равин подвел руки под спину и приподнял безвольное тело. Светлана издала жалобный стон. Эльза Марковна, взявшись за ворот платья, с силой рванула. Материя с треском разошлась до подола. Равин хотел отвести глаза в сторону, но не смог. Под земной одеждой был белый с голубым отливом, плотно облегающий тело скафандр! Равин сразу понял, что это скафандр и ничто другое. Соседка отпихнула в сторону кучу изорванной одежды.

— Подержите ее. Сейчас ей будет больно… — Она взялась за топорище, вырвала топор, отбросила его за круг, в груду шевелящихся рук.

Светлана вскрикнула, тело ее опять безвольно повисло на руках Владислава Львовича. Равин ожидал увидеть страшную рану, поток крови, но ничего этого не было, скафандр был цел — ни вмятины, ни царапины.

Эльза Марковна похлопала Светлану по щеке, затем поднялась с колен и стала стягивать с себя халат, стягивать через голову, не расстегивая пуговицы.

Равин просто ошалел. Он смотрел, как соседка сбрасывает с себя предметы дамского туалета. Он никогда не видел, чтобы женщины раздевались с таким, неистовством, и… на Эльзе Марковне тоже оказался скафандр, Она извлекла из незаметного кармана на бедре голубой шарик и начала произносить в него абсолютно непонятные слова. И в тот же миг вокруг поднялся пронзительный, вибрирующий на высоких нотах вой.

Равин окончательно перестал что-либо понимать. Он случайно посмотрел на балкон. На балконе кто-то ворочался, словно оживший сгусток мрака, постоянно меняющийся, пытающийся протиснуться в балконную дверь.

Соседка, перестав говорить, спрятала шарик в карман, бросила быстрый взгляд поверх головы Владислава Львовича и отвернулась. Равин понял: она что-то увидела, оглянулся и чуть не закричал от ужаса.

Раскинув руки, как бы наткнувшись на непреодолимую преграду из стекла, стоял человек. Равин узнал это яйцо из зеркала — овальное, обтянутое кожей фиолетового цвета; тонкий щелевидный безгубый рот; какое-то нечеловеческое подобие носа; глубокие глазные впадины и выкаченные, круглые, неописуемые глаза: не гнев, не ненависть горели в этих глазах — лед, космическую — стужу, холод всей Вселенной излучали зрачки. Исчезли куда-то змеи-руки, смолк выматывающий душу вой… Человек в черной ниспадающей до пола накидке с алым подбоем смотрел именно на него, Владислава Львовича. Равин закричал.

Эльза Марковна рукой, оказавшейся необычайно сильной, повернула его голову. Присев, посмотрела в лицо.

— Не гляди туда, — сказала она на обычном земном языке. — Гляди на меня. Мы улетаем. Успокойся.

Равин уставился на соседку в полном смятении. Перед ним была не прежняя женщина неопределенного возраста, с обтянувшей скулы и щеки насильственно омоложенной кожей, с собранными на затылке «по-домашнему» в хвостик крашеными волосами. Это была совершенно другая женщина, хотя что-то в ее лице и осталось от прежнего облика, какое-то неуловимое общее выражение. И волосы ее были голубого цвета.

— Все вопросы потом, — сказала соседка.

В ту же секунду пол вышибло из-под ног. Владиславу Львовичу показалось, что сверху на них обрушился хрустальный колпак, невероятно-чудовищным ударом отшвырнувший и комнату, и дом, и саму планету Земля за много миллионов километров в черный провал пространства… Они мчались внутри хрустального туннеля, впереди мерцали звезды, позади было Ничто… Красные искры стекали с плеч, срывались с кончиков пальцев Владислава Львовича, с голубых распущенных волос женщины, носившей на Земле оболочку Эльзы Марковны, с колен свернувшейся калачиком Светланы; искры срывались, свиваясь в струи, и гасли кометным хвостом…

— Вот мы и ушли, — сказала женщина. — Можете благодарить судьбу…

Ее последние слова эхом повторились в мозгу Владислава Львовича, и он перестал себя ощущать, будто лишенный тела.

Одна из звездочек впереди выросла в шарик, затем в шар, который продолжал стремительно увеличиваться на глазах и вскоре занял уже почти половину неба. Поверхность его переливалась возможными и невозможными цветосочетаниями.

«Что это может быть? — подумал Равин. — Планета? Какая-нибудь остывшая звезда? Надо было лучше учить в школе астрономию, — сделал он заключение, переведя взгляд на Эльзу Марковну. — Кто она такая, моя бывшая соседка по лестничной площадке?..»

Женщина, словно услышав его мысли, приблизилась почти вплотную, положила руку на плечо и заглянула в лицо с таким выражением, с каким взрослые смотрят в глаза задавшему необычный вопрос ребенку.

— Вы инопланетяне? — спросил он и поразился звучанию своего голоса, как бы доносившегося со дна глухого ущелья.

— Да, мы инопланетяне, — услышал он в ответ. — Спи, ты сегодня устал.

Колючая, искрящаяся волна затопила мозг. Равин почувствовал, что проваливается в бездну. «А как же Светлана?» — успел подумать он.

— С ней все в порядке. Спи… — сказал в мозгу чужой голос.