Посол Гаррисон Ноубл, заместитель директора Управления Госдепартамента США по борьбе с терроризмом (УБТ), брезгливо бросил на стол только что прочтенный рапорт. Посол был высок и худощав; он во многом походил на знаменитого экономиста, сочинителя и своего бывшего коллегу Джона Кеннета Гэлбрейта. Ноублу было сильно за пятьдесят, в волосах его серебрилась благородная седина, и выглядел он внушительно. Женщины до сих пор находили его привлекательным.

До начала своей карьеры в Госдепартаменте в пятидесятых годах Ноубл, воевавший в Корее летчик-истребитель, имел блестящий послужной список, множество наград – на его счету было одиннадцать сбитых самолетов, что во времена маккартизма и охоты на ведьм послужило веским аргументом в пользу сто назначения – трудно было представить себе человека, питающего меньшие симпатии к коммунизму и вообще ко всему неамериканскому. Посол с грустью подумал о неприятностях, которые, судя по всему, сулил ему этот рапорт, одиноко лежавший на пустой полированной поверхности стола. Он откинулся на спинку вращающегося кожаного стула, слегка накренив его назад, и посмотрел на свою помощницу. Из этого положения ему были хорошо видны ее соблазнительные колени. К счастью, подумал он, его борьба с терроризмом проходит в комфорте и безопасности.

– Казнь огнеметом, – сказал посол. – Какая гадость. Из каких источников этот рапорт?

– Израильтяне купили одного из инструкторов в этом лагере, – сказала помощница. – Правда, они крайне невысокого мнения о нашей службе безопасности и вполне могли наврать с три короба, но ясно одно: сами они воспринимают ситуацию достаточно серьезно.

– До чего же мне надоела эта постоянная полуправда!

– Дипломатия есть дипломатия, – сухо заметила помощница.

Ей было уже под сорок, но она знала себе цену и обладала незаурядной решительностью и целеустремленностью. Она имела на заместителя директора определенные виды и даже не думала этого скрывать; он же, со своей стороны, пока не пришел к однозначному решению. Неафишируемый роман вполне в духе осторожной дипломатии. Хотя Ноубл сильно сомневался, что в Вашингтоне что-нибудь может остаться неафишируемым.

Он вернул стул в первоначальное положение, и теперь стройные ноги помощницы оказались в его поле зрения целиком. Беседа принимала приятную сексуальную окраску.

– Ну и что вы думаете по этому поводу? – Он небрежно кивнул на папку с грифом “совершенно секретно”. Право, смешной способ помечать секретные документы. – Захват самолета?

– Вряд ли. Там проходят подготовку по меньшей мере семьдесят боевиков.

– Может быть, серия захватов?

– Возможно, но маловероятно. Их натаскивают как единое подразделение. Скорее всего, готовится крупномасштабный налет.

– На посольство? – в глубине души он надеялся, что это не так. За последнее время на обеспечение безопасности американских представительств за границей было истрачено более ста миллионов долларов, но он прекрасно знал, что все это только видимость. Очень немногие здания спроектированы на современном уровне защиты, а модернизация старых практически невозможна: мешает персонал, который должен бесперебойно выполнять свои дипломатические и консульские функции. И вообще, при современном уровне вооружений любая защита малоэффективна. Пуленепробиваемые стекла на окнах, специально оборудованные приемные для посетителей, бронированные автомобили – смешно, когда бомба, которую можно спрятать в кармане, способна целиком разнести фасад здания или превратить пассажиров того же самого бронированного автомобиля в кровавое месиво.

– Для посольства группа все же великовата, – сказала помощница. – Обычно в таких случаях принято действовать малыми группами. Провезти в страну семьдесят вооруженных террористов не так просто. Вот вам, кстати, самая большая загадка в этом деле: как они собираются доставить такую команду в нужное место? Есть ведь регистрация в аэропорту, таможня. А эти семьдесят человек – люди далеко не случайные. На многих из них у нас имеются досье.

– Не будь я дипломатом, – сказал Ноубл, – я предложил бы превентивный удар в израильском стиле.

– Бомбардировка Ливии? Вряд ли. Президент никогда на это не пойдет.

– Не говоря уж о политическом скандале, к которому привели бы подобные действия. У наших европейских союзников слишком много интересов в Ливии и арабском мире – они предпочитают мириться с терроризмом, рассматривая его как приемлемую цену за все остальное. В известном смысле их можно понять: терроризм – вечная тема для разговоров, но на самом деле людей погибает не так уж много, да и убытки не особенно большие. Со стратегической точки зрения все это вполне приемлемо.

– Жертвы террористов вряд ли согласятся с вами, – заметила помощница.

Ноубл снова посмотрел на рапорт.

– Насколько я понял, источник относит начало операции на май. – Он улыбнулся. – Нет худа без добра. Я к тому времени уже успею уехать. Если срок указан верно, всю кашу придется расхлебывать вам. Я собираюсь навестить сына в колледже и заодно порыбачить в спокойной обстановке.

Он взмахнул воображаемым спиннингом и мысленно уложил блесну точно в намеченное место. Он почти физически ощутил, как в лицо повеяло легким ветерком, и услышал скрип уключины и слабый всплеск весла, погружаемого в воду, чтобы развернуть лодку.

– А куда вы собираетесь?

– В Ирландию. На запад Ирландии.

– И не боитесь?

– Ничуть. Конечно, Ирландия – один из главных очагов терроризма. Но террористы действуют в основном на севере и исключительно против англичан. Даже на севере иностранцев практически не трогают, а в остальной Ирландии и вовсе спокойно. Это как с Америкой: то, что в Нью-Йорке высокий уровень преступности, вовсе не означает, что к нам вообще опасно приезжать – нет, надо просто держаться подальше от Нью-Йорка.

Какая жалость, что он так скоро уезжает, подумала помощница: ведь сейчас он уже практически на крючке. Ее мягкая, осторожная тактика сделала свое дело, но месяц отпуска может все испортить. Ничего, в ее распоряжении еще три недели, и за это время надо попытаться вытащить рыбку. Она медленно, с отчетливым шелестом юбки, закинула ногу на ногу. Посол быстро поднял глаза.

Отлично. Теперь он полностью сосредоточен на ней.

Иво рассеянно вертел туда-сюда надетый на его правое запястье серебряный браслет, подарок Клауса. Кожа на запястье покраснела, но он не чувствовал боли. Он думал о том человеке, с которым видел Клауса, с которым Клаус ушел и который, возможно, убил его.

За эти последние дни, надеясь узнать что-нибудь о человеке с золотыми волосами, он поговорил со всеми, кто хоть немного был знаком с Клаусом. Но все оказалось бесполезно.

Теперь он сидел на центральном вокзале и ждал паренька по кличке “Обезьяна”, который должен был приехать из Цюриха. Обезьяна занимался тем же, чем и Клаус; иногда, по желанию заказчика, они работали вдвоем. Кроме талантов, которые он демонстрировал в постели, Обезьяна обладал еще одной уникальной способностью: он с необычайной легкостью запоминал любые цифры. Клаус говорил, что у него не голова, а телефонный справочник. Со временем хранящиеся в этом справочнике номера машин их общих клиентов могли превратиться в настоящую золотую жилу: ведь когда-нибудь возраст заставит их бросить свою беспокойную профессию и заняться ненавязчивым шантажом. Иво не мог представить себя в таком возрасте.

Самый большой минус Обезьяны заключался в том, что он был не просто туп: он был туп, упрям, да к тому же еще и любил приврать. Если неправильно начать разговор, он может упереться и ничего не скажет, даже если знает. А если не знает, то может сделать вид, что знает, а это еще хуже. Надо найти средство развязать Обезьяне язык, подумал Иво. Он не любил насилия и плохо умел драться, но ради того, чтобы найти убийцу Клауса, готов был пойти на все. Он наконец оставил браслет в покое и сунул руку в карман. Там, в куске замши, лежала аккуратно свернутая мотоциклетная цепь длиной в полметра. Если что, Обезьяне придется всю жизнь ходить со шрамами. Он наверняка испугается такой перспективы, ведь смазливая физиономия – главный его капитал.

Люди старались подальше обойти этого оборванца, сидящего на полу со скрещенными ногами. Он был грязен, и от него воняло. Но сам он этого не замечал. Мысленно он представил себя странствующим рыцарем в сияющих доспехах, борцом за справедливость. Он победит и со славой вернется в Камелот. Сэр Иво. Неплохо звучит.

Сначала она не открывала глаз; голова у нее раскалывалась, к горлу подступала тошнота. Ее лба и щек коснулось что-то влажное и прохладное. Стало немного легче, но ненадолго. Ничего не помня и плохо соображая, она тем не менее удивилась своему неудобному положению. Она должна была бы лежать в постели, но попытка пошевелиться ни к чему не привела, да и по остальным ощущениям на постель это было не похоже.

Ее захлестнула волна страха. Она попыталась убедить себя, что это сон, но ее сознание ясно говорило, что это не так. Изо всех сил она старалась взять себя в руки. В конце концов пришлось смириться с тем, чему она поначалу отказывалась верить как невозможному: вся она – руки, ноги, тело – крепко привязана к стулу с высокой спинкой и раздета догола.

Влажное полотенце отняли от ее лица. Она надеялась ощутить его освежающую прохладу на шее, но вместо этого горло обхватило что-то твердое и холодное. Раздался легкий скрип, и это “что-то” стиснуло шею еще туже. Дышать стало заметно труднее. Эта жесткая, холодная штука напоминала металлический воротник.

Ее охватила паника. Несколько раз она судорожно сглотнула, но усилием воли взяла себя в руки, убедившись, что пока еще может дышать. Она попыталась заговорить, но не смогла вымолвить ни слова. Рот ее был заклеен широким хирургическим пластырем. Она чувствовала специфический медицинский запах. Этот запах ассоциировался с больницей, доброй сиделкой, облегчением боли, и на мгновение она снова поверила в то, во что уже не могла верить. Но это мгновение миновало, и все существо ее затопил леденящий ужас. Ее тело забилось в панических конвульсиях, но вскоре обмякло. Крепко стянутые жгуты не подались ни на миллиметр. Сопротивление было бесполезно. Медленно, неохотно она открыла глаза.

Кадар – она знала его под другим именем – сидел перед ней, развалившись в кресле от Чарльза Эймса. Его вытянутые ноги покоились на удобной подставке. В руках он держал широкий, сужающийся кверху бокал с коньяком. Он поднял его, слегка качнул, осторожно втянул носом пары напитка и зажмурился, наслаждаясь ароматом. Потом медленно поднес бокал ко рту, пригубил золотистую жидкость и снова уютно устроил его в ладонях. На нем были черная, шелковая, расстегнутая на груди рубашка и белые мягкие брюки. Он был бос. От него веяло покоем и умиротворением – ни дать ни взять хозяин дома, наслаждающийся досугом. Глаза его блестели от удовольствия.

– Я думаю, – заговорил он, – тебя интересует, где ты и что с тобой происходит. Ты, наверное, пытаешься освежить в своей памяти недавние события. Кивни, если я прав.

Она смотрела на него, широко раскрыв глаза над белой полосой пластыря. Большие и взволнованные, они были прекрасны. Шли секунды; затем она кивнула.

– Мы занимались любовью, – сказал он. – Если быть точным, недавно мы закончили довольно энергичный раунд в позе “шестьдесят девять” с небольшими вариациями – припоминаешь? Ты была очень хороша, я бы даже сказал, великолепна. Но, в конце концов, ты всегда славилась своим чувственным талантом, а я, должен сказать без ложной скромности, очень неплохой учитель. Ты согласна?

Она кивнула, на этот раз поспешно, стараясь угодить. Это всего лишь экзотическая сексуальная игра, и на самом деле он не сделает ей ничего плохого. Она старалась заставить себя поверить в это. Она слышала, как колотится ее сердце.

– Извини за кляп, – продолжал он, – но швейцарцы терпеть не могут шума. Сейчас я расскажу тебе, как впервые узнал об этом. Ох, и удивился же я – можешь себе представить!

Это случилось вскоре после моего первого приезда в Берн. Это было очень давно, моя радость: тогда ты была еще пухленькой розовощекой девочкой. Однажды, около полуночи, я по наивности решил принять ванну. Причиной этому послужил, насколько мне помнится, очаровательный молодой турок, официант из ресторана “Мевенлик”, хотя я могу и ошибаться.

Как бы там ни было, я ублажал мыльной губкой свой натруженный пение, распевая во все горло “Песню волжских рыбаков”, и вдруг раздался звонок в дверь. Поначалу я решил не обращать на это внимания: что может быть неприятней, чем вылезать из теплой ванны, едва успев в нее забраться, – но в дверь продолжали трезвонить. Я выругался на нескольких языках и пошлепал открывать. Но, Боже милосердный! На пороге стоял отнюдь не мой очаровательный официант, сгорающий от страсти, а парочка учтивых бернских полицейских.

Некие неизвестные мне соседи, обуреваемые гражданским долгом и явной нелюбовью к русским народным песням, позвонили в полицию. И вежливые полисмены, к моему ужасу, удивлению и смущению, сообщили мне абсолютно неправдоподобную новость: оказывается, у них есть закон или какое-то постановление, категорически запрещающее принимать ванну или душ, или пользоваться стиральной машиной, или производить иные действия, способные своим шумом потревожить мирных жителей Берна, с десяти вечера до восьми утра. Вот так. А сейчас – два часа ночи, и мне пришлось заклеить тебе рот, чтобы ты не визжала и не нарушала закон.

Кадар осушил бокал. Затем снова наполнил его из хрустального графина, стоявшего на низком стеклянном столике. Рядом с графином была ванночка из нержавеющей стали, а в ней – мокрое сложенное полотенце.

– Теперь два слова о том, что произошло после наших сексуальных забав. Ты уснула; я тоже немного подремал; потом аккуратно стукнул тебя в особую точку на затылке, чтобы ты потеряла сознание. Это, если тебе интересно знать, прием из индийской борьбы, которая называется “каларипаит”. Затем я устроился в этом кресле, выпил немного коньяку и, ожидая, когда ты придешь в себя, прочитал пару сонетов Шекспира. Твой обморок немного затянулся, и поскольку у меня не нашлось ароматической соли, столь любимой благовоспитанными леди в более цивилизованные времена, я попросту освежил твое пылающее чело влажным полотенцем. Как видишь, этого оказалось достаточно.

Ты можешь спросить, зачем я все это сделал. Этот вопрос написан на твоем лице. Что ж, моя дорогая, я отвечу: причиной всему дисциплина. Ты сделала то, чего не должна была делать, – пусть из самых лучших побуждений, но это не имеет значения. Ты все равно должна быть наказана.

Я хочу, чтобы ты взглянула на ситуацию с моей точки зрения. Ты, похоже, думаешь, что наша маленькая группа в Швейцарии – главное дело моей жизни, и не понимаешь, что у меня масса таких групп, разбросанных по всему миру, – в Европе, в Америке, на Ближнем Востоке. И если я хочу контролировать свое дело – не забывай, что я часто бываю в отъездах, – то без жесткой дисциплины мне не обойтись. Дисциплина – это основа моего интернационального бизнеса, а подтачивать основы я никому не позволю.

Я выработал собственный стиль менеджмента, собственную стратегию и тактику, еще когда учился в Гарварде. Мне помогло в этом изучение стиля работы крупных компаний, производителей моющих средств, – таких, как “Проктер энд Гэмбл” и “Юниливер”. Для каждой области рынка у них имеется своя продукция. И я подумал, что такая стратегия вполне годится, чтобы использовать в коммерческих целях поднимающуюся волну терроризма: всю эту ненависть, глупость, идеализм и страсть к разрушению надо разумно классифицировать и использовать, так сказать, по назначению. И я решил действовать точно так же, как “Проктер энд Гэмбл”; только роль стирального порошка выполняют у меня террористические группы. Каждая маленькая группка фанатиков обслуживает свою маленькую область рынка. У каждой группки свои правила, свои идеалы, свои клятвы и ритуалы, которые кажутся ее членам жизненно важными, но цель всего этого одна – приносить мне прибыль.

Я ищу только выгоды. Мне плевать на права палестинцев и автономию басков; я не жажду эпатировать швейцарский истэблишмент. Меня интересуют только деньги, которые можно снова вложить в дело и получить еще больше, и так без конца.

Он замолчал и поднял перед собой хрустальный бокал. Слегка покачивая его, он сосредоточенно наблюдал, как искрится на свету ароматная золотистая жидкость. Наконец он снова перевел взгляд на обнаженную девушку.

– Вначале вам было приказано незаметно наблюдать за ирландцем и сообщать о его перемещениях. Потом, когда он, видимо, почувствовал, что за ним следят, вам было приказано следовать за ним еще более осторожно и на таком расстоянии, чтобы он вас ни в коем случае не заметил. Вам было приказано делать это и только это, ничего больше! – Голос его почти сорвался на крик. Но он тотчас же понизил его и спокойно продолжал: – Дорогая моя, я несколько увлекся и забыл, который час. Мне не хотелось бы беспокоить мирный сон жителей Берна. К тому же, кричать в присутствии дамы просто неприлично, так что извини.

Я не терплю нарушений дисциплины. Кстати, может быть, именно поэтому я и решил обосноваться в Швейцарии. Помимо всего прочего, здешнее общество на редкость дисциплинированно. Отсутствие порядка всегда возмущает меня, а нарушение четких инструкций – тем более. В вашем случае нарушение было особенно вопиющим. Я хочу, чтобы ты все поняла. Я возвращаюсь из важной деловой поездки и обнаруживаю, что вы с этим кретином Пьером – заметь, по собственной инициативе – решили превысить данные вам полномочия и убить ирландца просто потому, что на мосту Кирхенфельд он показался вам одиноким и беззащитным. И даже это, к вашему разочарованию, вам не удалось.

Он удрученно покачал головой.

– Члены моей организации так себя не ведут. Пьеру повезло, что его убили раньше, чем я успел до него добраться. Неужели ты до сих пор не поняла, что бывает за неподчинение приказу? Неужели так скоро забыла урок Клауса Миндера, этого чересчур разговорчивого паренька? Ведь то, как он умер, должно было надолго отбить у вас охоту нарушать приказы. – В голову ему пришла неожиданная мысль. – А может, затеяв нападение на ирландца, вы надеялись выслужиться передо мной?

На мгновение их взгляды встретились. Она отвела глаза. Они действительно думали, что если устранить эту неожиданную помеху его планам, он будет доволен. На самом деле, именно воспоминание о страшном ритуальном убийстве Миндера и подтолкнуло их к действию. Но теперь уже поздно; теперь все пропало. Она старалась не вникать в смысл его слов. Она смотрела в пол прямо перед собой и старалась не слушать. Ее одолел новый приступ страха; она задергалась, тщетно пытаясь освободиться, и вдруг заметила, что ковер под ее стулом прикрыт толстой пластиковой пленкой. Это очередное свидетельство предусмотрительности Кадара повергло ее в состояние леденящего ужаса. Она забилась в отчаянных конвульсиях. Она поняла, что через несколько минут ей предстоит умереть. Неясным оставалось только одно: как именно это произойдет.

– Вся беда в том, моя дорогая, – заговорил Кадар, – что ты не видишь картины в целом. Фицдуэйн сам не знает, чего ищет. У него своего рода климактерическая истерия, осложненная тем, что он случайно нашел этого юнца, фон Граффенлауба. Он не успеет узнать ничего существенного. А когда мы нанесем удар, будет уже поздно. У него не хватит времени, чтобы понять мою игру. Он ничего не знает и не чувствует связи между событиями. Он не игрок, он зритель – и таковым останется, если конечно, не свалять дурака и насильно не втянуть его в то, о чем он и не подозревает.

Я просто хотел, пользуясь разными источниками, контролировать действия Фицдуэйна, ни в коем случае не давая ему понять, будто он что-то нащупал. Но, согласись, ваше неудачное покушение только добавило ему уверенности в том, что он на верном пути. А если бы оно удалось, было бы еще хуже. Вы привлекли бы внимание всего мира к тому, что в ближайшие несколько недель не должно привлекать к себе внимания.

Кадар закурил тонкую сигару и выпустил шесть аккуратных колечек дыма. Он умел многое делать блестяще; природа одарила его прекрасными способностями.

– Эстер, – сказал он, – дорогая моя, я очень рад, что мне удалось поговорить с тобой о делах. Командир, знаешь ли, всегда одинок. Редко выдастся возможность объяснить, что и как, тому, кто способен понять. Но ты ведь поняла, не так ли?

Он не стал дожидаться ее утвердительного кивка. Посмотрел на часы, потом на нее.

– Пора, – сказал он. – Настало время главного события. Я расскажу, что тебя ждет; пусть это будет своего рода данью нашей прежней близости. Я постараюсь ничего не пропустить. Не хочу лишать тебя подробностей: они довольно интересны, и к тому же, этот способ казни имеет богатую историю. Моя дорогая Эстер, тебя ждет гаррота. Говорят, это орудие было в свое время популярно в Испании. Надеюсь, я все настроил правильно, хотя, как известно, критерий истины – практика, а приспособление, надо сказать, не такое уж простое. Ты первая попробуешь, как оно работает. Надеюсь, все пройдет хорошо.

Принцип работы таков: позади металлического воротника на твоей шее находится обыкновенный винтовой механизм, соединенный с полукруглой пластинкой. Вращение винта по часовой стрелке с помощью специального рычажка заставляет пластинку давить на шею; при этом передняя часть воротника затрудняет дыхание, а затем расплющивает гортань. Винт можно вращать быстро или, напротив, очень медленно – это зависит от личных пристрастий. Результат, по словам специалистов, похож на результат обычного удушения: лицо синеет, язык распухает и вываливается наружу, и в конце концов ты умираешь. Кстати, если продолжать вращать винт и дальше, то задняя пластина в конце концов сломает тебе шею. Но к тому времени ты будешь уже мертва или, по крайней мере, потеряешь сознание, так что заключительная стадия пройдет уже как бы без тебя. Жаль, но тут уж ничего не поделаешь.

Кадар встал из кресла, потянулся и зевнул. Он погладил ее по голове и зашел за спину.

– Прежде всего дисциплина, дорогая моя, она – основа основ.

Он начал вращать винт.