Особенностью советского мышления является умение глубоко разбирать то, чего нет, аккуратно обходя то, что на самом деле есть. Тонны бумаги были отданы рассуждениям про «общенародную собственность», «закон удовлетворения возрастающих духовных и материальных потребностей», «опережающий рост производительности труда» и пр. Какая, прости Господи, «общенародная», если еще в 1781 году С. Е. Десницкий впервые на русском языке ясно прописал, что понятие собственности определяется тремя правами: правом употреблять свою вещь по произволению, правом взыскивать свою вещь по закону и правом отчуждать/завещать свою вещь кому кто хочет. Что, кроме грошовой зарплаты, советский человек мог употреблять по произволению, завещать и отчуждать — ума не приложу. Даже крыша над головой была казенная. В случае неправедного поведения ее могли отобрать, по произволению лишив прописки.

Сказали бы честно — «государственная собственность». Это ближе к делу. Однако, как некстати обронил Карл Маркс, «государство — частная собственность бюрократии», а отсюда и до понимания истинной роли партийно-хозяйственной номенклатуры недалеко. А это самая главная тайна политэкономии социализма. Так что говорить было дозволено лишь про «общенародную». Неявно подразумевая, что Народ и Государство как бы едины. Что, конечно, не так: народ последние сто лет примерно один и тот же, а государственных устройств мы пережили целых три: монархия, Союз социалистических республик, капиталистическая Российская Федерация. И каждое из них претендовало на эксклюзивную интимную близость с народом. Государства — они такие.

Привычка фантазировать про народность правящего госрежима вместо честного разбора действительности впиталась в плоть средне-советского ученого патриота так глубоко, что он уже не способен различать пропаганду и факт. Всю свою историю СССР существовал в условиях более или менее явного нормирования потребительских благ. Однако ни одной научной книжки о роли карточек и талонов в социалистической экономике найти не удается. Явления как бы нет — в теории. Хотя оно еще как есть — на практике.

Случай тяжелый, но характерный.

Если мы хотим разобраться, как на самом деле устроена страна, необходимо выкинуть из головы весь советский вздор и вернуться к азам, еще не обезображенным научным агитпропом. Для начала хотя бы восстановить приоритет эмпирики перед интерпретацией. «Сначала дайте мне факт — говорил Марк Твен, — а потом можете делать с ним все что угодно». Зрелое марксистско-ленинское обществоведение устроено прямо противоположным образом: факты прячет, а «все что угодно» представляет как аксиому. Сегодня эта установка трещит по швам от столкновения с действительностью. Такие люди, как А. П. Паршев, прилагают титанические усилия, чтобы совместить новый уровень осознания фактов со старой верой. В принципе, это все равно ведет к ее крушению, только более извилистым путем. Но наблюдать за процессом очень полезно: узнаешь много нового про нашу постсоветскую ментальность и систему приоритетов.

В самом деле: 8-10 миллионов умерших с голоду во время коллективизации — разве это кризис? Нет, конечно. У нас не бывает кризисов. Вот в США, там действительно кризис: каждый пятый американский школьник, по признанию самих же американских политиков, во время депрессии 30-х годов ложился спать голодным. Ужас. А тем временем циничные воротилы с Уолл-Стрит бульдозерами давили апельсины, чтобы удержать высокие цены. Понятное любому советскому человеку дело: отсутствие централизованного планирования приводит к кризису перепроизводства. Что в советской экономике невозможно. Правда, в ней имеет место хронический кризис недопроизводства, но нашей науке ничего об этом неизвестно. Поэтому народ живет счастливо, гордясь историческими преимуществами и достижениями.

Хорошо, но откуда тогда талоны?

Сделать вид, что талонов не существовало, сегодня не может даже А. П. Паршев. В этом его, позволю себе возвышенный стиль, метафизическая трагедия. Правильно было бы сказать: не было талонов. Не было! И быть не могло, потому что у нас прогрессивный строй и плановое хозяйство. Всего в СССР было навалом: и харчей, и мануфактуры. Россказни насчет талонов — черная пропаганда врагов Отечества и гитлеровские диверсии. Подчиняясь этой идейной установке, советская статистика превратилась в энциклопедию вранья. Каждую цифру надо проверять на просвет.

Совок отличается от пост-совка тем, что вредное явление отбрасывает простым мановением руки — нет и все. Пост-совок, бедняга, так уже не может: не в исламском халифате живем, люди хотят разобраться. Вот наш герой в простоте и сбивается на ошибочный ответ: мол, да, талоны-карточки имели место. Потому что война, революция, временные трудности, саботаж… Как же без карточек, если даже в Англии во время войны они были?

Все, брат-батюшка, мышеловка захлопнулась, следующая станция «Университет». Утратил бдительность, полез за бесплатным сыром в Англию, теперь получи.

Ведь действительно, было нормирование продуктов в Британии. И много где еще. Во время войны. Но до и после — там, где не оказалось большевиков — оно быстро отменялось. Почему? Чтобы не тратить время на суету вокруг страшного русского климата, который в глазах Паршева объясняет все советские провалы, делегирую патриотов прямиком к основоположнику марксизма-ленинизма.

Во второй главе своего замечательного труда «Развитие капитализма в России» (1908, тогда фальсифицировать статистику было еще не принято) В.И. Ульянов в одной из ссылок указывает, что в 1900 г. на московских бойнях было заготовлено скота в убойном весе из расчета четыре пуда (64 кг) на душу населения. Или 175 граммов в день на нос. Не бог весть что, но в среднем по отбивной котлете с косточкой, включая беззубых старцев и младенцев. До этой средней цифры советское сельское хозяйство добиралось десятилетиями, да так и не добралось. Следует иметь в виду, что дореволюционная Москва не пользовалась снабженческими преференциями и даже не была столицей. Прочие города империи снабжались примерно на том же уровне. В тех же, что ныне, климатических условиях. Про технологический прогресс и многократно возросшую производительность сельского труда в нормальных странах умолчу из сострадания к узнику мышеловки.