Предисловие Евгения Попова

Сочинения Петра Ореховского крайне заинтересовали меня.

Во-первых, тем, что он в пределах краткого пространства своей прозы описывает жизнь мне, пятидесятисемилетнему писателю-читателю, совершенно неизвестную. Его персонажи – это тот самый m i d d l e c l a s s, о необходимости которого твердили антибольшевики с самого начала конца перестройки, случившегося после путча-91, когда наша страна погрузилась в бурные воды дикого капитализма и куда-то поплыла, как корабль в известном фильме Федерико Феллини.

Это те лица, кривые отражения которых мы видим в тошнотворной телевизионной рекламе пылесосов, прокладок, стиральных порошков и путешествий в туристическую Забугорию. Олигархи районного значения, крупные чиновники мелкого масштаба, дилеры, менеджеры, фирмачи, чуток разбогатевшие изобретатели, политтехнологи, пиарщики, упакованные журналисты, владельцы джипов “Паджеро”, профессиональные содержанки и проститутки, банкиры и депутаты.

Все они забыли или никогда не знали, что у нас когда-то был социализм и на мавзолее, возвышаясь над упрятанным в гранит трупом

Ленина, по праздникам торчали Сталин, Хрущев, Брежнев, Андропов и другие “товарищи”. Забыли, да и слава Богу. Ведь “дорогих россиян” на их новом тернистом пути снова ждут “замысловатые сюжеты”, как когда-то пелось в знаменитой песне Александры Пахмутовой про

“надежду”, которая “мой компас земной”.

Во-вторых, тем, что он ОПИСЫВАЕТ, а не конструирует этот мир, чем, собственно, и должен заниматься настоящий писатель, даже если он

Эдуард Лимонов и уже сидит в тюрьме. Лично мне надоели модели мира, воспроизведенные на бумаге горячечным или извращенным сознанием, а также произведения странных личностей, которые творят свое непонятное согласно пословице “дурак-дурак, а мыла не ест”, перманентно ерничая, подмигивая и ухмыляясь. Читая Ореховского, я наконец-то могу узнать, к а к и м е н н о живут люди этого класса, как вообще живут люди. Что кушают, зачем ходят на дискотеку, отчего плачут и смеются, почему пьют, принимают наркотики, посягают на самоубийство, сходят с ума, есть ли в их жизни любовь, дети, Бог.

В-третьих, Петр Ореховский умеет ставить слова, держать читателя в напряжении, сообщать интересные вещи, задавать вопросы и отвечать на них. То есть обладает тем необходимым писательским ремеслом, которое вкупе с талантом и чутьем заставляет меня говорить о нем как о н о в о м п и с а т е л е.

Но, разумеется, не в том смысле, что он своим творчеством в очередной раз сбрасывает предшественников с “парохода современности”. Он вежливо, но уверенно входит в литературу, “никого не браня, не виня”, пытаясь что-то создать, а не разрушить.

Продолжая тем самым многократно осмеянные традиции классической русской литературы, на которой паразитировала советская, антисоветская и большая часть постсоветской литературы.

Ведь любовь, дети, Бог – это все было, есть и будет всегда, о чем многие только-только начинают догадываться, ошалев от выкрутасов новой эпохи, насмотревшись упомянутой телерекламы, наслушавшись анекдотов о “шестисотом “Мерседесе”, начитавшись текстов, в которых чернуха, гной и кровь прут, как нечистоты из дачного сортира в летнюю ночь, а конец света уже состоялся. Про мусорную литературу под глянцевыми обложками, которая пишется для пропитания, я вообще не говорю, не хочу говорить. Я не знаю, станет ли популярным писателем Петр Ореховский, не знаю, какова будет его писательская судьба. Для меня достаточно того непреложного факта, что он, в отличие от многих “начинающих”, – настоящий писатель, а не его чучело.

Евгений ПОПОВ

 

ОТПУСК

Петров сидел и злился. Он злился на все: на то, что сидит в жаркой комнате без кондиционера, на то, что он работает, а другие могут позволить себе отпуск, на то, что Россия проиграла “холодную войну” и он, Петров, среди побежденных, а не среди эмигрировавших победителей. Прихлебывая остывший кофе, он размышлял о том, что толстеет, и отказ от обеда в пользу кофе, как показывают весы, все равно не приносит ему пользы. Ничего не поделаешь – возраст. “Не жрешь, так с голода пухнешь”, – констатировал он равномерно гудящему вентилятору. Вентилятор в ответ отрицательно покрутил головой, двигаясь туда-сюда вокруг своей оси. Но Петров этого не заметил.

Скоро должны были приехать москвичи, жадные, наглые столичные жители. Как и большинство жителей России, Петров не переваривал

Москву и москвичей, но был вынужден примириться с их существованием в собственной жизни.

Может быть, такое отношение к главному городу государства и столичным жителям наблюдается и в других странах, но Петрову от этого было не легче. Россия сейчас напоминала ему Африку – и своей жарой, и своей Москвой. В большинстве нищих африканских стран жители стремятся поселиться в единственной сравнительно богатой точке страны – столице. Доходы москвичей и всех остальных различались в десяток – другой раз. Бывшие приятели Петрова (из тех, кто не эмигрировал за рубеж) в большинстве своем перебрались в Москву и теперь уже и не звонили ему. И витало в воздухе, разгоняемое вентилятором, такое ощущение, что в столице стремятся жить все.

Петров, пытаясь быть объективным, иногда рассуждал так: в Москве собственно-то москвичей, которые имели хотя бы московских дедушек и бабушек, найти невозможно. Поэтому приезжих, которые когда-то были нормальными людьми, портило это проклятое место. Ведь все приезжие когда-то точно так же не переносили Москву и москвичей, как и он,

Петров. Поскольку они там теперь постоянно живут и стали москвичами, это явное расщепление сознания, шизофрения. Это, в общем, объясняло ему, как в советские времена москвичи могли слопать всю колбасу и как во времена нынешние они же ухитрились собрать к себе в первопрестольную решительно все имеющиеся в пределах России деньги.

Наглость и жадность – вот в чем дело, думалось Петрову.

Вообще-то главный из приезжавших москвичей был крымским татарином.

Петров долгое время полагал, что он родом из Крыма, слабо ориентируясь в делах давно минувших дней, хотя, после того как в

России начались чеченские войны, он все узнал про депортированные народы. Приезжающий сегодня крымский татарин Георгий однажды, напившись, рассказал Петрову, что маму его с семьей выселили из

Евпатории в Казахстан. И когда он как-то приехал из Москвы отдыхать с семьей в Евпаторию, он нашел то место, где когда-то стоял дом его матери. “Представляешь, – сказал он Петрову, – там теперь стоят мусорные баки”. Петров был тогда не так зол, как сейчас, и посочувствовал загрустившему пьяному крымско-московскому татарину.

Сейчас бы он наверняка заявил, что во время второй мировой войны крымские татары, согласовав свою инициативу с немцами и румынами, вырезали, по разным оценкам, от пятидесяти до семидесяти тысяч русских. Так что когда в Крым вошли войска-освободители, то, узнав про этот замечательный почин, они загоняли татар на баржи, выводили их подальше в Черное море и там топили. Поэтому памятник в

Симферополе крымские татары должны были бы ставить не дураку

Григоренко, который произносил в их защиту высокие слова, а генералиссимусу, который своей депортацией как-никак спас татар от ответной резни. Сейчас бы Петров наверняка все это объяснил, особо не выбирая выражений, и дело в лучшем случае дошло бы до драки, а в худшем – до его увольнения. Ведь просто удивительно, до чего могут взволновать людей различные повороты истории, к которой лично они не имели никакого отношения.

К счастью, Петров не держал в голове факты взаимного истребления народов в Крыму, а думал как раз о своем увольнении. В свое время, работая инженером в “ящике”, он долго занимался сотовыми конструкциями. Еще тогда он предлагал свои соты, которые были во много раз легче древесно-стружечных плит, на мебельные фабрики. Но советская мебель, очень напоминавшая тяжелые полированные дрова, великолепно расходилась и без всяких усовершенствований. Только сейчас, когда в моду вошли шкафы-купе, оборонные разработки Петрова нашли спрос: его материалы стоили существенно дешевле импортных.

Впрочем, потребителям говорилось: якобы привозят все что ни на есть из самого далекого зарубежа, но Петров этого не знал. Он жил в пригороде Новосибирска, большинство жителей которого мотались на работу в мегаполис: предприятия, расположенные здесь, давно развалились. Фирма, фактически созданная Петровым, ему не принадлежала, хотя он совмещал функции начальника производства, главного инженера, технолога и контролера качества в одном лице.

Сбытом и снабжением занимались другие, они же забирали и основную часть доходов от дела. Петров, впрочем, был на это согласен, слабо представляя бухгалтерию своего бизнеса.

А недавно он узнал, что получает ровно в пять раз меньше человека, отвечающего за сбыт продукции, и очень обиделся. Владельцы фирмы, москвичи, держали его за откровенного лоха или, учитывая местную специфику, за полноценного сибирского валенка. Они смешивали петровские панели в одних партиях с импортными, продавая их по одной цене, а заодно уже больше года пытались организовать такое же производство у себя за Уралом, но все не могли отладить технологию.

Сегодняшний их приезд был связан с тем, что Петрова хотели использовать в становлении других филиалов, а он уже заранее психовал, пытаясь представить себе грядущий разговор. Смысла в этой злости никакого не было, но он не мог с собой справиться. Последние пять лет он не выезжал из своего пригорода, и торчал в цеху даже тогда, когда все работники были трезвы, вытяжка и сушка работали нормально, а запаса клеевой смеси хватало на две смены работы.

Однако произошло невероятное: Петров напугал москвичей. Увидев, что он дошел до белого каления и готов действительно уйти из фирмы, они взяли тайм-аут и, посовещавшись, решили отправить его в отпуск. С женой Петрова была проведена предварительная разъяснительная работа, им выдали на руки две тысячи долларов, купили билеты на самолет до

Симферополя и отправили на родину крымского татарина Георгия, предварительно наказав раньше, чем через три недели, не возвращаться. После отпуска они хотели вернуться к обсуждению своего предложения. На этот раз у Петрова хватило ума выдержать паузу.

В новосибирском аэропорту Толмачево на Петрова опять накатило. Они с женой приехали на регистрацию билетов заранее; делать было нечего, и он стал разглядывать народ, снующий туда-сюда по зданию аэропорта.

“Зачем я здесь?” – думал Петров. И не находил ответа.

Их сын учился на втором курсе местного технического университета.

Жена, с которой он познакомился на своем заводе-“ящике”, давно уже работала в торговле. Начинала она с челночного бизнеса; Петров, который и за границей-то ни разу не был, давно перестал понимать что-либо в ее делах. Может, это было и к лучшему: в годы своего делового расцвета жена снимала квартиру в центре Новосибирска и в сопровождении мужчин с короткими прическами любила посещать казино.

Кризис 1998 года ее сильно подкосил, и из хозяйки она превратилась в наемного работника. Теперь она гораздо большее количество вечеров проводила дома в обществе телевизора и рюмки коньяка. Время от времени выбиралась с подругами в баню и косметический кабинет, но на большее денег уже не хватало. Собственно, Петров и его жена представляли собой пару не интересных друг для друга людей, что часто происходит с супружескими парами после двадцати лет совместной жизни. Но Петрову даже в голову не приходило поехать на юг без жены.

Теперь же он сидел в жестком неудобном кресле и рассматривал свою жену – вид в профиль. Ему вдруг подумалось, что он очень плохо знает женщину, которая сидит рядом с ним. Что она очень ухожена и выглядит намного моложе своих лет. Он опустил голову, посмотрел на свой живот и опять обозлился. Накатившая волна злобы в этот раз касалась не

Москвы, через которую они летели в Симферополь, но его жены и всех женщин вообще. Петров сидел и со злой тоской думал о том, что лозунг

“у нас все должно быть как у людей” придумали чертовы бабы, которые не хотят рожать больше одного ребенка; да и этот ребенок им нужен для комплектности набора, состоящего из коттеджа, гаража, машины и сотового телефона – и ребенка. Что поскольку они только и мечтают, что о западных стандартах жизни, то заставляют мужиков либо эмигрировать, либо воровать, так как в России честным трудом заработать доход западного среднего класса невозможно. Что в молодости он регулярно ходил в тайгу, сплавлялся на плотах, занимался горным туризмом и пел хорошие песни в хорошей компании, а теперь зачем-то едет в Крым за тридевять земель. Теплое Черное море естественным образом ассоциировалось у него с богатыми ворующими бездельниками, которые являются идеалом русских женщин, от которых его в настоящий момент тошнило в новосибирском аэропорту Толмачево.

Он опять посмотрел на свою красивую жену, которая невозмутимо читала очередной детектив, и подумал, что ей нужен секс, молодые мужчины и громкая музыка ресторана на теплом морском воздухе. Представив себя в качестве мужского балласта, сопровождающего ее в место общественного питания, он скрипнул зубами и согнул шею, обнаружив удивительное сходство с заупрямившимся ишаком. Эту картину некому было оценить, но он прервал семейное молчание. “О чем мечтаешь?” – спросил Петров свою жену. Злость, снедавшая его, требовала выхода.

Он был готов устроить скандал прямо в аэропорту, отправить жену в

Евпаторию одну, а самому податься куда глаза глядят. Для начала, правда, его глаза глядели домой, и пошел бы он к родному дивану и вентилятору. “О море, Петров, о море. Поплавать, освежиться после всей этой жары, а потом в номер с кондиционером и долго-долго спать”, – сказала жена. От неожиданности он открыл рот, не получив прогнозируемого ответа, поднялся с места, стесняясь человека, о котором только что плохо думал, и направился в буфет выпить пива.

“Купи мне холодной минералки”, – сказала жена. Крым стал неизбежен для Петрова, как смерть и налоги для американцев. Злость на какое-то время отступила, сменившись просто тихой тоской в ожидании самолета.

В Евпатории на своих местах находились песчаные пляжи, пустующие санатории и дикие после Сибири цены. Столкнувшись с этим набором во времени и пространстве, Петров не мог удержаться от постоянных арифметических упражнений по переводу цен в гривнах – в рубли, доллары и обратно. Вход на пляж был равен стоимости бутылки пива, что, впрочем, не делало чести ни крымским пляжам, ни пиву: количество мусора на пляжах сократилось незначительно, туалеты и души по большей части красноречиво отсутствовали. Пиво же было теплым и часто отдавало кислятиной.

Тем не менее на пляжах находилось множество людей, стремившихся получить максимальную дозу солнечной радиации. Петров с изумлением наблюдал отдельных особей мужского пола, сворачивавших плавки в некое подобие дамских стрингов и подставлявших солнцу ягодицы.

Женщины, загоравшие topless, удивляли его меньше; но то обстоятельство, что многие из них были немолоды, заставляло его задуматься о собственном ханжестве и ретроградстве. Мысли о курортниках-бездельниках возвращались в его голову по вечерам, когда набережная, кафе и рестораны заполнялись невероятным количеством людей: Петрову казалось, что днем на пляжах народу бывает раз в пять

– десять меньше.

Когда они с женой вышли вечером прогуляться и обнаружили весь этот парад-алле, он был готов снова обозлиться. Но, взглянув на жену, которая разглядывала окружающих с равнодушным высокомерием, Петров решил, что злиться, пожалуй, не стоит. Постепенно, приглядевшись, он заметил, как тщательно курортники считают деньги; прикинув свой бюджет, Петров вдруг понял, что он вполне похож сейчас на обеспеченного иностранца. Он вдруг успокоился. Им были доступны прогулки на яхтах и водных мотоциклах, подводное плавание, экскурсии и массандровские вина, рестораны и такси. Петров к концу первой недели даже увлекся дегустацией различных местных вин и плаванием.

Мысли о работе отпустили, и, отплыв подальше от набережной как-то утром, наблюдая с моря выстроенные по соседству православную церковь и мечеть, Петров задумался о вечном.

Мысли, однако, получались все больше невеселые. Посмотрев на себя из

Крыма, Петров заметил, что он все последние годы жил для того, чтобы работать. За работу он получал деньги, которые куда-то незаметно растекались, и уважение своих подчиненных, выражавшееся в том, что его постоянно звали куда-нибудь выпить. “И это все?”, – спросил себя

Петров. И был вынужден ответить себе утвердительно. Ему стало грустно, он заскучал и поплыл к берегу.

Меланхолическое настроение Петрова не проходило. Вечером он, выпивая с соседом по санаторию, завел разговор о том, что теперь стало его идеей фикс: зачем жить после сорока? А если непонятно, зачем жить после сорока, то ведь непонятно, для чего стараться жить и раньше.

Сосед, которому едва ли исполнилось тридцать и который начал рано лысеть, изложил ему свою философию. Он жил ради впечатлений; одно из главных впечатлений – посмотреть мир, другое из главных впечатлений – попробовать всё; а поскольку мир большой, вещей же, которые можно потрогать, выпить, съесть, понюхать или почувствовать каким-то иным образом, просто бесконечное количество, то и жить нужно и можно бесконечно долго. Сосед Петрова любил Париж и был там этой весной уже в третий раз; теперь там было всё совсем не так, как при Шираке. В последний приезд ему на каждом шагу попадались всё негры да арабы, а город стал гораздо грязней, чем раньше. “Я не хочу выказывать никаких политических пристрастий, я лишь хочу отметить, как это все совпало с тем, что мэр теперь у них социалист, то есть розовый. И еще вдобавок голубой. Что можно ожидать от такой комбинации?” И, помолчав, сосед Петрова заключил: “Какой город испортили, жабоеды проклятые!”

Петров прикончил свой стакан вина и пошел в номер. Южная темнота упала на город, как кирпич на голову: на террасе бара было по-прежнему душно; в здании самого санатория было немного прохладней. Жена Петрова лежала на двуспальной кровати почти обнаженная. Она смотрела телевизор, изредка прихлебывая вино: в телевизионных бликах все вместе выглядело очень соблазнительно.

Петров принял душ, радуясь тому, что есть вода – эта проблема в

Крыму не обходила стороной дорогие санатории, – и присоединился к жене. В результате телевизор пришлось быстро выключить.

Они ласкали друг друга, почти не разговаривая. Юг делал их страстными, но страсть вела лишь к близости тел. Другая близость, к которой они оба неосознанно стремились, так и не возникла. Бывало, что они плакали поочередно и говорили друг другу, что это просто накопившаяся усталость. Наверное, так оно и было.

Евпатория стала надоедать Петрову. В очередной момент критического восприятия действительности он заметил, что здесь, как и во всех бывших советских курортных городах, местные жители уже перестали смотреть на приезжающих как на бесполезную нагрузку, мешающую им жить в райском месте. Раньше правительство платило им за сам факт жизни, как и другим советским людям. Теперь взгляды местных beach boys, каковыми по духу было большинство крымских аборигенов, стали более прагматичными: приезжающие стали источником дохода, который поступал непосредственно в их карман. Это привело к появлению множества точек общепита и мест развлечений, качество которых практически не различалось. Но работать в своем большинстве городскому населению Крыма по-прежнему категорически не хотелось.

Водители частных такси могли стоять под палящим солнцем целыми днями, заламывая цены, отпугивающие клиентов. Фрукты на здешних рынках выглядели и стоили так, как будто их привезли сюда из

Новосибирска, поэтому большая часть урожая ежевечерне отправлялась домой к базарным торговцам.

Разбитый асфальт, мусор, собачьи и человечьи испражнения на улицах старого турецкого Гезлева довершали картину исторических достопримечательностей. Кое-где строились особняки – сосед Петрова, любитель путешествий, объяснял ему, что это строятся крымские татары. В это лето в Судаке, который находился на противоположной стороне Крыма, татары взяли в заложники двух русскоязычных граждан и требовали выкуп в две тысячи долларов. Заложников нашли, бандитов арестовали, но слухов было гораздо больше, чем официальных сообщений. Информированный сосед Петрова объяснял, что крымских татар очень мало, что даже если они со всего мира вернутся на историческую родину, их количество не превысит пяти процентов от общей численности населения, но что они все ходят с оружием при себе и поэтому местные их боятся. Петрову было все равно. Он поехал на экскурсию за экзотикой в Бахчисарай. Особых впечатлений не приобрел, зато татары в Бахчисарае действительно были. Никто его, впрочем, не украл, и он вернулся в санаторий, где его жена вела прежний размеренный образ жизни.

Близился конец второй недели. Меланхолия стала посещать Петрова чаще. Они с женой решили отправиться в Ялту и сделали ошибку, выбрав морской путь передвижения. Катера на подводных крыльях с космическими названиями – метеоры, ракеты, кометы, составлявшие некогда гордость отечественного гражданского судостроения, – были уже давно проданы местными пароходствами за рубеж. Почему-то там их эксплуатация была рентабельной, а на Украине и в России – нет. Они сели в речной трамвайчик, называемый в народе “чих-пых” за соответствующую этой фонетике работу дизеля. Кораблик ужасно качало, а до Ялты они плыли весь день. Многих пассажиров начало тошнить, и в целом вся поездка вышла весьма утомительной. В очередной раз переплатив за гостиницу, семейство Петровых окончательно пришло в себя уже ближе к вечеру, переходившему в сумерки. В концертный зал они уже опоздали, поэтому, поужинав в гостиничном ресторане, решили пройтись по набережной.

На набережной, как всегда, было людно. Но ялтинская публика гораздо более серьезно относилась к променаду и показу себя, чем временно проживающие гости города Евпатории. Петров всерьез вознамерился поизучать вечерние туалеты и загорелые физиономии – ему начало нравиться это зрелище, напомнившее балы из романов Александра Грина.

Но его жена заметила светящуюся надпись казино и потащила его туда.

Петров, ни разу не бывавший в казино, не сразу понял, где он оказался: разница в нарядах на набережной и в стенах казино была небольшой. Пока он соображал, его жена уже заняла место у рулетки и начала делать ставки.

Жена Петрова выигрывала. Петров смотрел на нее во все глаза – он не помнил ее такой; разве что очень давно, в молодости… которую теперь он тоже не помнил. Его жена играла в рулетку совсем не так, как показывали в зарубежных фильмах: она часто пропускала ставки, иногда ставила на цвет, иногда на комбинации номеров, никогда не рискуя большой суммой. Внешне она просто хорошо проводила время, занимаясь игрой как бы между прочим. Петров, которому сравнительно простые правила рулетки представлялись темным лесом, даже не пытался смотреть за игрой – он смотрел на молодую незнакомую женщину, которая знала какую-то тайну жизни, неизвестную и непонятную ему.

Глаза ее то вспыхивали, то подергивались поволокой. Казалось, она совсем забыла о Петрове.

Через полтора часа игры она по-прежнему продолжала понемногу выигрывать. Наблюдать за игроками было едва ли не интересней, чем за самой игрой, но Петров постепенно отошел от гипноза новизны, и ему захотелось вернуться в номер гостиницы. Он обратился с этим предложением к жене, но она его не слышала. Петров решил, что отрывать ее от стола бесполезно, и начал не торопясь продвигаться к выходу, приняв вид усталого дедушки. Ему казалось, что все на него смотрят, как на идиота.

Выйдя на набережную, он вздохнул с облегчением. Неожиданно его схватила под руку жена. “А, Петров, хотел удрать!” – скорее сообщила, чем спросила она. От нее несло радостным возбуждением;

Петрову показалось, что запах ее духов усилился в несколько раз.

“Как же твои супружеские обязанности?” – продолжила жена, негромко, но волнующе засмеявшись. Около нее притормозила машина. Машины притормаживали рядом с ней еще несколько раз, пока они шли до гостиницы пешком.

Ближе к утру Петров все же спросил ее: “А ведь ты не в первый раз в таком месте?” “Брось, Петров! Солнце горячее, вода мокрая, у женщин тайны”, – проговорила она, обвив его руками и прижавшись всем телом.

И он почувствовал себя гордым, глупым и старым одновременно.

На следующий день Петров засобирался обратно в Евпаторию. Он видел, что этим доставляет неприятности своей жене, которой хотелось еще погулять в Ялте. Не совсем искренне он предложил ей остаться одной на два-три дня. Жена посмотрела на него, зло улыбнувшись, и спросила: “А не пожалеешь?” “Думаю, что нет”, – не совсем уверенно ответил Петров. Он оставил ей половину денег и уехал один.

На этот раз он выбрал сухопутный путь через Симферополь. На автовокзале он с удивлением узнал, что до Симферополя через перевал ходят троллейбусы, но, вспомнив последнюю морскую прогулку, содрогнулся и решил воспользоваться маршрутным такси.

Болтаясь по железнодорожному вокзалу в Симферополе, он неожиданно наткнулся на своего очень старого знакомого из новосибирского

Академгородка. Тот совсем не удивился встрече с Петровым и с ходу пригласил его приехать на раскопки. Раскоп вела целая команда археологов из Москвы и Украины, Новосибирск его приятель представлял один. “Раскапываем, а потом, перед отъездом, фотографируем все и опять закапываем”, – пояснил он Петрову. “А зачем закапываете-то?”

“Так ведь как же, во-первых, растащат, а во вторых, и климат не способствует. В земле-то оно надежнее”. Копали они где-то севернее мыса Тарханкут. Петров сказал, что подумает и, возможно, приедет.

Через два дня жена все еще не вернулась. Петров с удивлением обнаружил, что его это очень задевает. Дело не в том, говорил он себе, что она не возвращается: она отдыхает так, как ей нравится.

Дело в том, что я ее жду, как последний дурак. Разобравшись таким образом со своими чувствами, он собрал небольшой тормозок, одеяло, покрывало и часть необходимых вещей, оставил в номере санатория записку и отправился на Тарханкут.

Часть пути он проделал на автобусах, часть – на попутках. По ходу они проехали опустевший лиман Донузлава, где теперь уже не было гидропланов и машины не останавливали вездесущие военные. Миновали несколько деревень, где почти все жители гнули спину в поле, но в колхозном буфете Петрову удалось купить молодого вина и последние, уже переспевшие сладкие абрикосы.

До археологов он в этот день так и не добрался; собственно, он особо не понимал, зачем туда едет, и никуда не торопился. Его заворожила красота бескрайней сухой степи, безлюдья, меловых утесов и моря, где прямо из-под ног прыгали крабы и мидии облепили камни совсем рядом с берегом. Это было так не похоже на Крым, который он до этого видел, что он решил остановиться на вечер прямо здесь. Он поднялся на площадку подальше от моря, но не стал выбираться на самый верх, в степь: там было ветрено и немного пыльно. Петров заночевал под высоким звездным небом, а поскольку на дворе был уже месяц август, по небу летали звезды. Лежа под санаторным одеялом на прохладной земле и глядя на высокие сверкающие искры, он загадывал различные хорошие желанья, одновременно пытаясь определить, а чего же он действительно хотел бы получить от жизни в ближайший год. Он думал о том, что ему всегда нужна была работа не только для получения денег, но для чего иного, большего. Сын, которого он воспитал, теперь уже старался жить очень самостоятельно; Петров невольно пожалел, что сейчас его нет рядом. Последний раз они выбирались вместе на рыбалку на Обское море уже больше года назад, и сын учил Петрова, как ловить раков, которых в детстве Петрова на Оби не было. Он подумал о жене, о том, что он все-таки не ошибся, когда решил, что нужен был ей скорее в качестве сопровождающего для увеселительных мест. Торчит сейчас, поди, в казино… Эти мысли были не совсем справедливы, но в этот раз проверить их несправедливость было уже невозможно.

Большее, непременно нужно было что-то большее. Нужны были эти звезды, проникающая в душу красота земли и воды, нужна была любовь, наконец. Петров, сформулировав это, пошел дальше и задал себе вопрос: а любит ли он свою жену? Найдя аргументы против, ради объективности он спросил иначе: а действительно ли он ее не любит, и как тогда назвать то, что было между ними в последние недели? В результате он, конечно же, окончательно запутался, плюнул про себя, недобрым словом помянув весь женский пол, и сосредоточился на звездном небе.

Что же это большее? Что же ему нужно еще, кроме денег? Петров зацепился за эту мысль, ему показалось, что здесь находится правильный выход из того состояния черной злобы, в которое он время от времени попадал. Пытаясь оценить свою жизненную ситуацию со стороны, он вдруг понял, что жизнь в России распалась на два неравных течения. В первом, где люди ездили за границу, пользовались компьютерами и сотовыми телефонами, шла торговля сырьем и оружием, и эту жизнь в основном и показывали по его цветному телевизору. Во втором, где проходила бульшая часть жизни, люди питались урожаем со своих огородов, часто оставались без работы, а устраиваясь на новое место, зарабатывали небольшие деньги. Здесь не нужно было высшее образование и тем более – английский язык, здесь редко читали газеты и книги, за исключением иллюстрированных журналов и детективов. Люди из первого мира считали вторых лентяями и невеждами, а вторые считали первых ворами и взяточниками. По всей логике получалось так, что больше половины населения России этой стране не нужны, и если бы люди второго мира просто исчезли, то первые жили бы только лучше. И что он, Петров, все-таки пробился в первый мир, что теперь ему надо держаться своих и вместо пьянок с подчиненными почаще выбираться в

Крым и Турцию, на охоту и в хорошую баню и забыть о том, что много людей живут иначе. Что он, Петров, отнюдь не нужен этим последним со своими сотовыми конструкциями и новыми материалами, а нужен как раз другим, абсолютному меньшинству. И надо было вообще-то остаться в

Ялте и научиться играть в игры этого треклятого казино, если так хотелось его жене.

Несмотря на то, что он был уверен в правильности этих мыслей, в

Петрове неожиданно поднялась волна омерзения и к себе и к тем обсто-ятельствам, которые заставляли делать его эти выводы. Его затрясло от злости. Он сел, налил себе колхозного молодого вина, выпил и огляделся кругом. Далеко в море просверкивали какие-то блики. “До каких только глупостей не додумаешься в одиночестве”, – сформулировал он сам себе основное резюме своих рассуждений. Он лег, натянул одеяло на подбородок и уснул.

Утром Крым опять поразил его своей красотой. Цвета моря, неба и скал были совершенно необыкновенные. Петров искупался, хотел было насобирать мидий, но вспомнил, что ему не в чем и не на чем их готовить. Поэтому пришлось обойтись хлебом, копченой колбасой и остатками абрикосов. Запивая все это вином, Петров задумался о том, что же делать дальше. К археологам ему окончательно расхотелось ехать.

Солнце подымалось все выше, становилось жарко. Петров отплыл метров сто от берега и улегся на воду, время от времени рассматривая панораму открывающегося обрывистого берега. Иногда он лениво шевелил руками и ногами, напоминая себе большую медузу, под влиянием теплого утреннего бриза дрейфующую к берегу. Ему припомнились его ночные мысли, сейчас они уже не казались такими противными: всё это было просто очевидностью, данностью, с которой надо было считаться и не делать глупостей. Подумав еще, Петров решил, что надо требовать увеличения зарплаты и соглашаться на вахтовую работу в филиалах. А потом, раз уж он так нужен головной конторе, то, может, вообще попробовать перебраться в Москву или хотя бы Подмосковье. И надо бы почаще выбираться в отпуск, а то и завести себе любовницу. Это все очень разнообразит жизнь.

При мысли о любовнице Петров развеселился. Как правило, сейчас он бывал с утра до ночи в цеху пять дней, а в субботу частенько заглядывал туда на полдня. В расписании его жизни не было общения вне работы и семьи, поэтому представить себе нечто длинноногое, легкомысленное и праздничное было примерно тем же самым, что рассказать себе сказку. В этом своем хорошем настроении он добрался до берега, обсох и, одеваясь, обнаружил, что его намечавшийся живот куда-то пропал. Петров сильно похудел, загорел и поздоровел, но заметил это только сейчас.

Он решил выбираться в Евпаторию, а потом, если там не будет жены, двигаться дальше в аэропорт Симферополя и в Новосибирск. Ему захотелось потрепаться ни о чем с сыном и выпить самого популярного в Новосибирске омского пива “Сибирская корона”. Решение о дальнейшей жизни было принято, все было понятно, и он был снова прав.

Когда к вечеру он пришел в номер санатория, жена там была. Она собиралась пойти ужинать, когда появился веселый и усталый Петров.

Глядя на его потную, небритую и запыленную физиономию, она слегка скривила губы и спросила, ждать ли его. Петров, отправившись в душ, сказал, чтобы она шла ужинать одна.

После душа он упаковал свои вещи, переоделся и пошел в ресторан при санатории. Их столик был занят: жена сидела в окружении мужчин и ела так же, как играла в рулетку: с большими перерывами, рассматривая интерьер и окружающих, как будто она была здесь впервые. Петров сел за свободный столик, указанный знакомым администратором, намереваясь быстрее покончить с ужином и отправиться спать. Но не успел он допилить ножом свой лангет, как к нему подсела девушка, вошедшая в фазу неопределенной молодости, и завела светский разговор о погоде.

Думая отвязаться от нее, Петров угостил ее хересом, наивно полагая, что женщинам не может нравиться это вино. Распив бутылку на двоих,

Петров получил приглашение искупаться. Ему понравилась эта мысль – ужин после вынужденных двух суток диеты показался ему слишком плотным.

Купание действительно освежило его, но некоторые вещи показались слишком стремительными: его новая знакомая все время порывалась целоваться. Раза с третьего до Петрова дошло, чего она хочет, в результате он чуть не нахлебался морской воды.

Девушка жила в соседнем санатории, он проводил ее, но внутрь входить не стал, договорившись о встрече завтра за обедом; зная, что этой встрече не суждено состояться. Его всё еще как-то веселило происходящее, и несмотря на усталость Петров пошел к себе в номер почти вприпрыжку. Час, впрочем, был еще ранний: самое начало второго. В танцзале санатория развлекался народ. Петров присел на стоящую рядом лавочку и вытянул ноги. Он не думал ни о чем, слушая глухой рокот поп-музыки и возбужденные вскрики танцевавших.

Неожиданно, выйдя откуда-то справа, рядом села жена. Посмотрев на него, она вдруг сказала: “Петров, а за тебя, оказывается, надо бороться”. Он промолчал. Они посидели еще какое-то время.

На следующий день она улетела из Симферополя вместе с ним. До конца назначенного срока в три недели они не дотянули всего два дня.

В Новосибирске было уже прохладно. Цех Петрова встал: через три дня после его отъезда стал расти процент брака, к исходу второй недели некондиция составляла уже больше половины выпуска. В этих условиях заместитель Петрова счел за лучшее отправить всех в неоплачиваемый отпуск.

С возвращением Петрова жизнь началась снова. Он заметил, что рабочие смотрят на него какими-то другими глазами, всячески демонстрируя ему свое уважение и общую старательность. Уровень качества удалось восстановить быстро.

Через неделю прилетел крымско-московский татарин Георгий. Петров искренне поблагодарил его за свой евпаторийский отдых. Тут же выяснилось, что Петрову увеличили жалованье в два с половиной раза, а его выезды и работа по налаживанию производства в других филиалах будут оплачиваться отдельно, дополнительно и по более высокой ставке. Конечно, Петров согласился.

Отпуск кончился, и из загаданных желаний сбылось почти все.

Наступила ранняя сибирская осень, и Петрову стало казаться, что тяжелая летняя жара и злость были в его жизни уже много лет назад.

По воскресеньям все семейство Петровых стало выбираться за город на семейном автомобиле. Бывает, Петров подолгу смотрит на свою жену, пытаясь вспомнить что-то, что, как ему показалось, он почти понял в ней на юге. Бывает, что, сидя на берегу Оби или гуляя по местным лесам, Петров вдруг ощущает светлую щемящую тоску. Может, он предчувствует неизбежность инфаркта, о которой его нынешний приятель, крымский татарин Георгий, будучи врачом по образованию, сказал его жене этим летом, настаивая на том, что Петрова надо вывозить в отпуск как минимум два раза в год. А может, это последствия перехода Петрова от водки к потреблению крымских вин: водка его бодрила, а вино тяжелит голову и делает Петрова сентиментальным.

 

БУТЫЛКА, ЗАКОНЧЕННАЯ ПИТЬЕМ

Початая бутылка полна разговоров, пустая – сожалений. Раньше я спокойно относился к пустым бутылкам у себя на столе, теперь они меня раздражают, напоминая об объеме выпитого, и я сразу пытаюсь их убрать, а по возможности и выкинуть. Если бы у меня был шанс, то я попытался бы заменить свою судьбу на другую, как перегоревшую лампочку, или, если угодно, как пустую бутылку на полную, но Господь давно не желает ко мне прислушиваться. Признаться, я сейчас часто пытаюсь обратиться к Нему за помощью. Ничего другого не остается.

Искусство выпивать в одиночку требует бережного отношения к своей памяти: недаром такие посиделки в народе называют “чокнуться с дьяволом”. Мне предстоит длинный вечер. И я начинаю вспоминать.

Прошлое путается с настоящим и сворачивается клубком, как собака у порога. Два печальных собачьих глаза глядят на меня сквозь шерсть не отрываясь…

Этот город был ничем не хуже других, просто я прожил в нем уже достаточно много времени. Мне надоели его плоские пейзажи, грязная неширокая река, в которой уже давно никто не купается, пустыри и холода. Сколько я бываю в сибирских городах, столько же меня раздражают холода и пустые пространства. Почему бы какому-нибудь современному художнику не написать полную психологизма картину: “В ожидании общественного транспорта”? Или они одновременно с палитрой приобретают личный автомобиль?

Все началось несколько лет назад, когда я взял взаймы у своих друзей пятнадцать тысяч долларов. Дело мое процветало, но не хватало оборотных средств. “Зачем тебе банк? – сказали они. – Мы дадим тебе деньги гораздо дешевле”.

Процент действительно был намного ниже, и я согласился. Через год у них якобы случилась какая-то беда, и уже они попросили у меня взаймы. Тридцать тысяч долларов. Для того чтобы собрать эти деньги, я выгреб свои черно-белые кассы и еще занял под разные активы.

Друзья исчезли, а я остался должен кредиторам после всех расчетов теперь уже пятьдесят тысяч.

С тех пор я перестал быть автомобилистом, хотя и редко пользуюсь общественным транспортом.

Впоследствии я узнал, что подобные операции у нас в ходу, даже термин есть: “откормить поросенка”. Однако обидно, когда в качестве поросенка выступаешь ты сам. И, как мне объяснили, я должен еще радоваться, что меня не убили. Действительно, одно время радовался.

Сейчас как-то уже не очень.

Впрочем, все и в самом деле не так уж плохо. Хотя мы и разъехались с женой, но ни ее, ни сына все это практически не коснулось. Можно сказать, они даже выиграли материально после официального развода – естественно, большая часть имущества у нас была оформлена на жену.

Жизнь идет дальше, говорю я сам себе, затягиваясь в туалете своего номера самокруткой из местной анаши. Как ни смешно, я не курю табак.

Но анаша примиряет меня с ситуацией.

Официально я торгую в этом городе продукцией одной московской фирмы.

На самом деле у этой фирмы нет своей продукции, она – чистый посредник. И ее прибыли напрямую зависят от эффективности действий местных дилеров. А я контролирую их действия. Но уже неофициально.

Это – мой секрет Полишинеля.

Большая часть наших поставок – это соли, увеличивающие отдачу нефтяных пластов. И соли, которые, наоборот, помогают консервировать скважины после окончания нефтедобычи. Это приносит фирме большой доход. Своего рода лекарства от медвежьей болезни Земли. Мне приятно причислять себя к почтенной когорте медиков.

За последние четыре года я уже отдал сорок тысяч, не считая процентов. А проценты оказались большими. Собственно, их я и отрабатывал. По мере уменьшения долга у меня все чаще возникал вопрос: а что же я буду делать дальше? Прямо будущий декабрист во время войны с Наполеоном. Может быть, опять сойдемся с женой. Или я обзаведусь другим домом. Может быть.

Я стараюсь запретить себе такие мысли, пока окончательно не погашен долг. Но – поневоле думается. Мы ведь часто нужны людям в качестве их должников. Пока ты должен, в тебе заинтересованы. Ты возвращаешь долг, платишь проценты. Тебе помогают. А когда ты никому ничего не должен, ты – сам по себе. И никому не нужен. И начинаешь бороться за то, чтобы теперь тебе стали должны другие. Такая вот нехитрая логика жизни.

После анаши я тщательно чищу зубы, умываюсь, пью слабый чай и сажусь писать диссертацию на заказ. (Вообще-то я, как нынче принято выражаться, дипломированный химик. Кандидат наук.) Мой приятель в

Москве эти диссертации продает. Говорят, в области естественных и технических наук эти труды стоят сравнительно дешево: сейчас в основном котируются экономисты, философы, социологи. Не знаю. Мой гонорар должен составить две тысячи зеленых. Почему бы за эти деньги не обработать данные о результатах применения наших солей на различных месторождениях? Даже самому интересно.

Фирма поделила страну на “зоны ответственности”. В каждой зоне есть своя “столица” – город, где расположен филиал фирмы. С филиалом связываются дилеры. Всего филиалов десять. Я больше всего люблю

Северо-Западный – там представительство фирмы расположено в Питере.

Мне нравится этот город, да и кому он, собственно, не нравится? Но я там редко бываю.

Типичные ошибки дилеров заключаются в том, что они начинают

“крутить” деньги фирмы как свои собственные. Иногда это кончается для них совсем плохо. Иногда же нарушения бывают сравнительно незначительными: дилеры задерживают средства клиентов на два-три дня. При больших оборотах это немалые суммы, а выявить задержку бывает очень непросто. Примерно этим я и занимаюсь. Разговариваю с заказчиками, спрашиваю, как идут дела, в какие сроки исполняются их заказы и как быстро они перечисляют деньги…

Мне платили неплохие деньги, основная часть из которых уходила на погашение долга. Но с таким долгом из жалованья, конечно, не расплатишься. И я занимался взаимозачетами. Кто же только их придумал, особенно налоговые! На нефтепродуктах это – беспроигрышное дело.

Гляжу на очередного чиновника, подписывающего проведение взаимозачета, в котором участвуют нефтяная компания, управление транспорта и моя фирма при дисконте в тридцать процентов. Фактически эти деньги теряет бюджет, а я думаю о любимой милиции. Напрямую платить им нехорошо, поэтому деньги перечисляются… куда-нибудь.

Например, в фонд общественной безопасности – в качестве спонсорского взноса. И ведь всегда они тут как тут. Вместе с государством, которое они помогают обворовывать.

Суть взаимозачета проста: нефтяная компания говорит, что у нее нет денег, чтобы заплатить налоги. Но есть нефтепродукты. Если с этой позицией государство соглашается, то начинается поиск тех, кто получает деньги из бюджета. Например, предприятие общественного транспорта. Оно получает дотации на погашение своих убытков. Почему бы вместо денег ему не взять бензин?

Оно и берет. Только вот бензин немножко дороговат по сравнению с тем, что можно купить на соседней бензоколонке. В этом и суть взаимозачета: разница между ценами на бензин за деньги и по взаимозачету и есть дисконт. Его пилят… то есть делят, между всеми участниками сделки. Моя доля в этом пироге уж совсем невелика, от трех до пяти процентов. И со мной тоже осуществляют взаимозачет: деньги идут через Москву моим кредиторам по фиктивным договорам. Все обо всем знают. Что ж, иногда я даже горжусь своей репутацией честного идиота.

В последний год мысли о будущей свободе стали приходить чаще.

Я, видимо, стал выдыхаться. И вот тогда-то я познакомился с Таней.

Это было забавно – я принял ее за девицу в поисках развлечений, скажем так. Кочевой образ жизни располагает к подобным знакомствам.

Торговые партнеры фирмы, в свою очередь, всегда стараются познакомить меня с какими-нибудь дамами. Делается это на самом деле не только из мужской солидарности: из чужих рассказов я знаю, сколько деловых секретов обсуждается в постели. Но за себя я не боялся. Не то чтобы я неразговорчив. Просто то, что интересно обсуждать мне, мало волнует еще кого-нибудь. Так что в постели я предпочитаю действовать и слушать, а не говорить.

В этом ночном клубе я часто покупал свою траву. Здесь же ошивался сынок одного большого городского начальника, поэтому в клубе было сравнительно прилично. Можно было даже поужинать без риска съесть кошку вместо кролика. И был очень неплохой эспрессо, от которого мне в последние дни приходилось с сожалением отказываться. Бессонница – еще один повод для того, чтобы заснуть рядом с женщиной. Правда, засыпая рядом с проституткой, имеешь очень большой шанс проснуться один и без последних штанов. Поэтому предпочтительней, конечно, дамы с рекомендациями; я стараюсь избегать случайных знакомств.

Забавно: брак по расчету – довольно неприятная и нервная штука.

А секс по расчету – милое дело. К общему удовольствию.

Меня познакомил с Таней в клубе наш торговый партнер. Потом, конечно же, у него обнаружились срочные дела, и он ушел. А я к тому времени уже успел несколько нагрузиться и… Полагаю, что я мог быть весьма навязчив. Но ничего не получилось. Я проводил ее домой, в квартиру она меня не пустила, и я уехал к себе в гостиницу с твердым намерением больше с ней не встречаться. Собственно, наутро я и помнил-то ее плохо.

Однако к вечеру она позвонила и предложила прогуляться вместе с ней и ее дочерью. Последнее обстоятельство меня позабавило, и я решил согласиться.

Таниной дочери было пять лет, и она страстно любила мороженое. Как всегда в таких случаях именно мороженого ей и было нельзя. У нее было слабое горло и легкие, она легко простужалась. Прежде чем мы уселись в кафе, ее мать перебрала пару столиков, чтобы избежать сквозняков.

Она ела мороженое с клубничным вареньем и горячим чаем. Каждый раз, перед тем как съесть мороженое, она дисциплинированно грела чайную ложку с ним в горячем чае. Я впервые такое видел.

Как ни странно, Лена – так звали дочь Тани – сблизила нас, а не разделила. Я смотрел на нее и вспоминал своего сына, которому было в два с лишним раза больше лет и которого я теперь так редко видел. К тому же эти встречи теперь бывали тягостными. Он торопился домой, к своим друзьям и матери. Все меньше рассказывал мне о том, как живет.

И уже не спрашивал меня, когда я приеду снова и останусь с ним навсегда. А Лена – Лена пока еще рассказывала обо всем.

Она была на удивление неэгоистична, в отличие от тех детей, которых я хотя бы немного знал. Бросалось в глаза, как она пытается ухаживать за матерью, а Таня заботится о ней. И обе они были ужасно доверчивы.

Таня была замужем, но в каком-то странном современном браке. Уже после того, как мы стали любовниками, она познакомила меня со своим мужем. Признаться, я напрягся и приготовился ретироваться. В последний раз я дрался (если это можно так назвать) пару раз с нанятыми для физического воздействия людьми своих кредиторов. В первый раз это были местные бандиты, с которыми я вдобавок был знаком. Они, если так можно выразиться, схалтурили. Второй раз была любимая милиция. Эти отработали на совесть.

Не люблю ни драк, ни скандалов. Тем более в крайне неприятной для себя роли наглеца, разрушающего семью. Никак не могу привыкнуть к новому писку моды коллег по бизнесу – рассматривать жен приятелей как свою собственность.

Знакомство с Таниным мужем произошло дежурно: все в том же клубе. Мы пришли туда в одной компании, он – в другой. Потом компании частично объединились. Но провожать свою жену домой он не пошел.

Этим же вечером Таня сказала мне, что влюбилась.

В этот год любимое федеральное правительство сделало нефтяникам подарок. В связи с ростом цен на энергоносители они приняли постановление из двух пунктов. В первом говорилось, что королям нашей экономики устанавливаются задания по продаже энергоносителей муниципалитетам согласно усредненным нормам. А вторым пунктом… вторым пунктом им разрешалось вывозить за рубеж столько газа и мазута, сколько они захотят. А цены на внешнем и внутреннем рынках различались “всего” в пять раз.

Это был последний мой взаимозачет. На этот раз мы за нашу соль взяли газом и мазутом по внутренней цене и отправили товар за рубеж.

В городе поговаривали, что с нефтяниками заключили договора на поставку, закрыв только половину потребностей, но меня это мало волновало. Я доживал последний месяц в гостинице и ждал сообщения о том, что мой долг закрыт.

Думаю, теперь я способен понять рыбу, которую снимают с крючка и отпускают обратно в воду.

Я почти ничего не рассказывал Тане о своей истории. Да и зачем это учительнице математики в средней школе? Из любопытства я узнал, чем занимается ее муж. У него было несколько мини-заводиков: по производству майонеза, сметаны и молока, прохладительных напитков.

Плюс небольшая крупорушка в деревне. Просто отец Федор со свечным заводиком. На жизнь ему более чем хватало. Но Таня вечно сидела без денег. Это тоже меня не удивляло: я давно заметил эту манеру богатых мальчиков без крайней нужды не давать своим женам наличные.

Тем временем наша интрижка стала перерастать в роман. Полагаю, всему виной Лена, опять-таки Лена. Я водил ее в цирк, катал на пароходе, занимался еще какой-то кучей жизненно важных детских дел. А Таня – она была просто веселой.

Да, еще: в ней отсутствовала хищность. Я этого не то что не понимал.

Я просто не мог в это поверить.

Наступила осень – время моего Юрьева дня. Я попрощался с Сибирью и уехал в Москву. Таня немного поплакала и сказала, что она будет всегда меня любить. Что ж, очень приятно – и без последствий.

Я уволился с фирмы и получил выходное пособие. Мне сказали, что я зря ухожу, да я и сам это знал. Но мне хотелось какой-то другой жизни.

Приехав в свой бывший дом, я сказал, что рассчитался с долгом. Моя жена спросила меня, где мои вещи. “В чемодане”, – ответил я. “В этом одном чемодане?” – уточнила она. “Ну да, конечно”.

Я ее обманул, и она не поверила. Те две недели, которые я провел у нее с моим сыном, она внимательно следила, не пойду ли я обновлять гардероб и куда я звоню. А потом познакомила меня со своим гражданским мужем, как нынче принято выражаться.

Забавно: люди, знавшие меня, рассказали, что они обвенчались в церкви, но не зарегистрировались в загсе. Все смешалось в моей жизни, как в любимом коктейле “Микеланджело”. Никогда не мог его сделать: у меня даже водка с томатным соком смешивалась, не желая существовать отдельными слоями. Такой уж вот я химик.

И все же спать со мной в одной постели при своем венчально-гражданском замужестве ей было совсем не обязательно.

Впрочем, я совсем не намного обманул свою жену. Моих денег, оставшихся после работы в фирме, хватило только на частный дом в трех часах езды от Москвы. Это уже не Московская область, потому и отдали сравнительно дешево. Зато недалеко – Ока.

По весне я собираюсь посадить картошку в своем огороде. С ума сойти!

Не занимался этим последние лет пятнадцать.

Мне отдали деньги за написанную для кого-то диссертацию, и я надумал заняться преподаванием и наукой. Решил держаться подальше от российского бизнеса какое-то время и нашел своих старых приятелей.

Они помогли мне устроиться доцентом в заштатный московский вуз.

Смешно: я и представления не имел, сколько зарабатывают нынешние доценты. Оказалось, что в два раза больше, чем учителя математики.

Хотя… Мне почти сразу начали предлагать заняться репетиторством, охотой за грантами и еще невесть чем. Но в эту зиму мне ничего не хотелось. У меня были соседи, с которыми я ходил в баню и пил водку по выходным. А во дворе меня ждала взявшаяся откуда-то здоровая косматая собака, по виду – помесь немца с колли.

Бывало, я вспоминал Таню. Это всегда поднимало волну теплой горькой грусти. В феврале я собрался позвонить.

Мне ответил ее муж, дал новый номер телефона. Я набрал ничего не говорившие мне цифры. Трубку сняла Таня.

Оказалось, что произошло много событий. Осенью они с мужем развелись. В качестве признательности за отсутствие претензий он купил ей с дочерью однокомнатную квартиру. Но в ней зимой было очень холодно.

Холодно было и во всем этом далеком теперь сибирском городе. Не хватало газа, мазута, даже угля. Правда, не отключали свет, и огромной популярностью пользовались электроплитки. Таня радовалась, что уже февраль и основные холода позади. Лена у нее опять часто болела, а сейчас лежала в детской больнице.

Таня не спросила меня, зачем я звоню, но сказала, что рада меня слышать. Повинуясь какому-то неясному мне чувству, я стал звать их с

Леной приехать ко мне. И она сказала, что если я их перевезу, то они поедут.

Странно, но у меня всегда были какие-то обязанности. Даже сейчас, когда я вел вольную жизнь, переговоры о моем отъезде, подменах на лекциях и прочем отняли у меня почти неделю. Но и это осталось позади. И я снова позвонил Тане. И в ответ услышал, что Лена умерла.

“Но от воспаления легких не умирают”, – глупо сказал я. “Умирают”, – сказала Таня.

Я перенес свой отъезд на два дня и ушел в холодное расчетливое пьянство. Жизнь научила меня понимать причинно-следственные связи. Я был одним из тех людей, из-за которых умерла Лена. У меня было множество оправданий, жаль только, что мне некому их было рассказать.

Я не представляю, как буду смотреть в глаза женщине, которая меня любит.

Водка не помогала, и я достал последний пакетик своей травы. Мне необходимо было дойти до состояния, когда в голове помещается не больше одной мысли. Оказалось, что это совсем не просто.

По приливу идиотского веселья я понимаю, что обкурился южной конопли. Через час это пройдет; сейчас главное – не выходить из дома и не предпринимать никаких действий. Я заставляю себя лечь, уставиться в потолок и пробую считать слонов. Вместо слонов вспоминается старый разговор с одним колоритным сибирским бухгалтером. “Изделие, законченное производством”, – сказал он.

Любовь, законченная ребенком.

Долг, законченный платежом.

Бутылка, законченная питьем.

В конце концов не так уж и смешно.

…Я приехал в этот сибирский город спустя одиннадцать дней после смерти Лены. Таня не повела меня на кладбище, а сам я не просил ее это сделать. За два дня я оформил документы об увольнении ее из школы и забрал трудовую книжку, в которой оказалось всего три записи.

Все время мне приходилось уворачиваться от множества ее подруг, которые смотрели на меня стеклянно-блестящими птичьими глазами.

Наверное, был кто-то и еще, кто пытался объяснить Тане, что она должна делать в эти и все последующие моменты ее жизни. В два-три дня, которые понадобились для того, чтобы собрать семь или восемь килограммов ее личных вещей, она плакала и изредка криво и жалко улыбалась мне дрожащим лицом.

Я познакомил ее со своими соседями. Как оказалось, в огородах она понимает больше меня. За три недели пустырь вокруг дома приобрел вполне ухоженный вид, и к Пасхе из земли стало вылезать множество не виданных мной зеленых ростков. Как-то Таня посвятила целых десять минут довольно энергичному объяснению мне разницы между стеблями моркови и укропа.

Я стою в церкви. В этом старом русском городе недалеко от Оки много старых православных храмов. Я шепчу молитвы, которым в детстве учила меня строгая бабка, смысла которых я не понимаю и до сих пор.

“Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный…” Господи, накажи моих кредиторов. Укажи мне путь. Укрепи волю мою.

Я стою перед старыми, потемневшими иконами. Здесь красиво и спокойно, и мне не хочется уходить. Тем более что дороги мои не ведут никуда.

Я допиваю свою бутылку, приканчивая остатки воспоминаний. Таня задержалась с соседками в бане, и, как мне кажется, это уже хорошо.

Она много времени проводит с ними и уже занимается математикой с их детьми. Сегодня она говорила мне, что собирается на следующей неделе сходить в местную школу – оказывается, о ее занятиях узнали и передавали приглашение на работу.

Она нравится моим соседям, и я даже зафиксировал пару мужских взглядов, брошенных украдкой. При мысли об этом я усмехаюсь над собой.

Мой лохматый барбос свернулся рядом на крыльце; я никак не могу заставить себя посадить его на цепь. Ночью здесь еще прохладно, и светят апрельские крупные звезды.

В этом году мне исполнится тридцать шесть лет, а Тане двадцать восемь.

Пес лижет мне руку. Где-то далеко начинают свой концерт коты. Они начинают на низких октавах, постепенно повышая мяв до визга. Мне вдруг начинает казаться, что это плачет ребенок. Я ухожу в дом.

Я достаю чистые простыни и стелю общую постель.

 

ГЕРОЙ ТВОЕГО РОМАНА

1

В твоем доме всегда должны быть свежие цветы. Вино ты предпочитаешь красное; оно должно быть хорошо охлаждено и подаваться с шоколадными конфетами, обязательно с орехами в начинке – сочетание красного вина, ореха и шоколада тебе нравится больше всего.

Все это должен покупать он. Ты водишь машину и ездишь за покупками, но это дежурная интендантская служба. Покупка цветов в дом – это совсем не то, что стирка рубашек. Это праздник. А праздник – это твой мужчина.

2

Конечно, у него не красивое, но симпатичное лицо. Он немного располнел, живя с тобой, но у него по-прежнему сильные умелые руки и богатырский разворот плеч. Твоей броской красоты хватает на вас двоих, и ты считаешь, что так и должно быть. Надежным бывает союз только красивой женщины с неброским мужчиной. Да и что такое – мужская красота? Смазливость. Этот тип мужчин, обласканных женщинами, тебе хорошо знаком по бурной юности. К ним ты относишься с большим предубеждением.

Когда вы познакомились, ему было сорок, а тебе – двадцать восемь.

Двенадцатилетняя разница означает, что у вас одинаковые знаки по восточному календарю. Ты считаешь, что этот факт гарантирует идеальное взаимопонимание. За четыре года жизни с ним ты только укрепилась в этой мысли.

Ты родила ему сына два с половиной года назад. После этого он официально зарегистрировал свои отношения с тобой. Ты давно хотела ребенка, но твои отношения с прежними мужчинами дважды приводили тебя к аборту. В этот раз ты решила оставить ребенка, что бы ни говорил тебе человек, в которого ты влюблена. В результате потаенный ужас потерять его навсегда, сохранив сына, превратился в светлую сказку романтического замужества.

3

С сыном почти постоянно находится няня. Их у вас вообще-то три – они посуточно сменяют друг друга. Они и ночуют в твоем доме – ты привыкла считать его своим, – который на самом деле представляет собой две обычные трехкомнатные квартиры в обычном кирпичном девятиэтажном доме, построенном еще в семидесятые годы. Вместо того чтобы покупать модную квартиру в двух уровнях, он приобрел еще одну трехкомнатную, расположенную над его старым жильем. Была сделана перепланировка, в ходе которой был пробит потолок и добавился спиралевидный лестничный марш. Сын с нянечкой спит внизу, там же находится детская, кухня и столовая (кстати говоря, кухарку ты приглашаешь редко, предпочитая готовить сама). Время от времени там же ночует и твоя мать – тогда ты временно отказываешь своему домашнему персоналу. Мама искренне полагает, что с сыном иногда сидят твои подруги, и смешная сумма в один-полтора доллара за час работы няни ее бы, конечно, шокировала.

Присутствие няни позволило получить тебе диплом юриста в местной академии финансов и права. В университет в свое время ты не поступила и закончила исторический факультет в педагогическом.

Академия дала тебе второе высшее образование, и уже год, как ты работаешь в самой солидной местной юридической фирме. На получении второго высшего и твоем трудоустройстве настоял твой обожаемый муж, хотя ты так до конца и не можешь понять, зачем. Преподаватели академии казались тебе грубыми незнайками даже после пединститута; в душе ты их презирала, стараясь по мере сил не выказывать свои чувства. Иногда ты думаешь, что диплом было бы гораздо проще и дешевле купить, как это сделали некоторые твои приятельницы, ныне все как одна бухгалтера. Но при нем ты боишься произносить такие мысли вслух. Ты не переносишь, когда тебя высмеивают. Хотя ему ты это готова простить и иногда даже специально жертвуешь собой, чтобы увидеть, как его глаза становятся из слегка сонных лукавыми.

4

Ты много раз думала о судьбе, которая позволила тебе познакомиться с ним. С такими, как он, не знакомятся в ресторанах или на дискотеках, где ты, бывало, цепляла ухажеров, как собака блох. Ты не могла встретить его в местах, где зарабатывала на жизнь продавцом, официанткой, секретарем и уж тем более учителем в школе. Закончив в педе дополнительные языковые курсы, ты занималась репетиторством.

Круг твоего общения был неограничен, но, как ты понимаешь сейчас, очень мелок; все это было не то. Некоторые из подруг предлагали тебе и авантюрный заработок: неофициальное место их работы находилось напротив кованой изящной ограды бывшего военного летного училища, которое переоборудовали теперь в школу милиции. Однако, потеряв девственность еще во время обучения в средней школе, ты научилась получать удовольствие от секса гораздо позднее, и случалось это сравнительно редко. А дополнительные опасности, связанные с традиционно поощряемым родной милицией бизнесом, тебя только отвращали.

Впрочем, все это не мешало тебе пользоваться щедрым содержанием какого-нибудь очередного поклонника. Некоторых из них ты даже любила. Или тебе казалось, что ты их любила. Твое благожелательное любопытство к их рассказам о сложностях мужской жизни и согласие на дележ постели после месяца красивого ухаживания породило неожиданную и в чем-то лестную для тебя репутацию светской порочной женщины.

Вы познакомились, когда ты, полная злости, порвав отношения с последним любовником, скисшим рядом с тобой, как молоко на солнце, сидела и курила на лавочке у кинотеатра “Мир”. Он сел курить свою трубку рядом с тобой – ему оставалось полтора часа до поезда, уходившего с вокзала, который в вашем городе расположен в двухстах метрах от этого кинотеатра.

5

– Вы не знаете, зачем кинотеатру “Мир” нужен танк? И как по-вашему, что происходит: мир становится мирней или танк – танкистей от такого соседства?

Так начался ваш разговор. Перед фасадом этого кинотеатра был установлен памятник войне: танк Т-34. Ты уже успела докурить свою сигарету и глубокомысленно изучала пространство. На нервы снисходило успокоение после вполне банального умозаключения, что все они – козлы и не понимают, сколько нужно работать, прежде чем хотя бы скромно, но со вкусом одеться и сделать себе лицо. Этого ты тоже заметила в основном из-за трубки. Ты услышала аромат его табака и зафиксировала для себя, что этот запах тебя не раздражает. Но его вопрос застал тебя врасплох. Ты вообще не замечала соседства “Мира” с танком. В таких случаях лучше перебросить шар на чужую сторону.

– А вы как считаете? – спросила ты.

Как он считал, ты узнала гораздо позднее. Сейчас ты любишь повторять про себя сказанную им – расхожую в круге его общения – фразу: “Мы светские люди, но наш джип “Паджеро” стоит на запасном пути”. А тогда ты еще проводила его на вокзал, он купил тебе по дороге красную розу и дал номер своего сотового телефона, по которому ты не собиралась звонить. Еще ты заметила какого-то халдея, который присматривал за ним до тех пор, пока поезд не тронулся. Тогда тебе не пришло в голову, что это – его охрана.

Почему ты сказала ему, чтобы он попробовал тебя увлечь? Что ты давно ни в кого не влюблялась и жизнь без любви тебе кажется пустой?

И это – в первый же час знакомства? И это – ты, которую бесила невозможность добраться до дома без пресечения попыток со стороны соседствующих и попутствующих мужчин познакомиться с тобой?

Как-то ты пожаловалась ему на это. Он посмеялся и сказал, что ты себе льстишь; все дело в том, что ты сама обращала внимание на мужчин, и они это чувствовали.

Как бы то ни было, это ты позвонила ему по телефону. И решила, что, если он тебя не вспомнит и не узнает голос с двух фраз после двухнедельного перерыва, ты прервешь разговор и забудешь о нем. Но он тебя вспомнил.

6

Ты до сих пор немного стыдишься своих мотивов, вынудивших тебя ему позвонить. На самом деле ты собиралась его разыграть, или, выражаясь словами своих подруг, “раскрутить”. А он подходил тебе своей трубкой и шкиперской бородкой; внутренне ты уже смеялась над тем, как он будет выполнять команду “К ноге!”. Но получилось совсем иначе. В течение двух недель вы встретились два раза за кофе с мороженым ближе к полуночи. Оба раза после кофе он отвозил тебя домой к маме.

Зато пять раз ты встретилась с человеком, которого про себя именовала то хлыщом, то халдеем: он привозил тебе цветы от него, забирал вечером после работы в школе в ресторан и даже сводил на концерт симфонического оркестра с заезжим дирижером. Со временем ты оценила его. Оказалось, что с ним можно хорошо молчать, а ты уже научилась ценить это столь редкое в мужчинах качество.

Твой новый знакомый заинтриговал тебя своим стилем ухаживания. Когда на третьей неделе он пригласил тебя на уик-энд в какой-то загородный дом с сауной, ты согласилась почти без колебаний.

Большей частью во время ваших встреч говорила ты, и тебе это нравилось. Кроме того, тебе нравилось то, что он знает литературу и даже способен читать стихи вслух по памяти; а как-то тебе удалось заметить, что он отличает Шопена от Дейва Брубека не только по фамилиям. В самой нечитающей и бывшей в былинные времена повсеместно грамотной стране, гордо относящей себя к западной цивилизации, ты встретила человека, который читал больше тебя. Ты знала, что читаешь немного, но раньше, среди сверстников, этого было более чем достаточно.

Первая ночь, проведенная вместе с ним, была одновременно бесконечной и слишком короткой. Тебе не дали сомкнуть глаз; но утром ты все же уснула, пока он готовил кофе. Проснувшись, ты поняла, что влюбилась в него по уши.

7

Выйдя замуж после рождения ребенка, ты хотела взять его фамилию. Но он не разрешил тебе этого, хотя сын носит его родовое имя. Зато он устроил великолепную недельную поездку в Египет под Рождество.

Ты ненавидишь разговоры о деньгах. До его появления в твоей жизни ты рассчитывала только на себя, и это превратилось в устойчивую привычку. Когда мужчины, которые были твоими, начинали разговаривать о деньгах, ты постепенно готовилась к разрыву. Не то чтобы ты считала себя стервой и тянула из них деньги, нет: твоя гордость не позволяла никогда ничего просить. Да ты никогда и не брала денег, даже если тебе их предлагали. Но традиционной ошибкой твоих мужчин являлось то, что в период ухаживания за тобой они тратили много, стараясь произвести впечатление. А после того как они начинали считать тебя своей, их бюджет резко сокращался. Они прекращали совершать поступки, которые были тебе интересны. Теперь, полагали они, все будет происходить само собой. И тебе становилось с ними скучно.

С ним тебе никогда не было скучно, а деньги, некоторая сумма на хозяйство, всегда лежала в тумбочке, иногда увеличиваясь. Тебе было, в общем, все равно, откуда они там берутся. Тебя не интересовала и его работа: главное – быть рядом с ним. Может, оттого, что он не так часто позволял тебе это, ты ждала каждой встречи с ним, как чего-то особенного.

А он время от времени оправдывал твои ожидания. Вы побывали в Париже и Венеции, Мадриде и на Кипре. И ты тихо радовалась, что твой английский пригодился не только для репетиторства.

8

Конечно, ты постепенно поняла, что он работает в краевом управлении

Центробанка. Постепенно ты познакомилась с его друзьями. Совсем недавно твоя юридическая контора представляла интересы одной фирмы-кредитора по делу о банкротстве, вела его ты. Часть акций завода, против которого было возбуждено дело, контролировалась краевым комитетом по имуществу. Где-то на заднем плане мелькнул веселый дядечка, с которым тебя как-то познакомил супруг. Рядом с чиновником всегда были одна-две женщины, никогда не повторяясь, как картинки в калейдоскопе. И он постоянно над ними тихо посмеивался; обычно ты составляла ему компанию в заговоре против новых спутниц. А теперь вот ты представляла интересы фирмы-кредитора. И он даже не поздоровался с тобой на людях.

Дело – второе дело в твоей жизни – было выиграно; и конкурсным управляющим назначили необходимого истцу человека. Как тебя все поздравляли! Ты тоже очень гордишься собой.

9

Ты привыкла считать себя умной. Ты всегда чувствовала поведение людей и могла убедительно, по крайней мере для себя, объяснить причины их поступков. Иногда ты чувствовала пробелы в своем образовании, но они не превышали пределы допустимого. Поэтому высокая зарплата адвоката – юридического консультанта по хозяйственным делам – представляется тебе вполне заслуженной. Ты тоже стала класть часть своих денег в тумбочку. Он заметил это, но ничего не стал обсуждать. Однако ты поняла, что он очень доволен тобой.

Постепенно ты пришла к мысли, что любить можно только состоявшихся и состоятельных людей. Это было твоим открытием. И хотя ты до сих пор иногда чувствуешь себя Королевской Аналостанкой из рассказа

Сетона-Томпсона, но ты привыкла к тому, что солярий, тренажерный зал, бассейн и массажист являются теперь такой же частью твоей жизни, как и правовые системы “Гарант” с “Консультантом”.

Тебя увлекла практика хозяйственных споров – дело только на первый взгляд скучное и крючкотворное. Ты обнаружила золотую жилу создания десятков предприятий, которые, существуя только на бумаге, позволяют брать и не отдавать кредиты, уходить от налогов и затруднять жизнь, казалось бы, находящимся в безопасности китам отечественного бизнеса. Ваша фирма осуществляет юридическое сопровождение деятельности предприятий – тебе это кажется золотым дном. И ты, естественно, не замечаешь, что почему-то у вас нет конкурентов в краевом центре. Иногда заезжие москвичи что-то решают в офисе президента вашей конторы, а иногда вы судитесь с москвичами. Но, как правило, в местных судах фирмы представляют юристы, находящиеся у них в штате, а не привлеченные юрисконсульты. И вообще с вами стараются не связываться.

10

Изредка ты встречаешься со своими старыми друзьями, точнее, подругами. Ты берешь бутылку мартини и приезжаешь к ним в гости на такси. Все они любят мартини, но не часто могут себе его позволить.

В общем, они все очень рады за тебя, но жизни ваши все больше и дальше расходятся. Время от времени они принимаются обсуждать достоинства различных мужчин, и ты понимаешь, что эти мужчины в прямом смысле стали общими для твоих собеседниц. Все это перемежается разговорами о детском здоровье, юморе “от двух до пяти”, ценах и качестве тряпок, автомобилей и квартир. Иногда вы говорите и о книгах – Веллере, Акунине и Хмелевской. Одно время ты пыталась склонить их к чтению Пелевина, но этот номер с ними не прошел, хотя теперь они знают эту фамилию.

Они восхищаются твоей любовью, но ты с огорчением видишь, что не можешь объяснить им, что действительно чувствуешь; а его ты можешь показать им только со стороны. Он снисходительно относится к твоим выходам в “старую жизнь”, но категорически отказывается проводить время в кругу твоих друзей. Не сразу ты поняла, что тебя прежней для него не существует. Он пользуется твоим чувством и на его основе строит из тебя какую-то новую женщину. И старые подруги, до сих пор летающие в шоп-туры в Турцию, имеющие в пределе мечтаний мужа с собственной бензоколонкой и обожающие поедать шашлыки на природе под рев автомобильных магнитол, уже не вписываются в эту новую жизнь.

Другие же, бегающие по урокам, а летом в качестве лучшего отпуска рассматривающие работу в факультетских археологических экспедициях, сами стали вести себя отчужденно. Однажды они рассказывали тебе о могилах древних тюрков и городищах Великой Степи, которые они копали. Ты в ответ тоже стала рассказывать о своих впечатлениях от посещения Лувра и Долины Мертвых в Египте. Разговор как-то затих сам собой. Что-то стало не так; вам было неудобно друг с другом. Сменить тему и поговорить о семьях не получилось.

Но мартини, мороженое и кофе нравятся всем. Твой приход рассматривается как праздник; и когда тебе хочется помолчать среди давно знакомых лиц, тебе есть куда поехать в вашем большом провинциальном сибирском городе.

11

У вас редко собираются гости, но иногда это бывает. Ты любишь компании – это та привычка, что навсегда сохранится у тебя из прошлого. А на сей раз у вас большая компания гостей: пять мужчин и три женщины, частью жены, частью подруги. Мужчины, как ты теперь понимаешь, люди солидные, облеченные властью и состоящие в тех или иных государственных структурах. Раньше ты бы не обратила на них внимания: их отличает какой-то специфический лоск сытости; какой-то едва заметный налет жира, который всегда тебя скорее отталкивал, нежели притягивал. В остальном это просто одетые в хорошую одежду люди с хорошо поставленными голосами и хорошим чувством юмора. Но ты уже научилась различать неуловимый флюид самодовольства и уверенности в себе, присущий сильным этого общества. И тебе нравится, когда он есть в мужчине. Теперь ты не можешь понять книжки из старой русской литературы про рефлексирующих интеллигентов. В твоей прежней жизни бывало, что те, кто их напоминал, нравились тебе. Но очень недолго. “Мальчишки, – думаешь ты, – все они были мальчишки. А эти – мужчины”.

Одна из излюбленных тем ваших светских разговоров – путешествия.

Госслужащие делятся своими впечатлениями о Канарах и Карибах, Мальте и Таиланде, мюнхенском пивном фестивале и карнавале в

Рио-де-Жанейро. По своей жизни с мужем ты знаешь, что поездки бывают двух родов: неожиданные и планируемые. Ты любишь неожиданные, когда он отводит тебе на сборы и улаживание рабочих дел в конторе максимум час, после чего вы летите куда-то на пять дней. Куда-то, где вы будете вдвоем.

Поездки планируемые предполагают выезд компанией. Тогда вы едете не одни и чаще на десять дней, чем на пять. А иногда он уезжает без тебя, в мужской компании. Все это требует денег, о которых ты уже давно не думаешь. Гораздо чаще тебя волнует мысль, изменяет он тебе или нет. Почему-то ты уверена, что ему было бы очень легко увлечь большинство из знакомых тебе женщин, несмотря на его неброскую внешность и сравнительно невысокий – ты становишься вровень с ним, одевая туфли на каблуках, – рост.

12

А вечер неожиданно продолжился за полночь. Часть гостей разошлась, но трое мужчин заспорили о качестве своих часов. Ты провожаешь их на нижний этаж в кухню. Они договорились разрешить свой спор о влагонепроницаемости опытным путем: прокипятить часы в течение пяти минут. Твой любимый отказывается принять участие в эксперименте – последняя гостья показывает ему видеозапись своего путешествия в

Австралию; а он, по его словам, никогда не был в Сиднее.

Пока закипает вода в кастрюле – они потребовали налить не меньше двух литров, – ты поишь их кофе. Разговор перескакивает с темы на тему, но сквозь белый шум анекдотов ты вдруг понимаешь, что они со злостью говорят о каком-то местном журналисте, который “портит бизнес”, что все это уже надоело, что остается только один выход, но нужна санкция… и произносится имя твоего мужа. Видимо, ты чему-то все же непроизвольно удивилась, потому что один из них сказал: “Ну ведь договаривались же: ни слова о делах!”. Вода наконец забурлила, и они сгрудились у “Индезита”, споря о том, нужна ли им ложка, для того чтобы опускать часы в воду, как куриные яйца, чтобы они не разбились, или, поскольку часы еще и противоударные, нужно их просто бросать в кипяток, как картошку. Победила вторая точка зрения.

Заинтриговавший тебя разговор о журналисте не возобновляется. После пяти минут кипячения, отмеченных звонком таймера, который ты сразу же выключила, чтобы не тревожить няньку с сыном, они разобрали свои часы. Выявился однозначный победитель, который, собственно, и настаивал на состязании, – оказывается, ему подарили часы для подводного плавания. У них даже не запотело стекло. У второго стекло запотело, но ход часов не изменился. У третьего же часы за пять минут успели отстать на одну минуту. Теперь они пошли наверх, с интересом обсуждая, восстановится ли ход полностью, после того как часы высохнут, или нет.

Вечер заканчивается: теперь все предаются воспоминаниям.

Естественно, ты помнишь события десятилетней давности, но в двадцать с небольшим тебе было абсолютно неинтересна фамилия вашего предгорисполкома или управляющего Жилсоцбанка. Правда, из скупых рассказов мужа о себе ты знаешь, что тогда он приехал работать в ваш город из Петербурга и начинал в Госбанке с должности начальника отдела. Опять-таки ты удивляешься не его карьере и влиянию, а тому, как можно такому мужчине дожить до сорока лет без штампа в паспорте.

Подвыпившая молодая женщина, побывавшая в Сиднее, подначивает мужчин, которые вспоминают выборы, альянсы и интриги, плакатно-демагогическими фразами. Она говорит о том, что много людей живут плохо, а что же власть? Власть ездит по зарубежам! Не заботится власть о народе… Человек с золотыми часами, у которых начал сбоить ход, с виду выглядит самым простым и реагирует вполне серьезно. Он зачем-то объясняет, что работать в госструктуру он пошел только потому, что это было нужно его фирме – и, естественно, фирма продолжает выплачивать ему зарплату в прежних размерах помимо его государственного жалованья. “И еще молоко должны были бы доставлять на службу за вредность условий”, – добавляет он. Но она не успокаивается, а продолжает провоцировать сильных мужчин, которым все это очевидно неприятно. Они сидят с таким невозмутимым видом, как будто на их глазах кто-то залез рукавом в салат соседа, по ходу столкнув стакан с вином и залив скатерть. Ты внимательно рассматриваешь свою гостью: это для тебя новый вид. Она хорошо ухожена, молода, с яркой внешностью, длинными стройными ногами – и явно вашего круга. Тебе, однако, никогда не приходил в голову и сам ее вопрос: зачем этот круг России, не говоря уже о том, чтобы им дразнить; а она это делает. Однако прежде, чем ты подумаешь, почему тебе это нельзя, а ей – можно, ты слышишь ледяной голос мужа:

– Да мне плевать, что страна стала жить хуже, зато я стал жить лучше. И вы, кстати, тоже.

Она смеется хриплым смехом, подходит к нему и спрашивает, может ли она его поцеловать. Он встает, деланно округляет глаза и выразительно подставляет ей профиль.

Вы провожаете гостей. Ты чувствуешь наряду с обычной гордостью за своего мужа еще и некоторое смятение чувств. В твоей умной голове все разложено по отсекам, которые при необходимости полностью изолируются друг от друга. И все, что остается, – это отсутствие вопросов и смятение чувств. Он раздражен, и ты не знаешь, нужна ли ему сейчас твоя близость. Более того, ты его немного боишься.

13

Примерно через месяц после этого вечера по одному из центральных телеканалов на всю страну разносится весть, что на главного редактора одной из газет в вашем городе было совершено покушение.

Пуля прошла навылет; ранение правой руки.

Ты периодически читала эту газету – она имела, пожалуй, самый большой тираж в вашем крае. Она действительно покусывала то богатых людей, то краевые власти. Более того, однажды в ней косвенно перепало даже тебе; то есть не тебе конкретно, а тем людям, которых ты представляла по делу о невозвращенных кредитах. Конечно же, в газете все наврали. То есть факты-то правильные, но только часть, да и подача материала… Ты вспоминаешь разговор людей, варивших свои часы. Сплошное смятение чувств. Даже некоторое злорадство, одновременно с облегчением, что не убили.

За ужином вы молчите; все паузы заполняет сын, который лепечет что-то постоянно, когда его рот свободен от еды. После ужина ты заговариваешь о покушении. Он удивлен или делает вид, что удивлен, – ты не знаешь. Но звонит телефон, на следующей неделе он едет инспектировать отделения Центробанка в крае. Вы не поговорили.

14

С тобой ничего не происходит. Вопрос, который сформулировал бы любой из героев детективных романов: принимал ли косвенное участие в покушении на журналиста твой благоверный или нет? – не выкристаллизовывается и не выпадает в осадок в твоей умной голове.

Ты ведешь прежний образ жизни; в вашей фирме по-прежнему куча клиентов; у тебя даже появилось ощущение, что их количество увеличилось. И куча подруг, которые любят мартини, кофе с мороженым и – поболтать.

Он вернулся из поездки почти через три недели. Пожаловался на скверные гостиницы и некомпетентность работников своей конторы в маленьких городках. Объяснил тебе, что повсюду принимают специалистов по принципу родства, а потом начинаются проблемы; что нужно ориентироваться на талантливых исполнителей из массы народной.

Если их найти и вытащить оттуда, то это – самые надежные и старательные работники, но его позицию в конторе только официально поддерживают, а неофициально проводят свою непотистскую кадровую политику. Трайбализм кругом, в общем. (Ты потом полезла в словарь, чтобы разобраться с терминами. Решила, что поняла его правильно.)

Редактор выздоровел после покушения и уехал из города. Следствие по делу закончилось ничем. Газета стала кусаться меньше, а ваши клиенты совсем исчезли с ее страниц.

15

Но однажды, почти два года спустя, он сам заговорит с тобой об этом.

Он расскажет, что газету покупал коммерческий банк, в котором обслуживается часть самых крупных клиентов вашей юридической фирмы.

А коммерческому банку нужны хорошие отношения с твоим мужем.

Редактору принадлежала треть акций газеты – в данных конкретных условиях блокирующий пакет. Он продал их первым из учредителей; собственно, ему первому и предложили. Задорого.

А потом ему было очень неудобно. Твой муж считает, что журналист сам выстрелил в себя, инсценировав покушение. После этого можно было сделать испуганный вид и заявить о продаже им акций газеты.

Задешево. Хотя учредители-то все равно знали истинную цену. Но остальные журналисты – нет.

Он смеется, рассказывая это. Вы обсуждаете свободу слова, и у него эта история пришлась и к слову, и к свободе. Ты опять испытываешь смятение чувств. А ведь ты носишь его второго ребенка. Но он пока этого не знает.

Ты скажешь ему об этом, он улыбнется, прижмет тебя к себе и скажет в ответ: “Счастье мое”, – и ты растаешь.

 

МОКИН

Ушедшие из времени входят в реку забвения. Она течет под толстым слоем повседневности, и только в редких местах можно пробить ледяную корку будней и увидеть тех, кого не было. Опасность подстерегает всякого, кто попытается это сделать: его начинают преследовать злобные химеры Литературы и Истории. Они рисуют перед путником миражи, уводя его подальше, в дебри бумажной реальности. А когда им не удается это сделать, когда человек все-таки пробивается к забытым поступкам и чувствам, они прыгают ему на спину и сталкивают в прорубь. И ушедших из времени становится больше.

Александр Мокин знал, чего он хотел. Это редкое качество человека вообще, а родившегося в России – и подавно. Отыскивая входы в иное измерение, лишенное времени, он снискал устойчивую репутацию наемного аналитика, которого интересуют в основном деньги. Он продавал свои услуги, проводил расчеты, оформлял доклады и на полученное вознаграждение ехал дальше. Входы в другой мир открывались неожиданно, и никаких правил в их расположении не было.

Это могло произойти во время посещения старого пивоваренного завода, когда ему рассказывали о тонкостях технологии производства светлых и темных сортов. Это могло быть в деревне во время пения заезжего гитарного романтика. В Нью-Йорке, где он видел циклопические мосты и изящные дорожные развязки. В Афинах, когда он рассматривал древние руины, выглядевшие так, будто их строительство закончили позавчера.

Все происходило мгновенно. Мокин оказывался в мире, где одновременно жили забытые боги, поэты, чьи стихи не сохранились на бумаге, строители, имен которых не было на эскизах и чертежах. Здесь все было возможно – впрочем, как это было возможно и в том мире, из которого он приходил. Время здесь заменялось пространством: из средних веков до индустриального общества можно было добраться, преодолев пару десятков каких-нибудь миллиардов миль. Люди здесь не старились – они стаптывались.

Александру нравилось здесь. Отсутствие времени приводило к тому, что в разных местах люди собирались по интересам: пьяницы пили, солдаты воевали, художники творили, любовники любили. На протяжении всей своей не такой уж и длинной жизни каждый из них делал то, что хотел.

В мире, где время заменяет пространство, остается не так много места для слов, маскирующих поступки. Не было смысла говорить о том, что все могло быть иначе, если бы не обстоятельства. Обстоятельства можно было сменить, пройдя какое-то количество километров. Что Мокин и делал.

Он так и не понял, каким образом боевые слоны Ганнибала были доставлены на Апеннинский полуостров. Во всяком случае, сам он никаких слонов там не увидел. Пунические войны ему быстро надоели, и он выбрался из Древнего Рима тем же путем, каким туда попал.

Добравшись из Италии до Москвы, он обнаружил, что деньги кончились, и надо срочно искать работу. Контракт в этот раз требовал от него рассчитать реакцию конкурентов на планируемое компанией снижение цен и подготовить различные инвестиционные сценарии. Учитывая, что доли рынка и производственные мощности конкурентов были неизвестны,

Мокину пришлось организовать еще и сбор необходимых данных. Отметив окончание четырехмесячной работы и окончательный расчет сравнительно небольшим кутежом, поутру он обнаружил себя в компании женщины, знакомство с которой помнил смутно. Все это было вполне обыденно.

Каждый раз после своих трудоголических заплывов Александр с радостью обнаруживал, что рядом есть еще и другая жизнь. Он влюблялся в каждую женщину, с которой проводил ночь, но редко это чувство переживало двое суток.

Большая часть реальности банальна, но человек, путешествующий между мирами, об этом не подозревал. Мокин рассказывал свою версию мировой истории между чашками кофе, бокалами вина, сексом и чтением стихов неизвестных поэтов. Он нашел прекрасную слушательницу. Казалось, что время остановилось для них, – и они оба это заметили. Химеры оскалили зубы.

“Да не понимал Лев Толстой ничего в управлении государством, – горячился спустя неделю Мокин.- Как и Гончаров с Тургеневым – в тогдашних социал-демократических идеях. Выдумки это отечественных литераторов и историков. Все тогда было не так”. “Да ты-то откуда все это знаешь? – возмущенно спрашивала его Ирина, дама с высшим гуманитарным образованием. – Какое право ты имеешь об этом судить?”.

Мокин был ей интересен, но его длинные экскурсы казались вполне завиральными. Модное в некоторые времена увлечение отечественной историей, которое захватило множество людей, не читавших учебников, всегда ее раздражало. Требовался перерыв, чтобы отдохнуть друг от друга. После недели бурного романа необходимо было привести в порядок заброшенные домашние дела.

Мокин замкнулся. Объяснять пришлось бы долго, а ему становилось скучно. Они расстались, договорившись обязательно встретиться. И – не встретились. Он уехал в другой город и шагнул в реку забвения.

Несколько писем и пара телефонных звонков, на которые он не ответил, стали точкой входа в иное пространство. Александр устроился на постоянную работу, обзавелся компанией для преферанса, несколькими подругами и стал подумывать о постройке дома. Загадочные существа, постоянно вмешивающиеся в наши судьбы, улыбнулись друг другу.

Он перестал спать ночами. В сердце обнаружилась змея, впускавшая в него яд. Оно полнилось злобой. Раньше он никогда не понимал этого чувства. Мокин почти забыл о своей второй жизни, став по российским меркам вполне обеспеченным и влиятельным человеком, ходящим по кругу того, что называется новорусскими развлечениями. Позднее, обернувшись назад, он подумал, что оказался в мире, где время заменили не на пространство, а на деньги.

Шип змеи об отмене “человеческого, слишком человеческого” сводил его с ума. Мокину хотелось славы. Горькое разочарование при воспоминании о женщине, которую он любил, приводило к мальчишескому желанию доказать, что он вправе судить. Стать известным! Банальность могла бы превратиться в гротеск. Но змея, кусавшая его в сердце, была хорошим противоядием от малых глупостей. Мокин понял, чего он хочет сейчас: власти над людьми. Время пошло снова. Александр становился исторической личностью. В снах существа с женскими лицами и птичьими телами лизали его сапоги.

Власть, что бы там ни говорили, – игра не командная, а индивидуальная. Выигрывают в ней обаятельные эгоцентристы – при прочих равных условиях. Мокин вернулся к своему старому ремеслу на новый лад. Надо ли говорить, что ему сопутствовал успех?

Он попал в газеты и на телевидение, становясь историей. Иллюзия, ради которой живут все политические деятели, встала перед его глазами: Мокин полагал, что он изменяет мир. Ему сопротивлялись, а это доказывало его правоту. Его пытались предать, но он успевал опередить своих союзников на один шаг. Пресса обвиняла его в безнравственности, как всегда не понимая, что реальную власть обсуждать в категориях морали не более продуктивно, чем дикорастущий кустарник. Но Мокин прислушивался к требованию общественного мнения.

Пару раз он признавался в неблаговидных поступках, что, впрочем, только увеличивало его рейтинг. Это было тоже обыденно, поскольку власть официальная должна действовать исключительно в рамках общественной этики.

Кроме банальности, в жизни легко наткнуться и на фантасмагорию.

Мокин получил орден, и на его родине решили поставить бронзовый бюст герою. Узнав об этом, Александр приехал на его открытие, но опоздал.

Памятник стоял на небольшой площади, воплощая саму скромность.

Бронзовые глаза неподвижно и слепо смотрели вдоль улицы. Мокин подумал о том, что пора писать “Мой путь”, но озадачился тем, в каком жанре должно быть это произведение: песня, как у А. Пугачевой, или книга, как у А. Шикльгрубера? Это сравнение его покоробило, он сплюнул и ушел прочь. Он победил своих химер и решил позвонить Ирине.

Они наконец встретились и встречались еще не раз. Мокину в очередной раз повезло: его слава дополнила его прежнюю репутацию, и теперь он стал не просто наемным аналитиком, но аналитиком со связями.

Поскольку он не успел забронзоветь, то к своему памятнику больше не ездил, ухитрившись полностью обмануть свое время и схватить за хвост самого себя. Иногда он водит Ирину на берега реки забвения, но почти ничего не рассказывает. И они всегда возвращаются обратно.

Я думаю, что он уникален в своем роде.