Болотная флора. — Ручей Боборык. — На выручку! — Никулкино. — Крушение наших планов. — Река Оредеж. — Ночной гость. — «Они стояли насмерть». — Третья ночевка.

Утром погода улучшилась. Выглянувшее из-за облаков солнце быстро разогнало туман, застилавший болото. Мы позавтракали, свернули палатку, уложили свои рюкзаки и тронулись в путь. Нужно было пораньше прийти в деревню Никулкино, чтобы получить у мастера лодку и успеть приготовиться к водному путешествию.

— Внимание! — важно объявил капитан, посмотрев на компас. — Шагом марш!

И он первым начал спускаться с горы к болоту.

— Стойте!

Мы остановились, удивленно глядя на Виктора.

— В чем дело? — недовольно спросил капитан.

— А мусор? — вопросом на вопрос ответил ему Виктор.

И он показал на валявшиеся около нашего погашенного костра обрывки газет и конфетные обертки. Да… Ничего не скажешь… Трудное это дело — самого себя приучать к порядку. Если бы не Виктор, мы бы так и ушли, оставив после себя это безобразие. А ведь только вчера ругали других туристов!

Не глядя друг на друга, мы сбросили с плеч рюкзаки и в два счета убрали и зарыли в землю все до последнего клочка бумаги. И что самое удивительное, настроение наше после этого сразу улучшилось.

— «Шагай вперед, комсомольское племя!» — продекламировала Оля.

— Шагом марш! — бодро повторил капитан. — Идти друг за другом, Виктор — замыкающий. Азимут — 300!

Ну и любит же форсить наш капитан! Откуда он взял этот азимут? Ведь у нас даже карты настоящей нет, а без нее нельзя точно определить направление.

С появлением солнца еще сильнее запахло дурманящим болиголовом.

— Это не дурман и не болиголов, — поправила меня тут же Татьяна, — а багульник болотный!

Вот и она тоже вроде Леньки обожает всех поправлять. Особенно когда речь идет о растениях. Ботаника — ее конек. Не упустив случая, она принялась рассказывать о болотных мхах и кустарниках.

— У багульника листочки кожистые, продолговатые, сверху темно-зеленые, блестящие. А снизу у них рыжий войлок. Это вечнозеленый кустарник семейства вересковых. Применяется в медицине. Содержит много эфирных масел… А вот это, смотрите, болотный мох сфагнум. У него нет настоящих корней. Стебель мягкий, рыхлый, с тремя видами листочков: сверху — короткие, скрученные, в средней части — горизонтально расположенные, в нижней — длинные, обвислые, постепенно отмирающие.

Виктор, чтобы лучше слышать Татьянину лекцию, подошел почти вплотную ко мне. Я уступил ему свое место и пошел замыкающим. Не больно-то мне интересно знать про этот сфагнум без настоящих корней! Мох и мох. Ничего в нем такого нет. Его между бревен кладут, когда дома строят. Для конопатки. А багульник, или болиголов, как ни называй, все равно на болоте сразу отличишь: запах от него такой, что прямо с ног валит. Не долго и сознание потерять, если в самые заросли заберешься.

И все-таки как-то обидно, что другие больше тебя знают. Татьяна, когда о растениях говорит, латинскими названиями так и сыплет: бетула — береза, линус — сосна, саликс — ива… Даже землянику по-латыни умеет называть. Виктор, тот по лесоводству специалист. Оля в искусстве здорово разбирается. Ленька — историк, всякие там восстания рабов изучает. Один только я ничего толком не знаю, а только так, всего понемножку. Поверхностная я личность. Хотя и разносторонняя. Так обо мне мама однажды сказала. Но разносторонний — это тоже кое-что, так ведь?

Пока я обо всем этом размышлял, болото уже кончилось, и мы, войдя в лес, бросили свои так и не понадобившиеся нам шестики.

Лес был такой же, как и на южной стороне болота: сначала шли низкие, чахлые сосенки, потом начался темный, сумрачный ельник с зарослями кислицы — заячьей капусты и, когда стало посуше, появились березы и высокие сосны.

Вскоре мы вышли к ручью Боборык. Но перед этим снова чуть было не сбились с правильного пути. И опять мы уклонились вправо. Хорошо, вовремя заметили это и, поверив компасу, вернулись на нужный курс. Но я, пользуясь тем, что день был солнечный, проверил правильность взятого нами направления еще одним способом — с помощью часов. Чтобы определить направление на юг по солнцу и наручным часам, достаточно часовую стрелку направить на солнце. Затем угол между часовой стрелкой и цифрой 1, а с учетом летнего времени — цифрой 2 на циферблате делится пополам. Эта линия и будет направлением на юг.

Немного спустя мы вышли на просеку. Просеку даже в сильно заросшем лесу всегда легко отличить от обычной тропинки: она проложена по прямой линии, без всяких поворотов или изгибов. Метров через сто нам встретилось пересечение двух просек. Для тех, кто заблудился в лесу, такое пересечение лучше всякого компаса покажет, где юг, а где север.

Дело в том, что просеки в лесу прорубаются не как попало, а только в направлении с севера на юг и с запада на восток. В таком же порядке размечаются цифрами на карте и кварталы. А в месте пересечения двух просек, отделяющих один квартал от другого, на небольшом холмике устанавливается короткий, заостренный кверху столб с четырьмя прямоугольными выпилами. Каждый такой выпил обращен в сторону одного из кварталов леса. И на нем написан номер этого квартала.

Например: с четырех сторон столба в боковых выпилах стоят цифры 23, 24, 36, 37. Что это значит? А то, что ты находишься в точке пересечения просек, разделяющих четыре квартала с этими номерами. А теперь вспомним, что номера кварталам присваиваются на плане местности слева направо, то есть с запада на восток — один, два, три и так далее. А когда кончится один ряд, начинают нумеровать второй, пониже первого, то есть южнее. Вот и получается, что север будет находиться в направлении просеки, проложенной между кварталами 23 и 24. Все очень просто! Но на всякий случай я все-таки зарисовал и квартальный столб, и схему расположения кварталов в лесу или, как пояснил мне Виктор, «квартальную сетку леса». Оказывается, в наших европейских лесах кварталы почти везде имеют размер километр на километр. Так что если идти по просеке, то через десять-пятнадцать минут хода обязательно встретишь квартальный столб с номерами кварталов и легко определишь, где какая сторона света.

Ручей Боборык, к которому нас привела просека, проложенная на север, оказался не более одного метра в ширину. Оба берега его густо заросли сочной травой. Здесь Татьяна опять нашла повод блеснуть своей ботанической эрудицией. А было это так. Приблизившись к ручью, я заметил среди прибрежной травы стебелек с гроздью небольших, неопределенного цвета ягод и нагнулся, чтобы получше рассмотреть его. Я уже протянул руку, собираясь сорвать стебелек, но в последний момент передумал Сам не знаю почему. Что-то было в этом растении жалкое, трогательное… Может быть, потому, что оно стояло так одиноко среди этой береговой растительности? Или потому, что у него был один-единственный лист? Не знаю. Если бы этих стебельков с ягодами было много, я бы, наверное, сорвал один. Но он рос в одиночестве. Наверное, поэтому я и не тронул его. И показал Татьяне.

— Не смей к нему прикасаться! — тут же закричала она, хотя я уже и не думал этого делать. — Это гроздовик. Очень редкое реликтовое растение. Он даже в Красную книгу занесен!

Реликт… Значит, этот заморыш дошел до нас из далекого прошлого, за многие-многие тысячелетия… Вот так штука! Мы стояли вокруг стебелька и с почтением его разглядывали. Вдруг он последний во всем нашем лесу? А может быть, даже во всем районе? Мне даже жутко стало. Вдруг больше таких нет на всей земле?! Вот сорви его или даже наступи случайно ногой и… конец целому виду!

Нам захотелось как-то помочь этому несчастному гроздовику, который, как сказала Татьяна, размножается спорами, как папоротники. Может, его нужно от солнца прикрыть? Или, наоборот, траву вокруг вырвать, чтобы ему светлей стало? Но Татьяна сказала, что ничего делать не нужно и что лучше всего не трогать любое редкое растение и даже не подходить к нему близко. Мы так и поступили.

Сразу же за ручьем нам повстречалась узкая лесная дорога, и капитан повернул по ней влево. Это было правильно. По моим прикидкам, до Никулкина оставалось не более пяти километров.

— Я есть хочу! — заявил вдруг Женька.

И в самом деле, пора было перекусить. Тем более, ручей с хорошей водой был рядом. А этим обстоятельством в походе не следует пренебрегать, как мы убедились вчера на сухом болоте. Мы выбрали открытую, со скошенной травой полянку невдалеке от ручья и начали устраивать бивак. На это теперь уходило не много времени. Все знали, что и как нужно делать. Мы с Витькой и Женькой пошли за дровами, капитан стал разводить костер, а девочки принялись готовить еду.

У всех разыгрался аппетит. Особенно усердствовал в приготовлениях к обеду Женька. Ох и любит же он поесть! Целыми днями что-нибудь жует на ходу. Лопает за двоих. И как только в него влезает?

После обеда мы еще километра два шли лесом, а потом дорога вывела нас в поля. Далеко за ними виднелись крыши деревни.

— Вот оно, Никулкино! — торжественно объявил капитан. — Цель нашего похода на горизонте!

Можно подумать, что без него мы бы не догадались, что это Никулкино. Ведь тут километров на десять никакой другой деревни нет.

Впереди нас в поле тарахтел трактор. Сзади стеной стоял темный лес.

— Опять будет ливень! — сказал Виктор, показывая на здоровенную лиловую тучу, и мы ускорили шаг, чтобы успеть дойти до деревни.

Вместе с трактористом на скошенном клеверном поле работали несколько женщин.

— Эй, туристы! — закричала одна из них. — Идите помогать! Эвон, какая туча находит!

Мы остановились. Колесный трактор «Беларусь» с механическими граблями торопливо бегал по полю, сгребая клевер в валки, а женщины делали из валков большие конусообразные копны, чтобы не дать клеверу намокнуть. Они очень спешили. Туча клубилась и подползала все ближе, угрожая глухими раскатами грома.

Мы побежали к стоявшему на краю поля вагончику, возле которого под навесом были сложены запасные грабли и вилы. Через две минуты весь состав нашей экспедиции уже включился в работу. Легкие деревянные грабли сами ходили у нас в руках. Мы сгребали в кучу сухое клеверное сено и большими охапками относили к ближайшему стогу. А уж опытные в этом деле колхозницы укладывали сено так, чтобы стог приобрел правильную выпукло-коническую форму. У такого стога промокает только наружный тонкий слой сена. Все остальное остается сухим, как под крышей.

Сенная труха сыпалась за ворот, липла к потной, разгоряченной коже и щекотала ее. Очень хотелось пить. Но не было времени даже пот с лица утереть.

— Скорей, скорей! — торопила всех высокая, сильная женщина в белом платочке, позвавшая нас на помощь. И она, и все остальные колхозницы, и тракторист, и мы работали как на пожаре, без секундочки отдыха.

— Берегись! — кричал наш капитан, подавая наверх вилами большую охапку сена.

— Давай, давай! — подбадривал нас Виктор, который тоже умел укладывать сено в стога и потому уже забрался на один из них.

Я работал молча, чтобы не растрачивать силу понапрасну. Надо было захватить рукой и граблями как можно больше душистого, тяжелого сена и бегом, не растеряв его по дороге, донести до подножия стога, где Леонид поддевал его вилами и подавал наверх.

Как-то само собой получилось, что я, капитан и Виктор стали складывать отдельный стог, а Женька, Татьяна и Оля помогали колхозницам у другого. И хотя мы начали свой стог позже, все же успели закончить его одновременно с ними. Правда, нам еще помогали две девушки-колхозницы, которые, даже работая, перекидывались шутками с нашим капитаном.

Между тем туча приближалась. Едва мы закончили стог, как начали падать первые крупные капли дождя.

— Шабаш! — закричал тракторист.

И как будто бы туча только и ждала этого возгласа: тут же ударил гром и хлынул проливной дождь. С веселыми криками и визгом мы кинулись к вагончику.

— Ой, наши рюкзаки! — вспомнила вдруг Татьяна, и мы помчались по лужам за своими брошенными у дороги вещами.

Потом, вымокшие до нитки, мы набились в тесный вагончик.

— Вы откуда же будете? — спросила нас женщина в белом платке, утирая мокрое лицо. Капитан, как старший, коротко проинформировал колхозниц о каждом из нас и о нашем походе. Мы сидели притихшие и немного смущенные.

Дождь быстро кончился. Мы выбрались из вагончика. Коричневая, с пузырями, вода текла в колеях дороги. Вскинув на мокрые спины свои рюкзаки, мы попрощались с колхозницами и снова двинулись в путь.

Из-под вагончика вылез совершенно сухой Кучум и весело затрусил впереди нас, загнув колечком свой задорный, пушистый хвост.

К четырем часам дня, немного просохнув, мы наконец дошли до Никулкина. Это деревня домов в тридцать-сорок, расположенных по обеим сторонам дороги. За домами — сады и огороды, а за ними — сараи, бани, гумна и другие постройки. Метрах в двухстах за деревней протекает река Оредеж.

Прежде всего мы спросили, где находится дом Григория Федоровича, того мастера, к которому у Виктора была записка от отца насчет лодки. Капитан и Виктор вошли в дом, а мы все расположились на большой деревянной скамейке, сделанной из толстенной доски, положенной на два низких столбика, врытых в землю у самой стены дома. В наших краях у всех домов стоят такие скамейки. Днем их занимают старики и старушки, а по вечерам — парни и девушки с гитарами и магнитофонами.

Минут через пять капитан с Виктором вернулись. Лица у них были расстроенные. Оказалось, что сам мастер уехал в Ленинград, а хозяйка без него лодку отдать не хочет. Было от чего расстроиться. Все наши планы рушились…

Хозяйка, тетка Ульяна, вынесла нам кувшин холодного молока, угостила кокоринами — вкусными ржаными ватрушками с картофельным пюре вместо творога, но выдать нам лодку на основании записки отказалась.

— Да как же я без Григория Федоровича могу чолон отдать? — разводя широко руками, говорила она. — Он ведь, чай, заругается. Нет, и не просите. Все одно — не отдам…

Потом тетка Ульяна ушла на работу вместе с другими колхозницами, а мы потащились к реке, чтобы отдохнуть и обдумать сложившуюся ситуацию. Вместе с нами увязался и сын тетки Ульяны Юрка, одногодок нашего Женьки.

Молча и грустно занимались мы устройством лагеря. Но работа всегда оживляет. Незаметно мы все развеселились. Неудача с лодкой уже не казалась нам такой непоправимой. Что ж, пойдем дальше пешком вдоль реки!

Поставив палатку, мы развесили на кустах все, что вымокло во время дождя, натаскали дров для костра, начали готовить обед.

— Прежде всего надо всем искупаться! — сказал Виктор. — После работы пот с себя смыть. И сенную труху. А то тело зудеть начнет.

И верно: у меня уже вовсю чесались плечи и грудь. Виктор быстро скинул рубашку и джинсы и вбежал в воду. И тут же, охнув, запрыгал назад на одной ноге.

Мы бросились к Виктору на помощь, довели его до палатки, заботливо усадили. Оказалось, что он наступил босой ногой на осколки брошенной в воду каким-то остолопом бутылки! Находятся же люди, которые получают удовольствие от того, что разобьют бутылку на пляже или в воде! Поймать бы такого да накостылять ему по шее как следует!

Рана была большая и глубокая. Я хотел наложить жгут на ногу и остановить таким образом кровотечение, но капитан сказал, что, поскольку крупные сосуды не задеты, достаточно и тугой повязки. Он смазал рану йодом, наложил стерильную марлевую подушечку из перевязочного пакета и туго забинтовал всю ступню.

Положение наше осложнилось. Идти дальше Виктор не мог. Это было ясно всем. Но как же тогда быть без лодки? Сидя вокруг костра, мы стали обсуждать создавшееся положение.

Как на всяком военном совете, первое слово капитан предоставил самому младшему из нас, Женьке.

— Сделаем носилки и понесем Виктора на себе! — шмыгнув носом, решительно заявил он.

— Как бы тебя самого на носилках потом тащить не пришлось! — язвительно сказал капитан своему младшему брату. Женька обиженно засопел, но от других предложений воздержался.

— Нужно попросить в колхозе лошадь с телегой, — сказала Оля. — А путешествие немедленно прекратить.

— Еще чего! — поморщился Виктор. — К завтрему у меня все заживет, вот увидите.

Потом слово взял я:

— Ничего отменять не нужно. За лодку уже заплачено, следовательно, она принадлежит Викторову отцу, а значит, и Виктору. Выходит, мы имеем право взять лодку и плыть на ней до самого дома. И Виктору будет хорошо, и путешествие наше не сорвется… У меня все.

— Иначе говоря, — противным протокольным голосом сказала Татьяна, — иначе говоря, Толька предлагает нам украсть лодку. На это мы, разумеется, не пойдем. Я в свою очередь предлагаю построить плот.

Ха! Я и сам об этом еще раньше Татьяны подумал. Но с плотом ничего не получится: у реки нашей течение слишком медленное. А на веслах на плоту далеко не уедешь. Я тут же в пух и прах раскритиковал предложение Татьяны.

Настал черед капитана. Мы ждали, что скажет он. Но капитан никаких Предложений не внес. Он только подвел итог всему сказанному. Его выступление свелось к следующим пунктам:

1. Экспедицию продолжать.

2. Ночевать на этом же месте.

3. Мне и Женьке наловить рыбы.

4. Больному оставаться в палатке.

5. Капитану и Татьяне идти в деревню и попытаться еще раз уговорить тетку Ульяну.

Я послал Женьку и его нового приятеля Юрку в деревню, попросив накопать червей, а сам начал готовиться к ловле. Взяв у Оли, оставшейся рядом с нашим раненым, немного ваты, я перемесил ее с хлебным мякишем, чтобы он не соскочил с крючка, и, когда вернулся Женька с червями, мы с ним, взяв удочки, приступили к ловле.

Но сегодня был очень невезучий день. Рыба не брала. Мы пробовали ловить и на червя, и на хлеб, но все было напрасно. Весь наш улов за целый вечер составил три небольшие плотички и пять пескарей. Даже уклейка, которая обычно клюет всегда и везде, на этот раз не желала брать. Вот уж действительно день неудач!

Когда мы вернулись в лагерь, там уже кипела в котле вода для ухи. Все ждали рыбы. Мне очень не хотелось показывать нашу жалкую добычу. Но пришлось. Конечно, нас подняли на смех. Особенно старались уже вернувшиеся из деревни капитан и Татьяна. Но обиднее всего было услышать несправедливые упреки от Оли. Она сказала:

— Если б знать, что ты рыбу ловить не умеешь, я бы давно макароны или кашу сварила.

Все, кто ни разу сам не удил рыбу, почему-то считают, что это очень просто. Им и в голову не приходит, что рыба иногда на целый день, а то и на все сутки совершенно перестает кормиться, отказывается от самой вкусной приманки. И ловить ее удочкой в такие дни невозможно, даже если ты и признанный удильщик. Вот именно такой день и был сегодня. Но разве объяснишь это тем, кто никогда не держал в руках удочку? Не умеешь, и все тут!

Я молча выбрал из принесенной добычи двух еще не уснувших плотичек и двух пескариков и положил в банку с водой. Потом достал из своего рюкзака рогульки-жерлицы и, не дожидаясь ужина, ушел вверх по реке.

— Эй, горе-рыболов! — крикнула мне вдогонку Оля. — Куда половину улова понес?

Все снова захохотали. Даже Виктор. Ничего остроумного в словах Ольги не было, но произнесла она их так, с таким растерянным выражением, что не рассмеяться и в самом деле было просто невозможно. Даже я улыбнулся. Не мог я на нее сердиться. Четыре жалких рыбешки — половина улова! Действительно смешно, если вдуматься.

Отойдя от лагеря подальше, я с соблюдением всех лесоводческих требований вырезал в прибрежных кустах четыре длинных и толстых шестика, привязал к ним жерлицы и стал выбирать подходящие места. Одну, с пескариком на крючке, я поставил на мелком песчаном перекате, куда обычно любят по ночам выходить на охоту голавли и жерехи. Вторую, с плотичкой, установил недалеко от затопленной коряги, где могли держаться крупные окуни. Третью, тоже с плотичкой, воткнул, зайдя по грудь в воду, у границы прибрежных водорослей, на медленном течении, где обычно живут небольшие щуки-травянки. Четвертую жерлицу я поставил под нависшим с берега кустом ивы, ветки которой касались воды. Пескарика с грузилом я опустил к самому дну (глубина там почти полтора метра).

Кончив работу, я выплеснул воду из банки, помыл руки и не спеша пошел к лагерю. Солнце уже опустилось за горизонт, и в наступивших сумерках наш небольшой костерок светился приветливо и уютно. У костра видны были фигуры капитана, Виктора, Татьяны, Оли и Женьки. Мне захотелось скорее попасть в их тесный кружок, выпить горячего чая, почувствовать рядом плечи друзей. Я ускорил шаги, забыв про все огорчения.

Ребята уже поужинали. Оля сунула мне в руки котелок с оставленной порцией каши и, присев рядом, стала смотреть, как я ем. От ее сочувственного взгляда мне стало совсем хорошо. А когда я кончил есть, она все так же сочувственно и мягко спросила меня:

— Толь, ты этих пескариков нарочно опять в реку пустил? Чтобы они подросли немного, да?

А сама смотрит на меня своими большими, загадочными глазами так серьезно, так вдумчиво, что прямо и не верится, что это ее очередная издевка. Вот заноза! А я, дурак, и вправду поверил в ее хорошее ко мне отношение…

Все, конечно, опять повалились от хохота. А что тут смешного? Окажись на месте Оли Татьяна или какая-нибудь другая девчонка, я бы знал как ответить. Я бы ей выдал! Но сейчас почему-то все ядовитые слова выскочили у меня из головы. И я сказал только, что рыбная ловля не девчоночьего ума дело и что лучше уж ей и дальше кашу варить, раз ни на что другое она не способна.

Эх, как она тут взвилась! Вскочила, будто ее иголкой кольнули.

— Ах так! Мое дело кашу варить?! Кухарку себе нашел! Если я завхоз, так мне только и делать, что обед готовить да посуду после вас мыть? Не стану больше!

Ее тут же поддержали Татьяна и капитан. Все на меня набросились. Опять я во всем виноват оказался. А разве я говорил, чтобы одна Ольга всегда обеды готовила и посуду мыла? А Татьяна на что? Не все же время ей акварельные этюдики в своем альбомчике рисовать? Да и я тоже могу готовить. Разумеется, в свободное от других, более важных дел время. Да разве мы все не участвуем в приготовлении пищи? Разве не собираем дрова для костра? Или, может быть, это не я три дня назад на берегу Андаловки котелок мыл? Я! Но об этом они забыли. А вот когда рыбу для всех надо поймать, тогда с меня спрашивают.

В конце концов, когда споры и крики утихли, выяснилось, что никто, собственно, против приготовления еды и мытья посуды по очереди и не возражает. Решили установить суточные дежурства, чтобы дежурные полностью отвечали за обед, завтрак и ужин и за порядок в лагере. А выдачу и учет продуктов оставили за Олей.

Бросили жребий. Татьяне досталось дежурить с Женькой, капитану — с Виктором, а мне — с… Ольгой. Очень невезучий сегодня был день!

Вечером мы пили чай с сухарями. Уже совсем стемнело, когда к нашему костерку подошел высокий старик в сером брезентовом плаще. На плече у него висел длинный кнут с короткой рукояткой.

— Чай да сахар! — сказал он.

— Садитесь с нами! — тут же, ни секундочки не раздумывая, пригласила его Ольга и уступила гостю свое место на толстом обрубке бревна, который мы притащили, чтобы наколоть дров.

— Благодарствую, внученька! — сказал старик и, шурша своим жестким плащом, уселся между мной и Женькой на Олино место. Нам с Женькой пришлось потесниться, такой он был большой и широкий, этот старик с кнутом.

Оля сходила к реке помыть кружку и теперь, вернувшись, наливала в нее крепко заваренный чай. Пастух принял из рук нашего завхоза кружку, поставил ее на широкую свою ладонь, как на полочку, и осторожно поднес к губам. Свет костра плясал на его морщинистом темном лице.

— Хорошо… горяченький! — сказал он, отхлебывая глоток чая и прищуриваясь от удовольствия. — Туристы, видать. Или как?

— Туристы! — за всех нас ответил ему капитан. — Совершаем поход по родному краю.

— А вы разве тутошние? — удивился старик. — Я думал, с городу. Не отличишь ноне, кто городской, а кто деревенский.

— Это не имеет значения, — сказал капитан, по своему обыкновению переходя к изложению общеизвестных истин. — Родина у нас одна, общая.

— Верно! — сказал старик. Потом замолчал, подумал и вдруг совсем другим, изменившимся голосом, очень проникновенно, даже чуть-чуть печально добавил: — Ох как это верно, ребятки! Для всех одна, общая. И для городских, и для деревенских, хоть для грузина, хоть для татарина, хоть для русского… Не зря мы их всех вместе схоронили…

— Кого? — спросила Оля, подойдя ближе. Я встал и уступил ей свое место. И как я не догадался сделать это пораньше?.. Но дело не в этом. Оля правильно поступила, что села на освободившееся место, приняв это как само собой разумеющееся, без всяких ехидных словечек. Внимательно разглядывая старика, она вновь спросила: — Кого… хоронили?

— Солдат наших. Кого же еще? — ответил старик. — Вон там, как рассветет, увидите: ручей Боборык в реку впадает, а перед ручьем высотка пологая. На ней кладбище. И этот, как его?.. Обелиск… Там они и стояли насмерть, там и схоронены. И грузин, и татарин, и узбек… Трое их было, по личности явно не русских. А полегли здесь, на земле Русской, как и все русские, что с ними вместе сражались.

Мы молча смотрели в ту сторону, куда указал нам старик. Я припомнил, что, действительно, видел днем в той стороне белый каменный столбик со звездочкой, но не обратил на него внимания. Много ведь таких столбиков стоит на земле Ленинградской. Но этот вдруг сделался каким-то особенным. Я решил утром обязательно возле него побывать.

— И большой был там бой? — спросил я у старика.

— Да, двое суток они фашистов на высотке этой держали. Командир ихний крепкое место выбрал: справа река, слева лес и болото. Ни с какой стороны их фашистам не обойти. Вот и держали… Двое суток! А и всего-то их было двадцать три человека.

Старик замолчал и опять стал прихлебывать чай из кружки. Мы тоже молчали.

— Может, этих двух суток и не хватило Гитлеру, чтобы с ходу в Ленинград войти? — задумчиво произнес наш гость и опять замолчал.

Где-то в ночи, за нашими спинами драчливо заржали лошади. Дед быстро, в два глотка, допил чай, сказал «благодарствуйте» и, с трудом поднявшись, прислушался.

— Опять Гнедой балует! — сказал он словно бы сам себе и, попрощавшись, пошел от костра в ту сторону, где слышно было ржанье коней.

Мы долго еще сидели у потухающего костра. Я думал о том, что, конечно, не эти два дня, о которых сказал пастух, не позволили гитлеровцам войти в Ленинград. Кроме двадцати трех сражавшихся здесь бойцов были сотни тысяч других. Но и эти двадцать три совершили подвиг. И еще я думал о том, что ни одна книжка про войну, как бы сильно она ни была написана, не произвела бы на нас такого впечатления, как этот короткий рассказ пастуха. Наверное, оттого что все вокруг было настоящее: и место, где проходил бой, и памятник погибшим героям, и этот дед, видевший войну своими глазами.

Потом капитан и Татьяна доложили о том, как сходили в деревню. Хозяйка лодки, хотя и отказывалась по-прежнему передать ее нам, но говорила уже не так решительно. Капитан считал, что есть надежда ее уговорить. Они видели и саму лодку. Оказывается, она стоит в сарае, совсем недалеко от реки. Я спросил:

— А сарай на замке?

— Нет.

— Так чего же мы ждем? Возьмем лодку, а вместо нее расписку оставим. Только и делов!

— Не говори глупостей! — оборвала меня Татьяна. — Я тебе не позволю воровством заниматься! И думать об этом не смей!

— Да какое же это воровство, Танечка? — вкрадчиво спросил я, чуть ли не впервые называя ее так ласково. Но Татьяна не поддалась:

— Нельзя брать чужую вещь тайком. Даже и с распиской.

— Но ведь лодка не чужая, а Викторова! За нее деньги уже заплачены.

— Все равно нельзя.

Вот всегда она так: нельзя, и баста! В существе вопроса разобраться не хочет. Формалистка. Но я не стал с ней спорить. Во-первых, по опыту знал, что это бесполезно, а во-вторых, у меня и так сегодня было достаточно всяких неприятностей. Поэтому я молча встал и ушел в палатку. Надо было выспаться, ведь утром необходимо встать рано, чтобы успеть снять жерлицы.