Вы наверняка уже слышали о грандиозном празднике — из обычного благотворительного аукциона такой способна сделать только Ви, владелица лучшего бутика сумок в Нью-Йорке. Аукцион будет иметь место — в отеле Святой Регины и цель — облагодетельствовать заблудшие души обитательниц Общежития для обездоленных женщин Нижнего Манхэттена. Я тоже поприсутствую — может, и мне перепадет толика благодати.

Кстати о заблудших душах. От вашего внимания, мои дорогие, вряд ли укрылось массовое помешательство на религии. Взять хотя бы известного дизайнера по тканям, которая без сожаления искромсала всякие отношения с теми из друзей, которые не молятся трижды в день. А мистер Голливуд, в миру известный как Чарли Сандерсон, после многих лет верной службы уволил своего агента лишь за то, что он — католик. Вы не находите, что это очень познавательно — наблюдать за звездами, всю свою сознательную жизнь как черт ладана избегавшими любых намеков на религиозность, а теперь взявшимися проповедовать праведную жизнь? Как знать, может, такой сдвиг в общественном сознании произошел под влиянием бестселлера «Программа улучшения качества жизни: как остаться собой в этом безумном, безумном, безумном мире».

У меня абстинентный синдром на Натаниэля. Муки невыносимые; перебрав в памяти все места, где его можно увидеть, я останавливаюсь на Центральном парке. Подорвавшись в шесть утра, я имею удовольствие наблюдать бегунов во всей их первозданной красе. Сколько поэзии в игре мускулов, в сосредоточенности потных лиц! Я просто оживаю. Что, повелись? Слава Ви — Властительнице дум! Вообще-то я не собираюсь разговаривать с Натаниэлем. Я просто хочу на него посмотреть.

На мне бриджи, майка и солнечные очки, волосы я заколола и спрятала под бейсболкой — в лучших традициях янки. Более надежной маскировки не придумаешь: всем моим знакомым известно — я никогда не опущусь до бейсболки.

На аллее появляется загорелый кентавр. Сердце замирает, я боюсь вздохнуть. Увы, кентавр — всего лишь поп-звезда. За ним трусит рок-певец Говард Стерн со своей белокурой стервозой. Бегунов много, все они хорошо сложены и облагорожены пластической хирургией, но Натаниэля среди них нет. Я уже собираюсь уходить, когда на горизонте возникает знакомая фигура. Пробегая буквально в метре, Натаниэль не узнает меня. Мне хочется окликнуть его, однако я вовремя передумываю. Я просто хочу навсегда запомнить этот миг. Ноги мои сами пускаются трусцой, и скоро я присоединяюсь к веренице бегунов.

Как же низко я пала! Бегать по Центральному парку трусцой да еще в бейсболке, чтобы увидеть мужчину, который для меня слишком хорош!.. Впрочем, что взять с влюбленной женщины? Да, я — образчик глупости, но самоедством заниматься не намерена. Натаниэль бегает быстро (вот не ожидала), я — медленно (кто бы мог подумать!), и я моментально теряю его из виду. И все равно трушу по аллее. Повернув за угол, я, к своему удивлению, обнаруживаю Натаниэля.

— Ви, ты что делаешь?

Черт, мерзкая бейсболка не помогла. Я отставляю бедро и повожу плечами.

— Бегаю трусцой. Это ведь общественное место.

— Если хочешь, чтобы тебя снова уложили, поищи другого дурака.

У Натаниэля есть причины дуться, я не виню его за грубость. Он ведь не знает, что я уже на седьмом уровне.

— Натаниэль, мне надо тебе кое-что сказать.

— Валяй.

— Во-первых, прости меня. Я должна была поговорить с тобой гораздо раньше. В свое время я наделала дел, и теперь у меня куча проблем. Я не вправе перекладывать их на чужие плечи, поэтому у нас с тобой не может быть длительных отношений. И вообще, наши отношения свелись к сексу. Только ничего не подумай: секс был великолепный, мне абсолютно не к чему придраться. Но я же вижу: нас с тобой связывает только секс. Вдобавок ты скоро уезжаешь.

— Ну и что ты ожидаешь от меня услышать?

— Например, ты мог бы сказать «привет».

Натаниэль выдавливает улыбку. Ага, проняло!

— Привет.

— В некоторых странах при приветствии принято целоваться.

— Это в каких же?

— Откуда я знаю? Кто из нас объездил полмира — ты или я?

Натаниэль целует меня. Попрошу учесть: никто не владеет языком так, как Натаниэль. С ним обыкновенная женщина чувствует себя удивительной и прекрасной, а удивительная и прекрасная — невероятно обыкновенной. Мы пьем друг друга целую вечность — это ведь наш последний поцелуй.

Ну хорошо, предпоследний.

Наконец оторвавшись от Натаниэля, я раскрываю ему свою почти самую страшную и темную тайну. Сказать такое во второй раз у меня никогда не хватит духу.

— Я люблю тебя. Хоть я не слишком разбираюсь в оттенках этого чувства, я знаю одно: ты подарил мне надежду, благодаря тебе я захотела стать лучше. Ты даже не представляешь, что совершил невозможное.

Натаниэль что-то говорит, но я не собираюсь его слушать.

Если вы перевалили пятый уровень, стереть из мозга мужчины всякие воспоминания о себе — как делать нечего. Не будь я такой стервой, устроила бы Натаниэлю полную амнезию насчет себя, но я эгоистична и потому стираю только последние десять минут. Прежде чем Натаниэль успевает сообразить, что к чему, я убегаю (заметьте, уже не вялой трусцой, а легким аллюром). Бегу по аллее и делаю все возможное, чтобы не оглянуться.

Отбежав на безопасное расстояние, я падаю на скамейку. Сердце прыгает, в груди колет. Меня душат слезы, сквозь них прорывается нервный смех. Натаниэль — очередное воспоминание. Теперь, Ви, ты можешь наклеить его в девичий альбом и на сон грядущий мечтать об иной судьбе.

Мимо трусит очередной любитель здорового образа жизни. Заметив, что я прохлаждаюсь на скамейке, он показывает пальцем на мою бейсболку и кричит:

— Янки, вперед!

Я тоже умею показывать палец.

— Сам ты янки, придурок.

Бегун схватывает на лету. Через секунду он скрывается за горизонтом.

Наступает утро следующего дня. За секунду до пробуждения Ви всегда пребывает в блаженном состоянии — она знает, что проблемы дня прошедшего напомнят о себе не раньше, чем она откроет глаза. А пока глаза закрыты, Ви представляет Натаниэля у себя под боком и абсолютно счастлива.

Вдруг, как доказательство того, что все хорошее рано или поздно кончается, звонит телефон.

Это Марв. Почувствуйте разницу.

— Слушай, Ви. Я не жужжал, не высовывался, думая, что ты задействовала все свои связи. Я не хотел вмешиваться, чтобы случайно не спутать карты. Но больше я не могу сидеть. Вчера посмотрел по ящику заседание суда, а сегодня проснулся в холодном поту.

При упоминании Марвом собственного холодного пота у меня пропадает желание, и разгоряченный, взмокший Натаниэль растворяется в утренней дымке. Я окончательно просыпаюсь. Пора устроить саммит «Большой тройки». Правда, собрать под одной крышей Ви, Марва и Кимберли чревато — кое-кто может распрощаться с жизнью. Скорее всего, это будет Марв. Зато, пусть и такой ценой, он узнает: я делаю все возможное, чтобы спасти его никчемную задницу. Я приглашаю Марва к себе, потому что больше шанса посмотреть, как в Нью-Йорке живут действительно успешные люди вроде Великой Ви, ему не представится. Вам не кажется, что я слишком ехидная и тщеславная? Правильно кажется. Я такая. В конце концов, кто из нас вляпался — Марв или я?

Мамуле я строго-настрого запретила заниматься жертвоприношениями в моей квартире. (В Нью-Йорке, кстати, религиозные жертвоприношения разрешены. Буду знать.) У мамули нет ни малейшего желания созерцать моего бывшего мужа в компании его бывшей любовницы, и она идет прогуляться со своим нынешним жиголо. Квартира полностью в моем распоряжении, а значит, Марва ожидают все тридцать три удовольствия — он увидит и пафосный интерьер, и презрительную ухмылку швейцара Эда (каковой Эд получил от меня лишнюю сотню баксов, чтобы как следует эту ухмылку отрепетировать). Кроме того, Марв должен временно ослепнуть от кольца «Булгари» с бриллиантом в четыре карата, сияющего у меня на правой руке.

Неужели вытянувшаяся от зависти физиономия бывшего мужа не стоит легкого дискомфорта, который, по слухам, испытывают в геенне огненной?

Конечно стоит. Иначе зачем бы я стала подписывать контракт?

Через десять минут Марв и Кимберли появляются в апартаментах Ви. Настроение у меня, как у ребенка в кондитерской.

— Боже, Ви, какая у тебя квартира! Какой интерьер!

Кимберли всячески выражает восторг, тщетно пытаясь спрятать за ним черную зависть.

Я провожу небольшую экскурсию (тринадцать комнат) и обращаю особое внимание бывших на вид из окна (над Гудзоновым заливом как раз садится солнце). Кимберли уже просто подвывает, Марв молчит как рыба.

Наконец мы располагаемся в гостиной. Марв запускает руки в карманы. Знаю я эту позу, наблюдала на протяжении десяти лет. Сегодня я могу игнорировать Марвов мрачный вид. Это ли не счастье?

— Итак, вернемся к вашей афере, — говорю я.

Марв мрачнее тучи.

— Давно пора вспомнить, ради какого хрена мы здесь собрались, — цедит он.

— Если бы ты держал свой хрен в штанах, нам бы не пришлось собираться, — парирую я.

— Тишина в классе!

Кимберс в кои-то веки выступает в роли голоса разума. Интересно, если бы не она, до какой лексики мы бы дошли в перепалке? Учитывая, что я продала свою единственную и неповторимую, навеки проклятую душу, нижней границы моего лексикона просто не существует. И что важно, от сквернословия можно получать удовольствие — за все заплачено вперед.

Кимберли продолжает:

— Если вы будете выяснять отношения, нам с Марвом светит тюрьма. А у меня, Марв, нет ни малейшего желания менять ориентацию. Так что веди себя прилично.

— Все идет по плану, — изрекаю я с загадочным видом.

Марву хорошо известно мое умение планировать (он всегда был от него не в восторге). Поэтому на загадочную фразу не ведется.

— По какому такому плану?

— У меня связи с Кэлом Бассано. Кэл помогает мне с благотворительным аукционом.

— И какое отношение аукцион имеет к смягчению приговора? — Марв встает. — Не понимаю, нам-то что за прок?

— Ты хочешь решить свои проблемы? Заметь, я тут ни при чем — ты сам их себе создал. Нечего сваливать с больной головы на здоровую, пора уже научиться отвечать за свои ошибки. А то я у тебя вечно крайняя. Уходишь? Скатертью дорожка!

Марв гребет в прихожую, я вежливо открываю ему дверь.

— Вы оба, успокойтесь, сядьте! — рявкает Кимберс.

Марв кобе… колеблется, в нем борются мужское самомнение и здравый смысл. Он знает, что надеяться больше не на кого. У меня такие связи, какие ему и во сне не снились. Марв плюхается на диван и скрещивает руки а 1а Наполеон.

Я нехотя сажусь в кресло.

Кимберс снисходительно улыбается. Вот такую же улыбку кроит нянька в Ист-Сайде, когда у нее иссякают аргументы и валиум, чего не скажешь об энергии ее подопечных.

— Ви, что мы должны делать? — мурлычет Кимберс.

— Я вам уже говорила: мне ваша помощь не нужна. Все под контролем.

Самое интересное, что это правда. Ужин состоится завтра. Крекс-пекс-фекс — и любительский видеофильм с гундосой закадровой озвучкой у Кэла в руках, а Паоло тут как тут, изображает свидетеля и невинную жертву. Затем у Ви с Кэлом произойдет короткий разговор, во время которого Кэл узнает, что не может наказать Марва и Кимберс за то, чем и сам грешен. И тогда Кэл сдастся. Блестящая победа Хитроумной Ви!

— С чего ты взяла, что Кэл смягчит приговор?

Марв гнет свое. Он бросает на меня взгляд, и я без труда читаю его мысли:

«Ты с ним спишь, да?»

Сама мысль о том, что я могу обслуживать одного козла, чтобы отмазать другого козла от тюрьмы, отвратительнее, чем картина секса с Кэлом, которую мне подсовывает услужливое воображение. Я закашливаюсь.

— На такое я бы никогда не пошла. Тем более для тебя.

«Да, но ведь на рождественской вечеринке ты легла под Тодда Джеймса!»

На этот раз мне нелегко отвечать ровным голосом.

— Я никогда не спала ни с кем, кроме тебя, кобеля. Тодд Джеймс наклюкался и проспал пол рождественской ночи в прихожей, под кучей пальто. Если бы ты исполнял обязанности хозяина, а не пускал слюни на его жену, ты бы отметил сей прискорбный факт.

У Марва отвисает челюсть.

— Так ты с ним не спала? А он сказал, что спала.

— Вот скотина!

Наверное, у меня очень злое лицо, потому что Марв смотрит на меня новыми глазами.

— Значит, не спала?

— Нет!!!

Марв ерошит волосы, Марв смущен до крайности (принципиально новое для него состояние).

— Ви, ты уверена, что не спала с Тоддом? Он сказал, что спала.

— Что ты заладил как попугай: спала — не спала! Спросил бы лучше меня. Тебе небось и в голову не пришло.

— Не пришло.

— Если бы у тебя были хоть какие-то навыки общения, мы, возможно, и не развелись бы.

— Ви, прости меня. Тодд так убедительно рассказывал…

Я в шоке — Марв никогда в жизни не просил прощения.

— Тебе стыдно, Марв?

— Да.

— Очень стыдно?

— Мне очень стыдно. Довольна?

— Я тебе сочувствую. Доволен?

— Это очень познавательно и трогательно, но, может, все-таки вернемся к делу?

Кимберс едва сдерживает раздражение (наверняка Марв и перед ней никогда не извинялся).

— Вы должны мне доверять, — говорю я, глядя им обоим в глаза.

Марв и Кимберли смотрят с подозрением.

Согласна, прежде я не давала повода доверять себе, но неужели так трудно попробовать?

Ну хоть разок!

Через два дня Меган устраивает вечеринку в честь своего будущего ребенка. Посыльный приносит приглашение с золоченой надписью, сделанной от руки; сей факт позволяет решить, что Меган по-прежнему считает меня подругой. Конечно, я испытываю облегчение — значит, она никогда не узнает о моем преступлении.

Что бы вы подарили женщине, у которой сначала вызвали выкидыш, а потом обрекли ее на геенну огненную? Все богатства Крёза не искупят моей вины, и я останавливаюсь на детском автомобиле («мерседес» с откидным верхом, для детей от пяти лет) и упаковке подгузников. Автомобиль небесно-голубой, но по моей милости именно света небесного Меган не видать как своих ушей.

Бабушка Меган арендовала «Хрустальный зал». Там яблоку негде упасть из-за женщин всех размеров и всех степеней достатка, от «Мой-то обанкротился!» до «На ежегодный бонус Дикки мы купили четыре дома в Хэмптонсе». Я уже бывала на подобных мероприятиях в Джерси (кузина Карла устраивала вечеринки по поводу своей беременности семь раз; мы пытались ей объяснить, что больше двух — это пижонство, но разве она слушала?). Хотя в Джерси, конечно, уровень не тот. «Хрустальный зал» заполонили фирменные упаковки «Тиффани», имеется откидное массажное кресло для автомобиля и даже овечка-качалка от «Лулу». Вместо воздушных шаров кругом живые деревья, подстриженные в форме медведя, который не лезет ни в одни двери, худосочного поросенка и осла с непомерно длинными унылыми ушами.

На каждом столе миниатюрная детская коляска («Макларен» выпускает уменьшенные копии своей продукции специально для таких мероприятий), а вместо подставок под приборы — подгузники с вышитыми монограммами каждого из гостей. Я ищу глазами Меган. Да вот же она — идет к центру зала, цветет и пахнет. Ждет не дождется момента, когда возьмет малыша на руки. Каждому при взгляде на Меган ясно: эта женщина совершенно счастлива.

— Ви!!!

Меган бросается меня обнимать, будто лучше никого в жизни не встречала. Я терплю, потом, когда она отлипает, отступаю на шаг.

— Полегче, а то задавишь свое сокровище.

— Да, ты права. — Меган со всеми предосторожностями усаживается на стул. — Иногда счастье меня захлестывает, кажется, еще чуть-чуть — и я захлебнусь. А ты когда-нибудь была так счастлива?

— Нет.

Меган смеется, будто я удачно пошутила.

— Ви, вечно ты меня разыгрываешь. Нет, только подумай: я снова беременна! Джейми так обо мне заботится! Мы вместе ходим на курсы для будущих родителей. Он — моя опора. Не представляю, что бы я без него делала. Да, ты же еще не знаешь! Мы присмотрели усадьбу в Гринвиче. Стиль Тюдор. За такую и умереть не жалко. И мы ее покупаем!!!

Меган переходит на визг. Ощущение, будто я имею дело с домохозяйкой, рекламирующей бульон в кубиках. Бедная глупая Меган!

— То есть твоя мечта сбылась?

— Да, сбылась. Я всегда мечтала о загородном доме, о муже. О малыше в кружевном крестильном платьице.

— В крестильном платьице, говоришь…

— Мы уже и церковь выбрали. Пресвитерианскую. По-моему, самое демократичное направление. И никакой косности. Как раз для семьи, которая хочет расти духовно.

— Меган, ты ведь все еще участвуешь в Программе улучшения качества жизни?

Я почти перехожу на шепот.

Меган кивает.

— Я на третьем уровне.

— Так при чем же здесь пресвитерианская церковь?

— Ну как же. Ведь у нас будет ребенок Должны же мы его воспитывать, прививать мораль.

Меган указывает на высокую женщину с огненно-рыжими волосами.

— Это мама Джейми. Она просто прелесть. Неделю назад прилетела из Шотландии. Именно о такой матери я всегда мечтала.

— И тебя не мучают никакие сомнения?

Некоторое время Меган морщит лобик, прикрывая ладонью чуть округлившийся живот.

— Люси дала мне то, о чем я всегда мечтала. Она поправила непоправимое. Теперь я чувствую себя полноценной женщиной. Врачи считают мою беременность чудом.

Я выдавливаю смешок.

— Вот и славно. Я очень рада за тебя. Прости, если что не так. Выгляни в окно. Сегодня отличная погода. Пошли всех куда подальше, и давай прогуляемся, поболтаем. Тебе нужно передохнуть. Мы столько не виделись!

Улыбка Меган становится несколько натянутой.

— Ви, по-моему, чем меньше ты будешь общаться с Джейми, тем лучше. Вдобавок мне не нравится, как ты относишься к детям. И у меня сейчас нет времени сидеть в парке. Если честно, я и голубей терпеть не могу — они гадят.

Конечно, я и не такое заслужила, но разве от этого легче?