Фицдуэйн интересовался оружием – его научили разбираться в нем еще в молодые годы – и, пользуясь своей уединенностью на родном острове, не слишком строго соблюдал жесткие ирландские законы, касающиеся его хранения и использования. В Ирландии требовалось разрешение на покупку даже относительно безобидной вещи вроде духового ружья, а раздобыть лицензию на пистолет было почти невозможно. Оружейных магазинов насчитывалось лишь несколько на всю страну, и выбор в них был весьма ограниченный.

Попав же в Швейцарию, Фицдуэйн обнаружил, что местные жители просто обожают стрелковое оружие во всех его видах, от мушкетов, заряжающихся черным порохом, до спортивных винтовок с высокой точностью стрельбы. Они прекрасно умели и делать оружие, и стрелять из него – последнее, впрочем, было неудивительно, так как практиковались они постоянно.

Оружейный магазин Фицдуэйн нашел, прибегнув к простейшей уловке, а именно, двинувшись следом за респектабельным пожилым бюргером в деловом костюме, который нес винтовку с той же небрежностью, с какой лондонцы носят зонтики. Прохожих это зрелище, как видно, нисколько не смущало. Фицдуэйну пришло в голову, что этот добропорядочный гражданин может направляться к себе в офис, чтобы застрелить шефа, или надеется успеть продырявить любовника своей жены прежде, чем кончится обеденный перерыв. Пожалуй, оба этих варианта обещали ему одинаково приятное времяпрепровождение.

Всего через несколько минут – а денек выдался в самый раз для прогулки – гражданин с винтовкой привел его в лавку на Аабергассе. Вывеска над входом гласила: “Schwarz, Buch-senmacher, Armurier” , а в окне красовался набор оружия, который сделал бы честь личному арсеналу любого южноамериканского диктатора.

– Я хотел бы вооружиться, – сказал Фицдуэйн. Человек за стойкой кивнул. Нет ничего естественней такого желания. Фицдуэйн оглядел магазин. Чего тут только не было: револьверы, автоматические пистолеты, мушкеты, дробовики, армейские винтовки, карабины. Они стояли на подставках, глядели на него из застекленных шкафчиков, висели на стенах. Все свободные места были заняты коробками с патронами, арбалетами и специальной литературой. Имелась даже одна катапульта. Это было впечатляюще. Он пожалел, что не оказался в оружейной Шварца в возрасте четырнадцати лет. Однако он не был уверен, что швейцарские законы позволяют приобрести тут все, что угодно.

– А что можно купить без лицензии? – спросил он. Человека за стойкой этот вопрос нимало не обескуражил. Было очевидно, что бизнес в его глазах важнее законов.

– Вы иностранец?

Фицдуэйн подумал, что он зря заговорил с продавцом по-английски – возможно, это было роковой ошибкой.

– В некотором роде, – уклончиво ответил он. – В Берне я чувствую себя как дома.

Этот двусмысленный ответ вполне удовлетворил продавца. Он занимался торговлей, и прочее его не интересовало. Он снял с подставки у задней стены финскую винтовку “вальмет” и сделал вид, будто стреляет в прохожих сквозь стеклянную витрину. – Тах-тах-тах, – приговаривал он. – Очереди по три выстрела, хороший прицел.

“Вальмет” вернулся на подставку. Его место занял американский “кольт”. Продавец вытянул руку с пистолетом, демонстрируя манеру стрельбы, принятую по всему миру до 50-х годов, то есть до тех пор, пока калифорнийский шериф по имени Уивер не начал выигрывать все соревнования, держа пистолет обеими руками, словно женщина.

– В разных кантонах разные законодательства, – сказал он. – В Берне, к примеру, можно носить с собой пистолет без разрешения. В Цюрихе – нет.

Фицдуэйн припомнил, что в Швейцарии двадцать шесть кантонов и полукантонов. Он не был уверен, что смог бы отличить кантон от полукантона, но с учетом разницы в законах представлялось разумным приобрести что-нибудь попроще револьвера – тогда у него будет меньше шансов влипнуть в историю с властями.

– Но вообще-то вооружиться нетрудно, – продолжал торговец. – Это зависит от того, что вы хотите. На автоматическое оружие и пистолеты есть некоторые ограничения. А остальное покупайте на здоровье.

– Без разрешения?

– Ну да, если не считать ограничений, про которые я уже говорил, – сказал продавец. Он крутанул револьвер на пальце и отправил его обратно в шкафчик. Потом выбрал маленький “смит-и-вессон” тридцать второго калибра, глянул на Фицдуэйна и положил пистолет обратно. Ирландец не был похож на человека, который способен удовлетвориться каким-то жалким тридцать вторым.

Фицдуэйн с трудом подавил в себе желание приобрести пулемет М-60 и проехаться с ним по Берну на роликовых коньках. Он посмотрел на свой футляр со штативом для фотоаппарата, который пока отложил в сторонку, и на ум ему пришла очень даже неплохая идея.

Он показал на складное ружье “ремингтон”, покоящееся на подставке за спиной у продавца. Оно было короткоствольным, и выбитая на нем крупная надпись гласила: “ТОЛЬКО ДЛЯ ПРАВООХРАНИТЕЛЬНЫХ ОРГАНОВ”. Такие ружья применялись в основном для разгона мятежников в городах.

– Прекрасно, – сказал торговец, протягивая Фицдуэйну выбранный им “ремингтон”. Это был складной дробовик с рукояткой, как у пистолета. Фицдуэйну приходилось пользоваться таким во время некоторых специальных операций в Конго. Снабженный правильно подобранными патронами, он бил насмерть метров на сорок, а уж до двадцати наверняка. В сложенном виде он легко мог уместиться в футляр для штатива, а во внутренний кармашек на молнии, где Фицдуэйн обычно держал удлинитель, как раз влезли бы запасные патроны.

Рядом с ружьем в чехле продавец положил коробку с патронами. В патроне было по девять свинцовых шариков, каждый из которых на близком расстоянии, мог уложить человека. Ясно было, что продавец не считает, будто Фицдуэйн собрался стрелять по воробьям. По некотором размышлении он добавил к набору дополнительный магазин.

– Расплачиваться можно по кредитной карточке, – сказал он.

Фицдуэйн улыбнулся и заплатил наличными. Вся сумма составила 918с половиной франков.

Он покинул магазин и отправился на поиски фотомастерской, где можно было бы срочно проявить пленку и отпечатать несколько снимков. Ему повезло: работу обещали закончить к следующему утру.

Совсем рядом с тюремной башней, около Беренплатц, было кафе “За полдень”. Оно как раз подходило для того, чтобы отпраздновать покупку ружья кружкой пива. Выйдя оттуда, Фицдуэйн зашагал к гостинице. Насколько он мог заметить, никто за ним не следил, хотя об этом трудно было судить с уверенностью. К вечеру на улицах появилось множество людей, а сводчатые ниши в стенах домов представляли собой надежные укрытия для “хвоста”. Ближе к “Хоспицу” толпа поредела, и он заметил, как от одной из колонн отделился человек на роликовых коньках и в платке, похожем на те, что носят индусы. Человек заскользил за Фицдуэйном. Ирландец сменил направление и зашел в маленький бар под названием “Арлекин”. Там он выпил еще пива, гадая, как поведет себя таинственный “индус”.

Человек на коньках проехал мимо бара, развернулся, сделал несколько кругов и остановился, приняв позу аиста: одна нога на земле, другая поджата. Замерев на месте, он принялся наблюдать за входом в “Арлекин”. Впрочем, когда Фицдуэйн вышел, его уже не было. “Все это чертовски странно”, – подумал ирландец.

Вернувшись к себе в номер, Фицдуэйн зарядил дробовик и присоединил к нему магазин. Туда вошло семь патронов. Он проверил предохранитель и убрал ружье в футляр.

Он уже почти забыл о свертке, который напоследок сунула ему Врени. Попросив у портье ножницы, он аккуратно вскрыл его. Внутри оказалась стеклянная банка с пряниками. Он отвинтил крышку, и по комнате поплыл густой аромат, сразу напомнивший ему старый деревенский дом и девушку с мукой на щеке. Он съел один пряник. На нем была хрустящая корочка. Тесто отдавало какими-то специями.

Банка была завернута в конверт. В нем лежало короткое письмо, написанное круглым и ровным почерком. Листок был прямоугольный, явно вырванный из стандартного блокнота.

Милый ирландец!

Я пишу это, пока вы спите в соседней комнате. Я подбросила в печку дров, и теперь мне тепло и уютно, и я чувствую к вам большую симпатию. Я хотела бы, чтобы вы остались со мной в Хайлигеншвенди, но это, конечно, невозможно.

Пожалуйста, не связывайтесь больше со мной – по крайней мере, в течение нескольких дней. Мне надо подумать и решить, как лучше всего поступить. Я знаю, что утром вы захотите задать мне еще кое-какие вопросы. Но я вряд ли смогу на них ответить.

Если вы останетесь в Берне – лучше бы вам этого не делать, но я все равно надеюсь на это, – можете поговорить с моим и Руди общим другом. Его зовут Клаус Миндер. Он из Цюриха, но живет в Берне у разных приятелей. Насколько я знаю, в последний раз он останавливался в Доме молодежи на Таубен-штрассе, 12.

Наверное, мне не следовало вообще ничего вам говорить, но я чувствовала себя такой одинокой!

Мне очень не хватает Руди.

С любовью, Врени.

Он положил письмо на стол рядом с пряниками и дробовиком. Ему захотелось выпить чего-нибудь покрепче, вроде того самогона. Он сидел без движения, и на сердце у него было тяжело: он понимал, что Врени здорово запуталась. Он потянулся было за телефоном, чтобы позвонить ей, но потом передумал. Если ей нужно время, чтобы поразмыслить, тогда мешать не стоит.

Вскоре телефон зазвонил сам. Это оказалась секретарша Беата фон Граффенлауба. Не согласится ли герр Фицдуэйн присоединиться к герру фон Граффенлаубу за ленчем в “ Ресторан-дю-Театр” завтра, ровно в двенадцать тридцать? Она дважды повторила слово “ровно”.

– Я приду, – ответил он. – А кто платит?

Фрау Хунцикер издала странный звук, словно ее душили. Фицдуэйн понадеялся, что это не так. Проблем и без того было предостаточно.

Когда в Дом молодежи пришли двое полицейских, Иво еще спал. Полисмены повели себя вежливо. Они не стали вламываться в комнату и вытаскивать его из спального мешка. Вместо этого они негромко постучались в заднюю дверь, а потом сидели в своей машине у бокового входа добрых десять минут, пока на улице не появился взлохмаченный Иво.

Ясно было, что позавтракать он не успел. Полицейские угостили его кофе и булочками на Центральном вокзале, а пока он расправлялся с ними, тихо беседовали о чем-то между собой. Затем снова посадили его в машину и поехали по Лаупенштрассе, мимо Бернской сортировочной станции. Меньше чем через километр они свернули на Бюльштрассе. Перед ними открылась часть студгородка Бернского университета. Холод сковал Иво – он понял, куда его везут. Подъехав к университетской больнице, они свернули к приемной “неотложки”, и тяжелая дверь с окошечком закрылась за ними.

Если умелому работнику морга дать побольше времени, он сможет привести в божеский вид даже самый непрезентабельный труп. В данном случае времени на это не хватило. Патологоанатомы из Бернского института судебной медицины, входящего в состав Бернского университета, сосредоточились на главной задаче – определить причину смерти. Труп детально обследовали и зашили раны на скорую руку, а с изуродованными глазами и отрезанными ушами и вовсе ничего нельзя было поделать. Хорошо еще, что Иво увидел только голову. Остальное было закрыто белой простыней. – Узнаете его? – спросил один из полицейских. Ответа он не услышал. По лицу Иво катились слезы. Полисмену пришлось дважды повторить свой вопрос. Его напарник набросил на голову мертвеца простыню и, обняв Иво за плечи, вывел его из покойницкой в коридор. Оттуда он прошел с ним в приемный кабинет. Скоро там появился и второй полицейский; войдя, он прикрыл за собой дверь. Иво сел на стул – он был в глубоком шоке. Когда он наконец подтвердил личность убитого и смог подписать необходимые бумаги, время уже близилось к полудню; затем полисмены отвезли его обратно к Дому молодежи. Они смотрели, как он, сгорбившись, медленно бредет к боковому входу.

– Чтоб мне опять загреметь в дежурный отряд, если этот малый прикидывается, – сказал один из полисменов. Впрочем, прежняя служба в дежурном отряде имела свои прелести: по крайней мере, там был нормированный рабочий день.

– Он тут ни при чем, – сказал Медведь, – но они с Миндером дружили. Сейчас он потрясен, но скоро оправится и начнет копать. Кто знает? Может, ему и удастся что-нибудь разнюхать.

– Ну ладно, Хейни, все равно, спасибо за помощь. Теперь можешь возвращаться к спокойной жизни. Просто я знал, что ты знаешь Иво и не откажешься на пару минут слетать в морг.

– Ох, и хитер ты, как я погляжу.

Они вместе заехали перекусить в “Мевенлик”. Медведь не слишком любил сюда заглядывать, но это было быстро и удобно, а после полудня он намеревался по-дружески поболтать с одним приятелем из Интерпола.

После ленча он выяснил, что расследование по делу Клауса Миндера успело зайти в тупик. Он не был ни удивлен, ни особенно разочарован. Пожалуй, позже надо будет переговорить с ирландцем, подумал он. Этот проныра наверняка уже разузнал что-нибудь интересное. Так Медведь и поверил, что он отправился любоваться сельскими видами!

Медведь был еще достаточно молод, чтобы разговорить девушку, работавшую у Херца, и не надо было быть гением, чтобы вытянуть из нее название Хайлигеншвенди.

“Ресторан-дю-Театр” был одним из самых шикарных в Берне. Фицдуэйн опоздал на пять минут. Когда он пришел, фон Граффенлауб уже сидел за столиком.

Сегодня фон Граффенлауб выглядит молодцом, подумал Фицдуэйн. Дело было не только в его щегольском наряде: миниатюрная роза в петлице светло-серого пиджака, розовая сорочка и черный вязаный галстук (надетый в знак траура или просто в тон всему остальному?). Нет – человек, который сидел напротив Фицдуэйна и ловко обмакивал спаржу в фирменный голландский соус, был полон внутренней энергии, которой не хватало ему во время их предыдущей встречи. Теперь ему никак нельзя было отказать в уверенности и целеустремленности. Он излучал – Фицдуэйн мысленно поискал нужное определение – достоинство властелина. Именно такого человека ирландец и ожидал встретить с самого начала: патриота, удачливого бизнесмена, влиятельного государственного деятеля и обладателя огромного состояния.

– Восхитительно, – сказал фон Граффенлауб. Последний побег ранней спаржи исчез с тарелки. Адвокат сполоснул пальцы в чашке с водой, затем вытер их о розовую салфетку. Она была примерно того же оттенка, что и его сорочка. Интересно, подумал Фицдуэйн, неужели он предусмотрел и это? В Берне ведь, кажется, больше двухсот ресторанов и кафе. Сколько же ему нужно туалетов?

– В Ирландии первая спаржа в сезоне тоже считается деликатесом? – спросил фон Граффенлауб.

Фицдуэйн был слегка озадачен. Он не помнил, чтобы кто-нибудь из его знакомых ирландцев хоть раз восхищался ранней спаржей: первым стаканчиком за день – пожалуй; началом охотничьего сезона – возможно; но вот первой встречей с овощем, каким бы то ни было, – к сожалению, нет.

– Один мой знакомый француз, – сказал Фицдуэйн, – заметил, что он не понимал, сколько тягот перенесли ирландцы под семивековым английским игом, пока не попробовал нашей еды.

Фон Граффенлауб улыбнулся.

– Вы чересчур суровы по отношению к своей стране. Когда я был в Ирландии, меня очень неплохо кормили. – На его галстуке Фицдуэйн увидел микроскопическую капельку соуса. Это в какой-то мере компенсировало розу в петлице.

После ленча Фицдуэйн отклонил предложенный коньяк, но не отказался от прекрасной гаванской сигары.

– Мистер Фицдуэйн, – произнес фон Граффенлауб, – признаюсь, что первая беседа с вами и особенно та фотография Руди очень меня расстроили. Поэтому на обдумывание вашего предложения ушло некоторое время.

– Я очень сожалею, – сказал Фицдуэйн. – Я хотел только убедить вас в необходимости расследования, а не причинить лишнюю боль. Но я не видел иного способа, который оказался бы столь же эффективным.

Взгляд фон Граффенлауба стал жестким.

– Вы пошли на риск, – сказал он, – но я полагаю, что ваши побуждения были искренними. За последние несколько дней я узнал о вас очень многое.

– Так что же вы решили?

– Мистер Фицдуэйн, – сказал фон Граффенлауб, – если бы я решил отклонить ваше предложение, то, уверяю вас, вы сейчас не завтракали бы со мной. Итак, как вы уже, наверное, поняли, я намерен оказать вам любое практическое содействие в выяснении обстоятельств гибели моего сына. У меня есть лишь одно важное условие.

– А именно?

– Я хочу, чтобы вы были со мной полностью откровенны, – сказал фон Граффенлауб. – Вы можете обнаружить нечто неприятное для меня. Тем не менее, я хочу знать все. Я должен знать все. Вы согласны?

Фицдуэйн кивнул. Правда, в душе у него шевельнулось нехорошее предчувствие.

– Откровенность должна быть взаимной, – сказал он. – У меня может появиться необходимость задать вопросы, на которые вы не захотите отвечать. Мои поиски могут завести меня в нежелательную для вас область. Давайте скажем прямо: если вы не станете ничего от меня утаивать, я отвечу вам тем же.

– Я понимаю, что это необходимо, – произнес фон Граффенлауб. – Какие бы неприятности ни ждали нас на этом пути, это лучше, чем сидеть сложа руки. Все это время я никак не мог прийти в себя. Я чувствовал за собой какую-то вину, но не мог определить, ни в чем она заключается, ни что я должен делать. Затем появились вы, и теперь я надеюсь найти ответ.

Высказав все, что хотел, фон Граффенлауб заметно расслабился, точно окончательное решение было принято им только сейчас. Легкое напряжение, которое ощущалось в нем во время беседы за ленчем, исчезло. Он протянул Фицдуэйну руку.

– Желаю удачи, – сказал он. Ирландец пожал ее.

– Пожалуй, теперь и коньячку можно выпить, – заметил он.

Фон Граффенлауб жестом подозвал официанта, сказал ему несколько слов, и на столе перед ними появились две рюмки. Они выпили в молчании – этот тост не требовалось произносить вслух. Фицдуэйн осушил рюмку, хотя его не покидало зловещее предчувствие.

Фон Граффенлауб заплатил по счету, потом повернулся к Фицдуэйну.

– Вы не возражаете против небольшой прогулки? Я сделал кое-какие приготовления, которые могут оказаться полезными.

День опять выдался теплый. Фицдуэйн решил, что ему скоро придется совершить рейд по магазинам. Он взял с собой одежду в расчете на снег, град, ветер и дождь. Он не ожидал, что здесь можно будет разгуливать в рубашке с коротким рукавом.

Они покинули Театерплац, миновали казино, стоявшее по левую руку, и прошли под элегантными арками моста Кирхенфельд. Затем позади остались выставочный зал и краеведческий музей. Они шагали быстро: адвокат был в хорошей спортивной форме.

Рядом с пересечением Гельвециаштрассе и Кирхен-фельдштрассе фон Граффенлауб свернул в узкий тупичок, скрытый за деревьями. С улицы его легко было пропустить. В тупике было несколько домов; на каждых воротах висели таблички с именами владельцев и переговорные устройства. Около четвертой калитки фон Граффенлауб остановился и набрал на электронном замке код.

Тяжелая стеклянная дверь, каркас которой составляла узорная стальная решетка, отомкнулась с легким щелчком. Фон Граффенлауб проигнорировал лифт и вместе с Фицдуэйном поднялся на два небольших пролета. Ступени и лестничная площадка на втором этаже были покрыты коврами. Фон Граффенлауб открыл еще одну дверь – на сей раз ключом. Они переступили порог небольшой, но удобно обставленной прихожей. Фон Граффенлауб захлопнул за ними дверь. По звуку, с которым она закрылась, сразу можно было понять, что она сделана не из одного только дерева.

Фицдуэйн почувствовал, что его кто-то держит. С некоторым трудом он высвободился из объятий гигантского растения в кадке, чьи ветви напоминали щупальца осьминога, усеянные колючками. Он уже начинал досадовать на привычку швейцарцев разводить в жилых домах тропические джунгли.

Фон Граффенлауб принялся знакомить его с квартирой: в его манере ощущался спокойный профессионализм опытного торговца недвижимостью. Однако некоторые детали его поведения показывали, что он чувствует себя здесь как дома.

Квартира была обставлена с удобством, граничащим с роскошью, однако в основном мебель была подобрана так, чтобы ее достоинства не бросались в глаза. Единственным исключением была спальня, предназначенная для хозяина: пол здесь устилал толстый белый ковер, в центре стояла королевских размеров кровать с черными шелковыми простынями, а в потолке над ней находилось зеркало.

– Очень уютно, – сказал Фицдуэйн.

Комната, которая прежде, видимо, служила гостиной, была превращена в великолепно оборудованный кабинет. Вдоль одной стены тянулись набитые книгами полки. Другую занимали наглядные пособия. В неглубокой нише, за ширмой, прятался телеэкран; рядом с ним висела затянутая материей доска с картами и схемами, которые удерживались на ней при помощи магнитов. Среди прочих здесь были карты Берна и Швейцарии. Мебель была современной и, судя по ее основательности и продуманному дизайну, далеко не дешевой. К рабочему столу примыкал стол для совещаний – вместе они образовывали букву Т. Стулья из нержавеющей стали и черной кожи представляли собой последнее слово в эргономике: их сиденья и спинки можно было поворачивать и наклонять как угодно, подстраивать на любую высоту, чтобы обеспечить правильную осанку сидящего.

Дверцы стенного шкафа были раскрыты и являли взору полный набор средств деловой коммуникации: здесь стояли еще несколько телеэкранов – один из них для связи с финансовой службой “Рейтере”, – телекс, высокоскоростной факс, мощный радиоприемник, диктофон и фотокопировальное устройство. Под персональный компьютер была выделена особая передвижная тележка.

– Телефон? – спросил Фицдуэйн; о чем-то ведь наверняка забыли. Он вспомнил карикатуру в “Нью-Йоркере”:

“Знаешь, Глебов, умников нигде не любят”.

Фон Граффенлауб нажал спрятанную под столом кнопку. Отодвинулась специальная панель, и под слабое гудение электромотора наружу выехал столик с телефоном, оснащенным всеми мыслимыми вспомогательными устройствами. Адвокат показал на одно из них.

– Это магнитофон для записи разговоров на пленку, – заметил он.

– Очень удобно, – вежливо отозвался Фицдуэйн. Они перешли в кухню. Шкафчики, двухдверный холодильник и огромная морозильная камера ломились от продуктов. В примыкающей к кухне кладовой рядами лежали бесчисленные бутылки с красным вином. Как полагается в Швейцарии, все они были покрыты пылью.

– Белое вино в подвале, – сказал фон Граффенлауб. – Он же служит и бомбоубежищем на случай ядерной войны.

Фицдуэйн чуть не рассмеялся. Он изучал этикетки на бутылках. В большинстве вина были марочные, из самых знаменитых виноградников.

– Бомбоубежище – это уж слишком.

– Обычное дело, – сказал фон Граффенлауб. – Такие бомбоубежища или ходы к ним есть почти во всех швейцарских домах. Без этого в строительстве не обходятся уже много лет.

Экскурсия продолжалась. Ванная блистала чистотой, словно операционная. К биде без марлевой повязки и белого халата и подойти было страшно. Унитаз был оснащен электронным приспособлением для спуска воды. Фицдуэйн потрогал туалетную бумагу: мягкая, как пух. Те, кто обустраивал эту квартиру, не упустили ни одной мелочи.

В гостиной было светло и просторно. Раздвижные стеклянные двери вели на веранду. Полкомнаты занимала ультрасовременная угловая софа. Она была обита мягчайшей кожей – такой мебели Фицдуэйн никогда еще не видел. Он уселся на продолговатый диванный валик и вытянул ноги. Кожа была податливой, теплой на ощупь.

Фон Граффенлауб устроился напротив него в какой-то конструкции из ремней, блоков, кожи и стали – она лишь отдаленно напоминала кресло, но явно казалась адвокату весьма удобной. Он вынул из укромного местечка на полу “дипломат”, положил его на колени и повернул колесики двух цифровых замков. Послышались два мягких щелчка – с таким звуком срабатывают лишь безупречно отлаженные механизмы.

– Это специальный портфель, – сказал он. – Его надо открывать не раньше чем через тридцать секунд после того, как отскочат защелки, иначе будут неприятности. Слезоточивый газ, краска, сирена, пружины в лицо – короче говоря, вам не поздоровится.

– Чья это квартира? – спросил Фицдуэйн.

– Ваша.

Фицдуэйн поднял бровь.

– Недурно.

Фон Граффенлауб негромко рассмеялся. Глубоким, сочным, заразительным смехом. Пускай в изображении Врени он и выглядел безжалостным капиталистом, но Фицдуэйн определенно начинал чувствовать к нему симпатию. Впрочем, симпатия и доверие – вещи разные.

Эрика фон Граффенлауб подтянула к себе колени и раздвинула их. Ее руки вцепились в мокрую от пота простыню. Она на миг закрыла глаза, ожидая, пока его губы и язык приникнут к заветному месту. Сначала она почувствовала тепло его дыхания; потом он легонько коснулся ее клитора кончиком языка. Она ждала, стараясь лежать абсолютно неподвижно, а медленная, невероятно медленная ласка все продолжалась. Ее дыхание постепенно учащалось, но минуты шли, а она лежала почти без движения: о том, что бушевало внутри нее, можно было догадаться лишь по легким случайным судорогам.

Этой игре научил ее он. Он любил дразнить, возбуждать, оттягивать кульминацию. Понемногу физическое наслаждение становилось таким острым, что его невозможно было долее сдерживать, – и на один бесконечно драгоценный миг захлестывало ее целиком, подавляло все остальное, превращаясь в самую суть существования.

Давление его языка слегка усилилось. Теперь он вошел в ритм, известный, пожалуй, только ему и ей. Он стиснул ее груди, теребя пальцами напрягшиеся соски. Вдруг она потеряла контроль над собой. Ее тело выгнулось и сотряслось, она сжала бедрами его голову. Дрожа, она мяла руками его плечи, потом вцепилась в его затылок, стараясь притянуть к себе еще ближе.

– Ну же! – крикнула она. – Сделай мне больно!

Он крепко сжал ее груди, сдавил соски – резкая боль контрастировала с волнами наслаждения, которые прокатывались по всем клеточкам ее тела, будоражили каждое нервное окончание. Она закричала в экстазе, когда наступил оргазм, и закричала снова, когда он выпростался из-под ее ног и грубо, с силой вошел в нее.

Потом, когда все было кончено, она сидела на кровати, скрестив ноги, и смотрела на свое отражение в тонированном зеркале. Она взяла свои груди руками и легонько сжала их. Они были покрыты синяками, болезненно отзывались на прикосновение, но сейчас это было почти приятно.

– Я все думала об этом ирландце, – сказала она.

– Не беспокойся, – ответил человек с золотыми волосами. – Все под контролем.

– Нет, – сказала она. – За всем уследить нельзя. Так не бывает.

– Ты волнуешься? – спросил он, стоя перед ней. Она подумала, как этот человек силен и опасен – он внушал ей почти благоговейное восхищение. Она приподняла на ладонях его половые органы. Яички были тяжелые. Член уже начал набухать снова. Она коснулась его головки языком.

– Нет, – сказала она, – но он такой симпатичный. Я хочу переспать с ним, прежде чем его убьют.

Человек с золотыми волосами улыбнулся.

– Ты просто чудо, Эрика, – сказал он, – настоящая богиня любви.

Она поймала тубами его член.

– Эта квартира принадлежит мне, – сказал фон Граффенлауб. – Я полагаю, что ваше расследование займет немало времени – может быть, несколько недель, а может, и больше. Вам понадобится место для конфиденциальных разговоров, для того, чтобы строить планы и размышлять без помех. Я предлагаю вам жить здесь столько, сколько потребуется. Думаю, это лучше, чем жить в гостинице; к тому же тут имеются все условия для продуктивной работы. В гараже стоит машина, которой вы можете пользоваться, – небольшая “БМВ”. Ну как, согласны?

Фицдуэйн кивнул. Этот кивок еще не означал окончательного согласия, но пока ему не хотелось прерывать адвоката. Он чувствовал, что тот еще не все сказал.

– Отлично, – продолжал фон Граффенлауб. – Если я за что-то берусь, я люблю делать это как следует. – Он улыбнулся. – Тяга к основательности у швейцарцев в крови. – Он похлопал по “дипломату”. – Здесь находится вся информация, которую мне удалось собрать и которая может вам пригодиться. Фотографии, школьные и врачебные отчеты, имена и адреса друзей, мои знакомства в различных правоохранительных службах, рекомендательные письма и деньги.

– Денег не надо, – сказал Фицдуэйн.

– Знаю, – откликнулся фон Граффенлауб. – По сведениям, полученным из моих источников, ваша профессия приносит вам очень неплохой доход и к тому же у вас есть дополнительные ресурсы. Моим осведомителям не удалось определить ни характера, ни размеров денежных поступлений по этой последней статье. Это весьма удивило их, да и меня тоже. Обычно я получаю по таким вопросам исчерпывающую информацию. – В его тоне звучало легкое любопытство.

Фицдуэйн усмехнулся.

– Не только швейцарцы питают недоверие к правительству и любят держать свои дела в секрете. Однако разрешите повторить: мне не нужны ваши деньги – хотя за предложение спасибо.

Фон Граффенлауб чуть покраснел. Разговор шел, конечно же, не о деньгах. Они спорили о том, кто будет задавать тон в расследовании. Ирландец определил свою позицию достаточно ясно: он не собирался плясать под чужую дудку. Да, он согласен на некоторую помощь и даже на сотрудничество, но командовать собой он не позволит. Адвокат не привык попадать в такие ситуации. Фицдуэйн смотрел прямо на него. Взгляд его серо-зеленых глаз был твердым, как сталь. Черт бы его побрал! Фон Граффенлауб неохотно кивнул.

– Я согласен пожить в этой квартире, – промолвил Фицдуэйн. – Не в моих силах отказаться от такого винного погреба. – Его тон был дружеским и умиротворяющим. – Скажите пожалуйста, – добавил он точно невзначай, – ведь здесь установлены скрытые микрофоны? И телефон наверняка прослушивается?

Мягкий голос и спокойная манера ирландца успели убаюкать адвоката. Последние слова собеседника выбили его из колеи и заметно смутили. На мгновенье он лишился дара речи.

– Да, – наконец произнес он.

– Специально для меня? – спросил Фицдуэйн. – Или это просто элемент декора, наподобие комнатных растений?

– Техника была установлена, чтобы прослушивать ваши разговоры. Я отдал это распоряжение еще до того, как собрал все сведения о вас. Я ведь не знал, с кем имею дело.

– Электронщики называют это “периодом накопления данных”, – сказал Фицдуэйн. – А кто здесь обычно живет?

– Я владею этой квартирой уже много лет. Время от времени я прихожу сюда: например, когда хочу побыть один или сделать что-нибудь сугубо конфиденциальное.

– Понятно, – сказал Фицдуэйн. – Что-то вроде мальчишечьего шалаша, только для взрослого.

– Подслушивающие устройства будут сняты немедленно, – сказал фон Граффенлауб. Он подошел к бару и налил виски в два стакана. Затем передал один Фицдуэйну. Тот попробовал. Виски было ирландское – “джеймсон” двенадцатилетней выдержки.

Фицдуэйн подумал, что в свободную минуту надо будет расстрелять растение в прихожей.