— Дай десять курушей, отец.
— Опять деньги… На что тебе?
— Учитель велел географический атлас купить.
— Только и слышишь — дай, дай, дай… — вскипел стряпчий Исмаил-эфенди. — Неважно, есть деньги или нет! Дай — и все! А спросить, как ты их зарабатываешь, на что живешь, — никто не удосужится…
Положив на стол газету, он пошарил по пустым карманам темно-синего жилета:
— Нет, и пяти курушей нет. Нельзя ли отложить на завтра?
Голубые глаза одиннадцатилетней девочки наполнились слезами.
— Без атласа учитель в класс не пустит, — проговорила она, поднося к глазам школьный передник.
— А ты не ходи сегодня в школу, — он посмотрел на посиневшие от холода ноги дочери, обутые в брезентовые заляпанные грязью тапочки. — Так и сделай, доченька, беды не будет!
Девочка собралась было уйти, но отец остановил ее:
— Подожди минутку… — Мелькнула мысль одолжить десять курушей у соседа-бакалейщика. Но, дойдя до двери, стряпчий остановился, провел рукой по лицу. Нет, не пристало ему попрошайничать…
— Нет, — решительно сказал он, возвращаясь. — Не ходи сегодня… Сумку оставь здесь, зайди после обеда, может, повезет…
Исмаил-эфенди достал из кармана пачку дешевых сигарет. В ней оставалось четыре штуки. Три надо было припрятать — вдруг подвернется клиент. Затем подошел к окну, прислонился лбом к разбитому стеклу.
Стоял январь. Проливной дождь умывал асфальтированную дорогу, гремел гром, черные тучи рассекала молния.
Когда-то Исмаил-эфенди работал в суде небольшого городка. Он тогда так же, как и теперь, очень нуждался. Однажды ему подвернулся случай, и он присвоил девяносто три лиры пятнадцать курушей — часть казенных денег, полученных им за продажу имущества крестьянина соседней деревни. За это Исмаила-эфенди приговорили к семи годам тюремного заключения. После освобождения он не решился остаться в родных краях. Не мог смотреть в глаза людям. Он знал, что землякам не по душе будет человек, позарившийся на чужое добро. Забрав семью, он перебрался сюда, в этот город. Здесь с помощью старого друга, начальника военного отдела полковника Кямиля Ергюдена, он открыл стряпчую контору: стол с поломанными ножками, четыре ветхих стула, чернильный прибор и телефонный аппарат — подарок полковника. Правда, аппарат бездействовал, но он придавал солидность. Если случались клиенты, Исмаил-эфенди мог «разговаривать» с жандармским управлением, службой безопасности, прокуратурой и даже с канцелярией губернатора.
Исмаил-эфенди отошел от окна. Нужно было пойти к соседу-бакалейщику за горстью муки, чтобы заклеить газетной бумагой разбитое стекло.
…Городские часы пробили десять. Дождь прошел, тучи рассеялись, выглянуло солнце. На дороге, по которой с утра сновали лишь мокрые машины да фаэтоны с натянутыми тентами, появился служивый люд: чиновники, продавцы, торговцы.
Позевывая, эфенди подошел к дверям конторы и увидел на противоположной стороне улицы крестьянина, с беспокойством смотревшего в его сторону. «У него дело», — обрадовался Исмаил-эфенди.
— Что, земляк, уладить чего надо? Заходи'!
Мужчина лет сорока пяти, худой, среднего роста, с щетинистой бородой и большими глазами оглядел Исмаила-эфенди с ног до головы и неторопливо перешел мостовую.
— А ты можешь уладить дело?
Исмаил-эфенди, поддерживая крестьянина под локоть, ввел его в контору.
— Ты прежде сядь, отдохни, покури, — и он протянул одну из трех припрятанных сигарет, поднес огонь.
Крестьянин жадно затянулся.
— Теперь рассказывай, что у тебя стряслось.
— Мне никаких заявлений не надо, — предупредил крестьянин, обращая на Исмаила-эфенди по-прежнему недоверчивый, пытливый взгляд.
— Не надо так не надо. Ты мне о деле расскажи.
— Солдатчина… — прошептал крестьянин и огляделся по сторонам.
— Не тяни, дядя. Выкладывай все как на духу. Я — что мешок, набитый тайнами… Голову режь — не выдам… Говори же…
Крестьянин растерянно моргал. Наконец решился:
— Сына берут в жандармерию, — робко сказал он, — а в пехоте служба на шесть месяцев короче…
Стряпчий встал и принялся шагать из угла в угол. Подумал, может, полковник поможет. Нет, не поможет. Кямиль-бей — человек строгий, на такое дело не пойдет, родному отцу откажет. Однако…
Исмаил-эфенди вытащил из кармана платок, вытер им телефонный аппарат и подошел к крестьянину:
— Как тебя зовут?
— Мевлют.
— Из какой деревни?
Крестьянин насторожился, огляделся.
— Ну, говори, из какой деревни?
— А зачем тебе знать, эфенди? Скажи лучше, по тебе это дело или нет.
Исмаил-эфенди, покусывая губу, смотрел в окно, потом произнес:
— Слушай-ка, дядя, дело твое трудное, может, и невыполнимое, потому что…
Такое вступление Мевлюту не понравилось. Если дело трудное, значит, цену заломит. Он тревожно заморгал глазами, проглотил слюну…
— Есть у меня друг, — продолжал Исмаил-эфенди, — водой нас не разлить — начальник военного отдела. Стоит мне ему слово сказать… Другого ни за какие блага слушать не станет, даже под суд может отдать. Ведь вмешательство в дела военной службы карается законом.
Лицо у Мевлюта стало испуганным. Исмаил-эфенди спохватился: «Еще улизнет, чего доброго».
— Это касается других. Я — исключение. Я ведь не за всякое дело берусь. Спросишь, почему? Разные бывают клиенты. Нравы испортились. Порядочных людей не стало. Делаешь человеку добро, а он вместо благодарности в душу тебе плюет… Ты на вид вроде бы человек совестливый…
— Мы из порядочных людей, эфенди.
— Я и говорю, что на вид ты человек порядочный. В противном случае…
— Мы никому не сделаем худого… Мы…
— Сейчас я позвоню полковнику Кямиль-бею. Если согласится… Ты сам услышишь. Договоримся…
Напустив на себя серьезность, Исмаил-эфенди принялся набирать номер. Набирал долго, сосредоточенно. Вдруг взгляд стряпчего упал на худую натруженную руку крестьянина, сердце у него сжалось… Внутри все напряглось, лицо нахмурилось, он заколебался, но раз уж начал… Поздно теперь, подбодрил он себя и, поборов нахлынувшие чувства, закричал в трубку:
— Алло, алло… Дайте, пожалуйста, военный отдел. Алло! Кто у телефона? — он откашлялся. — Кямиль-бей? Это Исмаил Демирджи. Да, полковник. Примите мое уважение… взаимно, эфенди… Все здоровы, шлют вам привет.
Мевлют слушал, затаив дыхание.
— Я к вам с просьбой, полковник. Есть у меня хороший знакомый, порядочный человек, Мевлют-ага, — он подмигнул Мевлюту. — Хочу попросить вас относительно его сына. Парня забирают в жандармерию, мы же хотим, чтобы вы помогли нам перевести его в пехоту. Да, эфенди… Все, эфенди… Бог даст, с вашей помощью… Спасибо, — он снова подмигнул Мевлюту. — Когда?.. После обеда? Хорошо, эфенди. Всего наилучшего, эфенди…
«Уговорил», — пронеслось в голове крестьянина. Исмаил-эфенди еще немного подержал трубку, потом положил ее и, потирая руки, подошел к Мевлюту:
— Все в порядке, дядюшка! Когда мне попадается серьезное дело, я всегда пользуюсь телефоном, разыскиваю кого надо, договариваюсь, потом уж, если нужно, еду в учреждение.
Крестьянин почесывал щетинистую бороду. Он корил себя за то, что не поторговался, прежде чем Исмаил-эфенди позвонил полковнику. Его мучило, сколько запросит стряпчий. В руке Мевлюта была зажата бумажка в пятьдесят лир. Если бы дело закончилось этой бумажкой…
А Исмаил-эфенди в это время мечтал о пятидесяти лирах. Впрочем, он готов был сбавить десять, двадцать, тридцать и даже сорок лир. Получить бы хоть немножко… и поесть досыта — хороший салат, жареное мясо…
— Эфенди… — окликнул его крестьянин.
Стряпчий очнулся:
— Что, дядя?
Мевлют молчал. Исмаил-эфенди понял причину замешательства крестьянина.
— Метрика сына при тебе?
— Должна быть тут.
— Давай сюда, нельзя мешкать… Едем… Кямиль-бей — личность важная.
— Но…
— Оставь свое «но»… дай метрику!
Мевлют запустил руку за широкий шерстяной кушак, туго стянутый на его тощем теле, извлек потрепанную, во много раз сложенную бумажку и протянул ее Исмаилу-эфенди:
— Метрика метрикой, но…
— Что «но»?
— Как дело-то закончим?
— Какое дело?
— Ну, сколько возьмет начальник?
— Нашел тоже о чем думать!
Исмаил-эфенди взял метрику, повертел ее в руках, прочел вслух «наиболее важные места», сказал «прекрасно» и положил в ящик стола.
Тревога не покидала Мевлюта. Вдруг он почувствовал на своем плече руку Исмаила-эфенди.
— Считай, что дело сделано'! Дай бог, чтобы все твои дела шли так успешно.
— Дай бог, дай бог…
— Отныне ты мне не чужой…
— Спасибо, эфенди, спасибо…
— Заглядывай…
— Спасибо, обязательно…
— Может, в деревне у кого будет дело… Если человек верный, умеет держать язык за зубами…
— Будет, будет.
— Присылай ко мне.
— За этим не станет, всех к тебе буду присылать.
— А теперь поговорим…
Сердце Мевлюта снова забилось в тревоге.
— …Для другого по такому делу и шага бы не сделал даже за сто лир…
Крестьянин обратился в слух. Такое начало не предвещало ничего хорошего. Вдруг стряпчий скажет: «Но из уважения к тебе сделаю за восемьдесят». «Из уважения»… Знает он меня, что ли? Откуда ему меня знать? Голову морочит… Восемьдесят не дам, клянусь Аллахом, не дам!
— Из уважения к тебе, — продолжал Исмаил-эфенди, — уговорю Кямиль-бея… на пятьдесят.
У Мевлюта отлегло от сердца, но радость быстро угасла. «Входит ли в эти пятьдесят лир доля стряпчего?». И он уже не слушал стряпчего, а тот, заметив растерянность крестьянина, говорил, говорил, говорил, стараясь убедить Мевлюта, что ради него готов на все… Мевлют ничего не слышал:
— Спасибо, эфенди, спасибо… А твоя часть, конечно, входит в эти пятьдесят?
Исмаил-эфенди готов был расцеловать крестьянина:
— Я не в счет, друг мой. Я могу и ничего не взять… Ты ведь тоже мусульманин. Так издалека пришел… За многие годы я впервые тебе понадобился… Бог даст, с твоей легкой руки придут твои друзья, знакомые… С кого деньги, с кого молитвы… С тебя я возьму молитвы…
— Спасибо, эфенди, пусть благоденствует твоя семья, пусть не покинет тебя удача.
Мевлют ушел. В два часа он должен был вернуться.
…После обеда опять полил дождь. Крестьянин явился точно в назначенное время. Вместе с Исмаилом-эфенди они доехали на извозчике до военного отдела, вместе поднялись по ветхой лестнице, вместе вошли в коридор. Там не было ни души.
Из окна пробивался грязный свет. На потолке, покачиваясь, мерцала желтым светом пыльная лампочка.
— Ты подожди меня здесь, — сказал стряпчий крестьянину, постучал в дверь с табличкой «Начальник» и вошел в комнату, оставив дверь открытой.
Полковник, седой, небольшого роста человек, увидев кинувшегося к его руке Исмаила-эфенди, встал, усадил гостя, предложил ему сигарету и нажал кнопку звонка… Из соседней комнаты тотчас выбежал солдат с озабоченным лицом. Выходя из кабинета начальника, солдат плотно закрыл за собой дверь.
Мевлют очень огорчился, что не увидит, как будут развертываться события. Но, потеряв надежду видеть, не утратил надежды слышать, а потому, сняв фуражку и почесав в затылке, он с безразличным видом опустился на корточки возле самых дверей.
Однако услышать ему ничего не удалось. «Ну и ну… вот, оказывается, какие люди эти стряпчие, сам полковник перед ними встает, а мог бы и не вставать. Выходит, этот стряпчий большой человек. Интересно, заметил меня полковник? Наверное, заметил. Ну, спасибо этому господину. Вот молодец! А кто важнее, стряпчий или староста? Пожалуй, староста. Ох и пройдоха наш староста, с самим каймакамом разговаривает, как с отцом родным. Силен. И дом имеет, и поле, и сына весной женит, и опять же — староста…».
В это время на лестнице показался солдат с двумя чашками кофе. Он остановился около Мевлюта.
— Ты что здесь расселся?
— Дело есть, вот и сижу, — недовольно пробурчал Мевлют.
Солдат, ничего не сказав, скрылся в кабинете начальника, но вскоре вернулся:
— Вставай, проваливай, здесь сидеть нельзя!
— Чего шумишь: «Вставай, проваливай!». Человек, которому ты принес кофе, мой знакомый, его и жду.
Мевлют еле сдержался, чтобы не добавить: «Я им пятьдесят лир дал, они моего сына из жандармерии в пехоту переведут».
— Жди, только не здесь. Тут сидеть воспрещается, ты понимаешь это? В армии служил?
Мевлют с ворчанием поднялся, пересел на пыльный подоконник и сразу забыл о солдате.
Закончив беседовать с Кямиль-беем об апельсиновых саженцах, которые пообещал полковнику для его сада, Исмаил-эфенди в отличнейшем настроении вышел в коридор и направился к выходу. Мевлют бросился за ним. Оба спустились по лестнице и сели в ожидавший их фаэтон.
Исмаил-эфенди хорошо знал, что Мевлют сгорает от нетерпения, но прошло несколько минут, прежде чем стряпчий, ударив крестьянина по колену, воскликнул:
— Шабаш'! Дело сделано! Поезжай спокойно домой, сын твой переведен в пехоту, а ты поминай меня в своих молитвах.
— Переведен?.. Значит, переведен!.. А про деньги он ничего не сказал? Не просил позвать меня? Не хотел посмотреть, кто этот Мевлют?
— Денег, конечно, было маловато, но я уговорил… Тебя он видел в дверь, а позвать не просил… Понятно, такое дело…
— Значит, видел… Спасибо тебе, эфенди, благословит тебя Аллах… Теперь к тебе дорожку знаем… Значит, перевел? Если так…
— Раз уж я взялся… Присылай ко мне друзей, знакомых…
— Пришлю, обязательно пришлю…
Мевлют сошел у моста Ташкёпрю, пожал Исмаилу-эфенди руку, принял его благословение и, довольный, со спокойной душой зашагал по мокрым камням в свою далекую деревню.
…В дождливый мартовский день, заканчивая скромный завтрак — вяленое мясо с хлебом, Исмаил-эфенди увидел, как возле конторы остановился фаэтон. Из него вылез солдат, глянул на вывеску и направился прямо к дверям.
— Кого ищешь, земляк? — спросил Исмаил-эфенди.
Солдат протянул конверт:
— От полковника Кямиль-бея, начальника военного отдела.
Исмаил-эфенди торопливо распечатал конверт. Его просили немедленно явиться в отдел. Исмаил-эфенди сначала ничего не понял, но через мгновенье его пронзила страшная мысль. От волнения похолодели руки.
— Ты иди, я сейчас… — сказал он солдату.
— Нет, приказано явиться вместе.
Они сели в фаэтон. Кусая от волнения ногти, Исмаил-эфенди думал о случившемся. Напрасно он пытался успокоить себя, сердце чуяло беду.
— Интересно, зачем он меня вызывает? — не выдержав, обратился он к солдату.
— Не знаю, — ответил тот.
— У него кто-нибудь есть?
— Не знаю.
— Не должно быть у него ко мне дела. Разве только задумал что-нибудь, вроде обеда… А может, насчет сада, что на берегу реки? Да, наверное, насчет саженцев'!..
Солдат сидел словно аршин проглотил. По губам его скользнула едва заметная усмешка.
«Не повесит же он меня в конце концов, — пытался успокоить себя Исмаил-эфенди. — Я же не сделал ему ничего плохого… Дело прошлое… Чувствовал я, будут неприятности, недаром левый глаз… чтоб ему ослепнуть… Стыдно смотреть полковнику в лицо… А не поступи я так, сидел бы без гроша… Другие хуже делают…»
Площадь перед военным отделом была заполнена новобранцами: крестьяне в поношенной одежде и чарыках на ногах, с большими торбами; расторопные горожане в плащах и шляпах. Тут же — женщины и дети.
Исмаил-эфенди вышел из фаэтона. Душу терзал страх. Расталкивая людей, он пробрался к лестнице, но не успел подняться, как чья-то цепкая рука схватила его за ворот:
— A-а, вот ты где!
Исмаил-эфенди вздрогнул, оглянулся: Мевлют.
— Брось, дурень! — ударил он крестьянина.
Крестьянин отдернул худую руку, отпустил стряпчего, но тут же снова потянулся к нему. Исмаил-эфенди отпрыгнул в сторону, намереваясь скрыться в толпе. Мевлют бросился за ним:
— Аллаха не постыдился'!.. Обещал перевести парня из жандармерии в пехоту и только денежки вытянул! Ни стыда, ни совести… Оставили дом без присмотра, быков, осла продали, чтобы приехать сюда…
Поднялся невообразимый шум: «Держи его»… «Удрал»… «Догнал»… «Ну-ну»… «Вот-вот»… — слышалось со всех сторон.
Внезапно дверь военного отдела отворилась, на пороге показался полковник. Наступила тишина, собравшиеся сдернули шапки и замерли в ожидании. Лишь Мевлют продолжал кричать.
Полковник поднял руку:
— Да замолчи ты! С самого утра кричишь, все вверх дном перевернул…
Крестьянин замолчал и тоже снял шапку. Исмаил-эфенди, красный как мак, нервно сцепив руки, замер в ожидании. Вдруг его глаза встретились с горящим взором Кямиль-бея, и он понурил голову. Кровь застучала в висках.
— Слышишь, что говорит этот человек? — гневно спросил полковник.
Все с любопытством смотрели на стряпчего. Тот растерянно огляделся и с трудом выговорил.
— Кто, полковник? Ваш покорный слуга только…
Его прервал гневный голос полковника:
— Вот этот человек! Ты разве не слышал, что он говорил?
Исмаил-эфенди так посмотрел на Мевлюта, словно увидел его впервые.
— Но, бей-эфенди, это ошибка, несомненно ошибка…
— Странно, — удивленно протянул полковник и смерил Исмаила-эфенди таким взглядом, что тот еще ниже опустил голову.
— Так ты что, не знаешь этого человека?
— Первый раз вижу, — солгал Исмаил-эфенди.
— Что?! — не выдержал Мевлют. — Первый раз видишь? Покрутил машинку, обнадежил — «дело сделано», выудил пятьдесят лир, сказал: «Иди домой, спи спокойно'!» — и первый раз видишь?
Полковник сделал знак, чтобы Мевлют замолчал, и презрительно глянул на стряпчего. Если бы Мевлют не кричал во всеуслышание, Исмаил-эфенди повинился бы. Но теперь…
— Будьте свидетелями, приверженцы Аллаха, — сказал Исмаил-эфенди неожиданно громко. — Можете быть уверены, как вы уверены в том, что сочетались браком с собственной женой, у вас на глазах обижают порядочного человека. Будьте свидетелями, во имя всевышнего, невиновного обвиняют в воровстве и обмане! Этот низкий человек с утра кричит, надрывается, будто я обещал перевести его сына из жандармерии в пехоту, будто выманил у него пятьдесят лир… Ложь это! Ложь! Клянусь Аллахом, ложь!
— Что ты сказал?!! — завопил Мевлют. — Ложь?!..
— Только бессовестный…
— Сам ты бессовестный!..
— Слышите, мусульмане, слышите?!
Полковник покачал головой, словно хотел сказать: «Да воздаст им господь по заслугам!»
Исмаил-эфенди продолжал:
— Дело это подсудное… Я человек бедный, но прожил жизнь честно… Дети мои голодают, сам я за двадцать четыре часа крошки хлеба во рту не держал, больной жене лекарства не могу купить…
И это было правдой… На глазах стряпчего показались слезы. Народ замер.
— Мое уважение к вам, бей-эфенди, незыблемо, — обратился Исмаил-эфенди к полковнику. — Задета не только моя, но и ваша честь. Повторяю еще раз: этого человека я не знаю и денег у него не брал. Незачем вмешивать господина полковника в грязное дело… Это клевета, а клевету не прощают… Я иду в суд.
Тут Мевлюта будто ужалили. Он заорал: «Держи его, держи!» — сорвался с места и бросился на стряпчего. Исмаил-эфенди кинулся в сторону, Мевлют — за ним. И вот оба скрылись в здании.
— При всем честном народе обобрать бедняка… — доносился голос Мевлюта.
Вскоре Исмаил-эфенди сбежал по лестнице, вскочил в фаэтон и, переведя дух, закричал:
— Скорее, браток'!..
Фаэтон двинулся по грязной дороге. «Удалось-таки перескочить через пропасть!» Закусив побелевшие губы и закрыв руками лицо, Исмаил-эфенди заплакал. С клеенчатого тента на его колени падали капли дождя…
Исмаил-эфенди целыми днями размышлял о случившемся. Мучили угрызения совести и стыд перед Кямиль-беем. Наконец он решился и подал на Мевлюта в суд. Выиграв дело, он докажет полковнику свою невиновность и сохранит за собой место.
…Суд заслушал нескольких свидетелей, в том числе Кямиль-бея. Полковник показал, что с Исмаилом-эфенди знаком давно и что отдел не располагает компрометирующими его данными.
Суд принял решение: учитывая, что стряпчий Исмаил-эфенди, чести и достоинству которого было нанесено незаслуженное оскорбление, никогда не значился на почте в качестве владельца телефона, показания подсудимого Мевлюта не могут быть приняты во внимание. За нанесение морального ущерба стряпчему Исмаилу-эфенди крестьянина Мевлюта приговорить к трехмесячному тюремному заключению, штрафу в размере пятидесяти лир и уплате судебных издержек в сумме тридцати восьми с половиной лир.
Мевлют ничего не понял из всего этого и, только когда на него надевали наручники, удивленно посмотрел вокруг:
— Ну и парень! У меня же деньги выманил и меня же в тюрьму загнал! Как это… — В глазах у крестьянина слезы. Он с укором качает головой…