Война началась / 1

— Война, война началась!

Услышал я, рыбача в дальнем углу пруда. Так кричали мальчишки, спускавшиейся по крутому склону на другом его конце.

Редкие облака, гулявшие по небу, закрыли солнце, и как-то всё вокруг сразу вдруг потемнело, и даже отражение облаков на воде приняло странный фантастический вид.

Те, немногие отдыхающие, что были у пруда, стали поспешно собираться. И я последовал их примеру, смотал свои снасти и поспешил домой.

Сразу стала мучить одна лишь мысль. С кем война? С кем будем воевать? И вдруг, вспомнил и лишь сейчас смог сопоставить с тем, что кричали те зенитчики, которых я видел ещё ранним утром.

Я выходил из дома, а по шоссе в сторону поселка Хлебниково двигалась колонна, тяжело нагруженных «Язов» с прицепленными орудиями. Бойцы, что сидели в них, пытались перекричать грохот машин и махали мне руками. Тогда мне всего лишь показалось, что они, увидев меня с удочками, просто желали мне удачной рыбалки. Но я расслышал совершенно четко, долетевшее до меня — «немцы». Не понимая тогда, какое отношение услышанное слово, имеет ко мне и к моей рыбалке, я почти забыл об этом, но сейчас все сложилось. Я пустился бежать домой. Там мой младший братишка, что-то пытался мне объяснить.

— Выступал Молотов по радио. На нас немцы напали ве-ррро-лллом-но.

Он не мог выговорить это слово — «вероломно». Получалась смешно. Родителей еще не было, они еще не вернулись из Москвы. Не зная, что предпринимать в этой ситуации, я пошел в школу.

Все мысли уже крутились вокруг событий последней недели, при этом вспомнился разговор Владимира Петровича с отцом об обстановке на на границе. Он убыл позавчера к месту службы в Брест, но тогда их разговор шел о заявлении ТАСС.

Я ещё подумал, что теперь уже решенный вопрос на совместный отпуск с дядей Володей, с маминым старшим братом, обещавшим взять меня с собой, теперь неминуемо зависнет до лучших времен. И все, что я напридумывал по этому поводу, рыбалку и охоту, всё это потеряло всякий смысл. Еще бы неделю, ну чуть больше. И с первого июля должно было начаться наше спланированное приключение, а теперь всё это с этой войной рушиться, и неизвестно на какой срок.

Я вошел во двор школы, где уже собрались мои одноклассники и другие ученики нашей школы. Они окружили нашего школьного директора Иван Федоровича с вопросами, главный который, звучал почти по школьной программе «что делать?».

Поскольку наверно никто ещё совсем ничего не понимал, всё это сложившиеся нынешнее положение вещей, он тоже ничего не понимал, но как мог успокаивал всех нас, за кого он должен был отвечать по долгу своей совести и обязанностей.

— Отдыхайте. Первого сентября в школу.

В его словах звучала практическая уверенность в скорую победу.

— Фашистов, конечно, разобьем малой кровью, великой нашей силой, непобедимой Красной армии.

Потихоньку мы стали группироваться по классам, и уже там давали выход своим эмоциям. Обсуждали расположение армий, превосходства техники и оружия, мужество и отвагу наших доблестных красноармейцев. Строили планы на сколько затянется эта война и что будем делать, когда всё закончиться, а до нас дело так и не дойдет. Это было ясно и совершенно точно, что никому из нас не удастся попасть туда, и никакого фашистского гада мы не сможем убить из винтовки. Одним словом, мы не успеем совершить ни одно своё геройство.

Солнце клонилось к закату, и длинный, и в тоже время такой быстрый день, похоже неожиданно заканчивался ничем особым. Все разбежались по домам. Наверно все, как и я, почувствовали своё вечное желание перекусить чего-нибудь.

Дома царила вполне спокойная обстановка, мать с отцам разбирали покупки, но чувствовалась какая-то скованность и не высказанная тревога, Нервное лишнее движение по дому, или наоборот — излишняя суета по ерунде. Куда, что класть? Раньше такого, я не замечал. Отец посмотрел на меня.

— Ты поел? Где ты был?

— В школе.

— Ты обедал?

То, что отец был настойчив, меня тоже смутило, раньше меня наверно про еду никогда не спрашивали, просто сажали за стол и давали, что было. Я конечно был чертовски голоден, как никогда наверно. Пообедали, вернее поужинали почти молча. Отец читал газету и ел, не глядя на нас, словно прятался за этот официальный листок от наших немых вопросов. Искал ответы, но ответов там ещё конечно не было.

Мать погладила меня по голове, я нервно вывернулся. Ко мне прижался Эрик, славный щенок. Он терся об мою ногу, требуя от меня положенной прогулки. Это была уже третья собака, которую я воспитывал для своего дяди. Тогда мысли вновь пошли по кругу — отпуск, собака. Стало грустно. Породистый охотничий пес палевой масти с длинными ушами глядел на меня своими очень умными глазами, что бы он мог сказать, если бы мог.

Мы с ним отправились гулять. Было тихо и безлюдно. Обычно в это время детвора во всю гоняла по дворам, слышался её вечный гомон и смех. Пес обычно носившийся и вечно убегавший от меня по своим делам, теперь жался у моих ног, и убежав, он тут же возвращался обратно. Наверно почувствовал тревогу во всём, и это передалось мне. А может наоборот от меня к нему. Гуляли пока не потемнело. Зажглись немногие фонари, и народу на улице прибавилось. Мы проходили мимо собравшихся групп. Все чего-то ждали. Но так и ничего больше не происходило. Потом все также незаметно разошлись по своим домам.

Первый день войны прошел. Никто тогда ещё не знал, сколько таких дней еще впереди и насколько к нам пришла война, сколько и каких приготовила она для нас испытаний. Никто не знал ничего про будущее, про лишения, потери, что кому предстоит выдержать из-за неё.

Придя домой, я прослушал сводку новостей по радио. Пока ничего такого. Пошел в ванну. Она мне служила отдельной спальней. Можно было зажечь свет и никому не мешая, читать пока не заснешь. Сон сначала не шёл. Я начал читать первое, что попалось под руку. Конечно, так уснул, не дочитав и страницы, так со мной порой бывает.

 

Военкомат / 2

Проснулся я уже тогда, когда родители были на работе. Готовя себе завтрак, слушал сводку по радио. Сообщений было немного и те были немногословны — идут бои в пограничных районах. Потом сколько потеряли немецкие войска, сколько противник потерял самолетов, сколько мы подбили его танков. О наших потерях тоже сообщалось.

Позавтракав на скорую, побежал на улицу. Там собралась уже почти вся наша компания. Разговоры шли лишь о том, чем бы нам заняться. Все вспомнили про нашего военрука, нашего любимца класса. Вспомнили про его наставления, его рассказы на уроках военной подготовки, про то, что он, как офицер запаса, должен был явиться в военный комиссариат по прописке на следующий день после объявления войны. Таков, он нам говорил, есть настоящий закон для военного времени.

Мы пошли к его дому, надеясь там дождаться его выхода, и расспросить обо всем, что в тот момент волновали наши мальчишечьи умы. Подошли и стали ждать. Время шло, а он не появлялся. Мы стали думать, что мы не успели и опоздали. Кто-должен пойти на разведку. Жребий пал на меня, я должен был подняться и узнать, дома он или уже ушел на войну.

Постучавшись, я услышал его голос спокойный, лишь немного сдавленный.

— Заходите!

Я зашел в комнату и увидел, сидящего на чемодане нашего Михаила Васильевича. Рядом на кровати на неубранной постели сидела его жена с заплаканными глазами. Похоже, она уже была совершенно безучастна к происходящему с ними сейчас. А он моему появлению был скорее рад, чем удивлен, резко поднялся и бодро произнес на всю комнату, что вот, и провожатые пожаловали. Потом он поцеловал её.

— Жди, моя любимая!

Взяв чемодан в руки, подхватил свой вещмешок, ловко закинул его за плечи. Посмотрел на меня.

— Пошли!

Наш военкомат находился в поселке Лобня, туда нужно было ехать поездом. Почти вся компания, кто мог, пошли с ним на станцию. Минут через десять подошел поезд. Сели в поезд, Вагон был полон мужчин, женщин почти не было видно. Все говорили про повестки из военкомата, что их еще никому их не прислали, и вообще ничего еще не прислали. С каждой остановкой мужчин становилось всё больше и больше. В вагон, который наполнился почти до предела, продолжали заходить лишь одни мужчины. Вот и станция Лобня. Народ дружно высыпал на перрон и направился в одну сторону, в сторону военкомата.

Ближе к военкомату стали попадаться шедшие уже обратно, навстречу нам, мужчины, они шли уже поодиночке. Их останавливали расспрашивали, но те, кто распрашивал. затем всё равно шли дальше, продолжая двигаться в сторону военкомата. Что было в их ответах, мы пока не знали, Мы просто шли за нашим военруком.

Наша цель располагалась на самом краю поселка. В одноэтажном доме, огороженный забором, и как все военные заборы, выкрашенный зеленым цветом. Там находился Лобненский военный комиссариат. Перед ним, точнее перед этим забором, на огромной площади толпились мужчины с вещевыми мешками на своих спинах. Там же, но чуть в сторонке стояла обособленно небольшая группа женщин.

С трудом протискиваясь сквозь толпу, каждому объясняя, что он имеет предписание, Михаил Васильевич старался пробиться к дежурному. Народ, проникаясь имеющимся у кого-то неоспоримым документом с таким преимуществом перед всеми остальными, послушно расступался, давая ему и нам проход.

Наш учитель подошел к стоящему дежурному офицеру, предъявил свои документы. Тот проверил их, и отдав честь, вернул.

— Проходите, товарищ лейтенант!

Михаил Васильевич пожал каждому из нас руку.

— Вы уж ребята, не больно балуйтесь тут без меня. До скорой встречи!

Он махнул рукой на прощанье всем нам и исчез за калиткой. За зеленым забором была своя секретная жизнь, что и как, нам знать не полагалось.

Обратный путь был проще и короче. Взрослые нас охотно пропускали, добавляя и приговаривая, только вас здесь еще не хватало. А некоторые спрашивали, кого мы провожали, а мы были горды, отвечая, что мы проводили своего военрука, лейтенанта Красной армии.

Вернулись домой к вечеру. И вновь, как вчера с наступлением темноты на улице становилось всё больше и больше народу. Все чего-то ждали, но ничего опять не происходило. Чего все ждали, что должно было такое произойти, никто не знал и не понимал. А для меня, и подавно, вся ситуация носила характер полной неизвестности и неопределенности. Вот так ничего, и никак. Как будто всех нас неожиданно что-то захватило и унесло неизвестную пустоту безнадежности.

 

Дело / 3

Все немного изменилось на третий день войны. По крайне мере у меня. Появилось дело. Ну, по-порядку.

Начальник ЖКО Иван Данилович, первый, кого я помню, кто оправился от этой некой растерянности, которая постигла наверно всю страну. Он собрал свой немногочисленный штат и поставил вполне конкретную задачу, обследование и обустройство всех чердаков, на предмет противопожарной обороны. Не какая весть сложная задача, но весь вверенный ему коллектив вместе с пожарниками отправился по всем крышам, освобождать их от всего мусора, от всего, что могло гореть, На чердаках домов устанавливали щиты, на которых крепились багры, лопаты и клещи с длинными ручками, бочки с водой, ящики с песком.

К этой работе подключились и мы. В наше распоряжение дали две повозки, запряженные лошадьми, и поставили задачу, подвозка песка от литейного цеха, инструмента и уже сколоченных самих противопожарных щитов из модельного цеха.

Наш мальчишечий задор передавался взрослым. Может быть это конкретное дело, просто не давало грустным мыслям, овладевать людьми. Бездействие закончилось, и всем хотелось быстрей что-то предпринимать, и пока это было единственно разумное, что можно было делать в этой ситуации.

К концу дня на всех чердаках, почти всё, что нужно было установлено, нахватало лишь еще одного инструмента — клещей. Клещи делали в кузнеце, их мы тоже должны были забрать и развести, но их так быстро не могли изготовить в нужном количестве.

Приехав за очередной партией, мы некоторым пренебрежением сделали замечание кузнецу дяде Васе, что он отстает от наших темпов. На что дядя Вася, не без раздражения, выдал нам порцию народных прибауток, а прибауток и пословиц у него было в запасено в избытке. Он мог бы ответить и резче, но наверно просто пожалел нас, глупых мальчишек. Он дал одному из нас один из своих увесистых молотов и объяснил, что тот должен делать.

Оказалось, это не так просто, попасть в нужное место на раскаленном железе. Но сдаваться никто не собирался. Под шутки дяди Васи кое-что стало получаться. Примеривший роль кузнеца, получил наконец одобрение дяди Васи, а от нас разумеется лишь усмешки. Но так, или иначе, сделаны были последние клещи. И мы довольные и гордые развезли их по чердакам. Лошадей распрягли и завели в конюшни, Сами усталые отправились по своим домам.

Вечер, и вновь та же картина, что и в предыдущие дни. Люди в растерянности, ждут неизвестно чего, непонимания что и как дальше быть. Одни вопросы, на которые никто не спешит давать ответы. Лишь уже как-то само-собой стало притупляться ранее пришедшее беспокойство.

 

Объект / 4

На другой день за мной прибежал посыльный. Он так представился, как посыльный от начальника объекта. Это быль мальчишка из младшего класса, По его сообщению, я должен был срочно прибыть на объект. Объект — это наша школа, туда мы и побежали уже вдвоем. Начальником объекта оказался наш директор школы Иван Федорович.

Еще в конце года меня по рекомендации военрука, назначили начальником штаба МПВО (Местной противовоздушной обороны). Я, конечно, вспомнил это только сейчас, но это было совсем уже не важно. У меня теперь был вчерашний опыт, и он, как нельзя лучше, пригодиться нам и сегодня.

Во дворе школы уже собралось несколько рябят из нашего класса и из других тоже. Около школьного сарая уже лежал нужный инвентарь — лопаты, багры, клещи, ящики, бочки. Было всё, что нужно, оставалось расставить ребят и объяснить каждому, что это и для чего, это нужно. Мы оборудовали чердак школы, сделав всё, как полагалось. Начальник объекта Иван Федорович все принял и поставил новую задачу — разобраться со школьным сараем, Содержимое, всё в пожарном отношении опасное, нужно просто беспощадно уничтожить. Сарай стоял в углу школьного двора и нем наш бережливый завхоз хранил всё, что надеялся когда-нибудь восстановить, и это может быть ему бы и удалось, конечно, но пришли суровые времена, и мы такие совершенно бескомпромиссные на предмет бережливости. Сломанные нами стулья и парты, плакаты и лозунги к первому маю и к седьмому ноября — всё это нужно было уничтожить, сжечь до наступления темноты. Поскольку нам не стоило давать противнику явный видимый сигнал костром о нашем объекте.

Работу выполнили в срок, за что получили похвалу от Ивана Федоровича и вновь с чувством выполненного долга, разошлись довольные собой по домам.

Дни стали проходить своим чередом, день за днем, час за часом. Сводки Совинформбюро сообщали нам об упорных боях, пока еще далеко от нас. В них говорили о направлениях ударов и контрударов, и по ним мы судили тогда, какие города обороняют наши войска. Но тем не менее, фронт все дальше отходил на восток, от границы и неумолимо приближался к нам. По всей видимости главные силы немецких войск были направлены сюда, на Москву. Все стали понимать насколько положение серьезно, и как к нам будет нынешний противник безжалостен.

 

Завод / 5

Третьего июля по радио к советскому народу обратился первое лицо страны и государства. В обращении Сталина теперь прямо говорилось о той опасности, которая нависла над нашей страной, и что потребуется сплоченность и самоотверженность всего советского народа для достижения разгрома фашисткой Германии. Лозунг, что наше дело правое, враг будет разбит, а победа будет за нами, становился боевой программой всего советского народа. Мы тогда в это верили, а верить в что-то другое мы не могли, мы были воспитаны новым строем строителей светлого будущего.

Всю первую неделю войны передачи московского радио начинались песней Александрова на слова Лебедева-Кумача «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой». Песня в исполнении Краснознаменного ансамбля песни и пляски РККА тогда звучала всегда тревожно-призывно и вместе с тем очень торжественно и величаво, мне так казалось тогда, и осталось со мной в последующем.

По мере приближения к Москве фронта, обустраивать на пустыре за домами противовоздушные укрытия. Так просто отрывалась канава глубиной около двух метров и шириной по дну около метра, откосы укреплялись досками, по одному из откосов делалась лавочка для сидения и на все это сверху настилали бревна в один накат, а потом всё засыпалось еще и землей.

Наш завод продолжал работать в полную мощность, каждый день платформы и вагоны уходили с его территории, гружённые произведенной продукцией. На платформах кирпич, в вагонах чугунные сифоны, патрубки, секции отопительных радиаторов. Все это шло на восток. Литейный цех начал выпускать корпуса для гранат «лимонок» и рубашки для ручных гранат.

Завод нашего поселка, в котором жила моя семья, был очень старинный. В то время не было принято интересоваться дореволюционной историей и мы практически ничего не знали, что было тогда. Местный старожила завода и тот не помнил, когда завод начал выпускать кирпич, хотя он проработал на нем всю свою жизнь, а перед войной ему было далеко за семьдесят. Он тоже не все рассказывал нам, не любил вспоминать то время. Он считал, что прошлое принесло ему слишком много горя, он лишился правой руки и его жена погибла во время аварии на этом заводе. Но может он просто был не разговорчив, а может лишний раз что-то рассказывать просто не стоило в те времена.

Наша семья переехала под Москву в 1935 году из города Юрьев-Польский, мне тогда исполнилось только десять лет. Поселок — это совсем не город и дома здесь были не похожи на те древние постройки, к которым я уже привык, но зато появилось близость к столице и возможность добраться туда запросто, просто взять и поехать и ты через час уже в центре, хоть на Красную площадь иди, хоть на улицу Горького. Вот это жизнь.

Завод, где предстояло работать отцу, в то время уже назывался комбинатом. Он выпускал кирпич, литейка завода отливала сантехническую арматуру: различные патрубки, сифоны, секции радиаторов отопления. Была лесопилка и цех по изготовлению оконных рам и дверей, варили соледол и заливали в бочки, которые тоже производили в бондарной мастерской. Еще на заводе делали канализационные люки, которые с тех давних времен скрывают проходы в мир подземных коммуникаций. Они до сих пор служат этой цели, и их еще до сих пор можно отыскать под ногами на мостовых и тротуарах разных городов и конечно Москвы.

1928г. с отцом Анатолием Николаевичем

Школы в нашем поселке не было и меня определили в железнодорожную школу поселка, строившегося тогда через дорогу вагоноремонтного завода. Поселок носил название очень созвучное времени — «Соцгородок». Придя первый день в школу, начал знакомиться и на вопрос откуда я прибыл. Я с владимирским говорком, делая ударение на первом слоге отвечал.

— С комбината.

Тут в Москве говорили совсем по-другому, но этот город принимал всех и его не сильно раздражали приезжие, наверно потому, что тех, кто мог похвастаться долгой родословной в Москве было совсем немного. Вновь тут обосновавшиеся лишь давали повод для шуток, но мне тогда было не до шуток. Меня называли колонистом. Я некоторое время не понимал почему. Но потом стало ясно, в нашем районе до 1934 года существовала колония заключенных, которые работали на комбинате или просто на «Кирпичке», так тоже называли наш кирпичный завод.

А мы живущие там ребята еще долго носили это прозвище «колонисты», ну, а ребят из соседнего села Ново-Архангельского называли по старому названию этого села Лупиха — Лупихинские. Что звучало, на мой взгляд, еще более неблагозвучней, однако прозвища, есть прозвища, и никуда от них не деться.

В 1938 году наша завод стал именоваться — «Завод №3 Государственного союзного треста №41 Народного Комиссариата Авиационной Промышленности (НКАП)». Стране требовалось тогда больше кирпича и был построен цех сухого прессованная, с естественного способа сушки кирпича перешли на искусственный. Построили камерные сушилки. Для этого использовали отходящее тепло от гофпечей (Гофмановская печь). На фасаде цеха обжига появился лозунг: «Доведем выпуск кирпича до 200—250 млн. штук кирпича в год!». Литейный цех продолжал выпуск предметов сантехники.

Вагоноремонтный завод почти целиком перешёл на выпуск корпусов снарядов, мин и авиабомб. Напротив нашего дома был кузнечный цех этого завода. Наш дом дрожал от ударов мощного пресс-молота, установленного в этом цехе.

Все больше и больше мужчин стали уходить в армию с нашего завода и мы старались, как могли, заменить их. Помогали грузить кирпич на платформы, подвозили его к печам из сущшильных сараев, которые тянулись почти на километр сторону Соцгородка.

На продукты ввели карточки и нашей заботой было их вовремя отоварить. Мальчишечьи забавы отошли как-то сами по себе, разговоры уже велись лишь о насущных проблемах. Незаметно для себя мы стали полноправными взрослыми. О своей довоенной жизни мы вспоминали лишь во время редких массовых походов в ближайший лес за щавелем, ягодами или грибами. Вспоминали про рыбалку на пруду, поездки в дальние леса по грибы, свои озорные налеты на сады и огороды в Лианозово и в Ново-Архангельском, и все это казалось нам уже таким далеким и потерянным безвозвратно.

 

Налет / 6

На тридцатый день войны в 9 часов вечера радио прервало передачу, и диктор каким-то металическим голосом произнес.

— Граждане, воздушная тревога.

Это объявление он повторил несколько раз. Но еще до этого, до того спокойно лежащий на своем любимом месте мой пес, вскочил и побежал к двери. Я не мог понять, что происходит, он вновь и вновь звал меня на улицу. Стало понятно, лишь когда объявляли воздушную тревогу. Мы выскочили из дома, Эрик понесся впереди меня в укрытие, где сидел до самого конца воздушного налета, пока не объявили отбой.

А я, несмотря на все протесты взрослых, с ребятами нашего двора, такими же отчаянными сорванцами, с Володькой и Эркой, забрались на крышу и стали наблюдать за происходящим в небе и вокруг.

В ночном небе один за другим стали вспыхивать прожектора и медленно раскачивать свои лучи. Где-то совсем недалеко в районе Химок запылали зарницы выстрелов. С задержкой, как от грозы, мы слышали доходившие до нас их гулкие раскаты. Гул самолета все ближе и ближе к нам. В небе прожектора захватили в перекрестье лучей самолет, и тут же по нему открыли огонь наши зенитки. Разрывы снарядов ложились по курсу самолета то справа, то слева. Все, кто с нами наблюдал за этим, и те взрослые, что тоже были на крыше, не могли понять, что происходит. Они будто на футбольном матче обсуждали нападающего, который промазал по воротам, и вновь с мячом и вновь ему никак не удается забить гол противнику. Примерно такая же картина. Я попытался им объяснить, что ведется заградительный огонь и существует специальная зона, где ведется огонь на поражение, но мне никто не верил. Если сбить вражеский самолет над важным объектом, он при падении разрушит больше, чем при бомбардировке, и его уводят этим огнем в нужное место. Я это наверно мог долго объяснять, но поняв, что всё тщетно решил дальше просто молчать.

Уже в нескольких местах, там на горизонте возникли зарева от пожаров. Налет шел часа полтора — два. Прозвучала команда — отбой. А мы с приятелями еще долго сидели на крыше, обсуждая, как на наших глазах произошло воздушное сражение. Это был первый налет на Москву.

Потом налеты немецкой боевой авиации стали каждодневным явлением. Первым о них узнавал Эрик. Своим собачим чутьем он безошибочно определял надвигавшуюся на нас угрозу. Как не жаль было с ним расставаться, но с продуктами становилось все туже, и мне пришлось его отдать зенитчикам на батарею, стоящую около Хлебниковского моста. Он там стал служить воздушным разведчиком. О появлении вражеских самолетов он предупреждал всю батарею за долго до объявления тревоги. Вся зенитная батарея была очень довольна своим новым бойцом. Если бы собакой давали звания и ордена, возможно Эрик мог дослужиться до больших чинов и мог бы с гордостью носить свои боевые награды.

Враг шел к Москве, еще даже не кончилось лето, прошел лишь месяц, в война уже стояла на нашем пороге, и мы уже почувствовали её неумолимое приближение к нам. Почти у самого нашего дома мы уже наблюдали эти первые бои.

 

Москва / 7

Москва стала закрыта для посещения. Что бы попасть на её территорию требовался специальный пропуск. Но нас, мальчишек пока пропускали без него, лишь спросив откуда и куда идем. Мне тогда часто приходилось ездить к маминым родителям, к моим бабушке и дедушке. Ехал к ним и тогда, после первого налета на город.

Москва, мне показалось жила по прежним законам мирной жизни, мне не попались на глаза следы от падений бомб и зажигалок, ну, а к другому все мы уже попривыкли.

Прошел месяц с начала войны, и уже почти никто не обращал внимание на заложенные мешками с песком витрины больших магазинов, на раскрашенные для маскировки фасады зданий, Большого театра, других, на закрытые чехлами красные рубиновые звезды Кремля.

Разговоры в трамвае велись конечно в основном о вчерашнем налете. Из них, сколько я не прислушивался, трудно было что-то понять и оценить, но ясно было, что разрушений было мало. Хотя, кто это может определит, чего много, а чего мало, для тех людей, что стали жертвами, всего было много. В то, что официально говорилось в информационных сводках, мы должны были верить. Слухов было много, не хватало лишь нам становиться их распространителями. Мы всё понимали, мы привыкли к коварству врага, всегда приходилось быть начеку и не болтать лишнего. Так нас учили, и мы это принимали, но не всегда.

Чем ближе фронт к Москве, тем больше усиливается контроль её территории. Чтобы попасть в город пришлось уже пользоваться водосточной трубой под насыпью Окружной железной дороги. Контрольно-пропускной пункт был под мостом на проезде Дмитровского шоссе, там уже милицию сменили военные. Солдаты охраняли и мост и КПП, это была граница Москвы в 1941 году.

Наша семья осталась, хотя часть завода, весь цех сухого прессованная эвакуировался на Урал в Каменск. Завод продолжал работать на оставшимся сырье. Литейный работал на полную мощь, выпуская нужную фронту продукцию. Но гофпечи для обжига должны были погасить. Возможно всем нам еще предстояла переброска по дальше в тыл, нам пока ничего не говорили.

Редели и наши мальчишечьи ряды. Кого родители отправляли по дальше к родственникам, кто уезжал в эвакуацию с семьей, а кто шел во взрослую жизнь, раньше времени примеряя на себя обязанность, работать наравне со старшими.

В начале августа призвали в армию отца. Удивительно я не помню проводов, а может просто это забылось, как не самое приятное в этой жизни, а может всё тогда казалось настолько будничным и естественным, таким, что его уход на фронт уже не стал для меня чем-то особым событием. Все уходили, а как же мой. Он что, не мог уйти? Долг перед страной. Всё правильно. А вот первое его письмо из армии, было вдохновляюще волнительно, он писал, что в Москву немцев не допустим, будем стоять насмерть.

Что мы себе представляли тогда о смерти, о войне, обо всем. Мы смотрели советские фильмы, где наши побеждают всех врагов, где наши бойцы героически спасают свой город, где все стойки и мужественны, и всей своей бескорыстной душой делу родины преданы беззаветно.

 

Колхоз / 8

Первого сентября мы, как обычно, пришли в школу. Из двух восьмых организовали один девятый. Расписания для девятого и десятого класса еще не повесили. Прозвенел первый звонок, мы расселись по местам и ждём учителя. В класс зашел директор школы Иван Федорович и поздравил нас с началом нового учебного года. Начал было нам рассказывать об обстановке в стране, но увидев, что мы и так всё прекрасно понимаем, не хуже взрослых, почти тут же объявил, что принято решение отправить наш класс на помощь в уборке урожая. В колхозе «Новый путь» в деревне Сухарево нас уже ждут.

На сборы нам отвели три часа. Все быстро побежали по домам. Взяв все необходимое — теплые вещи, белье, туалетные принадлежности, ложки, миски, кружки. В положенный срок мы все, как один, были в сборе. Иван Федорович еще раз напомнил обстановку и выразил надежду, что мы справимся, тем самым своим личным трудом поможем фронту, заменим ушедших на войну, внесем свой вклад и так далее. Мы были все готовы и без долгих речей, все и так всё понимали. Пришло наше время становиться взрослыми.

Он никак не мог найти последние напутственные слова, замолчал, а может просто ему не хотелось с нами расставаться.

— Ну вроде все ребята, счастливо вам!

И мы оправились на платформу к пригородному поездам. Всего несколько станций и мы на Луговой. Идем к правлению колхоза. Уже ждавший нас там, председатель объяснил нам нашу задачу и повел на колхозный ток, показывать место работы.

Встал вопрос, где мы будем жить. Колхозники готовы были нас принять в своих домах на постой. Поспорив друг с другом, мы решили жить в амбаре рядом с местом работы.

День прошедший в суматохе и в долгой дороге кончался, и мы начали устраиваться на ночлег. От молотилки принесли соломы. Поделили амбар на две половины, одну для ребят, другую для девчат, поставив посередине стол, как границу территорий.

В бытовых хлопотах быстро пролетело время, пришел вечер, а все домашние запасы были начисто проглочены вечно голодными нашими желудками. Все теперь думали лишь о еде. На наше счастье про нас не забыли, председатель колхоза прислал подводу на которой была еда — бидон с парным молоком и мешок со свежеиспеченным хлебом. Все мы были удивлены и конечно благодарны за заботу о нас. Поужинали. Легли, а заснуть, как ни старались, долго никак не могли. По очереди, кто как мог, просил замолчать, однако все болтали, что-то обсуждали. И все призывы замолчать ни к чему не приводили. Однако вскоре все же сон завладел всеми. Сам я, засыпая, слышал уже лишь сонное посапывающее бормотание уснувших ребят.

Поднялись с первыми лучами солнца. Умылись, позавтракали. К току стали подходить люди, неся нам кто одеяла, кто покрывала. Кто, что мог, то, что нам могло пригодиться. Местные жители готовы были поделиться, чем могли, лишь бы устроить нам наш быт чуточку лучше. Спасибо всем им, пусть и прошло столько лет, любая человечность заслуживает всегда лишь самых добрых слов.

Деревенские ребята подвезли свежие снопы с поля, моторист запустил молотилку. Девчонки встали на полотья, женщины показали, как правильно подавать в молотилку снопы, одни ребята встали для подачу на полотья, те что посильней встали у веялки. Поработав с нами примерно час и убедившись, что мы все поняли и справляемся, все оставили нас и пошли в поле жать. На пригляд за нами оставили моториста, он же и кладовщик, и весовщик, теперь еще ставший для нас старшим наставником.

Работа закипела, все шло своим чередом. Ребята подовали на полотья снопы, девчата расправив их подавали те в молотилку, внизу другие уже оттаскивали намолоченное зерно к веялке, провеяв его клали на весы и относили в амбар. Время безудержно летело и вот уже обед.

Обед был на славу и от добавки никто не отказался. Мы уже почти успели проголодаться. После обеда конечно с непривычки стало тяжелей, но виду никто не подавал, но каждый уже ждал конца работы. Ужинали совсем почти выбившись из сил, Уже меньше звучало шуток и смеха. А заснули все сразу, уже без каких-либо увещеваний.

Следующий день подъем был для всех тяжелый. Вставать уже совсем не хотелось. Чувствовалась пришедшая вдруг непривычная усталость, но работа не ждет. Нужно было привыкать и не киснуть попусту.

Кто-то начал брызгаться водой и это немного отвлекло, а потом и вовсе дало некоторую разрядку для всех нас. Хотя все были мокрые, но чувство усталости немного притупилось.

День шел за днем. Весь сентябрь 1941 года в Краснополянском районе был теплый и сухой. Тяжело было только первые пять дней, а потом постепенно все втянулись в работу, перезнакомились с местными сверстниками и даже устраивали танцы с патефоном. Время летело незаметно и вот отпущенный нам месяц закончился и пора было возвращаться домой.

схожая с нашей технология молотьбы

Последний рабочий день был до обеда. Все местные, кто мог, пришли нас провожать. Колхозники, деревенские ребята, уже ставшие нам друзьями. Председатель колхоза благодарит нас за хорошую работу и примерное поведение, желает нам хорошей учебы.

— Вы внесли посильный вклад в победу, в которой никто из советских людей не может сомневаться.

Другая пожилая колхозница тоже благодарила нас, заканчивая выступление надеждой.

— Мы скоро победим этого ирода, этого Гитлера.

Кто такой этот «ирод», мы смогли лишь догадаться по сравнению с понятной нам фигурой лидера фашисткой Германии. Наверно тоже очень нехороший человек, и такой же наверно практически безумный.

 

Староста / 9

И вот мы теперь уже первого октября снова в школе. Звонок на урок, рассаживаемся по местам, первый урок должен быть немецкий. Мы уже знаем, что у нас новый учитель, но еще не знаем кто это. Дверь открывается в класс входит наша новая преподавательница. Она такая важная, смотрит на нас подозрительным взглядом, как бы говоря, ну поглядим какие вы тут. Почему-то это нам сразу не понравилось, как и сама новенькая. Она поздоровалась по немецки.

— Gutentag! Nehmt ihre Plätze! Setzet bitte!

Она продолжала говорить дальше по-немецки, а мы ничего не понимали. Из всего ей сказанного мы поняли, как её зовут, Мария Павловна, и что она наш новый классный руководитель.

Еще в колхозе я как-то выбился в лидеры, и казалось вопрос о старосте в классе был решен. Я почувствовал на себе взгляды всех ребят, и должен как-то объяснить ей теперь, что мы ничего из сказанного ей не поняли. Я поднял руку.

— Kann ich sagen?

— Fragst du misch? Wie heißest du?

Она попросила назвать мое имя.

Я начал сначала по немецки, запутался, по том по русски также несвязно попытался объяснить наше общее непонимание. Она посмотрела на нас с явным укором. И начала еще раз уже по-русски все нам объяснять. После уроков состоится собрание класса и мы должны избрать старосту. С задней парты мой сейчас давно забытый приятель, крикнул, что староста уже у нас есть и назвал меня. На что она твердо и решительно произнесла, как можно убедительней с настойчивой интонацией, что этот вопрос мы будем решать после уроков, и сейчас не время посреди учебного процесса заниматься подобными вопросами. Она начала нам объяснять урок.

Мы почти до конца дня строили предположения и делились своими догадками друг с другом. Как началось собрание, сразу все прояснилось, Мария Павловна предложила кандидатуру ученицы. Её протеже училась с нами до седьмого класса, а восьмой она перешла в московскую школу, где преподавала Мария Павловна. С нами в колхоз эта ученица не ездила. Спорили долго и ни какому результату так и не пришли. Ситуация продолжалась еще четыре дня. Все эти дни мы спорили, и чем больше наша классная на нас давила, тем больше и мы протестовали. Дошло до того, что только речь заходила о её кандидате, раздавалось улюлюканье и громкое громыхание наших ног. Мария Павловна не выдержала и пошла первой жаловаться директору. Иван Федорович выслушал её и все её претензии к классу и совершенно спокойно попытался её успокоить.

— Мой вам совет, соглашайтесь, и в классе будет нужный порядок.

Иван Федорович любил наш класс, как наверно, и все свои классы в школе. Он все знал про каждый класс и все традиции, все наши шалости.

Наш класс был очень дружный, мы как собрались еще в третьем классе, так всем составом дошли до восьмого. Класс был дружный и учились мы не плохо, и не было случая, что бы мы кого-то бросили, что тот остался бы на второй год. Дружба и сплоченность проявлялась во всем, даже в решении сорвать чей-то урок. Для этого нужно было согласие и единодушная решимость. Но проявляли мы себя таким образом лишь тогда, когда нам что-то особенно сильно не нравилось в поведении учителей.

Так еще в седьмом, нам не понравилось привычка нового преподавателя черчения, он нас долго держал «столбами». Зайдет в класс, не глядя на нас бросит свой портфель на учительский стол, отворачивается к доске и долго раскладывает на ней свои чертежные принадлежности. Мы стоим и ждем, пока он все приготовит. Потом уже повернется.

— Здравствуйте товарищи!

Мы все стояли и ждали пока он с нами поздоровается, тогда наконец тоже ему отвечаем и садимся.

Кто-то подал мысль, что это унизительно столько времени снять, наблюдая его затылок, Мысль почти сводила нас ума и не давала покоя. Может Иван Иванович, так звали нашего учителя черчения конечно и не хотел нас унижать, и делал это не нарочно, но наш детский максимализм не хотел прощать подобное. Мы приняли решение.

Как обычно заходит Иван Иванович в наш класс, и видит на столе шляпу. Все затаив дыхание ждут, что дальше. Иван Иванович подходит к столу, у него в руках чертежные инструменты, а под мышкой его огромный портфель. Он переложив все в левую, пытается правой рукой взять шляпу. Из под шляпы вылетает воробей. От такой неожиданности его руки непроизвольно делают странные манипуляции, портфель и принадлежности с грохотом падают на деревянный пол. Циркуль втыкается, хорошо еще не в ботинок Иван Ивановича. Сидящие на первых партах бросаются помочь поднять упавшие предметы, Аккуратно кладут портфель на стол, а принадлежности на доску. Остолбеневший Иван Иванович, первым нарушает тягостное молчание.

— Чья шляпа?

На что наш Витя Труль, своим еще не окрепшим баском спокойно произносит, что это шляпа его папы.

— Я верну её твоему папе лично в руки.

Шляпа уходит в бездонный портфель Иван Ивановича. Воробей притихший уже сидит на верхнем крае учебной доски и похоже не собирается особо летать по классу. Не придавая особого значения его местоположению, наш учитель достаёт конспект и начинает у доски чертит линии координат и по попутно начинает свой занудных рассказ о положении плоскости и про её видимое пересечение с плоскостями координат. Все замерли и смотрят больше на воробья, чем на рисунок на доске. Спокойное поведение двух главных героев драмы вызывает чувство глубокого разочарования у всех зрителей, ожидавших неординарного зрелища. Ну, не битву титанов, но хотя бы веселую погоню на пол урока точно надеялись. Напрасно. Кто как пытались спугнуть воробья, пока Иван Иваныч не смотрел на нас. Нашелся самый смелый, который выстрелил в бедную птичку из резинки. Пуля прошла мимо намеченой цели и угодила прямо точно в затылок Иван Ивановича. Никто не хотел убивать учителя черчения, однако тот выскочил из класса и побежал по коридору с криком «Убивают!». Воробей лечит за ним следом и бесцеремонно исчезает в раскрытом настежь для проветривания окне коридора.

Вскоре появляется Иван Федорович, а немного сзади осторожно крадется Иван Иванович. Мы встаем здороваясь с обоими. Иван Федорович кивает головой усаживает нас на свои места, потом молча проходит по рядам смотрит в наши тетради потом на доску. Спокойно смотрит в наши честные глаза.

— Продолжайте урок, Иван Иванович, похоже здесь ничего не случилось. Ничего не было!

И лишь бросив на нас свой укоризненный взгляд покидает класс.

После этой истории заходя в наш класс учитель черчения Иван Иванович, всегда внимательно осматривал свой стол. И быстро одной фразой произносил, здравствуйте — садитесь, не делая больше такую долгую мучительную паузу, как прежде, затем уже не дожидаясь нашего ответа занимался своими приготовлениями у доски.

Мы и в этот раз очень надеялись на помощь нашего школьного кумира, нашего директора. Мы очень хотели что бы он разобрался в нашем деле, в нашем противостоянии с нашей классной учительницей. Мы оставались после уроков и ждали его совета. Дождались правда лишь на второй день.

Иван Федорович имел к нам правильный подход, это большой дар для учителя. Разбирая наши проказы, он довольно точно определял всех зачинщиков и исполнителей, не делая нудных нравоучений, он так умел правильно построить разговор, что нам сорванцам становилось ужасно стыдно за содеянное всегда.

В восьмом классе наша бывшая классная Вера Гавриловна после жалобы на нас кого-то из учителей, без всякой задней мысли спросила класс, почему мы хорошо себя ведем лишь на уроках Марии Ароновны.

наш школьный класс — я там в заднем ряду меньше всех

Мария Ароновна преподавала нам с пятого класса. Сначала это была ботаника, потом зоология и химия, и еще анатомию человека. Все эти предметы она давала легко и доходчиво, и что не мало важно для нас и очень интересно. Внимание класса она держала на сто процентов и сорвать ей урок даже никто не пытался. Еще у нее была удивительная способность, определять точное время от начала до конца урока, которая нас всегда поражала.

Кто-то из наших одноклассников случайно попавший в учительскую услышал её слова на жалобы другой учительницы, что у неё сорвали урок.

— Я этого у себя никогда не допущу. У меня никто уроки не срывает.

Это нас конечно, задело и подхлестнуло на очередную шалость. Зная её слабость к откровенным разговорам на отвлеченные темы, не прописанные в школьной программе, мы хитро решили на её уроке завести разговор о национальных традициях, вкусах и привычках. Урок начался с просьбы, можно ли задать вопрос не по теме урока. Получив разрешение задаем первый вопрос, получаем ответ, затем второй, снова ответ, заваливаем Марию Ароновну все вопросами и так до конца урока. Толи наша активность, толи не обнаруженная подоплека нашей активности, но наша уважаемая учительница забывается, и звонок об окончании урока застает её явно врасплох. Она недоумевает, что же произошло, а в наших глазах она видит радость победы, которая свойственна только беззаботному детству. Она молча покидает наш класс.

Наш дежурный снимает плакаты развешанные на доске к теме урока, который так не состоялся по нашей вине, и относит в учительскую, возвращается и пересказывает нам те слова, что ему удалось услышать там из уст Марии Ароновны.

— Да, я была в восьмом «А». Вы знаете они не шумели, они все время меня спрашивали и спрашивали, а я отвечала и урока не было. И вы знаете… если мне скажут что восьмой «А» перенес нашу школу в Фуниково, я тут же в это поверю.

Все это конечно было в прошлом, Но Иван Федорович все это помнил и знал способности нашего класса. Он видел за этим не просто шалость или дерзость, а стремление к самостоятельности в принятии решений, в смелости противостоять косности, черствости, рутине и формальности, которой порой болеет наше школьное образование, он никогда не ругал нас, лишь мог долго говорить с нами обо всем. А тогда он просто посоветовал нашей классной руководительнице, приведя все свои веские доводы, согласиться с мнением всего класса. Вот так я стал старостой в нашем непростом классе. Мне просто им пришлось быть.

 

Стул / 10

После войны, когда я уже работал в Краснополянском райкоме комсомола, я заходил не раз в свою школу к Ивану Федоровичу, И в одном из разговоров с ним, он мне уже совсем взрослому признался, в том, про что тогда в школе нам нельзя было говорить ни при каких условиях.

— Я не любил слишком дисциплинированных, и всегда примерных, и прилежных. Без вас, бузотеров, без ваших проказ было бы безумно скучно в школе. Шкодничили вы классно, поэтому ваш класс я не забуду никогда. От вас всегда можно было ждать самой непредсказуемой выходки, как та история со сломанным стулом.

Он рассмеялся, я вместе с ним, вспоминая, как это было. А было это так.

Во время большой перемены мы состроили шутку с Пашей Уваровым, теперь уже точно не помню, что именно, сейчас уже трудно вспомнить все подробности проишествия, но дело приняло обычный оборот и была большая свалка из нас, и в это время мы сломали ножку стула, конечно, всего лишь самого обычного единственного учительского стула в классе. Поскольку мы все тогда в школе могли сидеть лишь за партами. Звонок на урок, мы не долго думая приставляем сломанный стул к стенке. Урок Марии Ароновны. Она, ничего не подозревая, берет стул от стены и ножка стула конечно же отваливается. У учителя вопрос, кто сломал. Мы молчим. Кто дежурный — марш за стулом. Принесли новый стул, с ним проходит урок. Нормально проходит. Зная, что нас ждет после уроков, не расходимся. Вскоре к нам заходит Иван Федорович и Вера Гавриловна, наша классная руководительница и конечно Мария Ароновна. Начинаются разборки и поиск виновника этого «торжества». В итоге виноватых, как можно было предположить, совсем нет. В ходе собрания, или как скажут сейчас, коллективного мозгового штурма, рождается мысль, что если бы стул был хороший, он бы ни за что бы не сломался. Идея просто отличная — ножка стула не отвечала заложенным к данному изделию требованию прочности и долговечности, и если бы ножка стула была бы изготовлена из качественного материала, она бы выдержала бы все приложенные на неё нагрузки.

Иван Федорович всматривается в наc, улыбаясь в глубине души и даже может даже смеясь про себя.

— Докажите. Тогда вся вина за сломанный стул ляжет на меня, я буду виноват, что купил такой бракованный стул.

Выход из щекотливой ситуации был найден, все разошлись. Но легко сказать, докажите, труднее выдать решение. На другой день встал вопрос с чего начать наше доказательство полной невиновности в поломке стула. Обратились за помощью к преподавателю математики Иосифу Георгиевичу. Тот нам конечно подсказал, какие нам потребуются справочники и таблицы из них. Над расчетом корпели почти две недели, используя все перемены, оставаясь часто и подолгу после уроков, все время бегали за помощью к Иосифу Георгиевичу. Он тоже втянулся с нами в наши споры и был целиком и полностью на нашей стороне, как и мы желая доказать нашу невиновность. Отложив все свои дела в сторону, он сидел с нами часами. Другие ученики школы были занинтригованы не меньше нашего и постоянно с любопытством заглядывали к нам в класс, спрашивали, как идут дела. В расчетах участвовали все, но основная тяжесть легла на нашего «профессора» Сережу Савельева, получившего это прозвище от Иосифа Георгиевича за свои математические способности.

И вот все расчеты закончены, наши девчата аккуратно все переписали в специальную тетрадь, и мы гордые и совершенно невиновные идем к нашему директору. Торжественно передав ему в руки наши расчеты, мы ждем. Пролистав их, Иван Федорович, будто бы не зная и не догадываясь о совместном творчестве с учителем математики, сообщает, что передаст наши оформленные усилия на проверку Иосифу Георгиевичу. Поджидавший неподалеку сам Иосиф Георгиевич, как бы случайно заходит в кабинет и триумфально подтверждает правильность всех наших выкладок. Наши педагоги переглядываются между собой, каждый в душе ликует, посколько заставил этих сорванцев, заняться хоть чем-то действительно стоящим и полезным для их ума.

Иван Фелорович серьезно, насколько можно и трагично, насколько хватает его дара перевоплощения, отдает нам нашу работу.

— Ну что же, инцидент со стулом полностью исчерпан. Я безусловно сам виноват во всем произошедшем.

Тогда в войну и потом нам было приятно вспоминать то, как было весело и интересно в то, ещё довоенное время. Тогда осенью сорок первого еще продолжались занятия в школе, но каждым днем нас становилось все меньше и меньше. Фронт все ближе подбирался к нашему поселку, враг стремился к Москве. Уже заняли Калугу, Калинин (ныне Тверь), Можайск. Под Вязьмой и Клином продолжались бои.

 

Карточки / 11

В ночь на 16 октября сквозь сон я услышал встревоженные голоса мамы и соседки. Ни чего не понимая, я вышел из своей «спальни», из ванной комнаты. На кухне сидел наш сосед по квартире Аркаша Осипов и жадно ел что-то из тарелки. Он еще до войны начал работать на нашем соседнем вагоноремонтном заводе. Его мать то и дело бегала взад вперед из их комнаты на общую кухню и спрашивала сына, это ты берёшь, а это. На что, тот отвечал ей совершенно однозначно, что клади мама всё, там всё пригодиться, Наконец, немного наевшись, он нам рассказал, что завод эвакуируется куда-то на Урал. И что кстати, еще немцы, прорвались к Москве. Больше он ничего не знал, и добавить не мог. Посидев еще минутку молча, он встал, попрощавшись с нами, и поцеловал мать, и ушёл из дома.

С хлопком квартирной двери в доме наступила звенящая оглушительная тишина. Не было уже привычного нам с начала войны содрогания дома от мощного пресс-молота. Не звучала и привычная нам воздушная тревога. Остаток ночи тянулся бесконечно долго. Мы с нетерпением ждали одного, когда заработает радио, и возможно что-то проясниться для нас.

Что такое прорваться к Москве, тогда я не понимал, это стало понятно немного позже, когда сам оказался на фронте. Понятно было лишь одно, что за этим что-то должно последовать. И всё может обернуться не самым лучшим образом для всех нас.

Мы разговаривали в темноте. Наши догадки, что будет и как все сложиться, могли быть бесконечными, но разговор уперся в конкретней вопрос, стоит ли нам уезжать отсюда. Решили не уезжать, поскольку даже ехать было собственно некуда. Мама стала волноваться за своих родителей, как они там.

В шесть утра, как обычно вместо гимна зазвучала «Вставай страна огромная», потом сводка Совинформбюро сообщала, что бои продолжаются на подступах к Москве. Вроде все вновь стало почти привычным, мама готовила завтрак, проснулись мои младшие сестричка и братик. Позавтракав, мама пошла на работу, захватив с собой малышей. Чуть погодя пошёл и я в школу.

В школе тоже было непривычно тихо. Учеников было совсем мало. Параллельные классы объединялись в один. В нашем классе остались теперь уже только двое, я и моя соперница на должность старосты. Просто смешно даже. Но занятия шли по расписанию, лишь в поведении учителей вновь почувствовалась та самая растерянность и неопределенность, какая была в самом начале войны у всех взрослых. После четвертого урока нас отпустили домой. Дома уже меня ждали малыши, их отпустили после второго урока. Время обеда, а мамы еще нет. Я пошел к ней на её работу, в контору завода.

Контора была недалеко от дома в кирпичном одноэтажном доме. Еще издали я увидел, как этот дом окружила огромная толпа народу. Большая часть людей столпилась у входа, чуть поменьше стояла под окнами директорского кабинета и бухгалтерии. Я с трудом пробрался в контору, кое-как протиснулся в дверной проем и тут же услышал пугающе громкий окрик главного бухгалтера, маминого начальника Сергея Ивановича.

— Закройте дверь, не мешайте работать!

Он повернул голову увидел растерянного меня.

— Проходи, она там.

Он кивком головы показал на дверь своего кабинета. Я вошел туда, я увидел маму полностью погруженную в работу, она щелкала костяшки на счетах, тут же писала что-то. Не поднимая головы, может лишь почувствовав мое присутствие, уже давала мне указания.

— Обедайте без меня! Уложи детей спать! Когда прийду, не знаю, меня не ждите! Видишь сколько народу нужно всех сегодня рассчитать и выдать деньги. Зайди в директорскую позвони дедушке и узнай, как у них дела. Сходи в магазин отоварь карточки, говорят там дают до конца месяца.

Я побежал выполнять мамины задания. Телефон у директора не работал, вопрос, как дела у дедушки с бабушкой, повис в воздухе. Прибежал домой, быстро пообедали, потом помчался в магазин.

Магазин тоже был окружен народом, но порядок был. Я занял очередь. Одна женщина посмотрела на то, с чем я пришел, на нашу хозяйственную сумку, и сказала что нужен мешок под муку. На талон 16 октября давалось по целому пуду муки. Я снова помчался домой, мешков в доме мы не держали, я взял наволочки и бегом к магазину. Очередь двигалась быстро. Подошла моя очередь у меня четыре талона. Я получаю четыре пуда муки (1 пуд — 16,38кг), и на руках у меня неподъемная тяжесть. Я попробовал поднять, но не смог. Тогда продавщица сочувственно предложила.

— Неси сколько донесешь, потом снова возвращайся, я покараулю.

Пришлось ходить туда сюда еще три раза. Время тянулось мучительно долго, прослушав вечерние сводку, я вновь пошел к конторе. Там работникам только начали выдавать деньги. Ясно было, что сегодня мамина работа будет долгой. Вернулся домой к малышам. Я пытался их уложить спать. Мои объяснения, где мама и когда она прийдет, не прибавляли ни сестричке, ни братику ни спокойствия, ни желание уснуть. Но сон всё же их угомонил, они уснули прямо на диване прижавшись друг к другу.

Мама вернулась лишь под самое утро, когда был рассчитан последний человек. Безумно усталая и растерянная она не знала, за что хвататься, куда бежать, и что делать. Она ходила по нашим комнатам брала в руки то одно, то другое, кого-то про себя ругая, почти не обращая внимания на нас. Потом она замерла в пространном оцепенении. Её взгляд приковала картинка двух спящих малышей на диване. Она села рядом с ними и заплакала, Такой беспомощной и несчастной я маму никогда до этого не видел. Как я мог её упокоить, я не знал. Я стал ей рассказывать про четыре пуда муки, что я отоварил их по карточкам, пересказал сводку, что слышал по радио, про телефон, который не работал в директорской. Она слушала меня совершенно отвлеченно, лишь тихо повторяя, что всё хорошо, все будет хорошо.

Она пыталась успокоить себя и меня. Проснулись малыши бросились её обнимать и тоже успокаивать. Тут заговорило радио. Нужно было дальше жить, заботиться о своей и нашей жизни. Жить, несмотря ни на что, и верить, что всё рано или поздно закончиться хорошо и все будут живы, и папа вернется. Всё переживем. Она наверно одной лишь силой воли заставила себя подняться, и немного собравшись с душевными силами, пошла готовить всем нам завтрак.

Мы оживились тоже, шумно стали собираться в школу, наша детская беззаботность, конечно же от незнания и непонимания происходящего, может быть немного добавили ей сил и уверенности.

Заботы и хлопоты по дому и с нами. Мы не представляли, что ей это стоило, что стоило всем родителям. От отца после первого письма, больше не было никаких известий. Проклятая неизвестность. А что там на самом деле происходит, никто не знает и никто не скажет. Нас всех тогда в очередной раз порой охватила безумная пугающая безнадежность.

 

Труба / 12

Мы позавтракали и отправились в школу. В классе нас опять двое. И преподаватели начиная урок спрашивали нас, кто из нас первый будет отвечать. Ни я, ни она не желали отвечать, да и отвечать нам собственно было нечего, было совсем не до уроков. На первом уроке физики я попытался рассказать, что я запомнил из рассказа учителя, но это получалось совсем плохо, хотя до этого память меня не подводила и я, читая дома потом, мог на хорошо всё ответить. Отсидев в тот день честно четыре урока, я решил твердо больше в школу не ходить. Вечером о своем решении я сказал маме. Она не стала меня ни чем убеждать и просить, лишь спросила, что я намерен тогда делать. Ответа на этот вопрос, конечно, у меня еще не было, да и не могло быть. Мне было уже шестнадцать, и я еще не знал ничего про жизнь, про войну. У меня не было ответа, что мне делать.

На следующий день я все же пошел в школу. Вернувшись сестра мне передала мамину просьбу, я должен съездить к бабушке, проведать, как они.

Автобус уже давно перестал ходить в Москву, по шоссе шли только военные машины и они никого не брали. Пошел пешком, другого маршрута для меня не было. Теперь уже на мосту через Лихоборку стояли военные и нужно было уверенно и смело пройти мимо них, как ни в чём не бывало, так как будто я хожу так там каждый день.

Проблема было дальше, у КПП документы проверяли очень тщательно у всех, как в сторону Москвы, так и обратно. Поверху полотна Окружной железной дороги ходил вооруженный патруль. Стал бы он стрелять по мне, не знаю, но поймать меня могли запросто и добавить проблем, как нечего делать. Украдкой пробрался к знакомой трубе, пролез по ней на другую сторону насыпи. Осторожно огляделся по сторонам и особенно смотрел наверх, не идет ли там патруль. Тихо. Побежал со всех ног к Тимирязевской сельхозакадемии. Там должен был ходить трамвай.

На его остановке собралось много народу. Люди теснились и жались кучками, и проходя мимо них, я прислушивался к их разговорам и спорам. Обсуждали порой самы противоречивые сведенья и слухи. Что из них правда, а что вымысел, никто конечно толком не знал. Одни утверждали, что на улицах уже идет перестрелка с передовыми частями немцев, другие рассказывали о разграбленных магазинах и оптовых базах, о столпотворении на дорогах Эмок с убегающем начальством, другие наоборот всех успокаивали, говорили, что в Москве все тихо и спокойно, одним словом порядок и дисциплина. Шли также разговоры, что всех из Москвы вывезут, так как правительство уже покинуло столицу, и все вокруг заминировано от немцев, и как только они войдут все взорвут и будет огромная воронка вместо города. Трамвай все не шёл и не шёл, и ждать пришлось очень долго. Я думал уже идти пешком, но бросив прощальный взгляд сильно обрадовался -. долгожданный трамвай вывернул из-за поворота.

Едва туда втиснулся, спрашиваю по какому маршруту идет. Никто толком не знает. Все друг у друга переспрашивают, пока не выяснили, что конечная у трех вокзалов. Хорошо думаю, мне туда и нужно, оттуда до Басманной рукой подать.

И вот я усталый и голодный поднимаюсь на третий этаж, нажимаю на кнопку звонка, а звонка не слышно. Соображаю, начинаю стучать в дверь. Не хватало еще, если там никого нет дома. Не представляю себе уже, как я смогу сегодня вернуться домой. Уже колочу со всей дури в дверь, наконец слышу, кто там. Я кричу, что это я. Бабушка поспешно открывает дверь и впускает меня в квартиру. Из дальней их комнаты слышу дедушкин голос.

— Кто там пришел? Соня.

— Это Вадим.

Бабушка тащит меня в их комнату. Начинаются расспросы, что, да как. Я начинаю обстоятельный рассказ, как я добирался до них, что видел по дороге. Проезжая на трамвае почти через пол Москвы, я поразился стоявшей в городе тишиной, на улицах не было привычных людских масс, редкие прохожее кто налегке, кто с огромными узлами и чемоданами. Я не увидел разбитых витрин магазинов, я видел патрули конные и пешие, около правительственных зданий часовые и машины, в которые грузят что-то ящиками, в их дворах горящие костры, в скверах неподалеку тоже сжигали лишние, уже ненужные документы. Я запомнил небо, с которого сыпался черный пепел, напоминавший черный черный снег. И лишь у вокзалов море народу. Шла эвакуация. Все в ожидании их отправки. Я там не увидел особой суматохи или паники, вроде все казалось нормально, возможно все это было лишь вчера. Я всё рассказал им.

Только сейчас ко мне пришло ощущение пугающей неизвестности перед дорогой в неведомо куда, которая предстоит этим людям, и почти такой же неизвестностью от брошенного оставленного города. Сам я сейчас был с родными, наверно поэтому это возникшее чувство быстро прошло.

У дедушки не было радио, он почему-то его не любил и не признавал. Всё новости, что делалось в городе, узнавал у соседки, которая по просьбе мамы помогала бабушке по хозяйству и для них получала продукты. Они меня все спрашивали и спрашивали, и время летело незаметно, тут бабушка вспомнила, что я наверно голодный. Дедушка не выдержал.

— Я думал, ты его уже покормила.

Он зажег спичку, чтобы зажечь свечу, потому что было уже совсем поздно, но как раз в этот момент дали свет. Мы почти рассмеялись этому совпадению, как раз в этот момент ещё и телефон зазвонил. Звонили из домоуправления. Что-то спрашивали у дедушки, он лишь отвечал «да» и «нет», о чем спрашивали не было слышно. Поужинали опять с разговорами, с расспросами.

Ночевал я у них. Утром помог бабушке по хозяйству, вынес скопившийся мусор во двор, принес дров для плиты. Они меня покормили на дорогу и я пошел домой.

По улицам висели свежие расклеенные объявления, которых еще вчера не было. Их все читали, редкие отдельные прохожие и небольшие собравшиеся кучки, в которых еще шло обсуждение только что прочитанного. Я подошел к одному из объявлению, что бы тоже прочитать, что там сообщалось. Это было постановление Государственного комитета обороны о введении в городе Москве осадного положения и назначении генерала армии Жукова командующим Западным фронтом, тем фронтом, что держал оборону Москвы.

Домой я добрался к вечеру. Там меня ждала повестка, по которой я должен был завтра явиться на сборный пункт к восьми часам утра. Сборным пунктом была контора завода. Вопрос со школой был теперь закрыт. И хотя вопрос, что делать вместо школы, уже так остро не стоял, но из этого вовсе не следовало, что совершенно ясным образом нарисуется сама собой радужная картина моего предстоящего будущего.

 

Письмо / 13

К восьми часам утра нас собралось порядка сорока человек, женщин среди нас не было, одни мужчины. Из конторы вышел директор завода и сделал перекличку среди нас. Он объяснил, что мы согласно постановлению мобилизованы на строительство оборонительных рубежей на подступах к Москве. Мы должны проследовать на станцию, затем на поезде до станции Водники.

Пошли на станцию, поезд долго не ждали, почти сразу зашли в вагон. На станции, куда приехали, прямо на платформе был организован штаб, который распределял, прибывших на строительство линии обороны на этом участке.

В сопровождении мы пошли к месту нашей работы. Участок, который получила наша бригада для оборудования укрепсооружений, располагался по берегу Клязьминского водохранилища недалеко от плавбазы до Хлебниковского моста. Там на месте уже нас ждал руководитель работ, который показал нам, что и где должно быть. Всё уже было размечено и обозначено, был приготовлен для нас инструмент. Предстояло оборудовать несколько ДЗОТов под пулеметы и орудия, соединив их еще ходами сообщения, отрыть в полный профиль окопы.

Не теряя времени, сразу приступили к работе, работали до темна. На второй день был организован пункт питания, выдавался хлеб, сахар, консервы. Мы стали получать продукты на всю нашу бригаду. За время нашей работы несколько раз прилетали немецкие самолеты, делали разведку с воздуха. Зенитчики охранявшие мост открывали по ним огонь из своих орудий.

Там мы проработали восемь дней. Руководство строительства осталось довольно качеством, объемом и сроками наших работ. Нас поблагодарили за выполненное нами полностью задания штаба и пожелал скорой победы. В штабе выдали справки, что находились мы на сооружении оборонительных объектов. Положение на фронте, похоже, немного стабилизировалось, но напряжение не спадало ни на секунду. Город и его пригороды продолжали готовиться к обороне.

Наконец пришло письмо от отца. Он писал, что жив здоров, что ему пришлось пережить серьезные лишения, и что сейчас находиться на отдыхе в районе Кубинки. Мама решилась съездить к нему. Она уехала к отцу, оставив на меня младших и домашнее хозяйство.

мама Наталья Владимировна и папа

Только через три дня она вернулась и смогла рассказать то, что в письмах тогда не возможно было написать. Она нам рассказала, почему от папы не было так долго писем. Их часть попала в окружение под Вязьмой, и им пришлось долго вести бои в окружении, также с боями долго прорываться к своим. Сейчас папа служит в штабе телеграфистом и чувствует себя хорошо. Эта поездка маму почти успокоила. Она ходила на работу в контору, делала отчеты, проводила инвентаризацию, приводила в порядок документы.

Хотя официально завод прекратил работу, но каждое утро у конторы собирался народ. Электромонтеры продолжали дежурить свои смены. Работали в домах котельные. Как-то существовали. Дед Федор не оставлял своей работы на водокачке. На этих утренних сборах у конторы люди общались друг с другом, делились радостями от писем, полученных от родных, воевавших на фронте, предполагали какие в этом году будут праздники Октября и даже просто пересказывали сводки, услышанные по радио.

Теперь перед праздниками участились налеты немецких самолетов на наш район и на район Бескудниково. Особенно часто падали бомбы по всему нашему шоссе, немцы старались разрушить дорогу, но само полотно дороги почти не пострадало, осталось целым, зато все березы, растущие по его краю, все были выворочены от взрывов. В окнах домов стекол нигде уже не осталось, все были заделаны фанерой. Кроме того весь район был засыпан немецкими листовками с призывом сдаваться освободителям. Мы должны были встречать немцев хлебом и солью. Испечь каравай из муки полученной по карточкам. Были листовки с призывом свержения грузино-еврейского господства и даже с угрозами, что Москва будет стерта с лица земли. Не знаю как старшим, а нашему поколению подобная пропаганда была наверно полностью безразлична.

 

Праздник / 14

Шестого ноября мы сели ужинать всей нашей семьей. Неожиданно замолчало радио, говорившие до этого без умолку с самого утра. Наступила тишина, долгая пауза, затем диктор объявил, что сейчас начнется трансляция торжественного заседания Моссовета, посвященное двадцать четвертой годовщине Октябрьской революции. Мы услышали сразу последовавшие аплодисменты. Председательствующий объявляет заседание открытым, звучит Интернационал. слово предоставляется председателю Государственного комитета обороны Сталину, раздаются аплодисменты и приветственные возгласы.

Атмосфера в зале передалась и нам, уверенный голос и его последние слова, что на нашей улице будет праздник, придало нам всем уверенности в нашей победе.

Утром седьмого ноября народ, как обычно, собрался у конторы, разговор шел о вчерашнем заседании. К нам вышел директор и сказал, что сегодня должен состояться парад на Красной площади. Все зашли в контору слушать трансляцию парада по радио.

После праздников настроение людей изменилось, и любые тяготы показались немного легче. Настроение тоже у всех немного поднялось, появилась легкая смутная надежда, что все обойдется.

Почти сразу после праздников нам вновь прислали повестки о привлечении к строительству оборонительных сооружений. Сборный пункт теперь был в детском саду поселка. Мы должны были оборудовать укрепрайон совсем рядом с домом на Фуниковском холме между деревней, давшей свое имя этому холму, и станцией Марк. По гребню бугра копался противотанковый ров, окопы, землянки. Также строились ДЗОТы (деревянно-земленые огневые точки) и ДОТы (долговременные огневые точки) уже с бетонными колпаками для мощной защиты пулеметных и артиллерийских расчетов. Укреплённый оборонительный рубеж теперь занимал почти все пространство от Химкинского водохранилища до нашего поселка. Земля уже значительно промерзла и для скорости этих срочных работ применялись взрывы. Они помогали, но все равно приходилось для начала отогревать кострами, для того, что бы выкопать положенную лунку в которую уже можно заложить взрывчатку. Выкопаешь её, зовешь взрывника. Взрыв. Потом продолжаем кирками и лопатами копать. Несколько раз прилетали самолеты, «помогали», сбрасывали на нас бомбы. Их «благодарили» обстреливали в ответ из зенитных пулемётов. Но хорошо что, с нашей стороны пострадавших не было.

Весь ноябрь продолжалось строительство. Вести с фронта были все тревожнее и тревожнее. Немцы продвигались, они уже взяли Красную поляну, Яхрома, шли бои в районе станции Лобня и Института кормов. Ночь окрашивалась заревами пожаров и постоянными вспышками от выстрелов. Мы уже были почти на передовой. Волей неволей всех охватывало чувство приближающейся беды.

 

Красноармейцы / 15

В ночь на тридцатое в дверь постучали, мама проснулась и пошла открывать. Я тоже выбежал на этот стук. На пороге стоял командир красной армии в полушубке, мы его впустили. Позади него на лестнице стояли красноармейцы. Сам он прошел по коридору осматриваясь по сторонам, затем вернулся за бойцами и разрешил им войти. Они расположились на кухне и в коридоре на ночлег. В других домах и в других квартирах нашего поселка этой ночью уставшие, шедшие на войну люди так же получили немного домашнего света и тепла. То немногое, чем можно было поделиться.

Они провели весь день в поселке. Из разговоров с ними мы узнали, что они прибыли из под Горького (ныне и раньше Нижний Новгород), что идут они в район Яхромы. С наступлением вечера они построились в колонны и продолжили свой путь к фронту.

Утром следующего дня, выйдя из дома, позади наших домов увидели, готовые боевые артиллерийские позиции, а на них батарею 203 мм пушек. Ночью по шоссе все время шли пешие колоны. На станцию Марк прибыл эшелон с кавалерийской частью, он разместились на нашем заводе, отдыхали в гофпечах.

Такое активное движение наших войск к фронту все больше и больше вселяло в нас уверенности в том, что Москву не отдадут и немецкого парада по красной площади не будет.

Ноябрь был дождливым, лишь под конец пришли морозы и снег выпал в самом конце месяца. Уже зима. Утро пятого декабря мы проснулись от мощных взрывов. Мы испугались думали, что это снова налет немецких самолетов. Выбежали на улицу. Но это вела огонь, стоявшая за домами наша батарея дальнобойных орудий. Она стреляла по немцам, которые находились в районе Красной Поляны и Луговой, туда где мы еще в сентябре помогали убирать урожай в колхозе.

Вечером слушая радио сводку Совинформбюро, мы узнали о начале нашего контрнаступления под Москвой, в сводках также сообщалось об освобождении городов и сел Московской и Калининской областей, о стойкости и кровопролитии, о новых героических подвигах бойцов.

 

Новый год / 16

Уже в конце декабря нас, оставшихся в домах завода жителей, переселили в поселок Жуковский, что по Казанской дороге. Мы собрали самое необходимые на первое время вещи, погрузили на предоставленную нам машину, а сами поехали туда на поезде, так было безопасней и проще. Поселили нас в бараке. Наша семья расположилась в небольших смежных комнатах. В конце барака была большая общая кухня с огромной плитой.

Перед самым Новым годом к нам туда приехал управляющий всем нашим трестом Георгий Павлович Петропавловский. Он интересовался, как мы все устроились и чем нам можно еще помочь. Наверно, эта трогательная забота о нас, была в порядке вещей, хотя он не называл нас героями с передовой, это сейчас понятно, что мы жили практически на фронтовой линии обороны, но отношение к нам было самое предрасположенное. Мы все его спрашивали, как там завод. Он отвечал, что все в порядке.

И вот тридцать первое число, новый год всех малышей и ребят приглашают в самую большую комнату, в которой стоит большая украшенная, как это было только возможно в военное время, новогодняя ёлка. Ёлка с подарками под ней. Детям раздали подарки, конфеты, печенье, мандарины. Георгий Павлович, почти Дед Мороз, поздравляет всех нас с Новым 1942 годом и безусловно желает всем нам скорой победы.

Потом через пару дней к нам приехал директор завода и сказал, что принято решение восстановить работу завода. Мама вместе с другими работниками завода стала ежедневно рано утром уезжать туда, а возвращались всегда довольно поздно. Все домашние хлопоты лежали теперь на мне. Я готовил завтрак, обед, ужин. Вечером за ужином мама рассказывала мне, что происходит на заводе. Читали и перечитывали письма отца. Время в монотонности дней бежало быстро.

В начале февраля только мы освоились на новом месте, нам дали разрешение вернуться домой. Ура! В окнах уже не было фанеры, везде было вставлено новое стекло. В доме было тепло, работало радио. Все это нас радовало, но вечное чувство детского голода, лишь оно не давало нам покоя, всегда хотелось есть. Карточки стали отовариваться все скуднее. Ассортимент был почти минимален и постоянно происходили замены мясо на рыбу, сахар на конфеты. Хлеб стал совсем другим, совсем не таким, каким он нам помнился еще недавно. Наши запасы картошки тоже были почти на исходе. Маме приходилось применять огромную изобретательность, что бы приготовить обед на нас всех, накормить наши голодные рты.

Григорий Павлович предпринимал максимум усилий, что бы как-то облегчить в это время заботы о питании работников его треста. То овощи привезет, то не молотую пшеницу или рожь, то раздобудет талоны на промтовары и водку. За поллитра водки тогда можно было выменять целых две буханки хлеба. Купленные промтовары обменивались на картошку, или на капусту, или на муку, как повезет, как получиться.

Наша мальчишечья компания сократилась до пяти человек. Выполнив свои обязанности по получению хлеба или других выдаваемых продуктов по карточкам, мы собирались в оставшихся землянках и развлекали себя игрой в карты на щелбаны или просто бродили по еще пустующим цехам завода. Зима была снежная, и еще не случилось ни одной оттепели.

Мать Эрки и Володьки работала в магазине в поселке. Она звала нас помогать ей, когда привозили хлеб, быстрее его разгрузить. После случая, когда напали на возчика, который возил от пекарни до магазина свежий хлеб, мы стали его сопровождать, обеспечивая ему дополнительную защиту.

Дни становились длиннее, занятий, которые могли нас увлечь, становилось катастрофически мало. Что там было в наших головах трудно было и предположить, чем вообще могло обернуться наше безделье, но на наше счастье однажды совсем случайно, а может быть скорее более чем, как закономерно, нас таких праздно шатающихся, встретил папин друг Борис Сергеевич, главный механик завода. Посмотрел на нас и приказным тоном сказал, что ждет нас завтра к восьми часам утра в Механическом цехе. Мы не стали расспрашивать зачем, все и так понятно было.

 

Гвозди / 17

Вот мы утром уже в цехе. Борис Сергеевич распределил нас по рабочим местам. Меня направил к электромонтером в электроцех. Остальных из нашей компании оставил в механическом.

Началась наша трудовая деятельность. С помощью старших мы стали освоить свои профессии. Работы пока было мало. Мы проверяли и опробовали оставшиеся электромоторы, чистили рубильники, заменяли порванные провода при бомбежке.

Конечно еще на завод очень часто приезжал управляющий трестом, в сопровождении директора и механика они обходили завод, о чём-то договариваясь. Все мы работники очень надеялись на скорый запуск завода на максимальную мощность.

Первым цехом, который начал выпуск продукции был гвоздильный. Привезли три станка. Очистили помещение бывшей до войны заводской столовой, установили там станки и приступили к изготовлению гвоздей. Проволока для производства доставалась где только можно, поэтому она была самая разная, как по диаметру, так и по качеству материала, приходилось перенастраивать станки по несколько раз за смену.

Старший над этим производством назначили нашего нового соседа Петра Ивановича. он был и начальник, и мастер, и ОТК, и наладчик всех этих станков. Наша компания теперь вновь была собрана вместе и придана этому цеху. Делали все сами от травления проволоки, до отгрузки готовых изделий, то есть таскали тяжелые ящики с гвоздями в машину.

Петр Иванович очень тщательно и скрупулезно налаживал эти станки. Если ему что-то не нравилось в гвозде, кривая шляпка, или слабая на нем насечка, или она не соответствовала положенному, он налаживал станок пока по его мнению не станет всё правильно и более менее нормально. Мы обычно торопили его и не редко возражали, приводя в аргументы, что сойдет и так. На что у Петра Ивановича был всегда один ответ.

— Каждая вещь сделанная вами должна быть такой, чтобы кто-то другой, любой человек, взявший её в руки, увидел, как она сделана. Что исполнена эта вещь с душой и чувством к нему. И тогда даже у того же гвоздя, к этому человеку будет прекрасное отношение, поскольку в нём осталась частичка вашей души, которая старалась. Все нужно делать с душой!

Время наладок и доводок кончилось довольно скоро, цех заработал на полную свою мощность. Наладилось снабжение проволокой, гвозди пошли большими партиями потребителям по всему городу. Там, где-то в домах или где-то ещё, наверно до сих пор вбиты, сделанные с душой, гвозди. И значит небольшие частички наших душ и души Петра Ивановича где-то еще существуют в этом мире. Все что мы делаем или когда-то сделали, всё это помнит о нас, и частичку души в своей памяти бережёт.

 

Котлован / 18

В конце марта придя в свой цех на работу, мы увидели, как Петр Иванович показывает и рассказывает новым работникам, что и как нужно делать. А новые работники, точнее работницы, с увлечением слушают его. Заметив нас, Петр Иванович немного смутился, но стараясь не подавать вида, объявил, что всех нас ждет в механическом Борис Сергеевич. С одной стороны обидно, здесь уже все налажено и привычно, но с другой, может бждет нас более интересная работа.

Зашли в конторку, где располагался кабинет главного механика. Борис Сергеевич поднял на нас свои глаза.

— Всё?

Мы дружно, как по команде, тоже в ответ ему, свое всё. Он вышел из-за стола, прошел между нами, мы расступились, давая ему возможность протиснутся в его ставшей тесной конторке, но сами еще стояли ждали. Он обернулся.

— За мной!

Вышли из цеха, идем за ним, ничего не понимая для чего нас вывели на улицу. Идем по направлению к подъемнику. Дошли до места, где была размечена площадка и где уже ждали нас лежавшие рядом лопаты, кирка и лом. Задача, поставленная нам, была понятна и проста. Требовалось вырыть котлован глубиной полтора, шириной три и длинной шесть метров. Мы почти сразу посчитали кубатуру — двадцать четыре куба, еще холодного, почти зимнего грунта.

— Здесь будет шаровая мельница.

Борис Сергеевич показал на лежащий невдалеке огромный барабан. На этом все объяснения были закончены, долгой напутственной речи не было, лишь короткое — надо быстро.

Мы горячие головы, сразу приступили к работе. Опыта у нас не занимать. Рыли окопы и траншеи. Начали с расчистки. Расчистили от снега, потом от мусора, от битого кирпича. Начали копать. Ветер и морозец заставляли нас часто бегать в кузню греться. Обидно хотелось побыстрей, а побыстрей не получалось.

На второй день нашли железную бочку, сделали из неё печку. Она служила нам для обогрева и для оттаивания грунта, дело пошло веселей. Третий день преподнес нам неприятный сюрприз. За ночь выпал обильный снег, и была метель, которая замела всю нашу работу. Снова расчищали площадку, а замерзнув, бежали греться в кузнечный цех.

Ругали зиму, с её снегом и морозом, сетовали, что если за ночь опять наметет, то так и будем, что только откапывать от снега. Дядя Вася, слыша наши причитания, дал нам дельный совет сделать шатер. Нас охватил энтузиазм, бросились строить конструкцию защиты. Потратив на на него целый день, остались довольны, теперь нас ничто не остановит. Шатер защищал не только строительную площадку, но и нас, мы уже не бегали греться, он сохранял тепло. Мы прошли мерзлый грунт и дело пошло еще веселее.

В перерывах, усаживаясь вокруг печки, которая стояла посреди нашего котлована, мы вспоминали мирное время, прошлую еще мирную весну, как готовились к лету, как строили свой плот для плавания по прудам. Вспоминали рекорды наших путешествий, при разливе доплывали даже до деревни Фуниково. Мы строили огромный плот, такой который мог бы выдержать всю нашу компанию десяток человек. Но конечно, не обходилось без купания, обязательно кто-то по неосторожности срывался в холодную воду. Конечно еще добавлялось неудовольствие наших родителей, следовавшие за этими купаниями насморки, ангины, потери калош и ботинок.

На восьмой день мы закончили земляные работы, и позвали Бориса Сергеевича принимать наш труд. Нашей ударной работой он был доволен и даже при этом похвалил. Теперь для для укрепления стен нужен был кирпич. Мы стали его собирать везде, где только могли его найти, в гофпечах, на погрузочной площадке. Все свозили к котловану. В дело пошли оставшиеся печки, которые обогревали бараки. Бараки эти были уже разобраны, а печки от них еще стояли. Теперь мы им нашли применение.

Когда нам показалось, что набранного материала вполне достаточно, нам прислали опытного каменщика, под чьим чутким руководством, мы начали выкладывать стенки котлована. На нашу ударную стройку, как мы её называли, не раз приезжал посмотреть сам управляющий трестом. Каждое его посещение мы рассматривали, как повышенное внимание, и всю свою работу воспринимали, как очень важную и очень нужную всему тресту.

По правде оно действительно таким и было, срочным и важным. В Москве началось восстановление авиационных и моторных заводов, и существовала огромная потребность в огнеупорном кирпиче и блоках для закалочных печей и печей отжига.

Потом на следующий день пришли плотники и стали над котлованом строить сарай. Строго по разметке поставили опалубки под опоры мельницы. Мы отправились на заготовку щебня. К концу марта все было готово под монтаж и установку шаровой мельницы, той огромной железной машины, неловко сброшенной рядом.

Дни становились все длиннее и длиннее, тем самым прибавляя и нам побольше трудового дня. Чем больше световой день, тем наша рабочая смена также становилась пропорциональна больше.

 

Мясорубка / 19

Что бы установить мельницу, требовалось её развернуть на сто восемьдесят градусов. Наша самостоятельная попытка, это осуществить нашими собственными силами, закончилась почти трагично. Место было готово, команды нам, что делать, никто не давал, ждали немного, но нашего задора было в избытке в отличии от опыта и трезвости суждений. Соорудив из трех бревен небольшого диаметра подобие вертикальной опоры, подвесили таль, начали подъем нашей мельницы за вал барабана, подсовываем под нее колесную пару от вагонетки, при этом еще пытаемся вагами разворачивать в правильную сторону.

За этой работой нас застали. Борис Сергеевич не стеснялся выражений, гнев его был просто неописуем. Мы ничего не понимая бросаем все и становимся по другую сторону барабана. Он сам опустил барабан на место.

— Марш в цех!

Было не до шуток. Понурив головы, мы пошли, еще не понимая своей вины.

После обеда Борис Сергеевич позвал нас к себе в конторку, рядом с ним, нас ждал слесарь дядя Миша.

— Вот вам старший, он расскажет и покажет, что нужно делать, но только без фокусов.

Мы ожидали худшего, немного отлегло, идем за дядей Мишей. Он привел нас к прессу. Постановку новой задачи он решил облегчить нам на знакомом предмете домашнего обихода.

— Мясорубку дома разбирали, так это похоже на неё, но немного большего размера.

Он начал показывать, что нужно снять, где находятся болты, крепления, сколько их всего, какого они размера в дюймах. Слушая его, все размеры мы про себя пересчитывали в миллиметры. Он показал на ключи, которыми все это откручивается. Для верности переспросил всё ли мы поняли, увидев наше кивание головой, посмотрел на нас сочувственно.

— Ну ни пуха, ни пера.

Он ушел, мысленно посылаемый нами к черту. Мы приступили к разборке пресса. Для начала очистили его от глины, без этого добраться до болтов было просто невозможно. Долго мучались с первой гайкой. Чтобы она сделала хоть четверть поворота, мы прикладывали общие усилия сразу всех. Учтя опыт отворачивания первой гайки, мы тщательно прочистили резьбу всех шпилек и болтов от грязи и глины, смазали их маслом. На первую гайку и все эти операции приготовления у нас ушел целый день. На следующий день мы уже приноровились, первое сопротивление очередной гайки мы преодолевали всем коллективом, потом становилось легче. К обеду мы все болты сняли, стояла очередь за мундштуком. Все наши попытки, заключавшиеся в ударах кувалдой по нему, ни к чему не приводили. Застывшая глина почти окаменела и держала его достаточно крепко. Нужно было попытаться хотя бы сделать пол-оборота шнека, мы подумали, что это можно попробовать сделать через шкив, чуть чуть его прокрутив. Стали действовать, взялись за спицы шкива, пытаясь его провернуть то в одну, то в другую сторону. Шкив не с места. Володька предложил запустить мне мотор. Я сказал, что можно попробовать.

Мотор был мощный. В электроцеху, когда я там был, видел, как это делалось. Попробовали, он начал вращаться, как и должен был. Теперь нужно было надеть ремень, с ним конечно возились долго, но получилось. Всем хотелось побыстрей запустить мотор. Я важно подошел к пусковому реостату вывел его на пуск. Попробовал включить рубильник, но смог дотянуться до него, позвал Володьку, показал ему куда поворачивать ручку для включение и выключения. Занял свое место у реостата. Скомандовал — включай! Мотор заревел я начал выводить реостат в режим нагрузки — шкив дал не больше чем один оборот. Мы услышали грохот падающих предметов. Кричу — выключай! Бежим к прессу видим мундштук отвалился, верхняя крышка наполовину съехала вперед, куски затвердевшей глины выпали из пресса, немного освободив шнек. С трудом мы оттащили крышку и мундштук в сторону, отковыряли оставшуюся глину. Осмотрели, всё вроде бы в порядке.

Дни уже были не такие холодные, в любимую нами кузнецу уже почти не бегали греться, сидели тут же, довольные, что у нас что-то получилось. Пришли дядя Миша и Борис Сергеевич стали всё осматривать, поверхности пресса и лопастей и что-то там измерять. Мы по их команде проворачивали шнек. После осмотра, нам дали заданье разобрать сам шнек. Нужно было снять с вала шесть насаженных на него лопастей, вот собственно и вся конструкция, однако снять хоть одну из них, мы так за целый день и не смогли. Наши удары кувалдой никак не достигали поставленной цели, а если шили мимо, то мы улетали вместе с этой кувалдой. Выбившись окончательно из сил, сели стали думать и обсуждать различные варианты, как нам справиться с этой проблемой. Остановились на том, что нужно пытаться их стягивать. Встал вопрос, чем это делать. Я вспомнил, как работая в электроцехе, помогал стягивать подшипник с помощью специального съёмника. Пошли за ним, но он не подходил нам по размеру.

Большая часть нашей осознанной прожитой жизни прошла в окрестностях нашего завода, мы тут вечно бегали, носились, лазили. Мы не раз замечали и примечали разные детали этой заводской жизни. Мы видели многое, и наш пусть даже не такой долгий опыт наблюдений, и теперь мог нам сослужить хорошую службу. Мы вспомнили, как путейцы выпрямляли и гнули рельсы одним приспособлением, которое теперь нам предстояло найти. Пошли искать по сараям, и к нашей радости обнаружили то, что нам было нужно.

Принесли, стали пробовать, но захваты были приспособлены под другие задачи, а не для стягивания лопастей. Пошли к дяде Васе, который тут же отковал нам нужные правильные захваты.

На следующий день шнек полностью был разобран. Борис Сергеевич остался вновь нами доволен, похвалил.

— И кто сказал, что вы не справитесь? Справились прекрасно!

Он подозвал дядю Мишу и показал на шпоночную канавку.

— Не хотелось снимать, ну теперь ты видишь? Теперь это ваша работа.

Канавка в некоторых местах была намного шире положенного размера. С помощью нашего приспособлении мы также сняли и шестерню, вытащили весь вал и отправили его в механический, туда же отправили и лопасти. Там исправили шпоночную канавку, наварили лопасти. Собрали шнек и поставили на станок для проточки его под правильный размер.

Встал вопрос нужно ли вновь разбирать шнек в вновь его собирать уже на месте. Мы были против разборки. Но были веские доводы и за то, что бы шнек снова разобрать, из-за удобства транспортировки и установки. Однако нас поддержал Борис Сергеевич. Конечно теперь доставить на место было сложнее, но общими усилиями, мы его переместили куда нужно и всё поставили правильно, собрали одним словом. Осталось всё проверить.

Борис Сергеевич тоже ели сдерживал свое нетерпение.

— Ну орлы, посмотрим, если все нормально, то ставим пресс на обкатку.

Я занял место у пускового реостата и включил мотор. Пресс заработал, не было слышно ни посторонних шумов, ни скрежета. Хорошо работающая машина, вызывает гордость и уважение. Она пробуждает веру в человеческий разум, способный совершать и творить небольшое чудо в бесконечных пределах научно-технического прогресса. У нас был прекрасный опыт, который дал нам новые силы и уверенность в себе.

За процессом обкатки нас застал управляющий трестом. Он выяснил, как идут дела. Потом благодарил нас, как он сформулировал, за фронтовую работу и инициативу. А потом неожиданно чуть не расплакался.

— Вы — это всё, что я сейчас имею!

И пошел осматривать смонтированную уже шаровую мельницу.

Наш завод был готов к выпуску требуемых оборонной промышленности огнеупорных блоков. Таких, казалось бы, совсем простых и в тоже время далеко и совсем не простых блоков.

 

ЧП / 20

Приближался Первомай, а на фронте затишье. Наша компания почти совсем распалась, кого призвали в армию, кто ушел на другие предприятия. Я вернулся работать в электроцех, так как почти всех электриков призвали в армию.

Уже вновь заработал на полную мощь литейный цех, а теперь еще выходило на полную мощность, как мы его называли, шамотное производство. Привезли блоки и кирпичи с разобранных печей, их молотили в шаровой мельнице. Пройдя через сито, полученный помол нужного размера в определенной пропорции с глиной загружался в пресс. Теперь уже полученная масса несколько раз прокручивалась через него. Потом её доставляли на формовочный участок, который был организован под шатром гофпечи. Перед самой формовкой массу еще раз мешали в бетономешалке.

Меня поставили обслуживать этот участок. Запустив утром мельницу и пресс, я приходил на формовочный участок. На этом участке работали одни женщины под руководством мастера, которого специально прислали на завод для организации работ по выпуску огнеупорных блоков. Все его называли — «дед». Дед был мало разговорчив, зато был всегда очень сосредоточен на деле, в котором он считался высококлассным специалистом. Он не терпел пререкания. Как величайший мастер своего ремесла, он умел заставить беспрекословно выполнять свои распоряжения и указания.

За ним было интересно даже просто наблюдать, как он определял готовность и качество массы. Контроль он начинал уже с привезенной после пресса предварительно готовой массы. Он брал небольшой комок в руку, потирал его, скатывал, снова тер. Лишь только тогда, когда она соответствовала его условиям, разрешал загружать в бетономешалку. Потом он добавлял сухого шамота или глины, чего по его мнению, не хватало в составе. Он кивал головой. Это означало, что можно было включать бетономешалку. Включать без его команды агрегат ни в коем случае было нельзя. Через какое-то время дед дает команду остановить, и вновь он проверяет, только ему понятным способом качество массы.

Еще тщательней мастер проверял трамбовку массы в формах. Форма заполнялось массой и специальными трамбовками работницы начинали её уплотнять. Дед сидел в сторонке и наблюдал. Потом молча подходил к одной из них, отодвигал её в сторонку и начинал свою проверку. Для этого он применял палочки разной конфигурации. Тыкал ими по поверхности определяя плотность трамбовки, также молча подкладывал в нужные места массу. Отходил, уступая место работнице для продолжения трамбовки. Всё это по несколько раз. Когда по его придирчивому взгляду, формовка казалась успешной, он сам доводил поверхность блока, накладывал отшлифованную металлическую пластину и, постукивая молоточком и досыпая массу, добивался идеальной ровной поверхности блока.

Блок потом извлекался, выкладывался на выструганную доску и отправлялся в сушку. Но если в процессе контроля находился малейший дефект блок шел вместо сушки, снова в бетономешалку.

По мере высыхания блоков, они загружались в печь для обжига. обжиг блоков проводили в двух специально отгороженных камерах. Под них клали специально отобранные дедом дрова, в основном березовые. И только под его руководством, в понятном только ему порядке укладывали блоки. Наконец, не смотря на общее нетерпение, всё проверив ещё раз, он разрешал замуровывать камеру. Затем он поджигал дрова, и лишь когда они хорошо разгорались, можно было включать вентилятор. Из выхода вентилятора шёл дым вперемежку с паром. Подбрасывали еще дрова, печь набирала требуемую температуру.

Всё постепенно налаживалось. Все работницы участка уже освоились с работой И дед меньше времени уделял им внимания, лишь контроль массы оставался в поле его постоянного контроля и проходил с такой же тщательностью и педантичностью.

В один из дней, когда до готовности блоков оставалось совсем немного времени, произошло чрезвычайное происшествие — ЧП.

Утром, как обычно обошел все закрепленные за мной объекты — мельницу, пресс. Потом перешёл на гофпечь, вентилятор работал нормально. Осмотрел мотор, попробовал его насколько он нагрелся в процессе работы — рабочий нагрев, всё нормально, как обычно. Уже поднимаясь на верх к обжигальщику, на лестнице услышал словно взрыв, оглянувшись увидел, что горит мотор. Бросился к рубильнику, выключил. Еще непонимания, что именно произошло, уже бежал в электроцех. Доложил там о случившимся.

Нужно было заменить мотор. Организовали две бригады, одна снимала сгоревший мотор, другая снимал мотор с неработающего вентилятора на другой печи. К обеду поменяли мотор, запустили вентилятор, печь загудела и все облегченно вздохнули и только стали расходиться, как послышался жуткий скрежет уже в самом вентиляторе.

Что бы определить, что произошло, быстро сняли боковую крышку. Увидели, что вал крыльчатки лопнул. Нужно полностью её менять. Сам вентилятор был достаточно мощный, диаметр крыльчатки больше роста человека, два с половиной метра. И чтобы заменить сломанный узел, почти весь вентилятор нужно разобрать, снять верхний кожух, который наверно до этого момента ни разу не ремонтировали.

Начались наши мучения. Помещение, где установлен вентилятор, очень тесное, в проход между стенкой и самим вентилятором можно протиснутся только боком.

Вновь организовали две бригады. Одна разбирала вентилятор с которого уже сняли мотор, другая, в которой был я, приступила к снятию верхнего кожуха, для замены крыльчатки.

Параллельно решили разбирать дымоход, уже разобранной вытяжной трубы, построенной еще до революции, где-то в конце прошлого века. При разборке трубы кирпич бросали не только снаружи, падал он и в трубу, Дымоход очистили быстро и печь не потухла.

Работа с кожухом двигалась наооборот очень медленно, каждый отвернутый болт доставался нам большими усилиями. К утру мы вчетвером едва отвернули четверть того, что требовалось. Приехал управляющий трестом, ознакомился с произошедшим, и глянув, как идут дела, сразу уехал. К вечеру он вернулся, и увидев нас грязных и изможденных, с ссадинами и синяками на руках, лишь спросил вполголоса, как идут у нас дела. Мы развели руками, дела пока никакие. Управляющий нашел деда и долго с ним о чем-то говорил, затем вновь подошел к нам.

— Еще два дня ребята. Больше нельзя!

И уехал.

Мы сходили в душ, помылись, сбегали домой позавтракали и вновь вернулись обратно, что бы продолжить снимать этот чёртов кожух. Работали весь день и ночь с перерывами на обед и ужин. Усталость брала своё и приехавший утром управляющий трестом, так и застал нас спящими на участке. Разбудив нас, с тоном не терпящим возражений отправил нас в душ.

— Потом все в кабинет директора. Ясно?

Ничего не соображая, мы побрели в душ. Непонятным лишь показалось для чего нам нужно явиться в кабинет директора. Предположения строили, когда мылились, когда шли в контору. Не понимая, для чего всё это, мы стоим уже перед дверью, не решаемся даже постучать. Но услышав наши переговоры, к нам вышел сам директор и пригласил нас в кабинет.

Мы несмело входим во внутрь и видим стол, а на нём нарезанный большими кусками белый хлеб, колбаса и бутылка кагора. Увидя нас такими чистыми и такими растерянными от увиденного, управляющий трестом перевел взгляд на директора.

— Пойдем Михаил Иванович, я думаю они и без нас управятся.

Потом видя нашу нерешительность, взял бутылку вина в руку, открыл её.

— Им нужно разлить, это го они наверно еще не умеют.

Он разлил нам по пятьдесят грамм и вышел, забрав с собой директора.

Время было голодное, а мы постоянно испытывали чувство голода даже сразу после еды. И в глубине души ещё чувство страха, что этот голод не прекратиться никогда. От выпитого кагора и давно забытого нами вкуса белого хлеба с колбасой, мы как-то просто размякли. Опустошив за пару минут стол, нам так уже не хотелось вставать из-за него. И мы, совсем не спавшие, стали клевать носом,

Только мы собрались встать и пойти дальше к нашему кожуху, как в кабинет вошли управляющий и директор. Посмотрев на таких работников, директор конечно пожалел нас.

— Марш домой спать! Два часа вам на сон.

Управляющий был согласен с этим решением.

— Помните ребята! Два часа, не больше, вы очень нам нужны!

Мама придя на обед, разбудила меня, предложила пообедать, но я отказался и побежал на работу. Оставалось совсем немного отвернуть болтов, вся наружная сторона уже была разобрана, на очереди были лишь торцевые стороны вентилятора и панель со стороны всасывания горячего воздуха из печи. Подрубок был горячий, и прислоняться к нему было не безопасно. Наша усталость пропорционально сокращала наши темпы. Снова бессонная ночь.

Утром вновь приехал управляющий трестом и снова волшебный завтрак — белый хлеб, колбаса, кагор и сахар. Тут же помыв руки, быстро поели. В это время уже подвезли новую крыльчатку. что сняла другая бригада. Безусловно это нас лишь подхлестнуло, тут же вновь приступить к работе. Мы посчитали сколько нам осталось отвернуть болтов — тринадцать штук. Мы были не суеверны на числа. Но эти тринадцать болтов мы сумели разболтить только к обеду.

Как только мы отвернули последний болт, к нам подошел Борис Сергеевич и снова, чуть ли не пинками погнал нас с завода.

— Марш домой спать! Когда понадобитесь вызову.

Помылись, побрели по домам. Даже не поев, я пошел в свою спальню-ванную и сразу уснул. Проспал весь день. Вечером когда за мной пришли, меня едва разбудили. Поужинав, пошел на работу.

Слесаря уже поставили на место новую крыльчатку, опробовали вентилятор. Наша задача была скрепить кожух с корпусом. Время поджимало, Борис Сергеевич распорядился по одной стороне поставить все болты, а по другой через один. Недостающие можем поставить немного погодя. Задача ясна, мы приступили к работе. После отдыха работа спориться, ночь была не такой утомительной, да и сама работа была полегче. Закручивать — не раскручивать. Утром с приездом управляющего, нам вновь досталось немного забытой довоенной радости, вновь колбаса, белый хлеб, сахар. Вентилятор вновь работал, как и прежде. Он похвалил нас, и велел директору предоставить список всех отличившихся. Мы отправились отдыхать с чувством, что наша работа приносит реальную пользу в борьбе против этих вероломных фашистов.

Через несколько дней всем, кто был занят, кто отличился в этом деле, выдали премию талонами на костюмы и водку. Нам талоны на руки не дали, сказали, что отдадут родителям. Мама, конечно, их обменяет, на еду для всей семьи, это правильно, вот от этого всем нам точно польза будет.

 

Немного лета / 21

Завод работал нормально. Наступило лето, которое принесло новые тревоги. Враг шёл к Волге. Начиналась битва за Сталинград. Весной мы посадили огород, картошку и разную зелень, морковку, свеклу. Выпадавшие очень редкие дни ходили в лес по ягоды и грибы, за щавелем. В тревогах и заботах быстро пролетело лето.

Письма от отца приходили редко. В них он писал, что служит в той же части, что вступил в партию, и может быть его пошлют на командирские курсы учится. Через некоторое время письма стали приходить чаще и он уже сообщал, что учится на курсах, и после них получит младшего лейтенанта.

на обороте фотографий иногда писали, это написали мои родители

В сентябре меня вызвали в райвоенкомат, мне уже шел восемнадцатый год. Я ехал туда с тихой надеждой, что меня направят в военное училище. В военкомате спросили, чем я занимаюсь, какое образование имею, уточнили адрес. Во время беседы я аккуратно высказал свою просьбу о направлении меня на учебу в военное училище. Желание быть военным командиром, поступить в училище и меня зародилось еще до войны. Я тогда ходил по приглашению руководителя драмкружка в рядом с нашим поселком расположенный зенитный дивизион. Там с завистью наблюдал за распорядком и службой бойцов и командиров.

Беседа закончилась ничем. Лишь напоследок мне было сказано, что придет время, мы вызовем вас, ждите. Ждать, ну что же делать, ждал и больше, вот и дальше могу подождать безусловно.

 

Щекиноуголь / 22

В указанный день, по повестке райвоенкомата, я явился в МК ВЛКСМ. Во дворе собралось много народу. Обходя, собравшихся группами людей и прислушиваясь к их репликам, я понял нас всех направляют на работу на Подмосковный угольный бассейн. После долго ожидания, наконец началась регистрация и выдача направлений. Нас из Краснополянского района направили в трест «Щекиноуголь» на шахту №19.

Пошли на Курский вокзал. Наш поезд отходил только вечером. С вокзала успел позвонить маме на работу и дедушке. Объявили долгожданную посадку. Поезд тронулся и началось знакомство, потом долгие разговоры. Все строили догадки, что настам ждет. Надеялись, конечно, на что-то особенное. Только один из нас, который был постарше и наверно больше нашего понимал, во всем происходящем с нами. Он не скрывал своей радости. Радость его была, что едем работать на шахты, а не на фронт.

Рано утром поезд остановился на станции Щекино и мы все вышли на перрон. Наш старший по группе узнал, как добраться до шахты. Рабочий поезд отходил в семь утра. Дождавшись поезда, погрузились, едем. Поезд часто останавливается, люди выходят и заходят. Добрались до места, где вышли уже все, а мы сидим собираемся ехать дальше. Один мужчина увидев нас и то, что мы не собираемся выходить.

— Поезд дальше не идет.

В метро по объявлению конечной станции еще добавляют, просьба освободить вагоны. Но здесь никто ничего не объявлял. Мы спросили, где наша шахта №19 и он ответил, что вот она.

Мы вышли из вагона и прямо перед нами вывеска, как отором написано «Шахтоуправление». Пошли в одел кадров. показали свои документы, направления. Начальник отдела кадров посмотрел, оставил их у себя и повел нас в кабинет парторга шахты. Постучался, зашел, через минуту появился и пригласил нас зайти. Зашли. Поздоровались. Парторг шахты усадил нас и стал расспрашивать откуда мы и чем каждый из нас занимался раньше. Он рассказал нам о шахте, о тех задачах, стоящих перед всем коллективом, особенно обращал внимание на соблюдение дисциплины. В конце беседы выразил надежду, что мы будем хорошо трудиться, как того требует текущая обстановка в стране, в кабинет вернулся начальник отдела кадров. Парторг назвав его по имени отчеству, спросил всё ли готово. Тот положительно кивнул.

— Ну, тогда ребята идите устраивайтесь.

Парторг еще раз пожелал нам успеха и мы вышли из его кабинета.

Начальник отдела кадров повел нас дальше в общежитие, передал нас коменданту общежития и уходя, сказал, что через два часа ждет нас снова у себя, для уже конкретного распределения на рабочие участки.

Общежитие, куда нас привели было в минутах трех ходьбы от шахты, это был бревенчатый одноэтажный дом. Комендант привел нас в комнату, где стояло восемь кроватей, уже застеленных, у каждой из них стояли тумбочки. В углу комнаты находился стол, в другом шкафы для одежды. Он показал, где умывальник и туалет, где находиться кухня. В доме было шесть таких же, как и наша, комнат.

Мы стали занимать кровати, мне досталась кровать посередине комнаты. Тут всё вспомнили, что голодные и что со вчерашнего вечера ничего еще не ели. Пошли умылись и достав из своих вещмешков оскудевшие запасы еды, позавтракали, немного утолив свой голод. За едой обменивались первыми впечатлениями. Всем понравился парторг.

После дороги и бессонной ночи всем хотелось просто поспать, клевали носами уже за столом. К нам зашел комендант, посмотрел как мы устроились, немного рассказал про других жильцах его общежития. Тут и пришло уже время идти в одел кадров.

Начальник встретил нас приветливо, как старых знакомых, еще раз с нами просматривая документы, что-то уточнял, раздал анкеты. Пока мы их заполняли своими данными, завязался разговор, он нас раскрашивал, как мы добирались, как там Москва. Потом он собрал анкеты, позвонил куда-то по телефону. Мы поняли, что это про нас. Повесив трубку телефонного аппарата, подозвал нас к окну и показал на здание недалеко от управления.

— Это столовая. Идите туда, вас там покормят, после пойдете к Главному механику. Найдете его в ремонтном цехе, рядом с копром.

Мы отправились в столовую. Несмело зашли в неё и пошли к раздатчице. Она спросила нас.

— Это вы новенькие?

Она стала наливать нам в тарелки щи, показала на другую стойку добавила, что там можно взять хлеб.

Мы несмело взяли по куску хлеба, быстро опорожнив свои тарелки со щами, хотели уже вставать из-за слова, как тут другая раздатчица позвала нас за вторым.

Вышли мы из столовой повеселевшие и довольные. Можно было теперь отправляться на поиски Главного механика. Застали его в цехе, окруженного рабочими. Они что-то горячо обсуждали и показывали на на громоздкую машину на полу. Увидев нас, стоявших в нерешительности, подошел и спросил.

— Ко мне?

Мы подтвердили. Он на какое-то время вернулся к рабочим, что-то им сказал. Наверно очень смешное, раз они все так дружно рассмеялись.

Главный механик повел нас к себе в кабинет. Кабинет был небольшими, мы все едва там поместились, Расселись кое-как. Вновь пошли расспросы, кто кем работал, какие у нас специальности, как устроились. Мы ему отвечали, каждого он внимательно слушал и довольно пристально рассматривал. Окончив с расспросами, он сам теперь рассказывал нам об особенностях работы на шахте, говорил о технике безопасности, заполнил на каждого из нас карточки и пообещал через неделю принять у нас экзамен по технике безопасности. Все серьезные темы он перемешивал с шутками, вызывавший у нас дружный смех. Так наверно проще было бы нам передать столько важной и нужной информации, которую необходимо было нам хорошо запомнить и знать.

Настала очередь определить на конкретные рабочие места. Первого определил меня — дежурным электросвязи — слесарем на участок №1, который сейчас работает. Остальным сказал, что они будут работать по ремонту в цехе и оборудованию лав. Всех нас он ждет на работу завтра ровно в восемь ноль ноль. Пожелал как следует отдохнуть и отпустил всех, а мне велел задержаться. Ребята вышли из кабинета вслед за ними вышел и он. Я остался. Кабинет был на втором этаже в торце цеха из него хорошо просматривался весь цех. Мне было любопытно, Я стал с интересом осматривать всё производство.

Через некоторое время Главный вернулся, с ним появился еще один человек, показав на меня представил нас друг другу.

— Вот твой напарник.

Он представил меня полностью, с фамилией, именем-отчеством, также представил мне и моего напарника. Мы вышли вместе из кабинета. Который раз я вновь и вновь рассказывал про себя, чем занимался, что делал, откуда. Мы дошли до ворот цеха, он пожал мне руку, попрощались.

— До завтра, встретимся в нарядной.

Ребята терпеливо ждавшие меня спросили, кто это. На что я ответил, что это теперь мой напарник.

Шли к общежитию, громко обмениваясь мнениями, увиденным и полученными впечатлениями. Вошли в свою комнату, и вся усталость и нервное напряжение дало о себе знать, всем захотелось одного лечь в кровать и быстрей уснуть. Сон теперь пришел быстро.

 

Шахта / 23

Проснувшись от топота и разговоров в коридоре общежития, поняли, что пришло наше первое трудовое утро на шахте и нужно собираться на работу. Мы быстро встали, умылись, пошли завтракать в столовую, куда нас еще вчера прикрепили на питание.

В столовой я встретил напарника и мы уже вместе с ним пошли в нарядную, рядом с нарядной находилась раздевалка, где нам вчера выдавали спецодежду. Мы тогда её получив, сразу повесили в шкафы. Мой шкаф оказался рядом со шкафом напарника. Переоделись, зашли в нарядную, там уже было много народу, за столом сидел мастер, который просматривал списки, увидев меня спросил, кто я такой. Я не успел ответить, за меня это сделал мой напарник. Кто-то опустил шутку, что теперь нас действительно будет двое, наверно намекая на его внушительную фигуру. Раздался смешок. Мастер уточнил мою фамилию и имя, отчество, кем я буду работать — всё это записал в свой журнал. Закончив писать, он встал и все стали выходить из нарядной.

Зашли в копровую, подошла клеть, из неё вышли работающие в ночную смену, предоставляя нам освободившиеся место. Мы зашли в неё. Раздался резкий звонок, и я почувствовал, как земля уходить из под моих ног. Я испуганно прижался к напарнику. Он положил мне руку на плечо.

— Не робей, парень, привыкнешь!

Клеть остановилась, все вышли и пошли по штреку. Идя под многометровым слоем земли, я всё время посматривал наверх. Было безумно жутко, я высматривал, что на меня оттуда может упасть. Идти было совсем немного, не больше пяти минут, но мне показалось, что мы идем бесконечно долго. Вот и лава, где я должен работать. Тусклый свет от небольшого количества ламп, ряды стоек, между которыми висит длинное железное корыто, придавало этому месту какой-то сказочно фантастический вид. Забойщики перелезли через висящее корыто, пошли вдоль пласта занимать места. Мой старший достал гаечный ключ и дал мне его в руки, достал второй себе, показал, что я должен делать.

— Ты иди по той стороне, — показал рукой в сторону пласта, — я по этой. Проверяем, как заболчен рештак.

Я догадался так называется это железное корыто. Я перез чез него и обходя забойщиков, стал подтягивать гайки.

Только мы закончили проверку, как раздались голоса, с просьбами включить рештак. Рубильник для включения был посередине лавы на моей стороне, я подошел к нему, но включать не стал. Кто-то из стоящих рядом забойщиков.

— Ну, давай врубай!

На что я ответил, что пока команды от старшего не поступало. Тот еще осматривал привод. Забойщик меня похвалил, сказал что молодец и знаешь порядок. Мой старший поднялся и отдал команду.

— Включай.

Я повернул рубильник и висящее между стоек махина медленно подалось вперед и вдруг резко двинулось назад, я быстро схватился за ручку рубильника, думая что что-то происходит не так. Рештак опять медленно подался вперед и опять рывком назад, я опустил руку и стал просто наблюдать, стараясь понять суть механизма, почему насыпанный уголь, под действием непонятной силы движется.

За смену несколько раз приходилось осматривать затяжку этих гаек. От стука отбойных молотков и периодического грозного шума издаваемого приводом, похожего на рычание, разговаривать было совершенно невозможно. Жестами меня мой старший напарник подозвал к себе. Он повел меня в другой штрек, где кончался рештак. По этому штреку шел транспортер, а вдали штрека виднелся слабый свет, к которому мы и направились. Подошли. Там было помещение немного шире штрека, в нем находился привод транспортной ленты.

Около привода сидела молодая женщина, которая обрадовалась нашему приходу. Напарник поздоровался с ней по имени и представил меня. Очень легко и непринужденно завязался разговор и расспросы. Новые люди в лаве, наверное так тут принято. Нужно всех знать, на кого можно положиться. Разговор шел полчаса не больше, но наверно дел еще было много, раз мой напарник резко встал.

фотография неизвестного автора, пусть девушка другая, но похожа

— Еще наговоритесь, пошли нам пора.

Мы пошли по штреку. Он мне рассказывал о технологии добычи угля, о принципах работы механизмов. В заключении добавил, что у него на Донбассе работать было тяжелей.

Мы вернулись в лаву. Смена кончилась, и то там, то тут слышались возгласы.

— Крепильщики.

Забойщики звали крепильщиков крепить кровлю, Смена кончилась, бригадир выключил воздух, перекрыв кран, и все начали сворачивать шланги. Потом все оборудование, инструмент перенесли в лаву напротив. Завтра работаем там, в другой лаве.

Поднялись на гора. Принали душ. Переоделись. Я почувствовал, как хочется есть. Пошли в столовую. За обедом сидели с ним рядом и говорили. Мой старший напарник рассказал, что он уже был на фронте, получил легкое ранение и хотел опять попасть в свою часть, но его направили вот сюда. Семья осталась скорей всего там, а может успела эвакуироваться. Он не знал, что с ней. У него две девочки. Из столовой вместе пошли в общежитие, оказывается он живет там же, где и я, только в другой комнате.

А мои соседи были уже там. Они работали в цехе и пришли домой раньше. Всем натерпелась поделиться своими впечатлениями о прошедшем первом дне на шахте. В разговорах время летело быстро, в коридоре началось хождение и суета, время было идти на ужин. Мне идти не хотелось, но поддавшись на уговоры, пришлось согласиться.

После ужина можно было посидеть в свободной комнате, где собирались свободные от смены шахтеры и обсуждали последние новости и свои насущные проблемы. На шахте работало несколько человек, отозванных из армии специалистов, работавших до войны на шахтах Донбасса, особенно таких редких специальностей, как машинисты врубовых машин, крепильщики и обвальщики лав.

Наступление наших войск продолжалось. Все они ждали, когда будет их родной Донбасс освобожден и все они с нетерпением хотели получить хоть немного известий о судьбе своих семей, о пропавших близких.

 

Немцы / 24

Перед октябрьскими праздниками на шахту прибыли мобилизованные немцы Поволжья. Их направли на работу на наш участок. Нашу бригаду перевели на новый организуемый участок в западные лавы. Моего напарника перевели тоже туда и я в смене остался один. Наш участок перешел на трех сменную работу.

После праздника немцев первый раз спустили в шахту. Перед этим в нарядной их долго инструктировал начальник участка, некоторые из них плохо знали русский язык или даже совсем не знали, и один из них переводил сказанное на немецкий язык. К ним приставили инструктора, крепильщиков оставили старых. Они пришли в лаву, врубовая машина еще продолжала подрубать пласт. Инструктор вместе с бригадиром начали расставлять их по рабочим местам, показывая, как нужно рубить уголь. Постепенно шахта наполнялась привычным шумом. Пошла работа.

Без опыта, конечно, за их первую смену у них не получилась дать требуемую норму выработки, полтора метра в глубь пласта. К концу смены пришел начальник участка. Он принял решение, что работу в лаве продолжит вторая смена.

На следующий день наша смена добирала пласт третьей смены и такое отставание продолжалось почти неделю. Немцы работали добросовестно и дружно, помогая друг другу, у них было правило — не уходить из лавы, пока она не будет очищена на положенные полтора метра.

Работалось мне с ними было легко и если когда случалось, что из стойки выпадет штырь на котором висела подвеска, то они мне помогали. В редкие перерывы, которые случались из-за отсутствия вагонеток или воздуха, где-то прорывало трубу или еще что-нибудь, они рассказывали, как они жили в Поволжье, как их переселяли в Красноярский край. Туда они выехали всей деревней, обиды мне они не высказывали, как обида, когда мы тут бок о бок. Куда их переселили, как они рассказывали благодарные места. Вся их бригада была из одной деревни и их бригадир был председателем колхоза у них на Поволжье. Их язык немного отличался, от того немецкого, что нам преподавали в школе. Это был старый диалект, со временем я немного стал понимать, что они говорят. Настороженность по отношению к ним если и была, то вскоре исчезла. Оказавшись вместе в таком месте, между людьми возникает общность целей и задач.

Ребята, с кем я приехал, тоже все работали в разные смены и мы другой раз не виделись по несколько дней. Дружба как-то не сложилась.

Еще тогда все мысли были про Сталинград. Нам страшно было представить, что могло произойти, если фашисты смогут победить. Прошли октябрьские праздники, и вот неожиданное известие о начале нашего наступления под Сталинградом. А потом окружение и пленение целой немецкой армии там. Казалось еще немного и конец войне, придет скорая победа, но незаметно как-то прошла зима и на фронтах наступило затишье.

Редкие письма из дома от родных сообщали об испытываемых ими тяготах. Но было и хорошое, мама писала, что отец жив и обижается на меня, что я ему не написал еще ни одного письма. Сообщила его адрес и строгий наказ написать обязательно. Хорошо можно и написать теперь, когда есть адрес.

Смена продолжалась по восемь часов без перерыва на обед и я стал брать с собой в шахту недоеденный оставшийся хлеб и выбирая какой-нибудь спокойный момент присаживался в сторонке и с аппетитом его съедал. Однажды придя к приводу, пока никого не было достал кусок хлеба и в сухомятку начал его жевать. Как раз в этот момент пришла транспортерщица и увидав меня, наверно подумала, что я очень мучаюсь с черствой горбушкой, молча достала бутылку молока и отлив в кружку, предложила мне.

— Пей не стесняйся.

Хлеб у нас часто оставался и мы стали менять его на молоко. Транспортерщицы, дверные — как мы называли девушек, которые дежурили у дверей, перекрывающие штреки для организации определенного движения и правильного потока воздуха в шахте — все они были из близлежащих деревень и почти у каждой было свое небольшое хозяйство — наше спасение.

Время полетело быстро, незаметно наступило лето. Дни стали длиннее, пришло тепло и желание разнообразить неизвестно откуда появившиеся свободное время. Мы с ребятами стали хоть иногда ездить в Щекино на кино и просто так, гулять в местном парке культуры.

Кажется, что война остановилась и выдохлась, нет боевых сводок. Но все всё равно чего-то ждали, не может же это затишье длиться бесконечно долго. И вот в начале июля мы проснулись под гул, похожий на дальние раскаты грома. Отработав смену, вечером узнали о том, что началась, как потом её назовут, курская битва. Несколько дней слышится этот гул, а с наступлением темноты виделись зарева и всплески от выстрелов орудий. Но вскоре всё это прекратилось, фронт к нашей радости пошел на запад. Вскоре получил получил очередное письмо из дома, где после всех домашних новостей была приписка от сестренки. Она делилась своими впечатлениями от прогремевших в честь победы под Курском и Орлом первых салютов. Нам всем тогда вновь показалось, что уже вот — скорая полная победа близка.

 

Я иду в армию / 25

В начале августа, придя в свое общежитие после третьей смены на шахте, я обнаружил всех наших в странном состоянии, кроме них в нашей комнате был милиционер и двое в штатском, как тогда говорили о людях работающих в правоохранительных органах. Не успел я понять в чём дело и что происходит, как прозвучал вопрос.

— Кто вы такой?

Меня подвели к моей кровати. Заправленная постель. Показывают лежащую под кроватью сетку с картошкой.

— Ваша сетка?

— Моя.

А что я должен был еще сказать? Разговоры тут коротки. Протокол. И далее звучит.

— Пройдемте с нами.

Повезли в Щекино. Там короткий допрос и в камеру. Три дня в КПЗ (камера предварительного заключения). Потом повезли в Тульскую тюрьму. В свою камеру попал только к ужину. Целый день не евши, скромная еда едва удалила мой казалось бы вечный голод.

Утром знакомство с сокамерниками и советы, как себя вести на суде. Один все время говорил, что если на допросе спрашивали про одну сетку, то это ничего, и успокаивал, что дальше фронта не пошлют.

Суд был на шахтном дворе продолжался не долго. Приговор три года исправительных работ в трудовых лагерях с заменой отправкой в действующий армию. С суда отвели сразу в военкомат и выписали мобилизационное предписание. А из военкомата меня в сопровождении милиционера повезли обратно в город Тула на пересыльный пункт. Мой сопровождающий был уже в пожилом возрасте и за всю дорогу не раз вспомнил недобрым словом всё свое начальство и жаловался мне на свою судьбу.

Пересылный пункт был недалеко от вокзала добрались совсем поздно. Милиционер сдал меня дежурному вместе с моими документами, дежурный не стал брать приговор суда и вернул его почему то милиционеру. Тот кивнунул мне головой на прощанье.

— Ну, будь здоров сынок.

И исчез за порогом дежурке в темноте ночи.

Дежурный по пункту записал меня в книгу, праспросив о родителях про их адреса. Сказал, что я зачислен в команду №NN и показал в какую казарму идти.

Я быстрее пошел, куда мне показали, Дума была одна — поесть и быстро лечь спать, после всех этих передряг. Я зашел в казарму — это была большая комната с двух сторон по стенам стояли двухъярусные нары, посредине стоял длинный стол. Вся комната лишь тускло освещалась мутными фонарями на потолке. На нарах кучками сидели люди.

Я подошел к одной из них.

— Где тут старший?

Мне показали на дальний угол.

— Там.

Подойдя к человеку, лежащему на нарах, задал самый дурацкий вопрос.

— Вы, тут старший?

И получил наверно то, что следовало.

— Тут, все старшие.

Он посмотрел на меня и наверно просто пожалел о чем-то своем.

— Новенький, один?

— Да.

— Ну тогда располагайся рядом, место есть.

Я послушно лег и невнятно отвечая на его расспросы тут же заснул.

Проснулся от слов соседа.

— Пошли завтракать.

Вместе с завтраком выдали сухой паек, на что мой знакомый, как бы с облегчением заметил.

— Ну, наконец.

Деть мне мой получений сухой паек было некуда и он, узнав как я попал в армию, предложил положить его в свой вещмешок, глупо было возражать, я и не стал. Мой спаситель был уже пожилым человеком. Он был ранен под Тулой и его после госпиталя направили на этот сборный пункт. Вся его часть, в которой он служил, была переброшена на другой фронт и вернуться в неё он уже не мог.

Когда зашли обратно в казарму, мы увидели сидящего за столом капитана. Перед ним лежал список нашей команды и он идя по списку выкрикивал фамилии. Кого вызвали становились в строй. Когда все были построены, капитан нам объяснил, что вся наша команда должна сегодня прибыть в запасной зенитно-артиллерийский полк, дислоцированный в городе Дмитрове. Мы поедем поездом до Москвы, а там до Дмитрова. Дорога будет длинной.

— Сухой паек поберегите. Не съедайте сразу весь.

Обойдя строй спросил, кто из нас был хоть раз в Москве.

— Я.

Я сказал это достаточно громко, даже сам испугался. Мне дали команду выйти из строя. Я вышел. Полдойдя ко мне, капитан уточнил мою фамилию и уточнил хорошо ли я знаю Москву. На что я ответил, что я жил в Москве. Уточнять что наш поселок — это почти Москва, я не стал. Долго объяснять, да и какая разница. Капитан объявил всем, что я буду направляющий. Я вернулся в строй. Мой знакомый мне подмигнул.

— Ну вот, уже и должность получил.

Снова вокзал, посадка в поезд.

Поезд шел медленно, часто останавливался. Дорога всегда сближает до этого совсем незнакомых друг другу людей. Все помаленьку стали знакомиться, рассказывать про себя, кто, откуда, как попал сюда. Большенство ребят были моего возраста с уже освобождены районов Брянщины и Орловщины. Они рассказывали, как жили в оккупации, большинство из них были из дальних деревень и сейчас они всего боялись и держались вместе. Меня расспрашивали о Москве. Я рассказывал им, то что знал и видел сам.

— Да, сами все скоро увидите.

Вот и Москва. Они теперь с интересом рассматривают вокзал. Команда построиться. Меня поставили во главе колонны, я веду всех в метро. Ребята с недоверием подошли к эскалатору. Первый раз. Никак не могут понять, как на него можно встать. Я их подбадриваю и начинаю по одному ставить на эскалатор. Не меньше было проблем, чтобы с него сойти. Ребята с удивление и восторгом осматривают станцию.

Подошел поезд, посадка, выход на следующей станции, переход на другую. Вот и наша станция. Выходим — Белорусский вокзал, теперь пешком на Савеловский. Посадка в поезд и вот за окнами замелькали знакомые места — Окружная, Бескудниково, Лианозово, Марк. Я стал рассказывать и показывать, вот Лобня — место боев, Яхрома — канал Москва-Волга и вот уже и Дмитров. Снова пешком через весь город в расположение полка. Дорога всех утомила, время было позднее, перекусив у кого, что осталось, быстро уснули. На завтра нам пообещали баню.

 

Полк / 26

Подъем. Завтрак. Стрижка. Баня. Получение обмундирования. На меня долго не могли подобрать нужного размера. Все после всего этого стали друг на друга похожи. Лишь у меня был самый смешной вид, рукава гимнастерки пришлось закатать. Пилотка то и дело закрывала мне глаза, а шинель волочилась по полу.

Обед, построение и распределение по батареям тех у кого были специальности шоферов, трактористов, электриков. Я попал в батарею, состоящую из боевого и учебного состава, которая несла боевое дежурство на окраине города.

Привели нас на батарею, разместили в большой землянке, старшина распределил по расчетам, представил командиров, показал места распределения каждого расчета. Показал столовую, туалеты и места для курения. А что еще солдату нужно.

Увидев меня в моем одеянии, повел меня к себе в коптерку и вновь стал, всё мне подбирать по размеру, но особых результатов это не дало.

Обед. После обеда свободный час и мы стали осматривать батарею. С опаской подошли к орудию, становясь в сторонке, начали разговор о калибре и как далеко она стреляет. Я сказал, что это 85мм зенитное орудие образца 1939 года, а это ПУАЗО (прибор управления артиллерийским зенитным огнем). Ребята недоумевали.

— Зачем он?

— С этого прибора даются данные для стрельбы орудий.

Они конечно мне не поверили, а я не стал с ними спорить и что-то доказывать.

После были знакомства с командирами расчетов, которые нам объяснили, что мы будем изучать и немного рассказали о батареи, что она сейчас выполняет боевую задачу по охране Москвы от налетов самолетов противника. В этот день я написал письмо домой и конечно приписал, что если сможете приехать в Дмитров то, как меня можно здесь найти.

Вот и второй день моей службы, как принято начался с подъема, учились быстро одеваться. Все бы ничего, но всем нам тяжело доставалось быстро и надежно намотать обмотки. Выбежав потом на зарядку, они у многих размотались.

Начались планомерные занятия по строевой подготовке, изучения Устава и наставлений. Лишь только через неделю нас первый раз подвели к орудию.

Орудие было в боевом положении и его нужно было привесити в походное. Командир расчета поставил нас по местам, рассказал, как и что каждый из нас по его команде должен сделать. Мне досталось перевести ручку из положения боевое в походное.

Поступила команда.

— Орудие перевести в поход!

Все встали по своим местам, что указал командир и стали освобождать упоры домкратов, на которых находилось орудие. Освободив домкраты, заняли места для перевода колес в походное положение, это нам удалось не сразу. Перевод орудия из походного положения в боевое и обратно требовало четкой слаженности всего расчета, этой слаженности еще не было выработано. После пятого или шестого раза нам удалось это сделать, как положено.

Как раз в этот момент к командиру подошел солдат и доложил, что меня вызывает к себе старшина. Командир посмотрел на меня.

— Иди! Раз тебя вызывает старшина.

Я пошел к землянке. Старшина, увидев меня.

— Иди к выходу, там тебя ждут.

Я побежал. У входа стояла мама и мой младший братишка. Когда я к ним подбежал, мама отшатнулась и даже сделала шаг в сторону от меня. Она рассмеялась, а на глазах появись слезы. Я подумал, что я её сильно рассмешил своим удивительным видом, а он был действительно смешон. Всё мое обмундирование висело на мне, как на пугале.

Время пронеслось удивительно быстро в бесконечных расспросах и разговорах обо всём. Прозвучал сигнал на обед. Мы уже должны были прощаться. Мы простились и я побежал к землянке, где вся батарея уже была построена, чтобы идти на обед в столовую.

Время шло, занятия продолжались, все уже втянулись в солдатскую жизнь, всё становилось уже привычно и обыденно.

В начале сентября нам объявили, что кто хочет пойти учиться в военные училища, может об этом заявить, объявили и условия поступления.

Еще учась в школе у меня зародилась мысль о поступлении в военное училище и желание стать командиром, еще больше она укрепилась, когда я ходил в драмкружок в расположенную за поселком зенитную часть. Меня привлекла сама атмосфера дружного военного коллектива с четким распорядком и дисциплиной. На репетициях, когда случались перерывы я читал Уставы, наставления, что стояли на полках Красного уголка, рассматривал плакаты висящие в учебной комнате, слушал разговоры красноармейцев о их занятиях, о технике.

Я написал заявление и понес его к командиру батареи. Когда вошел в землянку, где находился штаб батареи, то писарь, сидевший за столом и что-то там писавший, с явным презрением посмотрел на меня и сказал такое, от чего я чуть было не присел, ноги подкосились. Что меня удержало, так то, что появился комбат, он вышел из второй половины землянки. Я по форме обратился к нему и подал свое заявление.

Он внимательно прочитал его, потом внимательно посмотрел на меня и пригласил к себе. Он стал меня расспрашивать, как я учился, почему не окончил школу, кто мои родители, когда призван в армию. Его особенно интересовали отметки по математике. Спрашивая об этом, он смотрел на меня.

— Артелеристу без знания математики никак нельзя.

Я раскатал ему, что мое желание стать командиром возникло еще в школе, как я не раз посещал воинскую часть. Он слушал меня внимательно и настороженно.

— Ну хорошо. оставьте свое заявление, я сообщу свое решение. Можете идти.

Слово «заявление» он произнес как-то совсем язвительно, может не поверил ни одному моему слову.

О своем решении пойти в училище я также написал письмо домой.

Дня через два командир расчета передал мне, чтобы я после обеда прибыл к командиру батареи. Он поинтересовался у меня, с чего это меня вызывают. Я ответил, что подал заявление о направлении меня в училище, другого повода я не знаю.

После обеда я в землянке комбата, и снова расспросы про мою учебу. Я рассказал, что математику знаю хорошо и числился у нашего преподавателя Иосифа Григорьевича в аспирантах. Комбата это заинтересовало и я стал увлеченно рассказывать. Иосиф Георгиевич преподавал нам алгебру, геометрию, тригонометрию, а также физику. Материал давал доходчиво и интересно, и с таким собственным увлечением, себя вел с нами на равных. Все уроки были на редкость неординарные, рассказывая ту или иную теорему, он вдруг мог легко прервать свой рассказ.

— А ну ка, дайте мне Киселева. (это учебник по Геометрии, или Шапошникова и Вальцева — это по алгебре), как они там говорят?

И мельком взглянув туда, вносил коррективы в свой рассказ на наш уровень, продолжал. Весь класс незаметно от нас он разбил на три группы. Ученики, кто мог выучить теорему и правильно решить несложную задачу. Студенты — это уже на порядок выше. И аспиранты. Последние могли решать сложные примеры и творчески подходить к их решению. Был еще у один Сережа Савельев, который по способностям превосходил всех в классе. Каждой группе на контрольных работах давались дополнительные персональные задачи.

Комбат выслушал мой рассказ.

— Ну, а ты был в какой?

— Аспирант.

— Ну, хорошо, аспирант, реши ка вот это!

Он мне дал мне задачку по теореме Пифагора и я её быстро решил. После этого он развернул карту, указал три точки: расположения батарей, наблюдательного пункта и цели. Он велел определить расстояние до них и выдать целеуказание для стрельбы. Дал справочник, свой специальный транспортир для определения азимута. Для решения этой задачи у меня ушло десять минут. Дал вторую задачу, её я решил еще быстрее. Он стал меня спрашивать, как я их решил. Я всё ему объяснил, весь ход моего решения. Комбат остался доволен и отпустил меня. Командир расчета, когда я вернулся спросил меня, что я делал. Я рассказал.

На следующий день после завтрака, старшина приказал мне остаться и не ходить на занятия. Оставшись один в землянки, я стал ждать старшину и надеялся со всей своей наивностью, что меня направят в училище, я почти сдал экзамен. Вскоре появился старшина и повел меня к себе в каптёрку, велел снять обмундирование и дал мне новое, велел одеть. Оно снова было великовато на меня. Он позвал портного и велел тому к завтрашнему дню подогнать его по моему росту.

Боевой состав батареи ходил в сапогах. Старшина вызвал сапожника и приказал в течении двух дней сшить мне сапоги. Сапожник снял мерку, попросил на это три дня. На что старшина сказал твердо, что лишь два дня и ни часом больше.

Я снова переоделся в свое старое обмундирование и пошел на занятия к моему расчету. Расчет отдыхал. Мой командир, подозвав меня к себе, снова стал расспрашивать, что да как. Я все ему рассказал, поделился честно своими мыслями на сей счет.

— Он ко мне относиться с какой-то отцовской заботой, толи за мой рост, толи за то, что я его хорошо понимаю, когда он объясняет мне материал.

— Что-то мне не понятно. Ну, да ладно! Что бог не делает всё к лучшему.

Через два дня всё моё новое обмундирование было готово и я на зависть всех ребят из батареи вышел из старшинской каптёрки совсем другим и стал предметом всеобщего внимания. В тот же день снова возобновились наши занятия с комбатом по решению задач на стрельбу, по карте, как к этому применять буссоль.

 

Присяга / 27

В первое же воскресенье, после того, как я отправил письмо домой, снова ко мне приехала мама и увидев меня была настолько удивлена моим новым видом, что в изумлении долго не могла ни чего говорить. Сидела только слушала, а я рассказывал ей обо всем, что со мной наилучшим образом произошло после её первого приезда сюда. Она потихоньку пришла в себя и рассказала мне о домашних новостях.

Отец окончил курсы и получил новое назначение. Она дала мне его новый адрес. Бабушка умерла, на похоронах были почти все, кто мог. Дядя Володя хотел меня тоже увидеть, но его дела не позволили ему это сделать, шлет привет и надеяться, что я буду хорошим командиром. Она не жаловалось на жизнь, но и без того знал, как ей сейчас тяжело. Я запретил ей что-либо привозить. Я не знал сколько мне здесь еще предстоит пробыть.

Занятия с комбатом продолжались. В один из таких дней раздался звонок. Он прервал занятия.

— Всё! Завтра у вас принятие присяги.

С этой новостью я пришел в землянку. На вечерней поверке старшина объявил распорядок дня на завтрашний день.

День начался, как всегда, с подъема, физзарядка, завтрак, после завтрака построение. Старшина внимательно рассматривает каждого, обходя весь строй батареи. Он дает походу поручения, кому почистить ботинки, кому подтянуть ремень, несколько человек получили замечание о грязных воротничках и плохо намотанных обмотках. На устранение всего старшина дал 10 минут. Сержантам дал указание после построить свои расчеты. Снова построение, получение оружия. Командиры расчетов еще раз напомнили, как правильно нужно выходить из строя и обращаться с оружием. Наконец всё было готово.

К этому времени из своей землянки вышел комбат, старшина доложил ему о готовности батареи. Комбат поздоровался и вместе со старшиной обошел весь строй, после этого дал команду к движению.

Когда наша батарея пришла в полк, там уже во всю шла церемония принятия присяги. Наша батарея заняла свое место на левом фланге.

Очередь дошла до нашей батареи. Все замерли в тревожном и торжественном состоянии странного ощущения пройденного этапа своей жизни, за которым нас ожидает какая-то другая жизнь. Комбат по одному стал вызывать из строя. Каждый, кто услыхал свою фамилию, выходил из строя, подходил к стоящим за столом офицерам и лицом к строю читал текст присяги.

Вот и моя очередь, слышу свою фамилию, чеканным швагом подхожу к стоящим офицерам, представляюсь. Мне дают текст. Поворачиваюсь лицом к строю, начинаю читать.

— Я гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии, принимая присягу и торжественно клянусь…

Читаю, как могу, внятно и громко, но голосе чувствую дрожь, которую боюсь показать. Кончив читать, облегченно вздыхаю, стаю и почти забываю, что должен повернуться и еще расписаться.

Пока я подписывал, полковник наш командир полка, подозвал комбата и чем-то его спросил, из ответа комбата я лишь расслышал одно слово «жаль».

Время приближалось к обеду. Объявили, что будем обедать в полковой столовой. Обед был торжественный. Его начал заместитель командира полка поздравлением, что приняв присягу на верность Родине, её нужно исполнять всю свою жизнь. Он рассказал о наших успехах на фронтах и пожелал всем нам скорой победы над врагом. Потом выступил фронтовик и рассказывал нам, за что его наградили орденом «Красной звезды», как самоотверженно сражаются наши бойцы на фронтах, свято выполняя свой долг перед Родиной.

После обеда нас повели в медчасть. Осматривали нас очень придирчиво, заставляли подпрыгивать, изгибаться, спрашивали были ли переломы. Проверяли зрение и слух, координацию действий. Многих забраковали по разным причинам.

Очередь дошла до меня. Председатель комиссии взял в руки мою карточку, внимательно её прочел, что-то спросил у сидящего рядом с ним врача. Тот ему.

— Еще подрастет.

Он посмотрел еще раз на меня и поставил свою подпись.

Последующий день весь прошел в догадках, бывалые солдаты говорили, что такого еще с ними ни разу не было. На вечерней поверки объявили, что завтра отправляемся на формировочный пункт.

Утром подъем, завтрак. Собираем свои нехитрые солдатские пожитки. Нам вручают Красноармейские книжки и мы отправляемся на вокзал. Посадка в поезд, теперь едем обратно в Москву. Сопровождающий нас офицер объяснил весь маршрут движения — Москва, метро Автозаводская, формировочный пункт поселок ЗиСа.

Снова я проезжаю через знакомые родные с детства места. Невольно думаю, может я вижу из х в последний раз в жизни, что там нас ждет. А что там ждет меня? Как сложиться дальше моя судьба, что она для меня еще приготовит. Но я тут сейчас, в настоящем и нужно просто выжить между своим ясным прошлым и вечно призрачным будущим.

 

Формировочный пункт / 28

К месту назначения прибыли во второй половине дня. Сопровождающий нас офицер, доложил о прибытии и дал команду некуда не расходиться, через час будет построение, и показал нам место, где мы должны были находиться. На плацу было еще несколько групп солдат, прибывших раньше нас, вскоре пришла еще большая группа. Час пролетел незаметно, объявили построение. Наша команда оказалась на левом фланге. Из-за спины стоящих впереди не было видно, что происходит. И я спросил, что там. Те кто были впереди мне ответили, что делят.

В начале колонные слышались команды.

— Батарея налево! Шагом марш! Справа от нас стоящие бойцы сделали три шага вперед, закрыв и без того узкий обзор. Потом по команде они повернули налево и ушли.

Наш ряд оказался во главе колонны и я наконец смог хоть что-то разглядеть. Я увидел военного в кожаной куртке, знаков различия разглядеть не смог, но рядом с ним стояли два капитана, прямо напротив нас стояли еще другие офицеры и немного в стороне стояли сержанты. Военный в куртке начал отсчет — раз, два, три, при счете десять он становился.

— Три шага вперед, марш!

Один из капитанов подвел старшину и четырех сержантов, другой трех офицеров.

После чего тот, военный в кожаной куртке.

— Старший лейтенант, вот ваша батарея ведите её в расположение.

Он добавил номер казармы и комнаты.

Приняв командование нами, теперь уже наш комбат велел сержантам встать на левый фланг, а старшине вести весь личный состав к месту расположения.

Так оказалось, что я опять должен был начинать знакомиться с новыми сослуживцами, те, с кем я был в полку раньше, попали в другие батареи. Среди нас уже не было пожилых солдат, их отсеяли еще раньше. Нужно было вновь заводить знакомства и рассказывать про самого себя.

Зайдя в казарму, стали занимать места, но старшина, усевшись за стол, начал заводить книгу и приглашал к себе по алфавиту. Записав сведенья к себе в книгу, согласно красноармейских книжек, он указывал место на нарах. Прозвучала команда получить сухой паёк. Пообедав и поужинав, вышли на улицу. Москва еще соблюдала светомаскировку, в темноте было трудного кого-то разглядеть и узнать. Я подходил то к одной, то к другой группе, слушая их разговоры, пытался кого-то узнать из прежних знакомых. Время отбоя. Команда на построение на вечернюю поверку. Перед этим я успел расслышать, что нам сменили командира батареи.

На вечернюю поверку батарею построили в коридоре. Перед началом переклички нам представили нового командира батареи лейтенанта Болотникова. Старшина начал перекличку, еще путаясь в фамилиях и ударениях. В ответ ему слышалось — «здесь» или «тут», но чаще «я». Комбат, стоявший рядом со старшиной, велел вновь произвести перекличку. Начали заново, если после названной фамилии, не звучало твердое «я», фамилию повторяли еще раз, пока не добивались правильного ответа. Перекличка закончилась. Комбат довел до всех распорядок завтрашнего дня и поставил общую задачу.

— Наша батарея будет состоять из двух огневых взводов в каждом взводе по два 37-мм орудия.

Он представил двух командиров взводов и командиров расчетов — сержантов и отделения управления, где командир — старшина батареи.

— Мы в течении семи дней должны изучить и освоить доверенное нам оружие, добиться слаженности в действиях расчетов, произвести стрельбы на полигоне.

Старшина назначил дневальных и дежурного по батареи, ими оказались командир первого расчета и трое первые по алфавиту. Последовала команда разойтись, приготовиться к отбою.

В бараке казармы распологались еще пять батарей и они не проводили вечерней поверки. То что она у нас была, мы приписали к приходу нового командира. Мы в душе немного жалели, нам казалось первый наш командир был намного лучше, хотя он провел с нами всего лишь несколько часов.

Послышалась команда — отбой. И все стали ложиться спать, но уснуть долго не могли. Из раз них мест раздавались призывы, что хватит болтать, но тишина не приходила. Наконец все угомонились.

Сон был мгновенный и вот уже слышно команду подъем, а вставать не хотелось. Дежурный по батареи всех торопил и тут все хохотом друг другу передали — «комбат». Я увидел его стоящего в углу и внимательно наблюдавшего за нашими действиями. Дежурный, тоже поглядывал насколько все готовы.

— Выходи строиться на улицу, гимнастерки снять.

Построились.

— Направо! Бегом марш!

Обежали вокруг всей казармы два раза, потом на физкультурную площадку, где были установлены гимнастические снаряды. Комбат подвел нас к турникам и велел каждому подтянуться, кто сколько сможет. Редко кому удалось подтянуться больше двух раз, еще чаще попытки у некоторых были и вовсе тщетны. Это вызывало смех, даже у тех, у которых не получилось.

Я тоже подошел к турнику, мои попытки подпрыгнуть до перекладины не давали результатов, на помощь пришел комбат — взял меня под мышки и помог повиснуть на перекладине. Я с трудом подтянулся один раз.

Умылись. Построились. За всем этим молча наблюдал комбат, стоя не вдалеке, как бы в сторонке. Когда батарея построилась, старшина уже подходил к нашему командиру доложить, но тот его остановил и велел следовать в столовую.

После завтрака батарея пошла на учебную площадку, там уже нас ждали комбат и командиры взводов. Комбат встал у ящика, укрепленного на столбе, и приказал по одному подходить к этому ящику. В зависимости от того как подходящий проявлял себя у этого ящика, комбат либо оставлял его около себя либо возвращал в строй.

Дошла очередь до меня. Комбат объяснил мне, что я должен совместить штыри, что бы получить определенную картинку. Я встал на носки и быстро их подвинул, как мне показалось совместил. Я опустился, комбат показал рукой — сюда. Потом я узнал, что этот нехитрый прибор определяет стереоскопичность зрения, то есть способность человека определять на расстоянии расположение предметов в одной плоскости. Оставшихся вне строя он еще раз пропустил через прибор, но теперь двигал сам подвижный штырь и по нашей команде останавливал. В результате нас осталось четверо, нам объявили, что мы будем дальномерщиками, что нам тогда мало о чем говорило.

Всех остальных он подвел к орудию и стал показывать, как нужно заряжать орудие, сам он делал это виртуозно и красиво, почти до автоматизма отработанными движениями. Он опять внимательно смотрел, как с этим справляются новобранцы, испытывая каждого на точность и аккуратность действий. В итоге отобрал кандидатов в заряжающие. Потом подозвал сержантов и велел им поворачивать орудия по горизонту и поднимать и опускать стволы по вертикали, кандидаты должны были проводить зарядку орудия.

Когда отобрали заряжающих, остальных распределили по расчетам, назначили каждому его номер. Тут же назначили командиров расчетов, остальных опредедлили в отделение управления — телефонистами.

Расчеты приступили к занятиям и поскольку в запасных полках все изучали 85мм орудия — занятия хздесь уже проводили командиры взводов. Чтобы мы, отобранные в дальномерщики не маялись бездельем, комбат дал нам блокнот с силуэтами наших и немецких самолетов и велел очень внимательно их рассмотреть и запомнить, найти характерные очертания и детали для каждого типа самолета. Мы с энтузиазмом принялись за изучение. Время до обеда прошло незаметно. После обеда занимались в казарме. Наш командир подвел итоги первого дня занятий, воодушевленно и очень доходчиво раскалывал нам о нашем боевом оснащении, о 37-мм орудии. Еще раз объяснял, как важно чтобы расчет действовал слаженно и быстро выполнять команды каждому номеру расчета. Он делился своим опытом, как он был до этого командиром батареи на Ленинградском фронте.

Пошли дни тренировок. Все расчеты усиленно работали, добиваясь полной слаженности в своих действиях. Для тренировок по сопровождению цели, примерно в ста метрах от орудий на двух столбах по натянутой проводке подносчики снарядов двигали макет самолета, имитировали различные курсы движения — штурмовой, пикирование или пролет. Наш комбат постоянно находился на занятиях, наблюдая за действиями расчетов и если того требовалось, быстро давал нужные указания. После его наблюдений за расчетами — бойцы претерпели изменения своих номеров. Он заново произвёл распределения, в результате по его мнению расчеты добились требуемого уровня слаженности, чтобы провести батарейные учения.

Орудия были приведены в походное положение, зачехлены и батареи отрабатывали приведение орудий к бою с марша.

Звучала команда.

— Воздух! Батарея к бою!

Расчеты побежали к орудиям, быстро их расчехлили, привели в боевое состояние, бойцы заняли места согласно номерам. Командиры доложили о готовности расчетов. Наш командир остался доволен.

В один из дней комбат решил проверить знания далномерщиков. Он забрал блокнот, дал бинокль и отошел на 30 метров. Он показал нам самый маленький вид самолета, что соответствовало приблизительно трем — трем с половиной километров от нас, и начал с меня. Я назвал тип. Он велел передать бинокль следующиму — тот назвал также как и я, и так всех остальных. Потом поменял порядок и картинку в блокноте, и так несколько раз. Из всех показанных, я все правильно назвал.

На другой день комбат приказал нам остаться в казарме. Нас усадили за стол. Комбат развернул карту, вынул из планшета компас и спросил, где на карте север. Я показал. Тогда он дал мне компас и велел определить, где север и развернуть карту на север, и это задание я выполнил быстро. Остальные справились с этим заданием намного дольше меня. Потом он показывая то один, то другой топографический знак или обозначение на карте, спрашивал, что они означают. Я бойко без запинок отвечал. Занятие продолжалось больше часа. Потом он отпустил нас и велел идти на занятия на батарею.

Вскоре комбат тоже пришел на батарею, подозвал нас к себе и объяснил нам, что мы должны будем делать, как дальномерщики. Он показал на меня.

— Когда он подаст команду «Воздух» и укажет направление цели, вы должны повернуться в указанном направлении и доложить, что цель поймана и начать отсчет дальности от трех с половиной километров через двести метров до расстояния двух километров, а после двух — через сто метров.

Отойдя немного от батареи мы прорепетировали наши действия. Вернувшись к батареи комбат велел сделать перерыв, подозвав к себе командиров взводов и расчетов, объяснил, что будут учение. они вернулись к своим расчетам, не прерывая перерыва.

Комбат подозвал меня и велел подать команду «Воздух». По отрепетированного сценарию я начал давать целеуказание.

— Шум самолета с северо-запада, цель север-север-запад.

Дальномерщики поймали цель и начали давать дальность. Орудийные расчеты докладывали о поимки цели. Стволы орудий по мере уменьшения дальности подымались все выше и выше, при счете 1500, комбат ввел данные для стрельбы.

— Курс — 0, скорость — 200.

Послышались ответы.

— Есть курс — 0, Скорость — 200.

Наводчики.

— Есть цель!

Последовала команда «Огонь». От орудий послышалось.

— Откат нормальный!

Дальномерщики продолжали давать дальность. Третьи номера отвечали.

— Есть дальность!

При счете 500 я крикнул.

— Цель отвернула на 90 градусов и уходит.

Последовала команда, прекратить огонь.

— Отбой!

Комбат собрал батарею и провел разбор учения. Он отметил недостатки и всех, кто справился прекрасно и хорошо провел занятия.

Учения продолжались, а задачи всё усложнялись, вели условный огонь по штурмовику и пикирующему на батарею самолету. Комбат давал всё новые и новые вводные — то всей батареи перенести огонь, то какому-то отдельному взводу или орудию на внезапно появившуюся цель. Продолжалось это еще минут тридцать. Все расчеты довольно четко исполняли команды. Наконец последовала команда «Отбой, Всем в укрытие!». Расчеты опустили стволы орудий и побежали к месту отдыха.

Наш комбат довольный проведенным учением и неплохим действием расчетов, подошел к отдыхающим бойцам.

— Бывало и хуже. Такая наша участь зенитчиков, что себя тоже придётся защищать.

Он разобрал детально некоторые допущенные ошибки, но при этом похвалил всех за быстроту действий всех расчетов, особенно наводчиков.

— Ну вот, можно и на фронт ехать, и там воевать, и противника бить.

 

Стрельбы / 29

Вечером меня вызвали в коптерку к старшине, там был и комбат. Он расспросил меня о моих знаниях карты, правил ориентирования на местности. Я рассказал ему о своих занятиях в запасном полку и о поданном заявлении учиться в военном училище и стать командиром. Выслушав меня внимательно, он уточнил кое-какие наверное очень важные для него детали. Затем сделал небольшую паузу.

— Будешь теперь первым разведчиком-наблюдателем и моим связным.

Я даже не знал, что ответить.

Кончался наш срок прибывания на формировочном пункте. Вечером седьмого дня поступила команда, получить сухой паёк и завтра утром отправиться на стрельбы на полигон в город Дмитров.

Утром подъем, завтрак и в путь. Придя на такой знакомый Савеловский вокзал, я подошел к комбату и попросил у него 15 копеек и разрешения позвонить домой маме. Он дал мне монетку.

— Только не опоздай!

Всё, что я услышал убегая от него. Дозвонился быстро. Трубку взял директор завода М.И.Хорев. Он ответил, что мамы на месте нет. Спросил, что передать. Я ответил, что отправляюсь на фронт, и письмом подробно все объясню. Повесил трубку, побежал к поезду, который уже дал свисток.

На полигон пришли во второй половине дня, там уже начались стрельбы. Стрельбы вели из двух орудий, поочередно по шару, диаметром приблизительно полметра, который подняли на высоту около 50—60 метров, дистанция от орудий где-то 150—200 метров. Шар от ветра и пролетавших мимо снарядов беспрерывно болтался из стороны в сторону и попасть именно в него было трудно, практически невыполнимой задачей.

Наша очередь была еще не скоро и комбат велел раздать сухой паек. Старшина раздал на каждых пять человек по банке сосисок и по буханки хлеба на 10 человек. Наблюдая за стрельбой расчетов, мы обменивались мнениями. Когда снаряды пролетали в стороне, выше или ниже шара, посмеивались над неудачной стрельбой, обсуждая действия наводчиков. Старшина, сидящий среди нас и не прожевав еще очередную сосиску на наши замечания в адрес стрелявших, мудро заметил.

— Смеется тот, кто смеется последним, Вот и покажите себя, чтобы над вами никто не смеялся.

Раздалась команда.

— Первый взвод на огневую позицию.

Расчеты побежали к орудиям, Я побежал вместе с ними. Построились — ждем команду занять места.

Расчет, стрелявший перед нами, еще неотстрелялся, их заряжающий второпях поставил обойму со снарядами с перекосом и никак не может извлечь её из магазина. Суетившийся около него командир расчета и окрики руководившего стрельбами полковника вносили в его действия еще больше суеты. Наш комбат неожиданно для всех дал команду.

— Заряжающий первого орудия! Устранить неполадки!

Суетившиеся около орудия разошлись и наш заряжающий быстро извлек перекошенный снаряд и громко потребовал.

— Снаряд!

Подносчик подал ему заряженную обойму. Он зарядив её, доложил.

— Готово!

Заминка повлияла на результат стрельбы расчета, трасса стрельбы пролегла далеко от шара.

Расчеты нашего первого взвода заняли места за орудием, командир первого взвода дал целеуказание, командиры расчетов довели их до расчетов. Послышалось:

— Есть курс…

— Есть дальность…

— Цель поймана!

Последовала команда «Огонь!». Трассы от снарядов прошли буквально в каких-то сантиметрах от шара.

По условиям стрельб на выполнения задачи давалось 10 снарядов и нужно было сделать не менее трех очередей. Наши расчеты первого взвода с этой задачей справились. К орудиям пришел на смену второй взвод. Заняв места, установив выданные целеуказания и поймав цель, расчеты открыли огонь. Четвертое орудие второй очередью поразило шар, что вызвало восторг всей батареи.

Расчет советской 37-мм автоматической зенитной пушки образца 1939 года (61-К) готовится к отражению воздушной атаки. Автор фото — Семен Фридлянд.

Полковник, проводивший стрельбы, одобрительно отозвался о действиях батареи, пожал руку комбату и начал по телефону, торопить запуск нового шара.

Сразу после стрельб, ускоренным шагом, чтобы не опоздать на обратный поезд, пошли на вокзал. Прямо по дороге наш комбат подвел итоги стрельбы, сообщил нам, что действия батареи и результаты стрельбы признаны хорошими.

Вернулись обратно на формировочный пункт поздно вечером, поужинав в столовой без традиционной вечерней поверки, легли спать. День был для всех тяжелый и насыщенный. Все были уставшими и уснули сразу.

Утром комбата вызвали в штаб. Придя от туда, он дал команду командиру первого взвода идти в штаб оформлять проездные документы, а старшине получить сухой паёк. Когда вернулся командир из штаба и сухой паёк был получен, комбат построил нашу батарею и довел до нас, что батарея направляется в 14-ю гвардейскую воздушно-десантную бригаду, дислоцируемую в городе Киржач.

Ну вот, и пришёл наш черед отправиться в боевое подразделение. Понимание, что война есть война, приходит быстро.

 

Воздушно-десантая бригада / 30

В расположение бригады мы прибыли, когда уже начало смеркаться. Выстроились перед штабом. Наш комбат пошел доложить о нашем прибытии. Он вернулся через некоторое время в сопровождении командира бригады полковника Юматова и еще одного офицера. Комбриг поздоровался с нами и обошел наш строй, осматривая нас своим придирчивым взглядом.

— Ведите их, лейтенант! Устраивайтесь!

В сопровождении офицера пошли к месту нашего расположения. Пришли на место и офицер показал на небольшую полянку на краю леса. Комбат дал команду разойтись. Мы расселись, кто как мог, старшина раздал ужин. Комбат и этот офицер долго что-то обсуждали между собой, наконец комбат подозвал старшину и велел тому захватив с собой несколько человек следовать за офицером.

— Будем устраиваться.

Комбат подошел к нам и продолжил.

— Задача нам всем — совсем простая — построить себе жильё.

Комбат еще раз обошел полянку, что-то вымеряя шагами. Остановился у большого пня от спиленной сосны.

— Ничего. И с тобой справимся.

Его слова относились к пню, а может быть просто к ситуации. Вскоре вернулся старшина со своей командой. Они принесли инструмент. Комбат приказал командиру первого взвода построить личный состав взвода и поставил перед ними задачу — заготовку бревен. Он показал в глубь леса. Ребята разобрали пилы и топоры и отправились на выполнение задания. Остальных подчинил командиру второго взвода и для них поставил задачу выкопать яму под землянку.

Комбат шагами разметил место, где должна была находиться землянка, по углам вбили колышки. Злополучный пень как раз попадал в её будущий центр. Требовалось выкопать яму размером пять метров в ширину и двадцать в длину на глубину полтора метра.

Мы приступили к работе. Грунт был песчаный и дело спорилось быстро. Комбат пошел проверять первый взвод. Из леса уже послышались звук подения первого поваленного дерева. Стало уже совсем темно и мы разожгли костры. Командир взвода подозвал меня и велел взять из своего отделения трех человек для дежурства у костров. Огонь нужно было поддерживать. Мы пошли собирать сушняк для наших костров.

Часам к двум ночи землянка в черне была готова, поставлены стены, сделаны нары. Мы успели немного уже настелить крышу. Комбат, понимая, насколько все мы устали, приказал отдыхать. Утомленные долгим переездом и работой, мы тут же уснули, как убитые.

Утром проснулись лишь по команде дежурного.

— Батарея строиться на завтрак.

Завтрак был сытнее, чем в запасном полку. Повеселев от еды, стряхнули с себя дремоту, продолжили оборудование землянки. Сходили в лес за мхом, для уплотнения стыков бревен стен и потолка. Первый взвод пошел снова в лес свалить несколько бревен для пола. Старшина отправился в ближайшую деревню договариваться насчет соломы.

Когда законопатили все дыры землянку засыпали землей. К концу дня все работы по устройству нашего жилья были закончены. На третий день оборудовали артпарк. Стараниями старшины мы стали обладателями рукомойников, бочек для воды и ведер. Таскать воду приходилось из ручья протекавшего в трех сотнях метрах вдоль расположения бригады.

Комбат также приказал невдалеке от землянки сделать что-то вроде гимнастического городка. Проходили занятия — в основном изучали уставы и наставления. Вскоре получили личное оружие — пистолет пулемет Судаева (ППС). Автоматы были очень удобные и легкие, начали изучать еще и их.

В один из дней к нам в батарею пришел небольшого роста капитан и представился, как начальник парашютное-десантной службы бригады. Он велел в нашем спортивном городке выстроить вышку для прыжков. Тренажер для занятий должен был иметь высоту, с которой мы должны были прыгать — один, два и три метра. Он нужен для отработки умения управлять парашютом при приземлении. Он сказал, что с завтрашнего дня начнутся у нас занятия по парашютной подготовке. На следущий день он пришёл к нам на занятия в артпарк, но уже не один, а со своей полной противоположностью, с высокого роста богатырского телосложения человеком в летном летнем комбинезоне. На лице этого человек, сколько мы его видели, всегда была добродушная улыбка. Богатырь принес с собой парашют. Он расстелил длинную подстилку в центре парка, положил на неё готовый сложенный парашют и начал рассказывать нам о его назначении, устройство, короче, всю историю его создания и принципы работы. Рассказывал он увлеченно и доходчиво, по ходу своего рассказа старался добавлять шутки, чтобы мы быстрее всё как следует запомнили. Он показывал на какую-либо деталь парашюта, просил кого-нибудь вспомнить её название и предназначение. Все мы были настолько увлечены его занятием, что даже не заметили, когда пришел старшина чтобы позвать нас на обед.

После обеда был свободный час, и я решил написать письмо домой. Многие, как и я, тоже принялись писать письма, когда письма были все написаны, встал вопрос об обратном адресе. Мы тогда еще не знали адрес нашей части. Старшина поглядел на нас.

— У нас есть разведчик, проверим его способности.

Он велел мне идти в штаб и выяснить наш адрес. Я отправился к штабу. Подойдя к нему, я увидел посыльного из штаба и спросил у него, где мне узнать адрес. Тот пошел в штаб и скоро вернулся.

— Ты из какого батальона?

— Из зенитного.

Он опять исчез в здании штаба, теперь он вернулся неся в руках листок с адресом.

— Откуда прибыли?

— Из Москвы.

Он показал на висящий на углу здания почтовый ящик.

— Письма туда опускайте, а получать — вон там!

Он показал на на землянку, на которой красовалась гордая надпись «Почта».

Я вернулся в наше расположение, старшина приказал всем сдать готовые письма с уже обратным адресом, а потом мне отнести все их на почту. Так я стал еще и почтальоном батальона.

 

Орудия / 31

Ночи становились всё холодней и холодней. Оставленные проемы под окна и дверь, мы на ночь закрывали палатками. Была большая радость, когда наконец старшина раздобыл своими стараниями рамы для окон и дверь.

Занятия по нашей любимой парашютной подготовке продолжались. Каждый день во время физзарядки в обязательные упражнения стало входить прыжки с вышки. Постепенно, начав с метра, мы дошли до трех, что должно было имитировать приземление с парашютом.

В один из дней, комбат прервал наши занятия, велел построить батарею и обьявил, что пришли наши орудия, и мы должны их со станции перегнать в расположение бригады.

Мы отправились на станцию. Орудия стояли на платформах. Скатив их с платформы, своими силами покатили через весь город в часть. Перед въездом в расположение бригады, через протекающий ручей был мост, к нему шел сначала пологий спуск, а затем от него начинался очень крутой подъём. Аккуратно спустив первое орудие, вытащить его по крутому склону у нас уже не получалось. Автотехники в бригаде пока еще не было. Был только один «Виллис», который возил комбрига. На наше счастье он тоже возвращался из города. Дорогу ему преградило наше орудие, стоявшее прямо на мосту. Водитель начал сигналить, требуя тем самым освободить машине проезд. Мы попытались это сделать, но нас остановили. Комбриг вышел из машины, комбат подошел к нему и доложил, чем занимается личный состав батареи. Ознакомившись с обстановкой, комбриг дал команду шоферу отбуксировать орудия в часть.

Когда установили в артпарке последнее орудие, мы уставшие и голодные едва передвигали ноги, пошли в землянку. Там старшина построил батарею и повел нас в столовую. Кухонный наряд встретил нас ворчанием и нам пришлось есть едва теплый обед. Комбат разрешил нам отдохнуть и не ходить на занятия.

Наследующий день расчеты произвели расконсервацию орудий. Дальномерщики должны были проверить дальномеры. Комбат велел командиром взводов и расчетов несколько раз привести орудия из походного положения в боевое и обратно, проверить работу приводов и работу всех механизмов, каждое орудие он сам попробовал крутить по азимуту и по вертикали.

Рядом с нами были артпарки артиллеристов, где стояли 45-мм противотанковые орудия, 76-мм пушки и 120-мм минометы.

Начались планомерные занятия расчетов по совершенствованию и отработки действий расчетов. Продолжались занятия по парашютной подготовки. Начали проводить укладку парашютов с нашим добродушным инструктором.

В конце октября комбат, придя из штаба, объявил нам, что нужно готовиться к тому, что придется зимовать здесь и нужно утеплять землянку. Решили пристроить коптерку для старшины и поставить печку посередине землянки. Опять началась заготовки бревен, копание ямы, перестройка нар. Работа эта шла не в таком ударном темпе, как раньше, но за пять дней все было готово.

Приближалась 25-я годовщина комсомола. В ротах и батареях проходили комсомолькие собрания, на которых молодежь и комсомольцы принимали письмо на имя Верховного Главнокомандующего с клятвой на верность Отчизне. В нашей батареи, где комсомольцами раньше были только сержанты, в этот день в комсомол вступили почти все ребята нашей батареи, в том числе и я.

Получили зимнее обмундирование. Наконец ребята избавились от обмоток — все получили сапоги. Мы также получили еще легкие поддевки типа душегреек.

Наш инструктор объявил нам, что скоро мы должны будем сделать свой первый прыжок. Перед праздником мы сходили на склад и нам выдали парашюты. Там же на складе мы их сами снова уложили, каждый парашют пометили своей фамилией, уложили на отведенное нам на складе место.

Седьмого ноября было общее построение бригады. Комбриг поздравил с праздником весь личный состав. Был зачитан приказ Верховного Главнокомандующего, где подводились итоги действия наших войск в летне-осенней компании. Мы прошли маршем мимо командования бригады и представителей города.

Еще в самом начале нашего прибывания здесь, во время нашего занятия физподготовкой к нам подошел комбат и стал наблюдать за нашими упражнениями на турнике и брусьях. Упражнения на коне у каждого из нас тогда вызывал легкий испуг. Комбат подошел к турнику, легко подтянулся и попытался сделать склёпку, но низкое расположение турника не позволило ему это сделать. На следующий день сделали турник повыше. Комбат уже на новом турнике несколько раз подтянулся, потом сложился и вышел на полные руки. Выполнил он все эти упражнения легко и красиво, спрыгнул и четко зафиксировал соскок. Он посмотрел на нас, как бы говоря нам — «вот так следует делать». Понятно, что этим комбат показал, что он с нас будет требовать подобного. Как-то само собой мы стали больше проводить у снарядов, используя все свободное время. Вскоре я смог свободно подтянуться три-четыре раза и выполнять несложные упражнения на турнике и брусья, а вот конь для меня остался не укрощенным, мне не хватало толчка, я едва мог допрыгнуть до середины.

В один из дней, когда шли занятия расчетов с орудиями в артпарк пришел комбриг. Командир подал команду и доложил по форме, чем занимается батарея. Я побежал в землянку доложить, что на батареи комбриг. Комбат с находившимися там командирами взводов бегом побежали в артпарк.

Комбат доложился комбригу, представил командиров взводов. Комбриг что-то сказал комбату, тот кивнул и дал команду привести орудия в походное положение.

Расчеты работали быстро и слажено, уже зачехляли орудия. Послышались доклады командиров орудий: «Первое орудие готово», «Второе орудие готово», «Третье орудие…", Четвертое…". Командиры взводов доложили о готовности взводов. Последовала новая команда.

— В укрытие.

Артпарк быстро опустел, и только я остался стоять посередине. Комбриг молча отошел в сторонку и молча наблюдал за происходящим. Комбат подошел ко мне и дал мне указания для дальнейших действий.

В этом городе на другой его стороне находился учебный авиаполк по подготовке летчиков, их готовили для пилотирования штурмовиков Ил-2. Их полигон для отработки навыков находился за расположением бригады и трасса их полетов проходила пусть в стороне от нас, но мы их полеты иногда использовали для своих учений, представляли их целями и сопровождали их.

Я сообщил комбату, что сегодня полетов не было, тогда он мне велел действуй, как обычно. Как только он отошел и встал рядом с первым орудием. Я громко крикнул.

— Воздух!

Расчеты побежали к своим орудиям и стремительно начали приводить орудия к бою. Я выдал направление откуда появилась цель. Дальномерщики доложили, что цель поймана и начали отсчет дальности. От орудийных расчетов стали поступать доклады о готовности орудий к бою. Комбат выдал целеуказание на стрельбу. Пошли доклады о их выполнении.

При счете — 1000. Комбат скомандовал.

— Огонь!

С орудий поступили доклады.

— Первый откат нормальны! Второй…

Наконец комбат дал команду.

— Прекратить огонь! Командирам взводов доложить о расходах снарядов.

Командиры доложили о расходе. Наблюдавший за нашими действиями комбриг подошел к комбату и весьма одобрительно отозвался о слаженном действии батарей.

— Только шума очень много, мы десантники привыкли воевать тихо.

На что наш комбат нисколько не смутился.

— Когда будет настоящая стрельба — придется кричать еще громче.

— Ну, если нельзя тише, то что с вами поделаешь.

Они ушли вдвоем, а мы продолжили наши упражнения.

Вечером того же дня комбат дал мне несколько книг, описания орудий и наставления по артиллерийскому делу и велел мне отнести их комбригу. Я исполнил приказание. Комбриг принял книги.

— Да, сам напросился. Спасибо!

— Пожалуйста, берите!

 

Учение / 32

Прыжки все откладывались и откладывались из-за погоды, начались снегопады с сильными ветрами. Стрелковые батальоны несколько раз, ходившие на аэродром, возвращались, не выполнив прыжки.

Наши занятия продолжались с той же интенсивностью. Несколько раз уже ходили на стрельбище, выполнять упражнения из личного оружия.

Перед новым годом бригада была поднята по тревоге. Командиры были вызваны в штаб. Комбат оставив за себя командира первого взвода, приказал батареи идти в артпарк и развернуть орудия. Я, как его посыльный, должен был следовать за ним. Я едва поспевал переходя с шага на бег, а он просто спешил своим быстрым шагом в штаб. Дойдя до штаба, он приказал мне ждать его на улице, возле здания. Командиры со своими посыльными подходили и нас, посыльных становилось всё больше.

Начались догадки и предположения, чем было вызвано объявление тревоги. От штаба было хорошо видно, как сюда еще спешили бегом по склону офицеры из города.

Минут через десять из дверей штаба вышел комбат, велел мне идти на батарею и передать, что бы батарея готовилась к походу, и что бы старшина успел получить двух-суточный сухой паек на складе. Я побежал, как мог быстрей, доводить указания комбата.

Командир первого взвода завел батарею в землянку, велел всем разуться и снова обуться. Он внимательно наблюдал, как мы наматываем портянки, некоторых он заставлял делать это по несколько раз, подозвав командиров расчетов, в которых солдаты не справлялись, делал им замечания. В поход не шли телефонисты — они оставались охранять артпарк и нашу землянку.

Вернувшись из штаба, комбат довел до всех задачу, которую поставили перед бригадой, которую нам предстоит выполнить.

— Бригада путем десантирования в районе города Киржач, сосредотачивается на его восточной окраине в лесу, двигается в сторону города Александров и должна захватить железнодорожный узел, на выполнение этой задачи дается двое суток. Задача нашей батареи прикрыть от воздушного нападения колоны стрелковых частей.

Комбат произнес наименование местечка, где будет первая остановка, туда мы должны прибыть к такому-то часу и развернуть батарею.

— Все будем делать в пешем строю без орудий. Начало движения через один час. Отдыхайте!

Он отправил командиров взводов в коптерку. Уже ровно через час, мы получив сухой паек и личное оружие, были готовы начать движение.

Комбат осмотрев внимательно строй батареи, дал команду на движение. Через час мы сделали первый привал, немного не дойдя до небольшой деревни. Как только мы построились для продолжения движения, на наше место подошла стрелковая рота. Проходя уже через деревню, кто-то стал выспрашивать у стоящих женщин.

— Сколько до Александрова?

Они отвечали с владимирским говорком, что верст двадцать с гаком.

Мы прошли еще пару деревень, сделав два привала мы опять спрашивали, как далеко до Александрова. Нам точно также отвечали.

— Да, верст двадцать с гаком.

Этот «гак» видно был бесконечный.

Мы наконец дошли до места, где должен был большой привал. Мы сошли с дороги и углубились в лес метров на сто. Наступили сумерки. Становилось холодно и комбат дал разрешение развести небольшие костры. Мы собрали сушняк и развели костры. Место для костров выбрали между крон деревьев, что бы с воздуха не было их видно. Комбат велел раздать сухой паек. Комбат и командиры взводов расположились в сторонке, но когда я к ним подошел, чтобы отдать им консервы и хлеб, они до того времени говорившие о чем-то замолчали. Привал длился три часа, отдохнув и перекусив мы снова пошли вперед и к утру подошли к большой деревни. Там уже находились стрелковые роты и артиллеристы. Все расположились в лесу, окружающим деревню. До Александрова оставалось километров семь.

Около этой деревни должна была сосредоточиться вся бригада и отсюда начать штурм станции. Старшина роздал концентрат пшёной каши, консервы, сухари и сахар. Развели костры и начали готовить обед. По краю леса были расставлены посты и из леса никого не выпускали, за водой нужно было идти и обходить кругом почти всю деревню. Колодец находился близко к лесу, постовые подпускали к колодцу не больше двух человек.

Я занял очередь и доложил старшине. Он собрал все котелки и фляги. Он взял с собой еще двоих и мы пошли за водой. Подошла наша очередь, мы гремя котелками, нанизанных на палку, побежали к колодцу. Наполнив емкости водой, вернулись в лес. Куда идти на обратном пути засомневались, на что старшина заметил, указав на меня.

— Ну, веди.

Я повел их напрямую к батареи. Фляги и котелки мы разделили поровну. Воды хватило на всех, и чтобы приготовить кашу и чай.

Мы поели. Тепло костров располагало ко сну. Некоторые начали сидя засыпать. Снегу в лесу было еще мало, постепенно отодвигая костер в сторону, ложились прямо на отогретую землю отдыхать. Комбат приказал около каждого костра поставить дежурного и следить за костром, чтобы никто не сгорел. Дежурные, по мере того, как кто-то вставал, менялись. С наступлением сумерек стрелковые роты пошли занимать исходные позиции для наступления. Когда лес совсем опустел, батарея тоже двинулась вслед за ними.

Батарея двигалась по проселочной дороге. Идти было легко, стрелковые роты подходили к городу минуя деревни через лес. Тяжело было артиллеристам, которые катили орудия на себе. Им для помощи была выделена рота солдат.

С наступление полной темноты мы подошли к месту где батарея, должна была занять позицию. Только мы расположились, как в небе засветилась красная ракета это был сигнал к атаке. Вдали раздались выстрелы орудий и треск автоматов. Минут через двадцать в небе засветилась зеленая ракета, это был сигнал отбой окончании штурма. Все стихло.

К утру мы вернулись в расположение части. Нам был дан отдых. Вечером нас отправили в городскую баню, своей бани у нас не было.

К новому году почти все получили письма из дома с поздравлениями, кое-кому прислали даже посылки с домашними подарками «под елку». Вот и 31 декабря 1943 года, звон кремлевских курантов возвестил о приходе 1944-го. Что он нам всем готовил? Жалко, что такое не возможно, было бы наверно здорово, а может и нет, если я бы мог хоть немного подглядеть будущее.

 

Прыжок / 33

После нового года, в один из морозных солнечных дней мы пошли на аэродром. Мы должны были выполнить свой первый парашютный прыжок. Мы уже получили на складе наши парашюты и идем к месту прыжка. Мы их заново переложили, одели и ждем своей очереди.

Прыжки выполнялись с аэростата. В кабину заходили три десантника и четвертый инструктор-выпускающий. Аэростат поднимался на высоту четыреста метров. Достигнув высоты, выпускающий еще раз проверял всё ли правильно одето и надежно закреплено. Проверив зацепление карабина вытяжного троса, давал команду.

— Пошел!

По этой команде я должен был оттолкнуться от порожка гондолы и падать лицом вперед. Еще на занятиях по парашютной подготовки нам наш инструктор нас успокаивал.

— Ваше дело оторваться, а дальше за вас всё сделает парашют.

Я еще смело подошел к порожку, и встал на него, но когда глянул вниз, появилось чувство дикого страха. Еле совладав с собой, поборов в себе полное нежелание расстаться с твердой поверхностью, я все же сделал шаг и оттолкнулся. Не успев пролететь и секунду, почувствовал резкий рывок и увидел свои ноги. Я испугано схватил единственное, что мог в тот момент, лямки парашюта. Теперь только ощутил всем телом, что я медленно спускаюсь. Земля сначала медленно затем все быстрей и быстрей приближаться. Маневрировать не требовалось. Я спускался лицом по направлению планирования. Земля уходила под меня — всё правильно, так и должно быть. Я еще вспоминал, что и как я должен делать при приземлении, как ноги соприкоснулись с землей. От резкого толчка я круто повалился набок. Встал быстро, как меня учили, стал быстро подтягивать лямки парашюта к себе.

Парашют лег полностью на землю. Я поднялся и собрал его в охапку. Когда дошел до комбата — доложил, что выполнил прыжок.

Комбат поздравил меня и пожал мне руку.

— С первым прыжком!

Пока ждали остальных, взволновано делились своими впечатлениями от прыжка. Каждого из нас переполняла гордость за сделанное. Преодолев в первую очередь свой страх, мы стали воздушными десантниками.

За зиму мы совершили еще по пять прыжков. На этом пятом прыжке ко мне вернулось то дикое чувство страха, тяжелое и мучительное, такое, которого не было даже тогда, когда мне становилось страшно под глыбами земли в Щёкинской шахте №19. Стоя уже на порожке я долго не мог решиться оттолкнуться. От куда только пришла сила воли, и вообще, пришли силы побороть природный человеческий страх перед высотой. Я покинул гондолу и пришло первое чувство — облегчение. Секунды свободного падения захватили меня и я почувствовал своё падение, как полет. Хотелось одного чтобы дольше и дольше продлилось состояние парения над пространством. Эти короткие секунды кончились, рывок, и начался медленный спуск.

значок парашютиста

В день Красной армии нам вручали гвардейские знаки, удостоверения и значки парашютиста. Синий ромбик под красной звездой, парашют и парашютист белые.

 

Марш-бросок / 34

Приближалась весна, все ждали событий на фронтах. А у нас заканчивался зимний период учебы, вся намеченная нам программа была выполнена. Расчеты добились максимальной слаженности в своих действиях.

Весна принесла свои тревоги. Многие стали страдать куриной слепотой, чтобы избавиться от него, нам стали давать отвар из еловых иголок. Я этого к счастью избежал.

В середине второй половины марта, когда дни уже стали длиннее и солнышко уже стало пригревать окрестные леса и дороги, бригада должна была совершить марш-бросок. Маршрут Киржач — Покров. Расстояние по карте 40 километров. И его мы должны были преодолеть за четыре часа. Там отдых четыре часа и обратная дорога назад в свое расположение. Олин японец до войны смог пробежать марафонскую дистанцию чуть меньше чем за два с половиной часа. У нас чуть больше расстояние, но и времени значительно больше.

Вышли из расположения сразу после ужина, наша батарея шла замыкающей колонну бригады. Шли ускоренным шагом без привалов. Идти было тяжело, шедшие впереди нас части оставили вытоптанную дорогу. Хождение по ней напоминало полотно железной дороги. Шли как по шпалам. Идти становилось всё тяжелее, заморозки сделали дорогу скользкой.

По мере движения мы стали обгонять группы солдат. В этих группах впереди шел зрячий, а задним держась цепочкой за него и друг за друга, шли страдающие куриной слепотой солдаты. Придя к привалу, превозмогая усталость развели костры. У каждого было одно желание растянуться и лечь прямо на землю, но такой возможности не было.

Время привала прошло быстро и уже первые колонны стали покидать привал, направляясь обратно в расположение части. Мы опять шли последними. Темп движения резко упал. В самом движении колон уже не было стройности и порядка, уже трудно было определить, где кончался строй того или иного подразделения и всё больше становилось отставших, которые вливались в нашу колонну.

Примерно уже на середине обратного пути мы услышали неожиданно раздавшуюся вдалеке, но явственно различимую мелодию марша. Колонны сразу начали приобретать стройный вид, выравнивались ряды, бойцы старались идти в такт музыки. И чем громче слышалась мелодия, тем четче был строй колонны. Подойдя уже совсем близко мы увидали сидящий в кузове оркестр бригады, который беспрерывно играл марши. Только мы дошли до оркестра, своей группой, становившийся все больше и больше за счет отстававших бойцов, как оркестр кончил играть и поехал в авангард колонны. Вскоре оттуда мы вновь услышали мелодия марша, доносившуюся издалека.

Выбившись из сил, я стал отставать от своих. Когда удеже совсем было невмоготу двигаться, переступать по замершей ночью земле, теряя остаток сил, я уже на полном автомате дошел до какой-то деревни. Уже инстинктивно подошел к крайнему дому и изнемогая от усталости сел на крыльцо и отключился. Мое сознание мной было потеряно окончательно.

Утром я проснулся и никак не мог понять, где я нахожусь. Я лежал на постеле. в окно светило солнце, в доме, где я оказался, было очень тихо. Я потихоньку встал и первым делом стал искать глазами свои сапоги и шинель, но их нигде поблизости от меня не было. Я немного пришел в себя и узнал наконец этот дом. Это был дом двух пожилых женщин, они были сестры и мы еще за долго до этого случая носили им стирать наше бельё.

Каждые десять дней после банных дней, я приносил им наше нижнее бельё и мыло, а еще за их труды дневную порцию сахара всей батареи. Так с ними договорился старшина с согласия всей батареи.

Я выглянул в сени, увидев меня хозяйки засуетились сразу, принесли мои сапоги и шинель. они дали мне кружку молока и кусок свежего хлеба. Я отказался, но они заставили меня выпить молоко. Я продолжал для приличия отказываться, но голод молодого организма победил остатки хороших манер. Они усадили меня за стол, сами сели напротив. Смотрели на меня, сочувственно кивая друг другу и вздыхая, рассказали, как я очутился у них.

— Проснулись мы от музыки и шума на улице.

Им так хотелось поделиться со мной этой историей, что они говорили, перебивая и постоянно поправляя друг друга.

— Посмотрели в окно, а там строем идут солдаты. Потом все было тихо, только слышим, что кто-то подошел к нашему крыльцу, потом опять тихо.

— Потом как-будто что-то упало, вышли и видим, ты лежишь на крыльце.

— Пытались тебя разбудить, ты только невнятно бурчал. Ты хоть и маленький, но тяжелый, мы едва тебя затащили в избу. Кое-как раздели тебя, ты все пытался собраться в комочек.

— Только уложили в постель, и ты хоть немного затих, успокоился. А утром уже пытались тебя будить.

Я их прервал и лишь спросил, который час. Они ответили, что скоро уж полдень. Я сделал последний глоток молока и стал торопливо одеваться. Они приноси мне мою шинель, она была уже почищена. Сапоги они тоже высушили и постирали портянки, которые успели уже высохнуть. Я оделся и, поблагодарив моих спасительниц, бодро зашагал в наше расположение.

В батарею я вернулся даже еще не самым последним, после меня пришли еще трое. Старшина увидав меня с каким-то облегчением выдохнул.

— Дошел!

Посмотрев на мой вид, немного опешил.

— А где ночевал?

Я ему всё рассказал, как со мной было. Батарея после обеда отдыхала.

— Обедать будешь?

Он показал на печку, где мне была оставлена моя порция. Я поел с диким аппетитом и тоже лег отдыхать.

Марш-бросок еще долго был темой и предметом обсуждения во время перерывов занятий. Сами занятия продолжались, но уже не такой интенсивностью, как раньше. Они стали покороче и конечно перерывов больше.

 

Комбат и старшина / 35

Батарея была на занятиях в артпарке, был очередной затянувшийся перерыв. Почти незамеченным появился, направляющийся из штаба комбат, но командир первого расчета успел подать команду.

— Встать! Смирно!

Только хотел доложить, как положено по уставу, но комбат, не обращая на нас внимания, прошел мимо. Вид его был взволнованный и даже злой, что происходило лишь в исключительных случаях.

Вскоре к нам прибыла дневальный и передал приказ, прекратить занятия и идти в землянку. Когда зашли в землянку получили команду почистить личное оружие. Вышли на улицу чистить оружие. После осмотров автоматов командирами, автоматы тщательно смазали. Старшина по одному стал приглашал в свою коптерку бойцов, выдавал белье и личные вещи хранившиеся у него. Он велел сдать финские ножи. Меня и еще шестерых старшина не вызвал.

Нас всех построили. Старшина держа в руках листок со списком, начал вызывать из строя ребят. Строй вызванных им всё увеличивался, а строй батареи всё уменьшался. В строю батареи остались лишь командиры расчетов и нас семь солдат. Нас распустили, а тех кого он вызвал повёл строем в направление штаба бригады. В этом списке оказались все ребята, которые были в оккупации.

Часа через два из штаба вернулись командир первого взвода и старшина и доложили комбату о выполнении задания. Мы, оставшиеся от всей батареи, молча сидели на наших нарах оглядывая опустевшую землянку. Нам совершенно непонятно было это решение. Слаженные и готовые расчеты, тренированные и собранные, мы готовы были к любым неожиданностям. Нас обучили грамотно вести бой, поражать воздушные цели врага. Война всегда готовит нас к неожиданностям, даже к потерям и лишениям. Но лишиться личного состава еще не дойдя фронта. Для нас это было совершенно непостижимо. Комбат вышел из коптерки, быстрым взглядом оглядел нас и стремительно вышел из землянки и не появлялся в течении трех дней. У него наверно тоже не было ответов на наши вопросы. Жизнь на батареи затихла и мы теперь занимались лишь охраной артпарка.

Весна все больше вступала в свои права. Дни стали длинные и теплые. В один из таких теплых дней я вновь понес стирать бельё, женщины очень удивились, что теперь белья так мало. Я им просто сказал, что других отправили в другую часть. Они уже начали вскапывать огород и я им сколько хватило сил и времени постарался помочь.

Когда я вернулся, старшина меня спросил, почему я задержался на столь долгий срок.

— Я копал огород нашим прачкам.

На следующий день старшина собрал всех, включая даже сержантов и мы пошли копать огород. Женьщины были очень довольны. Они налили каждому по кружке молока и дали по маленькому ломтю хлеба, при этом они очень извинялись за скудность угощения, что не могут нас отблагодарить, как подобает. Я никогда от них не слышал, когда приносил им наше грязное бельё, чтобы они жаловались на тяжесть жизни. Они жили лишь одной надеждой, что все это временные трудности и скоро кончиться эта война и они вновь хорошо заживут. Наши вечные временные трудности.

1944 год продолжил наши успехи на фронтах. Уже полностью освободили Ленинградскую и Псковскую области. На юге всю правобережную Украину и Молдавию. Наши войска вышли к границам Румынии и Польши. Наши наступления продолжались, а сводки Информбюро извещали о новых освобожденных городах и областях.

В начале июля нашу батарею пополнили, вновь прибывшими солдатами до полного состава. Вновь начались интенсивные занятия по слаженности расчетов. Все ребята уже побывали в учебных полках и прошли обучения на орудиях.

Шло наступление в Белоруссии, освобождали новые и новые города. Наш комбат попросился в отпуск, ему разрешили поездку на родину. За него остался командор первого взвода.

На второй день после отъезда комбата, как назло, произошло ЧП. Вновь прибывшим вручали личное оружие. Вручал его командир первого взвода. Один из автоматов оказался заряженным боевыми патронами. Получивший его боец зачем-то взвел его и дал очередь, стоявшие впереди его бойцы, три человека сразу были убиты, а в стоявшей напротив в роте связи двое бойцов получили тяжело ранения. Солдат с испугу бросил автомат и дико кричал.

— Я невиноват! Я не знал!

Выдачу оружия срочно прекратили. Пришли из штаба дознаватели и стали разбираться со случившимся. Проверили все автоматы батареи, больше заряженных не оказалось.

По бригаде после этого последовал приказ, что в пирамидах автоматы должны находиться без магазинов. Того солдата отправил в другую часть. Командира нашего первого взвода тоже отправили в распоряжение отдела кадров, а вернувшемуся из отпуска комбату тогда задержали очередное звание на год.

Комбат после возвращения продолжил разбор случившегося. Автомат, который оказался заряженным, нами использовался при охране артпарка и стоял первым в пирамиде. Подносил оружие старшина, и он забыл, что первый автомат заряжен и использовался нами при охране. Старшина долго считал себя единственно виноватым во всем произошедшем. И случившееся ЧП числил на своей совести.

По приезду наш комбат почти каждый день лично проводил с нами занятия, добиваясь от вновь сформированных расчетов четкого выполнения команд. Он ходил смурной и хмурый. Мы причину такого его поведения объясняли себе, тем что он увидел на родине. Так нам, наверно, проще было.

 

На фронт / 36

В конце июля 1944 года по бригаде распространился слух, что нас отправляют на фронт. И как подтверждение этих слухов, у нас начались занятия по правилам поведения при перевозки по железной дороге. Мы стали изучать способы крепления орудий на платформах, заготавливать деревянные бруски для этого крепления.

В начале августа первый эшелон с разведротой и ротой связи отошел от станции Киржач. Наша батарея и рота пулеметов ДШК отправлялась последним эшелоном. Утром погрузив на орудия свой нехитрый солдатский скарб, покатили орудия на станцию.

Подали платформы и вагоны. Мы закатив орудия на платформы и укрепив их, расположились в вагонах и ждем отправления. Наконец сигнал горниста по вагонам. Паровоз дал гудок и состав тронулся с места.

Проехали Москву ночью, Вязьма, Смоленск, дальше началась Белоруссия, только что освобожденная. С интересом наблюдаем за теми местами, где только что прошли наши войска, еще свежи в нашей памяти название населенных пунктов по сводкам Информбюро.

Видны следы от хозяйствования на этой земле оккупантов — вдоль всей железной дороги леса вырублены на сто-стопятьдесят метров от полотна. Вдали видны печные трубы и обгоревшие деревья, единственное, что указывает на то, что тут была деревня. Под откосами лежат обгоревшие и покорёженные вагоны и техника — следы действия партизан. Через реки у мостов были выстроены укрепления из окопов и ДЗОТов, но и это не помогло немцам сохранить мосты. Мосты теперь все были временные и поезд на них замедлял ход.

Мы ехали быстро и вот конечный пункт — станция Осиповичи. Разгружаемся и получаем свое новое место дислокации — местечко Пуховичи. Еще в начале года наши три бригады расположенные в районе города Киржач объединили в 12-ю гвардейскую воздушно-десантную дивизию.

Машинами комбрига и комдива орудия были перевезены в военный городок. Городок получил название от название близлежащей деревни. Построенный ещё в тридцатые годы вблизи старой государственной границы до 1939 года, он служил местом расположения кавалерийской дивизии. В нем же перед началом войны формировался механизированный корпус.

На территории городка стояло несколько обгоревших немецких танков. Была братская могила, погибшим нашим бойцам и над ней возвышался танк Т-34. Городок при этом хорошо сохранился и разрушения были только в конце конюшен.

Перед казармами плац. В конце стояли казармы, перпендикулярно им располагались дома комсостава. Во время оккупации городок использовался, как пункт переформирование механизированных немецких частей. К городку подходила железно-дорожная ветка и хорошая дорога с выходом на Минское шоссе и город Осиповичи.

Нашей батареи отвели место, где раньше располагалась немецкая зенитная батарея. Позиция была хорошо оборудована и благоустроена, был даже разбит огород, который нам весна оказался весьма кстати. Немного устроившись, мы стали знакомиться с окрестностями. Вокруг городка не сохранилось ни одной деревеньки. Со всех сторон вокруг городка были оборудованы окопы и огневые точки, вышки для наблюдения. Ходить по прилегающим полям было запрещено, так как они были еще не до конца разминированы. Лишь только там, где прошли наши танки, лишь по этим обозначенным флажками проходам, можно было двигаться.

С южной стороны городка протекала речка, от станции по мосту через неё проходила железнодорожная ветка. Мост был длинной около ста метров и деревянный, его устои представляли собой клети, сложенные из бревен. Мост был уже сожжён местными партизанами. Остались не догоревшие устои и висевшие в воздухе рельсы. Собственно только и это определяло, что когда-то здесь существовал этот мост. С западной стороны проходил глубокий овраг, который доставил нам множество хлопот, когда мы везли орудия. Около городка за оврагом сохранилась деревня, в ней во время оккупации располагалась батальон охраны городка.

Местные жители нам рассказали, как перед самым нашим наступлением в Белоруссии, так совпало, у них должен был начинаться сенокос. Крестьяне вышли на пойму реки, чтобы бросить жребий и разделить угодья на участки, где кому косить. Дележ из спора постепенно перерос в отчаянную драку. Немцы наблюдавшие со стороны, увидав происходящее безобразие, бросили свои посты и пошли наводить порядок. Партизаны не дремали, воспользовались ситуацией. Они поставили на рельсы тележки с бочками бензина с двух сторон, открыли пробки и пустили под уклон навстречу друг другу, на середине моста они встретились, разбились бутылки с горючей смесью и огонь полностью охватил мост. На второй день по наводке партизан наши самолеты разбомбили склад ГСМ немцев, к дополнению к этому партизаны под неразбериху и панику охватившую немцев взорвали и второй автомобильный мост через овраг. дислоцированный в это время танковый корпус остался без горючего и тем практически был выведен из строя.

1944 год был годом решающих побед. Наши войска освободили всю территорию советского союза от немцев и боевые действия были перенесены на территорию Румынии, Югославии, Венгрии и Польши. Мы приближались к границам самой Германии. Нам стало казаться, что мы видим нашу полную предрешённость будущего.

 

Концерт / 37

Приближался праздник Октября. По инициативе Якова Сегеля в нашей бригаде был организован концерт художественной самодеятельности. Им же был написан литературно-музыкальный сценарий монтажа, в котором были использованы популярные стихи и песни, как довоенные, так уже и военного времени. Яша был кумиром нашего детства. «Дети капитана Гранта», где он играл Роберта, отважного сына капитана Гранта, был моим одним из любимых довоенных фильмов. Вот и посчастливилось увидеть его в живую и даже служить в одной бригаде.

Литературной частью подготовки руководил сам Яков Сегель, служивший в артдивизионе. Музыкальной частью и хором руководил капельмейстер нашего оркестра. В монтаж была включена сцена боя. Был сделан макет танка, его внутреннего пространства. Световыми эффектами имитировалось его движение и стрельба. Вся сцена боя сопровождалась специально написанной музыкой нашим капельмейстером, которая исполнялась нашим духовым оркестром. Сцена производила неизгладимое впечатление на всех зрителей.

Еще большее впечатление произвело чтение поэмы Константина Симонова «Сын артиллериста». Поэму читал сам Яков, стоя у своей 45-мм пушки. Читал он минут десять, весь зал был заворожен его проникновенным голосом и самим содержанием, слушал затаив дыхание.

Еще на «бис» была принята песня из к/ф «Два бойца» в исполнении старшего лейтенанта также в сопровождении духового оркестра,

Наши занятия и подготовка продолжились полным ходом, особое внимание было обращено на физическую подготовку. Еще активней и чаще стали проводиться учения и походы. Отрабатывались взаимодействия стрелковых подразделений с артиллерией в наступательном бою. Учиться нам приходилось больше и больше, но время при этом, несомненно, пролетало быстрей.

 

Передовая / 38

Приближался новый 1945 год. Перед самым новым годом 29 декабря — общее построение бригады. Батальоны и отдельные подразделения заняли свои места, из штаба выходит командование бригады и с ними командир дивизии. Он объявляет приказ Верховного главнокомандующего — 12-я Гвардейская воздушно-десантная дивизия переформировывается в 105-ю Гвардейскую стрелковую дивизию. Бригады преобразуются в гвардейские стрелковые полки. Артиллерийские подразделения остаются в полках и будут дополнительно усилены. На базе зенитных батарей и рот ДШК бригад формируется наш 104-й Гвардейский отдельный зенитно-артиллерийский дивизион.

Нашим командиром дивизиона назначен капитан Ерин А.

Дивизия взходит в состав 38-го Гвардейского корпуса 9-й Гвардейской армии.

Командующий армией — генерал-полковник Глагольев В. В.

Командующий корпусом — генерал-лейтенант Утвенко А. И.

Командиром нашей дивизии остался Герой Советского Союза генерал-майор Денисенко М. И.

журнал боевых действий

Первыми эшелонами уходили наш дивизион и все артиллеристы. Первого января 1945 года эшелон отошел от станции Осиповичи и направился на юг. Едем по Украине, пересекаем границу с Румынией и вот мы в Венгрии. Разгружаемся под Будапештом. Вслед за нами прибыл штаб дивизии. Началось формирование нашего дивизиона. Наша батарея была пополнена третьим огневым взводом и стала шестиорудийной. Получаем автомашины американского производства «Шевроле», встал вопрос о шоферах, из стрелковых рот, кто работал на тракторах, стали срочно учить на шоферов. Прислали инструкторов из автобата. Через две недели ребята хорошо освоили вождения, могли исправить небольшие неполадки, возникающие при эксплуатации. Комиссия приняла у них зачеты и они были допущены к вождению.

Комбат, когда всё было готово, провел батарейное учение с выездом и развертыванием с марша на занятие позиций. Первые учения показали, что нет хорошей слаженности во взаимодействиях расчетов и водителей. Разобрав ошибки и повторив учения еще раз такие учения, наконец батарея добилась выполнения норматива.

Бои шли в районе озера Балатон и наши уже изрядно ставшие никак не могли преодолеть сопротивление противника. Немецкое командование все время пополняло свои войска, освобождающимися частями из Югославии. Бои там шли с переменным успехом.

Наконец 14 марта получен приказ о выдвижении нашей дивизии к передовой. Боевые…

(вот собственно и всё, что было написано автором, поскольку он умер и не успел записать полностью все свои воспоминания, к сожалению это все, но к счастью и этого оказалось не мало для нашего читателя)

.

 

***

с другом /Венгрия 1946г.

 

…короткое послесловие

Спасибо тем, кто прочитал. Благодарен, за ваше желание, узнать кое-что из того, что было пережито кем-то другим в уже совсем далекие времена.

В воспоминаниях нет лжи, кроме той, что навязана была в интерпретации до и после. Но если знать канву, обрамляющее событие, то можно увидеть главное — правду, которую уже не скрыть под маской идеологий и навязанных представлений о том времени.

Главное, что видеться на этих страницах, насколько ужасна и жестока сама война. И какими бы целями она не была прикрыта, она противоестественна природе человека. Человек создан созидать и оставлять после себя память частичкой своей души в том, что сделано им. И это должно быть созидание, а не разрушение. Война это разрушение. Кто оправдывает войну, созданием новых средств уничтожения, таким подобным прогрессом, наверное, всё же заблуждается, пусть искренне, но находиться в плену обыденного или навязанного ему еще одного повсеместного заблуждения.

Война и всё, что с ней связано — это гадкая, вынужденная сторона человеческой цивилизации. Она должна быть по возможности забыта, как средство взаимоотношений. Когда-нибудь возможно так и будет. А пока стоит обо всём нам помнить, и стараться, что бы подобное было лишь в далеком нашем прошлом.

Порою читателю кажется совсем не важным и ненужным, когда есть авторский текст, который кажется самодостаточен, чтобы читать что-то еще, особенно послесловия. Но боюсь, что современному читателю многое может показаться наивным и самое главное совершенно непонятным. Откуда у героя повествования после всего произошедшего с ним, все тот же бесконечный оптимизм и вера в то, что его окружает. Наверное потому, что подобное происходило с каждым и никто не считал случившиеся с ним чем-то особенным и выходящим за рамки присущей действительности. Все привыкли к войне, к вечным временным трудностям. Все жили будущим и ради него жертвовали всем и собой и тем, что так дорого любому — свободой выбора.

У большинства читателя существует сформированное представление о войне. Вчерашний школьник сразу должен идти в атаку, как только его призвали в армию. Безусловно было и такое, но по видимому лишь в отчаянные первые месяцы этого этапа мировой войны. Видимо потом встала задача выучить и приготовить значительные силы для долго так готовившегося похода на запад. Европу не взять мальчиками и не обученными частями ополчения. Красной Армии нужна была сплоченная вымуштрованная, готовая к любым неожиданностям боевая мощь. Вся идеологическая пропаганда того времени была направлена чтобы на волне патриотизма и самоотверженности народа можно было решить любые задачи.

Если автор решается всё это вспоминать, что хочет нам сказать, донести до нас, свою боль, свою радость, свою жизнь — значит существует ещё вечная человеческая потребность отдать частичку своей души другому, остаться в других, в чей-то памяти, и тем немного продлить свою вечность, а значит продлить бесконечность.

От себя. Хочется дописать, договорить, то чего несказанно им мне, а мне ему. Дотрагиваешься до страниц, найденых уже после его смерти, когда ни подробно расспросить, ни получить какие-либо комментарии по тому, что им было уже написано, а ещё больше о том, чего там нет, было уже нельзя, ощущаешь тепло прошлого в себе. Тогда, когда они нашлись, они еще не показались мне это чем-то экстраординарным. В мыслях даже не было, заняться ни их редактированием, ни изданием. Страницы отца пролежали больше двух десятилетий. Спустя почти целую эпоху, я наконец решился, поскольку кое-что понял.

Я понял, что такое время, как оно проходит, как оно течёт, как мы движемся в нём, по его течению или против, или стоим на месте, а время огибает нас, протекает мимо. Река с притоками, протоками, с заводями и водопадами. Время, как непостижимое ничто и бесконечность, совсем не зависимая от нас и наших желаний. Что-то совершенно неизменное и совершенно эфемерное.

Я понял, что такое жизнь. Немного конечно, лишь самую каплю про неё, но и этого вполне достаточно, чтобы что-то почувствовать. Понял жизнь, как череду рождений и смертей. Не будь папы — не было бы меня, не было бы моих детей. Были бы другие. Но причём, тогда я. Кому я нужен, не рождённый и не существующий, совершенный ноль, ничего и никак. Сколько этого ничего и никак, бесконечность в бесконечности. Жизнь — уже не ноль, а куча параметров отличных от нуля. Я лишь её единичка, неделимая часть, один её атом. Такая устойчивый частица с неопределенным периодом полураспада.

Я понял, что такое пространство. Оно понятно больше всего, поскольку, это самое простое, что может существовать. Поскольку это то, что существует всегда. Всегда — это его категория, а не категория времени. Всегда — это везде и всюду. Понять пространство или оценить его с любой точки зрения невозможно, лишь можно принять, как логическую абсолютность.

Теперь представить бесконечность времени и пространства с границей с чем-либо невозможно. Лишь ты сам эта граница. Бесконечность вне тебя и бесконечность в тебе самом, внутри, ты лишь тонкая прослойка, оболочка между этими бесконечностями, тонкий объем сознания, совершенно единственный и неповторимый. И всё, что вокруг и внутри, весь космос, всё зависит от тебя.

Конечно читателю интересно знать, что было дальше и чем всё закончилось. Пройдя войну, их часть 1946 году из Венгрии вернули на дислокацию в Ивановскую область, еще в 13.02.1950 году отец прыгнул с парашютом в 48 раз. В 1951 отец уже вернулся домой в свой родной поселок «Соцгород», женился на маме. Но всё это другая история. Когда-нибудь, даю честное слово я напишу всё, что знаю и помню. Главное, что они тогда были счастливы. Собственно этого же я желаю всем нам!