Мы отправляемся. — Первый привал. — Река Андаловка. — Большой лес. — Приготовление обеда. — Ночное купание. — Странное поведение Кучума. — Первый ночлег.

Накануне вечером только я и Виктор легли спать пораньше, как было условлено. Татьяна с Ольгой и Леонидом еще долго сидели на лавочке перед нашим домом. Он им что-то рассказывал, а они смеялись и вообще вели себя так, словно завтра был самый обычный день, а не начало похода.

В шесть пятнадцать утра я крикнул Татьяне, которая спала в мезонине, или, проще сказать, в чердачной комнатке, чтобы она живей собиралась. В шесть сорок пять мы с Виктором, одетые по-походному — в джинсах и штормовках, с рюкзаками за спиной, уже стояли у дома капитана. Он еще завтракал. Пришлось подождать.

В семь двадцать вышли на улицу капитан и заспанный Женька. Еще через пятнадцать минут к нам присоединилась Танька. Не хватало лишь Ольги. Капитан послал меня поторопить ее со сборами.

Оказалось, она еще спала! Я принялся стучать в окна. В доме поднялась суматоха. Крикнув Ольге, чтобы она поторапливалась, я вернулся к ребятам. Подождали еще немного. Ольги не было видно. Тогда мы все пошли к ее дому. Она, видите ли, только еще начинала завтракать. Кофе с булочками! Ну как тут было не разозлиться? Весь график похода нарушался. Говорил я, что не нужно девчонок в поход брать!

Из-за всей этой кутерьмы мы вышли только в половине девятого. Деревня уже давно проснулась. Горланили запоздавшие петухи, у ворот лениво потягивались собаки. Мы свернули в прогон и по нему загуменками вышли к полям. Впереди нас медленно шло большое стадо породистых черно-белых телят. Колхозный пастух дядя Петя в сером, выгоревшем от солнца плаще, с длинным кнутом и транзисторным приемником, который висел у него на груди, неторопливо шел позади стада. Далеко в поле тарахтел колесный трактор «Беларусь». Прохладный утренний ветерок овевал наши лица, принося с полей запах только что скошенного клевера.

На всем переходе от деревни до леса Клинок ничего особенного не случилось, если не считать того, что почти у самой деревни на ржаном убранном поле мы вспугнули большую стаю серых куропаток. Они взлетели с треском и шумом и так неожиданно, что я даже вздрогнул. Увязавшийся с нами Кучум помчался было за куропатками, но тотчас вернулся, потому что был умным псом и слушался Виктора. Он, видимо, решил, что мы идем на охоту, и весело бежал впереди, то и дело оглядываясь, словно проверяя, не сбились ли мы с пути.

Шли мы медленнее, чем хотелось, и часто останавливались. То у кого-то развязался шнурок, то нужно было укоротить или удлинить лямки у рюкзака, то еще что-нибудь. Первый привал пришлось сделать всего километрах в трех от нашей деревни, потому что Женька и наши девчонки устали. Вот здесь-то и произошел тот случай с тетрадкой, после которого мне пришлось вести дневник экспедиции самому. Но об этом я уже говорил, повторяться не стоит.

Лес Клинок, к которому мы подошли, начинается с низкого кустарника, потом его сменяют молодые березки и осинки. И чем дальше, тем они делаются все выше и выше. Через полкилометра тебя уже окружает настоящий смешанный лес. Здешние места были нам хорошо знакомы по грибным походам, поэтому мы не стали отвлекаться от основного нашего маршрута для их исследования.

Отдыхая на небольшом десятиминутном привале, мы ели пирожки с яблоками, чтобы поскорей от них избавиться, как от лишнего груза. Виктор разлил по всем кружкам большую бутыль молока, которую дала ему в дорогу бабушка. Бутыль мы поставили у дороги, на видном месте. Не тащить же ее с собой. А кому-то она еще может пригодиться.

Облегчив наши рюкзаки от «ненужного груза», навязанного заботливыми мамами и бабушками, мы зашагали веселее. К одиннадцати часам вышли к реке Андаловке. Река эта течет с востока на запад. Местами она такая узенькая, что ее можно перепрыгнуть, если разбежаться как следует. Зато в других местах река разливается в целые озерки, заросшие камышом и осокой. Там, где река узкая, берега у нее крутые, и растет на них красивый сосновый лес. А в низинах, где река превращается в цепь небольших озер, берега низкие, луговые. И лес тут отходит далеко от реки, уступая место ольховым зарослям и маленьким островкам берез и осинок.

Дорога на деревню Никулкино спускается к Андаловке по небольшому овражку. На другом берегу она круто поднимается вверх. Берега здесь песчаные, высокие, и вокруг стоит светлый сосновый бор. Место очень красивое. И удобное для жилья. Недаром именно здесь, на берегах Андаловки, во время войны были вырыты землянки, в которых жители ближайших деревень прятались от фашистов. Об этом рассказывал мне дедушка.

Перейдя вброд Андаловку, мы снова обулись и пошли дальше. Ольга сказала, что идти все время по дороге неинтересно. Это, мол, и на путешествие не похоже. Тогда капитан предложил еще раз изменить маршрут: свернуть вправо и, пройдя вдоль Андаловки, выяснить, где она берет свое начало.

— Тогда нам еще два дня понадобится! — сказал Виктор. — Андаловка из болот вытекает. До них надо километров тридцать идти.

— Тогда давайте просто в Большой лес зайдем, это же не слишком далеко, — предложила Татьяна.

Все с радостью согласились. В Большом лесу, начинавшемся в этих местах, никто из нас еще не был. Лес этот тянется на десятки километров, и в нем, говорят, даже медведи водятся.

Виктор тут же начал рассказывать, как недавно широковские женщины, собирая малину, наткнулись на медведя. Но я постарался отвлечь его от этой темы, чтобы девчонки не напугались и не отговорили капитана от принятого решения. Я сказал:

— А правда, что в Большом лесу есть болото с высокой горой посередине?

— Правда. И болото есть, и гора. Остров называется. Она точно, как остров, посреди болота стоит. А на болоте клюквы видимо-невидимо!

Всем захотелось посмотреть на этот сухопутный остров и своими глазами увидеть, как растет клюква.

Теперь мы шли не группой, а один за другим по узкой лесной тропинке. Впереди капитан в желтой соломенной шляпе, за ним я, за мной Татьяна, потом Ольга, Женька и Виктор, который сам почему-то выбрал для себя место замыкающего. Видно, боялся, что кто-нибудь незаметно отстанет и заблудится.

У меня и у Виктора в руках были складные бамбуковые удочки, у остальных просто палки, которые мы вырезали, как только вошли в лес. Этим делом командовал Виктор. Оказывается, в лесу всегда можно вырезать подходящую палку, не нанося ему при этом никакого вреда. Для палок годятся пасынки у ствола дерева или одно из многочисленных ответвлений в порослевой березовой чаще, в кустах орешника, а в еловом лесу — засохшие, обреченные на гибель деревца, заглушенные более сильными и высокими.

— Никогда не надо срезать лучшие, прямо стоящие стволики деревьев главной породы, — сказал нам Виктор.

Он в этих вопросах здорово разбирается. «Бонитет», «древостой», «выдел» — многие из этих лесоводческих терминов я впервые от него услышал. О многом даже и не подозревал, хотя всегда думал, что знаю лес. Вот, например, какая разница между подростом и подлеском? И то и другое низкорослое, мелкое, растет «под» лесом. Но это не одно и то же. Подрост — это, оказывается, молодая поросль главной лесообразующей породы, а подлеском могут быть самые разные кустарники: бересклет, орешник, черемуха.

Виктор в этих делах силен. Недаром он сын лесника! Да и собирается дальше лесную науку изучать. Может быть, даже в лесную академию поступит. Потом все чаще стали попадаться старые, замшелые ели с подтеками смолы на коре. Мы то и дело наклонялись, чтобы сорвать и отправить в рот красные ягоды костяники или черные ягоды черники.

Через некоторое время местность начала подниматься, и опять нас обступили высокие сосны. Кучум все время носился впереди. Неожиданно он залаял, да так звонко, с таким азартом, что мы подумали: уж не медведя ли он там увидел?

— По белке лает! — уверенно сказал Виктор. Мы сбросили рюкзаки и побежали в ту сторону, где заливался лаем и прыгал на ствол дерева, царапая его ногтями, бесстрашный Кучум. Заметив нас, он стал лаять еще громче, еще азартнее. А потом вдруг помчался по лесу от одного дерева к другому, не переставая лаять и прыгать.

— Спугнули! — сказал Виктор. — Надо было осторожнее подходить, бесшумно.

Он повел нас к сосне, вокруг которой бесновался теперь Кучум, окольным путем, сзади. Мы шли осторожно, стараясь не наступать на сухие ветки. Шагах в тридцати от сосны Виктор остановился и молча протянул руку, указывая на одну из толстых ветвей дерева. Там, испуганно сжавшись в комочек, сидела и смотрела на прыгающую внизу собаку рыженькая белочка. Она совсем не замечала нас. Все ее внимание было сосредоточено на собаке.

Виктор стукнул палкой по стволу дерева, и белка стремительно пробежала по суку, на котором сидела, почти до самого его окончания, птицей перелетела на соседнее дерево, а потом, с ветки на ветку, все дальше и дальше в глубь леса. Кучум с лаем помчался вслед за ней. Мы же вернулись к своим рюкзакам. Но тут Татьяна подняла крик:

— Куда девался мой рюкзак? Кто видел?

Мы переглянулись. У всех рюкзаки были, а у Татьяны пропал.

— Ты где его бросила? — строго спросил я, зная, что она растеряха.

— Вот тут… — неуверенно повела она руками вокруг себя. Но рюкзака нигде не было. Мы снова сняли и сложили свои рюкзаки и пошли отыскивать Татьянин. Он лежал метрах в ста от того места! Она скинула его с плеч на бегу и сразу же о нем забыла, поспешив к белке. На месте капитана я бы наказал ее дежурством вне очереди или еще как-нибудь. Но Леонид ничего ей не сделал, даже не побранил.

После этого происшествия мы снова двинулись вдоль реки Андаловки по узкой лесной тропинке. По моим расчетам, мы ушли от дома километров на десять. С непривычки ныли плечи и ноги. Хотелось сбросить тяжелый рюкзак, упасть на ковер порыжевшей сухой хвои и лежать не двигаясь. Первой не выдержала Татьяна.

— Ой, не могу больше! — застонала она и сделала как раз то, чего всем хотелось: сбросила с плеч лямки рюкзака и повалилась на землю. Мы тут же последовали ее примеру.

Несколько минут мы лежали молча кто где свалился. Потом начали перебрасываться короткими, ничего не значащими фразами. Капитан сказал, что до вечера еще далеко. Татьяна заявила, что никуда дальше не пойдет. Женька, который почти всю дорогу молчал, вдруг вспомнил, что пора обедать. И тут всем сразу захотелось есть.

Наш капитан объявил большой обеденный привал. Я посмотрел на часы. Было ровно половина второго. Достав тетрадь, я приготовился кое-что записать в дневник, пока другие будут собирать хворост, разводить костер и готовить еду.

— А ты почему не работаешь? — тут же накинулась на меня Татьяна. — Ишь барин какой!

Как будто вести дневник так уж легко! Но все-таки мне пришлось спрятать тетрадь и пойти с котелком и чайником за водой.

Спуск к реке был крутой, хотя и невысокий. Я нарочно делал пятками углубления в мягком, покрытом хвоинками скате берега, чтобы на обратном пути было удобнее подниматься. Узкая Андаловка как раз в этом месте образует широкую заводь. С нашей стороны у берега росли кувшинки, а с противоположной — осока. Где-то в траве встревоженно крякала утка. Над круглыми листьями кувшинок резвились голубые стрекозы. По гладкой воде бегали длинноногие пауки. Знакомая речная обстановка. И вдруг я подумал, что здесь вполне можно бы поудить. Место подходящее, а рыболовы про него не знают…

Быстро зачерпнув воды в котелок и наполнив до краев чайник, я вернулся, схватил удочку и опять спустился к реке. Не успел я насадить червяка, как наверху, в лагере, поднялся шум. Спорили капитан и Виктор. Потом к ним присоединилась Татьяна. Но я не стал вслушиваться. У меня клевало! Едва я забросил, как поплавок тотчас повело в сторону. Я подсек, и на леске заходила, задергалась какая-то рыба. Это оказался красавец окунь сантиметров на пятнадцать. Я снял его с крючка и тут же опять забросил удочку. И снова поклевка. Вот что значит край непуганых рыб! Разве в населенных местах может быть такая успешная ловля?

Я вытащил уже третьего окуня, когда недалеко от меня с охапкой сучьев в руках спустился к реке рассерженный Виктор.

— Не понимает ничего, а туда же, командует! — ворчал он, даже не посмотрев в мою сторону.

— Ты чего, Вить? — спросил я. — Бери удочку, клюет здорово!

— А костер кто будет разводить?

Я почувствовал себя виноватым. Нечестно ловить рыбу, когда другие работают.

Я положил удочку и подошел к Виктору. Он уже приготовил из тонких сухих прутиков маленький шалашик, положил внутрь его клочок газеты и теперь обкладывал это сооружение сухими сучками потолще. Потом он поднес спичку к бумаге, и огонь сразу же принялся, охватив крупные сучья.

— Что у вас там стряслось? — спросил я, вбивая рогульки по обеим сторонам от костра, чтобы можно было подвесить котел и чайник.

— Да ну их! — в сердцах сказал Виктор. — Костер не умеют развести. А туда же, спорят…

Оказалось, что капитан и Татьяна не придумали ничего лучше, как развести костер прямо на толстом слое сухих прошлогодних хвоинок, посреди соснового леса! Ведь огонь по такой подстилке легко может распространиться во все стороны. И даже канавка, которую собирался выкопать вокруг костра Леонид, в таких условиях не предохранила бы от лесного пожара. Виктор правильно сделал, выбрав место для костра на берегу реки, на прибрежном песке. Здесь даже в сухое время костер будет безопасен.

Через некоторое время к костру перебрались все члены экспедиции со своими рюкзаками. Наверху в гордом одиночестве остался только наш капитан. Но и тот скоро спустился. Девчонки принялись чистить картошку, Женька усердно таскал сучья для топлива, и когда все наладилось, мы с Виктором снова взялись за удочки, потому что Оля, увидев моих окуней, заявила, что на обед у нас обязательно будет уха и что неплохо бы еще наловить рыбы.

Окуни брали хорошо, но клев быстро кончился. То ли стайка окуней ушла в другое место, то ли их вообще было здесь всего несколько штук. Больше мы поймать ничего не смогли. Упрямый Виктор остался поджидать окуней на том же самом месте, а я пошел вверх по Андаловке, надеясь отыскать другое подходящее для ловли местечко.

Берег постепенно понижался, лес уходил в сторону, а у самой реки росли теперь только ивовые кусты и осока. В одном месте среди травяных зарослей обнажилась узкая песчаная полоска. Она отделяла от реки небольшую мелководную заводинку. В душной и неподвижной воде у самой ее поверхности застыла стайка мальков. Странно было видеть их такими неподвижными. Ведь обычно мальки играют и суетятся, как всякая на свете мелюзга. А эти словно дремали в стоячей воде. Я обрадовался. Их без труда можно было поймать даже без сачка, просто кепкой. Отличная будет наживка для окуней! Я уже сдернул с головы свою легкую парусиновую кепку, но вдруг сообразил, почему мальки были такими сонными. Они задыхаются. Им не хватает кислорода в этой стоячей воде, в этой заводинке, из которой нет выхода. Весной, по высокой воде, во время нереста взрослые рыбы отложили икру на траве, а потом вода сошла и появившиеся из икринок мальки оказались в ловушке.

Песчаная полоска, отделявшая заводинку от реки, была шириной около метра. Я отложил удочку и руками стал быстро прокапывать в мокром песке канал, чтобы соединить обмелевшую заводь с главным руслом. Через пять минут по каналу побежала вода. Я разулся, залез в эту теплую, застоявшуюся лужу и начал выгонять из нее мальков. Течение подхватило их, и вся стайка сразу же исчезла в чистой, прохладной воде Андаловки.

Только тут я вспомнил, что собирался ловить окуней на этих мальков! Ну ничего, пусть растут. А окуней я и на обыкновенных червей наловить сумею. Так оно и получилось. Вместе с Виктором мы поймали в общей сложности девять вполне приличных окуней. Как раз на уху. А к этому времени и вода в котле закипела. Мы быстро, в четыре руки почистили свой улов и отдали его нашей поварихе-завхозу. А она, помыв, тут же опустила окуней в кипящую воду.

Есть очень хотелось, поэтому каждый из нас норовил зачерпнуть из котла ложкой под предлогом дегустации. А Ольга прогоняла нас прочь.

— Имейте же терпение! Не мешайте! — сердилась она.

Наконец, уха была готова. Наша первая походная уха! Сегодня все было первым: и ловля, и костер, и уха… Мы отнесли на палке котел с дымящейся ухой в сторону от костра, расположились вокруг него, взяли по куску хлеба и начали есть. Что это была за уха! Дома никогда такой не получится. Ведь она сварена из только что пойманной рыбы. Да к тому же на костре, на вольном воздухе. Вкуснотища! Вот тут-то все и поняли, почему я настаивал на деревянных, а не металлических ложках: ими можно есть, не обжигаясь, даже самое горячее варево.

После ухи мы пили чай с конфетами и холодными пирожками с вареньем. Пирожки измялись, варенье из них капало, но все равно было замечательно вкусно. Бабушки наши все-таки правильно сделали, что заставили нас взять с собой это дополнительное, сверх нормы, питание.

Наевшись, мы поднялись на сухой и высокий берег, где легли отдыхать под соснами, расстелив на колючей хвое одеяла. Потом, разморенные и усталые, кое-как помыли посуду, сложили вещи в рюкзаки и по команде капитана снова пошли вдоль Андаловки. Но уже через километр нам встретился такой тихий и глубокий омуток, с такими красивыми соснами на крутом берегу, что мы с Виктором уговорили всех разбить здесь бивак. Никто не возражал. Девчонки сразу же расстелили свои одеяла и легли. Усталость и в самом деле давала о себе знать. Видно, мы неправильно рассчитали, по скольку километров идти: в первой половине дня прошли слишком много, пообедали поздно и чересчур плотно. Неудивительно, что нас всех так разморило.

Между тем дело шло к вечеру. Мы снова развели костер у реки, согрели чаю и потом долго сидели возле огня, закутавшись в одеяла. За Андаловкой на заливных лугах скрипуче кричал дергач-коростель, в небе неподвижно застыли высокие розовые облачка, освещенные последними лучами уходящего солнца. В лесу было тихо-тихо и от этого даже немного тревожно. Казалось, кто-то подсматривает за нами из-за кустов и деревьев.

Мы теснее сдвинулись у костра. Темнота в лесу сгущалась. Над лесом с жалобным криком пролетела какая-то птица. И вдруг Ольга замогильным голосом начала декламировать:

— «Жабу, тридцать лет проспавшую, страшный яд в себя впитавшую, желчь козла, глаза мышиные…»

Она тряхнула головой, и ее черные волосы упали на лицо. Она сгорбилась, приблизившись к огню. Из-под волос сверкали глаза, уставившиеся на что-то невидимое для нас всех… Настоящая колдунья! Пока я пытался вспомнить, из какого произведения эти строчки, трусиха Татьяна не выдержала:

— Оленька, перестань! Я боюсь… — притворно, но в глубине души и на самом деле испугавшись, попросила она. Ольга рассмеялась, откинула волосы с лица и опять стала самой обыкновенной девчонкой.

Все оживились, наперебой стали рассказывать разные страшные истории. А я все смотрел на Олю, как будто в первый раз ее видел. Заметив мой взгляд, Оля усмехнулась. И опять начала декламировать. И снова все замолчали. На этот раз она читала стихи Есенина. Про то, как у собаки утопили щенков. Одна строчка мне особенно запомнилась: «…и так долго, долго дрожала воды незамерзшей гладь». Когда Оля произнесла эти слова, у меня в глазах защипало. Пришлось спешно заняться костром. Я подбросил в него сучьев, наклонился и сбоку стал дуть на огонь. И конечно, наглотался дыма и закашлялся. Теперь у меня были все основания вытереть платком слезы.

— У тебя, Оленька, талант! — сказал капитан и тут же заговорил с Татьяной о чем-то другом. А я возмутился. Разве можно говорить о таланте, причем настоящем, так равнодушно? Ничего наш капитан не понял, ничего не почувствовал. И нисколечко ему не жалко ни щенков, ни собаки. А у меня все внутри сжалось. Уж очень здорово прочитала Оля это стихотворение. Просто удивительно, как это я раньше ничего особенного в ней не замечал? Девчонка и девчонка. А она вон, оказывается, какая…

Вот сидит Оля у костра, с темными, спадающими на плечи волосами, и смотрит на огонь. И в глазах у нее отблеск костра. Или это они сами по себе так светятся? Я где-то читал, что у талантливых людей глаза необычно яркие, выразительные. Не то что у меня. Серые у меня глаза. И в прямом, и в переносном смысле — серые. Да и вообще никаких талантов у меня нет…

Ребята что-то делали, о чем-то говорили, но я ничего не слышал и не видел. Я смотрел только на Олино освещенное костром лицо. Мне хотелось сделать что-то очень важное. А она сидела молча и совсем не обращала на меня внимания. Как будто на свете никакого Тольки Скворцова не существует. Я встал, отошел от костра к берегу Андаловки и начал не спеша раздеваться.

— Купаться надумал? — спросил меня капитан.

— Ага… Никогда еще ночью плавать не приходилось! — подчеркнуто безразличным тоном ответил я.

— Купание в холодной воде закаливает организм, — сказал капитан.

Я шагнул в воду.

— Толька! Не смей! — закричала Татьяна. — Простудишься!

Ночь и в самом деле была довольно холодная. В небе дрожали звезды. Постреливая красной лампой-мигалкой, над нами, отдаленно гудя турбинами, пролетел невидимый самолет. Я стоял по колени в воде. Она была густой и жуткой. На воде чуть заметно покачивались черные тени от сосен. Мне вовсе не хотелось купаться. Я был бы не прочь вернуться назад, к костру и теплу, если бы меня об этом попросили… Но Ольга молчала. И я шагнул еще дальше в темную воду.

Она оказалась неожиданно теплой. Я сразу согрелся и вдруг ощутил под ногой затонувшую корягу. Это был ствол дерева, когда-то упавшего в реку с берега. Хорош бы я был, если бы нырнул в этом месте! Однажды я видел, как одного взрослого парня, студента, увезли в город на «скорой помощи». Он нырнул в незнакомом месте и головой ударился то ли о дно, то ли о корягу. Он лежал на берегу живой, в сознании, но не мог пошевелить ни руками, ни ногами. Потом оказалось, что у него сломана шея и наступил паралич…

Я принялся обследовать затопленную корягу. Ствол утонувшего дерева чем дальше от берега, тем глубже утопал в скользком и вязком иле, и где-то посередине реки я уже не мог его нащупать. Здесь глубина была такая, что вода доходила мне до подбородка.

Я огляделся. Вершины сосен упирались в темное ночное небо. Отражение луны вздрагивало на воде. Сильно пахло речной тиной. Вдруг что-то колючее ткнулось в мою ногу. Я чуть было не выбежал из воды. Но вовремя сообразил, что это, скорее всего, рак, а может быть, и какая-то веточка от коряги неожиданно распрямилась. Я взял себя в руки и сказал в сторону костра:

— Вить, лезь сюда. Вода теплая!

— Толька, немедленно вылезай! — опередив Виктора, отозвалась Татьяна. А Оля продолжала молчать. Тогда я отплыл еще дальше от берега. Они потеряли меня из виду. Я притаился.

— Толь, ты где? — немного погодя тревожно спросил Виктор. Я не откликался. Они сразу забеспокоились. Даже Оля. Когда я увидел, что она встревоженно поднялась на ноги и, прикрывая рукой свет от костра, пыталась разглядеть меня в темноте, я наконец отозвался:

— Чего расшумелись? Я раков ловлю…

Надо сказать, что к этому времени я действительно поймал рака, случайно попавшего мне прямо в руку.

— Держите! — крикнул я и изо всех сил бросил его к костру. Там началась суматоха, а я успел поймать еще одного, уже нарочно шаря рукой под корягой. Я бросил на берег и его. Виктор тотчас же стал раздеваться, и через минуту мы с ним вдвоем принялись обшаривать рачьи норы. Одного за другим мы бросали раков к костру, и девчонки с визгом отпрыгивали от них, боясь взять в руки. Но Женька раков не боялся. Они с капитаном подбирали нашу добычу и складывали черных, уползавших к реке раков в полиэтиленовый пакет.

Через полчаса мы с Виктором, дрожа от холода, но очень довольные собой уже грелись у костра. Девчонки заботливо укрыли нас одеялами. Мы надели на себя все, что у нас было из одежды, и все-таки дрожали мелкой дрожью. Но зато какое пиршество у нас было! Капитан собственноручно сварил раков и, когда они стали красными, вывалил их, дымящихся, из котла на расстеленное у костра полотенце. Каждому досталось по три больших и по четыре маленьких рака. А нам с Виктором в награду дали еще по одному самому крупному раку. Вручала мне эту премию Оля. При этом она сказала:

— С тобой не пропадешь!

И посмотрела на меня одобрительно. Выходит, если даже у человека и нет никаких особых талантов, он все же может кое-чего в жизни добиться! И настроение у меня улучшилось. Даже очень…

Самое вкусное в раке — это клешни и хвост, который почему-то принято называть раковой шейкой. Наверное, мне на всю жизнь запомнится эта картина: лес, ночь, костер и мы, сидя вокруг огня, едим только что сваренных раков. Только ради одного этого стоило идти в поход!

Дремавший возле костра Кучум вдруг поднял голову, прислушался, потом вскочил и, приглушенно рыча, уставился на лес.

— Что там? — шепотом спросил Виктор собаку, и Кучум тотчас рванулся вперед и исчез за стволами деревьев. Несколько минут мы сидели у костра в полном молчании. Лес вдруг взорвался яростным лаем Кучума.

— Медведь… — широко открыв глаза, обреченно сказала Оля.

На этот раз она не играла. Ей и в самом деле было страшно. И мне, честно говоря, тоже. Потому что Кучум лаял так, будто дрался с кем-то насмерть. Я незаметно нащупал в кармане свой большой складной нож. Конечно, какое это оружие против медведя! Но все-таки лучше, чем совсем ничего.

Виктор подбросил сучьев в огонь. Темнота отодвинулась. Мы продолжали сидеть у костра в напряженном молчании.

Но вот яростный лай Кучума стал удаляться. Мы успокоились. Когда запыхавшийся, усталый Кучум вернулся, наш капитан скомандовал готовиться ночлегу.

— Ночью полагается спать! — сказал он поучающим тоном. — Сон снимает усталость и восстанавливает работоспособность.

Было уже одиннадцать часов. И в самом деле пора ложиться. Да и комары, хотя их в августе не слишком много, не давали сидеть спокойно Но и в палатке их оказалось тоже довольно много. Вероятно, они успели, залететь, пока мы вносили вещи. Виктор наполнил алюминиевую сковородку горячими углями, положил сверху травы и мха, поставил сковородку на пустой котел и задвинул это дымящее сооружение в палатку. В панике комары поспешили оттуда убраться через настежь распахнутый вход. Тогда по команде Виктора мы нырнули в наш брезентовый домик, выставили наружу дымокур и плотно застегнули вход. В палатке пахло дымом и слегка ело глаза, но зато ни одного комара не осталось. Сморенные сытной едой и усталостью, мы улеглись на расстеленном ватном одеяле.

Но Виктор, прежде чем лечь, выглянул из палатки и еще раз посмотрел, все ли в порядке с дымокуром, не может ли от него что-нибудь загореться. А ведь он сам перед этим залил его остатками чая! Казалось бы, о чем беспокоиться? Но в лесу обращаться с огнем нужно очень и очень осторожно. Об этом я много раз и по радио слышал, и в книжках читал. Но одно дело слышать или читать, и совершенно другое — увидеть обеспокоенность Виктора. А уж он-то знает толк в этих делах!

Приткнувшись кто где сумел и накрывшись одеялами, все быстро уснули. И только я, лежа у самого входа в палатку, долго еще прислушивался к ночным шорохам леса. Мне все время казалось, что кто-то ходит вокруг нашей палатки. Но ведь там, снаружи, был наш верный Кучум. Разве он допустит, чтобы кто-нибудь незаметно подкрался к нам? Конечно, нет! И успокоенный, я стал засыпать.

Но тут высоко-высоко в ночном небе опять пропел свою песню реактивный лайнер, и сон улетучился. Я стал думать о том, куда летит этот самолет, и какие люди сидят в нем, и как огромна наша страна, если вот сейчас у нас ночь, а где-то далеко на востоке, куда полетел этот лайнер, уже наступает утро. А мы лежим посреди леса в палатке, и пролетающие над нами люди даже не знают, что кто-то внизу, на земле, думает о них, слышит звук самолета. И мы никогда даже не встретимся друг с другом…

И еще я думал о том, что день сегодня какой-то особенный. У меня в жизни еще не было такого удивительного дня. И хотя я много раз до этого купался в реке, ловил рыбу и раков, ходил по лесу с рюкзаком за спиной, было что-то особенное в этом сегодняшнем дне. Что-то очень хорошее, теплое, радостное. Только я не мог понять, что же именно?

Засыпая, я вспомнил испуганно-обреченное лицо Оли. Вот чудачка! Она бы наверное, так ничего и не сделала, чтобы спастись, если бы на нас в самом деле напал медведь. Так бы и осталась сидеть у костра, надеясь только на нас, мужчин. А как бы поступил я? Хватило бы у меня духу защитить ее, отвлечь медведя на себя? Не знаю. Но тогда, в палатке, мне казалось: хватило бы.